CC BY
80
УДК 801-5 ББК 81.02 Т-91
Тутаришева Марзьят Каспотовна, кандидат филологических наук, доцент кафедры русского языка и методики преподавания Адыгейского государственного университета;
Тутаришева Мариат Каспотовна, кандидат филологических наук, ведущий научный сотрудник АРИГИ; т.: 8(8772)572042
К ВОПРОСУ О СУЩНОСТИ ОБЩЕГО ЧИСЛА В ЯЗЫКЕ (на материале разноструктурных языков)
(рецензирована)
В статье рассматриваются разные точки зрения на сущность общего числа, его особенности и способы выражения в разноструктурных языках, различные его интерпретации, существующие в лингвистике, соотношение форм единственного, множественного и общего числа.
Ключевые слова: агглютинативный, флективный, полисинтетический, категория числа, множественное число, единственное число, бинарный.
Tutarisheva Marzyat Kaspotovna, Candidate of Philology, associate professor of the Department of Russian language and Technique of Teaching of the Adygh state university;
Tutarishcheva Mariat Kaspotovna, Candidate of Philology, leading researcher of ARIHR; tel.: 8(8772)572042.
TO THE QUESTION OF ESSENCE OF TOTAL NUMBER IN A LANGUAGE (on the material of poly-structural languages)
(reviewed)
The article considers different points of view on the essence of total number, its features and ways of expression in poly-structural languages, its various interpretations existing in linguistics, a ratio of forms of single, plural and total number.
Keywords: agglutinative, inflectional, polysynthetic, category of number, plural, singular, binary.
Вопрос о грамматической категории числа продолжает оставаться одним из актуальных вопросов теоретической грамматики не только частного, но и общего языкознания. При этом особое место занимают аспекты, отражающие категориальную сущность числа и средства его выражения в языках. Особый интерес вызывают проблемы, связанные с интерпретацией понятия общего числа в разноструктурных языках.
Хотя грамматическая категория числа является отражением реального значения количества, однако понятийная категория единичности и множественности и грамматическая категория числа могут не совпадать. Грамматическое число представляет собой лишь один из многих способов обозначения в языке этих категорий. Кроме этого, понятие числа получает неодинаковое выражение в языках различного строя. Об этом свидетельствуют факты языков различного грамматического строя. Так, например, анализ фактов таких разноструктурных языков, как русский (флективно-синтетический строй - в дальнейшем флективный тип, строй) и абхазоадыгские, тюркские, палеоазиатские и др. языки (агглютинативно-полисинтетический строй - в
дальнейшем агглютинативный строй, тип) подтверждают мысль о том, что свойства, характер той или иной категории «находятся в прямой зависимости от особенностей строя языка». [1, с. 107]
В области данной грамматической категории особый интерес вызывает проблема общего числа. Она получила различную интерпретацию в разноструктурных языках.
В области индоевропейских языков много работ посвящено проблеме общего числа. Как отмечается в специальной литературе, факты современных индоевропейских языков и их историко-типологические данные свидетельствуют о том, что грамматической категории числа, которая была представлена в древних индоевропейских языках парадигмами ед. и мн.ч., генетически предшествовало общее число, т.е. такое состояние, когда единая, абсолютная форма слова выражала общее числовое значение, совмещала единичность и собирательную множественность [2, с. 62]. Так, например, предполагается, что в старший праславянский период слово ljudb совмещало два значения - собирательно-множественное «люди» и единичное «человек», которые различались ситуативно. Такой «тип значения числа определялось как общее число». [2, с. 62]
Последующее развитие грамматической категории числа привело к изменению способов выражения количественных отношений в языке и утрате значения общего числа. Форма ljudb (которая совмещала значение ед. ч. и собирательности) была вытеснена образованной от нее формой мн.ч. людие (затем - люди), а в значении единичности была образована сингулятивная форма людинъ, но затем утрачивается эта форма, образуются коррелятивные формы ед. и мн. ч. При этом для ед. ч. в славянских языках стали использовать супплетивную форму «человек», которая образует новую корреляцию: ед. ч. «человек» - мн.ч. «люди». Таким образом, категория числа получает формально-грамматический характер универсальной морфологической категории. [2, с. 62] При этом, как предполагают ученые, общее число наличествовало только в древнейшем праиндоевропейском состоянии на флективном этапе развития грамматического строя, т.е. до возникновения грамматической категории числа существовала некая нейтральная по отношению к числу форма.
Совмещение двух функций в одной форме слова наблюдалось и наблюдается во многих языках мира. Например, в древнегреческом языке форма ед. ч., кроме единичности, может обозначать и собирательность.
В отношении употребления формы ед. ч. в русском и адыгейском языках прослеживаются определенные признаки, которые связаны с типологическими особенностями рассматриваемых языков. Это касается характера способов выражения значения количества, характера факультативности или обязательности их выражения, типа образуемых ими оппозиций и др. Так, в русском языке флективного типа форма ед. ч. существительного не может быть употреблена, когда речь идет о дискретном множестве предметов: существительное обязательно ставится в форме мн. ч., если слово изменяется по числам и не приобретает дополнительных оттенков значений. Формальное выражение мн.ч. в этих случаях является облигаторным, а не факультативным.
Употребление формы ед.ч. имен существительных в языках агглютинативного строя имеет определенные особенности. Это связано с формой единственного числа существительных, которая в рассматриваемых языках имеет форму, совпадающую с основой. Она не является маркированной, как форма мн.ч., которая имеет специальный показатель. Специфика этих языков заключается в том, что существительное в них может быть нейтральным в отношении числа, т.е. оформление его показателем мн.ч. может быть факультативным, когда речь идет даже о
множестве предметов. Другими словами, в языках агглютинативного строя, в том числе и адыгских, возможно употребление неоформленного имени (ед.ч.) в значении единичности и множественности, которое для индоевропейских языков недопустимо: Пшъашъэм / пшъашъэмэ къэлэм / къэлэмхэр къащэфыгъ / къащэфыгъэх «Девушка / девушки купила / купили карандаш / карандаши». С этими особенностями формы ед.ч. связаны многие вопросы, влекущие за собой такие грамматические последствия, которые сказываются на разных уровнях грамматического строя адыгейского языка. Это: употребление имени в ед.ч. при числительных и других количественных словах Пшъэшъипл1 къэк1уагъ «Пришли четыре девочки «букв.: «Пришла четыре девочка»; факультативное согласование глагола-сказуемого с именем-подлежащим, выраженным любой именной частью речи в им. п.: Пшъашъэхэр къэк1уагъ /къэк1уагъэх «Девочки пришли / пришла»; факультативность оформления имени показателем мн.ч. в эрг., твор., превр. падежах при обозначении ими множества предметов Пшъашъэм / пшъашъэмэ а1уагъ «Девушка/девушки сказали» Итак, оформление существительного показателем мн.ч. при обозначении множественности не всегда обязательно. При необходимости выражения множественности используются синтаксические, лексические или одновременно лексические и синтаксические способы. Еще в свое время Ж.Дюмезиль отметил явление экономии языковых средств в убыхском языке. Он писал, что, когда идея множественности вытекает отчётливо из контекста, охотно используется форма ед.ч. [3, 67] Эта мысль применима и к другим языкам агглютинативного типа, в том числе и к адыгским. Это все дает основание рассматривать форму ед.ч. с нулевым показателем как форму общего числа.
Как было сказано, факультативность оформления значения множественности формой мн. ч., употребление формы ед. ч. в значении множественности занимает значительное место и в других языках агглютинативного типа. [4] Однако использование формы ед.ч. в значении единичности и множественности, понятия общего, неопределенного числа, целостной совокупности и т.д. в лингвистической литературе квалифицируется по-разному: как общее число, индифферентность к категории числа, безотносительное, нейтральное отношение к числу, значение неопределенности, недифференциальная слабая выраженность числа, неиндивидуализированность [5, с. 7] числа. Отдельные лингвисты считают, что данная форма стоит вне грамматической категории числа или предлагают считать термин «единственное число» «условным, рассматривать его как общее число. В адыгских языках такая возможность создает своеобразие категории числа. Она породила в специальной литературе понятие общего числа.
Мнения лингвистов по проблеме общего числа несколько расходятся в адыгейском языке. Большинство исследователей адыгских языков рассматривают категорию числа в данном языке как бинарное противопоставление форм и значений ед. и мн. ч. Это - Г.В. Рогава, З.И. Керашева, Б.М. Берсиров, Н.Т. Гишев, У.С. Зекох и др.
Принимая за основу двучленное противопоставление форм ед. и мн. ч., отдельные лингвисты (Н. Яковлев, Д. Ашхамаф, М.А. Кумахов) допускают возможность наличия общего числа в адыгских языках. Однако сущность общего числа получила в работах указанных лингвистов различную интерпретацию.
Н. Яковлев и Д. Ашхамаф рассматривают возможность употребления в современном адыгейском языке неоформленного показателем числа имени в значении ед. и мн. ч. как общее число. По их мнению, общее число представляет собой остаточное явление, унаследованное от той эпохи, когда в адыгейском языке совсем не существовало форм числа. Они считают, что общее число сохранилось в отдельных словах, которые без всякого суффикса могут и сейчас
пониматься как единственное, так и множественное число. [6, с. 334] Они связывают общее число с употреблением в древнюю эпоху неопределенной формы имени в значении ед. и мн.ч. К таким словам Н. Яковлев и Д. Ашхамаф относят в основном названия некоторых органов тела, видов животных, плодов и др.: Колхозым мэл и1 «Колхоз имеет овец» - букв. : «овцу». Ынэ мэузы «Глаза его болят», букв.: «(Его) глаз болит».
Слова мэл «овец», ынэ «(его) глаз» стоят в форме ед.ч. в адыгейском тексте, но они обозначают множество. Согласно точке зрения названных лингвистов, «былое неоформленное слово остается уже только для выражения неопределенного значения в дополнительных словах, а с появлением морфологических показателей в современном адыгейском языке вместо данной формы все чаще употребляется прямая форма дополнений». [6, с. 48]
Полагаем, что при объяснении данных явлений необходимо учитывать возможность употребления формы ед.ч. как для выражения одного, так и множества предметов, людей, когда указанная форма приобретает дополнительные оттенки значений: значение коллективной массы, обобщенности, собирательности или выражает представителя определенного класса, рода, круга людей и т.д. Однако, надо сказать, что с такими же значениями может употребляться в адыгейском языке не только неопределённая, но и определенная форма имени во всех падежах. 1. Тэрэз с1орэп, ау лэжьак1ом ихатэ зэрэфаеу едгъэлэжьын фае. (С.А.) «(Я) не говорю, что правильно, но (мы) должны дать возможность трудящемуся обрабатывать (свой) участок, как сам пожелает». 2. Ц1ыфым ышъхьэ жьыр щепщэу зыщыщыт лъэхъаным ситыгъ (К.Т.) «(Я) был в том возрасте, когда у человека еще ветер в голове». Определенные формы существительных ед.ч. лэжьак1ом «трудящемуся», ц1ыфым «человек» предполагают множество лиц, но первая словоформа выступает как обобщенный представитель класса, вторая - обобщение рода людей в целом через одного лица. Подобные явления встречаются в разноструктурных языках (русском, нивхском, тюркских и др.). Русск.: Здесь растет в изобилии дуб, граб, ясень, клен. 2. Новый спектакль был тепло принят зрителем.
Использование неопределенной формы в функции множественности с вышеуказанными значениями в современном адыгейском языке не ограничено, хотя Н. Яковлев и Д. Ашхамаф отрицают такую возможность.
В указанном предложении Ынэ мэузы «Глаза (его) болят» Н. Яковлев и Д. Ашхамаф переводят слово ынэ «(его) глаз» в форме мн.ч., хотя в языке-источнике оно имеет форму ед. (неопределенного) числа. Предложение буквально переводится: «(Его) глаз болит». И такой перевод возможен, когда речь идет о парных частях тела. Оба варианта «(Его) глаз болит» и «(Его) глаза болят» правомерны. В форме ынэ «(его) глаз» Н. Яковлев и Д. Ашхамаф видят общее число. В адыгских языках форма ед.ч. может обозначать предмет безотносительно к числу, когда речь идет о парных частях тела. В таких случаях без ущерба значению форму ед.ч. можно заменить множественной. О возможностях такого употребления формы ед.ч. относительно парных частей тела свидетельствуют факты многих языков агглютинативного строя. Однако употребление неоформленного имени с дополнительным значением или употребление слов, обозначающих парные органы, в форме ед.ч. не квалифицируется в лингвистической литературе как общее число.
Вопрос об общем числе в адыгских языках получил освещение в ряде работ М.А. Кумахова. В работе «К истории категории числа в абхазо-адыгских языках» автор рассматривает возможность употребления в адыгских языках формы ед.ч. имени в значении единичности и множественности. При этом число выражается в глаголе: Ц1ыфым унэ еш1ы «Человек строит дом» - Ц1ыфымунэ аш1ы «Люди строят дом», букв.: «Человек строят дом». Имя существительное
ц1ыфым «человек» в первом предложении стоит в форме ед.ч., на это указывает глагол еш1ы «строит»; во втором предложении ц1ыфым «люди» обозначает множество, на это указывает глагол аш1ы «строят». Итак, в адыгейском тексте произошла нейтрализация форм существительного ц1ыфым «человек», которое употребляется в форме ед.ч., хотя обозначает в первом предложении единичность, а во втором - множественность.
Нейтрализация форм числа может наблюдаться и в глаголах: Пшъашъэр мак1о «Девушка идет» и Пшъашъэхэр мак1о «Девушки идут» - букв.: «Девушки идет».
Рассматривая категорию числа в диахронном плане, сравнивая материалы абхазоадыгских языков, М.А. Кумахов приходит к выводу об отсутствии в общеабхазо-адыгском языке грамматической категории числа существительных. [7, с. 57].
Исходя из многообразия форм выражения множественного числа существительных в абхазском и абазинском языках, дефектности категории грамматического числа в адыгских языках, отсутствия противопоставления форм ед. и мн.ч. существительных при переходном глаголе в убыхском языке (кроме эргатива), М.А. Кумахов приходит к выводу о том, что грамматическая форма множественного числа в данной группе языков относительно позднего происхождения и что продолжение общеабхазо-адыгского состояния наблюдается в убыхском языке, где нет указания на множественность, за исключением формы эргатива. М.А. Кумахов считает, что это архаичное явление сохранилось в адыгейском языке в предложениях типа Ц1ыфым еш1э «Человек знает» - Ц1ыфым аш1э «Люди знают», букв. «Человек знают».
В дальнейшем на основании нейтрализации числа в именах существительных и глаголах М.А. Кумахов отмечает наличие общего числа в адыгских языках. Он констатирует: «Своеобразие числовых корреляций, обусловленное наличием общего числа, ярко демонстрируют адыгские языки». [8, с. 65] Исследователь считает, что применительно к словоформам типа ц1ыфым из вышеприведенных предложений, где одна и та же форма может обозначать один предмет и множество предметов, термин «форма общего числа» (или просто - «общее число») вполне оправдан с грамматической точки зрения. [9, с. 10] При этом М.А. Кумахов не включает его в коррелятивный ряд категории числа существительных. Как отмечает ученый, «употребление формы ед.ч. имени в значении множественности само по себе не дает оснований для выражения общего числа, если такая форма не обладает сочетаемостью обоих чисел», поэтому главным критерием выделения общего числа с грамматической точки зрения считает М.А. Кумахов «сочетаемость одной и той же формы подлежащего с формами ед. и мн. числа сказуемого или другого (синтаксически зависимого от подлежащего) члена синтагмы или предложения». [9, с. 10]
Если употребление словоформы ц1ыфым «человек» в значении единичности и множественности рассматривать как общее число, встает вопрос: можно ли ставить его в коррелятивный ряд категории числа имени существительного в адыгейском языке.
В лингвистической литературе под содержанием грамматической категории понимается «противопоставленность ее грамматических значений по содержанию и соответствующая ей оппозиция форм выражения [10, с. 90]. Причем эта корреляция, соотносительность всех членов оппозиции, наблюдается в рамках одного и того же лексического значения слова. Необходимо также и наличие регулярности формообразования.
Обобщая сказанное, можно заключить, что грамматические явление в адыгейском языке, названное общим числом, не может стать в коррелятивный ряд категории числа, т.е. не может употребляться рядом с терминами «единственное число», «множественное число», «двойственное число» и т.д., реальное содержание которых очевидно. С учетом этого и исходя из понятия
грамматической категории и соотносительного ее ряда, общее число не может стать в этот ряд, так как оно должно иметь определенную форму выражения некоего общего числа. При наличии таких форм и соответствующих грамматических значений можно говорить о трехчленном ряде категории числа имен существительных в адыгейском языке.
Однако известно и то, что в языке не всегда реальная действительность может получить специальную форму выражения, т.е. грамматические категории не всегда полностью могут отражать явления объективной действительности. Языковые явления, которые не укладываются в рамки понятия коррелятивного ряда грамматической категории, обычно имеют какую-то основу и относятся к особенностям грамматической категории данного языка или являются результатом какого-то процесса в языке. Нейтрализация форм числа с вариантными формантами -мэ и -м в адыгейском языке произошла в результате фонетических процессов. М.А. Кумахов рассматривает нейтрализацию форм ед. числа как особенность употребления имен существительных с недифференцированным значением числа. Он не включает ее в коррелятивный ряд данной категории. Категорию числа в адыгских языках он рассматривает как бинарное противопоставление форм ед. и мн. ч.
Таким образом, форму ед.ч. в агглютинативных языках можно считать универсальной в том смысле, что она способна выражать самые различные оттенки значений. При всем многообразии возможностей выражения формой ед.ч. разных значений не исключается возможность и выражения ею единичности. Этим она противостоит форме и значению мн.ч., образуя с ней коррелятивную пару. Возможности употребления формы ед.ч. для выражения мн.ч. реализуются при соответствующих уточняющих средствах. Поэтому, на наш взгляд, целесообразно сохранить в адыгейском языке за нулевой формой имени принятое в лингвистической литературе название «форма единственного числа».
Вполне справедливо отмечает В.З. Панфилов: «тот факт, что форма числа не во всех случаях выполняет функцию квантитативной актуализации, не представляет собой какого-либо исключительного явления: полисемия или омонимия свойственны не только лексике, но и грамматическим формам любого языка». [11, с. 55]
Литература:
1. Гузеев В.Г., Насилов Д.М. К интерпретации категории числа имен существительных в тюркских языках // Вопросы языкознания. 1975. №3.
2. Дегтярев В.И. Категория числа в славянских языках (историко-семан-тические исследования). Ростов н/Д: Изд-во РГУ, 1982. 243 с.
3. Дюмезиль Ж. Язык убыхов (на франц. яз.). Париж, 1913.
4. Щербак А.И. Формы числа имени в иранских языках // Вопросы языкознания. 1970. №3; Меновщиков Г.А. Способы выражения единичности и множественности в языках различного типа // Вопросы языкознания. 1970. №1; Соттаев А.Х. Имя существительное в карачаево-балкарском языке. Нальчик: Эльбрус, 1968.
5. Смирнова И.А. Формы числа имени в иранских языках (значение и функционирование). Л.: Наука, 1974. 288 с.
6. Кумахов М.А. К истории категории числа в абхазо-адыгских языках // Материалы первой сессии по сравнительно-историческому изучению иберийско-кавказских языков. Махачкала, 1969.
7. Яковлев Н., Ашхамаф Д. Грамматика адыгейского литературного языка. М.; Л., 1941. 464
с.
8. Кумахов М.А. Число и грамматика // Вопросы языкознания. 1969. №4.
9. Кумахов М.А Словоизменение адыгских языков. М.: Наука, 1972. 340 с.
10. Дегтярев В.И. Основы общей грамматики. Ростов н/Д: Изд-во РГУ, 1973. 253 с.
11. Панфилов В. З. Грамматическое число существительных в нивхском языке // Доклады и сообщения Института языкознания АН СССР. Т. II. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1958.
References:
1. Guzeev V. G., Nasilov D.M. To the interpretation of a category of number of nouns in Turkic languages //Linguistics Questions. 1975. No. 3.
2. Degtyarev V. I. Category of number in Slavic languages (historical and semantic researches). Rostov N / Д: Publishing house of RSU, 1982.
3. Dyumezil Zh. Language of the Ubykhs (in French). Paris, 1913.
4. Shcherbak A. I. Forms of name number in the Iranian languages //Linguistics Questions. 1970. No. 3; Menovshchikov G. A. Ways of expression of singularity and plurality in languages of various type //Linguistics Questions. 1970. No. 1; Sottayev A. H. A noun in Karachi - Balkar language. Nalchik: Elbrus, 1968.
5. Kumakhov M. A. To the history of category of number in the Abkhaz-Adygh languages//Materials of the first session on comparative-historical studying of the Iberian-Caucasian languages. Makhachkala, 1969.
6. Yakovlev N, Ashkhamaf D. Grammar of the Adygh literary language. M - L., 1941.464p.
7. Kumakhov M. A. Number and grammar //Linguistics Questions. 1969. No. 4.
8. Kumakhov M. A. Word change of the Adygh languages. M.: Science, 1972. 340 p.
9. Degtyarev V. I. Bases of the general grammar. Rostov on / D: Publishing house of RSU, 1973.
253 p.
10. Panfilov V. Z. Grammatical number of nouns in the Nivkh language // Reports and messages of the Institute of linguistics of the Academy of Sciences of the USSR. V. II.M. -L.: Publishing house of the Academy of Sciences of the USSR, 1958.
