CC BY
108
ЭПИСТЕМОЛОГИЯ & ФИЛОСОФИЯ НАУКИ, Т. VI, № 4
шк критиковать «критический рационализм»
В. Н. ПОРУ с
В докладе А.Л. Никифорова (как и в работах К. Поппера) «все ясно и кажется простым», а значит «не нужно ломать голову в усилиях понять его мысль». Если вынести за скобки иронически вежливые реверансы в сторону сэра Карла, его учеников и почитателей, особенно отечественных, останется следующее: в течение полувека значительная часть европейских философов находилась под гипнозом идей, пустота которых почему-то не всем была понятна с самого начала (это относится и к социально-политическим взглядам Поппера, которых докладчик все же «коснулся», чтобы обозначить свое отрицательное отношение к «идеологии запад-низма>г, здесь не место выяснять, какую идеологию он сам предпочитает, да и скучно это, господа!). Но вот рубеж столетий перейден и в философском хозяйстве пора провести инвентаризацию - что сохранить, а что вышвырнуть, подобно тому, как в Италии, говорят, в канун нового года выбрасывают на улицу отслужившие и уже ненужные вещи. Выходит, что философия Поппера - как раз такая вещь.
Простота простоте рознь. В данном случае она равна упроще-5 нию поппсровских идей, да и не только их, а всей философии нау-У ки XX века.
аГ Вот критикуется замысел «демаркации» между наукой и
3; «псевдонаукой». Оставим в стороне, что докладчик лишь вскользь Ч» упомянул об эволюции попперовского фальсификационизма, ко-К торая, как отмечал И. Лакатос, шла от «догматической» и «наив-X нои» версии к «утонченной», согласно которой «научность» тео-¡2 рии определяется характером ее развития в рамках исслсдователь-© ской программы: теория «научно приемлема», «если она имеет Щ добавочное подкрепленное эмпирическое содержание по сравне-5 нию со своей предшественницей (или соперницей), то есть, если
только она ведет к открытию новых фактов»1. Это оказалось неважным, поскольку, по мнению Никифорова, дело не в методологических инструментах - сама идея ошибочна: жесткой границы, которую пытались найти «демаркадионисты», не существует, и это очень хорошо, ибо в противном случае не было бы обмена «идеями, понятиями, методами» между наукой и культурным контекстом, в котором она развивается. Замысел «демаркационизма» такой же провальный, как затея авантюриста, который хотел заставить служить своим честолюбивым и корыстным целям голову профессора Доуэля, сохранившую способность мыслить, но отрезанную от живого человеческого тела.
Итак, жесткой границы между наукой и культурным контекстом нет. Пусть так. А «нежесткая», «гибкая», «подвижная» - хоть она-то существует? Или же контуры науки подобны силуэтам в театре теней - чисто условны и зависят только от разного рода конвенций и гештальтов? Сегодня - вот это наука, а завтра - миф, идеология, «удовлетворение любопытства за государственный счет» или что-то еще в этом роде. Вчера - это миф, идеология, «клевета на советский строй», «шарлатанство» или «гадание по звездам», а завтра - научные институты, гранты, выступления на академических форумах, интервью в СМИ... Если же различия между наукой и псевдонаукой все же существенны, то есть ли надежда построить теорию этих различий? И не задача ли философии (в союзе с наукой в ее истории) предлагать принципы такой теории и выяснять условия, при которых ее предложения были бы приняты?
Фальсификационизм Поппера - это не только методология «демаркационизма». Он имел более глубокую мотивацию: наука -культурная ценность, которую нужно защитить от посягательств идеологии, заключившей альянс с дискредитированной метафизикой. Иными словами, провести «демаркацию» - значит укрепить цитадель рациональности, способную отбить атаки сил, угрожающих вернуть человечество к варварству. Это был проект «нового рационализма», поставившего во главу угла способность ра-зума к критике, самым ясным и радикальным образом воплощен- и ную в науке. ^
Проект был угопичным, идеальный образ «Большой науки» разительно отличался от реальности, а попытки сориентировать реальность на идеал оборачивались догматизмом, что противоре- Ч» чило и духу, и букве «критического рационализма». В этом внут- Я реннем противоречии попиеровской философии науки отражалась х противоречивость эпохи модерна.
и
Лакатос И. Фальсификация и методология научно-исследователъ- щ ских программ. М., 1995. С. 51-52. Пш!
I, !
Неудачи с решением «проблемы демаркации» совпали с усилением разочарования в культуре, не предотвратившей мировые войны и кошмары тоталитарных режимов. В атмосфере, способствовавшей росту прагматизма во всех сферах социальной жизни, ценностные симпатии сдвинулись от науки в направлении, якобы открывающем более обширное и привлекательное пространство индивидуальной свободы. Теперь уже угрозу стали видеть не в «псевдонауке», идеологическом контроле или стихии иррационализма, а в гипертрофии рационализма. Это сказалось и на культурном статусе науки. Она стремительно, на глазах одного-двух поколений, откатилась на периферию культуры, став всего лишь одной из многочисленных интеллектуальных профессий со всеми последствиями, которые не замедлили отметить и выразить методологические концепции, оттеснившие «критический рационализм».
, I Именно здесь главная причина того, в чем Никифоров видит
лишь падение интереса к методологическим идеям Поппера. Рационалистическая крепость обрушилась не из-за того, что возводилась по неудачному плану, а потому, что оказалась ненужной: стены защищают от внешнего врага, но нельзя защитить культуру от нее самой, если она охвачена кризисом изнутри. «Критический рационализм» Поппера был попыткой предотвратить кризис хотя бы в сфере размышлений о науке. Попытка не удалась. Но важно понять причины неудачи. И это особенно важно в XXI в., в котором, осмелюсь на предсказание, кризис культуры придет к апогею.
В том же ракурсе, я думаю, следует рассматривать и другие попперовские формулировки и «решения» методологических и философско-научных проблем (таких как проблема индукции, связь «гипотетической» трактовки научного знания и его «роста» с «научным реализмом», с идеалами истинности и объективности). Они не могут быть правильно поняты вне общего замысла «критического рационализма». Их недостатки (скажем, трудности логико-методологичсской экспликации понятия правдоподобия) и являются продолжениями их достоинств: я вообще склонен ви-ец деть в этих решениях строительные леса или временные сооруже-55 ния, необходимые для постройки здания. Частокол, которым Робинзон Крузо ограждал свои посевы от набегов диких животных, вероятно, мог бы быть прочнее и уж точно не был шедевром зод-
х и и
(О
х л с
ф чества, но он выполнял свои функции. Критики Поппера часто
щ обращали внимание на частности, которыми изобиловали его
[¡¡§ концепции, и как-то оставляли в стороне их архитектонику (спра-
ведливости ради надо отметить, что сэр Карл сам давал тому поводы, излишне самоуверенно ввязываясь в полемику по второстепенным вопросам). Но если говорить о будущем, то именно архитектоника попперовского рационализма станет наиболее интересным наследием, которому, я уверен, суждена долгая и беспокойная жизнь".
Лейтмотив аргументации докладчика: сегодня философия науки утратила интерес к попперовским идеям, которые в большинстве своем (а то и все!) «рассмотрены и отвергнуты». Не будем выяснять, в какой мере это утверждение фактически верно. Примеров можно привести сколько угодно, и все они будут разными. Посмотрим на это с другой стороны. Философия науки сегодня находится в лабиринте, из которого не видно выхода. Она еще продолжает мечтать о «новом рационализме», но мечты эти пока расплывчаты. Как объединить требования объективности и истинности научного знания с включением в его структуру ценностных предпочтений субъекта? Может ли считаться рациональной коммуникация между научными сообществами и отдельными учеными, в которой принципы рациональности возникают как продукты конвенций? Действительно ли, как замечает Никифоров, «интсрсубъективность» - более точная и продуктивная характеристика знания, чем «объективность»? Перестал ли релятивизм быть страшилкой, и если да, то какое место он занимает в ряду философских позиций?
На эти и другие вопросы убедительных ответов нет. Ясно, что философия науки, как и эпистемология в целом, нуждается в реформе. Но каков смысл этой реформы, и каковы ее возможные результаты - это уже не так ясно. Не утратит ли философия науки свой философский статус, превратившись в область «междисциплинарных науковедческих исследований»? Кажется, пока именно к этому идет дело.
Я хочу сказать, что нынешняя философия науки стоит перед ^^ трудностями не меньшими, чем в те времена, когда обсуждались и
-->.
2 Впрочем, частности тоже бывают важными, и обсуждение их долж- *
но быть строгим. Я, например, не понял, какое отношение к асимметрии X
верификации и фальсификации имеют логические системы, в которых ^
modus tollcns не фигурирует в числе доказуемых формул. Уверен, что ^
такие системы, как и многие другие, возможны. Но разве они заменяют I
классическую логику или с их помощью обнаружена «несостоятельность» ^
последней? Сам же принцип фальсификации вообще не является логиче- ф
ским, и потому утверждение о том, что логика может обходиться без эго- J^j
го принципа, не имеет никакого смысла. rjjij
6 За«. 3111 81
новации Попиера. Но важно понять, в чем именно они состояли, не сводя дело к частностям.
Его философия (а ее необходимо рассматривать как нечто единое, не отделяя эпистемологию и методологию от социальной и политической философии3) была реакцией рационализма на парадокс, остро проявившийся в XX в.: европейская культура, в числе универсалий которой - абсолютная ценность свободы, породила тоталитаризм как абсолютное отрицание этой ценности. Пониер, анализируя этот парадокс, пошел до конца, не соблазняясь на компромиссные предположения, что тоталитаризм - это трагический зигзаг истории, болезнь культуры, которую можно излечить, оставляя неизменными ее принципы. По мысли Поппе-ра, если рационалистическая культура порождает свое собственное отрицание, значит что-то не так в самом рационализме4. И он сделал бесстрашный вывод: рационализм - это не поиск незыблемых оснований, которые гарантируют прочность всех построек, возводимых на них (какова бы ни была природа этих оснований, где бы их ни искали - в Трансценденции, в человеческом разуме или в опыте), а утверждение способности разума преодолевать собственные заблуждения, подвергать критике не только внешние обстоятельства человеческой жизни, действительность мира, но прежде всего свою собственную действительность, свои основания.
Никифоров упрощает мысль Попиера, низводя «рационалистический критицизм» до вульгарного критиканства, до маниакального стремления к «разоблачениям ложности» всех существующих теорий и концепций. Так учение о «погрешимости разума» (фаллибилизм) превращается в забаву пресыщенного ума, предающегося азартной игре со своими собственными порождениями. Эту карикатуру, конечно, легко поднять на смех. Но суть проблемы от этого никак не проясняется.
Сознавал ли Поипер контроверзу «критического рационализ-5 ма»: критика оснований разума возможна только в опоре на иные
и
основания, а это означает, что такая критика есть только спор раз-
X личных разумов; «критический рационализм» ведет к плюрализму X рационалъностей, что противоречит его исходной установке; «оп-
ровержение» гипотезы в рамках одной рациональности может не
Ч
К _
ГС -^-
X См.: Лекторский В.А. Рациональность, критицизм и принципы ли-
и берализма (взаимосвязь социальной философии и эпистемологии Поппе-
Ф ра) // Вопросы философии. 1995. № 10. С. 27-36.
X 4
я
См.: Овчинников Н.Ф. Об интеллектуальной биографии Поппера //
Вопросы философии. 1995. № 12. С. 37.
признаваться таковым в рамках инои рациональности и, следовательно, ценность рациональной критики является не абсолютной, а только относительной? Я думаю, что вполне осознавал, и его полемика с Т. Куном, помимо прочего, показывает, что призрак релятивизма, встававший за спиной «исторического направления» в философии науки, был ему хорошо знаком. Но если Поппер отгонял этот призрак при помощи своих методологических изобретений (вроде того же понятия verisimilitude), то его оппоненты, перед духовным взором которых уже никакие тогалитаризмы не маячили, с этим и родственными ему призраками свели дружбу, а П. Фейсрабенд просто заменил идеал open society на идеал free society: бывшие призраки обрели плоть и стали защитниками «свободы» от посягательств культурных универсалий, в первую очередь - от «Законов Разума», которым он посылал эпатирующие проклятия5. И надо признать, что тенденции, развитые этими оппонентами Поппера, брали начало в попперовской же философии, точнее, были продолжением одной из сторон ее внутреннего противоречия, оторванной от другой. Но глубокое духовное напряжение, которым характеризовались произведения Поппера (при всей их ясности и простоте, о которой говорит докладчик), в этих тенденциях сменялось прагматистской деловитостью пополам с ироническим отношением к рационализму и его ценностям.
Именно эта, без преувеличения сказать, трагическая противоречивость и является, на мой взгляд, самым важным в наследии К. Поппера. Это не ошибка, не плод его честолюбивых претензий на «известность», которые, по выражению докладчика, сыграли с ним «недобрую шутку» (такие оценки слишком мелочны и несправедливы). Это рубеж, к которому подошла философия науки XX века, вновь открывшая парадоксальность рациональности как принцип эпистемологии - составной части философии человека.
Н.Ф. Овчинников в предисловии к публикации «Нищеты ис- 5 торицизма» назвал ее автора «нашим современником, философом XX века», имея в виду прежде всего, что эта работа сохранила
свою актуальность спустя полвека после ее написания6. Я бы ска- х зал, что К. Поппер - философ для XXI века, но не в том смысле, х что его методологические идеи или социально-философские ва- Ч риации на темы либерализма и демократии будут некритически --X
5 Л
См.: Фейерабенд II. Против методологического принуждения // Из- щ
бранные труды по методологии науки. М., 1986. С. 322. Ф
См.: Овчинников Н.Ф. Карл Поппер - наш современник, философ ю
X и
и >.
б
XX века // Вопросы философии. 1992. № 8. С. 40^8.
повторяться или, наоборот, суперкритически оспариваться в новых исторических условиях. Ему удалось ясно поставить ряд проблем, от решения которых уже сейчас зависит существование европейской культуры. С того рубежа, к которому подвела философию его мысль, можно идти в разных направлениях. Одно из них - растворение рациональности в деятельностном континууме с неизбежной релятивизацией и утратой ее культурообразутощей ; функции. Другое - продолжение безнадежных поисков ее абсолютного смысла, наталкивающихся на бесчисленные противоре-\ чия с исторической действительностью, с конкретностью духов-
ного и материального праксиса. И, наконец, третье - исследование последствий, вытекающих из признания ее сущностной парадоксальности, совпадающей с парадоксальностью свободы. | Я думаю, что имеет стратегическую перспективу только третий
5 путь, и философия Поппера ориентирует именно на него. В этом
1 отношении она (со всей ее «погрешимостью») на голову выше
( ' постмодернистского декаданса (то мимикрирующего под миро-' | < воззренческий оптимизм, то бравирующего безопасным песси-¡> мизмом) с его назойливыми притязаниями на право выступать от имени современности. (¡'¡¡,, К. Поппер никогда не уходил от прямой полемики с современ-
|'| ¡|' ными ему философами и учеными со всеми ее неизбежными из-• держками. Но его настоящими «конфидентами» были гиганты, а
) ¡1* не более или менее популярные пигмеи. Он спорил с Платоном, ; , Кантом, Гегелем, Марксом, мыслителями, которые, по его характерному признанию, оказали на него наибольшее влияние7, и в этих спорах продолжалась великая традиция европейской рационалистической мысли. Я надеюсь, что последующие поколения будут благодарны тем, кто не позволил ей прерваться.
(д 7 См.: Садовский В.Н. О Карле Поппере и судьбе его учения в России
■Л // Вопросы философии. 1995. № 10. С. 20.
