CC BY
49
Бог даёт человеку. В записях есть замечательная фраза: «При успокоении страстей моих слышу глас, вопиющий ко мне: то добро, а это зло. Откуда голос сей? Ему хочу последовать» [8]. В процессе творчества писатель идёт на этот голос и ведёт за собой читателя к пониманию добра и отвержению зла.
Роль русских писателей-масонов XVIII века довольно разнообразна, но её ещё предстоит осмыслить и оценить, поскольку само это учение необычайно противоречиво и, вероятно, оказало не только положительное, но и негативное влияние на процесс развития как литературы, так и всего искусства в целом. Именно писатели-масоны были прежде всего проводниками мистических идей в русское общество, что в свою очередь способствовало дальнейшему дистанциированию людей от православия.
ПРИМЕЧАНИЕ
1. Замойский, Л. Масонство и глобализм. Невидимая империя. - Режим доступа: http://book-case.kroupnov WpagesAibi^y/Masonstvo/head_01 .htm
2. Херасков, И. М. Происхождение масонства и его развитие в Англии в XV1I1 и XIX веках. Пер-
цев, В. Н. Немецкое масонство в ХУШ веке. Ва-сютинский, А. М. Французское масонство в ХУШ веке // История масонства. Великие цели. Мистические искания. Таинство обрядов. - М. : Изд-во ЭКСМО-Пресс, 2002.
3. Асафьев, Б. В. Русская живопись. Мысли и думы. - Л.-МЦ 1966. Мазуренко, В. Н. Музыка и масоны. - СПб., 1994.
4. Московское ежемесячное издание. -1781. Ч. 2.
5. Тургенев, И. П. Псалом 12 // Тургенев И. П. Некоторые подражания песням Давидовым. - М. : В Универ. тип. у Ридигера и Клау-дия, 1797. - 19 с.
6. РОИРЛИ.-Ф. 309.-N99.-C. 82.
7. РОИРЛИ.-Ф. 309.-№99.-С.46.
8. РО ИР ЛИ. - Ф.309. - №99. - С.29-30.
Рыкова Евгения Константиновна> доцент, кандидат филологических наук }с.н.с., кафедры «Филология, издательское дело и редактирование» УлГТУ. Имеет публикации по истории русской литературы и масонства ХУШ века.
УДК 82.09
» . •
Г. МИХАЙЛОВА
К СПОРАМ О ПРОЗЕ АЛЕКСЕЯ СЛАПОВСКОГО (ДЕТЕКТИВНАЯ ПАСТОРАЛЬ « ВЕЩИЙ СОН»)
Исследованы жанровые аспекты прозы А. Слаповского.
Ключевые слова: пасторальный жанр, принципы наррации, вариативность жанра.
Известный прозаик, драматург и сценарист Алексей Слаповский - автор большого количества рассказов, повестей и романов, которые обычно относят к постмодернистской прозе. «Детективная пастораль» «Вещий сон» - не исключение. Слаповский не «отражает» реальность, а «создаёт свой параллельный мир, со своими героями и с моими мыслями по этому поводу» [2]. Создаётся, однако, не оригинальный «параллельный реальности» текст, а текст, «параллельный» чужим литературным языкам. В повести немало аллюзий и цитат, отсылающих читателя, главным образом, к хорошо известным произведениям.
Г1о мнению критиков, литературность произ-
© Г. Михайлова, 2006
ведений Слаповского - самая заметная черта его творчества. Это оценивается неоднозначно. Приведём полярные суждения по поводу аллюзивио-сти творчества Слаповского. Одни считают, что его проза - это «платоново-достоевско-салтыково-щедрино-добычино-фолкнеро-маркесовский коктейль» [7]. Другие полагают, что Слаповский способен «тонко балансировать» между «множеством различных интонаций», «сохранить свое нейтральное место и стравить интонации друг с другом, заставить их наброситься друг на друга и пожирать одна другую» [15] (Курсив мой. - Г.М.). Представляется, что в этом случае нужно вести речь о разнообразных проявлениях авторского «я» в прозе Слаповского.
В повести «Вещий сон» в пределах наррати-ва, организованного рассказчиком, можно обна-
ружить рефлексии «вн>треннего/имплицитного автора» [19], руководящего миром рассказа. В вещем сне есть несколько традиционных для русского писателя суждений о жизни, смысле бытия, национальном характере. Например: «Ом остановился, глазея, как сделает это всякий русский человек при виде какого-то действия: чтобы, посмотрев, увидеть упущение и дать совет, подправить, предостеречь, научить и т. п.» [1, 305]1.
Чаще всего такие рассуждения создают эффект иронической дистанции «внутреннего автора» или рассказчика от событийного ряда повести. К примеру, повествователь иронизирует по поводу той лёгкости, с которой литераторы убивают своих персонажей, представляя такие размышления героя: «Спрашивает, а не догоняет, думал Невейзер. Боится выдать себя - излишней заинтересованностью, выражением глаз. Творец! В каждом творце -убийца, поскольку всякий художник хоть раз, да умертвил хотя бы одного из своих персонажей. ...Невейзер вспоминал, был ли, есть ли писатель, который обошелся без гибели персонажей в своих книгах. Ни одного не припомнил. То-то и оно-то. И он порадовался, что не писатель» (318).
Помимо повествования, организованного рассказчиком, в повесть включены истории, рассказанные персонажами, и их сны. «Вещий сон» начинается с достаточно стереотипной литературной ситуации: с похмелья Виталию Невейзеру снится сон о свадьбе со стрельбой и кровопролитием. Невейзер просыпается, пытается объяснить сновидение прошедшими и предстоящими событиями: просмотром фильмов в видеоцентре, где он служит, памятью о годах, когда он и его бывшая жена были молоды, отъездом на видеосъёмки сельской свадьбы и т. д. (252-253). Но сон начинает сбываться. Нарратив этого сна определяет сюжетные линии, по которым развивается дальнейшее повествование.
Вослед платоновской идее о том, что не сон является ложью, а сама жизнь неистинна, мотив жизни-сна организует всю повесть. Границы между изображенной реальностью и снами главного персонажа «Вещего сна» проницаемы: «Меня понесло в лес. Я споткнулся, упал, уснул, сгтал долго, ведь сейчас ночь надо мной, а было лишь начало вечера. Мне приснился сон про девушку. Слишком ясный, совсем не похожий на приснившийся накануне, но, впрочем, те любовные или эротические сновидения, какие бывали раньше, тоже отличались неспешной сюжетностью.
! Далее текст повести цитируется по этому изданию. Номер страницы указывается в скобках.
Хорошо бы, думал он дальше, и всё остальное оказалось сном. Кавказец на сверкающей машине, исчезновение Кати. Может, и разговор с Антоном Прохарченко приснился, и жених спокойно пирует рядышком с юной невестой...? А может, усугублял он надежду, мне и вся свадьба эта приснилась? <...> Сейчас ночь. Есть ещё время добраться до дома, поспать часок-другой, чтобы утром ехать на сельскую свадьбу, которая мне заранее приснилась» (349). Слапов-ский использует приём «мнимого пробуждения», «сна во сне», характерный для Н. В. Гоголя и использованный Ф. М. Достоевским в снах Свидригайлова в романе «Преступление и наказание». Но смысловая парадигма снов в повести Слаповского незамысловата: как было сказано выше, сны, которые снятся Невейзеру, просто предсказывают развитие сюжета. Герой, пробудившись, находит ясные внешние импульсы своего сновидения. Закреплённую классической традицией (тем же Достоевским) «кризисную вариацию сна» [13, 138] автор Вещего дня не задействовал. Сновидение у Слаповского не ведёт к резкой перемене в жизни героя или к его перерождению.
Если учесть подзаголовок повести (пастораль), то подобное перетекание сна в реальность должно было бы напоминать «Сон Обломова» И. А. Гончарова. С одной стороны, Слаповский, действительно, даёт картины деревенской идиллии - образцово-показательного хозяйства, бывшего совхоза Золотая Долина. Село раскинулось под ясным небом на речке Ельдигче. Оно удалено от внешней жизни, окружено сочной зеленью - пастбищами с коровами и доярками. Один из персонажей так описывает Золотую Долину: «Как бы то ни было, мы имеем сейчас в Золотой Долине суверенную территорию, куда никто носу не кажет. Её даже на картах нет. Скоро забудут о её существовании, и начнется новая фаза исторического развития. Изменится язык. Появятся своя письменность и культура. Потом они изобретут колесо!» (258). В этом селе все жители, а особенно молодые девушки, удивительно красивы: «...все стройны и миловидны, а если честно сказать, красивы, и это было как-то даже чересчур. <...> Чистота и простота была в их поющих глазах. Невероятная чистота, невероятная простота - и ничем они не показали, что увидели вошедших молодых мужчин» (273). В Золотой Долине звучат русские песни, которые поются так, как пели сотни лет назад: «Девушки запели. Что стоишь, качаясь, запела одна
тихо и негромко, чистым голосом, будто не было
§
ни Мамаева нашествия, ни Петровых реформ, ни индустриализации, ни коллективизации, а был
всегда только тёплый вечер над рекой (а по реке рябая утица проплыла с выводком утят)» (327). За двадцать лет существования села там никто не умер. Само название села включает себя семантику русской сентименталистской идиллии о Золотом веке человеческого бытия2.
Отдав дань пасторальному жанру, Слапов-ский закрепляет детективные начала повести. По мере усиления динамичности сюжет повествования абсурдируется: события в селе, куда приехал Невейзер с другом Рогожиным, становятся всё более алогичными, включают в себя немотивированные преступления. Но литературная жанровая и стилевая игра, очевидная в повести, предполагает «несерьёзное», без «моральной» реакции отношение к преступлениям и убийствам, которые совершаются в «детективе» «Вещий сон». Слаповский демонстрирует игру с условной литературной кровью, литературными условными трупами*'. В игровом мире повести смерть не ужасает. В принципе, её и нет. Погибшая во время свадьбы невеста на последних страницах повести оказывается живой и здоровой.
Почти все романы, рассказы и повести Сла-повского снабжены подзаголовками, отсылающими читателя к памяти жанра, прежде всего, массовой культуры. Это «воровской роман» «Братья»: «рок-баллада» «Кумир», «блатной романс» «Крюк» (все три входят в цикл «Общедоступный песенник»); «детектив» «Гибель гитариста», 1996 и «русский народный детектив» «Участок» и «Заколдованный участок», 2005; «житейские истории» «Талий», 1999 и «Любовь по-нашему», 2003.
Ряд произведений Слаповского имеют жанровый подзаголовок, связанный с «высокой культурой». Это «плутовской роман» «День денег», 2000, «хроника» (вариант - «хроника современной жизни») «Война балбесов» и «Не война, а мир, 2005, «жизнеописание в рассказах» «Как Емельянов», 2006. Два произведения названы «книгой» (вариант - «книга о современной жизни»). Это «Жили-были», 2003 и «Качество жизни», 2004. Отдельные тексты Слаповского снабжены подзаголовками с оригинальным авторским определением жанра: «тайнопись открытым текстом» (повесть «Анкета», 1997) и «вместо романа» (роман «Второе чтение», 2000/
Как указано выше, в жанре «детектива» Слаповский стремился написать повесть «Гибель гитариста», а также повести «Участок» и «За-
колдованный участок». Помимо этого в аннота-
* 4' •
ции к изданию романа Анкета указано, что это «остросюжетный детективно-приключенческий роман». Пасторалью назван только «Вещий сон», но элементы пасторали есть в «детективе» «Участок», повествующем о сельском милиционере.
При всем этом ни один из названных выше жанров в прозе Слаповского не существует в чистом виде, т. е. со всеми своими жанровыми особенностями. Жанровый симбиоз, предъявленный. в Вещем сне, характерен для прозы писателя в целом. Например, в романе Качество жизни, очевидны элементы плутовского и любовного романов, а также признаки современного телесериала4. Это касается и тех произведений, когда автор сам указывает на сочетание жанров: «утопический эпос» «Они», 2005, «детективная пастораль» «Вещий сон». В каждом из произведений Слаповского смешались признаки двух, а чаще всего и более, жанров. Критик А. Носков определяет прозу Слаповского как «винегрет из бытовых сценок и фантастики, из кондовой жизненной философии и добродушного юмора, из бабьих сплетен и отстранённых, будто бы, протокольных фактов» [14]. Роман «Они» в критических отзывах определяют как «и не роман вовсе, а большая пьеса, остросоциальный и комичный водевиль» [8] или как «роман-незадача» [11]. В именовании «роман» критик П. Басинский отказал и «плутовскому роману». «День денег». Это произведение, с его точки зрения, демонстрирует «очевидное наличие отсутствия всякого жанра». Правда, затем Басинский всё-таки сам решается определить жанр «Дня денег»: это - «игра в жанр», а точнее - «поэма-роман-повесть» [6].
Элементов сказочного повествования в повести больше. Зачин повести - отъезд протагониста из дома с определённой целью в неведомую Золотую Долину схож с теми функциями сказочного повествования, которые указаны В. Я. Проппом: отъезд героя и указание на задачу героя (Пропп 1969). Знакомство с бабушкой Шульц, местной колдуньей, отсылает к сказочной ситуации «встреча с дарителем». Сказочной является и ситуация выбора женихов: Катя встречается с каждым из них, предлагая им загадочное действие - из имеющихся у нее книг отобрать и прочитать одну. Описание свадьбы напоминает поэтику веселья в русском фольклоре: «И свадьба началась. Варилась, варилась пи-
2 См.. например, пастушескую идиллию А. А. Дельвига «Золотой век» (1828).
См. об этом как о характерной примете постмодернистской литературы: Катаев 2002, 216.
4 Напомним, что А. Слаповский является известным драматургом и автором сценариев популярных телесериалов «Пятый угол», «Остановка по требованию», «Участок». «Заколдованный участок» и других.
ща в шести котлах, поставленных на временные печи из кирпича, и сварилась. И оказалась на столе. И закуски уже на столе, и вина, и водки, и шампанские всякие, и самогоны, и вот уже усаживаются все за стол...» (323)5.
В целом, в повести актуализируются признаки криминальной хроники, сказки, пасторали, детектива, фантасмагории, фарса. Как видим, четыре жанра ориентированы на массовую и народную культуру (криминальная хроника, детектив, фарс и сказка), два - на высокую, но адаптированную для массового сознания.
В. Огрызко, обыгрывая название одной из повестей Слаповского - «Адаптор», именует писателя «литератором, наловчившимся адаптировать содержание чужих, сложных по материалу книг для массовой аудитории» [16]. М. Абашева более пиететна в определениях и полагает, что смешение жанровых и стилевых признаков способствует занимательности, превращая Слаповского в «писателя-профессионала западного типа, мастера бестселлеров, расчётливо использующего многообразие культурных кодов» [4, 47].
Представляется, что указанная исследовательницей занимательность находит свое выражение в сюжетной вариативности повести «Вещий сон». Вариативность - отличительное качество всей прозы Слаповского. В ряде его произведений разыгрывается несколько вариантов судьбы главного персонажа. Так, в повести «Закодированный», 1993 закодированный от алкоголизма герой воображает себя зомби и начинает жить по этому выдуманному им самим сценарию. В повести «Пыльная зима», 1993 героиня, желая отомстить водителю автомобиля, из которого в неё бросили бутылкой, в своих фантазиях выстраивает несколько сюжетов собственного поведения по отношению к обидчику. В романе «Качество жизни» повествователь меняет имя героя и его судьбу, в определённый момент начиная своё повествование сначала.
В «Вещем сне» такой приём внезапной смены сюжета, мотивированный волей персонажа или желанием повествователя, используется один раз и имеет усечённый вид. В повести есть «глава, которой нет». Это краткое высказывание автора о пропавшем без вести шофере Виталии, который пошёл искать на российских пространствах другую судьбу (363). Сюжетно эта глава никак не развёрнута.
: Сказка является сфугсгурообразующим началом «плутовского романа» Слаповского «День денег». Это повествование о трёх современных «дураках», которые стали обладателями огромной суммы денег и по примеру крестьян из поэмы
И. А. Некрасова «Кому на Руси жить хороню» пустились на поиски «счастливых» российских людей.
Но в «Вещем сне» есть три варианта воплощения одного и того же сюжета. Один вариант представлен во сне героя, с которого начинается повесть. Этот сюжет имеет детективно-авантюрную природу с вкраплениями мистики. Другая сюжетная вариация воплощена в «по-слесновидческой» части текста и развивается в рамках пасторали, сказки, детектива и фантасмагории. Третья версия сюжета повторяет уже известные события в короткой стилизации газетной криминальной хроники в эпилоге повести. В этом стилизованном финале несколько изменены имена, фамилии и социальный статус персонажей, а также место действия, но драматический сюжет остается прежним - непреднамеренное убийство невесты в результате пьяной ссоры.
Вариативность сюжета обусловливает вариативность финала0. 27-я глава повести завершается убийством невесты, а главный герой Невей-зер, снимавший преступление на пленку, получает удар по голове и падает без сознания. В последней, 28-й, главе происшедшее ставится под сомнение: Невейзер очнулся то ли после удара, то ли после так и не прекращавшегося сна, о котором рассказывалось в начале повести. Кассета в камере оказалась пустой, а Катя в виде юной девушки и, одновременно, цветущей женщины -жены Невейзера - живой. Под окном сигналит чёрная «Волга», чтобы вновь увести героя в дурную бесконечность то ли сна, то ли яви.
Жанр пасторального повествования предполагает определённый тип персонажа - простодушного и наивного жителя сельской местности, «пастуха». В заповедном агрокомплексе Золотая Долина вдали от пороков города живут крестьяне. Однако русские пейзане не так уж бесхитростны. Развитие сюжета убеждает, что, как сказал в одном из интервью Слаповский, «простодушие и невинность поселян - миф. Если смекалисты и работящи, то обычным порядком, если хитры и ленивы, то не меньше, чем в городе, а то и поизощренней, с внутренней усмешкой. Это, пожалуй. особенно: деревенский человек в России склонен усмехаться и ничему не верить» [3].
А. Носков назвал творческую манеру Слаповского «мягкой», в отличие от «жёсткого» постмодернистского письма В. Сорокина или В. Пелевина. Критик окрестил эту особенность «провинциальностью» стиля, выделив «округлые и приятные фразы» художественных высказываний Слаповского, немодное уважение к литературному языку, маскирующему ненорма-
ь Финальные вариации характерны для прозы Слаповского в целом. Они есть в повестях «Глокая куздра», 1991, «Пыльная зима», «Качество жизни».
тивную лексику7. Но главное в текстах Слаповского, с точки зрения Носкова, это «хорошее отношение» к создаваемым образам, принятие их такими, какие они есть [14].Таким образом помечена гуманность прозы Слаповского, основанная на терпимости к человеку.
Персонажи «Вещего сна» - это «маленькие» люди: сельчане и два приезжих человека из города. Слаповский создаёт свой тип русского национального характера, определяющие черты которого, на наш взгляд, - это сосредоточенность на какой-либо идее и пристрастие к выпивке.
Последнее не является открытием Слаповского, если вспомнить Веничку из поэмы «Mo-сква-Петушки» Вен. Ерофеева, персонажей повести В. Аксенова «Затоваренная бочкотара», героев романов и повестей Ю. Алешковского, С. Довлатова и др. Центральный персонаж повести «Вещий сон» Виталий Невейзер постоянно находится в состоянии или похмелья, или опьянения. «Дважды вдовец» Филипп Вдовин сам пьёт и спаивает попугая. Милиционер Яшмов, посадивший проворовавшегося бухгалтера, «три дня подряд пил, переживая непростительную ошибку» (340).
Что касается idée fixe персонажей повести, то, как известно, «идея» как формообразующее начало характера литературного героя является одним из принципов поэтики Ф. М. Достоевского. Аллюзии к текстам Достоевского есть почти во всех произведениях Слаповского: например, повесть «Здравствуй, здравствуй, Новый год!» ] 994, отсылает к «Запискам из подполья», а повесть «Жар-птица» является, с точки зрения критиков, постмодернистским вариантом романа «Идиот».
Ю. М. Лотман выделил в романах Достоевского две сочетающиеся сферы - сферу бытового действия и сферу идеологических конфликтов [12, 30]. В повести Слаповского интеллектуальный и психологический дискурсы, связанные с навязчивой идеей героев, вытесняются детективным нарративом, сказочной повествователь-ностью, сферой бытового действия - миром повседневных событий. И, хотя идейная одержи-
7 В «Вещем сие» есть авторское размышление на эту тему: «Убери матюги - получится не то, а с ними-нехорошо; не желаю ввязываться в споры об употреблении ненормативной лексики, но знаю точно: глаз русского человека гораздо стеснительней уха, и напечатанные неприличные слова его коробят. Может, тут сказывается давнишнее мистическое уважение к печатному и даже писаному слову, - помня об этом уважении, прекращаю свои рассуждения, не начав их» (278).
мость героев повести напоминает о Свидригай-лове или Иване Карамазове, она не имеет такого глубокого и драматического смысла, как. например. «наполеоновская» идея Раскольникова. В повести «Вещий сон» отсутствует мир идеологических столкновений: герои не обсуждают друг с другом «проклятые проблемы», разрешая (а чаще не разрешая) их в одиночестве.
Персонажи Слаповского больше напоминают «чудиков» из рассказов В. Шукшина, безусловно, типажно ориентированных на персонажей Достоевского, но функцинирующих чаще всего в смеховом пространстве. Не случайно у Слаповского главный герой Невейзер отдельных персонажей определяет как «чокнутых» (270), «аномальных», «психов» (271). Катя в разговоре с Невейзером тоже замечает: «Вы не думайте, я не сумасшедшая, хотя у нас довольно много странных людей. Просто развита не по летам, скажем, так, умна не по-женски, хотя, нет, именно по-женски: цепко, гибко, почти изощрённо, но не всегда логично и почти всегда стереотипно, отражая что-то прочитанное, услышанное и так далее» (295. Курсив мой. - Г.М.). Сам же повествователь, как некогда рассказчик у Шукшина, как раз считает своих персонажей нормальными людьми. В одном из интервью Слаповский сказал, что его интересуют жители деревень и городов, так называемые чудаки: «мне стали интересные нормальные люди - за то, что их принимают за ненормальных» [цит. по: 5]. Все идеи-Ахе персонажей Вещего сна доведены до абсурда, и изложение этих идей или описание их реализации превращает «детективную пастораль» в фантасмагорию.
Филипп Вдовин, демонстрирующий «уникальнейшее свойство русского ума: отвечать на возражения так, будто контраргументы заранее обдуманы» (270), живёт в ожидании конца света: «- Опасаются того, чего не знают! - опроверг мужик. - Я не опасаюсь, я точно знаю: вот-вот начнется катастрофа. Экологическая, ядерная, или взбунтуются те отходы, которые у нас тут прикопаны, ... - не важно, что-то обязательно будет» (268). Вдовин соорудил персональное убежище: «Итак, катастрофа. Я скрываюсь здесь. Я бы, конечно, всех поместил, но всех не спасёшь, спасать надо любимых, а любимых у меня нет, кроме самого себя» (269).
Характер Вдовина литературно вторичен, апеллирует к герою «Записок из подполья» Достоевского. В конце повести индивидуалист и мизантроп Вдовин поджигает Золотую Долину, а сам скрывается в своем железобетонном подвале. Одержимость концом света у этого героя не трагическая, она комически снижена, напомина-
ет фарс: он учит попугая песням Высоцкого, чтобы не скучать в будущей жизни в бункере: «-Я зажигаю свечу, но как же без песен? Я ведь умру без них! И вот тут на сцену выступает Петру ша. Я играю, он поёт, и мы продолжаем жизнь. Двести песен уже знает Петруша, Бог даст, до катастрофы успеем и остальные четыреста из золотого фонда разучить!» (269).
Другой персонаж, метеоролог Иешин приехал в Золотую Долину «не ради метеорологии, а ради написания романа в четырёх частях с помощью лингвомедитации» (282). Всю свою будущую жизнь он планирует, исходя из своей нелепой idée fixe: «Если он убьёт Антона, он не сумеет написать роман. Да и вообще любить Катю нельзя; роман требует всей его души. А вот когда он его напишет и его издадут на нескольких языках, вот тогда он женится, как и запланировал, на француженке-переводчице, славистке, из интеллектуальной богатой среды, она будет внучка русского эмигранта, они с нею проведут жизнь в путешествиях... <...> И он запретил себе думать о Кате» (288).
В повести несколько персонажей излагают историю своей жизни. 6-я глава повести, состоящая из главок продолжение, продолжение продолжения, ещё продолжение, - это рассказ Ильи Трофимовича Гнатенкова о своей жизни. Бывший «оператор машинного доения» Гнатен-ков - тип русского правдоискателя, человек души и совести. У него тоже есть мечта: «В колхоз надо собрать только тех, кому вместе действительно веселее, людей бескорыстных, добрых, за других болеющих, - печально и светло говорил Гнатенков со смущением в лице и голосе. - Таких людей в принципе не бывает, но все-таки по всей стране наберётся на два-три колхоза» (289). Или заявляет, что уйдёт в монастырь: «Пример подам - и уеду. В монахи. Я, как верующий теперь, верую, братцы, в вечную, б..., прости, Господи, жизнь!» (290). Но и его образ низведён до уровня фарсового персонажа: абсурдны и смешны его планы относительно Золотой Долины: то ли «немецкую автономию основать» (290), то ли создать в селе казачий крут с конницей и приписаться к казачьему сословию (284).
У приехавшего из города журналиста Рогожина есть две идеи- fixe. Во-первых, это соблазнение на свадьбах, куда его приглашают, какой-нибудь женщины или даже самой невесты. Рогожин объясняет: «На каждой свадьбе обязательно и стопроцентно одна из девушек или женщин... оказывается в постели с человеком, которого она до этого в глаза не видала, и как бы дублирует этим первую брачную ночь... Задача заинтересованного человека - разглядеть эту особь и довести до результата!» (252). Во-
вторых, любовь к латинским выражениям. Сентенции на латыни представляют собой расхожие фразы (типа: «in minimus maximus», «naturae convenienter vive»), которые придают повести игровой поверхностный глянец античности, соответствуя заявленной автором жанровой установке на греко-римско буколику - повесть-пастораль.
К слову, имя (вернее, фамилия), закреплённое за этим любвеобильным поклонником латыни, становится самостоятельным сюжетом, программируя выработанную претекстом (Рогожин в романе Достоевского «Идиот») судьбу персонажа. Невейзер так прогнозирует возможное поведение. свого друга: «Рогожин, повидавший несчётно женщин на своем веку, должен же наконец влюбиться? Это будет очень как-то по жизни и одновременно как-то вообще. Ну, сюжетно как-то. Любовь его ошеломляет, и он невесту погубляет, логики никакой, но на то и любовь» (306. Курсив мой. - Г.М.). В сюжете повести Рогожин постепенно разыгрывает судьбу, определённую его литературным именем. Монолог Рогожина в разговоре с Невейзером отсылает читателя к монологам Рогожина: «Пооггушай, Невей-зер! Женись на ней! Женись на ней! Увези её! Ты человек мещанского склада, окружи её заботой и теплом, береги её, стереги её! Меня в дом не пускай, следи, чтобы в твоё отсутствие не пришёл. Если, не дай Бог, мне все-таки удастся как-нибудь проникнуть, совратить её - опыт есть, приёмы есть! - тогда всё, тогда я с собой покончу обязательно без всякой депрессии. Потому что мне надеется уже не на что будет. Я понимаю, глупо, пошло: усталый человек, разочарованный и потасканный, встречает ангела во плоти и очищается духом, и это даёт ему надежду, силы жить дальше! Но у меня именно этот пошлый случай» (322-323). И если монолог Рогожина звучит достаточно искренне и серьёзно, то главная героиня, молодая девушка Катя, является пародией на героинь Достоевского, прежде всего, на Настасью Филипповну в романе «Идиот». Иифернальность Кати выражается в сопровождающих её жизнь смертях (смерть Рогова. Володи Купреянова), в обилии претендентов на её руку и сердце, никого из которых она не любит, в «чрезмерной красоте» девушки (280). в рассуждениях разных персонажей об обречённости такой красоты. Например, мнение Рогожина: «Не должно уже быть такой красоты, обречена она. Если даже сравнить. Вот я. Nihil habeo, nihil timoe [лат. Ничего не имею, ничего не боюсь. -Г.М.]. Она же имеет всё, потому что имеет самое себя в незамутненной цельности...» (322).
Итак, повесть Слаповского интертекстуальна и отсылает читателя к самым разным по жанру
литературным источникам и на уровне содержания, и на уровне композиции, и на уровне стиля. Значит ли это, что проза Слаповского - «уже не высокая словесность, но ещё не массовое чтиво» [11], или надо согласиться с А. Немзером, с тем, что Слаповский - «самый светлый и печальный сочинитель, рассказыватель обыкновенных историй» в современной «высокой» литературе [17]? Вариантов ответа может быть несколько. Во-первых, возможно, пришло время пересмотреть представление о современной «высокой словесности». Еще в 1984 г. Умберто Эко писал о том, что «лишь в определённый, узко исторический момент неприемлемость сообщения выступала критерием качества» прозаического повествования [18, 70]. «Вещий сон» динамичен, ироничен, ясен по слогу, смешон и печален одновременно - это сообщение, доступное каждому читателю. Значит ли это, что повесть -«бульварное чтиво, сдобренное рефлексией, формальными выкрутасами и мастерством» (Лесин, Пирогов 2006)? Тот же Эко утверждай, что «развлекаться не значит от-влекаться от проблем» [18, 65]. Иное дело, что эти проблемы, как и большинство персонажей, литературно обусловлены, и, следовательно, Слаповского можно подозревать как в продолжении реалистической традиции (пусть даже в полемичном продолжении), так и в постмодернистской игре с нею. В любом случае литературный контекст сообщает повести ту силу, благодаря которой, на наш взгляд, произведение может числиться по ведомству «высокой» литературы.
ПРИМЕЧАНИЕ
1. Слаповский 2002 - Слаповский А. «Вещий сон» // А. Слаповский. «Первое второе пришествие». -М., 2002.
2. Слаповский 2005 а - Интервью радиостанции «Эхо Москвы» 10 мая 2005. http://echo.msk.m/,guests/10584
3. Слаповский 2005 б - Слаповский А.: «Усмехаться и ничему не верить...». Беседа А. Слаповского с Ириной Беляевой // Росс1я, 14 апреля 2005, №70 (916).
4. Абашева 1998 - Абашева М. П. Постмодернизм на русской почве: парадоксы теории и практики // Русский постмодернизм: Предвари-
тельные итоги. Межвузовский сб. статей. Часть I Ставрополь, 1998.
5. Александров - Александров Я. Жизнь чудаков. // Культура, 28.07 - 3 августа 2005, № 29 .
6. Басинский 2000 - Басинский П. Сошлись три мужичка... // Литературная газета, 22-28 ноября 2000, № 47.
7. Елисеев 2006 - Елисеев Н. А. Слаповский. Книга для тех, кто не любит читать // Новая русская книга, 2006, № 4.
8. Иткин 2005 - Иткин В., Алексей Слаповский. «Они» // Книжная витрина, 11-25 апреля
2005, № 11.
9. Катаев 2002 - Катаев В. Б. Игра в осколки: Судьбы русской классики в эпоху постмодернизма. М., 2002.
10. Лесин, Пирогов 2006 - Лесин Е., Пирогов Л. Вечный финалист и темные лошадки // Независимая газета. Ex libris, 21 апреля 2006.
9. Лиза Ъ-Новикова 2006 - Лиза Ъ-Новикова, [рецензия на книгу «Оно»] // Коммерсант, 15 февраля 2006, №27.
11. Лотман 1973 - Лотман Ю. М. Статьи по типологии культуры. - Тарту, 1973.
12. Назиров 1982 - Назиров Р. Г. Творческие принципы Ф. М. Достоевского. - Саратов: Изд-во Саратовского ун-та, 1982.
13. Носков 2005 - Носков А. Алексей Слаповский: Писатель одной реальности. Властитель судеб, http://litera.lil .ru/a_s lap о vsky. htm 1. 07. 12. 2005
14. О прозе реальной... 1999 - О прозе реальной и виртуальной. Круглый стол // Дружба народов, 1999, № 11 (высказывание А. Гаврилова).
15. Огрызко 2006 - Огрызко В. Странная популярность // Литературная Россия, 17 февраля
2006, № 7.
16. Современная проза... 1995 - Современная проза: пейзаж после битвы. Круглый стол // Вопросы литературы», 1995, № 4.
17. Эко 2003 - Эко Умберто. Заметки на полях «Имени розы». Пер. с ит. СПб., 2003.
18. Booth 1961 - Booth, Wayne С., The Rhetoric of Fiction. Chicago, 1961.
Михайлова Галина Павловна, доктор гуманитарных наук доцент кафедры русской филологии Вильнюсского университета, автор работ по русской литературе XX века.
