CC BY
87
УДК 821.161
Локша Анна Владимировна
Дальневосточный государственный университет (г. Владивосток)
К РЕКОНСТРУКЦИИ АКМЕИСТИЧЕСКОЙ МОДЕЛИ МИРА: АСТРОПОЭТИКА ОСИПА МАНДЕЛЬШТАМА
Статья посвящена астральной поэтике Осипа Мандельштама. Установлена корреляция поэтической космологии Мандельштама с символистской и античной миромоделями, что нашло отражение в поэтических символах и онтологических мотивах его стихотворений.
Ключевые слова: астральные образы, небо, звезды, поэтическая космология, античная мифология, акмеизм.
Одна из актуальных историко-литературных и теоретических проблем современного литературоведения является реконструкция модели мира того или иного писателя на основании анализа его поэтики. Особенно любопытные результаты оказываются в тех случаях, когда автор склонен к философским проекциям и мифологическим рецепциям. Именно таков случай раннего Мандельштама, одного из «зачинателей» акмеизма - литературного направления, привнесшего в литературу не только стилевые новации, но и, как справедливо отмечает Л.Г. Кихней, оригинальную философско-эстетическую картину мира [2, с. 14-34]. Отсюда гипотеза: исследование миромоделирующих координат одного из акмеистов позволит уточнить и скорректировать ряд устоявшихся представлений о магистральных онтологических установках акмеизма, выявить природу и механизм симво-лообразования и его генетическую связь с символизмом.
Итак, одна из особенностей поэтической философии Мандельштама - установка на выявление глобальных онтологических параметров реальности. На уровне поэтики это предполагает появление специфических образов, связанных с субстанциальными началами бытия, среди которых немалую роль играют астральные образы.
Онтологическая проблематика ранних стихотворений Мандельштама уже неоднократно была предметом литературоведческих штудий. Ряд исследователей (В.Н. Топоров, М.Л. Гаспаров,
О.А. Лекманов, Л.Г. Кихней, С.М. Марголина,
Н. Струве) обращаются к выявлению философского и литературного генезиса Мандельштама. Исследователи значительное внимание уделяют влиянию «чужой» мысли, усвоению и переосмыслению Мандельштамом магистральных идей конца XIX - начала ХХ века. Авторы реконструируют в поэзии и прозе Мандельштама «мировоз-
зренческие подтексты» А. Блока, Вяч. Иванова,
А. Белого, П. Флоренского, К. Леонтьева и др. и приходят к выводу о преемственности Мандельштамом основных идей философов символистской и православной ориентации.
Но эти выводы вступают в противоречие с утверждением Анны Ахматовой об уникальности поэтического дара собрата по акмеистическому «цеху»: «У Мандельштама нет учителя. Вот о чем следовало бы подумать. Я не знаю в мировой поэзии подобного факта» [1, с. 172]. Идет ли Мандельштам в своих философских разысканиях вслед за предшественниками или у него действительно «нет учителя», как утверждала Ахматова, до сих пор остается загадкой. Рассмотрение астральной семантики в раннем творчестве поэта поможет разрешить этот вопрос.
Нам представляется, что в постановке онтологических проблем молодой поэт идет вслед за символистами. Об этом свидетельствуют его декларации о «смертельной усталости» от жизни, о приятии «болезненного и странного» «мира пустоты», стремление к периферии сознания («полуявь и полусон, / Забытье неутоленное»), к «первоначальной немоте», к растворению слова в музыкальной стихии - все это типично символистские мотивы верленовско-сологубовского толка. Неслучайно в статье «Выпад» он назовет символизм «родовым лоном» современной русской поэзии [5, т. 2, с. 212].
Однако уже среди его произведений 19081911 годов (т.е. написанных до организационного оформления акмеизма) четко просматриваются два параллельных смысловых потока, которые условно можно назвать «протосимволистским» и «протоакмеистским».
В «протосимволистских» стихотворениях поэт придерживается символистской трактовки мира, в «протоакмеистических» текстах он полемизирует с символистскими постулатами. В стихах
148
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ № 1, 2011
© Локша А.В., 2011
протосимволистской ориентации Мандельштам, во-первых, заимствует у предшественников поэтическую лексику (образы «тумана», «звезд», «эфира», «мечты» и т.п., репрезентирующие в поэтике символизма мир трансцендентальных сущностей), во-вторых, смысловые ходы, восходящие к символистской идее «двоемирия».
Примером подобных стихов может служить «Я знаю, что обман в видении немыслим... » (1911). В его композиционно-смысловой основе -излюбленная символистами антиномия «земли» и «неба». Причем «небо» представлено фейерверком символистски маркированных образов. Здесь и «потусторонний ветер» и «край, где слагаются заоблачные звенья», и «башни... заочного дворца», и «прозрачная ткань мечты», и «эфирный гонец», и «несозданные миры», и «туманное облако», и «звезды», и «рай».
Идея стихотворения укладывается в символистские представления о поэтическом творчестве как теургии. «Горний» мир, утверждает поэт, можно постичь только умозрительно, в «видении», «мечте», и задача художника - воплотить свои творческие фантазии, придав тем самым «несуществующему» статус реального бытия: Несозданных миров отмститель будь, художник, -Несуществующим существованье дай;
Туманным облаком окутай свой треножник И падающих звезд пойми летучий рай! [5, т. 1, с. 284] Знаменательно, что «протоакмеистские» стихотворения тоже построены на противопоставлении «здесь» и «там», однако традиционная для символистов антиномия в них разрешается иначе.
Для символистов запредельное бытие, «небо» - безусловная ценность, земное бытие -относительная. Последнее - тленно, временно и является только слепком истинного, вечного, в конечном счете более реального бытия. В семантическое поле «мира иного» у раннего Мандельштама, как и у символистов, входят образы со значениями «верха» (небо, эфир, звезды, высоты, облака), но «небо» чаще всего сопровождается негативно окрашенными эпитетами и сравнениями со значениями «мертвенности», «пустоты»:
Я вижу каменное небо
Над тусклой паутиной вод [5, т. 1, с. 276]
Небо тусклое с отсветом странным Мировая туманная боль... [5, т. 1, с. 74]
...И небо мертвенней холста;
Твой мир, болезненный и странный,
Я принимаю, пустота![5, т. 1, с. 71]
Трансцендентный мир сущностей оказывается в художественном мире Мандельштама бесплотным, умозрительным, абстрактным, в силу чего и ассоциируется с пустотой. Образ пустоты вбирает в себя семантику небытия и - одновременно - недосягаемости «небес», недоступности чувственному восприятию:
Напрасно вечером зияла
Небес златая пустота... [5, т. 1, с. 271]
Медленно урна пустая,
Вращаясь над тусклой поляной,
Сеет надменно мерцая,
Туманы в лазури ледяной... [5, т. 1, с. 282]
Но небо-небытие у раннего Мандельштама ассоциируется со смертью. Вот почему «небо» в художественной картине мира Мандельштама относится к отрицательному регистру образов (за исключением самого последнего воронежского периода, в котором небо представлено в амбивалентных вариациях «целокупного неба» христианства и «апокалипсических небес»).
Подобная эмоционально-семантическая оценка образа неба, конечно же, расходится с христианской традицией. «Небо» никогда не было для Мандельштама обиталищем Бога, - отмечает Н.Я. Мандельштам, - потому что он слишком ясно ощущал его внепространственную и вневременную сущность. <...> Обычно это пустые небеса, граница мира» [4, с. 42-43].
Мандельштамовские представления о «пустом» небе, не являвшемся «обиталищем Бога» (ср. с библейской традицией, в которой, как известно, небо соотносится с образом Бога; отсюда -символика облака как места, где пребывают ангелы, и т.д.), подтверждаются образом «безглагольного неба», поскольку Слово является в христианстве ипостасью Бога.
Пустота и «враждебность» неба соотносятся, скорее, с представлениями о небе в древнегреческой мифологической картине мира, отличной от христианской. Местом обитания пантеона богов была, как известно, гора Олимп, «вершина мира». Образ «неба» соотносился в большей степени с понятием стихии, первородной субстанции.
Как известно, вертикальная ось древнегреческой модели мира разделяет мир на три основных части: царство Аида, под которым простирается «бездна вихрей»; мир людей, в котором находится гора Олимп; небо - место обитания богини Ананке - «неотвратимой необходимости». Богиня Ананке - «мать мойр - вершительниц судьбы
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ № 1, 2011
149
человека. Между колен Ананке вращается веретено, ось которого - мировая ось» [3, с. 75].
Веретено Ананке - источник образа «веретена», столь характерного для стихов «Камня». Ср., например, строки: «Торопится, и грубо остановится, / И упадет веретено...» [5, т. 1, с. 70].
Присутствие во множестве стихотворений книги «Камень» тканевых метафор, кристаллизующихся в мотив ткачества, плетения, - весомый аргумент в пользу того, что поэт воспроизводит античную модель мира.. Ср.
На перламутровый челнок Натягивая шелка нити,
О, пальцы гибкие, начните Очаровательный урок. [5, т. 1, с. 77] Напомним, что во множестве античных мифов упоминаются мойры Лахесис, Клото и Ат-ропос, прядущие нить человеческой жизни и отмеряющие ее продолжительность. Получается, что Мандельштам воспроизводит античную мифологему, несущую идею рока, судьбы, смертельной опасности, исходящей от небес. Да, небеса пусты - в восприятии человека (то есть недоступны для его органов чувств), но эта пустота, считает поэт, воплощает «гармонию высоких чисел», некие «высшие законы» бытия (см.: «В смиренномудрых высотах...» [5, т. 1, с. 270]).
Драматизм взаимоотношений человека и неба заключается, по Мандельштаму, в принципиальной несовместимости их масштабов; а также в ощущении роковой зависимости человеческого бытия от вселенских законов, которые кладут ему смертный предел. Отсюда оценка неба как начала внечеловеческого и связанный с этим мотив безразличия и «слепоты» небес, проходящий через все творчество поэта (за исключением «воронежских» стихов):
О небо, небо, ты мне будешь сниться,
Не может быть, чтоб ты совсем ослепло! [5, т. 1, с. 77]
Но жертвы не хотят слепые небеса:
Вернее труд и постоянство [5, т. 1, с. 115].
И с высокой сетки птичьей,
От лазурных, влажных глыб
Льется, льется безразличье
На смертельный твой ушиб [5, т. 1, с. 145].
А близорукое шахское небо -Слепорожденная бирюза...
Все не прочтет пустотелую книгу
Черной кровью запекшихся глин [5, т. 1, с. 166].
В модели мира поэта «небеса» являются «обиталищем» мойр и Ананке, судьбы, что маркируется рядом типологически близких образов, имеющих почти всегда «негативное» значение. Речь идет, прежде всего, о звездах, вызывающих чувство страха у лирического героя. В образе «звезд» акцентируется момент их роковой власти над индивидуальным человеческим бытием (возможно, Мандельштам обыгрывает здесь астрологические представления о влиянии звезд на человеческую судьбу). Идея власти звезд над человеком воплощена в стихотворении «Я вздрагиваю от холода...»: Что если, вздрогнув неправильно, Мерцающая всегда,
Своей булавкой заржавленной Достанет меня звезда? [5, т. 1, с. 77-78]
В этом контексте метафора звезды как «заржавленной булавки» (связанная с «тканевыми» ассоциациями) несет ту же роковую семантику, что и в античном мифе.
В дальнейшем в «смысловое поле» звезд у Мандельштама входит значение «колючести», «жестокости», как бы изначально заложенное в метафоре «длинной булавки». Ср.: «Жестоких звезд соленые приказы» [5, т. 1, с. 140]; «Ночь наглоталась колючих ершей...» [5, т. 1, с. 167].
Сам же мотив «укола» становится лейтмотивом, символизирующим конфликтные отношения небесного (безличного) и человеческого (творящего) начала. Отсюда его известное рассуждение в «Утре акмеизма» о стреле «готической колокольни», которая должна быть «злой», «потому что весь ее смысл - уколоть небо, попрекнуть его тем, что оно пусто» [5, т. 2, с. 143].
Ср. претворение той же идеи в поэтике «камня»: Кружевом камень будь И паутиной стань:
Неба пустую грудь
Тонкой иглою рань!.. [5, т. 1, с. 78]
Итак, мы можем сделать вывод, что в раннем творчестве О. Мандельштама создается некая модель макрокосма, в которой магистральную роль играют образы, связанные с астральной семантикой. Генезис этой модели восходит не только к символистской, но и к античной традиции, на основе которой Мандельштам в дальнейшем творит свой собственный, совершенно оригинальный, астральный миф.
При этом астральные образы выполняют символообразующую функцию, формируя сложное семантико-симиотическое единство. Именно поэтому космологические образы становятся смыс-
150
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ № 1, 2011
ловыми компонентами мифопоэтической модели мира. Астрально-семантический комплекс функционирует не только на уровне образной системы ранней лирики Мандельштама, но также и на уровне системы общих лирических сюжетов и мотивов всего его творчества. В этом смысле астральная символика оказывается своеобразным смысловым центром мотивной парадигмы. Картина мира в творчестве Мандельштама в соответствии с общими координатами мифологической модели мира, выявленными
В.Н. Топоровым [6, с. 161-166], оказывается организованной по вертикальной оси. Отсюда сюжет раздвоенности, связанный изначально не столько с “расщеплением” героя, сколько с бинарно организованным пространством. Отсюда и аксиологический пересмотр астральных «ценностей», столь характерный для поэтики «Камня» и после-
дующих лирических книг Осипа Мандельштама.
Библиографический список
1. Ахматова А. Сочинения: В 2 т. / Сост. М.М. Кралина. - М., 1990. - Т. 2. - 432 с.
2. Кихней Л.Г. Акмеизм: миропонимание и поэтика. - М.: Планета, 2005. - 184 с.
3. Лосев А. Ф. Ананке // Мифы народов мира. Энциклопедия: В 2 т. - М.: Советская энциклопедия, 1987. - Т. 1.
4. Мандельштам Н. Книга третья. - Paris: YMCA-Press, 1987. - 335 c.
5. Мандельштам О. Сочинения: В 2 т. / Сост.
С.С. Аверинцева и П.М. Нерлера. - М.: Художественная литература, 1990.
6. Топоров В.Н. Модель мира (мифопоэтическая) // Мифы народов мира. Энциклопедия: В 2 т. -М.: Советская энциклопедия, 1987. - Т. 2.
УДК 82. 0
Откидач Надежда Андреевна
Ставропольский государственный педагогический институт (филиал, г. Ессентуки)
п a dy_ o tkida [email protected]
«СЮЖЕТНАЯ ЛИНИЯ ЖИЗНИ» А.Т. ГУБИНА И ЕЕ ВОПЛОЩЕНИЕ В РОМАНЕ «СВЕТСКОЕ ВОСПИТАНИЕ»
Актуальность работы обусловлена назревшей необходимостью научного изучения творческого наследия А.Т. Губина, в частности, — автобиографической основы его романа «Светское воспитание». Цель данной статьи — выявление соотношения достоверности и вымысла в этом произведении.
Ключевые слова: автор, повествователь, герой, автобиографический, автопсихологический, автомифология.
Биография известного ставропольского писателя А.Т. Губина (1927—1992) нашла отражение не только в мемуарной, но и в художественной прозе. Еще в 1970-е гг., когда были опубликованы только первые главы романа «Светское воспитание», Т.П. Батурина, приводя цитату из них («Я развивался естественно, медленно, как все высшие позвоночные, как природа, как трагедия, как позднее осеннее яблоко, на которое румянец кладет уже мороз»), заключала: «Эти слова приложимы вполне и к самому Губину» [2, с. 126]. О. Черкасов заметил: «В сущности, весь роман - развернутая художественная автобиография» [9, с. 3]. И.Н. Юсупова, озаглавившая свою рецензию «Роман-автопортрет А. Губина», все же подмечала, что в тексте «цепко сплелись вымысел и реальность» [10, с. 3]. Да и сам автор в интервью корреспонденту «Кавказской здравницы» еще в 1971 году предостере-
гал: «Роман пишется от первого лица, и я пользуюсь случаем заявить, что герой и автор романа -не одно лицо, хотя личного много вложено» [4, с. 3]. Таким образом, автобиографичность романа сомнению не подвергается. Но каково соотношение вымысла и правдоподобия в нем? Все ли события достоверны? Насколько герой адекватен автору? Цель данной работы - внести ясность в обозначенные вопросы.
Объединительным центром романа выступает главный герой, от чьего лица ведется повествование. Этот прием позволяет Губину реализовать установку на достоверность по принципу «я сам это видел», «это произошло со мной». Тому же способствует присутствие в романе невымышленных героев (матери Марии, брата Дмитрия, друга семьи Григория Тоничева, редактора газеты Наума Абрамовича, ставропольского писателя Игоря Романова, сокурсников Дмитрия Ога-
© Откидач Н.А., 2011
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ № 1, 2011
151
