CC BY
9К семилетию рубрики "Современная история российской социологии"
В статье подводятся итоги семи лет существования рубрики Борис Докторов
"Современная история российской социологии". профессор, доктор философских наук
Ключевые слова: постхрущевская российская социология, журнал "Телескоп", биографическое интервью, второе рождение советской/российской социологии.
Данная статья — это развернутая благодарность руководителя рубрики "Современная история российской социологии" ее читателям, всем авторам материалов, представленных в ней, и, конечно же, издателю и редактору "Телескопа" М.Е. Илле. Он
— инициатор появления в журнале этого раздела, автор его названия и лишь благодаря его поддержке этот "ребенок" живет и растет.
Непосредственной причиной, побудившей меня написать эту статью, являются два значимых события в истории рубрики. Первое, ей исполнилось семь лет. Второе, настоящий выпуск "Телескопа" — сороковой в непрерывном, что крайне важно, процессе освещения событий современного этапа развития нашей науки и деятельности нескольких поколений советских/российских социологов.
Ранее мною предпринимались попытки подведения итогов сделанного, но теперь этот проект "подрос", накоплен немалый теоретический, методологический и методический опыт сбора и анализа информации о нашем далеком и близком прошлом. Потому представляется естественным вернуться к этой теме и детальнее описать характер проводимой работы и некоторые выводы, базирующиеся на материалах проекта.
Рождение рубрики
Все началось как бы случайно, без ясных, однозначно фиксируемых сознанием причин. 13 апреля 2004, будучи в Москве, я навестил Б.А. Грушина. Он подарил мне очередной том своего "четырехкнижия" и рассказал о дальнейшей работе над этим грандиозным замыслом.
В середине июня того года я задумал написать статью о нем. Это произошло под влиянием изучения биографий американских полстеров, а также многообразия российских впечатлений. Главное же — приближался юбилей Грушина — его 75-летие.
Я позвонил Грушину, сказал о своем замысле и предупредил, что статья не будет "юбилейной". Мне казалось, что рассуждения о "линии Грушина", развивавшиеся за несколько лет до того в книге "Эпоха Ельцина" [1], можно будет относительно быстро довести до статьи. Однако на это потребовался месяц, статья вышла в сентябрьском номере "Телескопа" (2004, №4). Грушин был тогда в Америке и, получив журнал, позвонил мне. Указав на ряд неточностей, он в целом принял работу. После этого я с легкой душой отправил текст моим коллегам, знавшим Грушина и дружившим с ним.
Первым ответил Б.М. Фирсов: "Так мы друг о друге не писали...". Несколько позже откликнулся Ядов: "... я с огромным интересом прочел твою статью о Грушине, каковая далеко не только о нем, но многом другом, что важно для понимания процессов развития важнейшего направления в социологии... " [2]. На следующий день он добавил: "Пример Грушина заразителен". Я
воспринял эти слова как предложение заняться историей отечественной социологии. И начал.
Вскоре после выхода статьи о Грушине пришло предложение М.Е. Илле подумать о создании рубрики по истории современной российской социологии. Эта идея мне сразу показалась заслуживающей внимания и действия, хотя в то время я не занимался этой проблематикой, но активно собирал данные о жизни и творчестве Джорджа Гэллапа и становлении его метода изучения общественного мнения. Да и статья о Грушине рассматривалось мною не как элемент изучения истории российской социологии, но прежде всего как знак моего личного отношения к нему, и ее дальняя цель заключалась в сравнении процессов зарождения технологии и культуры опросов общественного мнения в разных политико-социальных средах. Другими словами, в предметном пространстве-времени я находился "далеко" от вопросов возникновения и развития постхру-щевской советской социологии.
Было несколько причин моего позитивного отклика на предложение Илле и быстрого включения в эту работу. Во-первых, конечно, собственное многолетнее участие в социологических исследованиях и желание вернуться в свое профессиональное сообщество; к тому моменту я десять лет фактически находился в стороне от него. Во-вторых, первичный опыт изучения прошлого американских опросов общественного мнения и биографий аналитиков, работавших в этой области. Мне казалось, и отчасти это оказалось верным, что приобретенные в этом направлении навыки историко-биографических поисков окажутся полезными в новой работе. Есть и третье обстоятельство, но оно, теперь это кажется странным, было латентным, скорее давало импульс для интуиции, снимало страх перед неизвестностью, чем было базой рациональных решений. Суть в том, что задолго до начала века, еще живя в СССР/России, я задумывался об изучении прошлого отечественной социологии и даже кое-что делал в этом направлении.
Около трех лет назад в беседе с Л.А. Козловой о первых 25 выпусках настоящей рубрики "Телескопа" (2009, № 1)1 я отмечал, что до последнего времени датировал возникновение моего интереса развитию постхрущевской социологии концом 2004 г. Однако незадолго до той беседы в моем домашнем архиве обнаружилась страница из журнала "Социологические исследования" с текстом моего письма в редакцию. Оно было опубликовано в первом выпуске журнала за 1987 г. и называлось "Не терять преемственности" [3]; в нем аргументировалась необходимость оглянуться на развитие социологии в СССР за истекшие (тогда лишь) четверть века и подытожить прожитое нашим профессиональным сообществом.
Заметка писалась в 1986 г., в самом начале перестройки, о возрождении российской социологии еще ничего не говорилось, наверное, потому в ней нет ни слова о необходимости
1 Далее, в целях экономии места, при ссылках на материалы, публиковавшиеся в "Телескопе", будет указываться лишь год и номер выпуска.
анализа раннесоветской и дореволюционной социологии. Однако через четыре года мне удалось получить годовой грант по теме: "Из истории изучения экономического сознания в России. Начало ХХ века". Все годы жизни в Америке я помнил об этом микропроекте, но думал, что не публиковавшийся отчет о нем утрачен, а обращаться в архив Социологического института РАН не хотелось. Но во второй половине июня я нашел этот текст у себя дома и обнаружил в нем кое-что интересное для себя. В частности, я вспомнил серию событий, результатом которых стало мое письмо Нобелевскому лауреату по экономике Василию Васильевичу Леонтьеву.
Речь в нем шла о книге В.В. Леонтьева "Об изучении положения рабочих. Приемы исследования и материалы" (СПб, 1912 г.), мне хотелось уточнить, был ли ее автор отцом известного экономиста.
Упомянутый отчет был закончен не позднее ноября 1990 г., ответ Василия Васильевича Леонтьева датирован 2 декабря того же года, таким образом, мое письмо (копия которого у меня не сохранилась) скорее всего было отправлено ему осенью того года.
Профессору Борису 3. Докторову
Институт социологии АН СССР
38б Серпуховская ул.
198147Ленинград, СССР
2 декабря 1990 г.
Уважаемый профессор Докторов:
Так как у меня нет пишущей машинки с русским алфавитом, отвечаю вам по-английски. Вы совершенно правы, ВВ. Леонтьев, который опубликовал около восьмидесяти лет назад монографию "Об условиях жизни рабочих", мой отец. Эта была тема его докторской диссертации, написанной в Германии под руководством профессора Bucher в университете Мюнхена.
Я, безусловно, буду рад помочь вам в получении полной информации о жизни и работе моего отца. К сожалению, большой объем работы, возникшей у меня в результате запросов, полученных из Советской России, притом что я должен уделять внимание многим обязанностям, делает невозможным для меня выполнить все сразу.
Я полагаю, что тем временем вы обратитесь в Международный фонд по истории науки, Университетская наб, 5, Ленинград 199024, который на протяжении некоторого времени отслеживал прошлое семьи Леонтьевых.
С уважением,
Василий Леонтьев.
В мире многое случается. 15 января 1991 года состоялось официальное открытие в Ленинграде "Леонтьевского центра". На банкете в гостинице "Астория" с относительно небольшим числом приглашенных я оказался рядом с А.Б. Чубайсом (судя по визитной карточке, он тогда был Председателем Госкомитета РСФСР по управлению государственным имуществом). Напротив нас сидел В.В. Леонтьев, обсуждавший различные проблемы с С.А. Васильевым, руководившим тогда Центром экономических реформ. Во время перерыва я попросил Чубайса, рассказав ему о приведенном письме, представить меня Леонтьеву. Беседа была короткой и светской; я напомнил ему о моем письме, поблагодарил его за ответ и сказал, что продолжу мои поиски. Он обещал помогать. Но в силу разных причин ничего из этого не произошло.
Таким образом, я не был совсем "зеленым" в историко-социологических исследованиях, когда продумывал варианты формирования журнальной рубрики, и понимал, что проблем будет множество. Потому прежде всего была написана небольшая заметка "История есть, только если она написана", которая была опубликована в следующем выпуске журнала (2004, № 5). Я и сейчас уверен в том, что сведения, хранящиеся лишь в на-
ших головах и в личных архивах, не есть история. Но они могут стать ею. Фактически эта статья была краткой программой нового раздела журнала, но в большой степени — формой убеждения самого себя в необходимости этой работы.
Интервью по электронной почте: другого пути у меня не оказалось
Когда в начале 1999 года Б.М. Фирсов планировал свой курс по истории советской социологии, он предложил группе экспертов высказаться в пользу одного из трех вариантов его композиции. Первый — осветить развитие ряда направлений социологии, второй — детально разобрать наиболее представительные, классические работы советского периода и третий — сконцентрироваться на анализе отношения между социологией и властью. Я предложил остановиться на втором варианте [4].
Поскольку Фирсов избрал иное направление анализа прошлого, я поначалу задумал реализовать мое старое предложение и подготовить серию очерков по ряду представляющихся мне наиболее интересными для демонстрации истории советской социологии книг, в том числе: "Человек и его работа" и "Человек после работы", книга Грушина по итогам Таганрогского проекта, "Телевидение глазами социолога" и еще несколько серьезных работ. Хотелось посмотреть, что в них современно, а что устарело. Эти все книги у меня есть, но было очевидно, что этого мало. В 20 минутах езды от меня на территории Стэнфордского университета расположена одна из крупнейших в США организаций по изучению России — Гуверовский институт, да и в самом университете есть Центр по изучению России, однако коллекции советской социологической литературы в них довольно бедные. Таким образом, этот вариант исторического исследования отпал.
Тогда я разослал электронные письма многим коллегам из Петербурга, Москвы и других городов с просьбой вспомнить и описать прошлое и прислать мне материалы для публикации. Это предложение не было воспринято с тем энтузиазмом, на который я рассчитывал, и тогда для поддержания уже объявленной в журнале рубрики пришлось искать что-то иное. Возник план проведения серии интервью по электронной почте с российскими социологами, с которыми я поддерживал более или менее постоянную переписку и воспоминания которых были бы, по мнению издателя и моему собственному, интересны читателям "Телескопа". Тогда я не задумывался ни о выборке, ни о структуре интервью. Существовали сомнения в релевантности этого метода просматривавшимся целям исследования, но знание об успешности онлайновых маркетинговых опросов, проводившихся в США, и уже значительный опыт общения с российскими социологами по электронной почте заглушали сомнения в перспективности избранного метода сбора информации. Я трактовал его тогда как соединение собственно биографического интервьюирования (вопросы о жизни респондента) и опроса экспертов (вопросы о развитии социологии).
Одним из сдерживающих обстоятельств было понимание того, что в то время российские социологи старших поколений еще не очень овладели электронной почтой. Но я предполагал, что опрос будет проведен на небольшой выборке, и видел, что для реализации подобного плана у меня было достаточно ресурсов. Лишь одно интервью проведено непосредственно, лицом к лицу. А.В.Баранов не пользовался в 2008 году электронной почтой, и беседа с ним была записана на диктофон и транскрибирована его многолетней сотрудницей Марией Але-синой (2008, № 3).
Первым, к кому я обратился с просьбой "поговорить за жизнь", был Б.М. Фирсов, с которым меня связывают более трех десятилетий совместной работы и дружбы. Во второй половине августа 2004 года я написал ему: "Я исхожу из того, что кровь и пот (горячий и холодный) ряда поколений советских соци-
ологов, отразился в их работах. И нельзя все это так запросто забыть... " и спросил: "Может, и ты выскажешься?". Вскоре он ответил: "...согласен, что приходит время для высказываний". Начало процесса формирования методологии и технологии интервью отражает письмо, отправленное Фирсову в середине сентября [5]:
Меня интересуют пионеры..интервью с тобою я определяю как пост-юбилейное (БД: незадолго до этого письма Фирсов отмечал 75-летие) ..Нам всегда было о чем поговорить, и сейчас есть момент поговорить о тебе. История — это всегда люди, которые ее делают, другого взгляда на историю я не знаю.
Я — может быть, мы вместе — постепенно сформули-рую(ем) вопросы в традиционной форме, а может быть этого не буду делать... интервью может быть как диалог, в котором 90% — это твои ответы, и 10% — мои вопросы... так тоже можно.
Что меня прежде всего интересует?
Во всех моих раскопках я уделяю особое внимание анализу процесса вхождения человека в науку, в том числе — его учителям... в Америке — учителями были психологи первого поколения, учившиеся в Европе у Вундта, Бинэ и так далее.
В СССР до социологов первого поколения ничего не было...
В письме были сформулированы темы, по которым я просил Фирсова высказаться, и завершалось оно словами: "Поехали? Я понимаю, что обрекаю тебя на трудности самокопания, но это все важно для нашей науки, которой мы в силу наших возможностей (или нашей беспросветной глупости) продолжаем служить".
Итак, четыре аспекта будущей работы были обозначены уже в плане первого интервью: фокус на ученого как движителя науки, диалоговая природа общения с опрашиваемым, повышенное внимание к процессу вхождения человека в науку и установка на анализ генезиса современной российской социологии. Работа продвигалась быстро, и в первом выпуске "Телескопа" 2005 года интервью было опубликовано.
Сразу после новогодних праздников 2005 г. я предложил Я.И. Гилинскому провести с ним биографическое интервью. В тот момент в Петербурге была ночь, но уже через несколько минут после отправки моего письма я получил от него позитивный и обстоятельный ответ, начинавшийся словами: "Конечно, ты задел меня за живое. Я сам давно думаю об истории натворенного нами и лично мною" [6]. Работа продвигалась стремительно, иногда в режиме прямого диалога. В конце февраля интервью было завершено и сразу опубликовано (2005, № 2).
В том же номере журнала печаталась подборка материалов об умершем в 1990 году московском исследователе общественного мнения Я.С. Капелюше. Эта публикация продолжала освещение истории исследований общественного мнения в СССР, но одновременно она показывала, что содержание рубрики не сводится к публикации интервью. Важно и то, что это были воспоминания ряда бывших коллег и друзей Капелюша (Б.А. Грушина, А.И. Пригожина, Л.Н. Федотовой), а не только мой текст.
Появление в журнале подряд трех материалов по истории российской социологии свидетельствовало о том, что проект набирает силу; необходимо было продумать алгоритм дальнейшей работы. При поддержке М.Е. Илле было решено попытаться давать информацию на эту тему в каждом выпуске журнала, но решить эту задачу казалось очень сложным. Помог В.А. Ядов: в начале 2005 г. на мое предложение "поговорить о его жизни" я получил в ответ: "...благодарю за стимул осмыслить жизнь. Я был увлечен этим и, как мог, откладывал текущее. Спасибо. Жду твои замечания и советы. Many thanks" [7]. Работали мы споро, текст быстро рос. Результат интервью с Ядовым был
размещен в двух последующих номерах журнала (2005, № 3,4).
Мне очень повезло с тремя первыми респондентами-экс-пертами; я обратился к людям, готовым и способным рассказывать о себе. Поэтому интервью с ними сразу вывели меня на очень широкую область биографического и исторического анализа. По сути, уже здесь сложилось понимание осуществляемых интервью, чаще я называю их беседами, как формы профессионального и личностного общения; в частности, я решил и в интервью, хотя это публичная форма общения, придерживаться той формы обращения к человеку ("ты" или "вы", по имени или по имени и отчеству), которая сложилась у нас ранее. Исходно я думал о том, чтобы максимально унифицировать содержание и структуру интервью и стремиться к использованию набора стандартных вопросов, другими словами, не отходить далеко от формализованного типа интервью. Однако, поскольку трое моих первых собеседников разными путями пришли в социологию, работают в разных предметных, тематических нишах, имеют разный жизненный опыт, стало понятно, что интервью должны быть неформализованными.
Освоение ролей интервьюера и интервьюируемого
Довольно быстро сложилась практика одновременного опроса двух-трех респондентов, появилась возможность не торопить каждого, а форсировать работу лишь над тем интервью, которое было ближе других к завершению. Вскоре технология интервьюирования оказался настолько отлаженной, что тексты стали публиковаться не только на главной площадке — в "Телескопе", но также в "Социологическом журнале" и в журнале "Социальная реальность", несколько лет издававшемся Фондом "Общественное мнение".
Первые биографические беседы были проведены с учеными, которых теперь я отношу к первому и второму поколению советских/российских социологов, но уже летом 2005 года было завершено интервью с Л.Е. Кесельманом (2005, №5), входящим, согласно выстроенной мною "лестнице поколений" (см. Таблицы 1, 2 в Приложении), в третью генерацию. В процессе этой работы у меня возникла потребность в комментировании сказанного, так возникла "рубрика в рубрике", называемая "Как это было" (2005, № 5). Материалы этой серии появляются нечасто (было пять выпусков), но она оказалась жизнеспособной. Вслед за интервью с Кесельманом в течении полутора лет было опубликовано еще пять бесед с представителями третьего поколения социологов: Д.Л. Константиновским (2006, № 3), Р.С. Могилевским (2006, № 2), Л.В.Пановой (2008, №4), Е.Э. Смирновой (2006, № 1) и И.И.Травиным (2008, №1).
Несмотря на то, что Ядов уже многие годы живет и работает в Москве, для меня он прежде всего — создатель "ленинградской социологической школы" и мой коллега по ленинградским социологическим институтам и Ленинградской социологической ассоциации. Так же ленинградцем я воспринимал и многие годы жившего в Москве А.Г. Здравомыслова (2006, № 5; "Социологический журнал, 2006. №3/4), под руководством которого входил в социологию. И в этом смысле интервью с Кон-стантиновским оказалось первым, в котором моим собеседником был не ленинградец/петербуржец. Специфика такого интервью заключается в том, что разговор идет о той реальности, которую я не наблюдал и потому знаю весьма поверхностно.
Одновременно опубликованные в рубрике воспоминания о Капелюше и интервью с Гилинским подсказали мне приемы введения в историческое исследование людей, которые активно участвовали в развитии нашей науки, но которых, к сожалению, уже нельзя было проинтервьюировать. Так, Гилинский многое рассказал об умерших в относительно недавние годы Л.И. Спиридонове, П.Н. Лебедеве и Э.А. Фомине. Благодаря Кон-стантиновскому в создаваемую картину прошлого вошел один из создателей российской социологии В.Н. Шубкин, который многие годы болел и не мог быть опрошенным; в прошлом году его не стало. Тогда я видел свою задачу скорее не в том, что-
бы писать историю российской/советской социологии, но в том, чтобы собрать как можно больше свидетельств очевидцев
о происходившем.
Работа над биографией Джорджа Гэллапа показала мне, как из разрозненных, мелких, случайных, казалось бы, малоинтересных воспоминаний о нем и людях, в окружении которых он формировался и с которыми работал, возникало некое цельное знание об ученом и его творчестве. Поэтому при проведении интервью я не подразделял информацию на важную и менее значимую, относящуюся к ядру воспоминаний моего собеседника или к периферии. С одной стороны, было ясно, что ценность собранного сегодня будет расти со временем. С другой — не зафиксированное сейчас, скорее всего, пропадет навсегда. Это ощущение передано заголовком статьи "Биографии для истории" и ее заключительной фразой: "Хочется надеяться, что проект, который ведется на страницах "Телескопа" уже два года, будет иметь продолжение и станет частью широких и многоцелевых исследований, направленных на создание истории единой российско-советско-российской социологии" (2007, № 1, с. 22).
В начале июня 2006 года я получил электронное письмо от В.Э. Шляпентоха со словами: "Созрел для интервью". Беседа складывалась легко, материалов было собрано много, поэтому несколько различающиеся тексты интервью были опубликованы в разных журналах (2006, № 6; "Социальная реальность",
2006, №12). Шляпентох уезжал из СССР в те годы, когда отъезжавшие покидали страну фактически навсегда. Его книги были убраны из многих библиотек, и ссылаться на них не рекомендовалось. После публикации этого интервью в "Телескопе" и несколько отличающегося варианта (беседа оказалось очень объемной) в "Социальной реальности" (2006, № 12) многие узнали о социологе первого поколения, даже имя которого им было не известно. Через четыре года много интересного о зарождении "ленинградской социологической школы" вспомнил
Э.В. Беляев (2010, № 3), дольше Шляпентоха живущий в США.
В практике интервьюера мне помогает то, что в начале исследования мне пришлось узнать всю гамму чувств, которые переживает человек, рассказывающий свою биографию. В конце января 2005 года Н.Я. Мазлумянова, закончившая тогда редактировать мою первую книгу из "гэллапиады", предложила мне рассказать о себе для "Социологического журнала". Будучи членом коллектива, которым руководил Г. С. Батыгин, она в тот момент обладала не меньшим, чем мой, опытом проведения биографических интервью и хорошо знала методологию этого типа опроса. Для меня беседа с Мазлумяновой ("Социологический журнал", 2005, №4) оказалось прекрасной школой в области построения диалога с моими респондентами, я начал понимать состояние человека, рассказывающего о себе, осознавать существование границ пространства биографического диалога, за которые было бы лучше не заходить. Мое погружение в "роль" интервьюируемого продолжилось весной 2006 года, когда я отвечал на вопросы о прожитых годах, прежде всего в Америке, Фирсову; мы поменялись с ним ролями (2006, №
3). Я мог сравнивать ощущения, испытываемые респондентом при рассказе о себе человеку, которого в тот момент мало знал (Мазлумянову) и человеку, рядом с которым прожито более половины жизни и с которым привык делиться многими жизненными проблемами.
Письмо Ядова от 3 января 2008 г. еще раз предоставило мне шанс побыть респондентом. Он писал: "Не знаю, хватит ли мне времени и способностей, но хотел бы предпринять интервью с тобою наподобие тех, что ты осуществил с коллегами. Это было бы и справедливо и поучительно. Главное, что представляется мне ценным, — артикулировать узловые точки твоей методологической саморефлексии, лабораторию мыслительного процесса". Принципиально новым для меня в этой беседе оказалось фокусирование Ядовым широкого спектра вопросов, относящихся именно к моей работе по историко-биогра-
фической тематике. Фактически, это интервью стало подведением итогов развития исторической рубрики в течение первых трех лет ее существования (2008, № 1, 3) и импульсом для продолжения этой работы.
История должна быть многолюдной
и писаться многими
Во второй половине лета 2006 года количество проведенных бесед приблизилось к десяти и стало понятно, что при соблюдении определенной системы правил электронное интервью является валидным, эффективным приемом получения историко-биографической информации. Возникало желание завершить сбор данных и переходить к их анализу; отчасти эта установка отражена в указанной выше статье "Биографии для истории". Но ряд обстоятельств препятствовали этому. Во-первых, в тот момент было несколько начатых интервью, они ожидали завершения и публикации. Во-вторых, во мне проснулся азарт собирателя, коллекция требовала пополнения. Но главное — все полнее становилось осознание того, что история российской социологии должна быть многолюдной.
В подготовленной под редакцией Г.С. Батыгина книге о российской социологии 60-х годов [8], с которой собственно начинается изучение современной истории нашей науки, представлены биографические интервью с узким кругом социологов старшего поколения, основная часть которых к тому моменту давно работала в Москве; преимущественно это были доктора наук, руководители крупных научных коллективов. Причины такого формирования массива собеседников очевидны, но в середине первого десятилетия нового столетия понимание прошлого и стремление к формированию информационного задела для будущих историко-науковедческих разработок требовало расширения состава опрашиваемых. К тому моменту обогатилось когортное строение социологического сообщества и значительная часть социологов стала создателями, руководителями и сотрудниками независимых организаций, работающих в области прикладных социологических исследований, ощущалась также необходимость в расширении географии проекта. К тому же, электронная почта стала обыденностью для большинства российских социологов.
Особую значимость в развитии моего исследования имела онлайновая беседа с А.Б. Гофманом, которую я решил проводить после того, как в нашем интервью Ядов назвал его среди наиболее заметных социологов, родившихся в конце 30-х — первой половине 40-х годов. Ранее я интервьюировал только тех, с кем был лично знаком многие годы, с кем работал вместе, кто относился к "ленинградской социологической школе", кто имел опыт проведения опросов и использовал жесткие методы социологии. Здесь все было иным, я знал лишь книгу Гофмана "Лекции по истории социологии". Это заставило меня отказаться от уже апробированного плана — хронологического "раскручивания" беседы и начать с обсуждения основных направлений его исследований. Работа наша началась в конце августа 2006 года и обрела привычный мне характер после того, как в конце того года мы встретились в Москве. Беседа пару раз прерывалась, но в начале 2007 года все было завершено (2007, № 2).
К настоящему моменту проведено несколько электронных интервью с социологами, с которыми я пока не встречался, и у меня нет оснований допускать, что избранная методология и техника биографического интервьюирования работает в этом случае хуже, чем при проведении бесед с лично знакомыми мне людьми.
Интервью с М.Е. Илле было проведено в связи с 10-летием "Телескопа", но в нем были и вопросы личного характера (2007, №1). Оно положило начало изучению плохо известной мне по личному опыту части нашего социологического сообщества. Речь идет о социологах, родившихся в 1947-1958 годах и образующих "четвертое социологическое поколение".
Более пристальное освоение жизненных траекторий представителей этой профессиональной генерации началось весной 2007 года в беседе с М.А. Тарусиным, с которым в конце 80-х я работал во ВЦИОМе. Он оказался первым из моих собеседников, учившимся именно "на социолога". Воспоминания Тарусина о годах обучения в МГУ и о его работе в различных исследовательских и аналитических социологических и политтехнологических организациях сразу обнаружили некоторые специфические черты рассматриваемого поколения социологов ("Социальная реальность", 2007, №7). К настоящему моменту в "Телескопе" размещены еще несколько интервью с представителями четвертого поколения российских социологов. Это Ю.М. Беспалова (2011, № 1), Е.А. Здраво-мыслова (2009, № 6), Л.А. Козлова (2011, №3), А.Ю. Мягков (2010, № 2), В.В. Семенова (2010, № 6) и А.Е. Чирикова (2010, № 1). Кроме того, два интервью с исследователями этой когорты опубликованы в "Социологическом журнале": с В.А. Ба-чининым (2010, №3) и В.И.Ильиным (2010, №2), и почти завершена беседа с А.А.Давыдовым. Мне вообще не известны историко-социологические проекты, включающие изучение этой общности, и потому рассказанное ее представителями представляется крайне значимым для понимания процессов формирования нашего сообщества.
В период интервьюирования Т.И. Заславская (2007, № 5; "Социологический журнал", 2007, № 3) и Д.Л. Константинов-ский были москвичами, В.Э. Шляпентох уже многие годы был профессором Мичиганского университета, но значительная часть их жизни и работы прошла в Новосибирском академгородке. Таким образом, беседы с ними автоматически несколько расширили географию проводимого исследования, вывели его за границы Москвы и Петербурга. Но первым из респондентов, чья вся трудовая деятельность (после обучения в МГУ) прошла вне двух столиц, был В.А. Артемов. Он рассказал о становлении и развитии социологии в Новосибирске (2008, №5) и поделился воспоминаниями о двух ученых, имена которых отражены в истории нашей науки, но информации о жизни которых крайне мало. Это — Г.А. Пруденский, директор Института экономики и организации промышленного производства Сибирского отделения АН СССР, и Д.И. Чесноков, руководивший его кандидатским исследованием. Воспоминания Артемова об этих ученых очень скупые, но уверен, сказанное им постепенно найдет место в крупных панно нашего прошлого.
Позже интервью были проведены с социологом из Иваново А.Ю. Мягковым и из Тюмени — Ю.М. Беспаловой. Интересны рассказы петербуржцев Б.Г. Тукумцева (2009, № 5), одного из пионеров развития социологии в Самаре и в Поволжье в целом, и В.И. Ильина, много лет проработавшего в Сыктывкаре.
В совокупном массиве накопленных в нашей науке биографий ученых до последнего времени не было тех, кто работает в независимых организациях и прежде всего фокусирован на проведении прикладных политических, социальных и маркетинговых исследований. Обсуждаемый проект в настоящее время содержит биографии нескольких человек, которых с полным правом можно назвать пионерами в разработке этих направлений. Среди имен, названных выше, это: Илле, Кесель-ман, Могилевский и Тарусин. Сейчас добавлю к этому перечню: Т.З. Протасенко (2011, №2), Ф.Э. Шереги (2007, № 5; "Социальная реальность", 2007, № 9) и Н.В. Ядова (2009, № 2).
Есть основания в качестве особой группы социологов, плохо представленной в биографической литературе, назвать тех, кто в течение многих лет изучал трудовые отношения непосредственно в цехах, на заводах, на производстве. Я не сразу пришел к беседам с этими специалистами, но сейчас уже многое рассказано ими для использования в исторических исследованиях. Назову этих социологов: А.Н. Алексеев (2006, № 5),
Н.И.Лапин ("Социологический журнал", 2007, №1), Б.И. Максимов (2007, № 4), Ж.Т. Тощенко ("Социологический журнал", 2007, № 4), Б.Г. Тукумцев, А.А. Русалинова (2009, № 6), Н.В. Ядов.
Столь же бедно в специальной литературе представлены жизнеописания ученых, "призванных" в социологию для решения проблем формирования выборки и математического анализа данных. Среди моих собеседников есть несколько человек, прошедших этим путем: Д.Л. Константиновский, Г.И. Са-ганенко (2010, № 5), Е.С. Петренко ("Социальная реальность",
2007, № 2), Ф.Э. Шереги; есть ожидающие своей публикации беседы с А.А. Ослоном и Ю.Н. Толстовой. К этой же группе специалистов я отношу и себя.
В моем исследовании не ставилось цели формирования репрезентативной в статистическом плане выборочной совокупности респондентов. Прежде всего, в силу неопределенности границ, параметров генеральной совокупности и сложности ответа на вопрос о том, кого относить к социологам. Ясно, что признак "базовое образование" здесь не работает, похоже, что среди ученых старше 65 лет просто нет дипломированных социологов. Есть и множество других сложностей в очерчивании генеральной общности; к примеру, "время пребывания в социологии", т.е. продолжительность работы в этой сфере. Мое решение подсказано практикой. Социолог — это человек, "много" лет работающий в социологии, регулярно публикующийся и известный специалистам, работающим, по крайней мере, в той же исследовательской нише. Среди критериев отбора собеседников нет требования наличия научных степеней и званий; шестеро из них не имеют научной степени, но — большой опыт работы и признание коллег.
Стремление обеспечить "многолюдность истории" — это и есть реальный путь повышения логической репрезентативности проводимого исследования, ибо он ведет к расширению границ биографического и историко-науковедческого анализа. Увеличивается число жизненных траекторий социологов, что и составляет базу биографических изысканий и обобщений, а также обогащает архив "кейсов" для углубления понимания прошлого.
Интервью с российскими социологами составляют значительную часть публикаций в рассматриваемой рубрике "Телескопа", но это — лишь около половины представленного в ней материала. Кроме того в ней представлены: воспоминания ряда социологов о себе и коллегах, описание проектов, в которых они участвовали, статьи о жизни и творчестве социологов, обсуждение методологии исторических и биографических исследований, дискуссии относительно места биографических данных в освещении прошлого. Авторами этих материалов являются социологи, многие годы отдавшие становлению и развитию нашей науки и непосредственно наблюдавшие описываемое ими. Мне приятно назвать имена ученых, авторские тексты которых представлены в рубрике: А.Н. Алексеев, В.А. Артемов, Г.С. Батыгин, Э.В. Беляев, Ю.М. Беспалова, О.Б. Божков, Б.А. Грушин, И.С. Кон, Л.А. Козлова, Ю.Л. Неймер, Л.Н. Столович, Ч. Сымонович, А.И. Пригожин, Т.З. Протасенко, Л.Н. Федотова, Б.М. Фирсов, Д.Н. Шалин, В.Э. Шляпентох, В.А. Ядов.
У истории должно быть "человеческое лицо"
Трудно переоценить значение фундаментальной книги "Социология в России" [9], вышедшей под редакцией В.А. Ядова более десяти лет назад. Это многофункциональная работа, в том числе — и историко-науковедческая. В ней приведено порядка трех тысяч имен ученых, внесших свой вклад в развитие важнейших направлений советской/российской социологии. Но все они — лишь разработчики определенных проектов и авторы статей и книг. Завершив чтение этого труда, мы почти ничего не знаем о тех, кто стоял у истоков нашей науки и кто первым присоединился к ним.
История доперестроечной советской социологии, написанная Б.М. Фирсовым [4], — пример иного рода. Здесь социологи представлены не только через совокупность изучавшихся ими социальных проблем, но уже как люди с конкретными профессиональными взглядами, политическими и граждански-
ми воззрениями. Еще более отчетливо установка Фирсова на осмысление поведения социологов в профессиональной и вне-профессиональной сферах их жизнедеятельности просматривается в его монографии о разномыслии в СССР [10]. Героями этой книги являются не только социологи, но важно то, что и они присутствуют в этой работе.
В свете сказанного многолюдность истории советской/российской социологии это не только наполненность повествования о ее развитии по возможности большим количеством участников этого процесса и описанием результатов их труда. Многолюдность подразумевает присутствие в описании прошлого нашей науки также условий и особенностей предбиографии и ранней социализации будущих социологов (воспитание и обучение), процесса освоения ими профессиональных знаний, траекторий их вхождения в науку, выбора ими поля собственных исследований. Поскольку наука не делается в одиночку, постольку повествование должно содержать информацию о людях, повлиявших на профессиональные интересы ученых и составляющих круг их друзей и ближайших коллег. Другими словами, о коммуникационных сетях, в которые входит человек.
Эти и подобные соображения, которые постепенно становились теоретико-методологическими принципами построения биографического интервью, были результатом работы над "гэллапиадой" и смутно осознавались мною уже при написании биографического очерка о Грушине в 2004 году. К примеру, в этом ключе рассматривалась причастность Грушина к группе "диастанкуров", в которую кроме него входили А.А. Зиновьев, М.К. Мамардашвили и Г.П. Щедровицкий (2004, № 4). Тремя годами позже, отталкиваясь от этих соображений, была написана небольшая статья о Г.В. Старовойтовой (2007, №6), в которой развиваемый подход к изучению постхрущевского периода российской социологии обозначался как попытка написания "истории с человеческим лицом". Этот подход трактовался как мягкая альтернатива институциональному видению истории, в которой социология трактуется прежде всего как социальный институт.
Движение Старовойтовой от социолого-антропологичес-ких исследований в сторону правозащитной и депутатской деятельности рассматривалось в привязке к ее раннему погружению в молодежную андеграундную и диссидентскую среду Ленинграда, культивировавшуюся во второй половине 60-х в кафе "Сайгон". Через полгода в статье памяти В.Б. Голофаста (2008, № 2; "Социальная реальность", 2008, № 3) его путь в социологию и характер его научной риторики соотносились с его еще юношескими поисками себя в поэзии и определенной включенностью в "сайгонскую культуру".
Можно сказать, что в 2007-2009 годах происходило создание методологии историко-биографических исследований на микроуровне, или на индивидуальном уровне; я имею ввиду написание биографий отдельных социологов. Так, вслед за статьями о Старовойтовой и Голофасте были написаны социокультурные портреты А.Н. Алексеева (2009, № 4; "Социологический журнал", 2009, №3), Б.Г. Грушина ("Социологический журнал", 2007, № 4; 2010, № 2; 2010, № 5), Здравомыслова (2008, №
4), Ю.А. Левады ("Социальная реальность", 2007, № 6; "Социологический журнал", 2008. № 2), Б.М. Фирсова ("Социологической журнал", 2009, №2) и другие.
Термин "история с человеческим лицом" применительно к изучению прошлого советской/российской социологии исходно трактовался мною узко, имел внутреннее значение и обозначал специфику мой устремленности к анализу собираемого историко-биографического материала и отбору статей для публикации в исторической рубрике. Сейчас я интерпрети-
рую этот термин шире, распространяя его на подходы, разрабатываемые и другими социологами.
Так, многолюдные картины профессиональной и внепро-фессиональной деятельности социологов, присутствующие в "Драматической социологии..." А.Н. Алексеева [11] и в написанной им в соавторстве с Р.И. Ленчовским книге "Профессия
— социолог" [12], являются, в моем понимании исследованиями, выполненными в парадигматике "истории с человеческим лицом". Этот вывод делается не только потому, что в названных работах "присутствуют" и "говорят" десятки социологов, но в силу сквозных для этих работ методов анализа социальных конфликтов, в которых социологи участвуют в многочисленных ролях. Я имею в виду авторскую рефлексию и са-морефлексию.
Био-критический или критико-биографический анализ Д.Н. Шалиным (2011, № 4) различного рода информации о жизни и творчестве социологов тоже дает пример разработки "истории с человеческим лицом". В его композициях и комментариях социологи предстают не только как разработчики социальных проблем и создатели теоретических конструкций, но и как члены профессиональных и коммуникативных общностей.
"Очеловеченное" прошлое советской/российской социологии предстает перед нами и в мемуарах социологов старших поколений. Укажу здесь лишь несколько имен авторов подобных работ: И.В. Бестужев-Лада, Я.И. Гилинский, Т.И. Заславская, И.С. Кон, С.А. Кугель, Э.В.Соколов. В этом же ряду имеет смысл рассматривать сборники воспоминаний о действующих и умерших социологах. Например, юбилейный сборник о В.А. Ядове, сборники памяти Л.А. Гордона, Б.А. Грушина, Л.Н. Когана, Ю.А. Левады. Рождается и новая форма фиксации коллективной памяти о человеке-исследователе: именные мемориальные чтения. Так, состоялось несколько семинаров памяти Г.С. Батыгина, В.Б. Голофаста, Б.А. Грушина, Т.М. Дридзе, Л.Н. Когана, А.О. Крыштановского, Ю. А.Левады, А. Г. Харчева.
Появление "мягких" подходов к анализу биографического материала и стремление к его использованию в историко-на-уковедческих штудиях обусловлены самой логикой развития российской социологии и желанием найти ответы на вызовы времени. Социология как наука одновременно институциали-зируется и все более становится саморазвивающейся, автономной системой, в которой значительную роль играют отдельные ученые и коммуникационные сети. Соответственно, многие процессы, происходившие в ней, наблюдаемые сейчас и уходящие в будущее, могут быть изучены, поняты и зафиксированы лишь в рамках "истории с человеческим лицом".
Думаю, что близким к "истории с человеческим лицом" является подход к исследованию прошлого нашей науки, обозначаемый А.Н. Алексеевым историей отечественной социологии "в лицах" [12, Том.2, Гл.6]. Он размещает его в пространстве "личностного науковедения"2.
При решении ряда проблем, касающихся интервьюирования социологов и использования получаемой информации в исторических исследованиях перспективной может оказаться субъектно-объектная трактовка социолога, предлагаемая В.И.Ильиным. Он видит в социологе, с одной стороны, носителя знаний об истории своего профессионального сообщества и, с другой, представителя определенной эпохи с присущими ей ценностями и формами социальной деятельности (2010, №5).
Мне представляется, что рубрика "Современная история российской социологии", открывающая каждый выпуск "Телескопа" на протяжении последних семи лет, стала своеобразным журналом в журнале. В этом монотематическом (по истории
2 Я благодарен А.Н.Алексееву за ценные замечания по тексту статьи. Его комментарий, приводимый в этом примечании, будет проанализирован в одной из последующих работ: "У меня нет отличного от тебя подхода в этом деле. История социологии "в лицах" — это просто другое название для твоей истории социологии "с человеческим лицом". Так же, как и "личностное науковедение". Я в данном случае
иду в твоем методологическом фарватере".
постхрущевской социологии) "журнале" за прошедшие годы опубликовано около сотни различного вида материалов, а их общий объем — свыше 90 авторских листов.
Подавляющее большинство публикаций, увидевших свет на страницах "Телескопа", можно прочесть на сайте журнала, и к тому же размещены на сайте российско-американского проекта "Международная биографическая инициатива" (МБИ), созданного весной 2006 года [13]. За прошедшие пять лет на сайте, содиректорами которого являются Шалин и я, собрана наиболее полная коллекция интервью с российскими социологами, представлена различная биографическая информация и размещено множество статей по методологии биографического метода и его роли в исторических исследованиях. Недавно состоявшаяся дискуссия показала, что вокруг "Телескопа" и МБИ сложился "незримый колледж", который объединяет исследователей биографического метода, работающих в разных, но близких парадигмах [14].
Так что многолюдная история пишется многими.
Тема генезиса современного этапа советской/российской социологии обсуждалась мною во многих статьях в этой рубрике. В настоящем разделе я ограничусь приведением экспертных позиций в пользу утверждения о том, что на рубеже 1950-х-1960-х годов произошло не возрождение российской социологии, но ее второе рождение, и опишу новую, геометрическую модель этого процесса.
Впервые концепция второго рождения российской социологии была изложена мною в конце октября 2007 года. Но к тому времени уже существовало некое эмпирическое подтверждение возможности рассуждать подобным образом. Так, при обсуждении темы генезиса современной российской социологии с Т.И. Заславской она сказала: "Я согласна, что было именно второе рождение. Это уже потом возник интерес к историческим корням, который сохраняется и сейчас" ("Социологический журнал", 2007, № 3, с. 166). Теперь укажу вывод Ж.Т. Тощен-ко: "...поэтому в этом случае более уместно говорить о втором рождении социологии, которая во многом носила сугубо осовремененный характер, больше обращала внимание на аналогичные исследования за рубежом в этот период" ("Социологический журнал", 2007, №4, с. 166-167). Аналогично итожил свою точку зрения на эту тему и Шереги: (2007, № 5, с. 13): "Я согласен с этим выводом. Мало кто из первых советских социологов знал о практике советской социологии 1920-х годов".
Тем не менее, имея приведенные экспертные суждения, я и далее обсуждал эту тему с моими собеседниками. Приведу мнение В.И. Ильина: "Я согласен, что в период "оттепели" не было речи о возрождении отечественной социологии. Она рождалась в закамуфлированной попытке интеграции тогдашней западной социологии в прокрустово ложе советского марксизма-ленинизма и реалий политической и духовной жизни СССР" ("Социологический журнал", 2010, №2, с. 159). Э.В. Беляев работал в первой в СССР социологической лаборатории В.А. Ядова с начала ее существования. Его высказывание — это суждение очевидца: (2010. № 3, с. 11): "Полностью согласен с тобой. Как бы это ни называлось, но не было никакой преемственности, именно потому что мы не знали, что было в этой области до революции и вплоть до 1930-х годов. Мы только знали, что что-то было. <...> Что касается эмпирической социологии, то даже если б мы знали раннюю советскую эмпирическую социологию, как она могла бы нам помочь с ее устаревшими методами?" Обстоятельно описал начало развития социологии В.А Артемов, приведу его завершающие слова: "А в итоге получается, что современная социология родилась уже в послевоенной стране. <... > Если же отвечать именно на поставленный вопрос, то склоняюсь "ко второму рождению". К моей исследовательской области этот ответ больше подходит" (2008, №5, с. 14).
Косвенным, но вписывающимся в общий фон свидетельств об отсутствии какой-либо связи исследователей первого поколения социологов со сделанным их российскими предшественниками является анализ авторефератов докторских диссертаций В.А Ядова (1967 г.) и А.Г. Здравомыслова (1969 г.). Эмпирической базой обеих диссертаций был проект "Человек и его работа", но внимание Ядова фокусировалось на методологии социологического исследования, а у Здравомыслова центральными были проблемы изучения социальных интересов. Безусловно, в авторефератах цитировались работы Маркса и Ленина, отмечалось сделанное в соответствующих направлениях советскими социологами, кроме того, оба диссертанта называли ряд фамилий американских социологов. Но ими не было ни словечка сказано об исследованиях дореволюционных социологов и тех, кто работал в 20-х годах.
Завершаю коллекцию мнений экспертов двумя замечаниями В.А Ядова. Сначала приведу его моментальную реакцию на отправленный ему еще до публикации текст, в котором впервые обосновывалось суждение о втором рождении российской социологии: "...отличная и аргументированная статья. Термин "возрождение" нашей социологии я отныне забыл. Действительно, было становление социологии заново" [15]. Теперь — несколько необычное подтверждение этого обещания. Накануне 65-летия со дня Победы Ядов побывал дома у своего друга, участника войны В.Н. Шубкина и с его слов написал короткий рассказ-лубок. В нем есть такие слова: "Здесь надо сделать отступление и напомнить, что "...В.Н. Шубкин принадлежит к поколению социологов шестидесятников, усилиями которых наша область знания явилась заново после сорокалетнего запрета" [16].
Итоги рассмотрения вопроса о генезисе постхрущевской социологии и ее отношения к дореволюционной и ранней советской социологии могут быть иллюстрированы с помощью простой "двухконусной" модели, которая, мне кажется, отражает многое из сказанного экспертами. Замечу, что развитие науки, как и ряда эволюционных процессов, удобно и эффективно представлять в виде конуса, обладающего многими интересными математическими свойствами. К примеру, траектория движения сверху вниз по поверхности конуса, если это не падение по его образующей, дает расширяющуюся спираль. Наоборот, подъем от основания конуса к его вершине — сжимающуюся спираль.
Представим себе прямой конус, направленный вдоль оси времени, его основание расположено на уровне начала ХХ века, а вершина — конец 1930-х годов. Этот конус задает характер изменения дореволюционной русской социологии и ее перехода в раннесоветскую. В годы Гражданской войны резко сократилось число социологов, изменился их состав, произошло "сжатие" социологии как науки по всем критериям, принятым в науковедении и наукометрии. К концу 30-х социология в СССР как самостоятельная наука выродилась в точку, этому ее состоянию отвечает вершина конуса.
На рубеже 50-60-х стал формироваться новый конус, его вершина расположена над вершиной старого, а расширение происходит вверх вдоль оси времени. Пространство, прилежащее к новой вершине, указывает на существование небольшой группы социологов первого и второго поколения и области их научной деятельности, которая быстро формировалась, но оставалась весьма ограниченной. Затем идет слой, отвечающий периоду формирования социологов третьего поколения и совокупной сферы деятельности трех когорт ученых. Над ними — еще более широкое пространство — это область активности представителей уже четырех поколений. И так далее.
Подобно любой знаковой модели конструкция двух конусов имеет ограниченную объяснительную и эвристическую функцию. Но она несет в себе импульс для содержательных, собственно историко-биографических размышлений и исследований.
Двухконусная модель генезиса современной российской социологии
Приложение 1
В Таблицах 1, 2 фамилии моих собеседников, с которыми были проведены биографические интервью, сгруппированы
по поколениям социологов. Алгоритм формирования "лестницы поколений" и критерии отнесения социологов к той или иной профессиональной когорте описаны мною в ряде статей. Наиболее полно эта тема освещена в работах [17], [18].
Таблица 1. Список социологов, интервью с которыми опубликованы в "Телескопе"
Собеседник На момент проведения интервью Г од публикации
Научн. степень Г ород
Социологи первого поколения: 1923 - 1934 годы рождения
Заславская Т. И. Д-эн Москва 2007
Здравомыслов А.Г д.ф.н. Москва 2006
Шляпентох В. Э. ДЭН США 2006
Ядов В. А. д.ф.н Москва 2005
Социологи второго поколения; годы рождения: конец 20-х -1934
Алексеев А Н к.ф.н. С.-Петербург 2006
Баранов АВ. к.ф.н С.-Петербург 2008
Гилинский Я. И. д.ю.н. С. -Петербург 2005
Максимов Б.И. к.ф.н. С.-Петербург 2007
Русалинова А.В. без степ С.-Петербург 2009
Тукумцев Б Г к.ф.н С.-Петербург 2009
Фпрсов Б.М. д.ф.н. С.-Петербург 2005
Социологи третьего поколения: 1935 - 1946 годы рождения
Артемов В. А. д.ф.н Новосибирск 2008
Бе.ляев Э.В. к.ф.н. США 2010
Божков О Б. без степ. С.-Петербург 2011
Гофман А.Б. де н Москва 2007
Докторов Б.З. Д.ф.н. США 2006
Ионин Л.Г. д.ф.н. Москва 2007
Кесельман Л.Е без степ. Г ермання 2005
Константиновский Д. Л. де н Москва 2006
Могилевский Р.С. к.ф.н С.-Петербург 2006
Панова Л.В. к.з н С.-Петербург 2008
Протасенко Т.З. без степ. С.-Петербург 2011
Саганенко Г. И. де н С.-Петербург 2010
Смирнова Е.Э. д.ф.н. С. -Петербург 2006
Толст ов а Ю Н ден Москва в печати
Травин И И. к.ф.н. С.-Петербург 2008
Шереги Ф.Э. к.ф.н Москва 2007
Социологи четвертого поколения: 1947 - 1958 годы рождения
Беспалова Ю М. де н Тюмень 2011
Давыдов А. А. д.ф.н Москва в печати
Здравомыслова Е.А. к.с.н С. -Петербург 2009
Илле М.Е. без степ. С.-Петербург 2007
Козлова Л.А. к.ф.н. Москва 2011
Мягков А.Ю. де Н Иваново 2010
Семенова ВВ. де Н Москва 2010
Чирикова А.Е. ден Москва 2010
Ядов НВ. к.п.н. С. -Петербург 2009
Таблица 2. Список социологов, интервью с которыми опубликованы в "Социологическом журнале"
(СЖ) и "Социальной реальности" (СР)
Собеседник На момент проведения интервью Год публикации / журнал
Научн. степень Г ород
Социологи первого поколения: 1923 - 1934 годы рождения
Заславская Т. И. д.э.н. Москва СЖ / 2007
Здравомыслов А.Г Д фи Москва СЖ / 2006
Лапин Н И. Д фи Москва СЖ / 2007
Шляпентох В.Э. д.э н. США СР /2006
Социологи второго поколения; годы рождения: конец 20-х -1934
Столович Л.Н. Д фи Эстония СЖ / 2010
Тощенко Ж.Т Д-фн, Москва СЖ / 2007
Социологи третьего поколения: 1935 - 1946 годы рождения
Докторов Б.З. Д Ф н США СЖ / 2005
Петренко Е С. к.ф.н. Москва СР/ 2007
Шереги Ф.Э. к.ф.н. Москва СР/ 2007
Социологи четвертого поколения: 1947 - 1958 годы рождения
Бачннин В. А. Дсн С. -Петербург СЖ / 2010
Ильин В . И. Дсн С. -Петербург СЖ / 2010
Тарусин М. А. без степ Москва СР/ 2007
Литература:
1. Докторов Б.З., Ослон А.А., Петренко Е.С. Эпоха Ельцина: Мнения россиян. Социологические очерки. М.: Фонд "Общественное мнение", 2002.
2. Электронное письмо В.А Ядова Б.З. Докторову от 11 декабря 2004 г.
3. Докторов Б.З. Не терять преемственности // Социологические исследования. 1987. № 1. С. 118.
4. Фирсов Б.М. История советской социологии 1950-1980-х годов. Курс лекций. СПб.: Изд-во Европейского ун-та в С.-Петербурге, 2001. Приложение 1. С. 245-258.
5. Электронное письмо Б. Докторова Б Фирсову от 17 сентября 2004 г.
6. Электронное письмо Я.И. Гилинского Б.З. Докторову от 9 января 2005 г.
7. Электронное письмо В.А Ядова Б.З. Докторову в интервале от 24 января до 10 апреля 2005 г.
8. Российская социология шестидесятых годов в воспоминаниях и документах / Отв. ред. и авт. предисл. Г.С. Батыгин; Ред.-сост. С.Ф. Ярмолюк. СПб.: Русский христианский гуманитарный институт, 1999.
9. Социология в России / Под ред. В.А. Ядова. 2-е изд. М.: Изд-во Ин-та социологии РАН, 1998.
10. Фирсов Б.М. Разномыслие в России. 1940-1960-е годы. СПб.: Европейский университет в Санкт-Петербурге,
2008.
11. Алексеев АН. Драматическая социология и социологи-
ческая ауторефлексия. В 4-х т. СПб.: Норма, 2003-2005.
12. Алексеев А. Н., Ленчовский Р. И. Профессия — социолог. (Из опыта драматической социологии: события в СИ РАН — 2008 / 2009 и не только). Документы, наблюдения, рефлексии. В 4-х т. СПб.: Научно-информационный центр "Мемориал", Норма, 2010.
1 З.Международная биографическая инициатива
http://www.unlv.edu/centers/cdclv/programs/bios.html>
14. Форум: Биографика, социология и история. Протокол № 1. О "незримом колледже" и биографических интервью // Под ред. Б. Докторова и А. Алексеева <http://www.unlv.edu/cen-ters/cddv/archives/Comments/collegeinvisible_11.html>
15. Электронное письмо В.А. Ядова Б.З. Докторову от 11 октября 2007 г.
16. Ядов В.А Как командир орудия сержант Шубкин, ныне гл. научный сотрудник Института социологии, встретил немецкого солдата и ударил его по физиономии. <http://bd.fom.ru/pdf/shubsm.pdf>.
17. Докторов Б.З. Лестница поколений в постхрущевской
российской социологии // Антропологический форум. 2009. №11. С. 45-54
<http://anthropologie.kunstkamera.ru/files/pdf/011/11_02_fo-rum.pdf>.
18. Докторов Б.З. Современное российское социологическое сообщество: модель поколенческой стратификации // Междисциплинарность в социологическом познании: материалы методологических семинаров памяти Г.С. Батыгина, 20072009 / Отв. ред. ЛАКозлова. М.: ИСИ РАН. 2010. С. 44-63.
Издание номера журнала осуществлено при финансовой поддержке компании
"Решение: консалтинг и исследования рынка" (ЗАО "Решение")
