CC BY
62
М.М. Фролова
К вопросу о деятельности дипломатических представительств России в болгарских землях Османской империи и их деятельность в период с 1856 по 1866 гг.
Внешняя политика России на Балканах во второй половине XIX в. - тема далеко не новая, однако в историографии деятельность российских консульств и вице-консульств в болгарских землях Османской империи рассматривается, как правило, достаточно общо. Многотомная публикация «Русия и българското национално-освободително движение. 1856-1876 гг.», в которую вошел значительный пласт документов, хранящихся в'Архиве внешней политики Российской империи, предоставляет богатейший материал, позволяющий создать более полное представление об учреждении в землях Османской империи с болгарским населением российских дипломатических представительств, а также выявить и проанализировать основные направления в деятельности российских дипломатов в первое десятилетие после Крымской войны - с 1856 по 1866 гг.
Парижский конгресс вновь убедительно продемонстрировал, что страны-победительницы в Крымской войне и Австрия очень желали вытеснить Россию с Балкан и похоронить все те преимущества, которые она достигла в своих отношениях с Османской империей благодаря искусству своего оружия и дипломатии начиная со времен Кючук-Кайнарджийского мира 1774 г. В первую очередь это относилось к ее особому праву на покровительство христианским народам Турции, которое теперь в мирном договоре было заменено коллективной гарантией шести стран, участниц конгресса. Балканы еще больше наводнились миссионерами католицизма и протестантизма, а их напористости в пропаганде весьма способствовала болгаро-греческая церковная распря. Поражение России в Крымской войне внесло существенные коррективы в умонастроения болгар, прежде не без основания надеявшихся с очередным русским триумфом обрести свою государственность, а вместе с ней и церковную самостоятельность по примеру соседних Сербии, Дунайских княжеств, Греции. На политической сцене появились новые люди, обучавшиеся в странах Западной Европы, что также содействовало переориентации константинопольских болгар, возглавлявших борьбу против Константинопольской патриархии, на западноевропейских покровителей и
на саму Высокую Порту, которая провозгласила необходимость реформ. Благодаря хатт-и хумаюну 1856 г., в котором выражалась решимость «воспользоваться науками, искусствами и капиталами Европы, применить их к делу», иностранцы еще более расширили сферы своей деятельности в стране и возможности экономической экспансии, получив даже право владения в Турции недвижимостью, в том числе и землей. На Балканы хлынули западноевропейские товары и предложения услуг, заметно активизировалась практика выдачи местному купечеству иностранных паспортов, что способствовало появлению и упрочению определенного социального слоя, служившего проводником политики и торгово-экономических интересов Запада. Усилия европейской дипломатии, направленные на создание в Османской империи «компрадорской бюрократии», были столь же эффективны, и управление в государстве через посредство таких турецких сановников, как Решид-паша или Аали-паша, зависимых от европейских дипломатов, переходило соответственно к Англии или Франции1.
В столь неблагоприятных обстоятельствах русской дипломатии надлежало изыскать верные способы восстановления престижа России на Востоке и возвращения своего влияния на христианские и, в первую очередь, славянские народы Османской империи. Трудную миссию возобновления дипломатических отношений с Османской империей Министерство иностранных дел возложило на опытного дипломата А.П. Бутенева (1787-1866), хорошо знавшего особенности этой восточной страны, поскольку он был здесь посланником с 1830 по 1843 гг. В Константинополе русского дипломата встретили враждебность и подозрительность Высокой Порты, холодность греческого патриарха Кирилла (1855-1860), отчужденность со стороны болгар, которые теперь избегали всякого обращения в русское представительство будь-то за помощью или советом2. Бутеневу волей-неволей пришлось занять позицию «дальновидного ожидания», как и предвидело Министерство иностранных дел. Однако Россия вовсе не желала, чтобы «христианский и православный элемент на Востоке ослаб либо под турецким гнетом, либо из-за вторжения прозелитизма Запада», поэтому «при большой сдержанности, что, впрочем, не означало пассивности», Бутеневу рекомендовалось поддерживать церковь и христианское население в Турции, способствовать претворению в жизнь провозглашенных хатт-и хумаюном реформ и принципов и сообщать об их нарушениях3.
Проведение новой линии в балканской политике настоятельно требовало существенного увеличения числа российских представительств. Их желательно было открыть в тех городах, где уже действовали консульства других государств, прежде всего Франции, Англии и Австрии. Однако при финансовом дефиците, какой сложился в стране по окончании Крымской войны, Министерство иностранных дел России не имело возможности основатель-
но увеличить свой бюджет, чтобы «умножить свои средства для действий на Востоке». Тем паче, что следовало учитывать и ту немаловажную особенность восточного менталитета, согласно которому «размер нравственного влияния в народе приобретается наружным видом»4. Стесненность в средствах обуславливала предпочтение в выборе тех городов, где «столкновения и неприязнь различных вероисповеданий доведены» были «до высшего раздражения».
Планируемые еще с середины 1856 г. российские представительства появились в болгарских землях в конце 50-х - начале 60-х гг. XIX в.. В конце 1856 г. было учреждено вице-консульство в Пловдиве, весной. 1857 г. русский консульский флаг был поднят в Видине, с февраля 1860 г. он стал развеваться в Варне, с августа 1862 г. - в Тырнове. Хотя поступали настоятельные рекомендации создать консульства еще в Софии, Тульче, Русчуке, Сливне, Охриде, вице-консульства в Свиштове, Силистрии, Бургасе, Риль-ском монастыре, Сопоте, Разлоге и других городах. «Иначе, - как предупреждал в январе 1857 г. А.М.Горчакова М.Р.Милошевич, русский консул в Белграде, - мы рискуем, что столь важное для нас население от нас отдалится»5. Представлять Россию болгарскому народу было поручено замечательным дипломатам: И.Д. Ступину (1856-1861) и М.И. Золотареву (1862-1868) в Адрианополе, A.B. Рачинскому (1860-1862), A.A. Ольхину (1862-1865) и В.И. Нягину (1865-1871) в Варне, К.А.Соколову (1857-1859) и М.А. Байкову (1860-1867) в Видине, Н.Герову (1857-1877) в Пловдиве, В.Ф. Кожевникову в Тырново, а затем (1865-1877) в Рущуке (Русе), ставшим административным центром Дунайского вилайета:
«Некоторая медлительность» в открытии консульств на Балканах, указывал в сентябре 1859 г. директор Азиатского департамента МИДа Е.П. Ковалевский (1856-1861), вызывалась недостатком не только денежных средств, но и «способных для столь важных поручений людей»6. Следует отметить, что МИДу России приходилось быть весьма осмотрительным в назначении консулов на такие отдаленные, но очень важные посты. Российским дипломатам предстояло не только оказывать «нужное и деятельное покровительство и защиту тем российским подданным, которые по торговым и тяжебным делам» находились в месте пребывания российского консула, что предписывалось по должности, но и «с прозорливым вниманием и усердием», поддерживать православную церковь, а также содействовать «к постепенному развитию нравственно-духовного образования» православного народонаселения «при сохранении доброго согласия как с местными турецкими .властями и греческим духовенством, так равно и с агентами других иностранных держав». Однако поначалу следовало очень тщательно вуалировать политическое значение российского дипломатического поста7. Консулы должны были пользоваться полным доверием не только МИДа, но и
самого императора Александра II; с их стороны требовался высокий профессионализм, большое благоразумие, а также осторожность, умение руководствоваться собственной оценкой, поскольку в Петербурге невозможно было все предвидеть, из-за дальности расстояния было очень сложно немедленно отправить указания консулу.
Кроме того, еще одно немаловажное обстоятельство вызвало заведомый дефицит кадров. Горький опыт поражения в Крымской войне и новые задачи, поставленные A.M. Горчаковым перед российской дипломатией на Балканах, обусловили неприемлемость прежней практики подбора кандидатов на консульские и вице-консульские должности. Как известно, в Министерстве иностранных дел при министре К.В. Нессельроде (1816-1856) все влиятельнейшие места «были отданы чужеземцам: на западе — немцам, а грекам и левантийцам на Востоке». Причем, они «часто роднились между собой, составляя как бы одну обширную семью». Еще в 1815 г. это явление отметил адъютант Александра I А.И. Михайловский-Данилевский, впоследствии военный историк: «Россия являет единственный пример в мире, что дипломатический корпус ея состоит большею частью из иностранцев. Не 'всем им известен наш язык и немногие из них бывали в России далее Петербурга... Они много знают, но ничего не чувствуют к России. Ум их и память обогащены познаниями, но душа их и сердце не напитаны истинною любовью к отечеству, привязанностью к престолу и уважением к русским нравам и обычаям». Однако в период правления Николая I количество иноземцев в МИДе несравненно увеличилось. Например, в 1854 г. на российской службе за границей работало 163 дипломата из иностранцев и только 38 дипломатов, русских по происхождению8, подчеркивал историк С.С. Татищев. Впрочем, миссию России в Константинополе возглавляли А.П. Бутенев, а затем В.П.Титов (1840-1855). Но, несмотря на свои русские фамилии, они являлись неотъемлемой частью указанного «дипломатического семейства», так как находились в свойстве с министром иностранных дел Нессельроде: оба были женаты на сестрах графа Хрептовича, мужа одной из дочерей графа Нессельроде9.
Новый министр иностранных дел A.M. Горчаков теперь исходил из того, что надежность в исполнении указаний министерства могла быть обеспечена не только «умственными способностями и нравственными качествами» дипломатов, но, как особо подчеркивалось, «по происхождению и религии^10. Начало такой кадровой политики было положено в июне 1854 г. самим императором Николаем I, когда он вместо барона Мейендорфа, связанного близким родством с австрийским министром графом Буолем, назначил на должность временно управляющего российским посольством в Вене, т.е. на ответственнейший дипломатический пост, в напряженнейший момент Восточного кризиса во время Крымской войны, A.M. Горчакова. А на все
возражения Нессельроде, который, в частности, мотивировал свое несогласие якобы некомпетентностью Горчакова, государь отвечал: «Я назначил его потому, что он русский»". И отнюдь не случайно, что инструкция МИДа от 1856 г., данная Бутеневу при назначении его посланником в Османскую империю, формулировавшая основные принципы новой политики России на Балканах, заканчивалась многозначительной фразой, в которой при перечислении достоинств (обладание тактом и просвещенность), благодаря которым как рассчитывали в Петербурге, ему удастся справиться со всеми трудностями, упор делался на его национальное чувство12.
Непростую ситуацию на Балканах существенно осложняла болгаро-греческая церковная распря, и при направленности русской политики на поддержку православной церкви и покровительство славянским народам российские дипломаты оказались в очень трудном и щепетильном положении. Директор Азиатского департамента Е.П. Ковалевский высказал надежду на то, что русский посланник А.П. Бутенев станет «посредником между патриархом и болгарами, чего, конечно, пожелают последние», сможет примирить враждебные стороны, и «тем оказать важную услугу церкви»13. Однако этого не случилось. И греки, и болгары всячески сторонились Бутене-ва. Он узнавал о событиях только по их происшествии, как, например, о подаче И марта 1857 г. султану новой петиции, в которой настаивалось на предоставлении болгарскому народу прав, предусмотренных хатт-и хумаю-ном. А.П. Бутенев охарактеризовал это обращение болгар «как ...отважный шаг к гражданской самостоятельности».
Болгары, боясь, по словам Бутенева, Порты, подозрительно наблюдавшей за всеми их действиями в Константинополе, не без основания опасались, что сношения с русской миссией повредят их делу. И действительно, их акции в глазах турецкого правительства выставлялись Патриархией, а также и недоброжелателями России «как возобновленные стремления к панславизму, не вполне будто чуждые внушениям России». Кроме того, недоверие к императорской миссии возникало у константинопольских болгар еще и по той причине, что первым драгоманом в ней был Э.Я. Аргиропуло (1856-1863), грек, из фанариотов, служивший первым драгоманом в миссии еще до Крымской войны. Понятно, что он отнюдь не благоволил домогательствам болгар в церковном споре, стараясь выставлять их требования в неблагоприятном свете14. Так точно и настоятель церкви при русской миссии архимандрит Петр (Троицкий), установивший тесные отношения с Патриархией, был достаточно сдержан в поддержке болгарского церковного вопроса.
Следует отметить, что и Константинопольская патриархия изменила свое отношение к России. Восприняв греческую «Мегали идею» и лелея мечту о восстановлении Византийской империи, Константинопольская пат-
риархия разделяла опасения турок, что придет день, когда Константинополь попадет под власть русских, и ее ждет судьба славянских церквей, которые были ею в свое время поглощены. И религиозный вопрос стал для нее политическим. Бутеневу поэтому приходилось действовать со столь величайшей осторожностью и осмотрительностью, что он неминуемо оказался вне всякого непосредственного участия в греко-болгарской распре. Впрочем, двуличное поведение патриарха Кирилла и константинопольского духовенства также не способствовало сближению, и вскоре российский посланник и патриарх Кирилл перестали даже встречаться.
Более результативна в болгарских делах была деятельность заступившего на должность русского посланника после Бутенева 35-летнего кйязя Лобанова-Ростовского (1859-1863). Несмотря на молодость, его отличали необычайный такт, осторожность и большие познания в богословии. Ему периодически удавалось отстаивать в Патриархии многие справедливые требования болгар. Например, благодаря его настойчивым и умелым ходатайствам вселенский. патриарх вынужден был согласиться назначить в Полянскую епархию болгарского архимандрита Парфения, тем самым успешно решить двойную задачу - отвратить жителей Кукуша от унии, возвращая их в лоно православной церкви, и заполучить прецедент назначения в болгарскую епархию болгарского владыки, причем закончившего Московскую духовную академию. Но как показали события, развернувшиеся в связи с самочинным провозглашением отделения болгарской церкви от Константинопольской патриархии 3 апреля 1860 г., Лобанов-Ростовский все же не смог овладеть ситуацией. Ему не удалось достичь доверительности в отношениях с константинопольскими болгарами. Они, по словам секретаря посольства Е.П. Новикова (1856-1862), все также продолжали считать работников императорской миссии «людьми запоздалыми, жертвами обольщения ненавистного им Фанара»15.
Меры церковной строгости в отношении строптивой болгарской паствы, предпринятые вселенским патриархом Иоакимом II (1860-1863), не пожелавшим прислушиваться к совету митрополита Московского Филарета дать церковную автономию в виде болгарской митрополии, привели к нешуточному разгулу страстей в болгарских епархиях. Новый патриарх Софро-ний III (1863-1866) был вынужден сам пойти на некоторые уступки в болгарском вопросе и на сотрудничество с Е.П. Новиковым (1862-1864), временно исполнявшим должность русского посланника. Но он оказался бессилен изменить что-либо в церковном законодательном устройстве. Болгары, ведомые Ст.Чомаковым, возглавившим борьбу константинопольских болгар, ободрялись надеждой, что Порта, наконец, признает разделение церквей, и держались чрезвычайно осторожно в отношении русской миссии. Впрочем, они вообще отвергали всякое постороннее вмешательство даже
сербского дипломата, который «сделал в их пользу некоторые попытки в Патриархии»16. Видя непоколебимую несговорчивость обеих сторон, Е.П. Новиков пришел к выводу, что только решительное вмешательство Порты в состоянии окончить беспристрастно этот спор17.
С подобным мнением не был согласен Н.П. Игнатьев (1864-1877), который прибыл в Константинополь в качестве посланника в сентябре 1864 г. Он был уверен, что и без привлечения Порты можно будет достичь соглашения в болгаро-греческом споре исключительно посредством взаимных уступок без нарушения единства православия в Османской империи. Правда, полное примирение, по суждению Игнатьева, будет делом времени, но его следует подготавливать с настоящей поры через совершение исправлений в церковном уложении. Благодаря энергии, обаянию, высокому профессионализму Игнатьева болгаро-греческое замирение на уровне Вселенской патриархии стало казаться возможным. Так, патриарх Софроний III по настоянию Игнатьева начал смещать скомпрометировавших себя греческих владык болгарскими, а на освободившиеся вакансии в болгарских епархиях назначать священнослужителей-болгар. Патриарх в отличие от своих предшественников давал болгарам полную свободу действия, не призывая Порту к мерам строгости против упорных, не предавая никого анафеме. Впрочем, деятельность учрежденных им комиссий не дала результатов. Но Игнатьев не терял надежду. И действительно Критское восстание (сентябрь 1866 г.) дало церковному вопросу новый оборот, серьезно изменив настроения спорящих сторон в пользу мира.
Разнообразие условий в разных частях Балканского полуострова обуславливало неодинаковую остроту церковного конфликта, который приобрел особенную силу в Румелии и восточной Болгарии. Российским консулам было предписано действовать на местах в примирительном духе, «не увлекаясь чрез меру национальной исключительностью в пользу болгар». Определенный оптимизм в возможности разрешения болгарского вопроса при сохранении единства православной церкви поддерживался сведениями, поступавшими из Адрианополя. Русский консул Н.Д. Ступин, возвратившийся в конце 1856 г. после своего трехлетнего отсутствия, в отличие от Бутенева был принят местными властями «как нельзя лучше; что касается до народа, то турки, болгаре и греки от старшины и бея до простолюдина изъявляют свое дружелюбие»18. В Адрианополе Ступин нашел, что за это время «несогласия между болгарами и греками» так же, как и в Константинополе, возросли «до опасных размеров». Болгары отказались платить обычный сбор в пользу общественных училищ, прекратили преподавать греческий язык в славянской школе. А греки начали преследовать народных учителей и «подвигли высшее греческое духовенство к воспрещению чтения по-славянски в церквах, где прежде таковое было дозволяемо или по временам, или всегда
наполовину с греческим языком». Турецкие власти сознавали свои выгоды в разделении православных на две враждебные партии. С одной стороны, они ничего не предпринимали к ограждению прав болгар от притеснений начальствующего греческого духовенства, препровождая в патриархию все их жалобы. А с другой стороны, турки всячески подстрекали самолюбие болгар, оказывая им «в политическом отношении явное покровительство особенной их народности, даже до предпочтения», например, предписывая, чтобы болгарские депутаты в меджлис были избираемы особо от греческих.
Однако большинство старшин греческой общины Адрианополя, да и само духовенство в лице митрополита Кирилла и епископа Хрисанта оказались готовы к компромиссам. Ступин сумел их склонить сделать первый шаг к сближению, а именно, ввести с нового 1857 г. в высшей греческой школе болгарский язык наряду с идущим уже преподаванием французского и турецкого языков, а также начать вести службу на славянском языке в одной из церквей города. К сожалению, эти благие начинания не были разрешены в Патриархии. Она же сделала строгий выговор адрианопольскому митрополиту Кириллу, хорошо знавшему болгарский язык, за употребление на некоторых своих службах славянского языка в целях сближения «разно-родцев силою единства веры»19. Впрочем, для проведения богослужения специально для семейства Ступина на славянском языке, куда приглашались и болгары, не возводилось никаких препятствий. И первая литургия состоялась 14 декабря 1856 г.
Образование адрианопольского тайного болгаро-греческого общества в 1859 г. наглядно демонстрировало, что противоречия между двумя, народами все еще вполне преодолимы. В ожидании исхода Итальянской войны, с чем связывалось и будущее Балкан, члены общества сначала намеревались «стараться о потушении болгаро-греческого раздора за преимущество церковных прав». Общество также поставило себе цель - способствовать развитию народного просвещения обоих православных народов и «стараться к возвеличению упавшей нравственности», в чем их всецело поддерживал Ступин, обещая содействие в Патриархии со стороны императорской миссии20. Но противоборство в Константинополе, имевшее решающее значение для развития греко-болгарского спора, каждый раз взламывало примирение в Адрианополе. Критское восстание 1866 г. вновь обнаружило в Адрианополе и Пловдиве достижимость сближения между греками и болгарами для решения церковных дел помимо Порты.
• Однако в отличие от Адрианополя, в других балканских городах Османской империи, где основывались российские представительства, русским дипломатам, как правило, не был уготован радушный прием. Понятно, что турецкие власти, опасавшиеся «успехов русского влияния», окружали российские консульства особой подозрительностью. Но и со стороны греческо-
го духовенства, и со стороны болгарских старейшин-чорбаджиев, вопреки ожиданиям, зачастую не наблюдались искренность и желание сотрудничать. В Видине, например, русский консул К.А. Соколов, имевший опыт службы в Валахии и Молдове, а также в Белграде, сетовал на отсутствие такого «чистосердечия», поэтому ему приходилось постоянно перепроверять информацию, получаемую от видинского митрополита Паисия и чорбаджиев, отчего консульство не могло составить верную картину происходивших в крае событий21.
Заступившему в 1860 г. вместо Соколова М.А. Байкову, прежде бывшему драгоманом при Азиатском департаменте, вначале не хватало опытности в проведении той «благоразумной настойчивости, какая требуется от каждого политического агента в сношениях с местными властями Турции», чтобы нейтрализовать выпады открытой враждебности митрополита Паисия. Бай-ков поэтому не умел даже защитить тех немногих болгар, которые, проявляя симпатии к российскому представителю, посещали консульство. Так, при бездействии консула был выслан из Видина без суда и следствия хилендар-ский монах Исайя, пользовавшийся заслуженным уважением среди местного населения. Директор Азиатского департамента Ковалевский, понимая сложность положения Байкова и не желая делать ему официального замечания на первых порах его консульской деятельности, в октябре 1860 г. обратился к посланнику в Константинополе князю Лобанову-Ростовскому с просьбой не только поддержать Байкова тактичными наставлениями и внушениями, но и представить в Константинопольскую патриархию сведения о предосудительных действиях видинского митрополита. Ковалевский советовал особо походатайствовать об удалении митрополита Паисия, выказывавшего постоянную вражду к своей болгарской пастве. Такая мера значительно облегчила бы положение и российского консула22. Однако этого было нелегко достигнуть, поэтому просьба о замене Паисия более достойным человеком повторилась в 1861 г., но и в 1866 г.'он по-прежнему интриговал против русского консула.
Непросто пришлось вице-консулу в Варне A.B. Рачинскому, который, впрочем, сразу стал действовать очень энергично в пользу болгарского населения. Его уже в мае 1860 г., т.е. спустя несколько месяцев после открытия российского представительства, стали обвинять в том, что именно он возбуждает раздор между греческим и болгарским населением Варненской области. А первое богослужение на славянском языке в церкви Св.Георгия за упокой павших под Варной русских воинов в 1828 г., которое совершилось 12 марта, хотя Рачинский получил на него разрешение от варненского владыки архиепископа Порфирия ради великого поста еще 17 февраля, сразу же обратило на себя «ревнивое внимание английского консула Сутера». Он совершенно верно оценил его как первый шаг к духовному общению
российского вице-консула с болгарами и как нешуточную угрозу ограничения английского влияния, которое он прежде распространял через чорбад-жиев, вовлеченных в промышленную и торговую деятельность, им курируемую (например, строительство Кюстенжи-Богаз-Киойской железной дороги 3). Сутер немедленно привлек прессу, и в мартовской статье в "Morning Advertiser" Рачинского назвали «орудием русского панславизма». И как следствие, «из страха доноса» на них туркам, болгары прекратили почти свои сношения с российским вице-консулом24. Но Рачинский, сумев оправдаться перед российской миссией в Константинополе, не опустил руки, и уже в августе 1860 г. варненские болгары, которые очень боялись повредить своим торговым отношениям с греками, державшими всю торговлю, все же преодолели свои колебания и решились начать в Варне «движение в пользу славянского богослужения и болгарского училища»2 .
Неудовольствием болгар на высшее греческое духовенство умело пользовались миссионеры католики и протестанты. С особенным размахом действовали эмиссары, агитировавшие за переход под власть Римского папы. Они убеждали славян в том, что цель унии состояла в доставлении болгарам независимой иерархии й избавлении их от притеснений греческого духовенства, и при этом не нарушались догматы церкви, и православная вера не подвергалась никаким бедствиям. Они обещали погашение долгов прозелитов турецкому правительству, а также покровительство Франции, которая исходатайствует для них общее уменьшение платежей. «Ничто не может так сильно соблазнить христиан в Турции, как обещание облегчить их долю и оградить от притеснений мусульман. Материальные выгоды есть одно из главных и верных орудий пропаганды». Местные власти, как правило, смотрели на раздор между греками и болгарами весьма равнодушно, но, зная, что католическая пропаганда может нанести удар русскому влиянию, турки все же старались покровительствовать униатскому движению.
Константинопольская патриархия была столь озабочена и поглощена своей борьбой за сохранение болгарских епархий, что не уделяла должного внимания иноверческой пропаганде. Противодействие униатскому движению она фактически предоставила российским дипломатам. В связи с объявленной константинопольскими болгарами унии A.M. Горчаков подчеркивал, что «отказ болгар от православия будет не только раной для нашей церкви и нашей совести, но еще означает, что влияние, которое мы имели на наших единоверцев на Востоке, будет заменено иностранным влиянием - печальный факт с духовной и политической точки зрения». Блестящая акция по вывозу в Одессу главы болгарской униатской церкви архимандрита Иосифа Сокольского, который был рукоположен Римским папой в марте 1861 г. архиепископом, обезглавила движение, приглушив на время унию.
Против унии, опасной для единства болгарского народа, решительно выступила болгарская эмиграция и часть константинопольских болгар. Быстрое возвращение болгар униатов в православие убедило Вселенскую патриархию в том, что уния для нее не так опасна и что болгары используют ее как средство шантажа или «пугала», по определению вице-консула,в Варне A.A. Ольхина. Попытки Лобанова-Ростовского подвигнуть патриарха к компромиссу в болгарском вопросе, указывая на латинскую пропаганду и сохранявшуюся опасность унии, были напрасны. Вселенский патриарх Иоаким II твердо стоял на том, что болгарский народ в своей массе предан православной церкви, чтобы отречься от веры своих предков, и что недавние волнения болгар - это дело нескольких подстрекателей, а пропаганда всегда действовала, но безуспешно. «Впрочем, добавил патриарх, даже если бы и все болгары перешли в католицизм, я бы предпочел этот результат, нежели что-либо изменять в вековых традициях церкви»26.
Успокоенность вселенского патриарха отнюдь не разделяли в Петербурге, откуда постоянно поступали указания российским дипломатам противодействовать всеми силами западной пропаганде на Балканах, которой в то время нужны были «имя и цифра», а не чистосердечное религиозное обращение. Донесения русских консулов красноречиво свидетельствуют, что и в дальнейшем реальное противостояние деятельности западных миссионеров оказывали в основном русские дипломаты.
Из Салоник вице-консул А.Е. Лаговский (1861-1863) сообщал о том, что в Иенидже в 1863 г. насчитывалось 35 или 40 прозелитов, причем все они происходили из беднейшего класса и получали «жалованье из сумм пропаганды». И лишь некоторые присоединились к унии из личной ненависти к греческому духовенству. Набор средств для прекращения унии был уже хорошо знаком: следовало привлечь к православию велеречивого главу местных униатов папу Димо, столь успешно агитировавшего за унию с Римом и за покровительство Франции. Надлежало пообещать ему защиту от злобы воденского митрополита и выплату денежного пособия. Кроме того, нужно было удалить из Иениджа мудира, который, будучи подкупленный католиками, оправдывал «заманчивые обещания райе разными льготами» и вообще покровительствовал униатам. А главное, требовалось обратить внимание патриарха, что местное греческое духовенство давало повод христианам искать защиты и покровительства от их гонений у католиков27;
В Адрианополе борьба с латинской пропагандой была также предоставлена заботам и трудам русского консульства, так как преосвященный Кирилл, опасаясь и турок, и козней Патриархии, действовал против унии слабо. В январе 1865 г. стараниями французского консула и католических миссионеров в униатской церкви в предместье Киреч-Хане торжественно был повешен колокол. Золотарев немедленно организовал подписку среди пра-
вославных жителей Адрианополя, чтобы собрать деньги на 1 большой и 2 малых колокола для православной церкви в этом же предместье. Кроме того, он поставил вопрос о строительстве колокольни. Чтобы поощрить к щедрости греческих и болгарских старшин, Золотарев подписался на сумму в 1500 пиастров28. В 1866 г. Золотареву удалось возвратить в православие 2 молодых болгар, обучавшихся в католической школе Св.Бенедцето, правда, при этом ему пришлось заплатить 300 пиастров, которые в свое время в качестве податей были уплачены турецкому правительству польским пропагандистом и теперь были взысканы обратно в наказание за переход в православие. Русский консул просил Петербург выделить ему еще 3000 пиастров, чтобы униатов Киреч-Хана, людей бедных, окончательно отвратить от Ри-
29
ма .
Появление русского консульства в Тырново и действия Кожевникова уже в 1863 г. лишили протестантского миссионера Лонга большинства болгарских слушателей, которые в прежние годы по воскресениям наполняли его студию для внимания проповедям. Уния в этом крае также потеряла свое значение, поскольку прекратился не без содействия русской миссии выпуск газеты Д.Цанкова «България»30, статьи для которой писались католическими миссионерами на французском языке, в частности известным иезуитом Е.Боре, главой ордена Св. Лазаря в Османской империи, а затем переводились на болгарский31)
Впрочем, католические и протестантские миссионеры вполне сориентировались и усилили свое воздействие на православных славян через устройство бесплатных школ на родном языке. И эта пропаганда тем более была опасна, подчеркивал Бутенев, что «действует не открытою силою, а под личиною мирного образования и человеколюбивых учреждений Запада». Недостаток православных школ, а также сопротивление греков вводить в преподавание болгарский язык заставляли родителей отдавать своих детей в эти заведения, которые к тому же были гораздо лучше устроены и обеспечены учебными пособиями на болгарском языке. И здесь российские консулы пытались противодействовать, помогая учреждению новых школ или поддерживая уже существующие. Так, открытие в Константинополе по ходатайству Бутенева бесплатной православной школы заметно сократило количество учащихся в католической школе Е.Боре в Бебеке. С 1858 г. в течение 20 лет она получала ежегодное пособие в 25 тыс. пиастров (1200 руб. сер.). Для школы в Кукуше было собрано в России 2750 руб. сер., а затем денежные пожертвования (по 100 червонцев в год) выделяла в течение 5 лет сама императрица Мария Александровна. Русский консул в Адрианополе также успешно сдерживал усилия католиков, организовавших в 1864 г. в предместье Киреч-Хана свою школу с польским священником в качестве учителя.
Болгарское православное училище в том же предместье Киреч-Хана в 1865 г. уже имело до 60 православных учеников.
Проводниками иноземных влияний становились и многие болгарские уроженцы, получившие образование за границей. Они распространяли о России неверные сведения, тем самым «мало-помалу подкапывали доверие и тяготение к нам наших единоверцев». Несмотря на серьезные финансовые трудности, Россия изыскала возможности и значительно увеличила число стипендий для славянских выходцев из Османской империи. Подбор болгарских воспитанников для российских учебных заведений, снабжение их вспомоществованием на путевые расходы и другие хлопоты были возложены на консулов. Хорошим подспорьем явилось существенное упрощение в оформлении необходимых бумаг.
Русские консулы относились к этому направлению в своей деятельности, т.е. фактически к определению будущего многих и многих славянских юношей и девушек, с особенным чувством ответственности. В этом плане весьма показательно прошение от 31 мая 1866 г, второго секретаря в русском посольстве в Константинополе М.А.Хитрово (1865-1867), прежде бывшего консулом в Битоли (1861-1864). Он писал директору Азиатского департамента П.Н. Стремоухову (1864-1875) о том, что по недоразумению в его отсутствие из Битоли в Николаевскую гимназию вместо А.Богданова, болгарина из Велеса, был отправлен совсем другой человек. Прослужив несколько лет на Востоке, Михаил Александрович «поневоле сжился с интересами здешних людей, как со своими собственными», и потому, неудивительно, подчеркивал он, что принимал их горячо к сердцу. Русский консул не только отправил Богданова в Россию за свой счет, но и взял на себя его содержание в Николаеве, что составляло ежегодно 180 руб. Для Хитрово трата была и тягостна, и обременительна, но он сделал это «во внимание к особенной ревности к образованию, выказанной Богдановым». И только тогда, когда Хитрово получил известие об отличном поведении и успехах А.Богданова, он попросил Стремоухова принять болгарского юношу на казенный счет32.
Раскрыв двери российских университетов и семинарий для славянской молодежи, русские дипломаты предполагали создать себе надежную опору, прежде всего в грамотных учителях и священниках, которые, возвратившись на родину, смогут раскрыть всю лживость западной пропаганды и «необходимость держаться только России и в ней одной искать себе верного защитника»33. Вице-консул в Варне Нягин подчеркивал, что предоставлением хорошего образования в России «мы сможем усилить кровное родство русских с болгарами одною степенью больше, (а родство умственное и нравственное сильнее, выше и прочнее родства кровного)».
Однако на деле вышло не совсем так. Уже в начале 1859 г. Ступин указывал, что в Болгарию возвращаются очень немногие из тех, кто получил образование в России и действительно достоин звания учителя. Турецкие власти и греческое духовенство видели в них непосредственных агентов России, и хорошо, если только создавали массу препятствий в их деятельности, а не подвергали жесточайшим гонениям. Кроме того, болгарские воспитанники в русских учебных заведениях, сближаясь с молодыми нигилистами, напитывались таким ядом против бога, против России, что делало их возвращение в Болгарию на порядок опаснее прямой латинской пропаганды.
В 1864 г. российские консулы Н.Геров и М.И.Золотарев, указывая на незначительность для болгар, проживавших в Османской империи, результатов усилий к образованию молодежи в России, на неощутительность для болгарского народа тех в принципе незначительных пособий, делаемых в различные школы в Турции, настойчиво предлагали учредить хотя бы одно центральное училище (поскольку чрезвычайно трудно было получить от турецких властей разрешение на открытие школы под патронажем России). И тогда бы сконцентрированные денежные средства действительно принесли реальную пользу. Еще в 1859 г. родилась идея устроить в Адрианополе высшее центральное училище, для которого требовалось 5000 руб. сер., т.е. фактически сумма, которая выделялась российским правительством на образование славянской молодежи в России. В 1864 г. болгары и греки составили проект такого училища, и Золотарев, чтобы поддержать полезную инициативу, подписался на ежегодный взнос в 1000 пиастров34.
К.Н. Леонтьев, временно исполнявший обязанности консула в Адрианополе, в октябре 1865 г. советовал преобразовать в центральное высшее училище болгарское училище «Кирилла и Мефодия» в Пловдиве, поскольку оно было лучше устроено, чем в Адрианополе, и поэтому развить его было легче. К тому же влиятельные лица в Пловдиве были деятельнее, просвещеннее и богаче, некоторые из учителей были уже хорошо знакомы с русским языком. «За 3-4 года можно было достичь немалых результатов, если давать образование хоть и не систематически, но довольно серьезно 5-6 даровитым юношам на целую провинцию, то и это уже очень хорошо». Леонтьев раскрывал необходимость присылать в училище русские книги, журналы, не скупясь, употребляя в год рублей 200, как это, например, делал греческий консул в Адрианополе г-н Доско, снабжая в изобилии греческими книгами библиотеки школ35.
Однако, как показывал опыт, распространению русских книг, даже богослужебных, расставлялись бесконечные препоны, а лица, торговавшие ими или ввозившие их, а также приобретавшие их, подвергались преследованиям, в том числе и тюремному заключению. Причем, здесь старались не столько турки, сколько греческие священнослужители. Примеров бесконеч-
но много. A.A. Ольхин из Варны в марте 1863 г. доносил, что у престарелого иеромонаха из монастыря Св.Димитрия, родом болгарина, который хоть и служил по-гречески, но желал для себя иметь выписанный из Киева полный круг церковнославянских книг, книги были отобраны греческими чорбад-жиями из Варны под предлогом, что вносить в монастырь славянские книги, - значит, распространять болгарскую пропаганду36. В 1863 г. церковнославянские книги русской печати, присланные из русской миссии в Константинополе, были изъяты у учителя Мустрева из Охрида, запечатаны и сложены в митрополии. Охридский митрополит Мелетий нашел, что, так как в Охриде и его окрестностях богослужение совершается на греческом языке, то и надобности в славянских книгах не встречается. М.А. Хитрово, сообщая о том, прибавлял, что «при таких условиях трудно ожидать, чтобы помощь, посылаемая из России, шла на пользу здешних нуждающихся христианских населений»37.
В Западной Болгарии, где греческое население практически отсутствовало или было совсем незначительно, церковный вопрос имел слабый отголосок. Неисчислимые бедствия болгарам Видинского пашалыка принесло переселение черкес и татар из Крыма и Ногайских степей в 1859-1860 г. Местные жители принуждены были отдать не только часть своих земель, но и обрабатывать их для переселенцев, строить для них дома, предоставлять пищу, соль, дрова, постели, одеяла (4 семьи болгар обеспечивали одну семью татар или черкесов). Черкесы, не довольствуясь этим, силой отбирали у болгар понравившиеся им земли, а необузданный их нрав выливался в бесконечные бесчинства и драки даже между собой. Спасая свою жизнь, болгары бросали землю и имущество и пытались бежать со своими семьями в соседние Сербию и Валахию. Туркам, чтобы остановить эту несанкционированную и нараставшую эмиграцию, пришлось даже увеличить пограничные посты на границе с Сербией и расположить в большинстве болгарских селений свои военные подразделения.
С 1858 г. поток прошений болгар о позволении им переселиться в родственную им Россию непрестанно возрастал. Донесения консулов, подтверждавшие плач прошений болгар и дополнявшие его душераздирающими подробностями, заставили императора Александра II и Министерство иностранных дел обратиться к турецкому правительству разрешить свободный выезд славян в Россию. Русские дипломаты добились заверений, что Высокой Портой будут сделаны соответствующие распоряжения к облегчению выезда тех болгар, которые получат от консульств разрешение. Движение к переселению сразу приняло обширные размеры. Согласно сообщениям видинского консула Байкова целые деревни были готовы двинуться в Россию. В начале мая 1861 г. насчитывалось уже до 3000 семейств. Из Адрианополя также поступали сообщения, что болгары Адрианопольского пашалыка,
«обремененные налогами и разными поборами от правительства, не имея никаких обеспечений ни личности, ни имуществ, не защищенные никакими мерами от дневных нападений разбойников, которых число все возрастает»38, являлись к консулу с просьбой помочь им выселиться в Россию.
Местные турецкие власти вопреки распоряжениям из Порты чинили множество препятствий на пути к переселению. Распродавая свое имущество, болгарские семейства старались сохранить свои стада, которые следовало переправить в Россию без серьезных потерь. Отправку переселенцев, которая началась только в июле и закончилась 3 октября 1861 г., сдерживали также необычайно низкий уровень воды в Дунае, нехватка судов и шлепов, всякое отсутствие в Видине «удобств для отправки переселенцев». В целях обеспечения надлежащей организации Байкову приходилось уговаривать болгар задержаться, что значительно сокращало цифру переселения. И, тем не менее, она была внушительной: в 1861 г. уехало 10990 человек или 1560 семей.
Масштаб переселения взволновал лидеров болгарского национально-освободительного движения. Константинопольские болгары во главе с Ст.Чомаковым, В.Пановым обратились к своим соотечественникам с призывом остановить переселение, поскольку оно пагубно как для самих переселенцев, так и «народоубийственнб вообще для Болгарии»39. Г.С. Раковский, проживавший вне пределов Османской империи, издал в Бухаресте брошюру «Переселение в Россию», написанную в гневной и резкой манере. Беспощадный автор намеренно сгущал краски, извращал реальность, яро нападая на Россию, чтобы отвратить болгар от этого шага, пагубного для развития освободительного движения в Болгарии, «обессиливающего христиан в Турции», уменьшая их количественно. Двойную мораль со своей стороны по отношению к несчастным соотечественникам в Турции не замечали ни Раковский, ни безоговорочно поддержавшая его болгарская эмиграция, которая, в свое время спасшись бегством от насилий турок, вовсе не думала возвращаться в пределы турецкого произвола.
Министерству иностранных дел России, пожелавшему «открыть гонимым, терзаемым, бесприютным единоверцам нашим убежище в родственной им России», пришлось оправдываться, доказывая, что оно никогда не имело намерение вызвать массовую эмиграцию болгар из Турции, что именно человеческое сочувствие, отклик на стоны болгар, а не собственные политические и экономические выгоды (заселение пустынных земель Новороссийского края трудолюбивыми болгарами в ущерб славянского элемента в Турции и т.п.) лежали в основе этого решения. Пришлось объяснять, что казенные земли в Новороссии также не безграничны. К тому же выяснилось, что эти безлесные, степные земли, где были редки источники воды, которую добывали из глубоких колодцев, мало нравились болгарам Видинского па-
шалыка, привыкшим к другой местности. В 1862 г. российским консулам даже вменялось в обязанность предупреждать об особенностях земель в России, а также уже не оформлять выездных документов вновь пришедшим болгарам, желавшим переселиться. В 1862 г. уехали из Турции только те болгарские семейства, которые, получив разрешение на выезд, не успели это сделать в 1861 г.
Однако в 1865 г., когда вновь увеличились налоги и поборы, болгарское население опять бросилось искать спасение в России, но теперь российские консулы отвечали, что это невозможно, что нужно терпеть, что Порта дала им новое устройство в управлении, которое облегчит впоследствии их участь. Таким образом, желание МИДа России составить «благо единоверных братий, ищущих в ней убежище», принесло не укрепление авторитета России среди славянского населения Османской империи, а горькие плоды ложных обвинений и несправедливых порицаний со стороны общественного мнения, выраженного лидерами болгарского национально-освободительного движения. К сожалению, это неверное утверждение, что Россия в 1861 г. сознательно, исходя из своих экономических интересов, поощряла переселение трудолюбивого болгарского населения в свои пустынные земли, а взамен позволила местным татарам и черкесам уехать в Турцию, прочно вошло в историографию40.
Провозглашенные хатт-и хумаюном 1856 г. реформы обернулись для славянского населения новым увеличением налогов, возбуждением фанатизма турок и в целом серьезным ухудшением условий жизни. Немало болгар прибегало к посредничеству русских консулов для доставления правосудия в -их частных делах. Своевременно сигнализируя в Константинополь, в российскую миссию о превышении власти в том или ином городе, консулы добивались не только пересмотра многих частных дел в пользу болгар, но даже и смены турецкого руководства. Так, в Тырнове за несколько лет не без подачи русского консула В.Ф. Кожевникова сменилось три паши и один кадий.
Борьбу за славянское население русская дипломатия строила исходя «из религиозного и политического влияний». А «Запад, разнородный по религиям и политическим интересам», как очень тонко и точно заметил К.Н. Леонтьев, боролся «сверх всего одной общей силой - европеизмом, промышленностью, книгами, модами, обычаями, вкусами и т.п.». Россия не могла поддержать труды своих дипломатов на Балканах экономической устремленностью российского капитала в этот регион. Кроме того, «такого избытка плохих докторов, торговцев, наставников, которых», по наблюдениям Леонтьева, извергало «из себя ежегодно западное общество», Россия из себя не исторгала. Русский дипломат предлагал противопоставить европеизму не только упомянутые два влияния - политическое и религиозное, но и еще
одно, заключавшееся в широкой популяризации русской культуры - литературы, науки, в первую очередь, исторической, искусства. В противном случае, подчеркивал он, Россия так и останется для славян только как надежда -«для тяжелых минут политической жизни»41.
Последствия Крымской войны и длительное отсутствие русских дипломатов на Балканах заметно ослабили симпатии болгар к России, что отмечали практически все консулы при учреждении императорских представительств. Их донесения серьезно корректируют установление, утвердившееся в историографии, о традиционной приверженности болгарского народа к России. Молодое поколение, как подчеркивали русские дипломаты, было значительно равнодушнее и холоднее к России, чем «люди прежних времен», помнившие еще русских воинов с предыдущей русско-турецкой войны 1828-1829 гг. Теплое чувство надежды на Россию сохраняли в большинстве своем болгарские крестьяне, в которых «вкоренилась мысль» об избавлении их от турецкого ига только благодаря оружию России.
Впрочем, каждое обострение международной обстановки весьма взбадривало болгарское население. В 1859 г. адрианопольское тайное болгаро-греческое дружество строило планьГ восстания всей Болгарии, в основе своей фантастичные. Но даже русский консул Ступин поддался обаянию идеи освобождения и считал план вполне исполнимым при осуществлении тайного народного займа от 6 до 8 млн. руб. сер. Его активность была вполне оценена турецкими властями, и Ступина пришлось отстранить от должности.
Каждую весну Байков из Видина слал шифрованные депеши о том, что в Болгарии готовится восстание. Остальные консулы не подтверждали подобную информацию. В 1860 г. Н.П. Шишкин, проехавший по Западной Болгарии, сообщал* что он нигде не встречал не только каких-либо приготовлений к скорому восстанию, но даже веры в возможность без постороннего вмешательства привести подобный замысел в исполнение42. В 1860 г. Новиков на основании докладов консулов делал общий вывод о том, что «христиане при всем своем численном перевесе слишком разрозненны, слишком забиты и безоружны, чтобы помышлять о всеобщем восстании». Болгарское население, писал он, «далеко еще не выработало в себе сознания народного единства, и если это чувство и начинает в нем пробуждаться, то лишь в виде противодействия греческому духовенству, на которое оно более жалуется, чем на притеснения турок. Все, что есть в нем нравственной силы, уходит пока на эту борьбу, в которой оно опирается на помощь султана и Порты.... А частные движения и мятежи будут быстро подавляемы турками»43.
И через 5 лет, в 1865 г., это же мнение прозвучало в донесении у Кожевникова: «Я положительно убежден, что восстание в Болгарии в настоящее время быть не может, ибо при существующем раздоре между общинами, народом, городскими сословиями и духовенством и при всяком отстутствии
как материальных, так и нравственных средств, христиане не могут помыслить о вооруженном сопротивлении туркам». «Отдельные движения против турок, подобно балканскому делу (1862) без всякой определенной цели и при совершенном отсутствии материальных средств не опасны для оттоманского владычества, ибо местные начальства с помощью военных сил всегда успеют подавить малейшее покушение против власти султана»44, - с уверенностью добавлял он.
В 1866 г. Игнатьев допускал возможность восстания только в случае войны между сербами и турками45. Однако он не желал никакого восстания до тех пор, пока не будет построена железная дорога от Москвы до Одессы и не будут приведены в некоторый порядок расстроенные финансы России. «Если движение, неодолимое на первых порах, начнется, мы будем вовлечены в события волею и неволею. Молча предоставить единоверцев наших избиению хорошо вооруженного турецкого войска или хладнокровно смотреть на вмешательство Франции и Австрии - едва ли возможно», - считал русский дипломат.
«Сила, деньги, уверенность в готовности существенного действия (не на словах и бумаге) - единственные основания преобладающего влияния»46, -писал Игнатьев. Но Россия в то время этим отнюдь не обладала, поэтому и деятельность русской дипломатии на Балканах за 10 лет с момента восстановления отношений с Оттоманской империей после Крымской войны принесла не столь обильные плоды, как желалось бы. Ограниченность ее влияния на Порту и Патриархию была очевидна, и это не позволило достичь реальных положительных результатов в церковном болгаро-греческом вопросе. Выбранная позиция на примирение сторон возбуждала и в греках, и в болгарах явную подозрительность и недоверие, и низводила роль русских дипломатов до минимума. И только Игнатьеву удалось несколько изменить это положение. В этом ему также способствовали качественные изменения в кадровом составе императорской миссии. На смену дипломатам из генерации Нессельроде пришли новые люди, и, в частности, должность первого драгомана вместо Э.Я. Аргиропуло, одиозного для болгар, занял полковник Д.Н. Богуславский (1863-1870).
В противостоянии России и иноверческой пропаганды русским дипломатам также пришлось занимать оборону, наступательных действий было немного. Влияние России на умы и сердца болгар через русскую литературу, посылаемую на Балканы, а также через болгарских воспитанников, получивших образование в России, оказалось не столь широким, как предполагалось. Материальная помощь, которую могла Россия, недавно выдержавшая войну и вступившая в период внутренних реформ, выделить болгарским церквам, школам, отдельным семьям и людям, уступала денежным вливаниям Западной Европы.
Но само присутствие русских дипломатов во многих болгарских городах значительно сдерживало произвол местных турецких властей, козни греческого духовенства и натиск иноверческой пропаганды. Деятельность русских консульств в совокупности с известными изменениями на международной арене вновь повернули вектор ожидания военной помощи в деле освобождения от турецкого ига не столько от Сербии и Западной Европы, сколько от России. Очередной виток Восточного кризиса, вызванный Критским восстанием, это убедительно доказывал.
Примечания
' Внешнеэкономические связи Османской империи в новое время (конец ХУ111-начало XX в.). М„ 1989. С. 82.
2 Русия и българското национално-освободително движение. 1856-1876. София, 1987. Т. 1. Ч. 1. № 51. С. 134. ' Там же. №. 15. С. 55-56. Там же. №. 36. С. 97.
5 Там же. №45. С. 117.
6 Там же. № 148. С. 318.
7 Там же. № 25. С. 75-76.
8 Татищев С.С. Император Николай и иностранные дворы. Исторические очерки. СПб., 1889. С. XVII, XX.
' Татищев С.С. Русская дипломатия старая и новая.//Русский вестник. 1887. № 1. С. 326. "' Русия и българското национално-освободително движение. Т. 1. Ч. 1. № 41. С. 110. " ВыскочковЛ. В. Николай I. М., 2006. С. 410.
12 Русия и българското национално-освободително движение. Т. 1. Ч. 1. № 15. С. 56.
13 Там же. № 20. С. 65.
14 Там же. №53. С. 138.
15 Там же. № 193. С. 390.
Кирш, патриарх български. Граф Н.П. Игнатиев и българският църковен въпрос. София, 1958. № 1. С. 201. 17 Там же. № 3. С. 206.
'* Русия и българското национално-освободително движение. Т. 1. Ч. 1. № 36. С. 95-96. " Там же. № 36. С. 96-98.
2" Там же. № /31. С. 294; № 133. С. 296; № 135. С. 298.
21 Там же. № 65. С. 162.
22 Там же. №214. С. 461-462.
21 Железная дорога от г.Черна Вода до Кюстенджи (Констанца) была построена в 1860 г.
24 Русия и българското национално-освободително движение. Т. 1. Ч. 1. № 197. С. 401.
25 Там же. № 208. С. 439.
26 Русия и българското национално-освободително движение. 1856-1876. София, 1987. Т. 1. Ч. 2. №304. С. 145.
27 Там же. №388. С. 343-344.
2* Русия и българското национално-освободително движение. 1856-1876. София, 1990. Т. 2. № 93.С. 193.
" Там же. № 184. 50 Там же. №391. С. 351.
31 Дамянов С. Франция и българската национална революция. София, 1968. С. 107.
32 Русия и българското национално-освободително движение. Т. 2. № 157. С. 292.
33 Там же. № 147. С. 274.
34 Там же. №41. С. 99.
35 Там же. № 102. С. 213.
Русия и българското национално-освободително движение. Т. 1.4. 2. № 386. С.335-338.
37 Там же. Т. 2. №35. С. 77-78.
38 Там же. Т.1. Ч. 2. № 290. С. 121. н Там же. №315. С. 175.
40 История на България. София. 1987. Т. 6. С. 78.
41 Русия и българското национално-освободително движение. Т. 2. № 102. С. 210.
42 Там же. Т. 1. Ч. 1. № 198. С. 403.
43 Там же. С. 415.
44 Там же. Т. 2. №66. С. 149.
45 Там же. № 134. С. 259.
46 Там же. № 110. С. 231-232.
