CC BY
22
УДК 902.1
К ВОПРОСУ О ДОМОСТРОИТЕЛЬСТВЕ ЖИТЕЛЕЙ РАТСКОГО АРХЕОЛОГИЧЕСКОГО КОМПЛЕКСА В ЗОЛОТООРДЫНСКОЕ ВРЕМЯ*
© 2020 С. И. Жаворонков
мл. научный сотудник НИИ археологии юго-востока Руси e-mail: sergey8.6@yandex.ru
Курский государственный университет
Статья посвящена жилой постройке середины XIV в., выявленной в ходе исследований на Ратском археологическом комплексе под Курском в 2018 г. Публикуются связанные с ней вещевые и керамические находки. На основании данных археологии и этнографии предлагается вероятная домостроительная схема. Делается вывод о том, что юрты были не единственным типом жилища в ордынский период существования памятника.
Ключевые слова: археологический комплекс, селище, Золотая Орда, жилище, сруб, лежанка.
Ратский археологический комплекс расположен на правом берегу р. Рати (правый приток р. Тускари - бассейн Днепра), между деревнями Городище и Шеховцово Курского района Курской области, и включает городище, примыкающее к нему с севера селище 1 с частично сохранившимися валом и рвом, расположенные западнее и восточнее от селища 1 неукрепленные селища 2 и 3, а также грунтовый могильник в пределах селища 1.
Городище известно в научных работах с XIX в. и неоднократно обследовалось в 1960-1980-х гг. Первые стационарные исследования здесь проводил В.В. Енуков в 1990-1992 гг. Работы на комплексе были возобновлены Посемьской экспедицией НИИ археологии юго-востока Руси КГУ в 2014 г. и проводятся ежегодно, будучи сосредоточены уже на селище 1. Исследованная раскопами 1-7 площадь на настоящий момент составляет 652 кв. м.
Памятник является многослойным: древнейшие напластования относятся к эпохе бронзы и раннему железному веку, затем его заселили носители роменской и древнерусской культур, но своего расцвета комплекс достигает в XIV в., когда здесь формируется крупный золотоордынский центр. Существование последнего на собственно русских землях уникально. Общие пределы поселения XIV в. охватывают (за исключением городища, которое к этому времени было заброшено) почти всю площадь комплекса (не менее 35 га) и маркируются многочисленными находками импортной керамики, обломков чугунных котлов, типично ордынских кирпичей и джучидских монет. Тогда же, скорее всего, были возведены укрепления селища 1 [Енуков 2018: 47, 48].
В 2018 г. раскопом 6 был исследован участок селища, непосредственно примыкающий к городищу с севера. Впервые за время работ на памятнике была изучена жилая постройка XIV в. - яма 6. Отсутствие жилищ золотоордынского времени в пределах предшествовавших раскопов послужило основанием для предположения
* Работа выполнена при финансовой поддержке РФФИ, проект № 18-49-460001 «Посемье» - «Курьское княженье» - «Курская тьма»: три эпохи в истории археологического комплекса 1Х-Х1У вв. «Бесединское городище».
о наземном характере домов (юрт) с отопительными сооружениями, не оставляющими археологически фиксируемых признаков [Енуков 2018: 48; 2019: 82]. Упомянутая постройка служит примером иной домостроительной схемы.
Следует отметить специфику исследованной части селища 1. В настоящее время она достаточно хорошо задернована, однако ранее, наиболее вероятно, распахивалась. Особенностью культурных напластований, представленных, за исключением отдельных прослоек, темно-серым грунтом с включениями различной интенсивности, является, несмотря на многослойный характер памятника, практически полное отсутствие цветовых различий слоев вплоть до суглинистого предматерика. К тому же здесь отмечена крайне высокая активность деятельности землероев, которая заметно усложняет планиграфические и стратиграфические наблюдения. В такой ситуации определение четких границ объектов зачастую проблематично: их расчистка становится возможной лишь с уровня диффузионного слоя.
Подпрямоугольное со скругленными углами пятно ямы 6 было выявлено на уровне пласта 2, на фоне культурного слоя древнерусско-ордынского времени (№ 1) и слоя суглинистых засыпок конца X - 1-й половины XI в. (№ 2). И если между выходами слоя 2 и заполнением объекта граница фиксировалась довольно хорошо, то от слоя 1 последнее отличали лишь несколько более выраженная концентрация золы и отсутствие камней. К тому же яма 6 перекрывала в плане яму 18, тоже относящуюся к ордынскому периоду освоения селища (илл. 1).
Илл. 1. Яма 6. План пятна и профиль: 1 - номер слоя; 2 - дерн; 3 - темно-серый слой; 4 - материковый суглинок; 5 - обожженная глина; 6 - уголь; 7 - зола; 8 - камень; 9 - мергель
Попытка проследить границы объекта в рамках пласта 3 не увенчалась успехом, поскольку заполнение ямы было полностью расчищено ввиду ее малой заглубленности: дно не достигало даже предматерика. Тем не менее условные пределы объекта
позволяют реконструировать остатки суглинистых засыпок слоя 2, отдельные участки которого были расчищены в ходе выборки пласта 3 по его периметру.
Размеры ямы, вытянутой с юго-запада на северо-восток, достигали 3,4 м в длину и 1,6 м в ширину. Глубина не превышала 0,4 м, однако в период функционирования жилища могла достигать 0,5-0,6 м: верхняя часть объекта уничтожена распашкой. У юго-западной стенки ямы 6, поверх заполнения ямы 18, было расчищено плохо сохранившееся глинобитное отопительное сооружение (вероятно, открытый очаг) размерами 1 х 0,87 м и высотой до 0,14 м (илл. 2). Использовали его относительно недолго, как показывает слабая степень прокала материкового суглинка (не более 3 см), из которого оно сформовано.
Д Е
Илл. 2. Яма 6. План и профиль очага
В перечень относящихся к яме 6 находок будет логично, с известной долей осторожности, включить отдельные вещи, обнаруженные в распаханном культурном слое над объектом и по его периметру в пределах пласта 1 и в верхней части пласта 2. Такое допущение обусловлено несколькими соображениями. Как убедительно показал С.Д. Захаров, материалы из распашки нельзя не просто игнорировать, но и рассматривать без привязки (с учетом возможного смещения находок в пределах 0,5 м) к залегающим под ней объектам [Захаров 2015: 98, 104]. В условиях Ратского комплекса, когда золотоордынские находки концентрируются у поверхности, такой подход крайне актуален. К тому же размеры жилой постройки едва ли ограничивались пределами ямы 6. Исходя из возможной ее конфигурации, что подробнее будет рассмотрено ниже, из всего тяготеющего к объекту вещевого набора выделены находки, бытовавшие в XIV в. (включая изделия с широкими датами): № 7, 16, 28, 49, 51, 57, 124. Подобных зон концентрации материалов, которые могли бы относиться к ордынскому времени (илл. 3), даже без учета пяти датированных вещей из заполнения
ямы (№ 56, 110, 111, 116, 122), в пределах раскопа 6 более не наблюдалось, впрочем как и на соседних раскопах 5 и 7, где находки XIV в., за исключением керамики, были еще более редки. Разумеется, нельзя не учитывать активную грабительскую деятельность на памятнике «черных копателей», которая внесла коррективы в количественный и качественный состав артефактов, но едва ли она повлияла на общий характер их распространения.
Д Е Ж
х49 ' N / / Ч rV
/ 57х 124*) / / Я' х/22 у ( ^ Х//0 / 281 х56 / W/ /бх г Я. 25О
м> х 116к. 5/х СГ
Илл. 3. Яма 6. План расположения находок и столбовых ям
В яме 6 были встречены два медных пула (илл. 4: 1, 2). Еще одна монета (илл. 4: 3), а также подвеска, очевидно изготовленная из джучидского пула (илл. 4: 4), были встречены в пахотном слое вблизи нее. Определимой была лишь одна из монет (илл. 4: 1) с цветочным орнаментом типа «розетка», отчеканенная в 1349-1367 гг. (750-760-х гг.х.)*. Примечательно, что на остальной площади раскопа 6 обнаружен только один джучидский данг, в примыкающем к нему с запада раскопе 5 золотоордынские монеты вовсе не встречались, а в раскопе 7, заложенном к северу от последнего, найден единственный фрагмент пула.
* Определение выполнено Лебедевым В.П., за что автор выражает ему искреннюю признательность.
Илл. 4. Яма 6. Индивидуальные находки: 1 - № 111; 2 - № 110; 3 - № 57; 4 - № 16; 5 - № 7;
6 - № 56; 7 - № 51; 8 - № 28; 9 - № 116; 10 - № 124; 11 - № 49
Обломки чугунных кочевнических котлов присутствовали (по одному) в заполнении ямы и неподалеку (илл. 4: 6, 7). Интересна находка ключа (илл. 4: 8), служившего для открытия пружинных замков типа Ж, которые, согласно Б.А. Колчину, появились в Новгороде к концу XIV в., хотя возможно и несколько более раннее их распространение [Древняя Русь...: 15, табл. 6; Кудрявцев 2012: 121]. Наконечники стрел (илл. 4: 9, 10), происходившие из заполнения ямы и из перепаханного слоя рядом с ней, относятся, по А.Ф. Медведеву, к варианту 2 типа 41 и типу 48 [Медведев 1966: 65, 68, 69, табл. 18, 23]. Датируются они Х1-Х^ вв. и Х-Х^ вв. соответственно. Северо-западнее объекта была обнаружена железная пластина с четырьмя заклепками и крючком на одном из концов (илл. 4: 11). Точных аналогий предмету найти не удалось, однако его облик весьма близок крючкам-застежкам стрелковых (саадачных) поясов, широко распространенных у кочевников и нередко ошибочно интерпретируемых как «колчанные» [Кубарев 1998: 190, 196]. Хорошо известны подобные изделия и в золотоордынских погребениях [Ефимов 1999: 101, рис. 6; Чхаидзе, Дружинина 2010: 119, рис. 5; Афоньков 2012: 158, 159, рис. 1; Горелик 2017: 284, рис. 8]. В перепаханном грунте пласта 1 над ямой присутствовала небольшая округлоребристая бусина из голубого стекла, стертая с одной стороны - видимо, от длительного использования (илл. 4: 5). Похожие украшения в слоях XIV в. встречались на среднеазиатских памятниках, в золотоордынских городах Поволжья и в Каракоруме, а также в кочевнических погребениях [Федоров-Давыдов 1966: 72; Бусятская 1976: 40, 41]. Прочие находки из ямы 6 не поддаются идентификации либо переотложены и относятся к более древним напластованиям памятника.
В поверхность очага был вмазан единственный крупный фрагмент керамики, принадлежавший, скорее всего, импортному кувшину (илл. 5: 1).
Илл. 5. Яма 6. Импортная керамика
Керамическая серия из заполнения ямы (в пределах пласта 3, после выявления границ) насчитывала 58 обломков разных эпох: 1 экз. бронзового века, 23 экз. лепных и 3 экз. раннекруговых роменских горшков, 21 экз. древнерусской посуды XI - 1-й половины XIII в., 10 экз. привозных сосудов второй половины XIII - XIV в. Вся керамика из последней группы относится к красноглиняной (илл. 5: 2-5), которая могла быть произведена в мастерских Крыма, Поволжья и Средней Азии [Скинкайтис 2015: 117]. В наборе выделяются крупные фрагменты, обнаруженные непосредственно над очагом: донная часть поливной орнаментированной чаши (илл. 5: 2) и целая ручка (илл. 5: 3). Блюдо, изготовленное в технике тисненой полумайолики с применением зеленой и желтой глазурей, соотносится с продукцией юго-восточного Крыма [Коваль 2010: 112, 113]. Среди керамики, найденной в непотревоженной распашкой части заполнения ямы 6 при расчистке пласта 2, стоит отметить тарелку, произведенную в одном из гончарных центров Золотой Орды (илл. 5: 6). В перепаханном слое над ямой импорты, в том числе поливные, также присутствовали, однако процент их не превышал «нормы» для верхней части напластований раскопа. Как и в самой яме 6, все обломки принадлежат красноглиняной посуде. Цвета глазурей (зеленый, желтый и коричневый) типичны для крымского гончарства золотоордынской эпохи.
Таким образом, жилище функционировало, вероятнее всего, в середине - 2-й половине XIV в., точнее - в 1350-1360-х гг. На это указывают дата чеканки единственной определимой монеты (1349-1367 гг.) и время появления пружинных
замков с торцевым поворотным ключом, едва ли более раннее. Можно осторожно предположить принадлежность хозяина жилища к золотоордынской администрации, причем рядовому ее составу, поскольку статусных вещей, за исключением поливной посуды, встречено не было. Впрочем, появление последней на русских землях В.Ю. Коваль связывает с чиновниками среднего и низшего уровней, применительно к середине XIV в. крымскую керамику с глазурями характеризуя как «в основном дешевую ординарную» [Коваль 2010: 194, 195]. Вполне возможно, владелец дома являлся одним из последних обитателей поселения: в 1360-х гг. окрестности Курска отходят Литве и Ратский комплекс, судя по всему, прекращает свое существование [Енуков 2018: 49]. На возведение жилой постройки на финальном этапе существования ордынского центра косвенно указывает и то, что яма 6 перекрывала другой объект XIV в.: крупную яму-хранилище (№ 18).
Отмеченные выше особенности культурного слоя селища 1 не позволяют, опираясь на характер заполнения, восстановить облик дома, от которого сохранилась яма 6, однако известные по данным археологии и этнографии черты домостроительства кочевых и полукочевых народов степей Евразии могут помочь в самом общем виде его представить. Прежде всего необходимо отметить, что при переходе к оседлости, естественно проистекавшем быстрее в условиях государственного строительства и сопутствовавшего ему процесса урбанизации, для кочевников в контактных зонах было характерно объединение устоявшихся форм мобильного жилища с традициями возведения постоянных построек местным населением [Харузин 1896: 111-113, 120122; Флеров 1996: 59; Акчурина-Муфтиева 2016: 691, 696]. Поэтому нельзя игнорировать сложившиеся к середине XIII в. региональные домостроительные схемы, скрупулезно исследованные в специальной работе [Енукова 2007].
Яма 6 по сути является небольшим котлованом, что сближает ее с аналогичными сооружениями, хорошо известными по раскопкам славянских и древнерусских памятников. Их малая площадь в свое время привела исследователей вопроса к выводу о сооружении стен домов с отступом от заглубленных частей. Действительно, что касается рассматриваемого объекта, сложно представить пригодное для проживания строение настолько ограниченных размеров (менее 5,5 кв. м) при условии, что почти половину помещения занимало отопительное сооружение. На сегодняшний день общепризнанной для славяно-русских котлованных жилищ является следующая строительная схема: с отступом от ямы устанавливались стены, чаще всего срубной конструкции, а сам котлован и пространство между его краями и стенами облицовывалось деревом, образуя «лавы» [Григорьев 2000: 96-100; Моргунов 2002: 64, 65; 2011: 158; Енукова 2007: 22-24; 2014]. Для постройки на Ратском комплексе наиболее вероятной представляется в целом близкая конструкция.
Расположение вдоль стен «лав» находит параллели и в традиционных для многих азиатских народов П-образных канах, также «опоясывавших» помещение со всех сторон, кроме входной, и служивших универсальной мебелью. В Поволжье П-образный кан был привнесен монголами с Дальнего Востока и эволюционировал здесь со временем в Г-образный с суфой [Егоров 1985: 79, 81, 84, 118; Артемьева 1994: 14; 2008: 42, 43; Блохин, Яворская 2006: 155]. Ни о какой тождественности «лав» и канов, разумеется, речи не идет, однако известны случаи, когда последние не имели дымовых каналов, выступая в качестве земляных нар, комбинируемых с заглубленным полом. Подобные конструкции встречаются в отапливаемых по-черному домах у чжурчжэней и связываются с сезонным размещением в них солдат [Артемьева 1994: 13, 14; 2008: 42; Кызласов 2008: 80]. Просуществовали они вплоть до вторжения монголов в XIII в. В обиход последних каны вошли довольно прочно: письменные источники для эпохи Чингисхана
указывают случаи, когда их имитации в виде деревянных лежанок сооружались в войлочных юртах [Егоров 1970: 185; Кызласов 1992: 156].
Строение, скорее всего, было подпрямоугольным, поскольку в интерьер округлого или шестиугольного юртообразного жилища вписать яму 6 проблематично. Во-первых, круглоплановые наземные постройки с углубленным полом на золотоордынских поселениях не встречались, а примеры таких сооружений, известные в археологии (жилища салтово-маяцкой культуры) и этнографии (шошала у казахов), конструктивно единообразны: круглый или овальный котлован почти вплотную примыкал к стенам, представлявшим собой обычно обмазанный глиной, навозом или тиной каркас из жердей либо плетень [Флеров 1996: 21, 50, 51; Васильев, Ермилов 2011: 49-54]. Во-вторых, в таких домах по соображениям безопасности и из-за особенностей дымоотведения открытые очаги располагались по центру, что едва ли применимо в рассматриваемом случае. В целом круглоплановое стационарное жилище на пути кочевнических обществ к оседлости, особенно на городском этапе развития, можно оценивать как временный пережиток, довольно быстро уступивший место четырехугольной постройке [Егоров 1970: 180, 181; Флеров 1996: 59, 60; Блохин, Яворская 2006: 156].
Стены дома представляются срубными. Столбовых ям, которые могли бы относиться к постройке, обнаружено всего три (илл. 3): одна располагалась в восточном углу ямы 6, еще две были выявлены примерно в 1,5 м к юго-востоку от объекта, напротив восточного и южного углов. Все они материала не содержали, поэтому говорить наверняка о принадлежности ям к конструкции жилища нельзя, но, даже допуская такую возможность, сложно представить их иное назначение, кроме как для установки «стульев» сруба. Что же касается каркасных или плетневых стен, то они предполагают обмазку, в условиях Ратского комплекса, вероятнее всего, глиняную. Однако какие-либо скопления глины в верхней части напластований над ямой 6 отсутствовали, что нельзя списать на распашку. К тому же известные по данным этнографии наземные мазанки кочевников, типичные для обитателей степи, в обеспеченных древесиной областях довольно редки и заменяются срубами, а если и встречаются, то в виде полуземлянок [Харузин 1896: 70, 71].
Часть внутреннего пространства шириной около 1,5 м и длиной до 3,4 м, расположенная, вероятно, между входом и очагом, была заглублена на 0,4-0,6 м. Остальную площадь, видимо, занимали лежанки, возможно немного возвышенные от уровня подножия стен. Фактически они играли роль традиционных канов и суф, примеры сооружения которых в грунте и из него известны как в Центральной Азии и на Дальнем Востоке, что отмечалось выше, так и в золотоордынских городах Поволжья и Северного Кавказа [Блохин, Яворская 2006: 161, рис. 18; Зиливинская 2015: 42, 43]. Размеры строения можно обозначить лишь гипотетически, но едва ли занятая лежанками поверхность уступала заглубленной части. В Поволжье, например, почти все жилища соответствующего времени были подквадратными. Площадь варьировалась от 9 до 45 кв. м, а кан с суфой нередко занимали более половины внутреннего пространства [Егоров 1970: 185; Блохин, Яворская 2006: 154, 155]. Квадратные «монгольские дома» вообще преобладали на всей территории империи Чингисхана и ее осколков, в том числе в Улусе Джучи [Егоров 1970: 173, 180; Кызласов 1992: 153-155]. Таким образом, исходя из параметров ямы 6 и предполагаемой подквадратной формы постройки, общая ее площадь, даже если лежанок было только две и пространство за очагом не включалось в помещение, должна составлять не менее 12 кв. м, а при условии оборудования П-образного спального места могла достигать 20-25 кв. м. Отсутствие кана в классическом его виде может объясняться сезонным или временным характером жилища. На непродолжительность его функционирования
указывает и слабая степень прокала отопительного сооружения. Подобная организация интерьера, когда у противоположной от входа стены находился очаг, а по бокам оборудовались лежанки, известна по этнографическим данным: например, в летних домах у башкир [Харузин 1896: 84]. Нельзя также исключать возможность возведения жилища незадолго до того, как Ратский комплекс был оставлен поселенцами.
Подводя итоги, следует еще раз подчеркнуть, что предложенная домостроительная схема носит предварительной характер и со временем, благодаря новым исследованиям Ратского археологического комплекса, будет, скорее всего, уточнена. Пока можно лишь констатировать, что юрты были, видимо, доминирующим, но не единственным типом жилищ населения памятника в золотоордынское время.
Библиографический список
Акчурина-Муфтиева Н.М. Влияние ислама на формирование крымскотатарского народного жилища // Культурное наследие Евразии (с древности до наших дней). Алматы: Ин-т археологии им. А.Х. Маргулина, 2016. С. 687-697.
Артемьева Н.Г. К эволюции жилищ на территории Приморья // Медиевистские исследования на Дальнем Востоке России. Владивосток: Дальнаука, 1994. С. 4-21.
Артемьева Н.Г. Происхождение и эволюция традиционной системы отопления (кан и ондоль) народов Дальнего Востока // Ойкумена. Регионоведческие исследования. 2008. Вып. 1. С. 38-45.
Афоньков Н.Н. Стрелковый пояс и кошель золотоордынского времени из курганного могильника у с. Усть-Курдюм // Археологическое наследие Саратовского края. 2012. Вып. 10. С. 158-163.
Блохин В.Г., Яворская Л.В. Археология золотоордынских городов Нижнего Поволжья. Волгоград: Изд-во ВолГУ, 2006. 268 с.
Бусятская Н.Н. Стеклянные изделия городов Поволжья (XIII-XIV вв.) // Средневековые памятники Поволжья. М.: Наука, 1976. С. 38-72.
Васильев Д.В., Ермилов С.В. Юртообразные жилища Самосдельского городища // Самосдельское городище: вопросы изучения и интерпретации: сб. науч. ст. Астрахань: Астраханская цифровая типография, 2011. С. 48-59.
Горелик М.В. Черкесские воины Золотой Орды (по археологическим данным) // Археология евразийских степей. 2017. № 5. С. 280-302.
Григорьев А.В. Северская земля в VIII - начале XI века по археологическим данным. Тула: Гриф и К°, 2000. 263 с.
Древняя Русь. Быт и культура / под ред. Б.А. Рыбакова. М.: Наука, 1997. 368 с.
Егоров В.Л. Жилища Нового Сарая (по материалам исследований 1959-1965 гг.) // Поволжье в средние века. М.: Наука, 1970. С. 172-193.
Егоров В.Л. Историческая география Золотой Орды в XIII-XIV вв. М.: Наука, 1985. 245 с.
Енуков В.В. Ратский археологический комплекс в эпоху Золотой Орды // Археология евразийских степей. 2018. № 4. С. 47-52.
Енуков В.В. Ратский археологический комплекс: сооружения ордынского времени // Азак и мир вокруг него: материалы междунар. науч. конф. (14-18 октября 2019 г., г. Азов). Азов: Изд-во Азовского музея-заповедника, 2019. С. 78-82.
Енукова О.Н. Вопросы обустройства интерьера славяно-русского жилища // Ученые записки: электронный науч. журнал Курского гос. ун-та. 2014. № 4 (32). URL: https://api-mag.kursksu.ru/media/pdf/037-001 .pdf (дата обращения: 14.12.2019)
Енукова О.Н. Домостроительство населения междуречья Сейма и Псла в IX-XIII вв. Курск: Изд-во Курского гос. ун-та, 2007. 220 с.
Ефимов К. Ю. Золотоордынские погребения из могильника «Олень-Колодезь» // Донская археология. 1999. № 3-4. С. 93-108.
Захаров С.Д. Информативность распаханного слоя: некоторые стереотипы и реальность // Сохранение археологического наследия: проблемы и перспективы: материалы конф. «Противодействие незаконной деятельности в области археологии». Москва, 9-10 декабря 2013 г. М.: ИА РАН, 2015.
Зиливинская Э.Д. Маджар // Маджар и Нижний Джулат: Из истории золотоордынских городов Северного Кавказа. Нальчик: Издат. отдел КБИГИ, 2015. С. 7-108.
Коваль В.Ю. Керамика Востока на Руси: Конец IX-XVII века. М., 2010. 269 с.
Кубарев Г.В. К вопросу о саадачном или «стрелковом» поясе у древних тюрок Алтая // Древности Алтая (известия лаборатории археологии №3). Горно-Алтайск: Изд-во ГАГУ, 1998. С. 190-197.
Кудрявцев А.А. Хронология замков и ключей средневекового Новгорода (по материалам Неревского раскопа) // Российская археология. 2012. №4. С. 119-124.
Кызласов И.Л. Археологический взгляд на алтайскую проблему // Тунгусо-манчжурская проблема сегодня: Первые Шавкуновские чтения. Владивосток: Дальнаука, 2008. С. 71-86.
Кызласов Л.Р. Очерки по истории Сибири и Центральной Азии. Красноярск: Изд-во Красноярского ун-та, 1992.
Медведев А. Ф. Ручное метательное оружие: Лук и стрелы, самострел VIII - XIV вв. М.: Наука, 1966.
Моргунов Ю.Ю. Домостроительство летописного г. Снепород // Российская археология. 2011. №3. С. 154-163.
Моргунов Ю.Ю. О некоторых особенностях домостроительства поселения Сампсониев Остров на средней Суле // Российская археология. 2002. № 2. С. 56-66.
Скинкайтис В.В. Восточная керамика ордынского времени в Курском Посеймье (по материалам Бесединского селища 1) // Вестник ВГУ. Серия: История. Политология. Социология. 2015. № 3. С. 116-119.
Федоров-Давыдов Г.А. Кочевники Восточной Европы под властью золотоордынских ханов: Изд-во Московского ун-та, М., 1966. 276 с.
Флёров В.С. Раннесредневековые юртообразные жилища Восточной Европы. М.: ИА РАН, 1996. 100 с.
Харузин Н.Н. История развития жилища у кочевых и полукочевых тюркских и монгольских народностей России. М.: Т-во Скоропечатни А.А. Левенсон, 1896. 128 с.
Чхаидзе В.Н., Дружинина И.А. Тяжеловооруженные золотоордынские воины Восточного Приазовья // Батыр. Традиционная военная культура народов Евразии. 2010. №1. С. 110-125.
