CC BY
37
УДК 81'36
К ВОПРОСУ О СЕМАНТИКЕ И ФУНКЦИЯХ ФУТУРУМА ЭКЗАКТУМА В ДРЕВНЕРУССКОМ ЯЗЫКЕ
© Нина Викторовна НОВИКОВА
Тамбовский государственный университет им. Г.Р. Державина, г. Тамбов, Российская Федерация, доктор филологических наук, профессор кафедры русского языка, e-mail: gubareva@tsu.tmb.ru
В статье анализируются существующие в отечественном языкознании различные точки зрения на семантику и функции древнерусского футурума экзактума и выявляются причины возникновения данных различий. История формы рассматривается в сравнительном аспекте с историей индоевропейского и общеславянского перфекта, эволюция которого привела к разрушению старой системы эловых форм времени в славянских языках, в том числе русском языке.
Ключевые слова: древнерусский язык; историческая грамматика; футурум экзактум.
Вопрос о т. н. футуруме экзактуме (в русской терминологии - форме преждебу-дущего времени), его грамматическом статусе и функциональной специфике в древнерусскую эпоху его существования вызывает неизменный интерес исследователей, занимавшихся и занимающихся изучением истории русского языка, и это объяснимо: несмотря на относительную разработанность данной проблемы, решение ее продолжает оставаться спорным.
Разногласия касаются определения грамматического содержания конструкции «буду-ЛЪ» в разные периоды древнерусского языка, условий ее функционирования, причин, вызвавших ее распад. Дискуссионными остаются вопросы о жанровой «прикреплен-ности» конструкции, принадлежности ее в большей степени письменному языку или устной речи; о возможности употребления в живой речи того времени с иным содержанием, отличным от книжного.
Вспомнить хотя бы высказывание Д.Н. Кудрявского: «Я все же решаюсь высказать предположение, что в живом русском языке эта форма употреблялась гораздо чаще. Мне думается, что отмеченные случаи сравнительно частого ее употребления объясняются влиянием живого говора». Или следующее: «Одну из причин синтаксической «самостоятельности» компонентов сочетания «буду + форма на -ЛЪ» можно усматривать в том, что в живой речи периода формирования письменно-литературных традиций оно не употреблялось как аналитическая форма, хотя, возможно, и было известно в традиционных формулировках уст-
ного (т. н. обычного) народного права, касающихся правонарушений (т. е. в условной части двучленного построения) [1, с. 53].
Разработкой данного вопроса занимались такие видные отечественные ученые, как А.Х. Востоков, А.И. Соболевский, Ф.И. Буслаев, П.А. Лавровский, И.И. Срезневский, Р.Ф. Брандт, А.А. Потебня, Е.С. Ис-трина, П.С. Кузнецов, В.И. Борковский, П.Я. Черных, Б.В. Лавров, Т.П. Ломтев,
B.В. Иванов, И.Н. Бунина, С.П. Лопушан-ская, Г.А. Хабургаев, М.Л. Ремнева.
Глубокие и тонкие замечания о данном явлении находим в трудах А.А. Потебни, философски подошедшего к разрешению проблемы, рассматривая, в частности, преобразование видо-временной системы русского глагола как следствие изменений в сознании носителей языка, связанных с эволюцией человеческого мышления с переходом от конкретно-пространственного восприятия категории времени - к абстрактному [2]. Эти идеи были впоследствии развиты в работах
C.П. Лопушанской: «С развитием абстрактного восприятия категории времени постепенно исчезает необходимость использования лексических средств для разграничения того, что уже происходило, и тог, чему предстоит осуществиться впоследствии. Такой границей становится абстрактное представление о моменте речи и соотнесенность действия во временном плане с моментом высказывания» [3, с. 127].
Относительно структурно-грамматиче-
ского статуса конструкции «буду + -ЛЪ» в лингвистической литературе существуют противоречивые мнения. Одни языковеды
характеризовали данную конструкцию как «будущее условное» (А.Х. Востоков и
Е.Ф. Будде), другие - как «будущее совершенное» (Ф.И. Буслаев и А.И. Соболевский), третьи - как «будущее прошедшее» (П. А. Лавровский).
Впервые мысль о том, что это не форма, а составное сказуемое, высказал в своих «Записках по русской грамматике» А.А. Потебня, отвергнув и термин «будущее условное», и термин «будущее совершенное». По поводу первого: «...это лишь сочетание изъявительного с условными союзами». По поводу второго: «Что до совершенности, то с буду сочетается и причастие -ЛЪ глагола несовершенного, которое не становится совершенным от влияния буду». И далее: «В древнем языке буду-ЛЪ есть не единство грамматического значения, не одно время а сочетание двух, изображающих событие прошедшее (причастие на -ЛЪ) по отношению к будущему, отношение к коему выражено посредством буду, а само это еще не наступившее событие - посредством будущего с союзом да или повелительным наклонением другого глагола» [2, с. 288].
С критикой А.А. Потебни выступил Т.П. Ломтев, назвавший конструкцию не составным сказуемым, а формой, обозначавшей «прошедшее в будущем» на том основании, что -ЛЪ причастие еще в доисторический период превратилось в глагол [4].
Говоря о функционально-грамматической природе конструкции, П.С. Кузнецов видел в ней сочетание по типу латинского футурума экзактума, или иначе «преждебу-дущего» времени, т. е. такого будущего, которое осуществится раньше другого будущего. «Главный смысл такого времени - в его относительности. Это есть «время, зависимое от времени главного предложения. Эта форма указывала на отнесенность действия, которое ею обозначается, к определенному периоду времени, характеризуемое как будущее по отношению к моменту речи. Причем само действие, выраженное сочетанием «буду + причастие на -ЛЪ» в зависимом предложении по отношению к моменту речи, является последующим или будущим, а по отношению к другому действию, выраженному сказуемым главного предложения - прошедшим» [5, с. 236].
Принципиально иной подход к решению функциональной специфики относительных времен вообще и футурума экзактума - в частности - предлагает И.К. Бунина: «Действия, обозначенные формами плюсквамперфекта, перфекта и футурума экзактума, привлекаются автором сообщения с целью пояснить, уточнить, конкретизировать действия, составляющие основное содержание сообщения и обозначаемые формами аориста, настоящего и будущего. Таким образом, обнаруживается известная двуплановость действий, составляющих содержание сообщения: действия первого плана, составляющие основное содержание сообщения, и действия второго плана, привлекаемые для их пояснения» [6, с. 80].
К.В. Горшкова и Г. А. Хабургаев считают, что самой яркой специфической особенностью конструкции «буду + ЛЪ» является ее функциональная роль, поскольку «все примеры рассматриваемой конструкции употреблены в придаточных предложениях условных или в иных с условным оттенком» и «непременно содержат оттенок значения «случится, окажется, обнаружится в будущем», который отмечается и во всех других случаях употребления буду (не только с причастием на -ЛЪ)» [7, с. 295].
Из этих двух положений вытекает вывод, сформулированный следующим образом: «Анализ отношений, для выражения которых древнерусские писцы использовали формы глагола буду, позволяет заметить один и тот же круг значений, проявляющихся в формах этого глагола не только в сочетании с причастием на -ЛЪ, но и в сочетании с именем: возможность выявления, о б н а р у ж е н и я (разрядка автора. - Н. Н.) признака (имя) или действия (причастие на -ЛЪ) как условие для последующих действий (в будущем). Это значение в о з м о ж н о г о в ы я в л е н и я признака в будущем как условия для последующих действий обнаруживается и в самостоятельном употреблении БУДУ...» [7,
с. 299].
Таким образом, в русском языкознании не сложилось единого мнения о специфике значения футура экзактного. Попытаемся разобраться в причинах данных разногласий.
Главный структурный компонент сложных форм времени (плюсквамперфекта, перфекта, футурума экзактума) -ЛЪ причастие
как форму, имеющую глагольные и именные признаки, семантически объединяла с именем способность представлять действие как признак субстанции, с глаголом же - указание на имевшую место в прошлом деятельность субъекта. Причем, понятие результативности, «доведенности» до состояния происходило не от строения основы, а от лексического значения -ЛЪ образования: имеются в виду инхоативные основы, служившие лексическим материалом для создания -ЛЪ форм. Индоевропейский перфект, например, независимо от строения основы, неизменно представлял действие как доведенное до состояния результата к моменту речи. Наглядно исходное значение индоевропейского перфекта и футурума экзактума - качественная характеристика достигнутого состояния субъекта в настоящем или будущем как результат его прошедшей деятельности можно рассмотреть в выражениях «он - мастер», «он будет мастером» (человек много трудился, и сейчас он мастер своего дела (= обязательно будет мастером своего дела). Значение достигнутого состояния ярко прослеживается в современном русском языке в эло-вых прилагательных глагольного происхождения: обгорелый, тухлый, талый, спелый, вялый.
Полагая, что история развития славянского футурума экзактума до процесса грамматикализации вида была неразрывно связана с судьбой перфекта, представляется целесообразным рассмотреть статус формы в древнерусском период языковой истории на примере истории перфекта.
И.А. Перельмутер связал семантическую перестройку индоевропейского перфекта с образованием качественно новой формы -перфекта действия [8]. Перфект состояния (древнейшее значение формы), способный образовываться от основ определенного лексического значения в определенный исторический период активизировался и выжил благодаря смене семантики.
Тот же путь прошел славянский перфект, функционально и семантически близкий индоевропейскому. Функционально сближение -ЛЪ причастия с глаголом произошло благодаря устранению из значения перфекта дифференциального признака результативности, а это, в свою очередь, случилось в результате столкновения грамматического значения не-
совершенности действия со значением результативности, выражаемой лексическим значением -ЛЪ причастия.
Отсюда, как показал Перельмутер, открывалось два пути: либо постепенное вымирание перфекта после потери им основной семантики состояния, либо приобретение нового значения и новых функций в языке. Перфект выжил, пройдя именно последний путь развития, получив новое значение «перфекта действия», а также возможность в новом качестве быть образованным практически от любой основы. Специфика нового перфекта, и славянского в т. ч., в отличие от простых претеритов, заключалась в значении актуальности действия для плана настоящего.
Семантический сдвиг в -ЛЪ компоненте перфекта - частный случай коренных преобразований во всей системе -ЛЪ форм времени. И перфект, и плюсквамперфект, и футу-рум экзактум, как структурно и семантически близкие, прошли один и тот же путь перехода в финитную систему на правах полноценных форм с видо-временными характеристиками.
Тенденция развития значения сложных -ЛЪ форм определялась также характером отношений между различными уровнями языка и, прежде всего, взаимодействием морфологического и лексического, морфологического и синтаксического уровней.
Итак, значение результативности действия, которое изначально мыслилось как свойство субъекта, сменилось значением актуальности действия для плана настоящего (перфект). «После превращения причастия на -ЛЪ из имени в глагол специфическая грамматическая категория времени форм на -ЛЪ не исчезла, но сначала только преобразовалась в категорию прошедшей деятельности субъекта, сохраняющей значение актуальности для него и в настоящее время» [4, с. 354]. Однако признак актуальности оказался для перфекта неустойчивым, т. к. «в новых перфектных формах трудно сохранять отчетливое различие между понятием нынешнего результата прошлых событий и понятием самих прошлых событий». С нейтрализацией этого дифференциального признака связаны превращение перфекта в форму прошедшего времени и переход его в состав абсолютных времен индикатива.
Вероятно, значение актуальности стало присуще всем сложным -ЛЪ формам после потери ими значения результативности как одного из двух основных дифференциальных признаков. Остатки значения актуальности обнаруживается в формах плюсквамперфекта и футурума экзактума в некоторых современных славянских языках, например, в болгарском. Правда, трудно с достоверностью ответить на вопрос, является ли указанное значение реликтовым или новым, однако уже сама возможность проявления его в данных формах дает право выдвинуть эту гипотезу.
Итак, смена значений (от результативности - к актуальности) привела к «выхолащиванию» именных признаков из -ЛЪ причастия и приобретение им статуса глагола (пра-славянский период).
Начало процесса оглаголивания причастия стало началом разрушения оппозиций в системе относительных времен. В результате в исторический период русского языка реально существовавшей можно признать лишь оппозицию футурум экзактум - плюсквамперфект. Данная оппозиция была разрушена выходом из употребления плюсквамперфекта, имевшего слабую парадигматизацию и узкую сферу применения. Параллельно шел процесс утраты связки перфектом, с завершением которого, к XIV в., футурум экзак-тум превратился в сложную немотивированную форму времени, где глагол (бывшее причастие) мог быть как несовершенного, так и совершенного вида.
Особенности семантики каждой из форм с -ЛЪ причастием (отнесение действия к плану прошлого, настоящего и будущего) по-своему влияли на проявление признака актуальности. Так, для плана будущего можно предположительно судить, будет действие восприниматься как актуальное для говорящего (или окружающих) или нет. Иными словами, проявление признака актуальности действия в будущем мыслится как предположительное, возможное. На это указывал еще Б.В. Лавров: «Вообще же языковое сознание, по-видимому, ассоциировало выражение условности с не совсем обычной формой прошедше-будущего» [9, с. 49]. Неслучайным, видимо, поэтому было закрепление за футурумом экзактумом функции предиката условной части гипотаксиса.
Именно такое значение, как нам представляется, можно обнаружить в многочисленных приписках к древнерусским грамотам разного времени типа «аще буду изгру-билъ», «аще буду криво написалъ», «аще буду где не исправилъ».
Однако эта связь модального и временного планов получила характер двусторонней зависимости: актуализация действия для будущего гипотетична, действие же, воспринимаемое как возможность, более абстрактно, менее актуализировано.
В борьбе этих двух противоположных начал победу одержало значение неактуали-зированного, неконкретного действия, которое к началу исторической эпохи имело статус дифференциального признака футурума экзактума. Способствовала этому двойственность выражения временного значения в «преждебудущем»: буду - пришелъ. Имея в своем составе глаголы с взаимоисключающим временным значением, форма могла теперь получать в контексте как значение прошедшего, так и значение будущего времени, где конкретизация временного признака находилась в прямой зависимости от цели высказывания и контекстного окружения формы.
Таким образом, причина различий в точках зрения на футурум экзактум кроется в том, что мы застаем его в древнерусский период языковой истории на стадии разложения, когда древнейшее значение было уже утрачено. В своем же новом качестве - обозначать время прошедшее или будущее - он стал избыточен, поскольку те же значения выражали временные формы индикатива. Функцию предиката условной части гипотаксиса - специфическую сферу употребления древнерусского футурума экзактума -также начинают успешно отвоевывать простые формы времени. Примеры употреблений «преждебудущего» в указанной функции в этот период были, вероятнее всего, уже данью письменной традиции, о чем свидетельствует формульный характер приписок к грамотам.
Превратившись в немотивированную сложную форму с диффузным значением и неопределенными функциями, древнерусский футурум экзактум постепенно выходит из употребления, не оставив никаких следов в современном русском языке.
1. Кудрявский Д.Н. К статистике глагольных форм в Лаврентьевской летописи // Известия отделения русского языка и словесности Академии наук. М., 1909. Т. 1. Кн. 2.
2. Потебня А.А. Из записок по русской грамматике. М., 1968. Т. 2.
3. Лопушанская С.П. Глагольные формы по памятнику XVII в. «Слово и дело государевы». Л., 1961.
4. Ломтев Т.П. Сравнительно-историческая грамматика восточнославянских языков (морфология). М., 1961.
5. Кузнецов П.С. Очерки исторической морфологии русского языка. М., 1970.
6. Бунина И. К. История глагольных форм в болгарском языке. М., 1970.
7. Горшкова К.В., Хабургаев Г.В. Историческая грамматика русского языка. М., 1981.
8. Перельмутер И.В. Проблемы индоевропейского и греческого перфекта: автореф. дис. ... канд. филол. наук. Л., 1968.
9. Лавров Б.В. Условные и уступительные отношения в древнерусском языке. Москва; Ленинград, 1941.
Поступила в редакцию 18.11.2011 г.
UDC 81'36
ON QUESTION OF SEMANTICS AND FUNCTIONS OF FUTURUM EKZAKTUM IN OLD RUSSIAN LANGUAGE
Nina Viktorovna NOVIKOVA, Tambov State University named after G.R. Derzhavin, Tambov, Russian Federation, Doctor of Philology, Professor of Russian Language Department, e-mail: gubareva@tsu.tmb.ru
The article analyzes existing in domestic linguistics different perspectives on the semantics and functions of ancient futurum ekzaktum and identifies the causes of these differences. The history of the form discussed in comparison with that of the history of Indo-European and Indo-Slavic Perfect, whose evolution led to the destruction of the old system elov tense forms in Slavic languages, including Russian.
Key words: old Russian language; historical grammar; futurum ekzaktum.
