CC BY
101УДК 82 Тургенев 7 Отцы и дети 06 А.Н. Горбанева
К проблеме «романтизма» в романе И.С. Тургенева «Отцы и дети»
Дагестанский государственный университет; musaeva_gulnara@mail.ru
В статье рассматривается один из аспектов проблемы романтизма в тургеневском романе: оппозиция «земля» - «небо».
Ключевые слова: И.С. Тургенев, «Отцы и дети», романизм, «земля» - «небо».
The article studies into one of the aspects of the problem of romanticism in the novel «Fathers and Sons» by Turgenev I.S.
Keywords: Ivan Turgenev, «Fathers and Sons», romanticism, «earth» -«sky».
В одной из наиболее содержательных монографий, посвященных творчеству Тургенева-романиста, говорится «об огромном для него значении проблемы «романтизма», разработанной в образном построении «Отцов и детей» [1, с. 265]. В данном случае исследователь А.И. Батюто имел в виду главным образом вставную новеллу о любви Павла Петровича Кирсанова к княгине Р. (гл. VII), которая в связи с проблемой романтизма действительно занимает исключительное место в сюжетно-композиционной и идейной структуре тургеневского романа: в ней рассказана в стиле, характерном для поэтики романтизма, история романтической любви, с которой перекликается изображенная в романе история любви Базарова к Одинцовой.
Обе истории, поданные в романе сквозь «магический кристалл» тургеневского «романтизма» - его концепции любви, выявляют: в первом случае - узость и ущербность взглядов «физиолога» Базарова на любовь («И что за таинственные отношения между мужчиной и женщиной? Мы, физиологи, знаем, какие это отношения. Это все романтизм, чепуха, гниль, художество» [2, с. 226]), во втором - их уязвимость и ошибочность и подвластность героя отвергаемому им «романтизму» («В разговорах с Анной Сергеевной он еще больше прежнего выказывал свое равнодушное презрение ко всему романтическому; а оставшись наедине, он с негодованием сознавал романтика в самом себе» [2, с. 287]). Последнее сближает Базарова с его идейным антагонистом и позволяет говорить о них не только как о противниках, но и как о собратьях по судьбе [3, с. 23-35].
Вместе с тем проблема романтизма в «Отцах и детях» связана не только с историями любви Павла Петровича и Базарова. Дело в том, что в устах Базарова его любимое слово «романтизм» [2, с. 306] имеет мировоззренческий смысл, многозначно и касается различных уровней и аспектов явления: романтизм для него не только «любовь в смысле идеальном, или, как он выражался, романтическим» [2, с. 286], но и отношение к природе как к «храму», а не «мастерской», и философия «гегелистов» и ей подобные «отвлеченности» («ибо Базаров и философию называл романтизмом» [2, с. 243]), и всякого рода «художества» (поэзия, музыка, живопись) и проявления мечтательности и сентиментальности [2, с. 371, 381].
Рассматривая природу и любовь, философию и поэзию, человеческие чувства и эмоции сквозь призму всё упрощающего и вульгарного материализма и утилитаризма, Базаров называет «романтизмом», «чепухой», «гнилью» и «белибердой» иной, сложный философско-эстетический взгляд на все эти явления и мир в целом.
Спор с базаровским пониманием «романтизма» - один из важных идейных узлов романа. Полемику с тургеневским героем по этому вопросу ведут и действующие лица произведения (и делают это небезуспешно, как Одинцова в диалоге-споре о «художестве» [4, с. 117-120]), и сам автор разными художественными средствами (и не только че-
рез испытания героя и его философии жизни любовью, но и путем создания поэтически -прекрасных картин природы, через изображение эволюции Базарова от отрицания поэзии к поэтичности его речи в финале романа: «слова «Дуньте на умирающую лампаду» звучат романтично», здесь герой «сам заговорил, как Пушкин или Тургенев» [5, с. 22]).
Один из существенных (и наименее изученных) аспектов проблемы романтизма в тургеневском романе - это затронутая в ряде фрагментов и эпизодов оппозиция «земля» - «небо». Вытекающая из романтического принципа двоемирия, оппозиция эта (как и близкие к ней по смыслу оппозиции «действительность» - «идеал», «конечное» - «бесконечное») - важнейшая в эстетике и философии романтизма. «Земля» и «небо», «небесное» и «земное» - ключевые символы романтического миросозерцания, обычно выступающие то в противостоянии друг другу, то в гармоническом единении [6, с. 302].
В тургеневском романе, реалистическом по художественному методу, эта оппозиция обозначает не что иное, как порыв героев от обыкновенного («земля») к высокому (символ которого - «небо») и относится в основном к тем, кого Базаров называет «старенькими романтиками».
Первый фрагмент текста, содержащий намек на упомянутую оппозицию (хотя слово «небо» здесь отсутствует и, как выясняется позже, не случайно) - портрет Павла Петровича Кирсанова при первом появлении героя (гл. IV). Обычно при его анализе обращают внимание на те детали, которые характеризуют Павла Петровича как изысканного англомана и аристократа, но завершается описание его внешности такой авторской характеристикой: «Весь облик Аркадиева дяди изящный и породистый, сохранил юношескую стройность и то стремление вверх, прочь от земли, которое большею частью исчезает после двадцатых годов» [2, с. 208].
Запечатленный во внешнем облике Павла Петровича Кирсанова порыв к высокому, «вверх, прочь от земли» связывается в романе как с главным событием его жизни - любовью к княгине Р., так и с 20-30-ми годами в жизни русского общества, на которые приходится расцвет романтизма.
Будучи в 28 лет светским львом и капитаном, которого ожидала блестящая карьера, Павел Петрович страстно влюбляется в княгиню Р., резко меняет образ жизни, к которому не возвращается и после смерти любимой женщины, проводя остаток жизни в сельском уединении, в усадьбе младшего брата. Любовная драма вывела его из разряда людей обыкновенных и стала «источником самоуважения: воспоминания о ней поддерживают сознание незаурядности и значительности прожитой им жизни» [7, с. 116].
«Романтизм» наложил свою печать как на личность Павла Петровича, так и на его мировоззрение. В круг его чтения входили Шиллер и Гете; ему знакомы идеи «гегели-стов» его времени, которых он противопоставляет современным «нигилистам»; его славянофильские воззрения тоже имеют своим источником романтическую концепцию народности и самобытности (отсюда - более сдержанное и менее критическое, чем у Базарова, отношение к народу, к мужику) - все это выделяет Павла Петровича из круга провинциальных помещиков, которых он пугает своими «либеральными выходками». Все это тоже проявления стремления «ввысь прочь от земли», хотя не столь высокого уровня, как трагическая любовь.
Без особых преувеличений можно сказать, что все лучшее в Павле Петровиче -от «романтизма». В этом же, однако, и его обреченность, ибо, как говорят в романе Базаров и Матвей Ильич Колязин, «и охота же быть романтиком в нынешнее время», когда «байронизм» стал «смешон, il a bait son temps [2, с. 255], прошло его время, и Павел Петрович воспринимается молодым поколением как «архаическое явление».
Второй случай соотнесения «земли» и «неба» в романе - в сцене в саду (гл. XI), когда другой «старенький романтик», Николай Петрович, любуется природой в закатное, а затем ночное время.
Созерцание залитой солнечными лучами осиновой рощи, над которой «поднималось бледно-голубое небо, чуть обрумяненное зарей», вызывает в его душе прилив умиления и восторга («Как хорошо, боже мой!» - подумал Николай Петрович, и любимые стихи пришли было ему на уста»), пробуждает воспоминания о прошлом, когда «он был счастлив, как немногие на земле», и тревожные думы об отношениях с сыном и Фенечкой. «он приподнялся и хотел возвратиться домой; но размягченное сердце не могло успокоиться в его груди, и он стал медленно ходить по саду, то задумчиво глядя себе под ноги, то поднимая глаза к небу, где уже роились и перемигивались звезды. Он ходил много, почти до усталости...» [2, с. 251].
В этой сцене взгляд героя устремлен к «небу», но не прочь от земли, как это было с Павлом Петровичем: для этого Николай Петрович слишком прочно связан с землей семейными узами и будничными заботами помещика. В этом отношении романтизм Николая Петровича отличается от романтизма его старшего брата. Николай Петрович -романтик по натуре, чутко ощущающий высокость и красоту природы и поэзии. Другое дело его брат: когда в конце эпизода Николай Петрович объяснил ему свое душевное состояние, «Павел Петрович дошел до конца сада, и тоже задумался, и тоже поднял глаза к небу, но в его прекрасных темных глазах не отразилось ничего, кроме света звезд. Он не был рожден романтиком, и не умела мечтать его щегольски сухая и страстная, на французский лад мизантропическая душа.» [2, с. 252].
Не был рожден романтиком и Базаров, но, как уже отмечалось, после встречи с Одинцовой он подпадает под власть неожиданных для него чувств и, по-прежнему называя любовь в смысле идеальном, романтическом белибердой, начинает «сознавать романтика в самом себе».
В этом новом Базарове пробуждается порыв к высокому, одним из проявлений которого становится если не переход, то сдвиг от физиологии к философии (которую он ранее называл романтизмом), от изучения под микроскопом лягушек и инфузорий к попытке осмыслить место человека в мироздании.
В двух эпизодах сцены под стогом сена (гл. XXI) перекликаются оппозиции «земля» - «небо» и «конечность» - «бесконечность».
Обнаружив под стогом сена Евгения Базарова и Аркадия, отец тургеневского героя так комментирует увиденное: «Я вас искал, искал. Но вы отличное выбрали место и прекрасному предаетесь занятию. Лежа на «земле», глядеть в «небо». Знаете ли, в этом есть какое-то особое значение!» [2, с. 327].
Слова о «земле» и «небе» выглядят здесь как цитата из какого-нибудь поэта-романтика (не случайно они взяты в кавычки) и как высказывание еще одного «старенького романтика», в прошлом которого - служба лекарем в бригаде отца братьев Кирсановых, «боевого генерала 1812 года»; который «у князя Витгенштейна и у Жуковского пульс щупал» и «тех-то, в южной-то армии, по четырнадцатому., всех знал на перечет» [2, с. 313], речь идет о декабристах.
Вместе с тем в романе слова эти не только характеризуют Василия Ивановича Базарова как романтика, но и перекликаются с другой, предшествующей частью сцены под стогом сена, в которой представлен ряд высказываний и монологов Евгения Базарова. Предметом одного из них - важнейшая коллизия человеческого бытия, принявшая в романтическом миросозерцании форму оппозиции «конечного» - «бесконечного».
«А я вот думаю: я вот лежу здесь под стогом. Узенькое местечко, которое я занимаю, до того крохотно в сравнении с остальным пространством, где меня нет и где дела до меня нет; и часть времени, которую мне удастся прожить, так ничтожна перед вечностью, где меня не было и не будет. А в этом атоме, в этой математической точке кровь обращается, мозг работает, чего-то хочет тоже. Что за безобразие! Что за пустяки!» [2, с. 323]. Этот монолог Базарова о человеке и мироздании, о месте человека в мироздании, как и всю сцену под стогом сена, можно рассматривать как «ключ к судьбе главного героя» тургеневского романа [8, с. 12], судьбе высокой и трагической.
В этой сцене перед нами новый, «беспокойный и тоскующий Базаров» (слова Ф.М. Достоевского), ищущий ответы на вопросы уже не социально-бытового, а бытийного характера, которые поставила перед ним жизнь и трагическая неразделенная любовь.
Главный из них - коллизия «конечного» и «бесконечного», являющаяся сердцевиной романтического мировоззрения, интерес к которой тоже выдает в Базарова романтика. В то же время в своем ответе на эту проблему Базаров отклоняется от натурфилософии романтиков, в которой преобладала идея единства человека и природы, для него же «произошло отдаление человека от природы» [10, с. 114]. В этом смысле слова Базарова о человеке как «атоме» и «математической точке» в известной мере согласуются с его же взглядом на природу как на «мастерскую».
С позиций «мировых вопросов» у Базарова возникает сомнение в истинности прежних воззрений, в правильности отрицания им романтизма и даже в нужности, целесообразности его деятельности, вызванной, как он ранее говорил, «народным духом». Теперь Базаров произносит ранее немыслимые в его устах слова: «А я возненавидел этого последнего мужика, Филиппа или Сидора, для которого я должен из кожи лезть и который мне даже спасибо не скажет... да и на что мне его спасибо? Ну, будет он жить в белой избе, а из меня лопух расти будет; ну, а дальше?» [2, с. 325].
Все это - приметы духовного кризиса, переживаемого Базаровым во второй части романа и вызванного, среди прочего, его столкновением с романтической проблемой соотношения «конечно» и «бесконечного», осмысленной им пессимистически. «Ненавистный Базарову «романтизм» сказывается в его сознании еще и в том, что он порою трагически переживает мысль о неизбежности личной смерти, о «собственном ничтожестве» перед вечностью и бесконечностью мира» [11, с. 165].
Вследствие внезапной трагической гибели героя кризис этот остался в романе незавершенным, а вопрос о возможности сосуществования в миропонимании Базарова двух начал - естественно-эмпирического и философски-поэтического, «романтического» -открытым.
Таким образом, один из сквозных мотивов тургеневского романа - оппозиция «земли» и «неба» играет существенную роль в раскрытии характеров и миропонимания ряда героев и является важным аспектом проблемы романтизма, художественно исследуемой в «Отцах и детях».
Литература
1. Батюто А.И. Тургенев-романист. - Л., 1972.
2. Тургенев И.С. Полн. собр. соч. и писем: в 28 т. Т. VIII. - М.-Л., 1964.
3. Недзвецкий В.А. Противники и собратья по судьбе. Базаров и Павел Кирсанов // Литература в школе. - 1998. - № 7.
4. Горбанева А.Н. О мотиве «художества» в романе И.С. Тургенева // Вестник Дагестанского государственного университета. Филологические науки. - 2012. - Вып. 3.
5. Полтавец Е.Ю. Сфинкс. Рыцарь. Талисман. Мифологический и метафизический контекст романа И.С. Тургенева «Отцы и дети» // Литература в школе. - 1999. - № 1.
6. Роднянская И.Б. Земля и небо, «земное» и «небесное» // Лермонтовская энциклопедия. - М., 1981.
7. Маркович В.М. Человек в романах И.С. Тургенева. - Л., 1975.
8. Недзвецкий В.А. Герой И.С. Тургенева и мироздание. // Русская словесность. -2008. - № 6.
9. Сухих И. Русская литература. XIX век. «Отцы и дети» // Звезда. - 2006. - № 10.
10. Манн Ю.В. Диалектика художественного образа. - М., 1987.
11. Бялый Г.А. Тургенев и русский реализм. - М.-Л., 1962.
Поступила в редакцию 10.10.2012 г.
