CC BY
46
к уточнению термина «динамическая система» = применительно к частеречному механизму | русского языка
в. Г. руделев
в статье исследуется проблема динамической системности русского языка в его содержательном (частереч-ном) механизме. Системность этого механизма проявляется в сумме частеречных оппозиций, в которых в качестве немаркированного (нулевого) элемента выступает суб-стантив (существительное), а маркированными оказываются процессуально-предикативное слово (глагол), качественно-предикативное слово (прилагательное), локально-наречное слово, темпорально-наречное слово.
ключевые слова:
динамическая система, частеречный механизм русского языка.
Выражение «динамическая система», кажется, стало общим местом любого рассуждения о языке и подобном ему информационном устройстве; оно по сути дела тавтологично безэпитетному термину система, поскольку, подобно первому, не выходит за рамки гипотетических рассуждений, имеющих, однако, императивный характер [Ср.: Руделев 1996/1: 83-89; Шарандин 2013: 232-244]. Между тем, и у основоположника системного (структурного) языкознания Ф. де Соссюра (1857-1913) системность языка была больше гипотезой, чем доказанной сущностью. Доказательства системности языка, по крайней мере его фонетического строя, были представлены только в работе Н. С. Трубецкого «Основы фонологии» [Трубецкой 1960]. Этими наглядными (!) доказательствами стали открытые великим русским ученым фонологические оппозиции и создающие их дифференциальные признаки. Типология оппозиций оказалась самым ценным фрагментом новаторской фонологической теории, заменившей собою традиционную фонетику.
Фонологическая теория Н. С. Трубецкого была применена русистами-диалектологами при описании огромного количества диалектных систем русского языка со стороны их вокалических особенностей [Ср.: Руделев 1971; Руделев 1975]. В качестве укрепляющих теорию Н. С. Трубецкого ограничений и допущений были внесены следующие:
1) в число действительных (непосредственных) оппозиций включаются только нейтрализуемые противопоставления;
2) информационная значимость оппозиций определяется степенью их неустойчивости в системе и порядком нейтрализаций;
3) нейтрализации фонологических оппозиций объясняются увеличением скорости речи, необходимым в ряде экстренных случаев и допустимым при наличии корректирующих устройств.
Упомянутые корректирующие устройства (певческие стили речи, морфонологические правила-поправки и др.) позволяют фонологической системе даже в ее диалектных вариантах долгое время сохраняться с довольно большим числом нейтрализуемых оппозиций [См.: Брок 1907, 85]. В некоторых случаях, однако, наблюдаются заметные упрощения систем — за счет невосстановленных оппозиций и корреляций. Так по сути дела и создавалась история русских
о
Г\|
го
го
О! А
(К
го ^
и (V
о о
вокалических систем — вариантов в недалеком прошлом еще единой восточнославянской системы.
Функциональные изменения скорости речи отмечались русскими диалектологами, для которых русский язык первоначально не был родным (основным) языком (О. Брок, Д. В. Бубрих и др.). Однако этим изменениям не была дана соответствующая и своевременная оценка. Только профессор В. В. Колесов, выступая в качестве оппонента на защите нашей докторской диссертации в Ленинграде, посмел сказать, что нейтрализации фонологических оппозиций, открытые Н. С. Трубецким (не без помощи его прекрасного друга русского диалектолога Н. Н. Дурново), обеспечивают то, что можно без всяких сомнений называть динамичностью фонологических систем. Динамичность языковых систем была, таким образом, показана, доказана и даже объяснена (необходимыми увеличениями скорости речи) — по крайней мере в фонологии. От этого факта необходим был всего лишь один шаг — в сторону объявления фонологии Трубецкого всеобщим, универсальным методом глобального исследования и описания языка. И этот шаг был сделан молодыми тамбовскими учеными, воспитанными на работах Трубецкого [Дриняева, Каменская, Руделева 1987: 115-123].
Благодатным материалом в этом смысле оказалась частеречная система русского языка (кстати говоря, самая трудная отрасль русской грамматики и вообще семантики). Этих трудностей могло бы давно уж и не быть, если бы академическая и школьная лингвистическая наука не придерживалась давно устаревших и потерявших смысл догм час-теречного и всякого иного характера. В рамках Тамбовской лингвистической школы эти догмы начали успешно преодолеваться. Наиболее значимые работы в этом направлении были представлены нашими учениками: Н. В. Челюбеевой (Сафоновой) [Челюбеева (Сафонова) 1988], О. А. Руделевой [Руделева 1991], Н. Г. Серебренниковой [Серебренникова 2002] и Е. А. Егоровой [Егорова 2009] (последняя работа была выполнена под руководством профессора А. Л. Шарандина).
число частеречных противопоставлений резко сокращается и доходит до предела возможного [Руделев 2005: 132-140; Руделев 2012: 244-253; Руделев 2013: 344-348].
Определить форму начальной части речи («час-теречного нуля») в этом случае не представляет никакого труда: это могут сделать младшие школьники и умудренные опытом академики (так все, кстати, и делают), потому что это — архилекесе-ма, и по форме она совпадает полностью с существительным: как соловей, например, так и шепот (род. п. соловья, шепота и т. д.). Существует, кстати говоря, и соответствующая теория, согласно которой части речи — это формально-грамматические классы слов; создателем упомянутой теории был крупнейший ученый, академик Ф. Ф. Фортунатов (1848-1914); и автор настоящей статьи долгое время стоял на позициях Ф. Ф. Фортунатова [Руделев 1979], пока не понял, что грамматика сама по себе не является показателем динамичности системы и вообще к системе не имеет прямого отношения. Грамматика обслуживает только самые простые позиции различения частей речи. Стоит лишь увеличить скорость речи, перейти на точечные (скоростные) модели говорения, как это сделал в свое время и русский поэт А. А. Фет, оставив нам в наследство дивное стихотворение:
Шепот, робкое дыханье, Трели соловья, Серебро и колыханье Сонного ручья..,
и грамматика свертывается в ядрах предикатов: шепот, дыханье, трели, серебро, колыханье, оставаясь в распространяющих ядра актантах: соловья, ручья.
У другого русского поэта А. А. Блока в похожих на Фетовы, но более скоростных (сверхскоростных) моделях может не быть тематических распространителей точечных предикатов:
Ночь, улица, фонарь, аптека, Бессмысленный и тусклый свет...
Нельзя сказать, что в частеречной системе русского языка в результате исследования методом Н. С. Трубецкого (он был назван теоретико-информационным) всё оказалось подобно тому, что было обнаружено в русских фонологических системах (в литературном языке и его диалектах). Но всё было абсолютно конгруэнтно этому и довольно просто в устроении, а главное — всё подчинялось законам полной системы оппозиций. В иных случаях, которые соотносимы с понятием слабых позиций,
Возникает вопрос: зачем языку, коммуникации, поэзии нужны скоростные и сверхскоростные модели говорения, похожие на балетные фуэте? Видимо, затем, что они создают некую тайну мысли, амбивалентность поэтического высказывания: части текста и всего текста. Для постижения упомянутых тайн существует герменевтический метод прочтения любых текстов, в том числе и того же стихотворения Фета «Шепот,робкое дыханье.». Герменевтический анализ позволит все поставить на свое место, открыть тайну, которую Поэт и не хотел бы открывать каждому. Но тайну открыть
* * *
придется, потому что в тексте Фета (и, кстати, Блока) все только представлено в виде субстантивов, а на самом деле — там вся система частей речи (и, кроме этого механизма сокращения, сокрытия системы, ничего нет!).
Пожалуйста: «Шепот, робкое дыханье, / Трели соловья...». Шепот. Принято думать, что это слово обозначает <предмет> или что-нибудь <опредме-ченное>. И мы, к сожалению, обязаны так думать. Нас обязует это делать традиционная, императивная грамматика. Ничего подобного: мы это делать не обязаны и не должны, потому что слово шепот — глагол, обозначающий не <предмет>, а <процесс>, <действие>, только скрывшееся под маской субстантива. В понимании русского человека «Шёпот... » — это <кто-то кому-то что-то шепчет>. Мы даже не можем сказать все точно насчет <кого-то> и <чего-то>, но мы как-то сразу догадались, что речь идет о <свиданье>. И выражение «робкое дыханье» в этот контекст влилось легко: оно конкретизировало начало текста: <на свидание к Поэту пришла не просто женщина, на свидание пришла девушка, которая еще никогда на свидания не приходила>. Далее идет один более тайный глагол — «трели». Этого глагола в общем — даже нет, если не считать композитивного (двусловно-го) слова издавать трели. Однако трели — явная, экспрессивная форма субстантивной формы глагола петь ~ пение. Так что <процессуальная> (вербальная) картина начала стихотворения проявила себя достаточно ярко: даже соловей оказывается участником свидания. И он дарит влюбленным свое пение, свои трели. В общем-то неплохо поёт соловей, трели его украшают <пространство>, где происходит свидание.
Пуантилистский синтаксис (сверхбыстрая точечная речь), требует и такого же сверхбыстрого восприятия. Для осмысления механизма такого восприятия придется остановить движение на пуантах. Но разве можно остановить изящные фуэте Екатерины Максимовой и потрясающую музыку Валерия Гаврилина, создавшего дивный балет «Анюта» на чеховский сюжет об Анне на шее! Нельзя. Не хочется. Но — все-таки придется! Придется остановиться, потому что нам встретилась невероятно трудная, абсолютно непостижимая уму фраза: «Серебро и колыханье Сонного ручья». Колыханье — конечно, глагол. Такое-то нам уже встречалось. Это приблизительно то же, что шепот и дыханье (субстантивная форма глагола колыхаться): ручей колышется ~ колыханье ручья. А вот серебро — что-то посложнее. Это, конечно, не существительное со значением <а^гпШт>; это, скорее, прилагательное (качественно-предикативное слово) в субстантивной форме [См.: Серебренникова 2002]. Но внутренней формой (в духе В. фон Гумбольдта)
здесь, конечно, является слово-субстантив серебро, и его значение, разумется, <а^гпШт>. Ручей — блестит подобно серебру. Эпитет серебряный — конечно, тропического характера, с переносным, поэтическим смыслом.
Продолжая скоростное движение мысли, мы доходим до, пожалуй, самого трудного слова Фетов-ского сверхбыстрого текста. Мы доходим до слова ручей. Мало кто усомнится в его субстантивности. И напрасно! Наверное, если в ручье плеснется вдруг неожиданная свидетельница свидания Поэта и его Возлюбленной — рыбка (поэт почему-то ее не упомянул, не обратил внимания на непременную жительницу ручья), всякий, кто уверовал в то, что ручей — существительное, мысленно и вслух поставит вопрос: «В чем это там мелькнула рыбка?» и ответит по-заученному: «Онамелькнула в ручье». Вопросы и ответы, типа представленных здесь, называются «учебно-исследовательскими»; они придуманы, навязаны языку для того, чтобы словами с <пространственным> значением «набивать» субстантивный класс слов русского языка. Тогда оказывается, что слова море, поле, город, озеро и, конечно, наш злополучный ручей — безусловные субстантивы [См.: Сидоренко 1970: 127-132]. Между тем, поиск в живой русской речи, отраженной, допустим, в пьесах А. Вампилова [Руднева 1998], «учебно-исследовательских вопросов» положительных результатов не дал, кроме явно пародийных — из официальной речи («По какому вопросу пьянка?»). Это заставляет убедиться в том, что «учебно-исследовательские» вопросы каким-либо образом, даже самым незначительным, условным, приниматься во внимание и использоваться при анализе естественных русских текстов не могут. Если же надо отличить какое-нибудь субстантивное слово от пространственного наречия, то лучше всего использовать геометрическую модель М. В. Ломоносова, позже заново открытую советским поэтом Андреем Вознесенским: противопоставление <пространства> и <точки в пространстве> отражает оппозицию пространственного наречия и субстантива. Ср. у М. В. Ломоносова:
Открылась бездна, звезд полна;
Звездам числа нет, бездне — дна.
Конечно, бездну и звезду в перечне частей речи отличать нужно, и мысль об этом перелетает от одного поэтического текста к другому. Ср., например, у А. Вознесенского в стихотворении «Бьют женщину»:
Она, как озеро лежала, стояли очи, как вода, и не ему принадлежала — как просека или звезда.
го
-О
по
к о
о ^
а >1 2
го
X О! 2
2 о
О!
а
О!
н
го
Т
о
X -О
О!
О! 2
го 2
О!
к
го ^
О!
2 го
5 го
2 а
О!
О! X Т
о н
со
О! ^
О!
а.
со
о
гм
го
го
О!
а
(К
го ^
и О!
о о
Просека, которую видит лежащая на дороге избитая женщина, имеет два измерения; она, конечно,— <пространство>, а звезда, которая горит в <пространстве> просеки, у дороги, где мерзавцы оставили избитую ими женщину, конечно,— всего лишь <точка>. Вот они, столкнулись! <Пространство> (наречие!) и <Точка> (имя, существительное; и никакого, кстати, в грамматике иного имени нет!) [Руделев, Руделева 2012: 17-23].
В этом плане сонный ручей А. Фета, оказавшийся <п-мерной реальностью>, не должен своим названием отмечаться как существительное, он должен быть отнесен к числу — пространственных наречий и так — осмысливаться.
В целом в первом четверостишье в числе предикативных ядер у Фета мы находим: четыре глагола (шепот, дыханье, трели, колыханье) и одно качественно-предикативное слово (серебро). Все отмеченные слова — в мимикрических, субстантивных формах. Традиционно, во всех грамматиках они подаются как существительные, хотя нет в перечне предикативных ядер ни одного подлинного субстан-тива. В числе рематических актантов есть всего лишь один подлинный субстантив (соловей) и всего лишь одно пространственное наречие в субстантивной форме (ручей).
Налицо — явный парадокс: всё в небольшом скоростном тексте мимикрирует, смешиваясь с суб-стантивом, а исконное (подлинное) существительное в тексте всего одно (соловей). Грамматика скоростных точечных предикатов оказывается, в силу своих необычных (непринятых) правил, довольно трудной, но это реальная поэтическая граматика и (больше!) — это почти недосягаемая грамматическая поэтика [Якобсон 1983] [Ср.: Ковтунова, Николина и др. 2005/1; Ковтунова, Николина и др. 2013/2]), которая так и будет недосягаемой, пока над нею висит проклятие в виде мифической <предметности>.
На этом мы готовы были бы поставить точку в наших рассудительных пространствах, если бы не обезопасили себя возможным вопросом: «А что же существительные, несомненные субстан-тивы, причастны ли они к предикативным ядрам точечного синтаксиса? Конечно, причастны. Если на «пуантах» могут бежать, мчаться даже материализованные <пространства>, то ведь и <точки> в этих <пространствах> подвержены <движению>, <сумасшедшей предикации на пуантах>. В этом смысле интересно стихотворение А. Блока:
Ночь, улица, фонарь, аптека, Бессмысленный и тусклый свет. Живи еще хоть четверть века — Всё будет так. Исхода нет.
Умрешь — начнешь опять сначала, И повторится всё, как встарь: Ночь, ледяная зыбь канала, Аптека, улица, фонарь.
В стихотворении великого поэта только что установленные нами каноны благополучно нарушаются. Они так и созданы, чтобы было их можно ради чего-то нарушить!
Вначале всё благополучно, всё по Фету. Ночь — <пространство>. Оно в общем больше, чем <время> (обстоятельственная форма этого слова ночью всеми называется наречием); странно, однако: ночью — наречие, а ночь — имя, существительное. По-нашему, по-фетовски, ночь — тоже придется считать наречием, но — в субстантивной форме: пространственно-временное наречие смешивается с субстантивом (по тому же правилу!), играя роль заполняемого <точками> <пространства>. И — чудо! Оно предполагается языком, это чудо. Точками в тексте Блока становятся — <пространства>, переполненные <точками>. Слово улица — с явно <пространственным> значением (ср. у Беллы Ахмадулиной: «По улице моей который год / Звучат шаги: мои друзья уходит...») у Блока представляет <точку> в <пространстве> Ночи. Так «заигралось» слово улица в <точечные> субстантивы, что и само стало прямо-таки по фортунатовской модели именем, существительным (так в словарях и подается!). Ну, а фонарю положено быть <точкой>. Тут ничего не поделаешь! Но вот аптека — это уж слишком! Там ведь и аптекарь сидит (в другом стихотворении Блока). И вот вместе с аптекарем аптека превращается в субстантивную <точку> в стойком <темпорально-наречном> образе Ночи.
Конечно, такая частеречная «чехарда» кажется бессмысленной всем, кто частеречную теорию выучил по современному учебнику русского языка с его договорами насчет <предметности> существительного и прочими, мягко выражаясь, «неточностями». Но ведь она есть, эта «чехарда», и она служит русской поэзии. Значит, она нужна и предугадана языком, она создает динамику языковой системе, о которой все говорят и которой почти ничего не знают. И — знать не хотят, довольствуясь только употреблением термина динамика!..
А Блок, между тем, вслед аптеке в череду пуан-тилистских предикатов, создающих невероятную скорость поэтической речи, помещает слово свет.
* * *
* * *
это — явная субстантивная форма качественно-предикативного слова светлый. Ночь, оказывается, светлая. Ей положено быть темной (вот и фонарь горит, и аптечные окошки светятся). И она (ночь) сама светится. Бессмысленно! Зачем тогда фонарь горит, если ночь светится! Но ведь и все остальное — бессмысленно: «Ночь, ледяная рябь канала, / Аптека, улица, фонарь; ко всему бессмысленному прибавляется только слово канал. И он, этот канал, — бессмысленное, потому что и в нем зачеркивается его релевантное содержание: <объемность>, <красота>. Остается ледяная рябь. Слово рябь — даже не слово, а только субстантивная форма качественно-предикативного слова рябой (быть рябым) [вспомните серебро и колыханье сонного ручья у Фета]. Кстати, быть рябым — не очень большое счастье, допустим, человека... Так Блоком создается печальная картина унылого Бытия, которое, ко всему,— вечно.
Однако мы ведь не договорили еще о Фете. Мы остановились у второго четверостишья его прекрасного и светлого, в отличие от Блокова, скоростного стихотвороения «Шепот, робкое дыханье...».
Последние два четверостишья стихотворения Фета интересны тем, что в них в качестве актуальных предикатов точечных синтаксем выступают подлинные субстантивы.
Вот, подобно Блоковой модели, у Фета рисуется ночное время-пространство. Оно светло, как и у Блока. Но светло — радостно, небессмысленно, хотя и перебивается теми же ночными тенями:
Свет ночной, ночные тени, Тени без конца, Ряд волшебных изменений милого лица.
Милое лицо — это главная <точка> в бесконечных ночных <пространствах>, которая формирует картину Мира, единственно верную, правильную и реальную и в смысле Бытия и в смысле той же русской Грамматики. И, как бы в доказательство сказанного нами, в последнем четверостишье стихотворения Фета играют ведущие роли подлинные субстантивы — исконные <точки>: «дымные тучки», бегущие по небу и разрезающие ночные тени:
В дымных тучках пурпур розы, Отблеск янтаря, И лобзания и слезы. И заря, заря.
Если упомянутые тучки — подлинные субстантивы, если они — не субстантивные формы иных частей речи, значит точечные предикаты, раздающие субстантивные одежды, и рассчитаны на субстантивы типа роза, янтарь и т. д., и только на время они даруются словам типа: пурпурный (пурпур), блестеть (блеск, отблеск), лобзать (лобзание) и даже: плакать (слезы).
ЛИТЕРАТУРА
Брок О. Описание одного говора юго-западной части То-темского уезда [Вологодской губ.] // Сборник ОРЯС. Т. 85. СПб., 1907.
Дриняева О. А., Каменская Н. В., Руделева О. А. Фонологические методы, их универсальность и применение за пределами фонологии // Исследования по русской фонологии. Тамбов, 1987.
Егорова Е. А. Девербативы как субстантивные формы глагола: автореф. дис. ... канд. филол. наук. Тамбов, 2009.
Ковтунова И. В., Николина Н. А., Красильникова Е. В. и др. Поэтическая грамматика. М., 2005. Т. 1.
Ковтунова Н. И., Николина Н. А., Кожевникова Н. А., Виноградова В. Н., Северская О. И. и др. Поэтика и грамматика. Т. 2. М., 2013.
Руделев В. Г. Типология и история русских вокалических систем: дис. ... докт. филол. наук. Л., 1971. (Работа защищена в Ленинградском гос. ун-те в 1971 г.; оппоненты: проф. С. К. Шаумян, проф. В. К. Журавлев, проф. В. В. Колесов).
Руделев В. Г. Фонология слова: Спецкурс по русскому языку. Тамбов, 1975. (Спецкурс читался в Оренбургском и Тамбовском пед. ин-тах, Ленинградском Донецком (Украина) ун-тах и др. вузах).
Руделев В. Г. Существительное в русском языке. Тамбов, 1979.
Руделев В. Г. Динамическая теория частей речи русского языка // Вестник Тамбовского университета. Сер. Гуманитарные науки. Тамбов, 1996. Вып. 1.
Руделев В. Г. Мимикрия в системе частей речи русского языка // Концептуальное пространство языка. Тамбов, 2005.
Руделев В. Г «Шепот, робкое дыханье, трели соловья.» (к уточнению частеречной семантики субстантивного слова) // Сборник научных статей к юбилею доктора филологических наук профессора А. А. Кре-това. Воронеж, 2012.
Руделев В. Г Идея частеречного нуля как путь создания непротиворечивой и реальной теории частей речи русского языка // Слово. Словарь. Словесность: Коммуникация. Текст. Синтаксис (к 90-летию со дня рождения С. Г. Ильенко). СПб., 2013.
Руделев В. Г., Руделева О. А. Существительное и наречие (на материале русского языка) / Памяти рязанского ученого-языковеда В. М. Никитина // Вестник Воронежского университета. Сер. Лингвистика и Межкультурная коммуникация. 2012. № 2.
го
.о
по
к
О
О ^
а 2
го х
О! 2
2 о
О!
а
О!
н
го
Т
о
X -О
О!
О! 2
го 2
О!
к
го ^
О!
2 го
5 го
2 а
О!
О! X Т
о н
со
О! ^
О!
а.
со
* * *
о
Г\|
го
Руделева О. А. Существительное и его семантико-грам-матические классы (на материале поэзии Андрея Вознесенского): автореф. дис. ... канд. филол. наук. Саратов, 1991.
Руднева Н. И. Статус вопросительных местоимений (на материале драматических произведений Александра Вампилова): автореф. дис. ... канд. филол. наук. Тамбов, 1998.
Серебренникова Н. Г. Механизм эпитета (на материале поэтических текстов К. Бальмонта): автореф. дис. ... канд. филол. наук. Тамбов, 2002.
Сидоренко Е. Н. Вопросительные местоимения в роли коммуникативных и учебно-исследовательских вопросов // Ученые записки [Бельцского гос. пед. ин-та]. Т. 14. Бельцы, 1970.
Трубецкой Н. С. Основы фонологии. М., 1960.
Цыпин О. А. Типология предикатов в русском языке (на материале драматических произведений Алек-
сандра Вампилова): автореф. дис. ... докт. филол. наук. Тамбов, 2004.
Челюбеева Н. В. (Сафонова). Семантико-грамматические признаки качественно-предикативных слов в говорах Тамбовской области: автореф. дис. ... канд. филол. наук. Л, 1988.
Шарандин А.Л. Динамическая теория частей речи в аспекте межчастеречного взаимодействия // Исследования по семантике / Межвузовский сборник. Вып. 25 / посв. юбилею докт. филол. наук проф. Р. М. Гайсиной. Уфа, 2013.
Якобсон Р. О. Поэзия грамматики и грамматика поэзии // Семиотика. М., 1983.
ФГБОУ ВПО «Тамбовский государственный университет имени Г. Р. Державина».
Поступила в редакцию 01.04.2014 г.
го
OI
а
(К
го
(V
о о
UDC 811 TO THE SPECIFICATION OF TERM "DYNAMIC SYSTEM"
CONCERNING PART OF SPEECH OF MECHANISM OF RUSSIAN LANGAUGE
V. G. Rudelev
The article researches the problem of dynamic system of Russian language in its content (part of speech) mechanism. System of this mechanism reflects on the adding of part of speech oppositions, which have substantive (noun) as non-marked (naught) element, processing and predicative word (verb) as marked word, adjective as quality and predicative word, local-adverb word, temporal and adverb word. KEY WORD S: dynamic system, part of speech mechanism of Russian language.
