CC BY
99
УДК 81.33 М. А.Викулина
доцент кафедры лингвистики и профессиональной коммуникации в области права Института международного права и правосудия МГЛУ; e-maiL: [email protected]
К ВОПРОСУ ОБ ИНВЕКТИВНОЙ ЛЕКСИКЕ И ЛИНГВИСТИЧЕСКОЙ ЭКСПЕРТИЗЕ
Увеличившийся поток дел о защите чести и достоинства, а также рост количества дел о дискриминации (в том числе вербальной) сделали проблему инвективной лексики и релевантности лингвистической экспертизы крайне актуальной. Статья посвящена релевантности лингвистической экспертизы в делах о дискриминации, а также проблеме раздвоения семантизации в коммуникативной ситуации. Отечественные и зарубежные исследователи признают, что очень сложно определить, что есть оскорбление, поскольку само значение слова не является оскорбительным до тех пор, пока оно не «вплетено» в отрицательный социокультурный контекст. Лингвистическая экспертиза, основанная на словарях, не всегда может дать ответ, является ли произнесенное высказывание оскорблением или нет, в связи с тем, что для точного анализа необходимо учитывать особенности дискурса и процесс разворачивания инвективного фрейма, где сопряжено множество факторов, и некоторые из них относятся к имплицитным сферам речи. Также затрагивается проблема раздвоения семантизации в пределах одного этнокультурного социума. Нормативные значения слов, фиксируемые толковыми словарями, могут отличаться от «реальных» значений, которые объективно осознаются рядовыми носителями языка в конкретной коммуникативной ситуации.
Соответственно, чтобы у юристов была возможность эффективно использовать результаты лингвистической экспертизы, методы ее проведения должны быть скорректированы и направлены не только на анализ самого слова, но и на анализ дискурса в целом.
Ключевые слова: инвектива; лингвистическая экспертиз; понятие «оскорбление»; правовой дискурс; правовое пространство; этнокультурный контекст; раздвоение семантизации.
M. A. Vikulina
Senior lecturer at the Department of linguistics and professional communication in the field of law, the Institute of International Law and Justice, MSLU; e-mail: [email protected]
REVISITING THE PROBLEM OF INVECTIVE WORDS AND LINGUISTICS' EXPERT OPINION
The influx in cases dealing with dignity and business reputation protection has led to the increase in slander, libel and discrimination suits. All these cases (including cases
of verbal, aggression) put the issue of Linguists' expert opinions high on the agenda. The articLe focuses on acute probLems of Linguists' expert opinions and the probLem of ambivaLence of semantics within a communicative situation. Linguists in and outside the country admit that it is highLy difficuLt to define what an invective expression/ insuLt is as the meaning of the word may remain neutraL untiL it is interLaced into the negative sociocuLturaL context. The notion of 'invective statement' may vary within one LegaL framework depending on the ethnic and cuLturaL context, and, as a resuLt, the probLem of Linguists' expert opinion being reLevant in LibeL cases invoLving protection of honor and dignity becomes even more acute. Any Linguists' opinion is very often based on dictionaries but instead shaLL concentrate on the discourse and the way the invective frame unfoLds. Another acute probLem is a probLem of ambivaLence of semantics, i.e. the difference between the meaning fixed in the dictionary and the actuaL / "reaL" meaning that ordinary citizens perceive in a particuLar communicative situation. Thus, to make Linguists' opinion more effective the methods of anaLysis shaLL be corrected and "tuned" to respond to the actuaL meaning of words within the discourse.
Key words: invective statement; Linguists' expert opinion; insuLt; LegaL discourse; LegaL framework, ethnic and cuLturaL context, ambivaLence of semantics.
В связи с увеличившимся потоком дел о защите чести и достоинства, а также увеличением количества дел о дискриминации (в том числе вербальной) наиболее актуальной сегодня стала проблема инвективной лексики и релевантности лингвистической экспертизы. Инвектива (от англ. invective - обличительная речь, брань) - это культурный феномен социальной дискредитации субъекта посредством адресованного ему текста, а также устойчивый языковой оборот, воспринимающийся в той или иной культурной традиции в качестве оскорбительного для своего адресата. Механизмом инвективы, как правило, является моделирование ситуации нарушения культурных требований со стороны адресата инвективы, выхода его индивидуального поступка за границы очерчиваемой конкретно-национальной культурой поведенческой нормы, независимо от степени реальности и в целом реалистичности обвинения. Сила инвективы прямо пропорциональна силе культурного запрета на нарушение той или иной нормы, а максимально инвективный смысл обретают, таким образом, вербальные конструкции, моделирующие табуированное поведение [Можейко 1998].
В каждом деле о защите чести и достоинства, а также в деле о вербальной дискриминации и притеснении (verbal harassment) судьям приходится решать, является ли данное слово оскорблением (инвективой) или нет, и в большинстве случаев правоприменители имеют
тенденцию прибегать к помощи лингвистов с целью определить негативную коннотацию того или иного слова. В отечественной и зарубежной лингвистике признается тот факт, что очень сложно определить, что есть оскорбление, поскольку из определения инвективы становится ясно, что само значение слова не является оскорбительным до тех пор, пока оно не «вплетено» в отрицательный социо-культурный контекст. По мнению французского лингвиста Д. Лагоржет, «произнести оскорбление еще не значит оскорбить, оскорбить - это не обязательно произнести оскорбление». Любое слово в определенном контексте может звучать как оскорбление, и восприниматься таковым только тогда, когда мишень вербальной атаки чувствует себя оскорбленной [Кузнецов и др. 2006, с. 33].
Таким образом, лингвистическая экспертиза, основанная на словарях, не всегда может дать ответ, является ли произнесенное высказывание оскорблением или нет, в связи с тем, что для определения понятия «оскорбление» необходимо рассматривать не только само понятие, но и особенности дискурса.
Согласно А. М. Кузнецову, в реальной жизни решение вопросов словесного оскорбления «сопряжено, как правило, с немалыми трудностями, проистекающими из юрислингвистической и линг-воюридической их неразработанности. Даже в простейших случаях, когда требуется дать квалификацию инвективности отдельного слова, эксперт не имеет другой возможности для объективного (законного) обоснования своего мнения, кроме как обоснования с опорой на лингвистические источники, прежде всего - на толковые словари» [там же 2006, с. 21]. Но филологический словарь не призван выполнять юридическую функцию, и не может быть основанием для следственных и судебных решений. Филологический словарь является источником, определяющим все закрепленные (зафиксированные) значения и оттенки значений слова, бытующие в употреблении, и не определяет релевантные для судебной процедуры критерии, например интенцию говорящего. А. М. Кузнецов предлагает ввести специальную шкалу лексической инвективности: «нейтральное - обидное -оскорбительное», чтобы облегчить работу экспертов. А. М. Кузнецов также считает категорию инвективности сложнейшей лингвистической проблемой: «Лексический ее выход - наиболее поверхностный. Текстовое (и тем более речеситуативное) разворачивание инвек-тивного фрейма - задача более сложная, так как здесь сопрягается
множество факторов, и некоторые из них относятся к имплицитным сферам речи. По-видимому, самое сложное в проблеме инвективности текста - объективная оценка, с одной стороны, намерений его автора и с другой - оценка интерпретации данного текста субъектом, посчитавшим себя оскорбленным» [Кузнецов и др. 2006, с. 22].
В данном контексте хотелось бы вернуться к вопросу о релевантности лингвистической экспертизы и привести в качестве примера дело Луиса Суареса и Футбольной Ассоциации Англии [The Football Association and Luis Suarez 2011]. Суть разбирательства состояла в том, что во время футбольного матча между принципиальными соперниками АПЛ игрок «Ливерпуля» Луис Суарес, уругвайский футболист, родным для которого является испанский язык, позволил себе дискриминирующее высказывание в адрес игрока «Манчестер Юнайтед» Патриса Эвра, француза африканского происхождения. После матча Эвра заявил, что «господин Суарес позволил себе оскорбительное высказывание и поведение (abusive and insulting words and behaviour) в адрес господина Эвра в нарушение пункта Правил ФА E3 (1), и это нарушение правил включало в себя ссылку на этническое происхождение господина Эвра, цвет его кожи и расу» (Mr Evra's ethnic origin and colour and race). Как стало известно во время разбирательства, Суарес ответил на реплику Эвра «No hablo con los negros», что означало «I don't speak to blacks». Эвра сообщил, что в тот момент был готов ударить Суареса, но тот попытался успокоить задетого обращением афрофранцуза: «Dale, negrito», что означало «okay, blackie». По версии Суареса, он использовал слово negro только раз, когда Эвра обратился к нему по-английски и сказал: «Не трогай меня, латиноамериканец», и Суарес, в свою очередь спросил «Por que, negro?». Как он утверждал, он использовал это слово так, как было принято использовать его в Уругвае, у него на родине. Там это слово использовалось как существительное и предполагало дружеское обращение к лицу с темными волосами или смуглым цветом кожи (возможный аналог в русском языке - «чернявенький»).
Для того чтобы подтвердить или опровергнуть данное утверждение, была проведена лингвистическая экспертиза. Согласно специалистам в области испанского языка, слово negro нельзя однозначно перевести, следовательно, и юридически приравнять к оскорбительному nigger. Оскорбительное nigger в инвективной форме напрямую указывает на этническое происхождение и цвет кожи адресата, тогда
как испанское negro может быть использовано и как существительное (a black), и как прилагательное; как прилагательное оно может обозначать лицо (un hombre negro [a black man]) или в равной степени объект (una caja negra [a black box]). Лингвисты также отметили, что слово negro имеет много значений во всех регионах Латинской Америки, и в Уругвае и других регионах Латинской Америки некоторые люди сами идентифицируют себя как имеющие черные волосы и темный цвет кожи, называя себя negro (стоит отметить, что сам Суарес имеет смуглый цвет кожи и черные волосы). Лингвисты отметили, что слово белый - blanco [white] редко используется аналогичным образом в данной этнокультурной среде. Особенно лингвисты отметили использование слова negro в качестве обозначения всех негативных значений, в том числе фразеологических и метафорических: оно могло использоваться в качестве культурного маркера в составе языкового стереотипа для обозначения низкого статуса, описания уродства, вульгарного поведения, нечестности, агрессии и других негативных значений. В одном из регионов (River Plate) словосочетание los negros используется как общее понятие для представителей низшего класса, чье поведение считается вульгарным и не заслуживает уважения. Таким образом, слово может нести негативную коннотацию, особенно в ругательных (инвективных) словосочетаниях типа negro de mierda [shitty black] и иметь дискриминирующее значение. Тем не менее лингвисты подтвердили, что в странах Латинской Америки это обращение принято в качестве дружелюбного в отношении людей с темной кожей и особенно с темными волосами. Например, жена может, любя, так называть мужа, слово может использоваться как дружеское обращение в повседневной речи без всякого негативного подтекста, а также некоторых знаменитых в Уругвае людей могут называть «эль негро» или «ла негра» с указанием имени или фамилии (It may be used affectionately between man and wife, or girlfriend / boyfriend, it may be used as a nickname in everyday speech, it may be used to identify in neutral and descriptive fashion someone of dark skin; several famous people in Uruguay are known as el negro / la negra such-and-such). Лингвисты перечислили и другие, нейтральные, значения слова, и особенно отметили, что употребление данного прилагательного в словосочетаниях может показаться странным или даже оскорбительным для европейца, но совершенно нормальным в рамках латиноамериканской этнокультуры. Например, слово mono (monkey) для
обозначения светлокожих людей или людей со светлыми волосами (не черными), или в Мексике слово güero для обозначения светловолосых людей. В некоторых областях полным синонимом слова negro является слово moreno (brown). Было также особо отмечено, что все эти слова чаще используются друзьями или родственниками, хотя и не обязательно это всегда так. Ввиду естественной для латиноамериканцев непосредственности на улице можно услышать вопрос «ay, negro, querés jugar con nosotros?» (hey, blackie, do you want to play with us?) в адрес обычного прохожего, и во всех этих случаях слово используется для создания ощущения принадлежности к одному социальному уровню, социуму или этнической группе.
Таким образом, лингвисты, описав все значения слова по словарям и даже сославшись на этнокультурные особенности и перечислив все области употребления слова и его коннотации, косвенно подтвердили вероятность того, что выросший в Уругвае Суарес мог не иметь намерения оскорбить или каким-либо иным образом унизить Эвра. По крайней мере, результаты лингвистической экспертизы не позволяли сделать однозначный вывод по поводу осознанной вербальной атаки. Тем не менее решение было вынесено в пользу истца с той аргументацией, что, принимая во внимание напряженность матча и соперничество между клубами, которое иногда может иметь форму враждебности, а также накал страстей во время игры и нервное состояние при «ничейном» счете, не представлялось возможным вписать в этот контекст «дружеское» обращение игроков противника друг к другу. Как становится понятно на основании данного решения, лингвистическая экспертиза не дала правоприменителям оснований для четкой квалификации слова negro как равного по степени оскорбительности слову nigger, тем более что использовано оно было, как предполагалось, на основании языковых и социокультурных стереотипов другого этноса. Соответственно, правоприменителям пришлось брать за основание весь контекст матча, экстралингвистические данные и болезненную реакцию пострадавшего, чтобы вынести решение о наказании латиноамериканцу.
Как становится видно из приведенного примера, не все лингвистические экспертизы могут помочь юристам и судьям, однако, по мнению Н. Д. Голева, лингвисты могут облегчить работу правоприменителей, составив список инвектив, подлежащий узакониванию. Но при этом они должны провести соответствующие психолингвистические эксперименты и социолингвистические исследования, чтобы
составленный в результате список был «мотивирован самим языком и не противоречил обыденному языковому сознанию» [Голев 2000, с. 26-27].
Однако при составлении подобного списка могут возникнуть сложности в рамках одного правового пространства. Лингвистические исследования показали, что в разных культурах и разных социумах языковые стереотипы и инвективы могут отличаться. Инвектива, по определению А. М. Кузнецова, «характеризуется национальной специфичностью как с точки зрения отбора сфер, так и той роли, которую оскорбления могут играть в общении данного этноса: то, что в одной культуре может считаться чрезвычайно оскорбительным и довести до судебного разбирательства, в других вызовет лишь недоумение» [Кузнецов и др. 2006, с. 34-35]. Соответственно, в правовом пространстве одной страны могут находиться несколько этнокультурных социумов, и особенности их культуры могут предполагать разные списки инвектив. В качестве примера можно привести Российскую Федерацию, где в рамках одного правового пространства проживают несколько этнокультурных групп, понятие об оскорблении у которых может различаться (сравните русский этнос, кавказский и якутский, к примеру).
С другой стороны, Н. Д. Голев обращает внимание на еще одну важную сторону проблемы - раздвоение семантизации даже в пределах одного этнокультурного социума. Речь идет о различении нормативных значений слов, фиксируемых толковыми словарями, и теми «реальными» значениями, которые объективно осознаются рядовыми носителями языка, и выявление которых может быть осуществлено только описательно.
Как считает Н. Д. Голев, «для юрислингвистической экспертизы данное разграничение важно по той причине, что поведение людей в конфликтных речевых ситуациях, употребление ими слов и особенно реакции на них определяются реальными нормами, реальными значениями, которые эксперту необходимо знать». Реальные значения, согласно Н. Д. Голеву, «оказываются различными для разных носителей языка, что связано с уровнем образованности и начитанности, возрастом, социальным положением и многими другими качествами» [Голев 2003, с. 33-41].
Оценка степени инвективности, полученная в массовом эксперименте, указывает на то, что рядовые носители знают об инвективных способностях того или иного слова, чувствуют их и, следовательно,
могут нести ответственность за их употребление в актах общественной коммуникации. Тем не менее выработать некий единый критерий инвективности (индекс инвективности) не представляется возможным, так как одно и то же слово в различных ситуациях может считаться как ругательным, так и нейтральным, и по-разному восприниматься реципиентами [Голев 2003, с. 33-41].
Долгое время считалось, что в среде афроамериканцев обращение negro или nigger не является оскорбительным, а так же, как и в случае Суареса, типично для дружеского обращения к представителям той же расы. Оно часто предполагало некое чувство сопричастности, единения и принадлежности к одному социуму. Если обратиться к словарному значению, само слово negro не предполагает негативной коннотации и определяется как «представитель группы людей с темным цветом кожи, чаще всего африканского происхождения с юга Сахары».
Тем не менее в последнее время в США возросло количество дел, основанием для которых явилось употребление слова negro или nigger в среде афроамериканцев. Так, в деле Брэнди Джонсон [Brandi Johnson v STRIVE 2017], афроамериканки, подавшей в суд на своего работодателя Роба Кармона, также афроамериканца, за то, что тот неоднократно употреблял в ее адрес слово nigger, ответчик также ссылался на традиционно «дружеское» (friendly and affectionate) употребление этого слова в отношении людей той же расы [Oxford Dictionary]. Выступая перед судом, господин Кармона сказал, что он может обнять друга и сказать It's my nigger for 30 years, имея в виду «это мой брат по крови, близкий человек».
В процессе рассмотрения дела суд также обратился к проблеме использования оскорбительной лексики и к определению того, что может считаться оскорбительным или дружеским в афроамерикан-ских или латиноамериканских сообществах. Однако, несмотря на лингвистические исследования, суд пришел к выводу, что определение слова и этнокультурные особенности употребления, будучи крайне субъективными, не могут служить основанием для судебного решения. Принимая во внимание состояние истца, которое сама истица охарактеризовала как «подавленное» и «униженное» (depressed and degraded), суд обязал ответчика выплатить компенсацию в размере 280 тыс. долл. США.
Соответственно, в правовом контексте лингвистическая экспертиза сама по себе не служит основанием для вынесения решения, так как словарный и лингвокультурологический анализ,
предоставляя лишь общую информацию, не дают оснований судить о степени оскорбительности слова, интенции ответчика или возможном влиянии слова на состояние потерпевшей стороны. Как справедливо замечает А. М. Кузнецов, «инвективную лексику составляют слова и выражения, заключающие в своей семантике, экспрессивной окраске и оценке оскорбление личности адресата, намерение говорящего (пишущего) унизить, опозорить объект своей речи». На примере слов-зоонимов автор утверждает, что «такие слова как таковые нельзя отнести к нецензурной, обсценной или непечатной лексике, однако если они употребляются с целью нанесения обиды или оскорбления по отношению к человеку, то в таком случае они переходят (с точки зрения этических норм) в категорию слов-инвектив, наравне с традиционно ненормативной лексикой» [Кузнецов и др. 2006, с. 29-30].
Таким образом, несмотря на то, что лингвистическая экспертиза, равно как и список инвективной лексики, который мог бы помочь правоприменителям определять оскорбительность высказывания, видятся крайне необходимыми в правовом дискурсе, методы, используемые для лингвистического анализа и проведения лингвистической экспертизы, не позволяют добиться желаемого результата, т. е. не отвечают поставленным задачам и потребностям правоприменителей. Соответственно, для того чтобы у юристов была возможность эффективно использовать результаты лингвистической экспертизы, методы ее проведения должны быть пересмотрены и направлены не только на анализ самого слова, но и на анализ дискурса в целом, а также на другие критерии, необходимые для оценки высказывания.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Голев Н. Д. Юридический аспект языка в юридическом освещении // Юрислингвистика-1: Проблемы и перспективы. Барнаул, 1999. С. 11-57. Голев Н. Д. Взаимодействие естественного и юридического языка как базовая проблема юрислингвистики. 2003. С. 33-41. URL: lingvo.asu.ru/golev/ articles/z09.html
Голев Н. Д. Юридизация естественного языка как юрислингвистическая проблема // Юрислингвистика-2: Русский язык в его естественном и юридическом бытии. Барнаул, 2000. С. 9-47. URL: elibrary.ru/item. asp?id=26296135
Кузнецов А. М., Бурдин Л. С., Солнцева Н. В. Юрислингвистика (Язык и право): Научно-аналитический обзор // РАН ИНИОН. Центр гуманит. науч.-информ. исслед. Отд. Языкознания / отв. ред. А. М. Кузнецов. М., 2006. (Сер.: Теория и история языкознания). 69 с. URL: elibrary.ru/item. asp?id=15549738
Можейко М. А. Новейший философский словарь / сост. А. А. Грицанов.
Минск, 1998. URL: ponjatija.ru/node/7332 Brandi Johnson v STRIVE. New York, 2017.
Oxford Dictionary Online. URL: еn.oxforddictionaries.com/definitions/negro The Football Association and Luis Suarez, Reasons for Regulatory Commission, 2011. URL: www.furd.org/resources/FA%20v%20Suarez%20Written%20 Reasons%20of%20Regulatory%20Commission.pdf
