К ВОПРОСУ ОБ УЧАСТИИ МОРАВАН В ХРИСТИАНИЗАЦИИ РУСИ ВО ВРЕМЕНА КНЯГИНИ ОЛЬГИ Текст научной статьи по специальности «История и археология»

Палеоросия. Древняя Русь: во времени, в личностях, в идеях

ПаХаюрюош- еп %ропю, еп ярооюяю, еп егбег

Научный журнал Санкт-Петербургской Духовной Академии № 2 (14) 2021

tV W°°(07rc

А

ш

<2.

ti ПАЛА10РЙЕ1А ДРЕВНЯЯ РУСЬ

личной

А. С. Королев

К вопросу об участии мораван в христианизации Руси во времена княгини Ольги

DOI 10.47132/2618-9674_2021_2_6

Аннотация: Статья посвящена проблеме участия мораван в христианизации русов. В XIX-XX вв. было распространено мнение о гибели Великой Моравии в ходе нашествия венгров в самом начале X в. Исходя из этого, преобладающим (если не единственным) считалось византийско-болгарское религиозное воздействие на Русь в X в. При внимательном изучении источников, на основании которых ранее была установлена датировка гибели державы мораван, выясняется, что их данные не следует трактовать столь определенно. А результаты археологических исследований и косвенные указания письменных источников позволяют усомниться в этой датировке и продлить раннюю политическую историю Моравии еще на несколько десятилетий. В то же время на территории Киевской Руси установлены факты присутствия мораван в первой половине X в. Все это делает возможным их прямое участие в распространении здесь христианства. В ряде сочинений западнославянских авторов XVI-XVIII вв. сообщается о русском князе второй трети X в., бежавшем из Руси в Моравию, спасаясь от преследований киевского князя. На новой родине знатный беглец начал играть заметную политическую роль, а потерпев поражение в борьбе с венграми, возвратился на Русь во время правления в Киеве Ольги, сделавшись ее ближайшим сподвижником. Эти данные, как будто раскрывающие пути проникновения на Русь моравской религиозной миссии, породили целую историографию. Однако эта история, скорее всего, является плодом фантазии сочинителей генеалогии знатного моравского рода Жеротинов, родоначальником которых был объявлен русский знатный беглец, что, однако, не означает необходимости отказаться от продолжения изысканий в отношении установления обстоятельств, при которых осуществлялось великоморавское религиозно-культурное влияние на Русь.

Ключевые слова: русские князья, Жеротин, князь Олег, генеалогия, князь Ярополк, древняя Русь, князь Игорь, Моравия.

Об авторе: Александр Сергеевич Королев

Кандидат исторических наук, доцент. E-mail: koryuz@mail.ru

Для цитирования: Королев А. С. К вопросу об участии мораван в христианизации Руси во времена княгини Ольги // Палеоросия. Древняя Русь: во времени, в личностях, в идеях. Научный журнал. 2021. № 2 (14). С. 6-36.

Paleorosia. Ancient Rus in time, in personalities, in ideas

nalaiopwoia- ev cpovw, ev ppoowpw, ev ei8ei Scientific journal of Saint-Petersburg Theological Academy № 2 (14) 2021

tv TPOOiUj.

A

№

<2.

ti nAAAIOPQSIA

hpebhäh pycb

A. Korolev

To the Question of Participation of Immigrants from Moravia in Christianization of Russia at the Time of Princess Olga

DOI 10.47132/2618-9674_2021_2_6

Abstract: The article is devoted to the problem of participation of immigrants from Moravia in the Christianization of the Rus'. In 19-20 centuries it was widely believed on the demise of the Great Moravia during the invasion of the Hungarians in the early tenth century. Therefore, has long been recognized as dominant was considered the Byzantine-Bulgarian religious impact on the Rus' in the 10 century. A careful study of the sources based on which you previously installed the dating of the disappearance of Moravia, it turns out that their data should not be interpreted so definitely. The results of archaeological research and indirect indications of written sources allow to doubt this dating and extend the history of Moravia for several decades. On the territory of Kievan Rus' established facts of the presence of immigrants from Moravia in the first half of the 10 century. This makes it possible their direct participation in the spread of Christianity here. In some works of Western-Slavic authors of 16-18 centuries reported about the Russian prince of the second third of the tenth century, fled from Russia to Moravia to escape persecution the prince of Kiev. In his new homeland, the noble fugitive began to play a prominent political role. However, defeated in the fight against the Hungarians, he returned to Russia during the reign of Olga in Kiev. He became her closest associate. These data, as if revealing the ways of penetration of the Moravian religious mission into Russia, gave rise to a whole historiography. However, this story is probably a figment of the imagination of writers to the genealogy of the noble Moravian kind of Zherotin, the founder of which was declared Russian noble fugitive This however does not mean the need to abandon investigations to establish the circumstances in which it was the Moravian religious-cultural influence on Russia.

Keywords: Russian Princes, Zherotin, Prince Oleg, Genealogy, Prince Jaropolk, Ancient Russia, Prince Igor', Moravia.

About the author: Alexandr Korolev

PhD in History, associate professor. E-mail: koryuz@mail.ru

For citation: Korolev A. To the Question of Participation of Immigrants from Moravia in Christianization of Russia at the Time of Princess Olga. Paleorosia. Ancient Rus in time, in personalities, in ideas, 2021, No. 2 (14), p. 6-36.

Великая Моравия — одно из первых могучих славянских государственных образований средневековья. Ее короткая, но яркая история довольно хорошо известна. В 30-х гг. IX в. моравские племена были объединены под властью князя Мой-мира I, ставшего основателем династии Моймировичей. В течение полувека Моравия боролась за свою независимость от франков. Одним из проявлений этой борьбы было приглашение князем Ростиславом, племянником Моймира I, в 863-864гг. в Моравию из Византии просветителей Константина-Кирилла Философа и его брата Ме-фодия и принятие христианства от греков. Моравия хотела заручиться поддержкой византийского императора и ввести у себя собственное, славянского богослужение, а к 70-м гг. IX в. добилась независимости. Последним ярким князем из династии Моймировичей был племянник Ростислава Святополк I (или Святоплук), при котором Моравия перешла к завоеваниям. К 894 г. (время кончины Святополка I) в Великую Моравию входили территории собственно Моравии, Чехии, Западной Словакии, сербские племена, силезские племена, висляне на территории Краковской земли и славяне Паннонии. Моравская держава, таким образом, охватывала земли фактически всех западных славян. После смерти Святополка I между его сыновьями Моймиром II и Свя-тополком началась усобица, приведшая к упадку Моравии и отпадению входивших в нее народов. Вновь начали наступать германцы. Наконец, переселившиеся на Дунай в конце IX в. мадьяры овладели Паннонией, а в Х в. нанесли удар по Моравии, после чего сообщения о событиях, происходивших в земле мораван, прекращаются.

По весьма распространенной версии Великая Моравия была разгромлена и завоевана венграми примерно в 905-906 гг. Получается, «Великая Моравия уже в начале X в. перестает существовать, в то время когда Киевская Русь еще сравнительно длительное время продолжает развиваться. Не совпадает и время формирования обоих государственных образований. В то время как Великая Моравия представляет собой крупный политический организм — уже в эпоху правления Святополка (последняя четверть IX в.), Киевская Русь достигает этого уровня только во время правления Святослава (вторая половина X в.)»1. Однако при кажущемся историческом несовпадении Руси и Моравии, русские сохраняли память о Моравии. Это отразилось уже в тексте «Повести временных лет» — в помещенном под 6406 (898) г. «Сказании о преложении книг на славянский язык». Правда, история Моравии рассматривается в нем почти исключительно в связи со знаменитой миссией братьев-просветителей IX в. Кирилла и Мефодия. Ни о предшествующем периоде истории этой страны, ни о последующей судьбе, ни о ее гибели мы ничего не найдем в летописной статье, если, правда, не считать замечания о том, что венгры (угры) после войны с греками «начаша воевати на мораву и на чехи»2. Следы великоморавского культурного влияния выявлены в литературе и материальной культуре Киевской Руси, хотя неясны пути его проникновения.

Неоднократно в отечественной историографии поднимался вопрос о роли Великой Моравии в принятии русами христианства. Так, Б. Я. Рамм осторожно заметил, что «христианство проникало на Русь не только со стороны Византии, но и из тех стран, которые сами восприняли новую религию из Византии, как-то: Болгария, Моравия, Чехия»3. Спустя несколько десятилетий А. Г. Кузьмин в работе о западных традициях в русском христианстве, опубликованной накануне празднования Тысячелетия Крещения Руси, писал, что «многочисленные и разнообразные "западные"

1 Достал Б. Некоторые общие проблемы археологии Древней Руси и Великой Моравии // Древняя Русь и славяне. М., 1978. С. 83.

2 Повесть временных лет / Подг. текста, перевод, статьи и комментарии Д. С. Лихачева. СПб., 1996. С. 15.

3 Рамм Б.Я. Папство и Русь в X-XV вв. М.; Л., 1959. С. 31.

черты в раннем русском христианстве находят объяснение в содержании кирилло-мефодиевской традиции. Пути, по которым эта традиция достигает Киевской Руси, были, очевидно, различными, поскольку Киев поддерживал тесные отношения со всеми странами, принявшими изгнанных из Моравии последователей солунских братьев: Болгарией, Венгрией, Польшей, Чехией. В качестве посредников определенную роль могли играть также ирландские миссионеры»4. Как видим, исследователь не пишет о прямом влиянии моравских христиан, определяя для этого страны-посредники. Применительно к Центральной Европе А. Г. Кузьмин традиционно отмечает роль Сазавского монастыря в Чехии, который в XI в. являлся «оплотом славянского богослужения», где «сразу после возникновения на Руси... был усвоен культ русских святых Бориса и Глеба»5. Воспроизвел он и «ряд церковных терминов, которые сближают русское христианство с германо-римским, а не с греческим»6. Вскоре А. П. Моця допустил, что «византийское христианство могло проникать в Восточную Европу и не днепровским путем, а через Карпаты» в 1Х-Х вв., подразумевая «проникновение христианских идей с территории современной Чехословакии», подтверждая это знакомством на Руси со «старославянскими памятниками великоморавского или древнечешского происхождения»7. Позднее уже А. В. Наза-ренко высказался еще более определенно, заметив, что «естественно было бы, например, заново поставить вопрос о путях первоначального проникновения на Русь христианства, в том числе и плодов кирилло-мефодиевской миссии, непосредственно из мораво-паннонского региона, а не только через болгарское посредство, и уже в течение 1Х-Х вв., а не только в XI столетии, и не только кирилло-мефодиевской миссии, но и, возможно, деятельности латинских миссионеров X в. непосредственно на Руси; и не только о проникновении церковной лексики, но и об изустных заимствованиях из живой речи мораво-паннонских славян»8. И А. Г. Кузьмин, и А. В. На-заренко, говоря о проникновении в русский язык западной церковной лексики, имели в виду период не только до разделения Церкви, но и до Крещения Руси, а в последнем высказывании на роль миссионеров и носителей церковного языка выдвигаются выходцы из Моравии (как периода независимости, так и после того, как эта земля попала под власть венгров).

Но как же в этом случае быть с отмеченным «временным несовпадением» Моравии и Руси? Имеет смысл присмотреться к вышеупомянутой дате крушения Великой Моравии, поскольку об этом факте нет прямого указания в источниках, а дата выводится из косвенных показаний. Так, немецкий автор Регинон Прюмский (умер в 915 г.) в своей хронике под 894 г. кратко отметил, что после смерти моравского князя Свя-тополка «его королевством несчастливо управляли его сыновья лишь краткое время, ибо венгры все до основания опустошили». Хроника была доведена до 906 г., запись эта сделана, предположительно, в 908 г.9 Анонимный автор первого Жития Наума (составленного примерно в 30-40-х гг. X в.) отмечает: «Не по мнозех же летах приидоша Оугри пеонскии езык и поплениша землю их и опустише ю. Их же бо не попленише

4 Кузьмин А.Г. Западные традиции в русском христианстве // Введение христианства на Руси. М., 1987. С. 49.

5 Там же. С. 50.

6 Там же. С. 46.

7 Моця А.П. Погребальные памятники южнорусских земель IX-XIII вв. Киев, 1990. С. 101.

8 Назаренко А.В. «Натиск на восток» или «свет с Востока»? История русско-немецких отношений в кругу стереотипов // Его же. Древняя Русь и славяне // Древнейшие государства Восточной Европы, 2007 год. М., 2009. С. 339-340.

9 Марсина Р. Славяне и мадьяры в конце IX-X в. // Раннефеодальные государства и народности (южные и западные славяне VI-XII вв.). М., 1991. С. 110.

Оугри, то в Българы бежиаше, и оста землю их пуста Оуграм во власть»10. В сочинении «Об управлении империей» византийского императора Константина Багрянородного (составленном около 948-952 гг.), который и ввел в оборот название «Великая Моравия», сообщается, что, умирая, правитель Моравии Святополк I разделил свою страну между тремя своими сыновьями, но «после смерти этого Сфендополка (Святополка. — А. К.), пробыв в мире один год, они (т. е. сыновья. — А. К.) впали в раздоры и вражду между собою, затеяв междоусобную войну друг с другом. Турки («тюрки», т.е. венгры. — А.К.), явившись, совершенно разгромили их и завладели их страною, в которой живут и ныне. Остатки населения расселились, перебежав к соседним народам, булгарам, туркам, хорватам и к прочим народам»11. В другом месте книги кратко отмечается, что Великая Моравия «совершенно уничтожена этими самыми турками и захвачена ими»12. Козьма Пражский (XII в.) в своей «Чешской хронике» пишет следующее: «Святополк... умер. Королевством короткое время владели его сыновья. Однако их правление было менее счастливым. Часть королевства была захвачена венграми, часть восточными тевтонцами, часть совершенно опустошили поляки»13. Из информации источников, таким образом, можно заключить только, что после смерти Святополка Великая Моравия через короткое время пришла в упадок и была разгромлена своими соседями. В последнем пункте начинаются расхождения: если Регинон Прюмский, автор «Жития Наума» и Константин Багрянородный называют только венгров (мадьяр) в качестве народа, разгромившего Моравию, то у Козьмы Пражского в разорении Моравии участвовали и немцы, и венгры, и поляки. Впрочем, это различие можно списать на «дополнения», внесенные в поздний источник.

Неужели венгры напали столь стремительно и нанесли удар такой силы, что Моравия сразу пала, и соседи это событие никак прямо не отметили? Для столь быстрого исчезновения Великоморавской державы (за один год) необходимо ее полнейшее ослабление в предшествующий разгрому период времени. Упадок, действительно, наблюдался, и в его описании предлагается следующая последовательность событий: в 895 г., после смерти Святополка, от Моравии отпала Чехия, в 897 г. — сербы, в 898 г. вспыхнула междоусобная война между сыновьями Святополка. Кроме того, германцы совершали нападения на Моравию. Кажется, все признаки упадка налицо. До 904 г. Моравия еще упоминается в источниках, в 904 г. венгры не могли совершить нападение на славян, поскольку в этом году немцы разорвали с венграми мирный договор (но ни о какой войне венгров с кем-либо под этим годом неизвестно). Из косвенного свидетельства хроники Регинона Прюмского, указанного выше, делался вывод, что уже к 906 г. Моравия пала. Но из текста следует только к 906 г. пала династия Моймировичей, а не государство мораван. Кстати, в Раффельштеттенском таможенном уставе, который относится к 904-906 гг., имеется упоминание о торге мораван — в Моравию еще идут корабли с солью14. Но в 906 г. венгры совершили набег в землю саксов, а поход этот мог быть совершен лишь через Моравию. Летом 907 г. бавары были разгромлены венграми в сражении под Братиславой и в этом сражении мораване в качестве участников уже не упоминаются, хотя речь идет о территории восточной части Великой Моравии, современной Словакии. Из этого обстоятельства также часто делается вывод, что в 905-906 гг. Моравия была разгромлена венграми,

10 Шушарин В. П. Ранний этап этнической истории венгров. Проблемы этнического самосознания. М., 1997. С. 195.

11 Константин Багрянородный. Об управлении империей. М., 1991. С. 169.

12 Там же. С. 53.

13 Козьма Пражский. Чешская хроника. М., 1962. С. 57.

14 Древняя Русь в свете зарубежных источников: Хрестоматия. Т. IV: Западноевропейские источники / Сост., пер. и коммент. А. В. Назаренко. М., 2010. С. 34.

резко усилившими давление на своих врагов после того, как в 904 г. бавары предательски убили Кусала — сакрального вождя мадьяр. Отсюда логично и предположение, что «ответом баваров на захват восточной части Великой Моравии и набеги мадьяр на восточные земли империи был неудачный поход 907 г.»15. Все вышеуказанное является еще одним, хотя опять-таки косвенным, свидетельством того, что Моравия пала после 904 и до 906 г. — в 905 (максимум — в 906) году.

Изложенная выше история «упадка» Великой Моравии, следуя традиции, идущей от Константина Багрянородного, связывает его начало с усобицей между сыновьями Святополка, начавшейся после его смерти. Но Святополк I умер в 894 г., а междоусобная война его сыновей началась лишь в 898 г. Конфликт между братьями был скоротечным — уже в следующем, 899 г., Моймир II блокировал Святополка в одном из городов. Подоспевшие бавары, союзники Святополка, выручили его из осады, но для продолжения борьбы у Святополка уже не было сил. Он бежал вместе с бава-рами из страны. Источники сообщают, что те взяли Святополка с собой из «сострадания», настолько его дела в Моравии были плохи. Итак, конфликт между братьями разрешился быстро и не мог привести к ослаблению страны. Напротив, вся власть теперь сконцентрировалась в руках Моймира II. Правда, в 900 г. бавары повторили поход на Моравию и опустошали ее три недели. Что же касается распада страны (отпадение Чехии и т. д.), войны с германцами, то основные территории Моравии все же остались в составе государства. Отпадение Чехии, которая всего за десять лет до этого вошла в состав Моравии, большой роли не сыграло. Столь же неоднозначно обстояли дела и с германцами — в 901г. между Людовиком Немецким (баварами) и Моймиром II был заключен оборонительный союз против венгров, опустошивших весной того же года южную часть Восточно-Франкского королевства. В результате, с 901 по 907 гг. никаких столкновений между немцами и славянами на Дунае не было16. Моравию начала Х в. нельзя считать ослабленной настолько, чтобы она стала жертвой венгров после первого же их натиска. Более того, в Фульдских анналах сообщается, что в 902 г. мадьяры вторглись в Моравию, но потерпели поражение от мораван и бежали. Правда, в то том же году (согласно Аллеманским анналам) венгры разгромили войско баваров, вероятно, приходившее на помощь мораванам17.

Итак, как бы ни были сильны венгры, Моравия в начале Х в. могла еще противостоять им и не позволила бы стереть себя с лица земли одним ударом. В Моравии было достаточно укрепленных городов, поэтому завоевание должно было затянуться. Таким образом, версия о скоротечном завоевании Моравии сомнительна, длительная же война должна была бы отразиться в источниках, чего, как уже говорилось, нет. С другой стороны, есть указания источников на то, что некоторые социально-политические структуры Моравии продолжали функционировать и в первой трети X в. Так, с 900 г. в Рим из Моравии начала поступать значительная денежная сумма (так называемая «дань св. Петра»). В связи с этим папа Иоанн IX подтвердил назначение к мораванам архиепископа и трех подчиненных ему епископов18. Выплата «дани св. Петра» была возможна лишь при условии стабильности внутри Великой Моравии. Эта церковная организация существовала еще около 910 г. Лишь примерно в 924925 гг. епископства пришли в упадок19. Следовательно, до второй половины 20-х гг.

15 Марсина Р. Славяне и мадьяры в конце К—К в... С. 110.

16 Там же. С. 109.

17 Там же. С. 110.

18 Гавлик Л. Государство и держава мораван (К вопросу о месте Великой Моравии в политическом и социальном развитии Европы) // Великая Моравия, ее историческое и культурное значение. М., 1985. С. 100; Марсина Р. Славяне и мадьяры в конце К^ в... С. 109.

19 Гавлик Л. Государство и держава мораван... С. 100.

Х в. Моравия не была окончательно сокрушена. Поэтому представляется более убедительной иная датировка, иное представление о положении дел: Моравия «около 924 г. становится данником мадьяров, подобно тому, как, впрочем, и Германия Генриха I... Но еще во второй половине X в. в Моравии упоминается епископство и она определяется еще как regnum» в источниках20. Даже если признать факт нападения венгров на Моравию, от предположения о ее скоротечном покорении около 905-906 гг. следует отказаться.

Разрушение Великой Моравии в результате похода венгров должно было оставить после себя следы: разрушенные города, передвижение населения подальше от вражеских орд. Однако данные, полученные венгерскими, чешскими и словацкими археологами свидетельствуют об обратном — на период с 875 по 950 гг. приходится расцвет моравских поселений. До середины X в. не прекратилось использование ни одного могильника. Следовательно, до этого времени не происходило передвижения населения, поселения не испытывали потрясений. Произошло разрушение и запустение ряда крупных городов, тогда как другие центры продолжали существовать, и население в них стабильно сохранялось. Это свидетельствует скорее о смутах внутри страны, нежели о масштабном вражеском вторжении. Наконец, исследования археологов показали, что до середины Х в. венгры не смогли занять Моравию. Хотя на восточных землях Великоморавской державы (территория современной Словакии), несомненно, уже в первой половине Х в. появились поселения венгров, но и здесь, хотя ход развития был нарушен, по-видимому, сильнее, чем в более западных областях, коренное население в основном осталось на местах. Убыль населения в Моравии наблюдается лишь во второй половине Х в.21 До середины X в. венгры продолжали предпринимать грабительские походы в Западную Европу, на Болгарию и Византию, затем начался распад их державы. На территории же Великой Моравии проживало население сопоставимое, если не большее, нежели предположительная численность мадьярской орды. Разумеется, часть этого населения могла быть истреблена во время нашествия, но и мадьяры, продолжавшие активно воевать со всеми соседями, «несли большие потери, причем речь шла о самой активной, боеспособной их части». Подавить и уничтожить славянское население венгры вряд ли бы смогли, да им это было и не нужно. Должен был иметь место «определенный славяно-мадьярский симбиоз»22. Поэтому, следует согласиться с исследователями, которые, признавая, что нашествие венгров для Великой Моравии «означало не просто уменьшение ее тогдашней территории, но конец существования центрального правительства, гибель в военных действиях многих представителей центральной власти», в то же время считают, что в западной части страны «в какой-то форме сохранялось Моравское княжество, находившееся в зависимости от мадьяр». В восточной части, в районах, где венгры не размещались, «могли также сохраняться низшие региональные образования времен Великой Моравии. Ведь упадок центральной власти в Великой Моравии был, по-видимому, обусловлен не только большим военным поражением, но и внутренней дезинтеграцией, вызванной стремлением некоторых групп знати захватить власть на местах. Ради этого они были согласны даже подчиниться мадьярам и поступить к ним на службу»23.

20 Гавлик Л. Моравская народность в эпоху раннего феодализма // Вопросы этногенеза и этнической истории славян и восточных романцев. М., 1976. С. 183.

21 Константин Багрянородный. Об управлении империей... С. 394, коммент. 23; 399-400, ком-мент. 4; Поулик Й. Вклад чехословацкой археологии в изучение истории Великой Моравии // Великая Моравия, ее историческое и культурное значение. М., 1985. С.43; Краткая история Венгрии с древнейших времен до наших дней / отв. ред. Т. М. Исламов. М., 1991. С. 15.

22 Марсина Р. Славяне и мадьяры в конце К^ в... С. 112.

23 Там же. С.111.

Таким образом, Русь и Великая Моравия (в какой-то части) все-таки оказываются современниками, соседями. Информация Регинона Прюмского, анонимного автора Жития Наума, Константина Багрянородного, Козьмы Пражского этому и не противоречит. Константин Багрянородный, например, не указывает, сколько времени прошло между усобицей Моймировичей и приходом «турок» (венгров). Нет оснований считать, будто эти события следовали одно за другим. В другом месте своего труда император пишет, что «к туркам прилегают следующие народы. С западной стороны от них — Франгия (Восточно-Франкское королевство. — А. К.), с северной пачинакиты (печенеги. — А. К.), а с южной» Великая Моравия. А ниже следует уже приводившееся пояснение, что это «Великая Моравия, т.е. страна Сфендополка, которая совершенно уничтожена этими самыми турками и захвачена ими»24. Из того, что Константин Багрянородный относит Великую Моравию к южным соседям венгров, а печенегов — к северным, следует, что он не знал достаточно хорошо, где находится Моравия. Иначе нельзя объяснить возникшую путаницу в географии Западной Европы. Из замечания Константина Багрянородного о том, что Моравия граничит с венграми (таким образом, автор противопоставляет Моравию и страну «турок» (венгров) в географическом отношении), могут следовать два вывода: или в распоряжении составителей византийского трактата была информация, имевшая полувековую давность, или в представлении ромеев земля мораван (в конце 40-х — начале 50-х гг. Х в.) венграм не принадлежала. Слова о том, что Моравия «совершенно уничтожена» венграми, можно ведь понять и так, что речь идет о событии, которое произошло в недавнем прошлом или происходит в настоящее время, т.е. в 40-50-х гг. Х в. Что же касается сообщений Регинона, автора Жития Наума и того же Константина Багрянородного об опустошении Великой Моравии «до основания», в результате которого земля «оста пуста», население бежало в Болгарию и к прочим «соседним народам», а венгры полностью завладели страной, то здесь мы имеем дело с отмеченным исследователями «автостереотипом» кочевников-мадьяр как «разрушителей» Моравии. Впрочем, возможно, речь идет о бегстве-рассеянии придворного окружения Моймировичей, дружинников, части элиты, что и было воспринято как бегство всего народа25.

После выяснения того обстоятельства, что Моравия (какая-то ее часть) и Русь в первой половине X в. являлись соседями, стоит обратить внимание на результаты археологических раскопок. В 1978 г. С. С. Ширинский в небольшой статье «Археологические параллели к истории христианства на Руси и в Великой Моравии» отметил, что в землях восточных славян «в IX-X вв., преимущественно в Среднем Поднепровье, в районе древнейших центров Руси — Киева и Чернигова — среди основной массы славянских языческих погребений, совершенных по обряду тру-посожжения, появляется некоторое число и захоронений-трупоположений». Часть этих погребений («трупопоположения, ориентированные головой на север, юг, восток, и захоронения сидя») «не находят себе аналогии в славянском мире», зато сходны «с балтскими и финно-угорскими погребениями Восточной Европы, а также с некоторыми одновременными могилами Скандинавии». Подобные захоронения, в небольшом количестве обнаруженные «в Киеве и на кладбище дружинного лагеря у с. Шестовицы», С. С. Ширинский счел оставленными «членами семей воинов различной этнической принадлежности, находившихся на службе в дружине киевских князей». В то же время исследователь заметил, что «большинство известных к настоящему времени трупоположений исследуемого периода в Среднем Подне-провье составляют погребения, где тело покойного было помещено в могильную

24 Константин Багрянородный. Об управлении империей... С. 53.

25 Шушарин В.П. Ранний этап этнической истории венгров... С. 195.

яму головой на запад», и «эти захоронения по характеру и деталям погребальной обрядности имеют прямые аналогии в массово изученных к настоящему времени соответствующих памятниках на древней территории Великой Моравии»26. Далее автор сообщает о том, что «сотни раннехристианских погребений вв.», известные по раскопкам на территории Чехии, Моравии и Словакии, «образуют идентичные серии ориентированным на запад древнейшим трупоположениям Среднего Поднепровья» (в Киеве и у с. Шестовицы), и привел довольно представительный перечень сопоставлений. При этом ряд деталей получает объяснение именно при сопоставлении с моравскими материалами27. В результате С. С. Ширинский пришел к выводу: «мы получаем свидетельство, что на территории Киева не позднее середины X в. функционировало кладбище какой-то общины, предельно точно в условиях своего времени соблюдавшее требования христианской религии»28. Б. А. Рыбаков, согласившись с выводами С. С. Ширинского, определил могилы Киевщины и Чер-ниговщины как переходные от язычества к христианству, но отнес их к первой половине Х в., «до Игоря включительно, а может быть и несколько позже»29. Получается, в Среднем Поднепровье мы имеем целую группу захоронений мораван или русов, крещенных моравскими христианами, относящихся к периоду крушения Великой Моравии и бегства части ее населения от венгров.

Вскоре была опубликована монография А. П. Моци, в которой автор писал, что «великоморавские традиции нашли отражение в погребальном обряде» на территории Западной Волыни. Имелись в виду находки, сделанные в 1880-х гг. во время раскопок трех курганных захоронений, отнесенных к категории «дружинных погребений»: «Объединяет все три кургана одна деталь погребального инвентаря — во всех случаях во рту умершего находилась вырезанная из золотого листа круглая пластинка, так называемый "обол мертвых", который совершенно нетипичен для захоронений восточнославянского населения»30. Отметив, что «находки золотых пластин вообще не имеют аналогов в средневековых погребениях Восточной Европы», автор обратил внимание на то, что «они известны в великоморавских могильниках». Неожиданная параллель поставила автора в тупик. С одной стороны, А. П. Моця не сомневался в восточнославянском происхождении погребенных в курганных насыпях «на уровне древнего горизонта, в то время как великоморавские могильники были грунтовыми», с другой, «влияние традиции», происходившей из Великой Моравии, было «бесспорно»31.

Сравнительно недавно В. Я. Петрухин упрекнул С. С. Ширинского и Б. А. Рыбакова в создании «исторических, не учитывающих хронологический контекст "моравских" древностей» и заметил, что оснований «увязывать традицию безынвентарных трупоположений в Среднем Поднепровье с воздействием моравской христианской обрядности IX в.», как и «оснований для датировки IX в. и даже первой половины X в. не существует», поскольку «сходные погребальные традиции, действительно связанные с процессами христианизации, распространяются в X-XI вв. повсюду в Восточной и Северной Европе»32. Оставлю без комментариев

26 Ширинский С. С. Археологические параллели к истории христианства на Руси и в Великой Моравии // Древняя Русь и славяне. М., 1978. С. 204.

27 Там же. С. 204-205.

28 Там же. С. 205.

29 Рыбаков Б.А. Язычество Древней Руси. М., 1988. С. 394-395.

30 Моця А.П. Погребальные памятники южнорусских земель... С. 105-106.

31 Там же. С. 106.

32 Петрухин В.Я. «Русь и вси языци»: Аспекты исторических взаимосвязей: Историко-археологические очерки. М., 2011. С. 238.

убедительность аргументации автора и степень убежденности, с которой она подается (в статье С. С. Ширинского все-таки проводились конкретные сопоставления). Однако далее В. Я. Петрухин признает моравское происхождение части «сувениров», обнаруженных археологами в Поднепровье, считая, что они «напоминают о направлении трансконтинентальных связей, важных, в частности, и для Гнёздова в Верхнем Поднепровье»33. Наконец, согласившись, что представления письменных источников «о полном разорении Моравии не соответствуют действительности: моравские города продолжили существование в X в.», а слова Константина Багрянородного «о «рассеянии» населения Моравии следует признать преувеличением («фигурой речи»), исследователь отмечает: «свидетельства продолжения моравских традиций обнаружены в двух регионах Поднепровья — в Верхнем (Гнёздове) и Среднем (северянское Левобережье) — в X в.»34. При этом речь опять-таки идет о миграции сюда населения: «Поскольку продолжение моравских производственных традиций (как в области производства гончарной керамики — в Гнёздове, так и в области ювелирного искусства) требовало профессиональных навыков, есть основания предполагать миграцию групп мастеров из Моравии в узловые регионы становления Русского государства»35. В. Я. Петрухин, кстати, находит остроумное объяснение, почему Константин Багрянородный не упомянул Русь «среди земель, куда бежали мораване: ведь она была отделена от Моравии венграми и печенегами»36.

При всей разности социального облика (для С. С. Ширинского — это дружинная знать, для В. Я. Петрухина — мастера-ремесленники) и локализации групп моравских мигрантов на Руси, подход авторов представляется более перспективным и убедительным, нежели ставшие традиционными рассуждения об исключительной роли торговцев-норманнов, благодаря посреднической роли которых «моравские традиции и вещи» «попадали», например, в Гнёздово37.

Установленная синхронность существования Великой Моравии и Руси (пусть и в отличные фазы исторического бытия этих политических «организмов»), факты миграции моравского населения на Русь в X в. заставляют с интересом отнестись к информации о некоем русском князе-беглеце, оказавшемся как раз во второй трети X в. на территории Моравии. Сообщения о нем содержатся в произведениях ряда западнославянских авторов XVI-XVIII вв. В 1593 г. чешско-польский поэт и историк Бартош Папроцкий (1540-1614) в своем сочинении «Zrdcadlo slawneho Margkrabstwij Morawskeho» изложил историю появления в Моравии русского князя, сына князя Колги (Олега) и племянника князей Ярополка и Владимира Святославичей. Молодой князь (его имя Папроцкий не сообщает) с большим запасом золота и серебра бежал «к чешским князьям» из Руси от «сурового тирана» Ярополка, убившего своего брата Колгу. Оказавшись в чужих краях, сын Колги прижился здесь, вошел в состав знати, хотя и отказался от титула князя. Он так часто приговаривал по-русски «иди к врагу» (то есть «иди к черту»), что, в конце концов, сам получил прозвище Враг. От него пошел местный знатный род Жеротинов38. Папроцкий связывал повествование о происхождении Жеротинов с «анналами русскими и польскими». Рассказ о столкновении Колги, Ярополка и Владимира

33 Там же. С. 238.

34 Там же. С. 239.

35 Там же. С. 239.

36 Там же. С. 239.

37 Щавелев А.С., Фетисов А.А. К исторической географии Восточной Европы IX в. 2. Карта скандинавских комплексов и артефактов // Древнейшие государства Восточной Европы. 2015 год: Экономические системы Евразии в раннее Средневековье. М., 2017. С. 302-303.

38 Paprocky z Glogol B. Zrdcadlo Slawneho Margkrabstwii Morawskeho. Olomutii, 1593. S. 88 (list).

воспроизводил историю борьбы Святославичей в 70-х гг. X в. Папроцкий относил ее начало к 971 г.39

Несколько отлично излагалась история русского беглеца в небольшом трактате по генеалогии рода Жеротинов — «De origine baronum a Zierotin», написанном знаменитым Яном Амосом Коменским (1592-1670) в 1618-1621 гг., когда он проживал в Моравии и состоял в числе приближенных Карла Старшего из Жеротина. Рукопись эта до нас не дошла, но содержавшиеся в ней данные о Руси были использованы в появившемся в 1677 г. сочинении Томаша Пешины из Чехорода (1629-1680) «Mars Moravicus». Согласно известиям Коменского и Пешины, беглеца из Руси звали Олегом (Olegus) и появился он не в Чехии, а в Моравии, и не во второй, а в первой половине Х в. Олег был племянником князя Ярополка, но Пешина допускал, что он мог быть и братом Ольги, жены Ярополка (?), отца (?) «Jori» (Игоря). При этом Пешина сообщал, что Коменский использовал материалы некой «древней русской летописи»40. Через «русское звено» Коменскому удавалось связать Жеротинов родством с византийскими императорами41.

Еще позднее католический священник из Моравии Ян Стржедовский (1679-1713) внес сходные с имеющимися у Я. А. Коменского и Т. Пешины известия в свою книгу «SaCTa Moraviae Historia sive Vita SS. Cyrilli et Methudii» (1710). Стржедовский был твердо уверен в том, что русский беглец Олег, родственник киевского князя Игоря, являлся сыном Вещего Олега.

Согласно информации Пешины и Стржедовского (а также, возможно, Коменско-го), беглец Олег оказался в Моравии, спасаясь от преследований Игоря, сына Рюрика. Обстановка здесь была сложная. После пресечения династии Моймировичей Моравией некоторое время управляли германские короли. Наконец, в 936 г. моравские вельможи избрали чешского князя Вацлава (Венцеслава, Вячеслава) своим государем, но вскоре он был убит старшим братом Болеславом, правившим в это время в Чехии. Болеслав хотел нераздельно править обеими землями — и Моравией, и Богемией (Чехией). Но он просчитался. Германский король, позднее император, Оттон I поднял в 939 г. мораван против тирана и его чехов. В 940 г. знатнейшие мораване избрали, при поддержке Оттона I, своим правителем русского беглеца Олега. Болеслав собирался было воевать с Олегом и его подданными, Моравия готовилась противостоять Богемии, но столкновения удалось избежать. А после неудачного похода на Византию в 941 г. князь киевский Игорь помирился с Олегом. Всё вроде бы складывалось удачно для нового правителя Моравии, но в 947 г. венгры напали на мораван. Олег, получивший помощь из Польши и Руси и выступивший с войском против неприятеля, был разбит на берегу реки Моравы. Венгры заняли южную Моравию со столицей государства Велеградом. Попытка Олега в 948 г. отбить Велеград не увенчалась успехом. В этой части Моравии утвердился венгерский вождь Токсис. Олег засел в Оломоуце, ожидая помощи из Польши и Руси. В 949 г. война продолжилась. После некоторого успеха Олег был разбит в трехдневной битве при городе Брюнне. Отступая, он ушел

39 А.В. Флоровский заметил, что Б. Папроцкий «датировал... начало рода Жеротинов 861 (6370) годом, т.е. на сто с лишним лет раньше удостоверенных русской летописью событий» (Флоровский А.В. Русское летописание и Я.А. Коменский // Летописи и хроники. 1973 г. М., 1974. С. 314). Однако к 861 г. эти события относит краткий вариант истории, помещенный в издании книги Папроцкого 1941 г., на которое и ссылается А.В. Флоровский (См.: Paprocky z Hlohol B. Zrcadlo Cech a Moravy. Praha, 1941. S. 46). В издании 1593 г. к 861 г. относится приход Рюрика — действительно, по версии Папроцкого, более дальнего предка Жеротинов, а история о сыне Олега Святославича помещена под 971 г., после смерти Святослава.

40 Pessina de Czechorod T.J. Mars Moravicus. Pragae, 1677. S. 230.

41 Флоровский А.В. Чешско-русские торговые отношения X-XII вв. // Международные связи России до XVII в. М., 1961. С. 68.

в Польшу к своему союзнику князю Земомыслу. Сюда бежало и много моравских вельмож, священнослужителей и простых христиан. Их появление способствовало христианизации Польши. Моравия досталась венграм. В 950 г., воспользовавшись тем, что основные силы венгров отправились в Италию, а оставшиеся в Моравии кочевники были заняты вспыхнувшим конфликтом с герцогом Баварии Генрихом, Олег попытался отвоевать Моравию. Собрав остатки своих войск, соединившись с поляками, он вступил в Северную Моравию. Решающую роль должна была сыграть русская помощь, которую обещал Олегу Игорь. Но киевский князь был убит своими подданными (в 950 г.!), и русское войско не пришло в Моравию. Олег потерпел поражение и бежал в Польшу (на этом сведения Пешины прерываются), а оттуда (по версии Стржедовского), под давлением венгров — на Русь. Здесь он был с почетом принят Ольгой, которая тогда правила в Киеве. Вместе с Олегом в Польшу и на Русь бежало множество христиан из Моравии, которые и способствовали распространению христианства в этих странах. Именно мораване основали на Руси христианскую общину, а Олег убедил Ольгу креститься. Умер князь на Руси в 967 г.42

Информация о русском князе-беглеце в ярком изложении Стржедовского была использована королевско-польским придворным советником Христианом Феофилом фон Фризе в изданной им в трех томах в 1786 г. в городе Бреславле «Истории Польской церкви от начала христианства в Польше до наших времен». Поместив эту историю в первом томе, Фризе добавил беглецу Олегу (Ольгусу) второе имя Александр и усилил драматичность повествования об узурпации власти Вещим Олегом (его Фризе также именует не только еще и Алексеем, и Александром), которого умиравший Рюрик сделал опекуном при своем малолетнем сыне Игоре. Недоброжелательность Игоря к Олегу-младшему объясняется, с одной стороны, ненавистью нового киевского князя к его отцу-узурпатору и опасением, как бы народ не избрал Оле-га-младшего своим князем «во имя заслуг отца». Фризе увеличил и значение, каковое Олег-младший получил при Ольге, которая сделала бывшего моравского правителя вторым после себя человеком на Руси, вверила ему войска, с которыми он усмирил всех ее неприятелей и много сделал для внутреннего устройства государства, разумеется, убедив княгиню принять крещение43.

Сочинение Фризе польский читатель встретил недоброжелательно. Не понравилось, что «История Польской церкви» была написана на немецком языке. Труд Фризе представлялся нетрадиционным и с религиозной точки зрения — общепринятым среди поляков-католиков было мнение, что Польша приняла крещение из Чехии по римскому обряду после женитьбы польского князя Мешко на дочери чешского князя Болеслава I Дубровке во второй половине 60-х гг. X в. По версии Фризе христианизация Польши началась задолго до свадьбы Мешко и Дубровки в связи с появлением христиан из Моравии, крещенных по греческому, т.е. православному образцу, к тому же во главе с русским князем. В 1895 г. в Варшаве был издан русский перевод «Истории Польской церкви», который, правда, остался без внимания уже со стороны русского читателя — повествование Фризе о Польше, Чехии и Руси X в., о принятии Ольгой христианства под влиянием западных славян, а не греков, отличалось и от традиционно принятого в России описания событий.

В XIX в. известия об Олеге Моравском (будем так его называть) воспринимались скептически. Весьма показательна оценка И. Первольфа, данная сочинению Я. Стржедовского в конце века: «Стредовский смешал здесь некоторые достоверные

42 Pessina de Czechorod T.J. Mars Moravicus... S. 230-233; Stredowsky J. G. Sacra Moraviae historiae sive vita ss. Curilli et Methudii. Solisbaci. 1710. S. 395, 493-494, 497, 501-503, 504, 511-517, 523, 540-543.

43 Фризе Х. Ф. История Польской церкви от начала христианства в Польше до наших дней. Т. 1. Варшава, 1895. С. 33, 34, 41-46.

факты с многими фантазиями и выдумками книжников и своими, но с другой стороны избранный предмет дал ему повод коснуться разных вопросов по истории славян, их крещения, перевода св. книг на славянский язык (Мефодием и Кириллом) и пр.; при этом Моравия (Велеград) выставляется как бы центром, откуда стараниями обоих апостолов христианство распространилось во всех славянских странах (в том числе и на Руси), и куда часто собираются князья чешские, польские и др. славянские»44. При всем своем скепсисе И. Первольф допускал, что Я. Стржедовский пользовался сочинениями каких-то книжников, а не выдумывал написанное сам.

А. В. Флоровский в первом томе своего фундаментального труда, посвященного истории русско-чешских отношений, изданном в 1935 г., отметил, что он не собирается останавливаться «совершенно на занимательной истории князя Олега, племянника Ярополка, князя Киевского, который — по поздней чехо-моравской традиции — был якобы князем в Моравии в первой половине X века», обещая, впрочем, что «этой истории будет отведено свое место в одной из дальнейших глав нашей книги, где будет речь о русско-чешских генеалогиях», ведь «с именем этого князя Олега связывается у Пешины из Чехорода и др. происхождение рода Жеротинов»45. Однако в указанной главе книги А. В. Флоровский вновь обходит этот вопрос, опять обещая: «В другом месте нам приведется остановиться и еще на одной генеалогической комбинации, которая связывала русский княжеский дом с Чехией и частнее с Моравией, а именно на установлении происхождения рода Жеротинов и Плихтов от одного из Рюриковичей, — крайняя сомнительность исторических оснований этой генеалогии позволяет нам не включать ее здесь в наше изложение»46, но так в своей книге к этому вопросу и не вернулся.

В начале 1960-х гг. А. В. Флоровский в одной из статей, опять же мельком, заметил, что «в старой чешской (по преимуществу легендарной) генеалогической традиции не раз упоминаются связи чешской знати с русской княжеской средой». Не исключение и «знаменитый моравский род Жеротинов», который производил себя «от русской княжеской семьи»47. Поставив исторические новации Папроцкого, Коменского и Пешины в ряд генеалогических легенд, А. В. Фроловский пришел к выводу, что «свою роль в этих генеалогиях играло то обстоятельство, что в ряде чешских родов (Дрславичей, Рыжмберков, Черниных) в XI и последующих веках было в обороте имя или прозвище Рус, которое едва ли имея по своему первичному смыслу этническое значение (например, русый в противопоставлении черному), приобретало его в родовой традиции и в генеалогических вымыслах»48. Правда, А. В. Фроловский отметил, что Я. А. Коменский ссылался на «несохранившийся труд о древностях Моравии и на "Annales vetustissimi Russorum"»49. А. И. Рогов в докладе, сделанном в Варшаве в 1973 г. вполне согласился с А. В. Флоровским, заметив, применительно к Б. Папроцкому, что «едва ли» тот «имел в своих руках что-либо иное, кроме поздних чешских родословцев, в которых в XVI-XVII вв. упорно проводится идея о происхождении чешской знати из других стран и чаще всего — из Руси»50.

44 Первольф И. Славяне, их взаимные отношения и связи. Т. 2. Варшава, 1888. С. 612.

45 Флоровский А. В. Чехи и восточные славяне. Очерки по истории чешско-русских отношений (X-XVШ вв.). Т. 1. Прага, 1935. С. 14.

46 Там же. С. 72.

47 Флоровский А. В. Чешско-русские торговые отношения X-XII вв... С. 68.

48 Там же. С. 68, прим. 5.

49 Там же. С. 68.

50 Рогов А.И. Россия в польских исторических и географических сочинениях XVII в. // История, культура, этнография и фольклор славянских народов. VII Международный съезд славистов. Варшава, август 1973 г. Доклады советской делегации. М., 1973. С. 252-253.

Между тем, А. В. Флоровский в специально написанной по этому поводу статье, опубликованной через год, посмертно, высказался еще более критически, заключив: «в руках генеалогов Жеротинов, в частности в руках Коменского, была какая-то своеобразная литературная обработка древнейшей истории Киевской Руси и ее княжеского рода. В ее состав входили восходящие к летописной традиции "Повести временных лет" сведения о роде Святославичей и их взаимных отношениях, приводились имена боровшихся за власть братьев-князей. Однако в ткань этого рассказа была вплетена и нить домыслов о представителе более молодого поколения русских князей — об Олеге, существование которого не было отмечено старой русской традицией, хотя по существу и не исключалось ею. Введение в изложение князя Олега едва ли могло иметь место еще на русской почве, скорее это случилось уже в рамках чешской или польско-чешской историографии. Шла уже свободная игра фантазии, ввиду чего разные генеалоги XVI и XVII вв. свободно и независимо друг от друга дописывали каждый по-своему историю этого князя Олега». Ни о какой «древней русской летописи», или какой бы то ни было другой, здесь речи идти не может. «Корень чешско-моравских сведений об Олеге» следует искать в традициях поздних «литературных историографических текстов», характерных как для польско-чешской, так и московской и украинской историографии XVI и следующих веков, в которых наличествовала «смесь исторической достоверности с вымыслом»51.

Спустя полтора десятилетия об Олеге Моравском рассказал в своей научно-популярной книге А. Г. Кузьмин. Он, правда, познакомился с известиями о русском князе-беглеце не по «первоисточникам» (Б. Папроцкий и др.), а в переложении Х. Ф. фон Фризе (т. е. в версии Я. Стржедовского). Замечу, что, судя по имеющимся в работе ссылкам, критические статьи А. В. Флоровского 1960-1970-х гг. остались А. Г. Кузьминым невостребованными. Исследователь вполне поверил в достоверность «обстоятельного рассказа о русском князе эпохи Игоря и Ольги», даже не зная, откуда Фризе черпал информацию об Олеге Моравском, и решил, что в распоряжении церковного историка «были — достоверные или легендарные — источники моравского происхождения»52. Позднее А. Г. Кузьмин (и также без какой-либо дополнительной аргументации) признал источником рассказа о «деяниях сына Олега Вещего Олега» некое «сказание позднейших богемских хроник»53. Не стал утруждать себя аргументацией в пользу достоверности известий об «Олеге Олеговиче» и Г. М. Филист, ограничившийся лишь замечанием о наличии в период средневековья русско-чешских «церковных связей». Как и А. Г. Кузьмин, Г. М. Филист считал, что об Олеге Моравском нам «известно только из "Истории польской церкви Х. Ф. Фризе». Исследователь не исключал, что Олег «и его моравское окружение могли внести значительный вклад в христианизацию киевской знати, в распространение христианской идеологии и культуры»54. Е. В. Пчелов в первой половине 1990-х гг. признавал факт существования Олега Моравского, опираясь уже на текст работы А. Г. Кузьмина55.

Более обстоятельно подошел к проблеме А. В. Назаренко, оттолкнувшись в своих выводах от статьи А. В. Флоровского 1974 года. Критический заряд статьи А. В. Флоровского на А. В. Назаренко не подействовал. Более того, изучив имеющуюся в статье

51 Флоровский А. В. Русское летописание и Я. А. Коменский... С. 315-316.

52 Кузьмин А. Падение Перуна. М., 1988. С. 153-154.

53 Кузьмин А.Г. Руги и русы на Дунае // Средневековая и новая Россия. Сборник научных статей к 60-летию профессора И. Я. Фроянова. СПб., 1996. С. 143.

54 Филист Г. М. Введение христианства на Руси: предпосылки, обстоятельства, последствия. Минск, 1988. С. 97.

55 Пчелов Е.В. Легендарная и начальная генеалогия Рюриковичей // Летопись Историко-родословного общества в Москве. Вып. 2 (46). М., 1994. С. 31.

информацию, А. В. Назаренко почему-то не заметил, что в сообщениях Папроцкого и Пешины (и Коменского) имеются существенные расхождения, и выбрал, без объяснений, вариант изложения Папроцкого, который заинтересовал его в связи с предполагавшимся фактом заключения русско-германского союза при князе Ярополке Святославиче. Сообщения о неизвестном по русским летописям сыне Олега Святославича А. В. Назаренко признал «позднейшим источником», прямо подтверждающим предложенную исследователем «реконструкцию событий». А. В. Назаренко решил, что в распоряжении западнославянских авторов XVI-XVII вв. «находились какие-то "древнейшие русские анналы"». Оперируя информацией, извлеченной из статьи Фло-ровского, но не соглашаясь с его выводами по поводу достоверности известий о беглом русском князе, А. В. Назаренко выдвинул следующее соображение: «Конечно, мотивы поступка Олега могли быть восстановлены и на основе известных летописных текстов о вражде между Святославичами; но откуда взялись сведения о связях Олега Святославича с Чехией? В отличие от громкого имени Владимира Святославича или его сына Ярослава Мудрого, имя безвестного и бесследно сгинувшего древлянского князя вовсе не подходило на роль "легендарного прародителя" (известия об Олеге упоминаются названными авторами в связи с ученой генеалогией моравского рода Жеротинов)»56.

Замечание А. В. Назаренко о «безвестности» Олега Святославича несправедливо. Европейский читатель знал историю противостояния и гибели несчастного древлянского князя от рук брата Ярополка в изложении Яна Длугоша, Сигизмунда Гербер-штейна, Мачея Стрыйковского и других авторов XV-XVI вв.57 Известно, что и Б. Па-процкий, продолжая изыскания по истории уже после переезда в Прагу в 1598 г., пользовался при написании своих сочинений хрониками Длугоша, Меховского, Кро-мера и какими-то «русскими хрониками». Видимо, «у польского писателя в руках был какой-то позднейший русский или украинский летописный источник»58. Определяя Олега Святославича на роль родоначальника Жеротинов, Папроцкий в своей книге 1593 г. мог руководствоваться как раз стремлением связать род моравских вельмож с Рюриковичами через менее известного князя, нежели Ярополк и Владимир Святославичи. Вообще, выискивая мнимых родоначальников, изобретатели вымышленных генеалогий проявляли большую изобретательность. В качестве примера приведу Иннокентия Гизеля, автора «Киевского синопсиса» (1674 г.), который, желая особо отметить современное ему воеводство в Киеве Адама Киселя, благодаря которому «милость Господня с небесе приниче на первоначальный всея России Царственный град Киев»59, внес в известную летописную историю об обороне Белгорода от печенегов при Владимире Святом, финалом которого стало предание о белгородском киселе, дополнение: «Человека же того, иже хитрость сию изобрете, прозваша Кисель: а сказуют его быти от племени и колена Свеньделда, или Святолда, нарочита советника Святославля и Владимирова»60. Как видим, даже летописная безымянность героя-белгородца не помешала сделать из него «легендарного прародителя» довольно знатной фамилии.

Позднее А. В. Назаренко все же отметил отличия в изложении истории похождений русского беглеца, имеющиеся у Папроцкого, с одной стороны, и у Коменского

56 Назаренко А.В. Русь и Германия в IX-X вв. // Древнейшие государства Восточной Европы. Материалы и исследования. 1991 г. М., 1994. С. 131, прим. 159.

57 Рогов А. И. Русско-польские культурные связи в эпоху Возрождения (Стрыйковский и его Хроника). М., 1966. С. 55; Россия XVI века. Воспоминания иностранцев. Смоленск, 2003. С. 160— 161; Щавелева Н.И. Древняя Русь в «Польской истории» Яна Длугоша (книги I-VI): Текст, перевод, комментарий. М., 2004. С. 229.

58 Рогов А. И. Россия в польских исторических и географических сочинениях XVII в... С. 252.

59 Мечта о русском единстве. Киевский синопсис (1674). М., 2010. С. 213.

60 Там же. С. 91.

и Пешины, с другой, но объяснил их тем, что «в дальнейшем Пешина пытается неудачно «усовершенствовать» предание, сообщая заодно ряд деталей о деятельности Олега в Моравии, которые нас здесь ни в коей мере не интересуют». Перед нами демонстрация замечательной избирательности: что-то исследователя интересует, а что-то отвергается сходу как неинтересное, где-то выводы А. В. Флоровского (об «усовершенствовании» преданий) признаются, а где-то игнорируются. По мнению А. В. На-заренко, «взаимосвязь между версиями Б. Папроцкого и Пешины, с одной стороны, а с другой, — между ними и летописным повествованием об усобице Святославичей очевидна. Ближе всего к летописи дело изложено у Б. Папроцкого, тогда как Пешина по недоразумению перенес на сына имя отца. Единственное, чего нельзя было заимствовать из летописи в ее нынешнем виде — это сведений о сыне Олега Святославича и его отправлении в Чехию». Конечно, оценка достоверности оригинальных известий, встречающихся в иностранных источниках, по принципу их «близости» к русским летописям непродуктивна. Но в целом, со временем А. В. Назаренко стал осторожнее. Это отразилось и в его общем заключении по поводу известий о беглом русском князе: «Мы, конечно, поостережемся воспринимать сведения о сыне Олега Святославича буквально и считать их частью утерянных «древних русских анналов». Их можно было бы вообще оставить в стороне как труднообъяснимый и бесполезный для изучающего X в. генеалогический курьез, если бы не вырисовывающийся «чешский фон» событий второй половины 970-х гг. на Руси. Поэтому допускаем, что так или иначе память о каких-либо связях (быть может, брачных) с Олегом Святославичем могла сохраниться в Моравии и в генеалогически упрощенном виде — через постулируемого сына Олега — отразиться в родословии Жеротинов»61. В варианте, получившем поддержку А. В. Назаренко, история Олега получила известное признание в науке62.

А. Ю. Карпов был поначалу склонен к принятию версии истории русского князя-беглеца в изложении Папроцкого, но зная и иной вариант истории Олега (по переложению в статье А. В. Флоровского и сочинению Х. Ф. фон Фризе), склонялся к выводу, что «оба этих Олега смешиваются в источниках друг с другом»63. Спустя десятилетие исследователь начал воспринимать оба варианта истории со скепсисом, считая, что доверять генеалогическим преданиям и легендам оснований нет. Но все-таки не исключал, «что беглецы из Руси в X веке находили пристанище в чешских и моравских землях», как и не видел «ничего невероятного в том, что и беглецы из Чехии, в том числе приверженцы христианской веря, могли оказаться в Киеве и других русских градах»64.

Достаточно много в поддержку достоверности истории о русском князе-беглеце одно время писал и я, однако, в отличие от А. В. Назаренко, история, рассказанная Пешиной и, особенно, Стржедовским, показалась мне более правдоподобной65.

61 Назаренко А. В. Древняя Русь на международных путях: Междисциплинарные очерки культурных, торговых, политических связей IX-XII вв. М., 2001. С. 369.

62 См., напр.: Милютенко Н.И. Святой равноапостольный князь Владимир и крещение Руси. Древнейшие письменные источники. СПб., 2008. С. 123-124.

63 Карпов А.Ю. Владимир Святой. М., 1997. С. 78, 82-83, 378, прим. 14.

64 Карпов А.Ю. Княгиня Ольга. М., 2009. С. 146, 307-308, прим. 15.

65 Королев А.С. К вопросу о крещении княгини Ольги // Научная конференция молодых ученых: Тезисы докладов и сообщений. Февраль 1995 года. М., 1995. С. 7-8; Его же. Роль Великой Моравии в крещении русов при княгине Ольге // Научные труды Московского педагогического государственного университета. Серия: социально-исторические науки. М., 1998. С. 3-8; Его же. Моравский фактор во внешней политике Киевской Руси в X веке // Славяне и их соседи. Межславянские взаимоотношения и связи. Средние века и раннее Новое время. Тезисы XVIII конференции. М., 1999. С. 73-77; Его же. История междукняжеских отношений на Руси в 40-70-е годы X века. М., 2000. С. 165-174; Его же. Загадки первых русских князей. М., 2002. С. 167-182.

Этот «вариант» убедительно сочетался с «моравским фоном» (пользуясь выражением А. В. Назаренко) середины X в., выглядел вполне логичным и, главное, четко вписывался в общеевропейскую хронологию событий. Большое влияние на меня оказали вышеприведенные свидетельства о сохранении в Моравии остатков самостоятельности, как раз в период, совпадавший с описанными приключениями Олега Моравского, и археологические факты о миграции мораван на Русь до середины X в. Удавалось объяснить и возникновение моравских захоронений на Руси, о которых писал С. С. Ширинский, обнадеживало совпадение советского и чехословацкого археологического материала. Известия о похождениях князя Олега Моравского могли, казалось, наполнить событиями как русскую историю второй трети X в., о которой известно немного, так и историю Моравии того же периода, о которой неизвестно вообще ничего. Думаю, как и все исследователи, отнесшиеся к известиям о русском князе-беглеце с доверием (а в их числе был и мой научный руководитель А. Г. Кузьмин), я поддался соблазну расширить доступный нам объем информации по ранней русской истории.

В результате выстраивалась следующая цеп. рассуждений, как будто надежная. Из имеющихся в нашем распоряжении сообщений источников можно было сделать вывод, что приход венгров-захватчиков является не причиной, а следствием упадка Моймировской династии. Следовательно, власть Моймировичей могла пасть не из-за прихода венгров, а в результате мятежа местной элиты. Известно, что даже в период своего расцвета при Святополке I, Моравская держава не была централизована и не имела единой системы управления. Святополк I управлял лишь собственно моравской территорией, на остальных же управление осуществляли местные князья, правда, подчинявшиеся Святополку I и выплачивавшие ему регулярную дань, а также, по его требованию, выставлявшие военные отряды. Да и на моравской территории власть верховного князя была далеко не абсолютной. В Моравии насчитывалось более 40 городов, каждый из которых являлся своеобразным центром местной знати. Свои позиции эта знать сохранила даже после завоевания большей части территории Великой Моравии венграми. Таким образом, моравская знать (или ее часть) вполне могла, на определенном этапе, в условиях давления венгров и падения прежней династии, предложить моравский престол чешскому князю Вячеславу (Вацлаву), как наиболее близкому соседу, а после его убийства выбрать верховным князем знатного беглеца из Руси — из-за недовольства его убийцей, и опираясь на поддержку Оттона I. Конфликт чешского князя Болеслава (убийцы Вячеслава), и императора Оттона I, действительно, имел место. Болеслав отказался платить ему дань и в течение 14 лет успешно отражал натиск Оттона I. Лишь в 950 г. Оттон I с большим войском подошел к Праге и принудил Болеслава I признать германский патронат. Но в 955 г. Болеслав помог Оттону в битве на реке Лехе под Аугсбургом разгромить венгров. В обмен на свою помощь Болеслав получил Моравию — получается, исполнил свою давнюю мечту. Если бы венгры спокойно владели Моравией около 50 лет, подобные территориальные изменения должны бы были сопровождаться более упорной борьбой. Можно было допустить и то, что Олег Моравский мог стать на время (в качестве оппозиции Болеславу) правителем и не всей Моравии, а лишь одной из областей, не занятой венграми или достаточно упорно им сопротивлявшейся. И тут обращало на себя внимание упоминание сначала Велеграда, а затем Оломоуца, как опорных пунктов Олега Моравского — его казалось все более и более оттесняли от центра к северу Моравии66.

66 Древний Велеград локализуют в местности, известном как «Старое Место», близ города Угерске Градиште (Пальмов И. Об историческом значении нынешнего Велеграда. (По поводу предстоящего паломничества славян-латинников в Велеград). Отдельный оттиск из «Известий С.-Петербургского Славянского Благотворительного Общества» (№ 2, февраль). СПб., 1885. С.2), где в ходе раскопок вскрыто значительное поселение VII — первой половины X вв. — «крупный

Замечу, что высказанное предположение как будто опиралось на вышеприведенную гипотезу о сохранении частью территории Моравии независимости от венгров, хотя речь там шла о западных или восточных районах страны.

В свете известий об Олеге Моравском становился, как будто, более понятен поворот Ольги к христианству. За крещением княгини принято угадывать политический расчет, а Ольга прибыла в Константинополь через какое-то время после того, как там приняли крещение несколько венгерских князей. Так, в 948 г. в Константинополе был крещен Булчу — «третий архонт и карха Туркии (Венгрии. — А. К.)». Об этом сообщает Иоанн Скилица (вторая половина XI в.): «И турки (венгры) не прекращали совершать набеги на ромеев (византийцев. — А. К.) и разорять ее, пока их вождь Вулосудис (переделанное на византийский манер имя Вулцсу (Булчу), склонившись, по всей видимости, к христианской вере, не прибыл в Константинополь. При крещении его воспре-емником был император Константин. Почтенный достоинством патрикия и ставший владельцем множества денег, (Булчу) возвратился домой. Немного позже и Дьюла, которым также был князем турок (венгров), пришел в императорский город, крестился и был почтен такими же благодеяниями и почестями...»67 Далее Скилица отмечает, что Гилас (переделанное — Дьюла) «увел с собой некоего известного своим благочестием монаха по имени Иерофей, которого Феофилакт (константинопольский патриарх в 933-956 гг.) поставил епископом Туркии и который, прибыв туда (в «Туркию»), многих привел из варварского заблуждения в христианство. Гилас остался в вере, он сам никогда не совершал набегов против ромеев и не забывал о захваченных христианах, выкупал их, заботился о них и освобождал их. А Вулосудис (Булчу), изменив союзу с Богом, часто со всем народом выступал против ромеев. Когда он замыслил совершить то же самое против франков, то попал в плен, и их (франков) император Оттон посадил его на кол»68.

Тем, что Ольга была крещена христианами из Моравии, можно было объяснить и наличие в ее посольстве священника. И почему бы не счесть целью визита Ольги в Царьград в 957 г. стремление заручиться поддержкой византийского императора в претензиях Руси на часть территорий, входивших ранее в Великую Моравию? Разочарование в результатах визита, прорывающееся в рассказе «Повести временных лет» о том, как Ольга «переклюкала» (перехитрила) императора, говорит в пользу того, что русская княгиня не нашла понимания в Византии. В поисках союзников Ольга (и Олег Моравский) обратилась в конце 50-х гг. Х в. к Оттону I, имевшему влияние на моравские дела, и, как уже отмечалось, разбившему венгров при Лехе в 955 г., способствовавшему переходу Моравии, отнятой у венгров, чешскому князю Болеславу. Победа при Лехе привела к росту авторитета Оттона I и получению им морального права именоваться императором. Кстати, воспользовавшись этой победой, византийский император Константин Багрянородный в 957 г. прекратил уплату венграм ежегодной дани («даров»). Именно после поражения венгров при Лехе немцами и был казнен вышеупомянутый князь венгров Булчу. В этих условиях, обращение к Оттону Ольги как будто объяснимо. Однако поворот в сторону Германии оказался временным. Для Оттона I обращение русов было всего лишь способом давления на Константинополь, поэтому отправление на Русь епископа затянулось. За это время настроения

производственный и торговый центр, занимавший весьма важное положение в рамках политической и административной организации Великоморавской державы», достигший расцвета в последней трети IX в. (Поулик Й. Древняя Моравия в свете новейших археологических находок // Великая Моравия. Тысячелетняя традиция государственности и культуры. Прага, 1963. С. 38-44).

67 Шушарин В.П. Христианизация венгров // Принятие христианства народами Центральной и Юго-Восточной Европы и крещение Руси. М., 1988. С. 162.

68 Там же. С. 164.

в русской правящей верхушке изменились. Ольгу волновала, прежде всего, проблема русско-византийских отношений, и Русь вновь заключила союз с Византией. Русские дружины участвовали в качестве вспомогательной военной силы в войнах Византии с арабами. А изгнание посланного Оттоном I Адальберта Я. Стржедовский связывал с конфликтом крещеных моравскими священниками русов с римским духовенством69.

Все это, как высказанное мной когда-то в публикациях, так и только задуманное тогда, служит демонстрацией того, как далеко можно зайти (причем обставив свое движение вполне надежными вешками-фактами), если изначально встать на неверный путь, который неминуемо, каким бы надежным и легким ни казался, должен привести в тупик. Осознавая, что в генеалогических сочинениях никогда не обходится без домыслов, я считал домыслом соединение Олега Моравского с Жероти-нами, само же существование некоего русского князя-беглеца со сложной судьбой, вероятно, описанной в неких не дошедших до нас западных хрониках, представлялось вполне вероятным. Все как будто вставало на свои места, получали объяснение даже известные расхождения в летописных известиях об Олеге Вещем. Напомню: по версии «Повести временных лет» Олег — князь, родственник Рюрика, которому последний передал свою власть. Он умер в 6420 (912) г. По версии Новгородской первой летописи младшего извода Олег — второе лицо в государстве после князя Игоря, его советник, но не князь, а воевода. В захвате Киева Игорь, а не Олег, играет ведущую роль, в 6428 (920) г. Игорь и Олег совершили совместный поход на греков, причем старшим предводителем был Игорь, а не Олег. Согласно «Повести временных лет», первый поход Игоря на греков имел место лишь в 6449 (941) г., когда Вещего Олега уже давно не было в живых. И лишь в 6430 (922) г., по версии Новгородской первой летописи младшего извода, Олег совершил свой поход на греков, да и то, флот он формировал под руководством Игоря. Олег здесь действует гораздо позднее 912 г.70 Летописный образ Вещего Олега как бы раздваивается, можно подумать, что в двух летописных сводах под одним именем действуют два разных персонажа — князь и воевода, жившие в разное время. Учитывая легендарную основу летописных известий о Вещем Олеге, в последнем образе, казалось, мог найти отражение Олег Моравский (в описании Я. Стржедовского), выполнявший при Ольге обязанности ближайшего помощника, фактически, воеводы. «Получалось» установить и причину молчания об Олеге Моравском русских летописей71. В связи с этим, не случайным представлялось и то, что могилы Олега указывались летописью в разных местах. Могила, как и любой другой материальный памятник, являлась объектом, вокруг которого накапливались всевозможные предания и легенды, в значительной степени послужившие основой летописного повествования о князьях IX-X вв.

Как известно, в позднем летописании возникла тенденция сближения образов Ольги и Олега Вещего, приписывания ей подвигов, которые «совершил» он, и наоборот. Так в летописях XVII в. встречается предание о взятии Олегом древлянского города Колец (Корец)72. Олегу же приписывается упорядочение податей на Руси73. Но существовало и предание (также отразившееся в позднем летописании XVII в.)

69 Stredowsky J. G. Sacra Moraviae historiae sive vita ss. Curilli et Methudii... S. 530.

70 Повесть временных лет... С. 14-20; Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов // ПСРЛ. Т. III. М., 2000. С. 107-109.

71 Замечу, что после публикации моих работ по данной проблематике, с этим тезисом согласился А.Г. Кузьмин (См.: Кузьмин А.Г. Источниковедение отечественной истории (с древнейших времен до монгольского завоевания). М., 2002. С. 121-122, 206).

72 Халанский М. К истории поэтических сказаний об Олеге Вещем // ЖМНП. 1902. август. С. 291-298.

73 Там же. 1903. ноябрь. С. 31-32.

о военном походе Ольги (а не о путешествии) на Константинополь, использовании в этом походе горящих птиц, полученных в качестве дани, и т.д.74 И хотя речь идет о летописании XVII в., уже в XII в. многие на Руси были твердо уверены в том, что такой поход имел место. Об этом свидетельствует сообщение новгородца Добры-ни Ядрейковича, посетившего Константинополь в начале XIII в., и видевшего в Софийском соборе «и блюдо велико злато, служебное, Олгы Рускои, когда взяла дань, ходивши ко Царюграду»75. Значит, в XII в. это предание уже существовало, а в народном воображении мирное путешествие Ольги в Царьград путалось с походами Олега и Игоря. Смешением Олега и Ольгу, как будто получалось объяснить тем, что Олег Моравский (получается, один из прототипов Вещего Олега) вошел в правительство киевской княгини. Летописцы-де что-то слышали об Олеге Моравском, современнике и помощнике Ольги, но, зная только одного Олега — Вещего, или сознательно умалчивая о других, приписывали ему или Ольге деяния князя середины Х в.

По прошествии двух десятилетий, выстроенная тогда конструкция уже не кажется мне безупречной. Несомненно, отразившийся в русском летописании образ князя (или воеводы) X в. Олега довольно сложный, сложившийся на основании многочисленных устных преданий, относящих его деятельность к разному времени, и, возможно, изначально повествующих о похождениях нескольких человек. Что же касается проблемы доверия к информации о неизвестном по русским летописям князе Олеге Олеговиче X в., то и А. В. Назаренко, и я допустили в своих изысканиях одну и ту же ошибку (оставляю без дополнительных комментариев написанное по проблеме А. Г. Кузьминым, Г. М. Филистом и др., поскольку они использовали информацию из сочинения Х. Ф. Фризе или статьи А. В. Флоровского вообще без какой бы то ни было серьезной аргументации). Мы принялись оценивать возможность встраивания известий о русском князе-беглеце в тот или иной «исторический фон», оставив без внимания необходимость предварительно дать оценку самому источнику информации — то есть сочинениям Б. Папроцкого, Т. Пешины и др. — сделать то, с чего начали А. В. Флоровский и А. И. Рогов. Правда, А. В. Фло-ровский сформулировал свой негативный вывод (который повторил А. И. Рогов) о «свободной игре фантазии» генеалогов XVI-XVII вв. и постепенном «дописывании» ими истории князя Олега как бы интуитивно, его почти не обосновав. Действительно, расхождения в известиях о русском князе-изгнаннике западнославянских авторов (при имеющихся в их трудах ссылках на писавших об этом ранее) настораживают. История как бы век от века, от сочинения к сочинению все более совершенствуется, обрастает уточняющими деталями, приобретает все больше и больше убедительности, достигая почти совершенства в труде Я. Стржедовского. Однако для окончательного решения о том, что «игра фантазии» имела место, необходимо найти доказательства тому, что авторы, сочинения которых предлагалось принять за источник, свободно меняли описание хода событий без какой-либо дополнительной аргументации. Это можно считать точно установленным в отношении Б. Папроцкого. В другом своем сочинении «Ogr6d kr6lewski, w к:6гет о pocz^tku cesarz6w rzymskich, агсух^ф: гакшИЛ, kr6l6w рокИЛ, czeskych, х^^ бЦШИЛ, гшкгс^ litewskich, ргшккЬ>, вышедшем в свет на польском языке в Праге всего на несколько лет позже (в 1599 г.), он, со ссылкой на «чешские хроники» излагает историю русского беглеца иначе: властолюбивый тиран Ярополк Святославич убил своего старшего брата, но тот успел отправить своего сына по имени Враг в Чехию,

74 Там же. С. 6; Рыдзевская Е.А. Древняя Русь и Скандинавия в К^^ вв. (материалы и исследования). (ДГ СССР. Материалы и исследования. 1978 г.). М., 1978. С. 200.

75 Малето Е.И. Антология хожений русских путешественников, XII-XV века. М., 2005. С. 221.

где от него произошли роды Враговцев и Жеротинов76. Как видим, здесь Б. Папроц-кий уже не называет имени убитого Ярополком брата, но зато делает последнего старшим среди Святославичей77. Вряд ли за шесть лет, прошедших со времени публикации предыдущего сочинения, Б. Папроцкий, действительно, получил какой-то новый источник, повлиявший на историю происхождения неизвестного по русским летописям Рюриковича. Судя по всему, желая повысить знатность интересующих его фамилий, Б. Папроцкий превратил их предполагаемого родоначальника в сына старшего брата и претендента на киевский престол (вспомним, сомнения А. В. Назаренко!). Становится понятно, что здесь, как и в первом варианте истории (1593 г.), мы имеем дело с фантазиями сочинителя.

Но как же быть с «другим вариантом» истории — в изложении Я. А. Коменского, Т. Пешины и Я. Стржедовского? Вероятно, ни один из Святославичей «идеально» не подходил на роль родоначальника Жеротинов. Олег Святославич, правивший не в Киеве, а на «периферии», действительно, «не дотягивал» по своей исторической значимости. Самой привлекательной фигурой, в этом смысле, мог показаться Владимир Святой. К тому же Ян Длугош утверждал, что Владимир был «старшим по рождению»78. Однако перечень его потомков был хорошо известен — его приводит тот же Длугош79. Перечисляет их и Б. Папроцкий80. Это обстоятельство, вероятно, и остановило полет фантазии Б. Папроцкого, к тому же располагавшего «каким-то позднейшим русским или украинским летописным источником»81, а потому решившего «подтянуть» русского беглеца лишь к некому безымянному старшему Святославичу. Но его версия могла показаться еще более неудовлетворительной, ведь старшим по русским летописям, как известно был все-таки Ярополк. А назвать его предком Жеротинов было нельзя, поскольку, по тем же летописям и Я. Длуго-шу, к детям Ярополка мог быть причислен и Святополк Окаянный, «имевший двух отцов»82. И хотя в финале своей биографии Святополк, согласно «Повести временных лет», даже прибежал «в пустыню межю Ляхы и Чехы», где и «испроверже зл£ животъ свой»83, но входить в родство с ним, учитывая популярность в Чехии русских святых князей Бориса и Глеба, Жеротины могли и не пожелать. Отсюда и указанные колебания Т. Пешины: беглец Олег — то ли племянник Ярополка, то ли брат Ольги...

Я. Длугош сразу после рассказа о Рюрике переходил к истории правления Игоря, Вещий Олег в «Польской истории» не упоминался вовсе84. К началу XVII в. самым «авторитетным описателем Московии» в Западной Европе становится Сигизмунд

76 РаргосИ В. Ogrдd кгд1емгкЫ, ы Ыдгет о poczqtku сека^дмг rzymskich, arcyxi^zqt rakuskich, кгд1ды рокИЛ, czeskych, xiqzqt slqnskich, пкккЬ ШеыкИЛ, рпкккЪ. Praha, 1599. S. 205а.

77 А. И. Рогов почему-то сообщает, будто бы в этом произведении Б. Папроцкий писал, что «сын Ярополка по прозвищу Враг был отослан отцом в Чехию, так как последний опасался своего брата (т.е. Владимира Святославича)», и называет князя-беглеца также Ярополком (См.: Рогов А. И. Россия в польских исторических и географических сочинениях XVII в... С.252). Однако так далеко в книге 1599 г. Б. Папроцкий не уходит от своего более раннего сочинения 1593 г.

78 Щавелева Н.И. Древняя Русь в «Польской истории» Яна Длугоша... С. 229.

79 Там же. С. 230, 235.

80 РаргосИ В. Ogrдd кШемгкЫ... S. 205Ь.

81 Рогов А. И. Россия в польских исторических и географических сочинениях XVII в... С. 252.

82 Щавелева Н.И. Древняя Русь в «Польской истории» Яна Длугоша... С. 229.

83 Повесть временных лет... С. 64. Я. Длугош сообщает, что князь после поражения от Ярослава Мудрого из Бреста «двинулся дальше в Польшу», «но по дороге, застигнутый внезапным недугом умирает, и его спутники хоронят его в неизвестном пустынном месте» (Щавелева Н.И. Древняя Русь в «Польской истории» Яна Длугоша... С. 245).

84 Щавелева Н.И. Древняя Русь в «Польской истории» Яна Длугоша... С. 226.

Герберштейн85, в «Записках о Московии» которого, впервые опубликованных в 1549 г., сообщается о Вещем Олеге, «который увеличил царство, покорив многие области, и, войдя с оружием в Грецию, осадил даже Византию»86. Вещий Олег приобрел, таким образом, более широкую европейскую известность, причем не только среди интеллектуалов, но и среди всех, интересующихся огромным восточным соседом — Россией. Таким образом, Олег Олегович, в случае превращения его в сына исторически «значимого» Вещего Олега, приобретшего европейскую известность, мог показаться в роли родоначальника предпочтительнее любого из старших Святославичей. Замечу, правда, что писавший о генеалогии Жеротинов Калин из Ма-риенбурга, выпустивший свой труд в Вене в 1683 г., опровергая версию Т. Пешины, как принижающую знатность этого рода, решил выводить Жеротинов от Владимира Святого через Изяслава Полоцкого, но называя его сыном византийской принцессы Анны. Таким образом, Жеротины, действительно, «возвышались», становясь потомками византийских императоров87. Судя по «научному аппарату» Я. Стржедовского, который он приводит в своем сочинении, подобный полет фантазии был для него неприемлем, и повествование об Олеге Моравском не могло не достичь под пером такого знатока истории почти совершенства в передаче деталей версии, ранее изложенной Т. Пешиной (трактат Коменского, как уже говорилось, до нас не дошел, и дать ему оценку не представляется возможным). И все-таки Я. Стржедовский вторичен — он только дополняет уже готовую версию. Среди трудов, которые Стр-жедовский указал в качестве своих источников, были и «Записки о Московии» Сигизмунда Герберштейна. Поэтому, можно допустить, что сообщение Стржедов-ского о родстве Вещего Олега и Олега Моравского — всего лишь его предположение, вполне, впрочем, логичное, если исходить из повествования русских летописей и дат биографии русского князя-беглеца в изложении Коменского и Пешины. Но будь в распоряжении Папроцкого, Коменского и Пешины хоть какие-то достоверные материалы, прямо указывающие на происхождение этого загадочного князя (родство с которым приписывалось Жеротинам), вряд ли бы ими было допущено столь большое разнообразие в «версиях». Скорее всего, фантазией Я. Стржедовского (или, правильнее, еще одним логическим допущением) является и новый финал биографии Олега Моравского, которым он дополняет вариант Т. Пешины — Олег возвращается на Русь, принимает участие в христианизации русских, убеждает креститься Ольгу и умирает в 967 г. Логика рассуждений здесь могла быть следующая: Олегу Моравскому после окончательного поражения от венгров наиболее правильным было отправиться в Киев, тем более, что они с Игорем помирились, да и Игорь умер, а с Ольгой (возможно, родственницей Вещего Олега) противоречий у князя-беглеца не было. Далее: интерес княгини к христианству вероятнее всего объясняется внушением христиан, а кто в ее окружении мог и повлиять-то на нее, кроме как моравский князь?! Неожиданной представляется датировка Я. Стржедов-ским кончины Олега Моравского, но и она, скорее всего, выведена путем следующего умозаключения. В русских летописях сообщается об осаде Киева печенегами в 968 г., при этом «затворися Волга въ град£ КиевЪ»88. После хитрости, предпринятой Претичем, «изиде Ольга с унуки и с людми к лодьямъ»89. А далее, когда киевляне призывают Святослава из Болгарии, они жалуются князю, что «малы бо

85 Западноевропейские авторы XV-XVII вв. о России: материалы к биобиблиографическому словарю. М., 2018. С.41.

86 Россия XVI века. Воспоминания иностранцев. Смоленск, 2003. С. 158.

87 Флоровский А. В. Русское летописание и Я. А. Коменский... С. 315.

88 Повесть временных лет... С.31.

89 Там же. С. 32.

насъ не взяша печен^зи, и матерь твою и д£ти твои»90. Во всех трех случаях Ольга представлена незащищенной, рядом с ней не ощущается присутствия никакого князя-защитника, на роль которого, как никто бы подходил Олег Моравский. Следовательно, к моменту начала печенежской осады, Олег куда-то исчез из Киева. Вероятно, умер — возраст у него должен был быть к тому времени почтенный, вот и сама Ольга умерла в 969 г. Неясно, как Олег Моравский, скончавшийся на Руси, мог оказаться предком Жеротинов, но родословие Жеротинов Я. Стржедовского и не занимало — он писал в другое время и перед его трудом стояли иные задачи. Чрезвычайно жаль расставаться с этим пассажем из текста Я. Стржедовского, поскольку он как будто объясняет (и даже художественно иллюстрирует) факт наличия моравских захоронений, выявленных на Руси, но здесь, увы, (пока не удастся доказать обратное) мы имеем дело с совпадением выдумки и факта (если, конечно, не называть это прозрением Я. Стржедовского).

Чем же могла подпитываться фантазия (если исходить из того, что мы все-таки имеем дело с фантазией) «первооткрывателей» самой «убедительной» версии — Я. Ко-менского и Т. Пешины — позволившая им столь далеко уйти от Б. Папроцкого? В их сочинениях слишком явно отразились волновавшие их земляков в XVII в. острые вопросы чешской и моравской истории. События XV-XVII вв. и были тем «историческим фоном», который влиял на развитие повествования этих авторов о неизвестном по русским летописям князе X в. Гуситская революция, начавшаяся в 1419 г., продолжалась почти полвека и завершилась победой протестантов-гуситов. Связь со Священной Римской империей была разорвана, немцы изгнаны, а на престол в 1458 г. избран представитель чешского шляхетского рода Иржи из Подебрад. Его государство состояло из пяти земель: королевство Богемия (т. е., собственно, Чехия), маркграфство Моравия, герцогство Силезия, Верхние и Нижние Лужицы. Установившееся религиозное единомыслие не означало полного политического единения. Моравия тяготилась гегемонией Богемии и стремилась к широкой автономии. Эти настроения усилились во время правления Владислава Ягеллона, избранного на чешский престол в 1471 г. после кончины короля Иржи. Владислав происходил из польско-литовского королевского дома, являлся ярым католиком, но был вынужден считаться с религиозными предпочтениями своих подданных. Вспыхнувшая вскоре война с венграми закончилась поражением чехов. По мирному договору 1478 г., подписанному в Оломоуце, Моравия отошла Венгрии, но со временем маркграфство вновь оказалось с Богемией в составе одного государства — в 1490 г. Владислав Ягеллон, после пресечения местной династии, был избран еще и венгерским королем. Мечты о независимости от чехов сильно занимали мораван. Усилившееся наступление турок с начала XVI в. стало важнейшим внешнеполитическим фактором в жизни пестрого по своему составу государства. После гибели в сражении с турками в 1526 г. последнего представителя династии чешско-венгерских Ягеллонов новым королем избрали австрийского эрцгерцога Фердинанда Габсбурга (жена Фердинанда происходила из династии Ягеллонов), младшего брата императора Священной Римской империи Карла V. Мораване на выборы короля приглашены не были, что их крайне разочаровало. Новый король-католик предпринял серьезные усилия, направленные как на укрепление единства своего государства, так и на восстановление здесь влияния римской церкви. Кроме того, он втянул своих подданных в общеимперские дела, что сразу увеличило финансовые поборы. Все это, на фоне неудачной войны с турками, завершившейся почти полной потерей Венгрии, привело к массовому недовольству подданных своим королем и восстанию чехов против Фердинанда I в 1547 г., впрочем, успешно подавленного королем. Активную

90 Там же.

роль в восстании приняли участие представители Общины чешских братьев — радикального течения в местном протестантизме, стремившегося к возрождению раннего гусизма. После восстания деятельность Общины была запрещена, но она не только не исчезла, но и сумела во второй половине XVI в. распространить свое учение на территорию Моравии — здесь появились свои «моравские братья». Последнее неудивительно — мораване не только не приняли участия в восстании, но и послали королю военную помощь. Все это обеспечило им и в дальнейшем религиозную свободу и значительную внутреннюю самостоятельность, однако Моравия продолжала ощущать свою вторичность — политическая лояльность к Габсбургам ничего не изменила. И в 1549 г. при проведении формальных выборов наследника Фердинанда I — его сына Максимилиана II Габсбурга, и в 1575 г., когда наследником Максимилиана был также признан сын — Рудольф II Габсбург, моравские делегаты не были приглашены на обсуждение кандидатуры будущего короля. Все опять решали чехи. Мораване пытались протестовать, но безуспешно.

При Рудольфе II, с 1576 г. ставшем не только королем чехов и венгров, но и правителем всей Священной Римской империи, Долгая (Пятнадцатилетняя) война с турками привела государство к финансовому разорению. На этом фоне возвращение части Венгрии не могло переломить недовольства общества, тем более что в 1604 г. венгры восстали против императора. У эрцгерцога Матиаса (или Матвея) — младшего брата императора, управлявшего Верхней и Нижней Австрией, возник честолюбивый план отстранения Рудольфа от власти, разумеется, с целью занять его место. На этот раз первыми поддержали оппозицию императору мораване, ранее вполне лояльные. Они, как и остальные подданные императора, устали от Долгой войны, но их, к тому же, раздражали попытки Рудольфа урезать внутреннюю самостоятельность Моравии. Вдобавок, после начала венгерского восстания, мораване оказались в непосредственной близости от территории, контролировавшейся повстанцами, и испытали на себе все ужасы набегов венгров, сопровождавшихся исключительной жестокостью венгерских гайдуков. Лидером недовольных стал Карл Старший из Жеротина, представитель богатого и влиятельного панского рода, воспитанник чешских (или моравских) братьев, со временем занявший положение главы местной Общины, замечательный оратор, блестяще образованный (учившийся в Гейдельберге и Страсбурге), повидавший мир, долго живший во Франции, Англии и Нидерландах, состоявшей в личной переписке с правителями этих стран. Кроме объективных факторов, повлиявших на позицию этого вельможи, у Жеротина были субъективные причины для недовольства императором — Рудольф пытался привлечь Карла Старшего к суду за слишком большую самостоятельность в вопросах судопроизводства, которую тот проявлял в своих владениях. Недовольство прорвалось весной 1608 г. — моравские сословия собрали сейм, на котором приняли решение присоединиться к конфедерации Венгрии, Нижней и Верхней Австрии, возглавляемой мятежным Матиасом. Карл Старший из Жеротина был избран земским гетманом, войска Матиаса вступили на территорию маркграфства. Между братьями-Габсбургами началась война, в которой чехи воевали на стороне Рудольфа (надо сказать, без особой охоты). В результате, Рудольф признал права Матиаса на Австрию, Венгрию и Моравию. Но удержаться в Чехии ему все равно не удалось — в марте 1611г. войска Матиаса подошли к Праге, Рудольф отрекся от престола и удалился от дел. Матиас стал императором Священной Римской империи.

Равновесие империи было вновь нарушено в июне 1617 г., когда в Чехии узнали, что наследником престарелого Матиаса, проявлявшего разумную веротерпимость, объявлен его двоюродный брат — эрцгерцог Фердинанд Штирийский, ярый католик, правивший во Внутренней Австрии, Штирии, Каринтии и Крайне, вступление которого на императорский престол означало резкое ограничение не только религиозных,

но и сословных свобод. В мае 1618 г. в Праге вспыхнуло восстание, которое привело к разрыву Богемии с Габсбургами. Повстанцы быстро сформировали армию и вступили в боевые действия с войсками Фердинанда Штирийского.

Моравия в этих условиях заняла нейтральную позицию. Карл Старший из Жеро-тина, забравший в свои руки всю полноту власти в маркграфстве, считал, что Моравии выгоднее уклониться от прямого участия в этом конфликте. А. С. Левченков выделил причины, по которым глава моравских сословий занял эту позицию: «Во-первых, по мнению Жеротина, моравские сословия добились достаточно больших привилегий при Рудольфе II в 1608-1609гг., а защищать их можно было мирными средствами. Во-вторых, он был убежден, что восставшие не смогут одержать победу при характерном для тех лет раскладе сил на международной арене. Сыграла свою роль и обида на чехов, неоднократно подчеркивавших свое привилегированное положение в составе королевства. Тем временем маркграфство само играло ключевую роль в союзе с венграми и австрийцами и, по мнению Жеротина, могло претендовать на равноправные отношения с Богемией»91. Земский гетман отказался от финансовой и военной поддержки Габсбургов, взяв на себя роль посредника между воюющими сторонами. Но при этом Жеротин позволил императорским войскам проходить через территорию маркграфства, отказав в этом праве чехам.

Позиция Моравии серьезно подрывала надежды чехов на успех. И тогда в апреле 1619 г. чешская армия вторглась на территорию Моравии. Чехов поддержала местная оппозиция, на их сторону перешла часть армии, которую Жеротин собирал для отражения нападения. В результате чехи заняли Брно, где в мае собрался сословный сейм, который принял решение о поддержке Богемии в ее борьбе с Габсбургами. Карл Старший из Жеротина был отстранен от власти. В августе 1619 г. повстанцы окончательно порвали с Габсбургами, избрав чешским королем курфюрста-кальвиниста Фридриха Пфальцского. Финал у восстания, как и предсказывал Жеротин, был трагический. Несмотря на то, что движение против Габсбургов, кроме Венгрии и Моравии, получило поддержку еще и в Верхней и Нижней Австрии, Силезии и Лужицах, устоять против объединенных сил Фердинанда Штирийского (ставшего, после кончины в 1619 г. Матиаса, императором Фердинандом II), Испании, Польши, Баварии и Саксонии, получивших к тому же финансовую и моральную поддержку папы римского Павла V, повстанцы не смогли. В ноябре 1620 г. в сражении у Белой Горы (в нескольких километрах от Праги) они были разгромлены. В течение 1621 г. Фердинанду II удалось восстановить контроль над Богемией, Моравией и прочими возмутившимися землями Чешского королевства. Теперь здесь началась католическая реакция, вызвавшая массовый исход протестантов из Богемии и Моравии в соседние страны. В бурные 1618-1621 гг. Я. А. Коменский, по свидетельству Т. Пешины, и написал свой трактат по генеалогии Жеротинов.

Определить точное число вынужденных эмигрантов из Богемии и Моравии сложно. Например, Л. П. Лаптева отмечает, что когда в 1627 г. правительством победителей был издан патент, «предписывавший всем шляхтичам перейти в католическую веру или в течение шести месяцев продать свое имущество и покинуть пределы Чехии» (исследовательница не разделяет здесь Богемию и Моравию), то «большинство чешской и моравской шляхты отреклось от своей первоначальной веры и перешло в католичество», и лишь «десятки семей и многие отдельные лица решили эмигрировать. В целом в 1628 г. Чехию покинуло несколько сот человек — представителей шляхты. Уходило немало подданных мещан и евангелических проповедников,

91 Левченков А. С. Последний бой чешского льва: Политический кризис в Чехии в первой четвери XVII века и начало Тридцатилетней войны. СПб., 2007. С. 150.

которые жили под охраной некатолической шляхты. Среди них был и Ян Амос Комен-ский. Также многие крестьяне тайно оставили страну»92. А. С. Левченков же пришел к выводу, что «по различным данным, всего в 1620-х гг. королевство покинули от 100 до 150 тыс. человек, не принадлежавших к зависимому населению. Хотя, согласно императорским мандатам, законное право на отъезд имели лишь дворяне, заметную часть эмигрантов составили мещане. Из страны уехала значительная часть чешской интеллигенции, которая не могла уживаться с новыми порядками. Страну покинули многие образованные, творческие личности, такие как Ян Амос Коменский»93. Кроме обязательного указания на эмиграцию Я. А. Коменского, совпадений как будто мало. Однако и расхождений нет. Просто оба исследователя обращают внимание на разные социальные слои и оперируют разными по продолжительности временными отрезками. Ясно, что исход населения из Моравии был большим.

Чешские братья и прочие протестанты бежали в Молдавию и Валахию, в Венгрию (сумевшую отстоять свою независимость) и Польшу. В последней, несмотря на господство католиков, среди богатой шляхты было много протестантов, готовых приютить братьев по вере (еще после восстания 1547 г. в Польшу бежало много «чешских братьев»). Со стороны эмигранты могли наблюдать, как разворачивавшаяся Тридцатилетняя война опустошает их родину, окончательно превращая ее в бесправную провинцию империи Габсбургов. В изгнании оказался Карл Старший из Жеротина. Как уже неоднократно упоминалось, эмигрантом был и другой известный «чешский брат» — великий Ян Амос Коменский, возглавивший гимназию в польском Лешно, где им были созданы основные его работы. Коменский принял активное участие в сочинении труда «Historia persecutionum ecclesiae Bohemicae», написанного членами общины чешских братьев в Лешне в 1632 г., и впервые опубликованном в 1648 г. Из 107 глав сочинения первые 43 относятся к истории Чешского королевства до поражения на Белой Горе, а последующие описывают гонения, обрушившиеся на несчастный народ при Фердинанде II. В сочинении проводится мысль о сохранении традиций чешской церкви со времени Кирилла и Мефодия, о совместном существовании обрядов восточного и западного христианства еще в до-гуситской Чехии, и, следовательно, о ее связи с гу-сизмом и кирилло-мефодиевскими, то есть православными традициями94.

К России «чешские братья» испытывали огромный интерес задолго до вышеописанного изгнания, усматривая определенное сходство между собой и православными в части обрядов (причащение хлебом и вином). Еще в 1570 г. в Москву в составе польского посольства приезжал Ян Рокита — природный чех, в течение нескольких десятилетий, возглавлявший общину «чешских братьев» в польских городах Голу-хове и Козьминке. Членами посольства были еще несколько «братьев» польского происхождения. Целью переговоров было заключение русско-польского мира. Узнав о том, что в числе прибывших имеется человек, хорошо разбирающийся в вопросах религии, царь Иван Грозный, сам много размышлявший об этом предмете, захотел поговорить с ученым человеком. Рокита, как и все «чешские братья», мечтавший о построении идеальной христианской общины, наивно надеялся красноречивыми речами об «общем деле» обратить русского царя в свою веру. Его миссия была заранее обречена на провал, хотя любопытный для истории обмен мнениями, конечно, состоялся, со взаимным выводом, что оппонент пребывает во мраке неверия95.

92 Лаптева Л. П. История Чехии периода феодализма (V — середина XVII в.). М., 1993. С. 154.

93 Левченков А. С. Последний бой чешского льва... С. 278.

94 Пальмов И. Чешские братья в своих конфессиях до начала сближения их с протестантами в конце первой четверти XVI столетия. Т. 1. Вып. 1. Прага, 1904. С. 420-421.

95 Первольф И. Славяне, их взаимные отношения и связи. Т. 3. Ч. 2. Варшава, 1893. С. 259-260; Флоровский А.В. Чехи и восточные славяне... Т. 1. С. 376-381.

Чехи хорошо представляли себе русских. С большим интересом в Чехии следили за развитием Ливонской войны, читали памфлеты об Иване Грозном, издаваемые польско-литовской стороной96. Посольства из Москвы, привозя роскошные дары, приезжали в Чехию для переговоров с Рудольфом II в 1576, 1578, 1595 и 1599 гг., т.е. от всех русских царей, правивших в России в три десятилетия предшествующие наступлению и у нас, и в Чешском королевстве смутных времен. Замечу, что столь интересующий нас Б. Папроцкий подробно рассказывает о посольстве 1595 г. в «Diadochos» — сочинении, опубликованном в 1602 г.97 В 1612 г. русское посольство вновь прибыло в Прагу, надеясь найти в лице Рудольфа II посредника в деле урегулирования русско-польских отношений. Общаться послам пришлось уже с Матиасом, который принял посольство с почетом, но от поддержки интересов Москвы уклонился. Более того, когда в 1613 г. русские прибыли к нему в Вену с просьбой, чтобы Матиас признал Михаила Романова законным правителем России и поспособствовал примирению Москвы с Сигизмун-дом III, сын которого, как известно, также выступал претендентом на русский трон, император, к огорчению русской стороны, отказался признать царя Михаила Федоровича, «нанеся тем самым серьезный ущерб международному престижу новой русской власти»98. Ничего не изменилось и после кончины Матиаса и вступления на престол Фердинанда. К этому времени в Европе Романовых признали уже Англия, Дания и Голландия — страны, в последующем не поддерживавшие Габсбургов во время их противостояния с чехами. Отсюда вполне естественным было то, что из Москвы с большим интересом следили за противостоянием повстанцев и Габсбургов, которых к тому же активно поддерживала враждебная России Речь Посполитая. Почувствовав симпатию Москвы, руководители восстания одно время даже пытались наладить сотрудничество с русскими, неудачно прибегнув к посредничеству Швеции.

Сопоставив вышеизложенные факты из истории Моравии с тем, что писали в идеологически заостренных родословцах Жеротинов их составители, а затем использовали в своих трактатах неравнодушные к судьбам Чешского королевства авторы, можно заметить примерно сходный набор проблем, в той или иной степени представленных в сочинениях и Я. А. Коменского, и Т. Пешины: славное прошлое Моравии, пресечение законной династии, вмешательство в местные дела немецких государей, отстаивание своей самостоятельности в отношениях с чехами, тирания пришлой династии, давление венгров, крах государственности под напором иностранных полчищ, изгнание, распространение беглецами слова Божьего. И, конечно, важный компонент, выделенный А. В. Флоровским: близкие и далекие одновременно русские, с правящим домом которых так хотелось состоять в родстве чешским и моравским вельможам99.

Даже если мы имеем дело с фантазией, это вовсе не означает, что исследование русских сюжетов в сочинениях западнославянских авторов XVI-XVIII вв. необходимо «свернуть». Напротив, поиск в этом направлении может дать много интересного в плане изучения культурных и иных контактов западных и восточных славян в указанное время. А. В. Флоровский считал: «чрезвычайно важно учесть, что изучение использования русских летописных текстов историками и писателями вне Руси, в частности, в славянских землях, дает дополнительный, иной раз исключительно важный материал для истории русского летописания, поскольку выявляется наличие у тех или иных историков русских текстов, отличных от известных списков русских

96 Флоровский А. В. Чехи и восточные славяне... Т. 2. С. 378-398.

97 Францев В.А. Русские посольства в Чехии в XVI в. (Мелкие архивные сообщения). Б. м., Б. г., С. 3-4.

98 Флоря Б.Н. Россия и Чешское восстание против Габсбургов. М., 1986. С. 24.

99 Флоровский А. В. Чешско-русские торговые отношения X-XII вв. ... С. 68.

летописей»100. Перспективными для изучения остаются вопросы о времени падения Великой Моравии и содержании этого процесса, о переселении на Русь мораван и их участии в процессе христианизации восточных славян. Но дальнейшее привлечение известий о русском князе-беглеце X в. в качестве источника для всевозможных конструкций в начальной истории Руси, по крайней мере, при том наборе «первоисточников», которыми мы на сегодня располагаем, перспектив, скорее всего, не имеет. Если исходить из того, что замечательные совпадения деталей биографии Олега Моравского в изложении Т. Пешины (и Я. Стржедовского), имеющих еще и точную датировку событий, с результатами археологических изысканий не случайность, для их подтверждения необходимо найти более достоверный источник информации, нежели те сочинения, которые имелись в распоряжении исследователей, ранее обращавшихся к этой проблематике. А. В. Флоровский, кстати, не был склонен обвинять Я. А. Коменского (а за ним и Т. Пешину) в фальсификации. За точной привязкой биографии Олега Моравского к датам (в переложении Т. Пешины) исследователю виделся, как уже отмечалось, некий недостоверный источник, которым пользовался Я. А. Коменский. Поэтому А. В. Флоровский и сетовал, что «Я. А. Коменский мог с полным доверием повторять текст своего источника, не имея данных для того, чтобы отделить удостоверенные русской летописью обстоятельства истории киевского владетельного рода от истории князя Олега на почве Моравии. Нужно учесть, что во время написания своей книги о роде Жеротинов Коменский не располагал достаточными сведениями по истории Руси, какие могли стать ему более доступными и прямо необходимыми позже, когда он находился в Польше и весьма интересовался политическими отношениями того времени на Украине и в Москве»101. Правда, тогда Коменского уже не занимали русские древности К—К вв. Если встать на эту позицию, и даже допустить, что все же существовал некий князь в Моравии, который боролся с венграми в первой половине X в., то его принадлежность к Руси нуждается в дополнительном подкреплении материалами источников, равно как и попытки, так или иначе, привязать его к династии киевских князей. Однако, скорее всего поиски в этом направлении заведут исследователя в тупик.

Источники и литература

1. Гавлик Л. Государство и держава мораван. (К вопросу о месте Великой Моравии в политическом и социальном развитии Европы) // Великая Моравия, ее историческое и культурное значение. М.: Наука, 1985. С. 96-107.

2. Гавлик Л. Моравская народность в эпоху раннего феодализма // Вопросы этногенеза и этнической истории славян и восточных романцев. М.: Наука, 1976. С. 156-185.

3. Достал Б. Некоторые общие проблемы археологии Древней Руси и Великой Моравии // Древняя Русь и славяне. М.: Наука, 1978. С. 83-88.

4. Древняя Русь в свете зарубежных источников: Хрестоматия. Т. IV: Западноевропейские источники / Сост., пер. и коммент. А. В. Назаренко. М.: Русский Фонд Содействия Образованию, 2010.

5. Западноевропейские авторы XV-XVII вв. о России: материалы к биобиблиографическому словарю / Сост. П. Д. Малыгин. М.: ИА РАН, 2018.

6. Козьма Пражский. Чешская хроника. М.: Изд-во АН СССР, 1962.

100 Флоровский А.В. Русское летописание и Я. А. Коменский... С. 312.

101 Там же. С. 316.

7. Карпов А. Ю. Владимир Святой. М.: Молодая гвардия, Русское слово, 1997.

8. Карпов А. Ю. Княгиня Ольга. М.: Молодая гвардия, 2009.

9. Константин Багрянородный. Об управлении империей. Текст, перевод, комментарий / Под ред. Г. Г. Литаврина, А. П. Новосельцева. М.: Наука, 1991.

10. Королев А. С. Загадки первых русских князей. М.: Вече, 2002.

11. Королев А. С. История междукняжеских отношений на Руси в 40-70-е годы X века. М.: Прометей, 2000.

12. Королев А. С. К вопросу о крещении княгини Ольги // Научная конференция молодых ученых: Тезисы докладов и сообщений. Февраль 1995 года. М.: МПГУ, 1995. С. 7-8.

13. Королев А. С. Моравский фактор во внешней политике Киевской Руси в X веке // Славяне и их соседи. Межславянские взаимоотношения и связи. Средние века и раннее Новое время. Тезисы XVIII конференции. М.: Ин-т славяноведения РАН, 1999. С. 73-77.

14. Королев А. С. Роль Великой Моравии в крещении русов при княгине Ольге // Научные труды Московского педагогического государственного университета. Серия: социально-исторические науки. М.: Прометей, 1998. С. 3-8.

15. Краткая история Венгрии с древнейших времен до наших дней / Авт. кол. Т. И. Исламов, А. И. Пушкаш, В. П. Шушарин; отв. ред. Т. М. Исламов. М.: Наука, 1991.

16. Кузьмин А.Г. Западные традиции в русском христианстве // Введение христианства на Руси. М.: Мысль, 1987. С. 21-54.

17. Кузьмин А.Г. Источниковедение отечественной истории (с древнейших времен до монгольского завоевания). М.: Прометей, 2002.

18. Кузьмин А. Падение Перуна: становление христианства на Руси. М.: Молодая гвардия, 1988.

19. Кузьмин А.Г. Руги и русы на Дунае // Средневековая и новая Россия. Сборник научных статей к 60-летию профессора И. Я. Фроянова. СПб.: Изд-во СПб ун-та, 1996. С. 130-147.

20. Лаптева Л. П. История Чехии периода феодализма (V — середина XVII в.). М.: Изд-во МГУ, 1993.

21. Левченков А.С. Последний бой чешского льва: политический кризис в Чехии в первой четвери XVII века и начало Тридцатилетней войны. СПб.: Алетейя, 2007.

22. Малето Е.И. Антология хожений русских путешественников, XII-XV века. М.: Наука, 2005.

23. Марсина Р. Славяне и мадьяры в конце К^ в. // Раннефеодальные государства и народности (южные и западные славяне VI-XII вв.). М.: Наука, 1991. С. 106-116.

24. Мечта о русском единстве. Киевский синопсис (1674). М.: Изд-во «Европа», 2010.

25. Моця А.П. Погребальные памятники южнорусских земель IX-XШ вв. Киев: Наукова думка, 1990.

26. Милютенко Н. И. Святой равноапостольный князь Владимир и крещение Руси. Древнейшие письменные источники. СПб.: Изд-во Олега Абышко, 2008.

27. Назаренко А. В. Древняя Русь на международных путях: Междисциплинарные очерки культурных, торговых, политических связей IX-XII вв. М.: Языки русской культуры, 2001.

28. Назаренко А. В. «Натиск на восток» или «свет с Востока»? История русско-немецких отношений в кругу стереотипов // Его же. Древняя Русь и славяне // Древнейшие государства Восточной Европы, 2007 год. М.: Русский Фонд Содействия Образованию и Науке, 2009. С. 326-348.

29. Назаренко А. В. Русь и Германия в К^ вв. // Древнейшие государства Восточной Европы. Материалы и исследования. 1991 г. М.: Наука, 1994. С. 5-138.

30. Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов // Полное собрание русских летописей. Т. III. М.: Языки русской культуры, 2000.

31. Пальмов И. Об историческом значении нынешнего Велеграда. (По поводу предстоящего паломничества славян-латинников в Велеград). Отдельный оттиск из «Известий

С.-Петербургского Славянского Благотворительного Общества» (№ 2, февраль). СПб., 1885.

32. Пальмов И. Чешские братья в своих конфессиях до начала сближения их с протестантами в конце первой четверти XVI столетия. Т. 1. Вып. 1. Прага, 1904.

33. Первольф И. Славяне, их взаимные отношения и связи. Т. 2. Варшава, 1888; Т. 3. Ч. 2. Варшава, 1893.

34. Петрухин В.Я. «Русь и вси языци»: Аспекты исторических взаимосвязей: Историко-археологические очерки. М.: Языки славянских культур, 2011.

35. Повесть временных лет / Подг. текста, перевод, статьи и комментарии Д. С. Лихачева; под ред. В. П. Адриановой-Перетц. СПб.: Наука, 1996.

36. Поулик Й. Вклад чехословацкой археологии в изучение истории Великой Моравии // Великая Моравия, ее историческое и культурное значение. М.: Наука, 1985. С. 28-49.

37. Поулик Й. Древняя Моравия в свете новейших археологических находок // Великая Моравия. Тысячелетняя традиция государственности и культуры. Прага: Изд-во Чехословацкой АН, 1963. С. 35-65.

38. Пчелов Е. В. Легендарная и начальная генеалогия Рюриковичей // Летопись Историко-родословного общества в Москве. Вып. 2 (46). М.: Энциклопедия российских деревень, 1994. С. 27-39.

39. Рамм Б.Я. Папство и Русь в X-XV вв. М.: Изд-во АН СССР, 1959.

40. Рогов А. И. Россия в польских исторических и географических сочинениях XVII в. // История, культура, этнография и фольклор славянских народов. VII Международный съезд славистов. Варшава, август 1973 г. Доклады советской делегации. М.: Наука, 1973. С. 250-266.

41. Рогов А. И. Русско-польские культурные связи в эпоху Возрождения (Стрыйковский и его «Хроника»). М.: Наука, 1966.

42. Россия XVI века. Воспоминания иностранцев / Пер. с англ. Н. Белозерской, Ю. Готье; пер. с нем. И. Анонимова, И. Полосина. Смоленск: Русич, 2003.

43. Рыбаков Б.А. Язычество Древней Руси. М.: Наука, 1988.

44. Рыдзевская Е. А. Древняя Русь и Скандинавия в IX-XIV вв. (материалы и исследования). (Древнейшие государства на территории СССР. Материалы и исследования. 1978 г.). М.: Наука, 1978.

45. Филист Г. М. Введение христианства на Руси: предпосылки, обстоятельства, последствия. Минск: Беларусь, 1988.

46. Флоровский А.В. Русское летописание и Я.А. Коменский // Летописи и хроники. 1973 г. М.: Наука, 1974. С. 312-316.

47. Флоровский А. В. Чехи и восточные славяне. Очерки по истории чешско-русских отношений (X-XVIII вв.). Т. 1. Прага, 1935; Т. 2. Прага, 1947.

48. Флоровский А.В. Чешско-русские торговые отношения X-XII вв. // Международные связи России до XVII в. М.: Изд-во АН СССР, 1961. С. 64-83.

49. Флоря Б.Н. Россия и Чешское восстание против Габсбургов. М.: Наука, 1986.

50. Францев В.А. Русские посольства в Чехии в XVI в. (Мелкие архивные сообщения). Б. м., Б. и., Б. д.

51. Фризе Х Ф. История Польской церкви от начала христианства в Польше до наших дней. Т. 1. Варшава, 1895.

52. Халанский М. К истории поэтических сказаний об Олеге Вещем // ЖМНП. 1902. август. С. 287-356; 1903. ноябрь. С. 1-40.

53. Ширинский С. С. Археологические параллели к истории христианства на Руси и в Великой Моравии // Древняя Русь и славяне. М.: Наука, 1978. С. 203-206.

54. Шушарин В. П. Ранний этап этнической истории венгров. Проблемы этнического самосознания. М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 1997.

55. Шушарин В.П. Христианизация венгров // Принятие христианства народами Центральной и Юго-Восточной Европы и крещение Руси. М.: Наука, 1988. С. 159-186.

56. Щавелев А. С., Фетисов А. А. К исторической географии Восточной Европы IX в. 2. Карта скандинавских комплексов и артефактов // Древнейшие государства Восточной Европы. 2015 год: Экономические системы Евразии в раннее Средневековье. М.: Русский фонд содействия образованию и науке, 2017. С. 278-328.

57. Щавелева Н. И. Древняя Русь в «Польской истории» Яна Длугоша (книги I-VI): Текст, перевод, комментарий. М.: Памятники исторической мысли, 2004.

58. Paprocki B. Ogród królewski, w którem o poczqtku cesarzów rzymskich, arcyxiçzqt rakuskich, królów polskich, czeskych, xiqzqt slqnskich, ruskich, litewskich, pruskich. Praha, 1599.

59. Paprocky z Hlohol B. Zrcadlo Cech a Moravy. Praha, 1941.

60. Paprocky z Glogol B. Zrdcadlo Slawneho Margkrabstwii Morawskeho. Olomutii, 1593.

61. Pessina de Czechorod T. Mars Moravicus sive bella hórrida et cruente. Pragae, 1677.

62. Stredowsky J. G. Sacra Moraviae historiae sive vita ss. Curilli et Methudii. Solisbaci, 1710.