CC BY
208
2014 ВЕСТНИК САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКОГО УНИВЕРСИТЕТА Сер. 2 Вып. 2
ИСТОРИЯ РОССИИ
УДК 94(47).043 А. Л. Корзинин
К ВОПРОСУ ОБ ОПЕКУНСКОМ СОВЕТЕ ПРИ МАЛОЛЕТНЕМ ИВАНЕ IV
В центре внимания автора — дискуссионный в исторической науке сюжет, касающийся последней воли великого князя Василия III, духовная грамота которого не сохранилась. Автор критически рассматривает точки зрения новейших исследователей на состав душеприказчиков или опекунов при малолетнем Иване IV. В основе анализа — Повесть о болезни и смерти Василия III, которая была написана очевидцем предсмертных совещаний правителя с боярами или со слов очевидца. Воссоздание по архивным источникам картины последних дней жизни Василия Ивановича позволяет сделать предположение о назначении государем Опекунского совета при малолетнем наследнике престола, в который вошли князья В. В. и И. В. Шуйские, М. Ю. Захарьин, М. С. Воронцов, М. В. Тучков, князь М. Л. Глинский, казначей П. И. Головин, дворецкий И. Ю. Шигона, дьяки М. Путятин и Ф. Мишурин. Библиогр. 23 назв.
Ключевые слова: Василий III, Государев двор, аристократия, политическая борьба.
A. L. Korzinin
ON REGENT COUNCIL DURING IVAN IV'S INFANCY
In the center of attention is a debatable topic in history science, concerning the last will of the grand duke Vasily III. The spiritual testament of the sovereign to us didn't remain that gave a reason to discussion. The author critically considers the points of view of the latest researchers on structure of executors or trustees at juvenile Ivan IV. At the heart of the analysis is a Story about an illness and Vasily's III death, which was written by the eyewitness of agonal meetings of the governor with boyars or from words the eyewitness. The author addressed to archival sources for a reconstruction of a picture of the last days of Vasily Ivanovich's life. In the conclusion the assumption of appointment as the sovereign of the Regent council is made at the juvenile successor of a throne which included princes V. V. and I. V. Shuyskiye, M. Yu. Zakharyin, M. S. Vorontsov, M. V. Tuchkov, the prince M. L. Glinsky, the treasurer P. I. Golovin, the butler I. Yu. Shigona, clerks M. Putyatin and F. Mishurin. Refs 23. Keywords: Vasiliy III, Tsar court, aristocracy, political struggle.
Последние дни великого князя Василия III Ивановича вполне могут стать сюжетом исторической повести либо исторического детектива, настолько они опутаны завесой тайны и драматизма. Великий князь умер в ночь с 3 на 4 декабря 1533 г.,
Корзинин Александр Леонидович — кандидат исторических наук, доцент, Санкт-Петербургский государственный университет, Российская Федерация, 199034, Санкт-Петербург, Университетская наб., 7/9; alex.kor77@gmail.com
Korzinin Alexandr L. — Candidate of History, Associate Professor, St. Petersburg State University, 7/9, Universitetskaya nab., St. Petersburg, 199034, Russian Federation; alex.kor77@gmail.com
оставив жену княгиню Елену Глинскую, наследника престола трехлетнего сына Ивана и его брата годовалого младенца Юрия. Последовавший за этим период боярского правления 1533-1547 гг. стал тяжелейшим испытанием для еще не сформированной психики Ивана IV. Возможно, именно детские годы оказались одной из причин той кровожадной жестокости, которая проявилась в первом русском царе в период его самостоятельного правления, в опричнине и кровавых казнях не только бояр и детей боярских, но и членов их семей, женщин и детей. Наследник престола Иван потерял отца в три года, мать — в восемь лет (по одной из версий, княгиня Елена Глинская была отравлена по приказу бояр), после чего остался круглым сиротой без домашней заботы, любви и внимания.
Духовное завещание Василия Ивановича не сохранилось, что дало повод ко многим догадкам. Издавна, со времен М. М. Щербатова и Н. М. Карамзина, в исторической литературе утвердилось мнение, что перед смертью Василий III назначил соправительницей трехлетнему сыну Ивану IV жену Елену Глинскую. В дальнейшем в науке возникла дискуссия о составе Регентского совета при малолетнем Иване IV. Обзор различных мнений ученых относительно последней воли умирающего государя подробно разобран в публикации В. В. Шапошника и монографии М. М. Крома [1, с. 95-99; 2, с. 56-65], поэтому я не буду на этом подробно останавливаться. За последние годы по проблеме завещания Василия III вышли работы В. В. Шапошника и М. М. Крома, если не считать моей небольшой студенческой статьи, опубликованной в журнале «Клио» [3, с. 21-28; 4, с. 136-152; 2, с. 31-65; 5, с. 105-107]. Рассмотрим точки зрения современных исследователей на дискуссионный вопрос о содержании духовной грамоты великого князя.
Кром подверг критике существующие в науке мнения историков относительно состава регентского совета и предложил свою точку зрения. Ученый полагает, что Василий III назначил душеприказчиками сыну «триумвират» из М. Ю. Захарьина, князя М. Л. Глинского и И. Ю. Шигоны Поджогина, которые становились «главными гарантами выполнения политической воли великого князя». Само ведение государственных дел было поручено свидетелям завещания — князьям В. В. и И. В. Шуйским, М. С. Воронцову, М. В. Тучкову, казначею П. И. Головину и дьякам М. Путятину и Ф. Мишурину [6, с. 40; 2, с. 79-82]. В связи с тем, что Кром вступил со мной в дискуссию по вопросу о завещании Василия III, перед анализом этого сложного и запутанного сюжета я считаю своим долгом ответить на его критику. Начав с замечания, что в моей статье в «Клио» отсутствует подробный историографический обзор (он вошел в мою курсовую работу), Кром затем перешел к ее критике по существу. В Постниковском летописце говорится, что во время одного из последних совещаний с боярами Василий Иванович собрал вокруг себя князей В. В. и И. В. Шуйских, М. С. Воронцова, М. Ю. Захарьина, М. В. Тучкова, князя М. Л. Глинского, казначея П. И. Головина, дьяков М. Путятина и Ф. Мишурина и «приказав им о своем сыну великом князи Иване Васильевиче и об устроении земском и како бы тии правити после его государьства» [7, с. 21]. Из текста вытекало, что именно перечисленным выше лицам было доверено управление Русским государством в период малолетства наследника престола. Кром подверг критике мой вывод о составе регентского совета следующим наблюдением: «На самом деле словечко "тии", которое читается только в издании Пост., появилось в результате ошибки публикаторов летописи, неправильно разбивших текст на слова». В сноске 166 на с. 81 исследователь вновь
отметил, что «в издании Пост. это место испорчено». В сноске 116 на с. 65 Кром пишет, что его обращение к тексту рукописи Постниковского летописца, хранящейся в Российском государственном архиве древних актов (РГАДА), показало, что «нет никаких оснований для прочтения этой фразы», которая на самом деле звучит аналогично фразе в Софийской II летописи: «приказав им о своем сыну великом князи Иване Васильевиче и об устроении земском и како быти и правити после его госу-дарьства» [2, с. 65; 8, с. 272]. Историк заканчивает свою критику в мой адрес двумя выводами: «Как видим, "наблюдение" Корзинина основывается на ошибке (или опечатке) в издании Повести по одному из списков. Пренебрежение приемами текстологического анализа приводит к подобным курьезам» [2, с. 65].
Прежде чем понять, чей это «курьез», нужно разобраться, кого ученый обвиняет в некомпетентности, недобросовестности в издании текста Постниковского летописца. Обращение к предисловию летописца демонстрирует, что он был подготовлен к печати Н. Г. Савич, сверен с подлинником Б. М. Клоссом. Редакторами 34-го тома выступили В. И. Буганов и В. И. Корецкий. Как видим, издателями и редакторами летописца выступили добросовестные и маститые исследователи. Полемический выпад в мой адрес побудил меня обратиться непосредственно к подлиннику рукописи. Пост-никовский летописец, впервые обнаруженный В. Н. Шумиловым, сообщившим о нем М. Н. Тихомирову, хранится в РГАДА в Москве в фонде 201 в рукописном собрании М. А. Оболенского. Он помещен внутри «Русской летописи с 1503 года», ед. хр. 42, на листах 27-44.1 На основании филиграни (сферы под пятиконечной звездой) издатели датировали рукопись 60-ми годами XVI в. Обычно в средневековых русских рукописях слова написаны без интервалов в одну строку, поэтому исследователи сами по смыслу разбивают текст на части. Редко, но все же встречаются интервалы между словами. В интересующем нас случае на листе 40 в конце 4-й и начале 5-й строки сверху хорошо заметен интервал между словами. Искомая часть предложения выглядит так: «и како бы тии правитипослеегогосударьства» [9, л. 40]. В подлиннике еще больше, чем в фотокопии, заметен значительный интервал между указательным местоимением, «словечком» «тии» и глаголом «правити» (править). Для доказательности моих выводов и ответа на критику Крома я привожу ниже фотокопию листа 40.
Таким образом, обращение к подлиннику рукописи опровергает замечание Крома «в пренебрежении приемами текстологического анализа» в мой адрес и обвинение в непрофессионализме в адрес издателей Постниковского летописца Савич, Клосса, Буганова и Корецкого. Искажение сведений архивного источника неприемлемо для развития исторической науки, которая стремится к истине, к воссозданию реальной действительности прошлого.
«Правильное чтение», согласно версии Крома, содержащееся в опубликованном в томе 8 Полного собрания русских летописей (ПСРЛ) списке Софийской II летописи, опровергается обращением к подлиннику — Воскресенскому списку Софийской II летописи (по водяным знакам он датируется серединой XVI в.), который хранится в Государственном историческом музее в Москве.2 Публикаторы летописи (П. Строев и издатели тома 8 ПСРЛ, скорее всего, взявшие за основу издание Строева) произвольно разбили текст по смыслу [10, с. 328; 8, с. 272]. На самом деле в рукописи
1 Приношу благодарность В. А. Кадику, любезно представившему мне рукопись для текстологического анализа.
2 Приношу благодарность А. В. Дедуку, оказавшему мне содействие в работе с рукописью.
Постниковский летописец, л. 40.
распоряжение государя передано без разбивки на части и без интервалов: «и о усър/ ении земскомъ икакобытии правити после ег(о) г(осу)д(а)рьства» [11, л. 1304].
Ответив на критику Крома, теперь следует коснуться аргументов, выдвигаемых ученым в пользу назначения опекунами М. Ю. Захарьина, князя М. Л. Глинского и И. Ю. Шигоны Поджогина. Проанализировав завещательную традицию на Руси в первой XV-XVI в., исследователь пришел к выводу о том, что свидетелями в духовных грамотах и душеприказчиками не могли быть одни и те же лица, поэтому участвовавшие при составлении духовной грамоты бояре Шуйские, Воронцов, Тучков и другие не могли быть опекунами в отличие от Захарьина, Глинского и Поджогина [2, с. 68-69]. Мнение о несовпадении либо совпадении состава свидетелей и душеприказчиков в духовной грамоте великого князя спорно. Кром не учитывает экстраординарности совещаний Василия III с боярами перед смертью и уникальности сложившейся ситуации, которая не укладывалась в формат прежних традиций и не имела прецедентов в великокняжеской семье. Наследнику престола было только три года, и отец понимал всю шаткость его положения после своей смерти. Ему нужно было подстраховать семью, сына и страну от опасностей и смуты, а он едва ли мог это сделать. Государь должен был искать опору в своем окружении, в наиболее авторитетных и доверенных людях. Что касается состава свидетелей в духовном завещании Василия III, то недавно В. В. Шапошник обратил внимание на источник, ранее не привлекавшийся исследователями. Это приложение к Новгородской IV летописи по списку Дубровского (протограф которой был составлен, по предположению О. Ю. Новиковой, в конце 40-х годов XVI в.). После родословия русских князей стоят дополнительные статьи о боярах, присутствовавших при составлении духовных завещаний великих князей Дмитрия Ивановича, его сына Василия I Дмитриевича, внука Василия II Васильевича, и, наконец, Василия III Ивановича: «В духовной грамоте государя великого князя Василья Ивановича, всеа Руси, а во иноцех нареченного Варлаама, писаны князи и бояре: князь Василей Васильевич Шуйской, да князь Иван Шуйской, да князь Борис Иванович Горбатой, Михаило Семенович Воронцов, Михайло Васильевич Тучков, Михаило Юрьев» [12, с. 5, 261]. Состав бояр-свидетелей духовных грамот великих князей московских в приложении к летописи полностью совпадает с тем, который зафиксирован духовными грамотами [13, с. 36-37, 62, 199]. Это побуждает относиться с доверием к свидетелям завещания Василия III. Как видно, последним послухом (свидетелем) стоит М. Ю. Захарьин, по версии Крома, душеприказчик-опекун, который никак не мог одновременно являться свидетелем.
Основное возражение Крому касается самого состава душеприказчиков, именно тех «бояр немногих», которым по Псковской летописи отец приказал беречь своего наследника до 15 лет [14, с. 106]. Из трех предполагаемых опекунов только один М. Ю. Захарьин был боярином. И. Ю. Шигона был не очень знатного происхождения, происходил из фамилии Зайцевых, потомков Редеги, и исполнял при Дворе должность дворецкого. Позиции князя М. Л. Глинского как опекуна были самыми слабыми. Он приехал на Русь в 1508 г., затем с 1514 г. до 1527 г. просидел в тюрьме за государственную измену (бегство в Литву) и был выпущен оттуда лишь в феврале 1527 г. в связи со свадьбой Василия III и его племянницы княгини Елены Васильевны Глинской. А. А Зимин в поздней работе сомневался в получении князем Глинским боярского чина [15, с. 142-143]. В Государевом разряде князь Глинский ни разу не упоминается с чином боярина, в январе 1533 г. на свадьбе князя Андрея Ивановича
Старицкого он также не боярин [16, с. 14, 39, 40, 41, 49, 52, 53, 75]. Об отсутствии авторитета у князя Михаила в боярской среде и какого-либо существенного влияния свидетельствуют слова великого князя Василия Ивановича к боярам, сказанные в виде просьбы или даже оправдания: «Да приказываю вам: Михайло Львович Глинский человек к нам приезжщей, и вы бы того не молвили, что он приежщей, держите его за здешнего уроженца, занеже мне он прямой слуга. И были бы есте все вопче и дела земского и сына моего берегли и делали за один» [7, с. 21; 8, с. 271].
Еще один аргумент Крома — это завещание благовещенского протопопа Василия Кузьмича, духовника Василия III. В 1531/1532 г. перед смертью протопоп Василий назначил своими душеприказчиками и приказал «душу свою и жену и сына великим господам своим князю Михаилу Львовичу Глинскому и Михаилу Юрьевичу Захарьичу, да Ивану Юрьевичу Шигоне, да дьяку Григорью Микитичу Меньшому Путятину да Русину Ивановичу [Семенову. — А. К.] во всем» [17, л. 3]. Несмотря на близость состава душеприказчиков протопопа Василия к участникам предсмертных совещаний Василия III это не может быть весомым аргументом в пользу триумвирата, поскольку завещание было составлено за несколько лет до смерти великого князя, а состав записанных в него «господ» косвенно говорит только о близости этих лиц к великокняжеской семье. О благоволении государя к князю М. Л. Глинскому и И. Ю. Шигоне хорошо знал и осведомитель Иван Яганов, написавший челобитную и запись на имя наследника Ивана IV после 11 декабря 1533 г. до августа 1534 г. [18, с. 22-24].
В подтверждение своей точки зрения о триумвирате князя Глинского, Захарьина и Шигоны Кром приводит данные иностранных источников, в первую очередь письмо Марцина Зборовского, старосты одоланского и шидловского, великому князю литовскому Сигизмунду I от 10 января 1534 г. и письмо от 15 января 1534 г. Николая Нип-шица герцогу Альбрехту о двух либо о трех опекунах, назначенных великим князем до совершеннолетия своего сына [2, с. 71-79]. Далее эти слухи, как показано Кромом, попадают на страницы Хроники придворного историографа Сигизмунда I Б. Ваповского и в «Записки о московитских делах» С. Герберштейна. Читая переписку, которая велась в Великом княжестве Литовском после смерти московского великого князя, невольно становишься наблюдателем того, как одни слухи превращаются в источник других слухов. Можно даже попытаться понять механизмы создания и распространения слухов. Но отыскать в слухах правду, на мой взгляд, необычайно трудно. Попытка Крома найти источник информации виленского епископа князя Яна и канцлера Ольбрахта, главных информаторов Николая Нипшица, в лице князя Д. Ф. Бельского и М. Ю. Захарьина, с которыми имели место переговоры литовского гонца 18-21 декабря 1533 г., представляется спорной и недостаточно убедительной. Князь Д. Ф. Бельский в совещаниях у постели умирающего государя с другими боярами не участвовал, если не считать расширенных заседаний. Приказание боярам Василием III своих «сестричи-чев» князя Д. Ф. Бельского с братией, как доказал Р. Г. Скрынников, является поздней и тенденциозной вставкой в Новгородскую IV летопись по списку Дубровского [12, с. 228; 19, с. 83]. Как и Глинский, князь Бельский был выходцем из Великого княжества Литовского и, несмотря на свою родовитость, происхождение от великого князя Литовского Гедимина, не пользовался большим доверием в московской правящей элите. Предположение о том, что князь Д. Ф. Бельский и М. Ю. Захарьин выдали государственную тайну литовскому посланнику Ю. Клинскому, когда тот находился 18 декабря 1534 г. на приеме у князя Д. Ф. Бельского, кажется очень сомнительным.
В Великое княжество Литовское попадали самые разнообразные слухи о положении дел в Московии, о тех, в чьих руках находится власть. Говорили и о фигуре князя Д. Ф. Бельского и о князе И. Ф. Овчине Телепневе. В донесении польскому правительству польский жолнер Войтех, бежавший из Москвы в Литву 2 июля 1534 г., писал, что Русским государством управляют князь В. В. Шуйский, М. В. Тучков, М. Ю. Захарьин и И. Ю. Шигона. Про князя М. Л. Глинского сообщалось, что он находится при боярах-правителях, но не имеет никакого влияния [20, с. 330; 2, с. 103]. Слухи есть слухи, и вряд ли им можно доверять.
В. В. Шапошник рассмотрел не только проблему состава Регентского совета в отечественной историографии, но и источники по изучению этого вопроса и высказал ряд интересных и свежих наблюдений. По мнению ученого, опекунами над малолетним сыном Иваном государь назначил свидетелей, упомянутых в его духовной грамоте, князей В. И. и И. В. Шуйских, князя Б. И. Горбатого, М. С. Воронцова, М. В. Тучкова, М. Ю. Захарьина. «Эти шесть бояр, скорее всего, были свидетелями последней воли государя, наиболее близкими к Василию Ивановичу членами боярской думы и, вероятно, наиболее влиятельными лицами в правящей верхушке Русского государства» — считает исследователь. Что касается князя М. Л. Глинского, М. Ю. Захарьина и дворецкого И. Ю. Шигоны Поджогина, то, по мнению Шапошника, «Василий Иванович сделал их опекунами именно великокняжеской семьи, защитниками и выразителями интересов Елены и Ивана Васильевича» [3, с. 23, 26]. Мнение о назначении опекунами свидетелей духовной грамоты очень любопытно, однако есть одно «но», касающееся князя Б. И. Горбатого, который не входил в число советников, обсуждавших с великим князем наиболее важные дела. Князь Горбатый присутствовал на расширенных совещаниях со всей Боярской думой. Его запись среди свидетелей может говорить о другом: о могуществе старших бояр Думы князей Шуйских, под влиянием которых их родственник попал в число свидетелей духовной грамоты. Но свидетель духовной грамоты — это не обязательно опекун.
На мой взгляд, разгадка последних распоряжений великого князя Василия Ивановича содержится не в польско-литовских документах, наполненных до краев слухами, а в русских источниках, а точнее в Повести о болезни и смерти Василия III, протограф которой в наиболее полном виде сохранился в Софийской II летописи и Постниковском летописце. Можно спорить о том, кто был автором Повести, дьяк Постник Губин Моклоков (мнение М. Н. Тихомирова, Р. Г. Скрынникова), Мисаил Сукин (точка зрения С. А. Морозова), М. Ю. Захарьин (Х. Рюс). Им мог быть и протопоп Благовещенского собора Алексей, неотлучно находившийся при Василии Ивановиче. Ясно одно — Повесть написана со слов очевидца либо самим очевидцем тех событий, лицом, очень близким к государю. Ключ к раскрытию тайны последней воли смертельно больного правителя, возможно, скрыт в составе советников на совещаниях с ним и в сущности обсуждаемых вопросов. В летописи читаем, что первое заседание произошло на Волоке Ламском в день, когда Василий III тяжело заболел (в начале ноября 1533 г.). После того как стряпчий Я. И. Мансуров и дьяк М. Путятин привезли из Москвы духовные грамоты (Ивана III и Василия III), великий князь призвал к себе:
Дворецкого И. Ю. Шигону и дьяка М. Путятина. «И нача мыслити князь великий кого пустить
в ту думу и приказати свой государев приказ» [7, с. 18; 8, с. 268].
Правитель зовет к себе самых доверенных лиц, в присутствии которых он уничтожил привезенную ими свою предыдущую духовную грамоту. Затем великий князь посылает в столицу за М. Ю. Захарьиным, который так же, как Шигона и Путятин, входил в круг его фаворитов. Михаил Юрьевич попадает на следующее заседание бояр на Волоке Ламском, где собрались:
«И учал мыслити князь великий как ему ехати к Москве» [7, с. 19; 8, с. 268].
Князья Д. Ф. Бельский, И. В. Шуйский и М. Л. Глинский, М. Ю. Захарьин, дворецкие князь И. И. Кубенский, И. Ю. Шигона, дьяки М. Путятин, Е. Цыплятев, А. Курицын, Т. Раков.
Обсуждаемый вопрос не касался духовной грамоты. Для нас второе заседание менее важно, чем первое. Из Волока Ламского Василий III приезжает в Москву. В столице имело место новое совещание, в котором участвуют:
Князь В. В. Шуйский, М. Ю. Захарьин, М. С. Воронцов, казначей П. И. Головин, дворецкий И. Ю. Шигона, дьяки М. Путятин и Ф. Мишурин.
«И начат князь великий говорити о своем сыну о князе Иване и о своем великом княжении и о своей духовной грамоте... и как строитися царству после его. И тогда князь великий приказа писати духовную грамоту дьяком своим.» [7, с. 20; 8, с. 270].
Государь приказывает начать писать духовную грамоту. Это одно из ключевых совещаний. Заметно, что на нем присутствуют не все члены Боярской думы, а лишь избранные. Почти сразу великий князь решает расширить первоначальный состав Совета. Теперь в него вошли:
Князья В. В. и И. В. Шуйские, М. Ю. Захарьин, М. С. Воронцов, М. В. Тучков, князь М. Л. Глинский, казначей П. И. Головин, дворецкий И. Ю. Шигона, дьяки М. Путятин и Ф. Мишурин.
«И нача же князь велики думати с теми же бояры и приказывати о своем сыну великом князе Иване и о великой княгине Елене и о своем сыну князи Юрьи Васильевичи и о своей духовной грамоте» [7, с. 20; 8, с. 270].
Выше перечислены все советники, с которыми смертельно больной великий князь обсуждал и писал духовную грамоту. Заметно, что число вопросов на IV совещании по сравнению с III увеличилось: речь шла не только о наследнике Иване, но и о его брате Юрии и жене Елене. Фактически решались все главные вопросы устройства государства. Следовательно, и участники совета были наделены Василием III чрезвычайными полномочиями. Это наиболее вероятный состав Опекунского совета. В пользу этого мнения также свидетельствуют фразы: «приказа писати духовную грамоту», «приказывати о своем сыну великом князе Иване», «как строитися царству после его». После начала работы над духовной у постели государя собрались:
Митрополит Даниил,
братья Юрий и Андрей Ивановичи,
все бояре (члены Боярской думы), которые были
в Москве [князья В. В. и И. В. Шуйские,
князь Д. Ф. Бельский, князья
М. В. и И. Б. Горбатые, М. С. Воронцов,
М. В. Тучков, В. Г. и И. Г. Морозовы,
М. Ю. Захарьин] [21, с. 52-53; 3, с. 24]
и князь М. Л. Глинский.
Василий III «приказывает» сына митрополиту, провозглашает сына Ивана великим князем, призывает братьев не нарушать крестоцеловальной записи, приказывает боярам и княжатам служить наследнику престола верой и правдой [7, с. 20; 8, с. 270-271].
Важность данного совещания заключается в том, что на нем великий князь в присутствии митрополита, родных братьев, членов Боярской думы провозгласил сына своим наследником: «И даю ему свое государство, которым мене благословил отец мой государь князь велики Иван Васильевич всея Руси». Вскоре Василий Иванович отпустил митрополита и братьев. Возле него остались:
Князья Д. Ф., И. Ф., С. Ф. Бельские, князья И. В. и В. В. Шуйские, князья М. В. и Б. И. Горбатые, В. Г. и И. Г. Морозовы, И. В. Тучков, князь М. Л. Глинский.
Великий князь приказал, чтобы его сын «учинився на государстве государем, была бы в земле правда и в вас бы розни не было» [7, с. 20-21; 8, с. 271].
Василий III «приказывает» боярам князя М. Л. Глинского, поскольку тот не входил в Боярскую думу. Государь заранее оговаривает особый статус князя Михаила: личная безопасность сыновей и жены. Это главный вопрос данного совещания.
Вскоре государь окончательно занемог. Однако, причастившись, он вновь призвал к себе бояр. Мы видим, насколько серьезно волновала Василия Ивановича судьба престола после его кончины. Советники долго с трех до семи часов вечера слушали последнюю волю властного правителя:
Князья В. В. и И. В. Шуйские, М. С. Воронцов, М. Ю. Захарьин, М. В. Тучков, князь М. Л. Глинский, И. Ю. Шигона, П. И. Головин, дьяки М. Путятин и Ф. Мишурин.
«И приказав им о своем сыну великом князе Иване Васильевиче, и о устроенье земском, и како бы тии правити после его государьства» [9, л. 40].
Бросается в глаза присутствие в числе призванных бояр не только князя М. Л. Глинского, но и дворецкого И. Ю. Шигоны, казначея П. И. Головина и двух дьяков, которым государь приказал править после его смерти («како бы тии правити после его государства»). Перед нами, по существу, боярская комиссия, обладающая правительственными функциями для решения государственных дел особой важности, или Опекунский совет. Его участники — это те же самые лица, которые присутствовали при обсуждении и написании духовной великого князя (на IV совещании). На данном заседании, возможно, составление духовной грамоты было завершено.
Наконец, непосредственно перед смертью Василий III пригласил к себе:
М. Ю. Захарьина, князя М. Л. Глинского, И. Ю. Шигону.
«И приказав о своей великой княгине Елене и како ей без него быти и как к ней бояром ходити. И обо всём им приказа, как без него царству строитись» [7, с. 21; 8, с. 272].
На этом совете присутствовали самые близкие к великому князю люди, его фавориты. И. Ю. Шигона в ноябре 1525 г. уже выполнял деликатную миссию Василия Ивановича, принудив его первую супругу Соломонию Сабурову постричься в монахини и даже ударил ее плетью за непослушание [22, с. 87]. На заключительном совещании фавориты и близкий к великокняжеской семье князь Глинский обсуждали весьма щекотливый вопрос: о взаимоотношениях Елены Глинской с боярами. Скорее всего, подразумевались личные доклады бояр-опекунов княгине о положении дел в стране и выслушивание ее мнения по особенно важным вопросам внутренней и внешней политики. Великая княгиня Елена обладала влиянием в стране (как мать наследника престола), но оно было несоизмеримо с тем, которое она могла получить, если бы стала правительницей. Однако супруг отвел Глинской скромную роль: «Бла-
гослови есми своего Ивана государством, великим княжением, а тобе есми написал в духовной своей грамоте, как в прежних духовных грамотах, отец наших и прародителей по достоянию, как прежним великим княгиня». По меткому замечанию Р. Г. Скрынникова, «вдовы московских государей "по достоянию" получали вдовий прожиточный удел, но их никогда не назначали правительницами» [19, с. 82].
На первом месте по влиянию и значению в Опекунском совете стояли князья Шуйские. Суздальские князья образовывали две ветви — старшие, Шуйские, шедшие от князя Василия Кирдяпы, и младшие, Горбатые, ведущие родословие от князя Семена Дмитриевича [15, с. 67]. В изучаемое время в Боярскую думу входило четверо представителей от суздальских князей: князья В. В. и И. В. Шуйские, М. В. и Б. И. Горбатые [21, с. 53]. В правление Василия III князья Шуйские и Горбатые, занимая военные посты, возглавляя дипломатические комиссии, служили прочной опорой Московскому правящему дому. Несомненно, Василий III доверял Василию и Ивану Шуйским и не раз убеждался в их преданности. Высокое положение при Дворе, активная полководческая деятельность, родовитость внушали к ним страх и уважение со стороны московского боярства. Поэтому авторитет братьев Шуйских в Опекунском совете был непререкаем. Князья Горбатые не оказались в Совете, видимо, потому, что были из младшей ветви рода. Имело место и численное превосходство князей Шуйских среди опекунов. Государь не хотел допустить их чрезмерного усиления. Основная мысль великого князя в отношении Опекунского совета заключалась в сохранении порядка в стране, в поддержании равновесия сил до совершеннолетия наследника. Кроме суздальских князей в Совет вошли три представителя московской нетитулованной аристократии: М. Ю. Захарьин, М. С. Воронцов и М. В. Тучков. К этому списку можно добавить казначея П. И. Головина (происходившего из рода Ховриных, выехавших на Русь из Крыма в начале XV в.) и тверского дворецкого И. Ю. Шигону Поджогина (из младших ветвей старинного рода Редеги).
Опекунский совет представлял как бы верхушку Боярской думы, в которую к декабрю 1533 г. входило одиннадцать бояр: князья В. В. и И. В. Шуйские, М. В. и Б. И. Горбатые, князь Д. Ф, Бельский, князь А. А. Ростовский, В. Г. и И. Г. Морозовы, М. В. Тучков, М. Ю. Захарьин, М. С. Воронцов и двое окольничих — И. В. Ляц-кий и Я. Г. Морозов [15, с. 289]. В Совет попало пятеро из одиннадцати бояр Думы, что вполне совпадает с «боярами немногими» Псковской летописи.
Василий III не поручил опеку над малолетним сыном всей Боярской думе, вероятно, из-за ее многочисленности. Он выделил отдельную комиссию (с казначеем, дворецким, дьяками) из состава Думы как раз для выполнения столь важного государственного дела. Он наделил ее особыми полномочиями и поставил во главе нее представителей суздальских князей, потомков великого князя Владимирского Всеволода Большое Гнездо, потому что именно они в силу своего происхождения и родовитости пользовались наибольшим авторитетом в боярской среде. Термин «Регентский совет» (или «Опекунский совет») — условный, поскольку возник в историографии и нигде в источниках не встречается, впрочем, как и термины «Боярская дума», «Земские соборы». Опекунский совет фактически выполнял правительственные функции в связи с малолетством и недееспособностью наследника престола.
М. М. Кром полагает, что никакие устные указания о составе Опекунского совета, высказанные умирающим Василием III доверенным лицам и боярам, очевидно, не попали и не могли попасть в его духовное завещание: «Особые властные полно-
мочия душеприказчиков, судя по всему, не были внесены в духовную грамоту Василия III, а, как предполагал еще А. А. Зимин, составили предмет устных распоряжений великого князя» [2, с. 71, 82]. Сама традиция великокняжеских завещаний и отсутствие прецедентов Опекунских советов в предшествующий период русской истории как будто бы говорят в пользу этого мнения. Но В. В. Шапошник обратил внимание на документ, составленный около 1562 г., где царь Иван IV Васильевич упоминает о назначении им опекунов или регентов. Наследнику Ивану Ивановичу в то время было около восьми лет. Для безопасности престола на случай внезапной его смерти Иван Грозный учредил Регентский совет, куда включил князя И. Ф. Мстиславского, В. М. Юрьева, И. П. Яковлева, Ф. И. Умного Колычева, князей А. П. Телятевского и П. И. Горенского, Д. Р. Юрьева, дьяка А. Васильева [3, с. 26]. В записи на верность наследнику Ивану опекуны указали: «Государь наш царь и великий князь написал нас в своей душевной грамоте», и «как в твоей государя нашего душевной грамоте писано, и как писано в розрядной грамоте твоей государя нашего о разряде, и по тому нам правити в правду безо всякие хитрости по сему крестному целованию». Под присягой стоят их подписи [23, с. 474-475]. Следовательно, в истории имел место случай, правда, после смерти Василия III, назначения при малолетнем наследнике Опекунского совета.
Подводя итоги, следует подчеркнуть, что без обнаружения новых источников секрет завещания Василия III вряд ли когда-нибудь будет раскрыт. И пока ученым остается только гадать, спорить и полемизировать о тайных совещаниях бояр у постели умирающего великого князя и о содержании его исчезнувшей либо уничтоженной духовной грамоты.
Источники и литература
1. Шапошник В. В. Вопрос о составе Регентского совета по завещанию Василия III в исторической литературе // Мавродинские чтения-2008. Материалы Всероссийской научной конференции, посвященной 100-летию со дня рождения проф. В. В. Мавродина. СПб.: Изд-во СПбГУ 2008. С. 95-99.
2. Кром М. М. «Вдовствующее царство»: политический кризис в России 30-40-х гг. XVI века. М.: Новое литературное обозрение, 2010. 888 с.
3. Шапошник В. В. К вопросу о завещании Василия III // Вестн. С.-Петерб. ун-та. Сер. 2. 2009. Вып. 2. С. 21-28.
4. Шапошник В. В. Состав регентского совета по завещанию Василия III (источники) // Проблемы исторического регионоведения. Сб. научн. трудов. Вып. 2. СПб.: Скифия-принт, 2009. С. 136-152.
5. Корзинин А. Л. Регентский совет при малолетнем Иване Грозном // Клио. 1999. № 3(9). С. 105107.
6. Кром М. М. Судьба Регентского Совета при малолетнем Иване IV // Отечественная история. М.: Наука, 1996. № 5. С. 37-47.
7. Полное собрание русских летописей (ПСРЛ). Т. 34. М.: Наука, 1978. 271 с.
8. ПСРЛ. Т. 6. СПб.: Типогр. Э. Праца, 1853. 360 с.
9. Российский государственный архив древних актов (РГАДА). Ф. 201. Д. 42.
10. Софийский временник / издал П. Строев. М.: Типогр. С. Селивановского, Ч. 2. 1821. 360 с.
11. Государственный исторический музей (ГИМ). Ф. Воскресенское собрание (бумажное). № 154 б.
12. ПСРЛ. Т. 43. М.: Языки славянской культуры, 2004. 367 с.
13. Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV-XVI вв. М.; Л.: АН СССР, 1950. 586 с.
14. Псковские летописи. Т. V, вып. 1. М.: Языки славянской культуры, 2003. 146 с.
15. Зимин А. А. Формирование боярской аристократии в России во второй половине XV — первой трети XVI в. М.: Наука, 1988. 348 с.
16. Разрядная книга 1475-1598 гг. М.: Наука, 1966. 614 с.
17. Отдел рукописей Российской государственной библиотеки (ОР РГБ). Ф. 303/1 (Грамоты). Д. 281.
18. Кром М. М. Челобитная и «запись» Ивана Яганова // Русский дипломатарий. Вып. 6. М.: Древлехранилище, 2000. С. 17-24.
19. Скрынников Р. Г. Царство террора. СПб.: Наука, 1992. 571 с.
20. Акты, относящиеся к истории Западной России. Т. 2. СПб.: Типогр. II Отделения С. Е. И. В. Канцелярии, 1846. 405 с.
21. Зимин А. А. Состав Боярской думы в ХУ-ХУ! веках // Археографический ежегодник за 1957 г. М..: АН СССР, 1958. С. 41-57.
22. Герберштейн С. Записки о Московии. М.: Изд-во МГУ, 1988. 430 с.
23. Собрание государственных грамот и договоров. Т. I. СПб.; М.: Типогр. Н. С. Всеволожского, 1813. 643 с.
Статья поступила в редакцию 1 декабря 2013 г.
