CC BY
103
КАФАРЕВУСА В СОВРЕМЕННОЙ НОВОГРЕЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ - ЛИНГВИСТИЧЕСКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ ИЛИ ОТРАЖЕНИЕ ДИАХРОНИИ?
В новогреческом языке долгое время официально функционировали две литературные нормы - кафаревуса (высокая, ориентирующаяся на древнегреческий язык) и демотика (обыденная, основанная на разговорном языке). В 1976 году кафаревуса была официально отменена, но при этом все большее количество современных греческих писателей и поэтов используют в своем литературном творчестве «отмененную кафаревусу» или просто переходят на нее. Статья представляет собой попытку интепретации ренессанса кафаревусных форм в современной греческой литературе и жизни.
Ключевые слова: новогреческий язык, кафаревуса, демотика, современная греческая литература.
Введение. Новогреческий язык как повод для теории диглоссии
Новогреческий язык не случайно выступил как повод и в некотором роде модель для разработки теории лингвистической диглоссии. Этот термин связывается обычно с именем Чарльза Фергюсона (Ferguson: 325-340). В соответствии со сформулированной им гипотезой, диглоссия обозначает ситуацию, когда в обществе параллельно существуют две формы одного языка -книжная, высокая, связанная с письменной традицией и обыденная, связанная с узусом. Впоследствии исследователи стали говорить о сосуществовании двух языков, однако данное уточнение не является принципиальным. Сегодня диглоссией принято считать «параллельное владение двумя подсистемами одного национального языка и использование их в зависимости от ситуации и сферы общения» (Беликов, Крысин 2001: 56)
По Фергюсону, эти две формы неизбежно находятся в состоянии дополнительной дистрибуции - то есть принципиально невозможно их пересечение и более того, носителями они воспринимаются как единое целое - поскольку сферы их употребления никогда не пересекаются.
В качестве примеров стран, для которых характерно существование диглоссии, Фергюсон назвал Гаити, немецко-говоря-
щую Швейцарию, страны арабского Востока и Грецию. Тем не менее, следует отметить, что в действительности появление термина «диглоссия», а также и самой теории о диглоссном состоянии языка носило, очевидно, этнолингвистический характер, будучи продиктовано спецификой греческой языковой ситуации. Интересно, что Фергюсон воспользовался термином, который уже был введен в обиход греческими учеными.
Впервые этот термин был использован в 1885 г. блестящим греческим романистом и эссеистом Эммануилом Роидисом. Самый остроумный из греческих литераторов, Роидис писал исключительно на книжной кафаревусе, но, парадоксальным образом, являлся на идеологическом уровне страстным поклонником разговорной демотики. Затем термин «диглоссия» был введен во французскую лингвистическую традицию лингвистом Иоаннисом Психарисом (при этом Психарис ссылается на Роидиса). Психарис описал это явление как сосуществование высокого и низкого вариантов языка, утверждая при этом, что подобная ситуация характерна для восточных стран и приводя примеры языковых ситуаций санскрита, арабского, китайского -и греческого. Убежденный последователь немецких младограмматиков и по-французски либеральный Психарис был склонен объяснять диглоссию социальным неравенством и со всей силой своего недюжинного темперамента боролся с ней, насаждая демотику (Маскпё§е 2009: 27).
В свою очередь, формы кабарейоиса досл. ‘очищающая’ и Зпцоик^ ‘народная’ были впервые использованы как прилагательные женского рода, относящиеся к слову «язык» или «диалект» Никифором Феотокисом в 1796 г. и Панайотисом Кодри-касом в 1818 г. (Маскпё§е 2009: 29). Довольно скоро эти лексемы стали использоваться для обозначения двух вариантов греческого языка. Принципиально, что в данном случае мы имеем дело с двумя языковыми формами, отличающимися на всех языковых уровнях - фонетическом, морфологическом и синтаксическом. В 1959 году на тот момент, когда Ч. Фергюсон писал свою знаменитую статью о феномене диглоссии, в греческом языке официально функционировали две нормы - кафаревуса -высокая (ориентирующаяся на древнегреческий язык) и демо-тика обыденная (основанная на разговорном языке).
Как будет показано ниже, в действительности ситуация в новогреческом была гораздо сложнее и неоднозначнее, но
сейчас нам принципиально важно обрисовать ее хотя бы схематически.
В 1976 году кафаревуса была официально отменена, официальным языком стала демотика, формально ориентированная на разговорный язык. Но не только древнегреческий лексикон, но и некоторые архаические черты морфологии продолжали существовать в новом литературном языке - более того, возникает ощущение, что с течением времени архаизаторские тенденции отчасти усиливаются. Официально отмененная кафаре-вуса в преображенной форме продолжает свою жизнь в современном литературном новогреческом языке. И параллельно с этим мы сталкиваемся с явлением еще более необычным - все большее количество современных греческих писателей и поэтов используют в своем литературном творчестве «отмененную кафаревусу» или просто переходят на нее.
Данная статья представляет собой попытку первого приближения и частичной интепретации этого явления - странного и, на первый взгляд, необъяснимого ренессанса кафаревусных форм в современной греческой литературе и жизни.
Удачным введением в проблему, как кажется, может послужить отрывок из недавно опубликованного рассказа современной греческой писательницы Васы Ксанфаки (Eаv0dкn 2005):
Ет катёрап^ oХ^yov цех' oХ^yov, аюухр^юд оцг^о^оаг ХарцЬмршуо^ 5га ™ ка( 5га то каг ffuHEyouaаl
а8гакожюд хорта каг ау0п, каг то «уюрл тои коикои», уакаСтжоу каг ааркюдед Срирпои^юу, ау каг тоу ^5юv тоу коикоу 5еу акоиаау, ЕяёраоЕ Eцяp6a0EV а«т^, Еяютрёф^ е(^ то кт^ра тои, о ©обюро^ о ТаЛгукако^, уёр^ ЛЕрстои oy5onкovтаEт^, Елаую е(^ тоу роуабгкоу л^еоу тои хюрюи пР^уоу каг та^ ЕХафЕтпаЕУ EWx6цEVO^ кат' аита^ ка^у AvаoтаolV.
‘В то время, как они потихоньку спускались, (одновременно) беседуя тихими голосами о том и о сем и беспрерывно собирая травы, цветы и «хлеб кукушки», голубоватый гиацинт с мясистым и сочным стеблем (самой кукушки они при этом не услышали), Федор Цилингакос, восьмидесятилетний старик проехал мимо них, возвращаясь в свою усадьбу верхом на единственном в деревне муле, и поздравил их с Пасхой’.
В греческом тексте жирным шрифтом выделены кафаре-вусные формы, употребление которых в узусе маловероятно или
невозможно. При этом можно предложить некоторую шкалу частотности кафаревусных форм в узусе:
1. Кафаревусные финитные глалольные формы и древнегреческие предлоги (ср. ец ‘в’ (употребляется с винительным падежом, обозначает направление) 5ш ‘через’, ёцяроаб^ ‘перед’, ката, ср. в тексте кат' аЬта^ ‘с ними’, с архаической формой личного местоимения ж. р. мн. ч.) практически исключены.
2. Следует отметить при этом, что наречные формы oX^yov цет' oX^yov ‘мало помалу’, а также предлог гцяроаЭ^ в сочетании с местоимением в родительном падеже - гцяроаЭ^ аит^ имеют, с одной стороны архаическую окраску, а с другой, могут восприниматься как диалектно окрашенные формы. Это очень распространенное явление в языке греческих писателей, часто обыгрываемое и связанное с естественной архаичностью диалектов.
3. Активные причастия настоящего времени на юv, ойса, ov употребляются достаточно редко, но возможны, а кафаревусные наречия на -ю^ употребляются в современном новогреческом фактически параллельно с демотическими наречиями на -а (в тексте мы выделили их курсивом).
Автор текста писательница Васа Ксанфаки замечательно чувствует «панхронную» природу греческого языка. Многие годы она писала на демотике, сознательно (из идеологичеких соображений) лишая себя роскоши диахронической языковой игры.
Писательница говорит, что в 50-е годы, когда она только начинала писать, ей стоило больших усилий отказаться от употребления кафаревусных глагольных форм и заставить себя перейти на демотические аналитический перфект и аорист. Показательно, что в 2012 году впервые за свою более, чем пятидесятилетнюю писательскую карьеру Ксанфаки обращается к кафаревусе. Внешне чрезвычайно простые рассказы идально укладываются в постмодернистскую модель. Текст, который мы рассматриваем, является отсылкой к одному из самых знаменитых греческих прозаиков XIX века - Александру Пападиаман-тису. В рассказе описывается посещение двумя женщинами деревенской церкви деревни Амбелаки. Пападиамантис, уроженец острова Скиафос, сын священника, является одним из самых сложных и неоднозначных греческих писателей. Греческие критики часто сравнивают его с Достоевским. Но в народном
сознании его рассказы часто воспринимаются как идиллические зарисовки островной жизни, проникнутые глубоким религиозным чувством. Именно такой текст и создает Ксанфаки - изящная и ясная кафаревуса, как и у Пападиамантиса, оживляется вкраплениями народных названий трав «трава кукушки» и разговорной интаноцией - oHyov цвт'oMyov ‘мало-помалу’, где сочетание кафаревусных наречий и кафаревусного предлога цexd приобретает совершенно народное звучание. Фактически, в вечном споре XX века - можно ли выделить отличительные черты, отличающие литературу от не-литературы, можно с уверенностью сказать, что в контексте греческой культуры данный текст безусловно воспринимается как литература - но при переводе на русский он станет звучать в лучшем случае как журналистская зарисовка. Литературным текст Ксанфаки делает кафаревуса - и, по-видимому, этот текст невозможно адекватно перевести ни на один европейский язык - рассказ Ксанфаки держится на панхронной основе.
Эталонные тексты и формирование литературного стандарта
Анализ специфики формирования литературной нормы в разных языках неизбежно приводит нас к выводу о важности эталонных текстов. Кодификация (закрепление определенных реализаций в словарях и грамматиках) явилась результатом существования подобных текстов с высоким авторитетом чаще всего для литературных языков с устойчивой и жесткой нормой. Заметим, что наличие эталонных текстов засвидетельствовано далеко не для всех языков; складывается впечатление, что в случае, когда такие тексты отсутствуют, кодификация затруднена и понятие нормы в значительной степени размыто.
Очевидно, что гениальные создатели первых алфавитов на интуитивном уровне прекрасно отдавали себе отчет о фонологической системе своего языка, и, соответственно, на тысячелетия предвосхитили достижения современной фонологии. Примерно так же великие творцы эталонных текстов обладали невероятной языковой интуицией, следуя за логикой системы в ее реализациях. Авторитет эталонных текстов был столь велик, что кодификаторам на академическом уровне осталось только зафиксировать результаты сознательной языковой деятельности этих творцов. Иосиф Бродский, которого очень волновала эта проблема, сформулировал ее как «важность следования «дик-
тату языка» и так, в частности, писал о Достоевском: «Во многих отношениях Достоевский был первым нашим писателем, доверявшим интуиции языка больше, чем своей собственной. И язык отплатил ему сторицей» (Бродский 1999: 195). И дальше «при необходимости исследовать бесконечность, будь то бесконечность религиозная или бесконечность собственной души, нет орудия более дальнобойного, нежели его в высшей степени флективный, со спиральными витками синтаксиса, родной язык» (там же: 196)
Норма русского литературного языка, сформированная на основе пушкинских текстов, отличается высокой устойчивостью. Естественно, что при сравнении современного стандарта русского литературного языка с русским языком XIX в. обнаруживаются бросающиеся в глаза расхождения между установками образованных носителей языка. Примеров таких расхождений можно привести довольно много, тем не менее, мы имеем дело с престижной и разработанной нормой, которая, очевидно, тормозит языковые изменения. Так, например, язык пушкинских писем мы воспринимаем как достаточно близкий нам. Такая ситуация традиционно воспринимается носителями русского языка как достаточно естественная, А. М. Пешковский писал по этому поводу следующее: «Если бы литературное наречие изменялось быстро, то каждое поколение могло пользоваться литературой своей одного предшествовавшего поколения, много двух. Но при таких условиях не было бы и самой литературы, так как литература всякого поколения создается всей предшествовавшей литературой. Если бы Чехов уже не пониал Пушкина, то, вероятно, уже не было бы и Чехова, слишком тонкий слой почвы давал бы слишком слабое писание литературным росткам. Консерватизм литературного наречия, объединяя века и поколения, создает возможность единой мощной многовековой литературы» (Пешковский, 1956: 54-55) Литературной нормой, по словам Пешковского, признается то, «что было и что есть, но отнюдь не то, что будет».
Обращаясь к греческой ситуации, мы сталкиваемся с парадоксальным явлением - несмотря на очевидный консерватизм лексики, относительная интенсивность языковых изменений на определенных этапах была очень высока. То, что представлялось Пешковскому противоречащим логике здравого смысла и абсурдным - допущение возможной непонятности следующему
поколению литературных памятников, созданных два поколения назад, имеет место в современном новогреческом.
Тексты выдающихся греческих прозаиков второй половины XIX века - Визиноса, Роидиса, Пападиамантиса и других - в настоящее время фактически непонятны современному (не получившему классического образования) греческому читателю. По значимости в контексте греческой литературы эти писатели сопоставимы с классиками русской прозы: по общему убеждению, речь идет о самых выдающихся писателях XIX века. Это странное и драматическое (если не трагическое для греческого сознание) явление объясняется знаменитым греческим языковым вопросом.
Упразднение кафаревусы в 1976 году не решило проблемы разрыва между двумя письменными вариантами языка - основанным на разговорно-обиходной модели и высоким, книжным. Кафаревусу перестали преподавать в школе, параллельно упразднили и преподавание древнегреческого языка в школе и великая проза XIX века стала совершенно непонятной современным носителям новогреческого языка.
Интересно, что в контексте греческого языка именно очень рано (к V в. до н. э.) сформированное и закрепленное понятие литературной нормы в конечном счете способствовало установлению и функционированию соответствия, сформулированного Эудженио Косериу как «система - норма - речь». Судя по ошибкам и оговоркам византийских авторов, предписаниям аттикистов, как не следует писать, уже к началу нашего тысячелетия разрыв между узусом и нормой был огромным. Византийцы, очевидно, не думали на том языке, на котором писали. Немыслимый гнет античного наследия и приверженность архаизированной норме привели к тому, что система и норма в обозначенной Косериу триаде перестали взаимодействовать, вследствие этого речь перестала контролироваться, сдерживаться нормой и «вышла из-под контроля».
По всей вероятности, именно неполное соответствие универсальной competence, и индивидуальной performance и определяют своеобразие каждого языка. Соответственно, performance описывается легче, чем competence и описывать лингвистические явления на уровне языка сложнее, чем на уровне речи. Подобное описание неизбежно предполагает высокий уровень теоретического обобщения. В ситуации новогреческого языка
анализ осложняется тем, что довольно сложно сказать, об описании системы какого именно языка 81йс1;о 8еши идет речь.
Пуристическая тенденция, наложившая определенный отпечаток на весь ход развития новогреческого язык, определила и консервативный характер лексики. Словарный состав всякого языка неминуемо нуждается в некотором обновлении - ряд слов, «семантически изнашиваясь», заменяется новыми словами, несущими эмоционально-экспрессивную нагрузку. Греческий язык не является в этом отношении исключением и, следовательно, ограниченное количество заимствований приводит к тому, что словообразование начинает играть в этих условиях особо важную роль.
Идея о закреплении в качестве языковой нормы «языка народа» была связана с философией романтизма, демотикистские тенденции зарождаются в XVIII в. и окончательно закрепляются в конце XIXого. Однако представляется, что демотика мало соответствует реальному узусу, поскольку понятие узуса весьма относительно. Скорее речь идет о закреплении некоего наддиа-лектного койне (термин А. В. Десницкой), языка демотических народных песен, так называемой «высокой демотики». С точки зрения реальности это безусловно такой же фантом, как и кафаревуса.
Кафаревуса, в свою очередь, ни в коей мере не являлась копией книжного литературного языка Византийского государства. Это «искусственный язык», созданный в чрезвычайно короткие сроки во второй половине XIX в. Тем не менее, этот язык создавался по намеренно архаизированным образцам и в определенном отношении являлся более консервативным, чем книжный византийский язык. Таким образом, греческую языковую ситуацию мы можем рассматривать как своего рода континуум, на полюсах которого находятся некие идеальные объекты, характеризующиеся различиями на фонетическом, морфологическом, лексическом, грамматическом уровнях.
Из сказанного выше следует, что в случае современного новогреческого языка мы имеем дело с явлением, которое И. А. Бодуэн де Куртенэ предлагал интерпретировать как «археологическое смешение» (Бодуэн де Куртенэ1963: 362-372), а Т. В. Цивьян как «панхронное» состояние языка. В новогреческом языке параллельно на разных регистрах существуют формы, впервые засвидетельствованные много веков назад и возникшие в наше время. Часто они синонимичны и разли-
чаются лишь стилистически. Кафаревуса, которая начиная с 1976 года, прекратила свое существование как официальный язык, тем не менее вполне употребительна на уровне большого количества клишированных выражений, цитат и просто переключения кодов. Говоря на демотике и желая либо пошутить либо придать своей речи оттенок научности или торжественности, носитель языка может перейти на кафаревусу или просто употребить кафаревусный глагол или наречие.
Поиски совершенного языка и греческий языковой вопрос
Умберто Эко принадлежит замечательно интересная книга об утопии совершенного языка, ставшей наваждением европейской культуры (Эко 2009).
Мысль о том, что все несчастья человечества обусловлены несовершенством языка была сформулирована очень рано и многократно повторялась вплоть до нашего времени. Эта идея разрабатывалась целыми философскими направлениями. Казалось, что «исправление языка» повлечет за собой улучшение и преображение мира. Эко показывает, что в представлениях человечества можно выявить три возможности достижения совершенного языка:
- Возврат к одному из древних языков, которые в силу определенных исторических причин считаются совершенными (в контексте европейской культуры речь обычно идет о древнееврейском, греческом или латыни).
- Создание некоего искусственного совершенного языка (например, эсперанто) или трансформация уже существующего языка (например, Данте).
- «Каббалистический путь» («дешифровка» естественного языка с привнесением в него эзотерических смыслов, путь прозрения высшей мудрости).
Первому направлению Эко не уделяет особенного внимания, его гораздо больше занимают «каббалистическая» и «реформаторская» линии1, но история мучительных попыток греков вернуть утерянный языковой рай могла быть стать отдельной увлекательной главой в его книге.
1 Различные программы по преобразованию и усовершенствованию естественных языков отчасти напоминают выведение гомункулуса в пробирке и, очевидно, привлекают Эко своим алхимическим флером.
В отличие от многих других народов греки точно знали, когда был их «золотой век» и на каком языке говорили их великие предки.
В действительности, не вполне ясно, отчего грекам не удалось в конце концов вернуться к некоторому упрощенному варианту древнегреческого, отчего им не удалось воплотить тот грандиозный лингвистический эксперимент по реанимации великого мертвого языка, который столь успешно был реализован в Израиле. Казалось, что на определенных поворотах своей истории грекоязычный мир был близок к тому, чтобы сделать литературным стандартом максимально архаизованный язык. Но история не терпит сослагательного наклонения и сегодня уже очевидно, что этого не произойдет никогда.
На протяжении всей истории существования греческого языка в нем действовали центробежные и центростремительные тенденции. Стремление не меняться и снова и снова воссоздавать античность привела сторонников консервативной линии развития языка к некоторому тупику, в результате чего лучшие произведения греческой литературы конца XVIII - нач. XIX вв. были написаны авторами, первым языком которых был итальянский или французский (Елоева 2011). И это вовсе не удивительно. Носители греческого были слишком связаны своими обязательствами перед великим прошлым и архаизаторскими установками. Последнее, как представляется, дает нам право говорить о поэтике «дигенисов» в греческой литературе.
Именно поэтому создателями лучших образцов греческой литературной речи явились те, кого в контексте отечественной истории можно было бы назвать «безродными космополитами»
- обитатели диаспоры, первым языком которых чаще всего не был греческий (Винчецо Корнарос, Дионисий Соломос, Андреас Кальвос, Константин Кавафис - этот список можно продолжить). Поэтический гений и европейская гуманистическая образованность дали им возможность наслаждаться греческой литературной традицией не вопреки иным культурам, а параллельно, в гармоническом единении с ними.
Ни один другой язык не может похвастаться столь длительной письменной традицией - греческий засвидетельствован письменно на протяжении почти четырех тысяч лет. Но именно эта документированность часто приводит в отчаяние историка языка и мы готовы повторить сократовское «я знаю, что я ничего не знаю». Создается впечатление, что греки зачастую
писали только для того, чтобы скрыть от потомков простой факт - на каком языке они думали. Это касается и ученейшей византийской принцессы с весьма сложным характером - Анны Комнины, писавшей в XII веке на безупречном аттическом диалекте, и сюрреалиста и практикующего психоаналитика Андрея Эмби-рикоса, который в контексте метода автоматического письма писал на кафаревусе, достигая при этом почти гофмановской комичности и выразительности. Постороннему исследователю, пытающемуся сохранить равновесие и не участвующему в греческой языковой игре, довольно сложно понять, отчего такие убежденные сторонники демотики, как Эммануил Роидис и Георгий Хадзидакис, отстаивая на теоретическом уровне демо-тику, писали при этом исключительно на кафаревусе и отчего на протяжении тысячелетий в греческом так приняты были парафразы, причем очень часто автор сам переписывал заново свой текст - последнее очень часто это коррелировало с пересмотром идеологических установок.
В последнее время исследователи стали отмечать, что греческая диглоссия основана на механизме взаимодействия двух норм письменного языка, а вовсе не письменного и устного. Этой точки зрения придерживаются Питер Макридж и Родерик Битон и их аргументация представляется вполне убедительной. (Mackridge 2009; Beaton 1994)
Напрашивается вывод, что историю греческого языкового вопроса следовало бы решать в духе гениальной находки Куросавы в его фильме «Расемон». Там история убийства знатного воина последовательно излагается с позиции четырех свидетелей - и всякий раз по-разному. Свет истины может открыться зрителю только в полифоническом звучании - но для каждого зрителя эта истина будет своей.
Таким образом, историю греческого языкового вопроса можно рассматривать как историю трансформации идеологических и политических взглядов участников игры;
- как историю идиолектов отдельных писателей и как историю отношения отдельных писателей к проблеме языка;
- как историю парафраз,
- как историю фальсификаций или историю стилизаций,
- как историю архаизации и пуризма,
- как историю «дигенисов», писателей и поэтов, подходивших к проблеме формирования греческого языкового стандарта с позиций носителя другого языка и иной культуры - и каждая
интерпретация будет абсолютно оправданна и каждая будет по-своему несовершенной.
Вся это сложнейшая мозаичная картина усугубляется еще одним обстоятельством - диглоссия предполагает присутствие одного носителя, оперирующего двумя языковыми вариантами (или языками). Но и это правило далеко не всегда выполнялось.
Замечательный знаток греческого языка и истории, подвижник греческой книжной традиции, неравнодушный и страстный Кирьякос Симопулос в своей книге «Язык и 1821 год», описывая языковую ситуацию в период революционных событий в Греции, приводит многочисленные примеры существования непреодолимого водораздела между двумя языками. К этому моменту греки (по крайней мере, значительная часть грекоязычного общества) говорили на двух разных языках - и абсолютно не понимали друг друга.
Николай Вамвас, сподвижник Ипсиланти, обращается к жителям Идры со страстной речью, призывая их исполнить свой патриотический долг: « Туа екп^пр®оюош екаото^ то %р£о^ тои». ‘Чтобы каждый выполнил свой долг’. Толпа, уловившая только слово Хрео^ ‘долг’ во всей его длинной речи, приходит в ярость и освистывает оратора. При прибытии Отона в Триполицу ученый книжник и проповедник Лукас, руководивший торжественной церемонием приема царственной особы, кричит (фактически по-древнегречески): «Пир кротовой,», букв. ‘Откройте огонь’. Никто его не понимает и толпа безмолвствует и не реагирует. Тогда раздается громовой голос героя революции Колокотрониса: «Фютш цюре!» ‘Стреляйте, ребята!’ (1л,цолои^о(; 1957: 132).
Очевидно, что образованных людей и народ разделяет здесь пропасть - они говорят и думают на двух разных языках.
Интересный языковой материал предоставляют газеты, издававшиеся в послереволюционную эпоху - они написаны на ученом языке с постоянными вкраплениями и пояснениями на французском (на котором, язвительно замечает Симопулос, чаще всего и думали литераторы.)
В период после революции 1821 года особенно ощутимой в молодом греческом государстве становится карнавальная языковая атмосфера почти в бахтинском духе - создаются произведения, где каждый герой фактически говорит на своем диалекте, а автор, очевидно, наслаждается неограниченными возможностями безудержной языковой игры (ср. «Вавилония» Византия и
«Коракистика» Александра Ризоса Нерулиса). И, хотя формально авторы этих многоязычных комедий также говорят о необходимости единого совершенного языка, полемизируя с реформаторской деятельностью Кораиса, но представляется, что речь, в сущности, идет о том, что периферия отстаивает свое право на существование и самостоятельный голос.
Представляется, что за диглоссным состоянием стремительно следует постдиглоссное. Собственно, сам постулат о существовании диглоссного состояния в чистом виде представляется в высшей степени сомнительным. Опыт показывает, что при возникновении двух форм языка, осознаваемых как высокая и низкая, практически сразу же возникает необходимость языковой игры - Homo Sapiens является параллельно и Homo ludens -чувство юмора и установка на игру и способность к отстранению принципиально определяют человеческую природу. Именно поэтому на определенном этапе неизбежно возникает Батра-хомиомахия, поэма о великой войне мышей и лягушек, пародирующая Илиаду Гомера.
Создается значительное количество различных парафраз. Диахронический анализ парафраз и различных переводов и переложений с книжного языка на разговорный и наоборот мог бы сам по себе составить интереснейшее исследование по истории греческого языка. Забавно, что в ряде случаев мы не можем с уверенностью утверждать, какие задачи ставил перед собой автор парафразы, шла ли речь о сознательной архаизации текста или образованный автор сознательно «играл в народность». Очень часто парафразы создавались потому, что тексты написанные на рафинированном высоком языке, были понятны лишь очень ограниченному числу читателей.
Так или иначе, парафразы были чрезвычайно популярны во все времена - причем в некоторых ситуациях сам автор первоначально создавал свой текст на «высоком» или «разговорном» варианте, а затем переводил на другой. В отдельных случаях автор менял свою языковую преференцию и через некоторое время снова переписывал текст на другом языке, примыкая к другому идеологическому лагерю.
Так, многочисленные парафразы принадлежат греческим филологам и литераторам Иосипу Мисодаксу и Димитрию Карацасу, сыгравшим определяющую роль в становлении греческого языкового вопроса в XVIII в. Первоначально стоявшие
за переход на разговорный язык, они впоследствии перекладывали свои тексты на архаизированный греческий.
Классическим примером интересного явления, характерного для греческой словесности, которое можно было бы назвать «апорией парафраз» является история интерпретации и атрибуции различных рукописей эпоса о Дигенисе Акрите.
Как было показано выше, применительно к греческому мы не можем утверждать, что более архаический текст является более древним - у исследователя естественным образом может возникнуть подозрение, что он имеет дело с результатом осознанной стилизации автора. Парадокс ситуации состоит в том, что это в равной степени относится и к «народному» облику текста. Достаточно часто образованные авторы намеренно стилизовали свои поэмы под народную поэзию. (Собственно, необразованный автор по определению не мог «написать» поэму). Самая полная и самая архаическая (очень богатая книжными элементами) версия эпоса представлена в Гротта-ферратской рукописи (XIV в.). Трапезундская и Адросская рукописи, очевидно, могут быть возведены к Гроттаферратской. Проблемы для исследователей представила Эскуриальская рукопись (XVI в.). Текст сильно сокращен, в нем присутствуют лакуны, а язык очень приближен к разговорному языку эпохи. Первые исследователи и издатели текстов предположили, что самой ранней является Эскуриальская версия, она была написана на народном языке, а впоследствии был создан архаизо-ванный вариант (Jeffreys 1998). Затем была предложена прямо противоположная гипотеза - эпос в полной мере отражает Грот-таферратская рукопись, ее архаизмы, скорее, не являются результатом стилизации, а вполне соответствуют узусу эпохи, а Эскуриальская представляет уже более позднюю версию, но также подвергнутую литературной обработке. Это классическая ситуация, когда речь идет о греческих парафразах - невероятно сложно со всей определенностью утверждать, что более архаическая версия является более древней, а приближенная к разговорному варианту - более современной, этим обстоятельством объясняются колебания исследователей, часто меняющих свое мнение на прямо противоположное.
«Вчера» и «сегодня» здесь удивительно меняются местами,
- пишет по этому поводу С. С. Аверинцев - в качестве примера он приводит драму для чтения, известную под заглавием «Христос - страстотерпец» и представляющую картины евангельских
событий в формах античной трагедии. Это сочинение дошло до нас под именем Григория Богослова и исследователи, как отмечает Аверинцев, до сих пор спорят, «принадлежит ли оно перу Григория, то есть второй половине IV в. или же его следует датировать примерно восемью веками позже и рассматривать как характерный пример поздневизантийского классицизма XII века». Интересно, что в состав трагедии (и это абсолютно характерно для византийской стилистики) входит огромное количество стихового материала, принадлежащего У-Ш вв. до н. э., строчки, вынутые из текстов Эсхила, Еврипида, Ликофрона и без изменения вставленные в новую словесную постройку -Аверинцев сравнивает это явление с тем, как в архитектурное целое храма св. Софии включены были колонны языческих храмов (Аверинцев: 22).
Очевидно, можно постулировать, что на примере развития литературного стандарта греческого языка в диахронии выявляется особая роль, которую авторитетная книжная традиция играет в консервации языка.
Представляется, что мы имеем право говорить о специфической «рукотворности» греческого, особой важности эстетической функции языка на всем протяжении истории его бытования, что впоследствии отразилось на истории становления стандарта новогреческого. Подобная языковая специфика, постоянное взаимодействие книжной и разговорной нормы, сохранение традиционной орфографии, традиционность школьного обучения, все это замечательно укладывается в философскую лингвистическую школу, представителями которой являлись Фос-слер, Бенедетто Кроче, Эмилиу Косериу.
Очевидно, что выработавшееся уже на ранней стадии развития языкознания восприятие языка как некой эстетической ценности, представление об эталонных текстах, напряженный интерес к философии языка отразился на всей последующей истории греческого языка и во многом сказался на консервативности лексики греческого в диахронии.
В период с 1880 до 1976 многие писатели были двуязычны. Писавший на демотике поэт Костис Паламас многие годы состоял в должности ученого секретаря Афинского университета и вел документацию на безупречной кафаревусе. Лауреат Нобелевской премии Георгий Сеферис в своей ипостаси дипломата писал на кафаревусе, при этом вся его поэзия и эссе написаны на демотике.
Таких случаев в греческом контексте было достаточно много
- интересно, что здесь официальная сфера - служба отделяются от сферы частной жизни и ее предельного выражения - поэзии водоразделом языка. Интересно, что язык поэзии еще более отшлифован, в большей степени является продуктом обработки и кодификации, чем кафаревуса.
Интересно еще одно обстоятельство. Демотика могла стать сознательным выбором автора, решившего «вытравить из себя» кафаревусу. Именно так очень часто и происходило.
Выше уже говорилось о том, что Эмануил Роидис призывал в своих эссе писать на демотике, обрушиваясь на искусственность конструкта кафаревусы, но сам при этом всю жизнь писал на прелестной, живой и остроумной кафаревусе.
В своем рассказе «Психология супруга с Сироса», очарование которого на девять десятых составляет языковая игра и особенная, присущая только кафаревусе юмористически отстраненная интонация, Роидис описывает влюбленного мужа, страдающего от приступов ревности при виде успехов в свете своей красавицы-жены. Новелла отчасти напоминает «Анну на шее» Чехова, но рассказ ведется от имени супруга с принципиально иным настроением повествования - в нем нет чеховской экзистенциальной безнадежности. Скорее, в голосе Роидиса звучит саркастический стоицизм. Интонация Роидиса узнаваема - она неизменно язвительно-стоическая. Муж излагает факты биографии своего товарища по несчастью - обманутого мужа, овдовевшего и принявшего решение во второй раз жениться на женщине, сочетающей три необходимых для счастья в семейной жизни качества - «глупость, богатство и полное отсутствие привлекательности». Роидис пишет:
Т^у ЛЕрг^ЛтПтЛу таитпу трошба лроооухюу £х£1 £ир£1 отупую-£1? то лрооюлоу тп? 5£аmv^5о? Пауаугюта^ Тоир^ютл?, й5о? тг v£ароu стлолотацои, тои олоюи о оуко? £фбрг^£ лагга? тои? аМ,ои? лрогкобгюкта? (Рогбп 1995: 28).
«Сию вожделенную триаду достоинств сумел обрести он в лице девицы Панайоты Турлоты - некоем подобии юного гиппопотама, объемы которого отпугивали всех прочих искателей приданого...».
Отсутствие кафаревусного плана в русском (равно как и отсутствие литературного дара) не позволяет мне адекватно
перевести этот прелестный пассаж. Но на кафаревусе это звучит превосходно.
Красноречиво свидетельствует в пользу естественности ка-фаревусы случай греческого поэта Андреаса Эмбирикоса. Последовательный сюрреалист, он был практикующим психоаналитиком, разделял и претворял в жизнь идеи манифеста Андре Бретона - применяя метод автоматического письма, он неизменно пишет на кафаревусе. Интересно, что все отступления в сторону демотики в его творчестве обусловлены отступлением от жесткого и последовательного сюрреализма per se. Иначе говоря, когда Эмбирикос начинает обрабатывать свою поэзию, он переходит на демотику. Из этого мы можем сделать единственный вывод, что подсознание поэта говорило именно на кафаревусе.
Греческая писательница Васа Ксанфаки рассказывала мне, как в дни своей юности в 50-е годы она, буквально наступая себе на горло, не позволяла себе в разговорной речи использовать кафаревусыне глагольные формы - показательно, что сегодня она в своем творчестве вернулась к кафаревусе и пишет на ней короткие рассказы - зарисовки в духе Пападиамантиса.
В истории греческого языкового вопроса существует еще одна интересная проблема, которую здесь можно только наметить - она требует пристального изучения. К греческому языку, функционирующему между двух идеальных полюсов - кафа-ревуса - демотика вполне применима теория лингвистической относительности Сэпира-Уорфа. Действительно, идею, что язык представляет собой некую понятийную сетку, накладываемую на мир носителя и что, меняя языки, мы начинаем смотреть на мир иначе, воспринимаем окружающую действительность через призму своего языка, с очевидным успехом можно приложить к греческому материалу.
Некоторые носители греческого языка постулирует феномен «кафаревусной ментальности» - тенденции к клише, риторическим изыскам, демонстрации лексической и драматической виртуозности. Есть значительное количество писателей, которые писали на кафаревусе и затем переключились на демотику и, по их словам, испытали чувство настоящего освобождения. Некоторые информанты сравнивают это чувство языкового раскрепощения с тем удивительным чувством освобождения, которое предположительно испытали христиане Оттоманской империи после освободительной революции 1821 года. По словам Питера
Макриджа, именно греческая литература оказалась троянским конем, на котором демотика внедрилась в греческий узус и одержала победу (отчасти пиррову, как мы попытаемся показать в данной статье) в 1976 году.
Процитируем снова Макриджа (не очень склонный к оценочным высказываниям он с видимым удовольствием отказывается от политкорректности, когда речь захолит о кафаревусе. Он сопоставляет влияние, оказываемое кафаревусой на умы с пагубным влиянием «велеричевой вежливости», которое Лабов постулировал для Standart English «Эта вежливое многословие является именно тем, что с наибольшей легкостью выучивается и проговаривается - результатом этого является то обстоятельство, что отсутствие мыслей заполняется и дополняется словами, за которыми вовсе ничего не стоит (Labov 1970: 202).
Очевидно, что ситуация совсем не так однозначна, и Мак-ридж в своей превосходной книге «Новогреческий язык» (Mackridge, 1985) - с моей точки зрения, самом совершенном и адекватном описании новогреческого из всех существующих на сей день - многократно пишет о сложности влияния на способы языкового выражения, на стилистические особенности и специфику формулировок кафаревусы и демотики, соответсвенно. Здесь, как очень часто в контексте Греции, речь прежде всего идет о свободе - в данном случае о свободе языкового выражения. И носитель может выбирать между точностью кафаревусы и образностью демотики, а сегодня, при желании, может и сочетать эти подходы.
Выше уже отмечалось, что демотика совсем не означает «разговорный язык», а именно оксюморонное «кодифицированный разговорный». Создатели демотики мыслили ее как кодифицированную письменную форму общегреческого разговорного языка, греческого койне. По Фергюсону, высокая форма гораздо в большей степени обусловлена кодификацией, чем низкая - но в случае греческой ситуации - и здесь начинаются (или продолжаются странности) по-настоящему кодифицирована только демотика.
Однако при этом кафаревуса принципиально не могла быть подвергнута стандартизации, поскольку кафаревуса par exellence
- гибридное явление, ее идеология - комбинация лексических и грамматических черт, характерных для разных стадий существования языка, коктейль, который в каждом конкретном случае соответствует вкусам, преференциям и сиюминутному настро-
ению говорящего или пишущего. И, следовательно, парадоксальным образом, кафаревуса гораздо более свободна, по крайней мере, она свободна от кодификации. Собственно четкое определение кафаревусы отсутствует (традиционно кафаревусой называют язык, на котором написана греческая конституция -более строе определение отсутствует). Наличие кафаревусного наречия или глагольной формы в предложении автоматически гарантируют, что предложение будет воспринято носителями как кафаревусное.
Корреляция политических и языковых преференций
Решение языкового вопроса определенным образом всегда коррелировало и с политической позицией. Последнее справедливо и для двадцатого века, в доказательство можно привести то, что все прогрессивные правительства от Элефтерия Венизе-лоса в 1917 году до Папандреу поддерживали демотику, в то время как консервативные и реакционные режимы (с единственным исключением - правительства Метаксаса) выступали против включения демотики в систему образования. Интересно, что, отстаивая демотику как государственный язык, консерватор и диктатор Метаксас (весьма эффективный и авторитарный правитель) утверждал, что использование кафаревусы ведет греков к анархии, тогда как жесткие правила и ясная структура демотики - единственный шанс греческого народа на пути к организации и порядку. Эта логика оказалась весьма неожиданной как для консерваторов, так и для либералов, но следует признать, что в интуиции и проницательности (как политической, так и лингвистической) Метаксасу трудно отказать.
На синхронном уровне для греческого можно констатировать необычно высокий (в сопоставлении с другими европейскими языками) процент языковой (в первую очередь, грамматической и лексической) вариативности.
Официально кафаревуса отменена уже с 1976 года, но в силу определенных причин, сегодня мы наблюдаем оживление книжных форм.
Формируются новые парадигмы, комбинирующие кафаре-вусные и демотические формы.
В последние двадцать лет кафаревуса вновь входит в моду, при этом носители греческого языка перестали задаваться вопросом, какая форма языка предпочтительнее. Говорение и писание текстов по-гречески обещает сегодня наслаждение
удивительной свободой греческой языковой игры - примеры такой безудержной языковой игры мы находим в прозе Париса Такопулоса, а знаменитая в Греции поэтесса Кики Димула со свойственным ей сдержанным изяществом оперирует тремя видами кафаревусы - канцелярской, церковной и высокой и вновь заявляет о стремлении творца переписать мир заново: «Грауе М0О9> ‘Напиши с ошибкой’; «п aioSo^ ет0иц(а an'x^v арх^ va ^avaypa90tav о кооцо^» ‘желание певца, чтобы мир был переписан с начала’2.
Литература
Аверинцев 2005 - Аверинцев С. С. На перекрестке литературных традиций: (Византийская литература, истоки и художественные принципы), Другой Рим. СПб.: Амфора, 2005.
Бодуэн де Куртенэ 1963 - Бодуэн де Куртенэ И. А. О смешанном характере всех языков // Избранные труды по общему языкознанию. Т. I. М., 1963. С. 362-372.
Бродский 1999 - Бродский И. Катастрофы в воздухе // Сочинения Иосифа Бродского в 7 томах. Т. V. СПб., 1999. С. 188-215.
Елоева 2010 - Елоева Ф. А. Мне хочется уйти из нашей речи или в поисках совершенного языка // Variante loquella. Alexander Gavrilov Septuagenario. Petropoli, 2010. С. 80-94 (= Hyperboreus, studia
classica. Vol. 16-17).
Кисилиер, Федченко 2011 - Кисилиер М. Л., Федченко В. В. О языке новогреческой литературы // Казанский Н. Н. (отв. ред.). Acta lin-guistica Petropolitana. Труды Института лингвистических исследований. Т. VII. Ч. 1. СПб., 2011.
Пешковский 1956 - Пешковский А. М. Русский синтаксис в научном освещении. М., 1956.
2 Возможная отсылка к одному из самых знаменитых поэтических греческих текстов «Отрицание» Арупоп Георгия Сефериса, где герои пишут «на белом песке укромного залива» некое тайное имя, (очевидно - слово «свобода»), но веет северный ветер «батис», волна смывает надпись, но это не страшно, возможно в имени заключалась ошибка, и мы вновь и вновь можем писать что-то на горячем песке... Заключительные слова стихотворения:
Щрар,Е тп Р-а^ ^а0о^
Каг а^а^арв Букв. ‘В жизни мы совершили ошибку И изменили жизнь’.
Несмотря на внешнюю невинность и отвлеченность, стихотворение (и песня, написанная Теодоракисом) были запрещены греческой хунтой.
Путина 2006 - Путина А. А. «Постмодернизм Кики Димула», дипломное сочинение. СПбГУ, 2006.
Эко 2009 - Эко У. Поиски совершенного языка в европейской культуре. СПб.: Александрия, 2009.
Beaton 1994 - Beaton R. An Introduction to Modern Greek Literature. Oxford, 1994.
Ferguson 1959 - Ferguson Ch. A. Diglossia // Word. 1959. Vol. 15. P. 325340.
Jeffreys E. M. 1998, Digenis Akritis. The Grottaferrata and Escorial Versions. Cambridge.
Ksxayioy^ou 1982 - Ksxayioy^ou Г. Ало xi? an^s? цорфЕ^ xn?
oxnv афпупратгк^ loyoтsxv^a. Mia avayvraon xou novnpaxo? Ei? rqv oSov xv ФЛs^Лvюv xou AvSpsa Epnsipteo // ФЛо^оуо?. 1982. P. 228-253.
Kretschmer 1896 - Kretschmer P. Einleitung in die Geschichte der griechischen Sprache. Gottingen, 1896.
Jeffreys 1998 - Jeffreys E. M. Digenis Akritis. The Grottaferrata and Escorial Versions. Cambridge, 1896.
Labov 1970 - Labov W. The Logic of non-standart English // Giglioli P. P. Languages and social Context. Harmondsworth: Penguin, 1970. P. 179215.
Mackridge 1985 - Mackridge P. The Modern Greek Language: A Descriptive Analysis of Standart Modern Greek. Oxford, 1985. Mackridge 2009 - Mackridge P. Language and National Identity in Greece 1766-1976. Oxford, 2009.
T^ioPa? 1993 - T^ioPa? A. To naWpyqoxo xn? E^nviK^? Аф^упоп?, A0^va, 1993.
Beaton 1994 - Beaton R. An Introduction to Modern Greek Literature. Oxford, 1994.
Тексты:
Anpou^a 1998 - Anpou^a K. Evo? ^влтои pa£t A0-qva: 'iKapo?, 1998. Anpou^a 2001 - Anpou^a K. 'Hxo? anopaKpUvosrav. A0-qva: 'iKapo?, 2001. Po'iSn 1995 - Eppavou^ A. PoiSn. EkSSoosi? nspfa^ou?. A0^va, 1995. TaKonou^o? 1973 - TaKonou^o? П. Ksv^ Aia0^Kn. A0^va: Aa^5a^o?, 1973.
F. A. Eloeva. Katharevousa in the modern Greek Fiction - linguistic Experimemnt or Reflection of Diachrony?
The paper deals with growing use of Katharevousa in Modern Greek fiction in the last decades. It is difficult to define Katharevousa which has never been stricto sensu codified (unlike Dimotiki which is the result of codification and language planning). Katharevousa, lit. «puristic [language]», is a conservative form of Greek conceived in the early 19th century as a compromise between Ancient Greek and the spoken form of the language. Roughly speaking, Katharevousa is an idiom combining Modern Greek syntax and Ancient Greek morphology. Katharevousa was used for official and formal purposes, while Dimotiki - 'demotic' or popular Greek, served as the every-day language. This created a diglossic situation
whereby most of the Greek population was excluded from the public sphere and advancement in education unless they conformed to Katharevousa.
In 1976, Dimotiki became the official language of the Greek state, and in 1981 the polytonic system of writing was abolished. Wikipedia characteristically mentions that «by the end of the 20th century Katharevousa became obsolete». In any case, officially Katharevousa is no longer in use and since 1976 has not been taught in schools.
However, we witness the process which nobody could have predicted -on the synchronic level in modern Greek fiction we observe wide use of Katharevousa. Considerable number of Greek writers and poets (including those who have previously declared their preference for Dimotiki) are switching in their writing to Katharevousa. The present article offers an attempt to analyse this situation.
Keywords: modern Greek, Katharevousa, Dimotiki, modern Greek literature.
