CC BY
386
О. В. Овчарская
[О. В. Овчарская]
К ВОПРОСУ ОБ ЭВОЛЮЦИИ ПЕРСОНАЖА В ТВОРЧЕСТВЕ А. П. ЧЕХОВА
OLGA V. OVCHARSKAYA ON EVOLUTION OF CHARACTER IN CHEKHOV'S PROSE
В статье рассматриваются рассказы А. П. Чехова, описывающие определенный человеческий тип. В поздних рассказах этой группы связь с ранним периодом творчества и работой в «малой прессе» наиболее заметна: автор использует художественные приемы и композиционные принципы юмористической журналистики, но они выполняют новые функции.
Ключевые слова: русская литература, А. П. Чехов, «малая пресса», юмористическая журналистика, поэтика.
The article studies Chekhov’s stories describing a particular human type. The influence of writer’s work in humorous magazines is very noticeable in late stories of this kind: Chekhov uses old literary devices and composition principles but they perform new aesthetic functions.
Keywords: Russian literature, Chekhov, “petty press”, humorous magazines, poetics.
Ольга Владимировна Овчарская
Аспирант кафедры истории русской литературы Санкт-Петербургского государственного университета ► Ov4arskayaolga@mail.ru
Научный руководитель: д-р филол. наук, проф. А. Д. Степанов
В статье «О Чехове» Б. М. Эйхенбаум указывал на новаторство Чехова в русской литературе:
Россию надо было показывать не только вглубь, но и вширь, со всеми особенностями ее национальной жизни, ее быта и природы. Надо было не только решать вопросы, но и собирать материал для правильной их постановки; надо было изучать Россию всесторонне, во всем ее своеобразии, во всех вариантах ее сословного, профессионального и умственного бытия. <...> Чехов пришел в литературу со стороны - не из рядов большой интеллигенции, не из той среды, откуда современники ждали появления нового писателя1.
Это описание «вширь» началось с работы в «малой прессе», той особой области литературы и публицистики, которая, с одной стороны, была рассчитана на самые низкие слои населения (грамотные рабочие, мелкие чиновники, купцы), а с другой — наследовала традициям сатирической журналистики, адресующейся к либерально настроенным кругам образованного общества. Подобный литературный контекст отразился на расширении социальных, профессиональных и личных характеристик персонажей. Как сказал В. В. Маяковский: «В спокойную жизнь усадеб ворвалась разноголосая чеховская толпа адвокатов, акцизных, приказчиков, дам с собачками»2.
В раннем творчестве Чехов выделялся разнообразием персонажей даже на фоне своих коллег писателей-юмористов. Большинство из них тя-
[мир русского слова № 3 / 2015]
79
[взаимосвязь литературы и языка]
I
готели к описанию определенной сословной группы: Н. А. Лейкин и И. И. Барышев-Мясницкий в основном описывали купечество, так как сами были выходцами из этой среды, Л. Г. Рахманов, сотрудничавший в «Осколках» в 1880-е, в сценках чаще всего обращался к крестьянскому быту, героями рассказов В. В. Билибина обычно становились чиновники и аристократы. Многообразие персонажей перешло из «осколочного» периода в зрелое творчество Чехова.
В этой статье мы хотели бы рассмотреть некоторые особенности чеховских рассказов, озаглавленных именами, прозвищами, названиями профессий или другими характеристиками человека. Количество таких произведений огромно, что во многом обусловлено традициями повлиявшего на «малую прессу» жанра физиологического очерка, который описывал типы людей, исходя из их профессиональных, сословных, бытовых характеристик, среды обитания, нравов и т. д. Е. М. Мелетинский писал:
Выходу Чехова-новеллиста на литературную арену, кроме продолжавшейся линии традиционной новеллы (например, у И. С. Тургенева), предшествовал длительный период расцвета массовой очерковой литературы, начиная от «физиологических» очерков в духе натуральной школы и кончая юмористикой «лейкинского» типа, к которой молодой Чехов был очень близок3.
А. П. Чудаков описал эволюцию жанра физиологического очерка, который, постепенно редуцируясь в содержательном плане, в «малой прессе» преобразовался в юмористическую физиологию, где «в облегченно-комической или пародийной форме излагается история какой-либо профессии, обычая, института, привычки, моды»4.
Классифицировать эти рассказы можно по разным параметрам: в одних название указывает на имя главного героя, за которым закреплена пространственно-временная точка зрения («Корреспондент», «Папаша»), в других — на имя персонажа, которого описывает рассказчик или главный герой («Размазня», «Дочь Альбиона»); названия могут стоять в единственном и во множественном числе, то есть описывать одного человека или целую группу лиц («Жены арти-
стов», «Ряженые», «Гадальщики и гадальщицы»). Это могут быть обозначения степени родства («Братец», «Дочь коммерции советника»), профессии («Трагик», «Учитель», «Хористка»), национальности («Глупый француз», «Добрый немец», «Признательный немец») и т. д.
Мы бы хотели рассмотреть рассказы-наименования с точки зрения того, что становится в них главным предметом описания. Здесь можно выделить две группы. В первой главным предметом описания является забавный случай, анекдот («Благодарный», «Хитрец»). Например, в короткой юмореске «Филантроп», опубликованной в «Зрителе» в 1883 г., главный герой, доктор, жалеет пациентку, которая в него влюбилась, и выписывает следующий рецепт: «Быть сегодня в восемь часов вечера на углу Кузнецкого и Неглинной, около Дациаро. Буду ждать»5. Очевидно, что название рассказа не описывает характер героя в целом, а скорее дает ироничную характеристику его поступку. Пуант юморески состоит в смешении двух жанров рецепта и любовной записки, «и оба жанра оставляют следы в получившемся гибридном образовании: от рецепта остается императивное „быть“, от любовной записки — финальное „буду ждать“»6. Большинство героев подобных рассказов оказываются обычными людьми, знакомыми и близкими читателю «малой прессы», как об этом пишет И. Н. Сухих: «...повествователь, герой и читатель находятся в одном мире, служат в соседних департаментах, сидят рядом в театре, поблизости нанимают дачи и т. д.»7. Часто эти жизненные анекдоты тесно связаны с широким диапазоном профессий чеховских героев («Корреспондент», «Трагик», «Репетитор»). Персонажи самых разных социальных статусов попадают в нелепые ситуации, но их реакция и поведение чаще всего понятны читателю, они не выходят за рамки «нормы», которую интуитивно ощущает каждый. «Последователи» этих героев в позднем творчестве — чеховские обыватели: учителя, врачи, юристы — станут создателями той «ненормальной нормы», о которой писал Г. А. Бялый8.
Анри Бергсон в книге «Смех» замечал, что «названием драмы может быть почти исклю-
Г"".
81
чительно имя собственное»9, а комедии часто озаглавлены нарицательным существительным. Задача комедии — описать порок, который, как маска, надет на живого человека и диктует ему правила поведения. Это суждение философа представляется применимым ко второй группе рассказов, где акцент смещается на описание характера человека, хоть и поданное через конкретную ситуацию («Циник», «Беззащитное существо»). С одной стороны, таких текстов меньше, но с другой — рассказы-анекдоты часто стремятся выйти за рамки курьезного случая и дают более полное описание характеров. Один из ярких примеров — рассказ «Неосторожность», анализ которого дал в своей работе В. Б. Катаев10. На первом плане остается смешной случай: герой выпил вместо водки керосин, но свое выздоровление он объясняет тем, что «ведет правильную и регулярную жизнь» (6, 68), то есть автор показывает нам определенную систему взглядов героя, и эта система взглядов часто оказывается необычной, комичной. В рассказах этой группы появляются персонажи, описанные гротескно, явно выходящие за рамки даже «ненормальной нормы». Таков знаменитый рассказ «Унтер Пришибеев». Чехов использует традиционный для «малой прессы» прием говорящей фамилии, что помогает читателю не только ожидать от героя определенной манеры поведения, но и увидеть в нем сложившийся общественный тип. Фамилия героя говорит одновременно и о его ограниченности, узости («пришибленный»), и о его постоянном стремлении наводить везде порядок, командовать («пришибает»).
Эти два типа рассказов соотносятся с двумя основными, отчасти противонаправленными, тенденциями в «малой прессе», выделенными Е. М. Мелетинским: анекдотичностью и описанием бытовых сценок11. С одной стороны, многие рассказы строились на основе анекдотов, водевильных сюжетов, с другой — сценки, описывающие разные типы купцов, приказчиков, чиновников, постоянно появляются в юмористике.
В зрелом творчестве писателя можно обнаружить не так много рассказов, посвященных описанию какого-то одного человеческого типа,
[О. В. Овчарская]
но все же они встречаются, и их легко выделить уже по заглавиям. Чехов заменяет говорящие фамилии на прозвища — «Человек в футляре», «Душечка», «Попрыгунья», «Печенег», в названии рассказа «Княгиня» титул приобретает дополнительное символическое значение. На наш взгляд, в этих рассказах связь с ранним периодом творчества и работой в «малой прессе» наиболее заметна: автор использует приемы юмористической журналистики для создания яркого человеческого типа, иногда эти приемы даже производят тот же комический эффект, но сам тип уже не вызывает у читателя смех.
Беликов, «человек в футляре», своим гротескным описанием явно выделяется на фоне поэтики позднего Чехова. Очевидна его связь с образом унтера Пришибеева: оба активно борются с тем, что не разрешено циркулярно. В. Д. Седегов справедливо замечал, что если бы «Беликов просто прятался от жизни в футляр, он был бы однолинеен — жалок и смешон; такие образы у Чехова были. Если бы он был откровенно агрессивен, бросался бы в открытую на все, что считал вредным, то был бы опять-таки прямолинеен — были и такие образы у Чехова. Сочетание несовместимого рождает образ многозначный, психологически глубокий, характер поистине трагедийный. Причем трагедия рождается двуплановая: с одной стороны, гибнет сам Беликов, с другой — и это главное — он держит в руках весь город целых пятнадцать лет»12. Исследователь рассматривает образ Беликова как слияние двух персонажей из раннего творчества: унтера Пришибеева и запуганного экзекутора Червякова («Смерть чиновника»). Это соединение дало сложный, неоднозначный образ Беликова, но гротескность описания перешла в рассказ вместе с «прототипами» героя.
Рассказы «Попрыгунья» (1892) и «Душечка» (1899) описывают довольно длительный период жизни героинь и дают определенный женский тип. Отношения Оленьки Племянниковой с мужчинами описаны по определенной схеме: героиня знакомится с персонажем, влюбляется, начинает повторять за ним все его слова, затем он умирает или они расстаются. Этот схематизм напоминает раннюю юмореску «Мои жены (Письмо в редак-
[мир русского слова № 3 / 2015]
81
[взаимосвязь литературы и языка]
I
цию — Рауля Синей Бороды)» (1885), в которой герой описывает отношения со своими женами очень четко: ее внешность и характер, их совместная жизнь, за что и как он ее убил.
В рассказе «Попрыгунья» повествователь не скрывает своего ироничного отношения к главной героине, описание друзей Ольги Ивановны в начале рассказа тоже напоминает юморески своей четкостью (в какой области искусства отличился персонаж — чем именно — как он хвалит героиню):
Артист из драматического театра, большой, давно признанный талант, изящный, умный и скромный человек и отличный чтец, учивший Ольгу Ивановну читать; певец из оперы, добродушный толстяк, со вздохом уверявший Ольгу Ивановну, что она губит себя: если бы она не ленилась и взяла себя в руки, то из нее вышла бы замечательная певица; затем несколько художников и во главе их жанрист, анималист и пейзажист Рябовский очень красивый белокурый молодой человек, лет 25, имевший успех на выставках и продавший свою последнюю картину за пятьсот рублей; он поправлял Ольге Ивановне ее этюды и говорил, что из нее, быть может, выйдет толк; затем виолончелист, у которого инструмент плакал и который откровенно сознавался, что из всех знакомых ему женщин умеет аккомпанировать одна только Ольга Ивановна; затем литератор, молодой, но уже известный, писавший повести, пьесы и рассказы (8, 7-8).
Отдельные эпизоды из рассказа перекликаются с календарной прозой «малой прессы», например, приезд Дымова, нагруженного покупками, на дачу, а затем его возвращение в город с новым поручением от жены отсылает к образам «дачных мужей», которые постоянно появлялись на страницах юмористических изданий в летние месяцы.
Бергсон указывал, что «комический персонаж смешон обыкновенно ровно настолько, насколько он не осознает себя таковым. Комическое бессознательно»13. Эта характеристика отлично подходит к персонажам ранних произведений Чехова. С. Евдокимова противопоставляет анекдот пушкинской эпохи, где рассказчик смеется вместе с персонажем анекдота, чеховскому: «Герои чеховского анекдота, как правило, совершенно не способны видеть юмористический ас-
пект сказанных ими слов или ситуации, в которую они попадают. Комическая ситуация создается помимо их воли, и видит ее только слушатель»14. Повествование может вестись от первого лица, но строиться таким образом, что читатель легко дистанцируется от рассказчика и вместе с автором смеется над его словами или поступками, этот принцип мы видим в самом первом опубликованном чеховском произведении — юмореске «Письмо к ученому соседу» (1880).
Рассказ «Из записок вспыльчивого человека» (1887) оформлен в виде дневника героя. Николай Андреич, финансист, объявляет, что у него «в высшей мере вспыльчивый характер», но все повествование говорит об обратном: он терпеливо проводит время с соседками по даче, хотя мечтает только об одном — продолжить работу над диссертацией «Прошедшее и будущее собачьего налога». В итоге одна из девиц, имя которой он с трудом может припомнить, женит его на себе. Самохарактеристика героя, его представление о себе и заглавие рассказа составляют резкий контраст с описываемыми событиями, что порождает комический эффект. В позднем творчестве Чехова также есть несколько текстов, написанных от первого лица или организованных в основном через точку зрения одного персонажа, мнение которого о себе контрастирует с мнением окружающих, но читателю это уже не кажется смешным. Так, «печенег» Жмухин не может понять сердитого крика гостя «Вы мне надоели!» (8, 334), но герой изначально описан со стороны, и читатель видит все его недостатки: косность, жестокость по отношению к близким, назойливость, глупость — и не удивляется такой реакции.
Повесть «Жена» (1892) отдаленно напоминает рассказ «Из записок вспыльчивого человека»: повторяется начальная ситуация — женщина отвлекает героя от научной работы. В позднем произведении повествование ведется от лица бывшего служащего Министерства путей сообщения, который вышел в отставку и поселился в деревне, чтоб «жить в покое и заниматься литературой и общественными вопросами» (7, 457). Герой считает себя порядочным и принципиальным человеком, который единственный во всем уезде способен по-
82
[мир русского слова № 3 / 2015]
мочь голодающим мужикам. Он тоже занимается сочинительством — пишет «Историю железных дорог» — но от работы его отвлекает беспокойство, которое он объясняет волнениями из-за голода и эпидемии тифа среди крестьян. Читатель готов сопереживать герою, его суждения кажутся правильными, хоть иногда и высокомерными, поэтому сначала читатель вместе с героем не может понять враждебного отношения жены, которую Павел Андреич все еще любит, не может понять слов друга семьи: «Павел Андреич, скажу я вам по-дружески: перемените ваш характер! Тяжело с вами! Голубчик, тяжело!» (7, 468). Постепенно по ходу рассказа мнение героя о себе компрометируется фактами и отношением к нему других людей, но это несовпадение уже не вызывает смех, а заставляет задуматься о трагической ограниченности человеческого сознания, а тот факт, что читатель изначально солидаризировался с рассказчиком, заставляет его глубже прочувствовать переживания Павла Андреича. Зачатки этого трагического недоумения были слышны уже в рассказе «Унтер Пришибеев», герой которого не понимал за что приговорен к месяцу ареста: «И для него ясно, что мир изменился и что жить на свете уже никак невозможно. Мрачные, унылые мысли овладевают им» (4, 125), но в финале привычка наводить порядок подсказывает, как жить дальше.
Княгине из одноименного рассказа (1889) после обвинительной речи доктора тоже кажется, что никто ее не понимает, что она «обиженная, оскорбленная, непонятая людьми» (7, 245) страдалица. Перед читателем опять контраст внутренней и внешней точек зрения, но он уже не порождает комического эффекта, а приносит страдания (или по крайней мере недоумение и расстройство) герою и окружающим его людям. С помощью старого приема Чехов поднимает проблему непонимания человеком самого себя, непреодолимой ограниченности человеческого представления о мире.
Схожая эволюция — переход от смешного случая к психологическому парадоксу — происходит в рассказах-дублетах, описанных И. Н. Сухих, где «сходная тема, сюжет, мотив „оркеструются“, развиваются в разных социальных, психологиче-
[О. В. Овчарская]
ских, а главное — эмоциональных аспектах»15: так происходит, например, в рассказах «Злой мальчик» (1883) и «Зиночка» (1887).
Л. Е. Кройчик, рассматривая развитие комического в творчестве Чехова, выделяет группу сатирических рассказов16, в которую входит большинство поздних рассказов-наименований, описывающих тип человека. Исследователь пишет о психологическом комизме, свойственном этим произведениям, о создании «комического характера», сложного и неоднозначного. Эта сложность создается за счет совмещения двух точек зрения: «Взгляд на героя со стороны — взгляд иронический, саркастический, юмористический, сатирический. Здесь возможны гипербола и экспрессивная деталь. <...> Взгляд изнутри — это акцент на несобственно-прямую речь <...> несобственно-прямая речь позволяет передать разнообразный мир чувствований героя, его оценку происходящего, помогает лучше понять авторский взгляд на героя»17. Это замечание особенно важно при анализе рассказов «Ионыч» и «Анна на шее».
Если перечисленные выше зрелые рассказы можно сопоставить с ранними рассказами-характеристиками, то рассказы «Ионыч» (1898) и «Анна на шее» (1895) можно рассматривать как соединение рассказа-анекдота и рассказа-характеристики. В начале главные герои этих произведений кажутся обычными для прозы Чехова персонажами — земский врач и дочка учителя — читатель даже скорее склонен сочувствовать им, но в финале они превращаются в те человеческие типы, названия которых и вынесены в заглавие, они живут только для себя и не интересуются ничем другим.
С постепенной моральной деградацией доктора Старцева коррелируют три исключительно внешние характеристики — его полнота, объем врачебной практики и средство передвижения:
Он шел пешком, не спеша (своих лошадей у него еще не было) (10, 25); в больнице было очень много работы (10, 28).
«Ох, не надо бы полнеть!» (10, 32); У него уже была своя пара лошадей и кучер Пантелеймон в бархатной жилетке (10, 30).
В городе у Старцева была уже большая практика. Каждое утро он спешно принимал больных
[мир русского слова № 3 / 2015]
83
[взаимосвязь литературы и языка]
I
у себя в Дялиже, потом уезжал к городским больным, уезжал уже не на паре, а на тройке с бубенчиками, и возвращался домой поздно ночью. Он пополнел, раздобрел и неохотно ходил пешком, так как страдал одышкой. И Пантелеймон тоже пополнел, и чем он больше рос в ширину, тем печальнее вздыхал и жаловался на свою горькую участь: езда одолела! (10, 36).
Старцев еще больше пополнел, ожирел, тяжело дышит и уже ходит, откинув назад голову. Когда он, пухлый, красный, едет на тройке с бубенчиками и Пантелеймон, тоже пухлый и красный, с мясистым затылком, сидит на козлах, протянув вперед прямые, точно деревянные руки, и кричит встречным «Прррава держи!», то картина бывает внушительная, и кажется, что едет не человек, а языческий бог. У него в городе громадная практика, некогда вздохнуть (10, 40).
Характеристика человека, основанная на исключительно внешних факторах (например, женского характера по фасону шляпки), и сопоставление двух несвязанных рядов (например, возраста или статуса женщины и типов алкогольных напитков18) — излюбленный прием юмористической журналистики. Каламбур, сказанный его сиятельством в рассказе «Анна на шее», появлялся на страницах «малой прессы» в юмореске В. В. Билибина «Идеалист и реалист (легонькая параллель)»: «Оба иногда мечтают об Анне. Только идеалист хочет ее „носить на руках“, а реалист — „на шее“»19. Л. Е. Кройчик указывает на сходство рассказа «Анна на шее» и ранней новеллы «Загадочная на-тура»20.Таким образом, в этих рассказах живой человек редуцируется до старого каламбура из юмористического журнала, что не может не звучать трагично. В финале оба персонажа описаны исключительно с внешней точки зрения, как герои ранних чеховских юморесок.
Из раннего «осколочного» периода Чехов переносит в «большую» литературу широкое многообразие персонажей. Это и «обычные» люди, которые раньше попадали в комичные ситуации, а в поздних рассказах уже вполне серьезно страдают от повседневных жизненных забот. Это и странные, яркие человеческие типы, которые в ранней юмористике вызывали смех, а позже стали страшны и трагичны одновременно. Меняя
точку зрения, Чехов то смеется вместе с читателем над ограниченностью героя, то заставляет читателя самого пережить и преодолеть этот узкий взгляд на мир. В поздних рассказах, описывающих необычный тип личности, наиболее ярко прослеживается связь Чехонте и Чехова, «малая пресса» становится источником приемов комического описания персонажа, способов организации повествования. Чехов как будто возвращается к хорошо знакомым героям юмористических изданий и показывает сложность того, что казалось простым и смешным.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Эйхенбаум Б. М. О Чехове // Эйхенбаум Б. М. О прозе. Л., 1969. С. 359.
2 Маяковский В. В. Два Чехова // Чехов: pro et contra. СПб., 2002. С. 973.
3 Мелетинский Е. М. Историческая поэтика новеллы. М., 1990. С. 239.
4 Чудаков А. П. Мир Чехова: Возникновение и утверждение. М., 1986. С. 76.
5 Чехов А. П. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. Т. 2. М., 1975. С. 85. — В дальнейшем ссылки на это издание даются в тексте работы с указанием в скобках тома и страницы; при ссылке на серию писем перед номером тома ставится буква П.
6 Степанов А. Д. Проблемы коммуникации у Чехова. М., 2005. С. 47.
7 Сухих И. Н. Проблемы поэтики А. П. Чехова. СПб., 2007. С. 73.
8 См.: Бялый Г. А. Чехов и русский реализм: Очерки. Л., 1981.
9 Бергсон А. Смех. М., 1992. С. 18.
10 См.: Катаев В. Б. Литературные связи Чехова. М., 1989. С 24-25.
11 См.: Мелетинский Е. М. Указ. соч.
12 Седегов В. Д. А. П. Чехов в восьмидесятые годы. Ростов-на-Дону, 1991. С. 70-71.
13 Бергсон А. Указ. соч. С. 19.
14 Евдокимова С. Обманчивое сходство. Анекдот у Пушкина и Чехова // Чеховиана: Чехов и Пушкин. М., 1998. С. 86.
15 Сухих И. Н. Указ. соч. С. 68.
16 «Анна на шее», «Печенег», «Ионыч», «Крыжовник», «Человек в футляре», «Душечка», «На святках».
17 Кройчик Л. Е. Поэтика комического в произведениях А. П. Чехова. Воронеж. 1986. С. 167-168.
18 Ср. юмореска Чехова «Женщина с точки зрения пьяницы» (1885).
19 И-к.<Билибин В. В.>Идеалист и реалист (легонькая параллель) // Осколки. № 50. 1883. С. 5.
20 Кройчик Л. Е. Указ. соч. С. 85.
84
[мир русского слова № 3 / 2015]
