CC BY
115
К ВОПРОСУ О ЗАИМСТВОВАНИИ ИДЕЙ В НАУКЕ О ЯЗЫКЕ.
И.А. БОДУЭН ДЕ КУРТЕНЭ И Ф. ДЕ СОССЮР
Н.В. Бугорская
В сознании многих языковедов имена И.А. Бодуэна де Куртенэ и Ф. де Соссюра оказываются тесно связанными. Оценки этой связи варьируются в зависимости от конкретных целей исследования и личных пристрастий и настроений исследователей. Как правило, подчеркивается либо идейное сходство концепций (если речь заходит о приоритетах первенства и новаторства, чтобы подчеркнуть эпигонский характер идей Соссюра, как, например, в случае с утверждением системного принципа в лингвистике), либо, напротив, разница во взглядах (если возникает необходимость в критике того или иного положения Соссюра, как, например, в случае с отрицанием постулируемого Ф. де Соссюром сугубо синхронического подхода к исследованию языка).
В свое время особую значимость обсуждению данного вопроса придавали идеологические мотивы, тем более что в зависимость от его решения была поставлена проблема начал современной лингвистики. Признать «швейцарского варяга» отцом российской учености не позволяла, видимо, пресловутая национальная гордость, и поэтому многие отечественные лингвисты, говоря об исторической роли концепции Ф. де Соссюра, как бы вскользь замечали, что данные идеи высказывались и до него в работах И.А. Бодуэна де Куртенэ. Даже такой известный и авторитетный исследователь Соссюра, как Н.А. Слюсарева, не ставит под сомнение случайность (прихотливость истории судеб) того, что новое слово в лингвистике прочно связывается теперь с именем Соссюра: «Научная судьба Ф. де Соссюра оказалась более удачной (в сравнении с Бодуэном - Н.Б.), и он получил всемирное признание значительно раньше» [Слюсарева 1975, с. 6].
Позиция по данному вопросу, которую занимает автор этих строк, такова: слава Ф. де Соссюра не является ни случайностью, ни продуктом научного пиара, хотя и следует отдать должное его учени-
кам, взявшим на себя труд систематизации и опубликования фрагментов научных сочинений своего учителя.
По-видимому, интуитивное понимание ценности соссюров-ской идеи всегда было свойственно научному сообществу, и компрометация ее из идеологических соображений должна была каким-то образом отсечь идею от ее автора. На почве решения этой задачи и была организована «битва титанов». Надо отметить, что, говоря об идеологической подоплеке подобной постановки вопроса, мы не имеем в виду исключительно советскую идеологическую модель решения научных споров. Справедливости ради следует заметить, что мысль об идейном лидерстве И.А. Бодуэна де Куртенэ высказывали члены Пражского лингвистического кружка. Мотивы защищавшего этот тезис
Н.С. Трубецкого были, однако, сходными с советскими, хотя к задачам социалистического строительства не имели отношения. Дело в том, что в 30-е годы Н.С. Трубецкой разрабатывал концепцию евразийства, густо замешенную на национальной идее (об этом см.[Серио 2001, с. 3]).
В настоящей работе мы не ставим задачи установить, кому из двух выдающихся лингвистов прошлого принадлежит первенство. Прежде всего потому, что считаем, как уже отмечалось, такую постановку вопроса бесперспективной, поскольку даже в рецепции идей нет ничего предосудительного. Более того, воплощение чужой идеи требует от ученого изрядных творческих усилий, и уровень понимания проблемы у последователя должен быть не ниже авторского. Сама идея вне приложения ее к конкретной исследовательской практике остается лишь декларацией, которыми, впрочем, изобилуют научные тексты. К примеру, гумбольдтовская идея о том, что язык есть энергея, а не эр-гон, на которую упорно ссылаются по разным незначительным поводам, по-прежнему далека от воплощения в лингвистической теории. А фонологическая концепция Н.С. Трубецкого, несмотря на то, что опиралась на чужую (соссюровскую) идею, есть не менее блистательное, чем сама идея, ее воплощение.
Наша задача заключается в другом - показать, что концепции И.А. Бодуэна де Куртенэ и Ф. де Соссюра имеют слишком мало общего для того, чтобы считать одну из них идейно предшествующей другой. Решение поставленной задачи должно включать в себя предварительное обсуждение того, каким образом возможно заимствование идеи?
Конкретизируя весьма неопределенное понятие идеи, можно переформулировать данный вопрос следующим образом: как возможно
заимствование категориального аппарата той или иной теории? Тем самым мы признаем, что идея находит свое воплощение в теории, в ее понятиях и соответствующих им терминах.
По-видимому, это лежит на поверхности научной мысли, поскольку решение вопроса об установлении идейной преемственности часто ограничивается указанием на общность терминологии. Однако это именно поверхностное решение, поскольку в подобного рода ситуациях часто даже не поднимается вопрос о тождестве заимствуемых терминов, и одноименные термины считаются тождественными по определению. Более пристальный взгляд позволяет усомниться в идентичности транспонируемого термина. В этом отношении показательны споры об идейном единстве структурализма, которое так и не было доказано, и наименее уязвимым является предельно общее определение структурализма, данное А. Мартине: «... слово структурализм стало ... своего рода ярлыком почти для всякого движения, порвавшего с традицией» [Новое в лингвистике 1963, с. 89].
Говоря о заимствовании идей, как правило, недооценивают тот факт, что последние в данном процессе подвергаются интерпретации и преломляются в зависимости от различных обстоятельств, важнейшими из которых являются взгляды исследователя на объект и способы его определения. Как раз на этапе интерпретации возможен резкий «отлет» от исходной мысли источника, в результате чего само понятие заимствования идей становится неадекватным ситуации, и используемая здесь метафора (а термин заимствование метафоричен) теряет свою эвристическую ценность, поскольку для заимствуемой вещи существенно оставаться тождественной себе, но именно это тождество и утрачивается в процессе транспозиции термина. Поскольку возможное изменение значения термина в ходе его транспозиции очевидно для более внимательного взгляда, оно не осталось незамеченным и было интерпретировано как развитие идеи. Однако изменение не есть развитие, поскольку иное это не то же самое. Игнорирование данного философского постулата ведет к дискредитации самой идеи преемственности теорий, позволяя аккумулировать в рамках одной теории все что угодно, включая противоречащие суждения, на том только основании, что авторам наследуемых теорий случилось однажды назвать свои далеко не тождественные по содержанию теоретические конструкты одним и тем же словом.
Вышесказанное не следует понимать, как апологию концепции непроницаемости, автономности научных теорий, по крайней мере, в
ее экстремистском варианте, предложенном П. Фейерабендом. В то же время автор этих строк не является и сторонником кумулятивной модели развития науки, иначе говоря, не признает, что всякая последующая теория дает автоматический прирост знаний, а ее создатель выступает как «наследник всех своих родных». Приходится признать, что научные теории находятся не столько в отношениях сходства, сколько в отношениях смежности, что, впрочем, не делает их сравнительный анализ бесполезным. Несомненно, взаимоотношения между различными научными теориями, а также их авторами гораздо сложнее, чем принято считать, и, кстати сказать, до сих пор не являются предметом специального обсуждения в такой науке, как языкознание. Отсутствие соответствующих решений является следствием отсутствия постановки соответствующих проблем.
Возвращаясь к вопросу о том, как возможно заимствование идеи (а мы считаем его возможным), обозначим свою позицию. По нашему мнению, заимствование идеи, представленной в определенной системе терминов, возможно лишь в той мере, в какой в акте рецепции воспроизводится логика формирования данных понятий. Иначе говоря, установление факта тождества научной идеи должно опираться не на внешнее, случайное совпадение терминов и не на сходство, более или менее приблизительное, суждений, а на сходные способы рассуждений обнаруживаемые в рамках тождественной конфигурации проблем. Если полагать, что потребность в появлении того или иного термина в категориальной системе связана с необходимостью ответа на определенный вопрос, возникающий в пределах того или иного проблемного поля, заданного в свою очередь аксиоматикой исследования, то прежде всего следует искать не термины-ответы, а сами вопросы. Иначе говоря, по выражению Сержа Московичи, вернуть ответ в состояние вопроса, решение - в состояние проблемы.
Первой обсуждаемой позицией является вопрос о сущности языка. Ни Бодуэн, ни Соссюр не были пионерами в плане самой его постановки: «что есть язык?» интересовало многих философски ориентированных ученых, к примеру, В. Фон Гумбольдта. Однако в отличие от Гумбольдта и Бодуэн, и Соссюр полагали решение этого вопроса в практическую плоскость языкознания как науки об этом объекте. В свете практических задач изучения объекта исходный вопрос касается уточнения сферы человеческого опыта, осмысленного как научное знание, к которой можно отнести язык? Иначе говоря, первое приближение к объекту заключается в установлении того, к феноменам какого рода он принадлежит. С точки зрения логической процедуры опреде-
ления этот маневр выглядит как подведение видового понятия под соответствующее родовое. Постановка данной проблемы часто приобретает форму вопроса о месте той или иной науки в ряду других известных наук. И здесь намечается первое различие в способах рассуждения Бодуэна и Соссюра.
Указывая на тесную связь лингвистики с другими науками, осуществляющаяся в постоянном обмене данными, Соссюр тем не менее говорит о необходимости отграничить лингвистику от прочих наук. Причиной этому является то обстоятельство, что, по словам Соссюра, «всеобщий интерес к вопросам языка влечет за собой парадоксальное следствие: нет другой области, где встречалось бы больше нелепых идей, предрассудков, миражей, фикций». В задачи лингвиста входит «выявить их и рассеять их, по возможности, окончательно» [Соссюр 1998, с. 13].
Следуя своему принципу - отграничить язык от того, что им не является, - Соссюр выводит языкознание из-под всех известных научных областей в особую сферу, однако, по-видимому, для того, чтобы заявление о том, что язык «неподвластен» никакой из известных наук, не было истолковано как исключение языка из области научного поиска вообще (что было вполне реально в эпоху расцвета позитивистских настроений), он изобретает по сути специальную область, куда и помещает языкознание, чтобы легитимировать его как науку. Эта область, как известно, была названа им семиологией. В связи с вышесказанным любопытно следующее рассуждение Соссюра об отделении языкознания от других наук: «Если нам впервые удается найти лингвистике место среди наук, это только потому, что мы связали ее с семиологией. Почему же семиология еще не признана в качестве самостоятельной науки, имеющей, как и всякая иная, свой особый объект изучения? Дело в том, что до сих пор вращаются в порочном круге: с одной стороны, нет ничего более подходящего, чем язык, для уразумения характера семиологической проблемы; с другой стороны, для того чтобы как следует поставить эту проблему, надо изучать язык как таковой; а между тем доныне почти всегда приступали к изучению языка, как функции чего-то другого, с чуждых ему точек зрения. Прежде всего имеется поверхностная точка зрения широкой публики, видящей в языке лишь номенклатуру: эта точка зрения уничтожает самую возможность исследования истинной природы языка. Затем имеется точка зрения психолога, изучающего механизм знака у индивида; этот метод самый легкий, но он не ведет далее индивидуального выполнения и не затрагивает знака, по природе своей социального. Или еще, заметив,
что знак надо изучать социально, обращают внимание лишь на те черты языка, которые связывают его с другими социальными установлениями, более или менее зависящими от нашей воли; и таким образом проходят мимо цели, пропуская те черты, которые присущи как раз семиологическим системам вообще или языку в частности. Ибо знак до некоторой степени всегда ускользает от воли как индивидуальной, так и социальной, в чем проявляется его существеннейшая, но на первый взгляд наименее заметная черта» [Там же с. 22]. Как видим, новоиспеченная наука семиология оказалась хороша тем, что не имела «прошлого», отягощенного пороками психологизма ли, социологизма ли, другого ли устоявшегося способа изучения, и давала возможность создать свой метод. Здесь важно, как выразился Ж.-К. Париант, «главное убеждение... - отрицательного свойства: это автономия науки о языке и, стало быть, несводимость ее предмета к какой-либо внешней инстанции. Познания языковых фактов не следует искать вне этих фактов: постепенно лишаются всякой объяснительной ценности раса, естественное звучание, а на уровне индивида - физиологические или психологические данные» [Цит. по Серио 2001, с. 13]. Намерение Сос-сюра таким образом «отвести глаза» ревнителям научности было воспринято буквально многими известными лингвистами. Впрочем, не будем утверждать, что сам ученый вполне сознательно использовал такой прием: он, как и все его современники, также находился под властью рационалистских и позитивистских идеалов, следуя которым полагают, что знание лишь тогда чего-то стоит, когда может «прикрыться» щитом научности. Сама по себе лингвистика (в том виде, в котором она существовала) на роль такого прикрытия не годилась, поскольку именно ее непригодность явилась для Соссюра отправной точкой для дальнейших построений своей модели лингвистической науки. Но для этих построений была необходима какая-либо вполне респектабельная в глазах научной общественности «ниша», и таковой могла явиться только другая наука, которой на тот момент не было (и не могло быть), но, как говорится, ее стоило выдумать.
У И.А. Бодуэна де Куртенэ вопрос о месте языкознания среди других наук, и тем самым о сущности языка, решается крайне противоречиво, и прежде всего потому, что весьма неопределенна сама классификация наук. В статье «Разница между фонетикой и психофонетикой» находим следующую классификацию наук: «Мы различаем науки: 1) без отчетливого отражения явлений и впечатлений от них, прежде всего совершеннейший продукт человеческого ума, каким является математика, а рядом с ней логика со всей гносеологией, или наукой
познания; 2) посвященные исследованию отражения явлений в человеческой психике. Эта вторая категория наук изучает: а) либо психические субституты того, что мы представляем себе как существующее вне нас, т.е. природы с нашим телом включительно; б) либо то, что мы считаем существующим и происходящим только в нас, т.е. психологию в самом широком значении этого слова, психологию индивидуальную, психологию коллективную с социологией и т.п.» [Бодуэн 1963д, с. 326]. Подразделение наук внутри второй группы произведено в пику традиционному подразделению наук на естественные и гуманитарные. «Здесь я позволю себе решительно высказаться против термина «гуманитарные науки». Термин это возник на фоне ограниченности средневековых понятий и обязан своим появлением филологам, охваченным манией величья, для которых «человек начинается только от грека». Гуманитарные науки - это просто науки психические, а поскольку психика свойственна по меньшей мере всем животным, постольку эти науки можно с равным правом назвать хотя бы «азинарными науками» и во всяком случае анималистическими; самое же подходящее название - термин «психические науки»» [Бодуэн 1963г, с. 65]. Представляется, что дело здесь не только в замене названия (гуманитарные на психические), но и в составе группы «психических» наук: языкознание оказывается здесь в одном ряду с биологией, антропологией, психологией, социологией, то есть теми науками, которые изучают феномен психического. В таком, несколько непривычном для нас, составе группы нет пока ничего противоречивого, более того, соположенность языкознания и биологии предвосхищает некоторые весьма перспективные современные концепции1. Но автор впадает в противоречие, когда заявляет, что перечисленные науки «стоят на границе между (курсив мой - Н.Б.) естественными науками и так называемыми гуманитарными, точнее анималистическими. В одних большее место занимает естественный элемент, в других - анималистический» [Бодуэн 1963д, с.
326]. Подобная классификация вызывает возражения двоякого рода. Во-первых, здесь имеет место нарушение сугубо логического характера: составляя то или иное подмножество, члены последнего не могут находиться одновременно вне его, хотя бы и на границе между. Во-вторых, промежуточное положение языкознания не проясняет его специфики как науки, поскольку дают основания истолковывать его объект только лишь как ни то ни это либо как и то и это. Кроме того,
1 Речь идет о теории автопоэзиса, в основе которой лежит концепция чилийских биологов У. Матураны и Ф. Варелы.
здесь отсутствуют и критерии выделения языкознания из того типологического ряда наук, в котором оно фигурирует.
Далее работах Бодуэн переносит свою естественногуманитарную модель на язык окончательно: «Мы должны различать две науки: 1) науку естественную, ф о н е т и к у (фонологию), антропофонетику, связанную строго с механикой (динамикой, кинетикой) и физикой (акустикой, оптикой); 2) психо фонетику как науку «гуманитарную», связанную с психологией и социологией. Конечно, между ними нет стены; они переходят одна в другую. В психофонетике как части языкознания рассматривается только то, что существует как произносительно-слуховое представление» [Там же, с.
327].
Впрочем, в статье «О значении языка как предмета изучения» Бодуэн предостерегает от «физикалистского» подхода к изучению языка. Задаваясь вопросом, «правильно ли поставлено изучение психосоциального мира, в том числе языка», он говорит: «Став на надлежащую точку зрения при изучении природы, мы все еще мир психический и психо-социальный изучаем ложным образом. Так как до познания сокровенного мира психо-социального мы можем доходить только через посредство показателей в области мира физического, то мы, забывая о том, что главное, а что только вспомогательное, подставляем знаки или символы вместо самих предметов и ограничиваемся изучением физических символов. Мы изучаем книги вместо человеческой мысли, памятники вместо языка, буквы вместо звуков, буквы и звуки вместо соответствующих буквам и звукам представлений; мы изучаем букву закона вместо его психической сущности, внешнее накопление богатств вместо их психической ценности; мы изучаем преходящее вместо постоянного, бывшее вместо настоящего» [Бодуэн 1963б, с. 131-132]. Эта филиппика в адрес существующей «филологической» методы изучения языка, за внешними проявлениями не видящей сущности, тем не менее не опровергает заявленного им ранее естественно -гуманитарного статуса языкознания.
В статье «Языкознание, или лингвистика, XIX века» находим не совсем в логике вышеуказанных рассуждений пассаж, посвященный критике тезиса о языке как организме Беккера и Шлейхера, последний, как известно, утверждал, что языкознание - естественная наука. В качестве контраргумента Бодуэн указывает на то обстоятельство, что «язык не может существовать независимо от человека. Больше того, язык как физическое явление вообще не существует, а основа индивидуальной преемственности языка - исключительно психическая» [Бо-
дуэн 1963з, с. 7]. Если в свете противопоставления «психических» и, надо полагать, «физических» наук стремление отмежеваться от «физи-кализма» вполне естественно, то попытка «откреститься» от биологизма (биология в классификации Бодуэна входит в разряд «психических» наук) требует пояснения. Бодуэн де Куртенэ выступает здесь лишь противником «автономии» языка и, следовательно, попыток исследовать его тем же способом, что и другие биологические объекты, организмы.
Отчетливо сформулированная ученым идея о необоснованных эпистемологических экстраполяциях, несомненно, чрезвычайно ценна. Однако она создает только «негативную» основу исследования, иначе говоря, предостерегает от того, как не надо исследовать объект, тогда как решение проблемы сущности языка с необходимостью предполагает и «позитивный» выход - как, с каким инструментарием (у какой из наук взятым напрокат), надо подходить к исследованию.
Соссюр, как уже отмечалось, решал эту проблему радикальным образом - наука о языке не должна пользоваться инструментарием других наук, она самодостаточна и не нуждается в истолковывающих ее факты иных науках. Позиция Бодуэна выглядела бы как прямо противоположная, если бы не была в целом противоречива: он не прочь позаимствовать инструментарий как у «психических», так и у естественных наук, но при этом отмечает его непригодность для нужд языкознания. Примечательны следующие его высказывания: «Показателем развития научной мысли XIX в. является все растущая связь между языкознанием и другими науками, близкими к нему по той или иной причине. Правда происходит все большая специализация в проблемах исследования, но наряду с этим появляется стремление к постоянному синтезу, обобщению, к установлению общих точек зрения» [Там же, с. 8]. И ниже: «Языковые обобщения будут охватывать все более широкие круги и все более соединять языкознание с другими науками: с психологией, с антропологией, с социологией, с биологией» [Там же, с. 18]. В данном случае обращает на себя внимание поворот исследовательской мысли: попытка очертить рамки языкознания подменяется здесь проектом междисциплинарных взаимодействий. При этом место языкознания в ряду других наук так и не остается проясненным.
Следующей точкой соприкосновения или, скорее, расхождения между двумя учеными является вопрос о природе самого языка, логически связанный с предыдущей проблемой.
В статье «Языкознание, или лингвистика, XIX века» Бодуэн прямо указывает на то, что язык относится к разряду «общественных
или психо-социальных проявлений» [Бодуэн, 1963б с. 134], эта мысль, впрочем, проходит красной нитью сквозь все его работы. В этой связи исследователи, квалифицирующие «язык в соссюровском смысле» как психо-социальный феномен, полагают эпигонский характер соссюров-ской идеи социального характера языка, тем более что Соссюр периодически «сбивался» на психологические интерпретации своего объекта. Другие исследователи не скрывают своего разочарования известной ограниченностью в понимании Соссюром социального характера своего объекта. Так, например, Н.А. Слюсарева отмечает: «Одним из многочисленных парадоксов Соссюра, на который обращали мало внимания, является то, что он, приняв сложившееся во французской лингвистике и философии определение языка как социального явления, тут же ограничил это свойство исключительно семиологическим аспектом. Это стремление Соссюра можно понять и объяснить, так как ему было свойственно весь пафос рассуждений сосредоточивать на новом, необычном, на том, что еще не вошло в науку или еще не устоялось в ней. Однако таким образом социальный характер языка оказался связанным лишь с синхронией, с системой, т.е. с внутренними особенностями языка, тогда как именно функционирование языка определяет его социальный характер. Фактически получилось, что Соссюр, провозгласив социальный характер языка, в своих лекциях не раскрыл тему «Связь языка и общества»» [Слюсарева 1975, с. 97].
При этом ни те, ни другие ученые не учитывают места концепта социальный в соссюровской логике. Подчеркнем еще раз: Соссюр не мог заимствовать идею социальности у Бодуэна и даже просто повториться в своей идее, а также заниматься раскрытием темы связи языка и общества, поскольку, несмотря на внешнее сходство терминов (социальный), это совсем другая идея и обществу в связи с языком места в ней не было. Французский исследователь М. Ягелло указывает на то, что «для Соссюра слово «социальный» обладает не тем смыслом, который придают ему сегодня. Для Соссюра общество - это некое однородное и гармоническое целое, которое объединено одной языковой системой» [Ягелло 2003, с. 116]. Точнее, на наш взгляд, определить смысл соссюровского «социального» можно, учитывая его принцип образования понятий. Имея дело с предельными понятиями, не поддающимися определению через установление родо-видовых отношений, Соссюр определяет целый ряд понятий через их противоположности (например, подобным способом определяются у него синхрония и диахрония). Таким образом, следуя этой логике, чтобы уточнить сос-сюровское понятие социального, необходимо указать, в каком атрибу-
тивном и оппозитивном контекстах оно фигурирует, иначе говоря, -характеристикой чего служит и чему при этом противопоставляется. Ответ лежит на поверхности: социальное служит определением языка в противовес индивидуальному - речи. «Разделяя язык и речь, мы тем самым отделяет: 1) социальное от индивидуального; 2) существенное от побочного и более или менее случайного» [Соссюр 1998, с. 19]. Итак, социальность языка у Соссюра следует понимать как неиндиви-дуальность (общность), а отнюдь не как обусловленность обществом его функционирования, поэтому Соссюр и не раскрывает связь языка с обществом (общее не есть общественное). Кстати говоря, и понятие функционирования приложимо в концепции Соссюра только к речи, а не к языку: речь является формой функционирования языка, говоря о функционировании мы автоматически переходим к анализу речи, от которой Соссюр и отталкивался в своем построении модели языка. Напомним, что определяемые таким способом (через противоположность) понятия находятся в отношениях логического взаимоисключения: социальное - это то, что не является неиндивидуальным, и наоборот. Последнее замечание крайне важно в связи с трактовкой психосоциальной природы языка у И.А. Бодуэна де Куртенэ. Судя по самому определению - психо-социальный, - для Бодуэна де Куртенэ понятие психического и социального вполне логически совместимы, во всяком случае, не исключают друг друга. При этом психическое у Бодуэна одновременно является синонимом понятия индивидуальное. Это следует из сопоставления ряда формулировок, имеющих место в контексте обоснования природы языка. Как известно, в качестве объективной реальности Бодуэн постулировал индивидуальный язык в противовес фиктивным (абстракциям) национальному языку и диалектам. «Конечно, так называемый русский язык представляет из себя чистейшую фикцию. Никакой русский язык, точно так же как и никакой другой племенной или национальный язык, вовсе не существует. Существуют как психические реальности одни только индивидуальные языки (курсив мой - Н.Б)» [Бодуэн 1963а, с. 250]. «Прежде всего язык существует только в душах человеческих» [Бодуэн 1963б, с. 130]. По-видимому, это следует понимать так, что реальностью обладает то, что содержится в психике (душе) индивида. Однако в другой работе находим следующее: «Во всяком случае основа существования языка - объективно (у автора в разрядке - Н.Б.) психическая, как и основа других проявлений, составляющих предмет исследования психологических наук (обычаи, нравы, обряды, законы, государство, религия, искусство, литература, наука и т.д.). Как сложное объективно психическое явление
язык состоит из многих групп разнородных представлений», и далее он поясняет каких - фонационных (представления физиологических движений), акустических, церебрационных (психических в его понимании) [Бодуэн 1963е, с. 72]. Возможно, Бодуэн не видит противоречия в том, что объединяет под общим понятием психического индивидуальные (субъективные - в смысле принадлежащие субъекту) «психические представления» и коллективные (объективные - в смысле независимые от субъекта) психические феномены («обычаи, нравы, обряды, законы, государство, религия, искусство, литература, наука и т.д.»), а возможно, в его системе и нет противоречий, поскольку он понимает иначе социальность. Однако сам автор это понимание нигде не проясняет, по-видимому считая общеизвестным. Там, где Соссюр видит противопоставленность индивидуального и общего (социального) и отделяет одно от другого как речь и язык, Бодуэн находит единство, отсюда и психо-социальная природа языка (который, таким образом, охватывает собой и язык, и речь в понимании Соссюра). 2 Все это имеет самое непосредственное отношение к проблеме определения объекта лингвистики. Бодуэн решает эту проблему в духе философского реализма.
2 В своей трактовке социального Ф. де Соссюр следует популярному в его время противопоставлению индивидуального и социального факта, положенному социологом Э. Дюркгеймом, в работах которого под «социальным» понимаются только коллективные представления в противовес индивидуальным (психическим). Соссюровское противопоставление индивидуального и социального подвергалась критике в работе Н. Волошинова, подчеркивавшего что индивидуальное (психическое) тоже социально, однако понятие социального в данном случае уже толковалось иначе. Некоторые современные философы, осознавая разность значений, стоящих за словом «социальное» считают целесообразным закрепить ее специальной терминологией: «Желательно. различать обычно отождествляемые два понятия: 1) социальное и 2) общественное. Всегда связанное с природным социальное - это всеобщая исходная характеристика субъекта и его психики в их общечеловеческих качествах. Например, всем людям (в отличие от животных) свойственны деятельность, речь, сознание и т.д. Тогда общественное -это не синоним социального, а более конкретная - типологическая -характеристика бесконечного различных частных проявлений всеобщей социальности: национальных, классовых, возрастных, присущих определенному этапу исторического развития и т.д.» [Брушлинский 2001, с. 93].
В данном идейном контексте язык как объект науки тождествен языку как некой объективно существующей данности, которая становится научным объектом автоматически, попадая в фокус научного интереса. Соссюр занимает по данному вопросу иную позицию. В плане демонстрации номиналистических (читай: прямо противоположных) настроений Соссюра необходимо обратить внимание на его слова: «Другие науки оперируют над заранее данными объектами, которые можно рассматривать под различными углами зрения; ничего подобного нет в нашей науке (курсив мой - Н.Б.). Кто-то произносит французское слово nu: поверхностному наблюдателю покажется, что здесь имеется конкретный лингвистический объект; но более пристальный анализ обнаружит наличие в данном случае трех или четырех совершенно различных вещей в зависимости от того, как рассматривать это слово: как звук, как выражение мысли, как соответствие латинскому nudum и т.д. Объект вовсе не предопределяет точки зрения; напротив, можно сказать, что точка зрения создает самый объект; вместе с тем ничто не предупреждает нас о том, какой из этих способов рассмотрения более исконный или более совершенный по сравнению с другими» [Соссюр 1998, с. 13]. Иначе говоря, Соссюр вполне удовлетворялся тем, что его язык представляет собой фикцию, абстракцию (хотя и избегал всячески этого определения, и даже пытался опровергнуть себя, когда логически это вытекало из его построений, потому что в позитивистски ориентированной науке абстракция мыслилась чем-то вроде ругательства), не случайно он ставит языковые явления в один ряд с сильнейшими по-литэкономическими абстракциями. Потому единицами языка у Соссю-ра выступают не конкретные, физические единицы, а сугубо дифференциальные величины. Потому язык для него форма, а не субстанция.
Логика Бодуэна - это логика собирания. Он грибник, кладущий все грибы в одну корзину. Соссюр же, если проводить аналогию и далее, - привередливый повар, выбирающий из корзины те грибы, которые не только просто годятся в пищу, но и соответствуют рецептуре блюд.
Наконец, требует специального обсуждения и проблема противопоставления синхронии и диахронии. Здесь в заслугу Бодуэну де Куртенэ ставят то обстоятельство, что он, в отличие от Соссюра, не разрывал синхронию и диахронию. Не имея возможности в рамках данной статьи детально обсудить концепцию Соссюра в части синхронии и диахронии, ограничимся лишь указанием на принципиальное положение, от которого следует отталкиваться в понимании смысла обозначенных соссюровских категорий. Это положение диктует иссле-
дователю понимать синхронию и диахронию не как свойства самого языка, то есть онтологически, а как сугубо гносеологические предикаты - как разные точки зрения на объект. На такое понимание указывали в свое время разные ученые (Л. Ельмслев, Э. Косериу, Р. Келлер и др.), однако оно не является общепринятым, судя по тем претензиям, которые предъявляются Соссюру. Те, кто упрекает его за пресловутый «разрыв» между синхронией и диахронией, исходят из организмиче-ской метафоры, иначе говоря, из представления о языке как об организме, и истолковывают разграничение синхронии и диахронии как расчленение органического целого. Между тем Соссюр, называя язык структурой, не отождествляет его с организмом, язык для него - не более чем теоретический конструкт, создание которого начинается с фиксирования определенной точки зрения3. Смешение разных точек зрения при этом делает невозможным все теоретическое построение.
В работах И.А. Бодуэна де Куртенэ самих терминов - синхрония и диахрония, безусловно, искать не следует, однако важно выяснить, что могло быть принято за их подобие? Рассмотрим несколько фрагментов, которые могут быть истолкованы в духе сос-сюровской дихотомии.
«В науках естественных, отвлекаясь от временной последовательности, мы имеем всемирные физические, химические и т.п. явления. применяя же понятие или категорию последовательности изменений во времени, получаем. историю всего физического мира. Эти две научные точки зрения (курсив мой - Н.Б.) применимы и к языкознанию: определяя всеобщие, общечеловеческие психические и физиологические условия существования и воспроизведения речи человеческой, мы обходимся без истории; рассматривая языковые факты и явления во временной последовательности, получаем историю языка (у автора в разрядке - Н.Б.)» [Бодуэн 1963ж, с. 98]. Как следует из приведенного фрагмента, идея разграничения точек зрения на язык была не чужда и Бодуэну. Более того, он вполне признавал самостоятельность «неисторического» взгляда на язык: «В языкознании, в обширном смысле этого слова, мы можем
- с точки зрения идейной ценности - различать три степени: 1) описательное языкознание и простое знание языковых фактов <.> 2) подготовительное исследование языков <.> сопоставление языко-
3 Различные понимания системы (структуры), мотивированные разными метафорами языка, рассматривается в [Серио 2001].
вых фактов и извлечение из них выводов, как в области одного языка, так и при сравнении разных языков; 3) высшее обобщающее, философское языковедение, «философия» языка (разрядка) <.> обнимающее вершины лингвистических обобщений и дальше всего идущих выводов, в связи с общею системой научного мировоззрения. Описательное языкознание снабжает материалом подготовительное исследование языков, а это последнее дает необходимое фактическое основание обобщающему языкознанию» [Там же с. 98-99]. Несомненно, главное место отводится здесь оппозиции эмпирического (описательного) и теоретического уровня исследования. Различные «степени» есть не что иное, как последовательные этапы научного исследования, которые могут быть и вполне самостоятельными, хотя в отношении их идейной ценности далеко не равнозначными, при этом вся триада вполне укладывается в рамки внеисторического, квазисинхронного подхода.
Таким образом, нельзя не заметить, что в рассуждениях Бодуэна усматривается больше сходства, чем различия с соссюров-ской идеей разграничения синхронии и диахронии. Возможно, в основе этого сходства лежит схожий «образ врага». Для Бодуэна это прежде всего школьная филология, он противник существующей системы преподавания языка, которая ведет «мертвящему отношению к фактам психо-социальной жизни», бессмысленному заучиванию чужих высказываний, оглупляющему и водворяющему в умах неимоверную путаницу понятий. А научная традиция, против которой выступает ученый, третирована им за эмпиризм и приверженность к историческим разысканиям в ущерб изучению живых, доступных наблюдению языков. Так, в статье «Лингвистические заметки и афоризмы», определяя свое научное кредо, он заявляет: «Существенным признаком «Казанской лингвистической школы» является стремление к обобщениям, стремление, многими порицаемое и даже осмеиваемое, но тем не менее стремление, без которого немыслима ни одна настоящая наука. В области точных наук, в области наук в полном смысле этого слова, только обобщениями определяется степень действительности научности; по мнению же многих историков и филологов старого закала, всякие обобщения мешают положительной науке, которая должна-де ограничиться одною только регистрацией фактов <.> У самого «основателя Казанской лингвистической школы» это стремление к обобщениям <.> усиливалось потребностью реакции против мертвящих, духоубийственных разглагольствований, которые приходилось ему вы-
слушивать от его петербургских «руководителей», видевших всю задачу языковедения в издании памятников и в составлении более или менее бессмысленных словарей» [Бодуэн 1963в, с. 52].
И в другой работе: «Изучение должно состоять прежде всего в непосредственном наблюдении существующего и происходящего, и в надлежащем освещении действительных фактов путем постепенных отвлечений и обобщений. Только после того, как мы ознакомились с живою, доступною наблюдению действительностью, мы можем пускаться в догадки о прошлом и о будущем данного предмета. Наблюдать мы должны жизнь, а не бессмысленно повторять то, что о ней написано в книжках» [Бодуэн 1963б, с. 132].
Соссюр, несомненно, тоже был противником существующей традиции, которая занималась изучением языка именно так, как об этом говорит Бодуэн. Однако соссюровский примат синхронии вряд ли можно отождествлять с задачей изучения современных, живых языков, как того требует Бодуэн: для соссюровской синхронии признак времени иррелевантен. Кроме того, синхронный подход, по Соссюру, вовсе не предполагает изучение «всеобщих, общечеловеческих психических и физиологических условий существования и воспроизведения речи человеческой», напротив он накладывает запрет на психологическое, физиологическое и прочее обоснование языковых фактов.
Иначе говоря, при определенном сходстве идей обоих ученых имеются и различия, проистекающие из разности представлений о сущности языка. Странно, однако, то, что сходство осталось незамеченным, тогда как различия были преувеличены. Последнее усугубляется тем, что часто, пытаясь найти подтверждения «историзму» Бодуэна, пользуются приемом случайной цитаты.
Несомненно, «историзм» Бодуэна явился результатом его увлечения дарвинизмом. Следствием принятия ученым дарвинистской теории явились не только укоренение мысли о языке как о развивающемся феномене, но и позиция по поводу места человека и языка (точнее языков) в мире: «Понятие развития и эволюции должно стать основой лингвистического мышления. Это должно привести eo ipso к искоренению предрассудка, называемого антропоцентризмом, предрассудка, вырывающего человека из среды других живых существ, а также к освобождению от мании величья, заключающейся в том, что строение «наших» языков считается вершиной морфологического развития в
языковом мире» [Бодуэн 1963з, с. 17]. Иначе говоря, принцип историзма у Бодуэна выступает как инструмент релятивизации представлений о языке и человеке (человек есть лишь часть живой природы, а «наши языки» - лишь одни из многих) и используется сугубо для обоснования необходимости включении языкознания в один ряд с другими науками: с психологией, с антропологией, с социологией, с биологией, - а вовсе не для указания на обязательность изучения языковых фактов в их развитии.
Подводя итог сказанному, еще раз подчеркнем, что различия в способах конструирования объекта (языка), во многом предопределившие все прочие различия в концепции этих двух ученых, не дают основания говорить о якобы имевшей место рецепции идей. Сходные в материальном плане термины и высказывания содержательно оказываются различными, поскольку являются следствием различной постановки проблем. Совершенно не случайно А.А. Леонтьев, делая попытку определить свой объект - речевую деятельность - и отталкиваясь от соссюровского понимания языка, часто апеллирует к концепции Бодуэна как к альтернативной.
В настоящей работе мы намеренно не обсуждали вопрос с позиций, какая из концепций языка плодотворнее, лучше, хотя и не обходились без оценок, отмечая, к примеру, логическую противоречивость концепции И.А. Бодуэна де Куртенэ. Разделяя в целом позиции философского инструментализма, мы полагаем, что такая постановка вопроса невозможна без указания на то, для каких целей лучше. Иначе говоря, научная теория может быть оценена только с позиций ее адекватности целям, которых с ее помощью стремится достичь общество. Когда же создатели теорий ставят перед собой разные цели, то лучшей может считаться та теория, которая преследует более масштабные цели, если, конечно, позволяет их достичь. Цель Соссюра была достаточно скромна - найти критерии описания любого языка и создать сами описания, позволяющие отграничить один язык от другого. Эта цель была достигнута, благодаря совместным усилиям лингвистов. Цель Бодуэна - описать язык как таковой в его сложности и разнообразии -была масштабнее, однако достигнута не была. Стоит ли продолжать сравнения?
Литература
1. Бодуэн де Куртенэ И.А. Введение в языковедение / Избранные труды по общему языкознанию. - М., 1963.
- Т. II. (а).
2. Бодуэн де Куртенэ И.А. Значение языка как предмета изучения / Избранные труды по общему языкознанию.
- М., 1963. - Т. II. (б).
3. Бодуэн де Куртенэ И.А. Лингвистические заметки и афоризмы / Избранные труды по общему языкознанию. - М., 1963. - Т. II. (в).
4. Бодуэн де Куртенэ И.А. О психических основах языковых явлений / Избранные труды по общему языкознанию. - М., 1963. - Т. II. (г).
5. Бодуэн де Куртенэ И.А. Разница между фонетикой и психофонетикой / Избранные труды по общему языкознанию. - М., 1963. - Т. II. (д).
6. Бодуэн де Куртенэ И.А. Язык и языки / Избранные труды по общему языкознанию. - М., 1963. - Т. II. (е).
7. Бодуэн де Куртенэ И.А. Языкознание / Избранные труды по общему языкознанию. - М., 1963. - Т. II. (ж).
8. Бодуэн де Куртенэ И.А. Языкознание, или лингвистика, XIX века / Избранные труды по общему языкознанию. - М., 1963. - Т. II. (з).
9. Брушлинский А.В. Деятельностный подход и психологическая наука // Вопросы философии. - 2001. - № 3.
10. Мартине А. Основы общей лингвистики // Новое в лингвистике. - М., 1963.
11. Серио П. Структура и целостность: Об интеллектуальных истоках структурализма в Центральной и Восточной Европе. 1920 - 1930-е гг. - М., 2001.
12. Слюсарева Н.А. Теория Ф. де Соссюра в свете современной лингвистики. - М., 1975.
13. Соссюр Ф., де. Курс общей лингвистики. - М., 1998.
14. Ягелло М. Алиса в стране языка. - М., 2003.
