CC BY
124
К ВОПРОСУ ОБ ИСПОЛЬЗОВАНИИ МАТЕРИАЛОВ СЛЕДСТВЕННЫХ ДЕЛ ПОЛИТИЧЕСКИХ ПРОЦЕССОВ 20-30-х гг. В КАЧЕСТВЕ ИСТОРИЧЕСКИХ ИСТОЧНИКОВ
А.В. Луцишин
Аннотация. Важная задача сегодня - изучение угроз сталинизму со стороны различных политических сил. Предметом статьи является попытка прояснить вопрос о степени допустимости использования архивных материалов следственных дел ОГПУ-НКВД рубежа 20-30-х гг. ХХ века в качестве полноценных исторических источников. Историк вправе добросовестно использовать архивно-следственные материалы ОГПУ-НКВД. Следует по-разному относиться к текстам протоколов допросов образца 1937-1938 гг. и материалам 20-х - начала 30-х гг., например, дела Трудовой крестьянской партии. Они являются важными историческими источниками и при беспристрастном их анализе позволяют существенно изменить исторические оценки и подходы по целому ряду сюжетов социально-экономической и общественно-политической истории сталинской эпохи.
Ключевые слова: сталинизм, Трудовая Крестьянская партия, протоколы допросов, материалы следственных дел, политические репрессии.
234
Summary. An actual problem today - studying the threats to the stalinism from outside various political forces. The subject of the article is an attempt to answer a question about the degree of an admissibility of the use archival materials of investigatory affairs OGPU-NKVD of the 20th-30th (of the XX century) as high-grade historical sources. The historian has the right to use honestly the archival investigatory materials OGPU-NKVD. It is necessary to concern the texts of the interrogations' reports of the 1937-1938 and the materials of the 20th and the beginning of the 30th differently, for example, the Labour peasants party 's affairs. They are important historical sources and at their impartial analysis allow to change essentially historical estimations and approaches on the variety of plots of social, economic and political history of Stalin's epoch.
Keywords: the stalinism, the Labour Peasants party, the reports of the interrogations, the materials of the investigatory affairs, the political reprisals.
Перипетии социально-политичес- ческого игрока на ристалище «средне-кой борьбы и процессы экономи- вековья ХХ века», по-прежнему остают-ческого развития, имевшие место в Со- ся в центре внимания специалистов и ветском государстве и обществе в 20- рядовых любителей истории. Свиде-30-е гг. прошлого века, равно как и лич- тельство тому — многочисленные но-ность И.В. Сталина, главного полити- вейшие работы отечественных и зару-
бежных историков и публицистов, обрушившие на сознание обывателя, студента и школьника многообразие концепций, гипотез и версий становления и укрепления сталинизма [1]. Примечательно, что после десятилетий господства известной идеологической доктрины, нетерпимой к иным взглядам в освещении сложнейших и многообразных сюжетов новейшей отечественной истории, после вакханалии псевдодемократического, предельно политически ангажированного и зачастую поверхностно-деструктивного подхода, с легкостью менявшего оценки тех или иных фактов, личностей, процессов с плюса на минус и наоборот, приходит время более тщательного, источникоемкого и вдумчивого анализа эпохи, сколь героической, столь и трагически-жестокой.
Современные работы при всем разнообразии схожи в одном — они все дальше отходят от представлений о сущности сталинизма как порождения па-раноико-деспотического характера Вождя и описания сталинских репрессий как процесса безостановочного раскручивания маховика репрессий безотносительно как внутриполитической, так и внешнеполитической ситуации в стране. Очевидно, что период 20—30 гг. в действительности был временем острейшего политического противоборства. Оно протекало не только внутри большевистской партии. В нем в той или иной мере принимали участие самые различные силы, группировавшиеся как вокруг остававшихся в СССР полулегальных и нелегальных общественно-политических организаций разной степени оформленности, так и вокруг эмигрантских центров и союзов. Сталинскому руководству постоянно приходилось отвечать на вызовы времени и общества. Так, Д. Ширер применил для
характеристики сталинской власти термин «осажденное государство» [2, 113]. А Р. Маннинг писал о сталинской власти: «Мы видим правительство в основе своей более человечное, более зависимое от событий, находящихся вне его контроля (как, например, неурожаи), и более уязвимое от превратностей общественного мнения, чем кто-либо из нас мог до того себе представить»[3, 61].
На этой почве отдельные отечественные историки, к примеру И.В. Павлова, полагают, что западные историки-ревизионисты (Ш. Фицпатрик, Дж. Гетти, Х. Куромия, Р. Мэннинг и др.) отстаивают тезис о слабости сталинской власти, объективно оказываясь ее апологетами [4, 113]. Нам же представляется целесообразным перенести дискуссию с вопроса о силе и слабости сталинской власти (как ввиду относительности данных эпитетов, так и из-за ее эволюции) в плоскость изучения более или менее реальных угроз для укрепления сталинизма со стороны различных социальных слоев и оппозиционных партийных и внепартийных групп и организаций. Решающим фактором, позволяющим прийти к более-менее взвешенным и обоснованным оценкам на основе подлинно научного анализа, на наш взгляд, является расширение источниковой базы исследований, посвященных социально-политической и народно-хозяйственной ситуации в СССР 20-30-х гг. В этой связи перед исследователями в полный рост встает проблема корректного использования архивных материалов следственных дел ВЧК— ОГПУ-НКВД.
Предметом настоящей статьи является попытка прояснить вопрос о степени допустимости использования архивных материалов следственных дел ОГПУ-НКВД рубежа 20-30-х гг. ХХ века
235
ВЕК
236
в качестве полноценных исторических источников.
Та же И.В. Павлова, с одной стороны, упрекает западных историков в «излишней доверчивости... к официальным документам сталинской эпохи», а с другой, утверждает: «обнаруживается парадоксальный факт, что наиболее фальсифицированными документами сталинского времени оказались самые недоступные из них — материалы архивно-следственных дел, сосредоточенные в архивах КГБ», подчеркивая «фундаментальное значение нравственного императива в историческом анализе идеократии»[5, 8, 15]. Аналогичной позиции придерживался В.В. Поликарпов. Материалы допросов ВЧК-ОГПУ-НКВД, в сравнении с аналогичными документами предыдущих эпох, по его мнению, «источник принципиально иного качества: в нем фиксируются не тенденциозно препарированные показания и свидетельства, а полностью сфабрикованные — в соответствии с заранее выработанным сценарием — измышления: тенденция не лежит на поверхности. Такие документы заговорят всерьез тогда, когда окажется доступным для исследования не только конечный результат костоломной работы, но и задачи, поставленные авторами инсценировки, когда архивы ОГПУ-НКВД откроются для нормальной исследовательской деятельности, не исключая материалов оперативного планирования, внутренней переписки, денежной отчетности и т. д.»[6, 14]. Бесспорно, открытие для исследователей подобных материалов архивов ОГПУ-НКВД позволят уточнить и выкристаллизовать выводы и оценки, но значит ли это, что нельзя приблизиться к исторической истине, используя, например, материалы допросов подследственных по делам
20-30-х гг.? Может ли добросовестный историк оперировать «заведомо сфабрикованными следственными «делами», по которым выносились бессудные приговоры ни в чем не повинным людям, принуждаемым незаконными средствами к самооговору»[7, 363]?
Рассмотрим некоторые аргументы противников привлечения протоколов допросов и подобных документов в качестве исторического источника. Обычно, отмечая общие черты таких политических процессов конца 20-х — начала 30-х гг., как дело правоведов, Шахтинское дело, дело Промышленной партии, Академическое дело, дело Трудовой крестьянской партии (ТКП), указывают, что объекты преследования — крупные и авторитетные представители беспартийной интеллигенции — работали в советских государственных учреждениях и, как правило, стремились интегрироваться в систему. Заметим лишь, что люди, оказавшиеся в застенках ОГПУ-НКВД, не являлись членами ВКП(б), т.е. действительно были беспартийными, но не были исключительно людьми науки, далекими от политики, так как, за редким исключением, имели довольно богатый опыт политической деятельности, в основном, антигосударственной, да и антибольшевистской. Достаточно вспомнить перипетии судеб профессоров-аграрников Н.Д. Кондратьева и А.В. Чаянова. Априори исключать возможность наличия реальной политической игры с их стороны, только потому, что они были видными учеными и сотрудниками советских государственных и хозяйственных органов не следует.
Серьезнее следующий аргумент: «следственные дела проводились с вопиющими нарушениями элементарных процессуальных норм». Б.В. Ананьич и
В.М. Панеях, анализируя Академическое дело, отмечают различные формы психологического и физического воздействия (ночные допросы, допросы не под протоколы, их составление «задним числом» и т.п.), но ссылаются при этом на А. Борщаговского, изучавшего дело Еврейского антифашистского комитета [8, 338]. Думается, нет нужды лишний раз говорить о систематических нарушениях даже советской социалистической законности при подготовке и проведении политических процессов этой поры, не говоря уже об актуальной теме прав и свобод человека. Однако вопрос о мерах и степени морального и, в особенности, физического воздействия на подследственных требует, на наш взгляд, дополнительного изучения. Нет и не может быть полной убежденности в том, что дела второй половины 30-х— начала 50-х гг. и вышеуказанные дела проводились абсолютно идентичными методами, как по причине заметных кадровых изменений в органах государственной безопасности в годы «ежовщи-ны» и «бериевщины», так и в силу неуклонно растущих со временем возможностей Сталина и его политического окружения напрямую влиять на деятельность ОГПУ-НКВД. Очевидно, что не стоит ставить знак равенства, и даже тождества, между судами над лидерами внутрипартийной оппозиции 1936-1938 гг. и, к примеру, делом ЦК Трудовой крестьянской партий, как нельзя закрывать глаза на различия между политическими делами начала 30-х гг. и, допустим, судебным процессом 1922 г. над членами ЦК ПСР. К слову, в своей монографии К.Н. Морозов не раз обращался к текстологическому анализу протоколов допросов обвиняемых, отнюдь не считая, что они, дескать, целиком фальсифицированы [9].
Немалую роль в анализе материалов следственных дел играет личность следователя, зловещего соавтора текста протокола. Как справедливо писал Ю.М. Лотман: «Текст всегда кем-то и с какой-то целью создан. События предстают в нем в зашифрованном виде. Историку предстоит, прежде всего, выступить в роли дешифровщика. Факт для него не исходная точка, а результат трудных усилий. Он сам создает факты, стремясь извлечь из текста вытекающую реальность, из рассказа о событии — собы-тие»[10, 301-302]. При работе с показаниями подследственных следует иметь в виду, что авторов текста здесь, как минимум, два — допрашиваемый и следователь. Поэтому существенным является учет таких факторов, как опыт следователя, его верность генеральной линии партии, его общий интеллектуальный и образовательный уровень, позволяющие или, наоборот, препятствующие «работать на уровне» с теми обвиняемыми, которые, безусловно, входили в российскую, а порой и мировую интеллектуальную элиту. Вспомним, в этой связи, небезызвестного Я.С. Агранова (Сорензона), прошедшего путь от особоуполномоченного особотдела ВЧК в мае 1919 г. до первого заместителя наркома внутренних дел СССР в 1934 — апреле 1937 гг. Несмотря на образование в четыре класса и эсеровское прошлое, Я. Агранов сыграл видную роль в деле подготовки открытых и закрытых (как по делу ЦК ТКП) политических процессов. Оставаясь палачом, он в большей степени являлся следователем-интеллектуалом, чем топорным «вышибалой» нужных показаний. Н.С. Хрущев отмечал: «Яков Агранов — замечательный человек, твердый чекист. Честный спокойный умный человек. Мне он очень нравился. Это действительно был сле-
237
238
дователь! Он и голоса не повышал при разговорах, а не то чтобы применять пытки. Арестовали и его и тоже казнили» [11, 68].
Таким образом, очевидно, что имеет смысл по-разному относиться к текстам протоколов допросов образца 19371938 гг. и тем материалам, которые обнаружены в делах 20-х — начала 30-х гг., в частности, дела ЦК ТКП. Вообще, стоит согласиться с Б.В. Ананьичем и В.М. Панеях, делающими акцент на большое количество фальсификаций в архивных материалах ОГПУ-НКВД но, тем не менее, признающими: «Это не может быть основанием для отказа от публикации следственных «дел» подобного рода. Не следовать слепо логике их организаторов и исполнителей, а возможно точно установить цели и методы фабрикации следственных материалов, степень их полноты, предысторию самого «дела», границы допустимого его использования — в этом и состоит научный и нравственный долг издателей» [12, 348]. Можно привести немало примеров корректного, с нашей точки зрения, использования архивных материалов следственных дел ВЧК — ОГПУ-НКВД. К примеру, И.Н. Кузнецов, исследуя судьбу замечательного крестьянского поэта Н.А. Клюева, приводит отрывок из протокола его допроса в ОГПУ от 15 февраля 1934 г., в котором сквозь шелуху коммунистических ярлыков и эпитетов, явно добавленных оперуполномоченным, прорывается живое слово поэта: «Практически все мероприятия, осуществляющие эту политику, я рассматриваю как насилие государства над народом, истекающим кровью и огненной болью» или «Мой взгляд, что Октябрьская революция повергла страну в пучину страданий и бедствий и сделала ее самой несчастной в мире. Более отчетли-
во и конкретно я выразил эту мысль в стихотворении о Беломоро-Балтийском канале, в котором я говорю: То Беломорский смерть-канал, его Акимушка копал, с Ветлуги Пров да тетка Фек-ла»[13, 190-191].
К.Н. Морозов активно привлекает материалы предварительного следствия по делу ЦК партии эсеров 1922 г. для анализа противоборства осужденных лидеров социалистов-революционеров и организаторов процесса по этому делу и приходит к выводу: «Вопрос об искусственности обвинительного материала сложен и неоднозначен. Большинство фактов, которые вменялись в вину эсерам, были не вымышленными, а просто крайне тенденциозно интерпретированными. Вместе с тем некоторые из них, представлявшие большевистские обвинения, по-видимому, были не просто тенденциозно изложены, но и прямо сфальсифицированы»[14, 186]. И в отношении процессов рубежа 20-30-х гг. появляются схожие оценки. В этой связи стоит обратить внимание на работы Э.М. Щагина, А.В. Шубина, А.А. Куре-нышева и др. [15].
К оценке достоверности того или иного источника сталинского периода следует подходить сугубо конкретно и избирательно. В каком, допустим, документе изложены подлинные идейно-политические воззрения А.В. Чаянова, якобы безосновательно обвиненного в принадлежности к деятельности Трудовой крестьянской партии? Во введенном в научный оборот Э.М. Щагиным письме к Е.Д. Кусковой, датируемом летом 1923 г., А.В. Чаянов пишет: «Надо твердо и определенно разделить Россию и СССР... Если мы этого не сделаем, то будем выброшены и останемся навсегда в стороне от России. Нужна объективность, при которой препятствия совет-
ской власти росту народного хозяйства выявятся еще ярче, что мы и должны делать, доколе будем иметь возможность»[16, 694]. Эта переписка содержит множество других суждений, мягко говоря, выходящих за рамки поддержки Советского режима. А в начале 1930 г., чувствуя шаткость своего положения, А. Чаянов говорил: «Вообще я совершенно разделяю мысль, некогда высказанную Жоресом, о том, что революцию можно или целиком отвергнуть или принять также целиком такой, как она есть... С февраля 1918 года я связал свою жизнь с революционной реконструкцией нашего страны и, тщательно припоминая день за днем все прошедшие годы, полагаю, что ни у кого нет, и не может быть, оснований для того, чтобы отнять у меня звание советского работника безо всяких кавычек»[17, 119]. Думается, А.В. Чаянов несколько лукавил, причем по вполне понятным соображениям. Поэтому необходимо критически относиться к любым высказываниям фигурантов следственных дел, поскольку они находились в условиях несвободы, не только будучи в заключении. Словом, историку не стоит пренебрегать таким ценнейшим пластом источников, как архивно-следственные материалы ОГПУ-НКВД, не забывая обо всех трудностях, связанных с получением допуска к ним, их анализом, интерпретацией и публикацией. Не в последнюю очередь это касается дел конца 20-х — начала 30-х гг.
Показательным примером не очень пристального внимания исследователей к делу ЦК ТКП или процессу Союзного бюро меньшевиков является, к примеру, тот факт, что в монографии Й. Баберовски «Красный террор. История сталинизма» нет ни слова об этих существенных этапах развертывания сталинских репрессий. Дональд Рейфилд
в своей монографии «Сталин и его подручные», указав, что «Сталин понял, что Кондратьев не захочет «оплевать себя» и еще раз передумал» передавать дело в открытый суд», назвал Н.Д. Кондратьева «автором спорной, но до сих пор не опровергнутой теории о зависимости экономических подъемов и спадов от циклов солнечной активности», допуская очевидную путаницу[18, 184]. Отметим, что вопросу существования внутри страны (факт реальности зарубежной ТКП С.С. Маслова вряд ли может быть оспорен) Трудовой крестьянской партии уже посвящен ряд публикаций, однако темных пятен в этой политической коллизии много больше, чем ясности. Без обращения к детальному анализу, прежде всего, материалов следственного дела ЦК ТКП и сопоставления их с внешними источниками разрешить эту проблему крайне затруднительно. Тем более что никаких иных свидетельств существования ТКП, кроме показаний обвиняемых по этому делу, насколько можно судить по обвинительному заключению, следствие не представило. Только анализ показаний Н.Д. Кондратьева, А.В. Чаянова, Л.Н. Юровского, А.Н. Челинцева, Н.П. Макарова и др. представляет интерес для выявления среди диктовок следователей пласта ценной информации о реальных связях ученых-экономистов, их настроениях и практических шагах в условиях свертывания нэпа. Доступным и для исследования являются, помимо опубликованных протоколов допросов Н.Д. Кондратьева, А.В. Чаянова [19], показания восемнадцати обвиняемых из брошюры «Материалы по делу контрреволюционной «Трудовой крестьянской партии» и группировки Суханова-Громана (из материалов следственного производства ОГПУ)» [20], перечень всех допросов
239
240
Н.Д. Кондратьева с очень краткой их аннотацией, обращения лидера ТКП на имя следователей ОГПУ Я. Агранова, А. Славатинского, А. Соловьева [21]. В перечне протоколов допросов ученого упоминаются 35 данных им показаний в период с 27 июля 1930 г. до 16 марта 1931 г. [22]. Мы же имели возможность ознакомиться лишь с 18 из них, в основном датируемых июнем — сентябрем 1930 г. Примечательно, что в обвинительном заключении цитаты только из двух протоколов: от 29 июня 1930 г. и от 25 января 1931 г. [23], что косвенно подтверждает: показания обвиняемого в основной массе не укладывались в жесткую и примитивную схему контрреволюционной вредительской деятельности. Т.е. их содержание в большей степени отражало подлинные взгляды, намерения и действия идеологов крепких крестьянских хозяев. Показания большинства обвиняемых написаны непосредственно ими, о чем свидетельствуют особенности манеры и стиля. Примечательно, что последние протоколы допросов Кондратьева подписаны рядовыми следователями: Ольховским, Сидоровым, Фильченко, а ранние показания — Аграновым. Вероятно, доводка деталей уже не требовала вмешательства крупных фигур Секретного отдела ОГПУ. Допрашиваемые собственноручно редактировали текст, что подтверждается значительным количеством вставок и дописок, а также наличием прямых просьб об этом, обращенных, к примеру, Н.Д. Кондратьевым к А. Славатинскому [24]. В ряде протоколов допросов Кондратьева лишь один, от 13 августа 1930 г., написан не его рукой, а подпись лидера ТКП не похожа на подписи под другими протоколами [25]. Текст писал и не Я. Агранов — его подпись сделана другими чернилами. Вопрос о степени прессинга
со стороны работников ОГПУ остается открытым. То, что показания передают оттенки мнений допрашиваемых, некоторое несовпадение их позиций по ряду вопросов, подтверждает гипотезу, что материалы допросов не были целиком и полностью подготовлены следствием и навязаны экономистам-аграриям, а явились отражением их взглядов на конкретные факты и процессы.
В поддержку доводов о реальности ТКП и самоценности текстов протоколов допросов ее «лидеров» можно привести интереснейшие исследования Т.Н. Осташко и В.И. Бакулина [26]. В противовес позиции М.Л. Галас, писавшей: «Об отсутствии такой партии говорит и тот факт, что репрессивная кампания в отношении «периферийных членов ТКП» не получила развития. Следствие проводилось только «по делу ЦК ТКП» [27, 106], эти авторы на местном материале убедительно доказывают, что и в Западно-Сибирском крае и в Нижнем Новгороде следствие шло, но не укладывалось в схему, навязываемую центральным аппаратом госбезопасности. Причина — ограниченность уступок следствию со стороны допрашиваемых. Как видно из фрагментов допросов директора Западно-Сибирской опытной станции профессора С.С. Марковского и краевого агронома профессора И.И. Осипова, согласно версии следствия возглавлявших краевой филиал ЦК ТКП, обвиняемые так и не представили работникам ОГПУ материалы, выходящие за рамки изложения собственных взглядов, безусловно, не совпадающих с тогдашней генеральной линией партии на ускоренную коллективизацию и раскулачивание. Степень фальсификации текста допросов в данном случае представляется нам незначительной. В их показаниях речь
шла об их стремлении содействовать сравнительно безболезненной эволюции политической системы в сторону буржуазно-демократической республики: «Через посредство правых мы рассчитывали на форсированное осуществление ряда уступок. Нарождение фракций внутри партии или вне ее (раскол) неизбежно вели к ее колоссальному ослаблению ВКП(б) — как партии, правящей в СССР. Самый государственный переворот должен был быть осуществлен следующим путем: советский аппарат все более оказывается в руках тех или иных групп интеллигенции или крестьянства, объединенных платформой ТКП» [28, 168-171]. Примечательно, что уже в октябре 1931 г. ряд осужденных, в том числе С.С. Марковский и И.И. Осипов, были освобождены из-под стражи постановлением Коллегии ОГПУ, и наказание им (десять лет лагерей) было заменено условным. В. Баку-лин считает, что показания подследственных достаточно логичны, не содержат явных противоречий, комментарии и итоговые следователей аргументированы и не производят впечатления «высосанных из пальца». У него нет обоснованных оснований утверждать, что показания подследственных «выбиты» насильственным путем. Но что особенно важно, поведение и рассуждения как привлеченных к следствию лиц, так и допрашивающих их сотрудников правоохранительных органов, вполне естественно вписываются в контекст исторической эпохи, в полной мере соответствуя логике той политической борьбы, которая на рубеже 1920-1930-х гг. в различных формах, не всегда открыто, но от этого не менее ожесточенно, кипела в недрах советского общества. На сегодняшний день развитие исторического знания позволяет отказаться от квали-
фикации ТКП как «нелепой чекистской выдумки»[29, 194].
Таким образом, архивно-следственные материалы ОГПУ — НКВД по делам 20-30-х гг., в частности по делу Трудовой крестьянской партии, являются важными историческими источниками и при добросовестном беспристрастном их анализе позволяют существенно изменить исторические оценки и подходы по целому ряду сюжетов социально-экономической и общественно-политической истории сталинской эпохи.
ЛИТЕРАТУРА
1. Такер Роберт. Сталин: история и личность. — М., 2006; Хаустов В.Н.; Самуэль-сон Л. Сталин, НКВД и репрессии 19361938 гг. — М., 2009; Кип Дж; Литвин А.Л. Эпоха Иосифа Сталина в России: современная историография. — М., 2009; Мар тиросян А.Б. Сталин и репрессии 1920-х — 1930-х гг.— М., 2008; Емельянов Ю.В. 10 мифов о Сталине. — М., 2009; Прудникова Е.А; Колпакгди А.И. Двойной заговор: тайны сталинских репрессий. — М., 2009; Медведев P.A.; Медведев Ж.А. Неизвестный Сталин. — М., 2007; Леве Хайнц-Дитрих. Сталин — М., 2009; Фицпатрик Шейла. Повседневный сталинизм: соци- 241 альная история Советской России в 30-е годы: город. — М., 2008; Жуков ЮН. Иной Сталин: политические реформы в СССР в 1933-1937 гг. — М., 2008 и др.
2. Цит. по ст.: Павлова И.В. Современные западные историки о сталинской России 30-х гг. // Отечественная история. — 1998. — № 5.
3. Маннинг Р. Бельский район, 1937. — Смоленск, 1998.
4. Павлова И.В. Указ. соч.
5. Павлова И.В. Понимание сталинской эпохи и позиция историка // Вопросы истории. — 2002. — № 10.
6. Поликарпов В.В. Вступ. статья к публикации // Вопросы истории. — 1998. — № 11-12.
7. Ананьич Б.В., Панеях В.М. Академическое дело как исторический источник // Ис-
ВЕК
242
торические записки. Памяти академика Ковальченко. — 1999. — Вып. 2.
8. Там же. С. 338.
9. Морозов К.Н. Судебный процесс социалистов-революционеров и тюремное противостояние (1922-1926): этика и тактика противоборства. — М., 2005.
10. Лотман Ю.М. Внутри мыслящих миров.
— М., 1996.
11. Хрущев Н.С. Воспоминания: избранные фрагменты // Никита Хрущев; сост. А. Шевеленко. — М., 2007.
12. Ананьич Б.В., Панеях В.М. Указ соч.
13. КузнецовИ.Н. Засекреченные трагедии советской истории. — Ростов н/Д, 2008.
14. Морозов К.Н. Указ соч.
15. Щагин Э.М. Альтернативы «революции сверху» в советской деревне конца 20-х годов: суждения и реальность // Власть и общество России. ХХ век. — М. -Тамбов. Он же. Противоборство власти и оппозиции по вопросам социалистической реконструкции деревни // Российское государство и общество. ХХ век. — М., 1999. Он же. Политическая оппозиция в СССР при переходе к модернизации народного хозяйства в конце 1920-х гг. / / Историческая наука и образование на рубеже веков. — М., 2004 . Он же. Власть и ее политические конкуренты в СССР на рубеже 20-30-гг.: мифы и реальность // Состояние и проблемы развития гуманитарной науки в Центральном регионе России. Труды 3-й региональной научно-практической конференции. — Калуга, 2001. Шубин А.В. Вожди и заговорщики. — М., 2004; Он же. Великая депрессия и будущее России. — М., 2009; Куренышев А.А. Трудовая крестьянская партия в контексте политической и идеологической борьбы в СССР в 1920-е
— 1930-е годы // Забелинские чтения.
— 2004. Исторический музей — энциклопедия отечественной истории и культуры. — М., 2005.
16. Щагин Э.М. Уникальные документы нэповского времени // Щагин Э.М. Очер-
ки истории России, ее историографии и источниковедения: (конец XIX — середина XX вв.). — М., 2008.
17. Цит. по кн.: Данилов В.П. Русская революция в судьбе А.В. Чаянова / / Крес-тьяноведение. Теория. История. Современность. — М., 1996.
18. Баберовски Йорг. Красный террор: история сталинизма. — М., 2007; Рейфилд Дональд. Сталин и его подручные. — М., 2008.
19. Кондратьев Н.Д. Особое мнение. Избранные произведения в 2-х книгах. — М., 1993. Кн. Чаянов В.А., Петриков А.В. А.В. Чаянов в следствии ОГПУ по делу Трудовой Крестьянской партии (1930 — 1932 гг.) //Альманах «Сельский мир». Март 1998. — М., 1998.
20. РЦХИДНИ. Ф.17. Оп. 71 Д. 30
21. РГАЭ. Ф.731. Оп.1. Д. 77
22. РГАЭ. Ф.731. Оп.1. Д. 77. В личном фонде А.В. Чаянова РГАЭ хранятся материалы из ЦА ФСБ РФ, Д. Р-33480. гл. 2 — 5.
23. ЦА ФСБ РФ, Д. Р-33480, Л. 30, 34, 38, 47, 49, 50, 53, 57.
24. РГАЭ. Ф.769. Оп.1. Д. 24. Л.1.
25. РГАЭ. Ф.731. Оп.1. Д. 77. Л.2.
26. Осташко Т.Н. Отношения интеллигенции и власти в ходе реализации аграрной политики советского государства (1920-е — начало 1930-х гг.) // Сибирская провинция и центр: культурное взаимодействие в ХХ веке. — Новосибирск, 1997. Бакулин В.И. Нижегородская краевая организация ТКП: история возникновения и гибели // Листая истории страницы: Вятский край и вся Россия в XX веке: сборник научных статей. — Киров, 2006.
27. Галас М.Л. Разгром аграрно — экономической оппозиции в начале 1930-х годов: дело ЦК Трудовой крестьянской партии: (по материалам следствия) // Отечественная история. — 2002. — № 5.
28. Осташко Т.Н. Указ. соч.
29. Бажанов Б. Воспоминания бывшего секретаря Сталина. — Париж, 1980. ■
