CC BY
108
УДК.1(091)
СКВОРЦОВ Иван Сергеевич, аспирант кафедры философии
К ВЫСКАЗЫВАНИЮ Г.-Г. ГАДАМЕРА: «В ХУДОЖЕСТВЕННОМ ОПЫТЕ МЫ ВИДИМ ДЕЙСТВИЕ ПОДЛИННОГО ОПЫТА...». ФЕНОМЕН ЭСТЕТИЧЕСКОГО ОПЫТА В ФИЛОСОФСКОЙ ГЕРМЕНЕВТИКЕ
Статья посвящена исследованию проблемы эстетического опыта, краеугольному понятию в философской герменевтике немецкого философа и теоретика гуманитарного мышления Г-Г. Гадамера. Актуальность данной темы вызвана тем, что в настоящее время наблюдается явный рост заинтересованности в формулировании и исследовании проблем эмпирического познания в гуманитарных науках. В противовес эстетическому трансцендентализму Гадамер формулирует понятие «эстетического опыта». По его мнению, эстетический опыт может дать нам доступ к истине, а также объяснить, как достигается истина в гуманитарном знании и историческом понимании. Также Гадамер предлагает историзировать сам исторический субъект в противовес распространенной еще с конца XVIII в. идее о том, что исторический субъект является трансцендентным по отношению к Истории и может претендовать на особую истину и место в познании прошлого. Почему, по мысли Гадамера, исторический опыт и эстетическая истина глубинно взаимосвязаны? На основе чего можно сделать вывод, что, несмотря на критику эстетизма, именно опыт искусства является выражением подлинного опыта? Данная статья является подступом к исследованию этих сложнейших проблем.
DOI: 10.17748/2075-9908.2015.7.5/1.161-164
SKVORTSOV Ivan Sergeevich, Postgraduate student, Chair of Philosophy
TO THE REMARK OF H. G. GADAMER: «IN ARTISTIC EXPERIENCE WE SEE THE AUTHENTIC EXPERIENCE...» THE PHENOMENON OF 'AESTHETIC EXPERIENCE' IN PHILOSOPHICAL HERMENEUTICS
The article focuses on the problem of aesthetic experience - a cornerstone concept in philosophical herme-neutics of German philosopher and theorist of humanitarian thinking H-G. Gadamer. The topicality of this problem is caused by the fact that today we see the growing interest in the formulation and study of the problem of empirical knowledge in the humanities. In contrast to the aesthetic transcendentalism Gadamer formulates the notion of «aesthetic experience». In his opinion, aesthetic experience can give us access to the truth and explain how the truth is achieved in humanitarian knowledge and historical understanding. Gadamer suggests to historiorize the historical subject itself against the commonly spread from the end of the 18th century idea that historical subject is transcendental in relation to History and can claim a special truth and place in cognition of the past. Why according to Gada-mer historical experience and aesthetic truth are interrelated? Why can we conclude that despite the criticism of aestheticism, the experience of art is an expression of genuine experience? This article is an attempt to study these complex problems.
Ключевые слова: Гадамер; исторический опыт; репрезентация; философская герменевтика; трансцендента-листская эстетическая теория; «Aistesis»; историзм; ис-торицизм.
Key words: Gadamer, historical experience, representation, philosophical hermeneutics, transcendental aesthetic theory, «Aistesis», historicism, historismus.
Исследование по проблематике гуманитарного знания начинается не с описания абстрактных «идей», а с работы над конкретным понятием или мыслью автора и вписыванием ее в тот исторический и проблемный контекст, которому она обязана своим бытованием. Таким образом, мы актуализируем ее предметное поле и не даем сделаться ей схоластической вне-историчной установкой.
История и неразрывно с ней связанное философское знание не являются статичными «хранилищами» идей - человеческая мысль всегда формулирует новые проблемы и актуализирует старые. И в связи с этим тезис Гадамера: «Мы видим в опыте искусства действие подлинного опыта...» [2, с. 75] исключительно современен и актуален, так как в последние десятилетия, а в особенности в минувшие 10—12 лет, в философских исследованиях наблюдается явный рост заинтересованности к философии опыта, вопросам историзма и эстетического познания. Как можно было говорить о «лингвистическом» структуралистском повороте в 1960-е гг., так в настоящее время уместно отметить возникший и продолжающийся «ренессанс» герменевтики и «интеллектуального эмпиризма». Этот процесс весьма значим и масштабен, во-первых, по той причине, что происходит он не только на Западе, где в целом он культурно обусловлен, но также и в России, где подобная традиция мышления (здесь уместно говорить именно о традиции, а не просто о популярности новых имен и идей в отрыве от почвы) была практически утрачена в советские годы. Во-вторых, речь идет не только и не столько о реставрации и актуализации прежнего проблемного поля и опирающихся на него постановок вопросов, а о коренном изменении самой проблематики и возможных перспектив исследования по исторической эпистемологии. Это выражается в следующих мотивах:
1. Расширение первоначального предметного поля эстетики, характерного для классической философии (и романтической ее трактовки), лежащей в основе многочисленных концепций Х1Х-ХХ вв., затрагивающих отношения автора и текста, историка и предмета его исследования за пределами собственно сферы искусства.
2. Концептуальное изменение самого понятия «опыт» в историческом знании и разведение его с пониманием опыта в старом, позитивистском измерении.
3. Явный ренессанс «историзма» как особого позиционирования человека в истории в противовес «историцистским» (трансценденталистским) традициям XX в., прежде всего традициям «линвистического поворота» [2, с. 5].
Подобное проблемное поле, таким образом, актуализирует и задает определенное направление освещения высказывания Г.-Г. Гадамера, философа, более чем кто-либо сделавшего для герменевтики в XX в. Прежде всего, надо задаться вопросом, почему, несмотря на тотальную критику эстетизма герменевтикой Гадамера, именно опыт искусства является выражением подлинного опыта? Говоря иначе, каким образом опыт реальности и историчности гораздо объективнее, чем эстетическая истина? И в чем заключается его подлинность, вернее, что является критерием и основанием подлинности?
Историцизм и эстетизм явились следствием романтической мысли, которая радикализировала те аспекты просветительской эстетики, которые полагали область искусства за сферой научных когнитивных практик. Прежде всего отправной точкой для романтиков была «Критика чистого разума» Канта. Но если Кант еще не видит непреодолимого разрыва (вернее не акцентирует внимания на нем) между эстетикой, с одной стороны, и областью науки, с другой, то зарождавшийся романтизм уже в лице поздних представителей «Бури и натиска» возносит эстетику выше научного знания, с претензией на всеприменимую концепцию восприятия, которая придает искусству такую универсальность, которой не может обладать ни одна когнитивная модель научного познания. Более того, искусство самоценно и эстетизирует мир. Показательно высказывание Шиллера, сделанное в 1795 г. в «Письмах о эстетическом воспитании человечества»: «Известно, что воспитание искусством становится воспитанием для искусства. Место подлинной нравственной и политической свободы, к которой призвано готовить искусство, заступает создание «эстетического государства», интересующегося искусством образованного общества. Но тем самым и преодоление кантианского дуализма мира чувственного и нравственного, представленное свободой эстетической игры и гармонией произведения искусства, втягивается в новое противоречие. Примирение искусством идеала и жизни - это в лучшем случае частное примирение. Прекрасное и искусство придают действительности лишь беглый преобразующий отблеск. Духовная свобода, к которой они поднимаются, - это в лучшем случае свобода в эстетическом государстве, а не в действительности» [3, с. 66].
Шиллер пишет этот известный фрагмент в 1795 г., на излете классицизма, прежде всего литературного, и к 20-м гг. XIX в., ко времени окончательного формирования романтизма не только как эстетики, но и как специфического мировоззрения и культуры, подобное содержание эстетического познания растворилось в европейской культуре, стало в определенной мере неоспоримой нормой не только для литературно-философских изысканий, но и для романтической «жизненной стратегии» (вспомним феномен «байронизма»). Показательна инерция подобного «эстетизма» (не в качестве конкретного литературного направления, а шире), если Диль-тей в 1900 г. делает следующее заявление: «Всмотримся в человеческий мир. В нем мы встречаем поэтов. Человеческий мир и является предметом их поэзии. Итак, я считаю, что великая тайна поэта, созидающего поверх жизни новую реальность, которая, потрясая нашу душу подобно самой жизни, расширяет и возвышает ее, может быть разгадана лишь тогда, когда будет осмыслена сопряженность человеческого мира и его наиболее характерных черт с поэзией. Ведь только так и может возникнуть теория, превращающая поэзию в историческую науку» [4, с. 276-277]. По мере развития позитивизма и сциентистского взгляда на жизнь и общество подобный подход отнюдь не утратил своего гносеологического потенциала и продолжал восприниматься как само собой разумеющееся.
Таким образом, «эстетизм» с присущей ему спецификой познания не только может обнаружить такие свойства жизни, которые совершенно не подвластны другим, лежащим вне эстетики, способам, но и представляет собой особую форму самосознания, которая не ограничивается формами и особенностями предметного поля. Однако можно заметить, что подобная конструкция требует особый статус самой личности, которая была бы «вырвана» из контекста и стояла над ним. Такой онтологический статус необходим для спекулятивной модели знания, где репрезентация должна стоять выше, чем репрезентируемое. Действительно, даже такие историки, как упомянутый В. Дильтей и И.Г. Дройзен (не говоря уже о Ранке и представителях «Школы анналов»), которые в своих работах близко подошли к необходимости историзации сознания, не рассматривали возможность историзации самих себя [3, с. 130-137]. Трансцеден-тальный исторический субъект продолжал быть необходимостью для конституирования отношений между ним самим и объектом познания и получения завершенной, надысторической истины об истории и самом себе. С этой необходимостью мог согласиться любой историк, и эта
необходимость определяла развитие исторической мысли в XX в. Отметим некоторые черты трансценденталистской эстетической теории:
1. Несмотря на определенные внутренние различия между эстетическими теориями, все они расширяют сферу эстетики за пределы собственно искусства.
2. Эстетический опыт («Aistesis») - это не только особое восприятие объекта, но и специальный род познания. Он не редуцируем, основан на переживании целости и, конечно же, не сводится к опыту в позитивистском понимании, поскольку имеет продуктивный потенциал, а не одну лишь рецепцию. Это выражается в том, что эстетический опыт не конституирует данность, а делает изменчивым внутренний мир самого исследователя.
3. Закрепляется особая роль субъекта, который трансцендентен истории и способен схватывать надысторическую истину. Эстетическое и материальное измерения разводятся -предмет не просто дан субъекту, но и формируется им. И исследование, и реальность предмета исследования основываются только на субъективных установках исследователя. Уместно вспомнить высказывание Ингардена, хотя он находится несколько в стороне от гадамеровско-дильтеевской традиции: «Реальность предмета не является необходимой для возникновения восприятия и общения с определенным эстетическим предметом» [5, с. 116].
Основной, «программной» работой Гадамера является «Истина и метод». Суть книги можно уяснить, исходя из ее названия. Этот труд проливает свет не только на то, как мы понимаем тексты или как протекает сам процесс протекания в гуманитарных науках вообще. Основной вопрос работы Гадамера заключается в том, чем является истина в гуманитарном знании и, главное, с помощью чего возможен подступ к онтологическому статусу этой истины. В первой части своей книги - «Изложение проблемы истины в применении к познанию искусства», в историческом и систематическом изложении Гадамер развивает мысль о том, что по мере развития философии опыт и истина утрачивают свой онтологический статус, выразившись, с одной стороны, в миллевском сциентизме, с другой стороны - немецком идеализме. В своей критике эстетического сознания Гадамер начинает с того, что разрушает конструкт, основанный на немецком идеализме: он историзирует самого исторического субъекта и утверждает историчность нашего мышления. Речь идет не о том, что наши исторические концепции так же меняются, как и все остальное в истории, то есть о характере самой традиции, но, прежде всего, о способе ее существования. Традиция, по мысли Гадамера, не только то, что создает определенный контекст, но и сама она встроена в контекстуальность. Соответственно, традиционность -это онтологическое понятие и вопрос об отношении между субъектом и объектом перестает играть главенствующую роль; на первый план выходит понимание «параллельности» их существования. Таким образом, историк и история имеют общий онтологический статус, и не имеет смысла говорить об особом значении историка «по ту сторону» этой общей онтологии. То есть историчность является одновременно и средой, и основанием всяческих жизненных взаимосвязей. Мы можем заметить, однако, что всякие вопросы о «подлинности» и «истинности» чего-либо плохо коррелируют с идеей «смежности» субъекта и объекта. Гадамер делает попытку разрешить эту проблему, выводя особое значение репрезентации и эстетического опыта - когнитивное, а не идеалистическое. Поэтому «эстетика должна войти в герменевтику». Рассуждения Гадамера приводят к следующим положениям:
1. Искусство и эстетический опыт есть то, что дает нам возможность подойти к истине в гуманитарном знании, так как исторический опыт и эстетическая истина глубинно взаимосвязаны.
2. Эстетический опыт объясняет, каким образом достигается истина в историческом познании - путем репрезентации и понимания.
Таким образом, речь идет о том, как с помощью эстетического опыта подступиться к исторической истине. Собственно, высказанная Гадамером мысль, что «эстетика должна входить в герменевтику», означает, что эстетический опыт должен быть рассмотрен глубже, нежели когда-либо, а именно с точки зрения герменевтической перспективы. Эстетическая истина как раз то, что утрачено как в сциентистском, так, как ни парадоксально, и в идеалистическом знании. Для того чтобы понять вышеизложенные положения, необходимо обратиться в идее Гадамера об онтологическом статусе произведений искусства. С этой точки зрения репрезентация и то, что ею репрезентируется, имеет общий онтологический статус и, таким образом, живописные полотна («Bilder») могут выразить истину о мире, которая без этого полотна нам недоступна. Произведение искусства взаимодействует с тем, что оно репрезентирует, а значит, с самой реальностью.
Таким образом, в художественном опыте и осуществляется действие подлинного опыта, который есть собственно герменевтический феномен. В традиционном эстетизме произведения искусства внеконтинуальны. Гадамер противополагает эстетизму художественный опыт и заключает, что бытие произведения искусства заключается в опыте, способном преобразовать
субъект. Важно отметить, что субъект опыта не «субъективность» того, кто этот опыт исполняет, а само произведение искусства. Отсюда, герменевтическая эстетика есть тип познания своего рода, изначально отличный от чувственного познания и предполагающий онтологический статус опыта.
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК
1. Анкерсмит Ф. Возвышенный исторический опыт. - М.: Европа, 2007. -618 с.
2. Анкерсмит Ф.Р. История и тропология: взлет и падение метафоры. / пер. с англ. М. Кукарцева, Е. Коломоец,
B. Кашаев. - М.: Прогресс-Традиция, 2003. - 496 с.
3. Борисов Е.В. Игра как герменевтическая модель // Журнал Петербургского философского общества. - 2012. -Вып. 13. - С. 37-45.
4. Вейдле В.В. О смысле мимесиса // Эмбриология поэзии : статьи по поэтике и теории искусства. - М., 2002. -
C. 331-351.
5. Гадамер Х.-Г. Истина и метод: Основы филос. герменевтики: Пер. с нем./Общ. ред. и вступ. ст. Б.Н. Бессонова. - М.: Прогресс,1988. - 704 с.
6. Дильтей В. Собрание сочинений: в 6 т. Под ред. А.В. Михайлова и Н.С. Плотникова. Т.3. Построение исторического мира в науках о духе / Пер. с нем. Под ред. В.А. Куренного. - М.: Три квадрата, 2004. - 419 с.
7. Ингарден Р. Эстетическое переживание и эстетический предмет. - М., 1962.
8. Инишев Н.Н. Чтение и дискурс: трансформации герменевтики. - Вильнюс: ЕГУ, 2007. -168 с.
REFERENCES
1. Ankersmit F. Sublime historical experience. [Vozvyshennyj istoricheskij opyt]. Moscow: Europe, 2007. 618 p.
2. Ankersmit F.R. History and tropology: the rise and fall of metaphor. [Istorija i tropologija: vzlet i padenie metafory]. Trans. from Engl. M. Kukartseva, E. Kolomoets, V. Kashaev. Moscow: Progress-Traditsiya, 2003. 496 p.
3. Borisov E.V. Game as a hermeneutic model. [Igra kak germenevticheskaja model']. The journal of the St. Petersburg philosophical society. 2012. Vol. 13. P. 37-45.
4. Weidle V. V. About the meaning of mimesis. Embryology of poetry: the poetics and theory of art. [O smysle mimesisa. Jembriologija pojezii: stat'i po pojetike i teorii iskusstva]. Moscow, 2002. P. 331-351.
5. GadamerH.-G. Truth and method: the Basics of philosophic hermeneutics. [Istina i metod: Osnovy filos. germenevti-ki]. Trans.. general. ed. and introduction by B.N. Bessonov. Moscow: Progress, 1988. P. 704.
6. Dilthey V. Collected works: in 6 volumes ed. by A.V. Mikhailov and N.S. Plotnikova. Vol. 3. The construction of the historical world in the Sciences of the spirit. [Postroenie istoricheskogo mira v naukah o duhe]. Trans.. under the editorship of V.A. Korenaga. Moscow: Three squares, 2004. 419 p.
7. Ingarden R. Aesthetic experience and aesthetic object. [Jesteticheskoe perezhivanie i jesteticheskij predmet]. Moscow, 1962.
8. Inishev N.N. Reading and discourse: transformation of hermeneutics. [Chtenie i diskurs: transformacii germenevtiki]. Vilnius: YSU, 2007. 168 p.
Информация об авторе
Скворцов Иван Сергеевич, аспирант кафедры философии Московского Педагогического Государственного Университета, Москва, Россия ivan-skvor@vandex.ru
Получена: 05.05.2015
Information about the author
Skvortsov Ivan Sergeevich, Postgraduate student, Chair of Philosophy, Moscow State Pedagogical University, Moscow city, Russia ivan-skvor@yandex.ru
Received: 05.05.2015
