CC BY
34
ИЗВЕСТИЯ
ПЕНЗЕНСКОГО ГОСУДАРСТВЕННОГО ПЕДАГОГИЧЕСКОГО УНИВЕРСИТЕТА имени В. Г. БЕЛИНСКОГО ГУМАНИТАРНЫЕ НАУКИ № 11 (15) 2009
IZVESTIA
PENZENSKOGO GOSUDARSTVENNOGO PEDAGOGICHESKOGO UNIVERSITETA imeni V. G. BELINSKOGO HUMANITIES № 11 (15) 2009
УДК 947
к ПРОБЛЕМЕ МОТИВАЦИИ СОЦИАЛЬНОГО ПОВЕДЕНИЯ КРЕСТЬЯН СРЕДНЕГО ПОВОЛЖЬЯ В ПРЕДДВЕРИИ ПЕРВОЙ РУССКОЙ РЕВОЛЮЦИИ
© о. А. СУХОВА
Пензенский государственный педагогический университет им. В. Г. Белинского, кафедра новейшей истории России и краеведения e-mail: suhhov747@yandex.ru
Сухова О. А. - К проблеме мотивации социального поведения крестьян Среднего Поволжья в преддверии Первой русской революции // Известия ПГПУ им. В. Г. Белинского. 2009. № 11 (15). С. 144-150. - В статье рассматриваются отельные аспекты мотивации социального поведения крестьян Среднего Поволжья в н. ХХ в. На основе анализа делопроизводственной документации ГЖУ и канцелярий губернатора автор приходит к выводу о том, что вследствие наложения идеологем революционной пропаганды на содержание аутентичных представлений о причинах падения витальности крестьянского хозяйства (миф о малоземелье) происходит формирование мощного по степени своего воздействия стимула социальной динамики.
Ключевые слова: мотивация, социальное поведение средневолжского крестьянства, социальное сопротивление, пропаганда революционных идей, миф о малоземелье
Suchova O.A. - Some aspects of motivation of the peasant behavior in the period of the First Russian Revolution (in Middle Volga region) // Izv. Penz. gos. pedagog. univ. im.i V. G. Belinskogo. 2009. № 11 (15). P. 144-150. - Some aspect of the motivation of the peasant behaviour in a period of the First Russian Revolution are analysed in this article. The author consideres the revolutionary propaganda as a factor of the social dynamics. The main reason is that anti-government activity was intensifyed the meaning of the peasant myth about "littleland".
Keywords: motivation of the peasant behavior, First Russian Revolution, revolutionary propaganda, anti-government activity, myth about "littleland".
В современной историографии проблематика, связанная с изучением массовых форм социальной динамики, к сожалению, не выступает в роли первоочередного направления исследовательской практики. Казалось бы, повальное увлечение, ажиотажный интерес исследователей к проблемам ментальности, мощное вторжение социальной психологии в сферу традиционных исторических концепций, апогей которого пришёлся на середину 1990-х гг., был призван превратить историю социальных движений в грандиозную площадку для постановки научных экспериментов. Однако в смысле рейтинга исследовательских предпочтений народные выступления, восстания «масс», по-прежнему, сохраняют налёт этакой «стыдливой неуместности», считаются «немодными» и бесперспективными. Отчасти подобная ситуация объясняется тотальным отказом от методологических конструкций, разработанных в недрах марксистской методологии истории. Вместе с тем необходимость создания нового методологического инструментария всё чаще выдвигает на повестку дня культурно-антропологическое измерение исторической реальности. В этом контексте революция предстаёт как «особое состояние психи-
ки и ментальности больших масс людей» [1. С. 6.], а следовательно, именно этот ракурс признаётся наиболее продуктивным направлением исследовательской практики.
Поэтому в числе наиболее перспективных аспектов дальнейшего изучения истории революции 1905-1907 гг. в России называются, в числе прочего, и социально-психологические - в контексте общей историко-антропологической постановки вопроса: «революция и человек» [17. С. 83].
Трудно не согласиться с Д. В. Ольшанским в констатации того факта, что психологический портрет наиболее массового выразителя «русской души» являет крестьянство, социальная эволюция которого под воздействием внешних факторов, формирующих менталитет народа, привела в своё время к появлению особого типа социальной психики, отличающейся «доминированием массовой психологии над развитием индивидуального сознания» [14. С. 126, 137].
Это утверждение делает особенно актуальным исследование проблем мотивации поведения крестьян как в революционный, так и в предреволюционный период, воздействия архетипов родового сознания
российского крестьянства на проявление типичных поведенческих реакций, особенно в кризисные для социума периоды.
В рамках данной проблемы побудительные стимулы социальной активности рассматриваются, прежде всего, как воздействие определённых установок массового сознания, производных от переживания и «расшифровки» значения для повседневной жизни крестьянского мира темы «малоземелья».
Одним из основных факторов радикализации сознания российского крестьянства считается также распространение, а следовательно, и восприятие революционных идей посредством устной и письменной пропаганды. Каким образом изменилось отношение крестьян к информации политического характера в начале ХХ века, для каких групп внутри данной корпоративной общности характерна подобная трансформация? Что можно считать точкой отсчёта, запуска соответствующего процесса? Ведь, как известно, народнические походы в деревню завершились безрезультатно.
Массовое появление литературы революционного содержания в Российской империи относится к 1902 г., что объясняется началом деятельности наиболее радикальных политических организаций. В частности, в Пензенской губ. появление систематической отчётности полицейских структур о распространении прокламаций и прочего приходится уже на март 1902 г. Следовательно, первые случаи массового распространения нелегальной печатной и рукописной продукции были зафиксированы в регионе зимой 1902 г., что подтверждается и архивными документами [5. Л. 34]. По меньшей мере в двух населённых пунктах Саратовской губернии - с. Ахмат Камышенского уезда и с. Успенка Царицинского уезда - в апреле-мае 1902 г. были разбросаны брошюры (рукописные, «отбитые» на пишущей машинке или отпечатанные каучуковым шрифтом «Победа» и потом уже воспроизведённые на гектографе), представляющие собой издание Саратовского комитета социал-демократической рабочей партии [10. Л. 16-17]. Тезис об активизации пропагандистской деятельности в деревне с конца 1902 г. находит своё подтверждение и в исследовании А. З. Кузьмина [13. С. 83.].
Характеризуя ареал распространения антиправительственной литературы, следует выделить населённые пункты, расположенные в непосредственной близости к губернским центрам, а также к железнодорожным станциям. «Опасными местами» в смысле лёгкости восприятия населением антиправительственной пропаганды в рапортах уездных исправников назывались «сёла большие, бойкие и торговые», а также селения крестьян-дарственников, чьё материальное положение являлось благоприятной почвой для «привития» революционных идей. Географическая близость от районов, охваченных крестьянским движением, тоже являлась фактором радикализации массовых настроений (например с. Хованщина Сердобского уезда Саратовской губ.) [2. Л. 23-26].
Общую картину количественных параметров распространения нелегальной литературы восстано-
вить не представляется возможным из-за отсутствия достаточных для анализа данных. Вместе с тем по ряду уездов сведения имеются. Так, в Пензенском уезде в 1902 г. полицией было изъято не менее 88 прокламаций и брошюр «преступного» содержания, в Мокшанском -17, в Чембарском - от 10 до 40, в Нижнеломовском -не менее 99 экземпляров. Исправники Керенского и Краснослободского уездов заявили об отсутствии на подведомственной им территории фактов распространения антиправительственной литературы [2; 3; 4;]. В своих отчётах полицейские чиновники подчёркивали, что данные о количестве полученной крестьянами литературы и изъятых экземплярах отнюдь не совпадают.
Следует отметить соответствие содержания прокламаций и других форм нелегального «самиздата» основным темам крестьянской социальной утопии. Текстологический анализ позволяет выделить ряд категорий, присутствовавших в литературе подобного толка и обращённых к архетипам крестьянской ментальнос-ти: негативные характеристики относительно понятия «начальство»; разграничение и противопоставление образов монарха и начальства; признание бедственного положения народных масс; фиксация представлений о золотом веке крестьянства; обращение к требованию «настоящей воли», т. е. освобождения с землей; запрет частной собственности на землю и т. д.
Крестьянская реакция на появление прокламаций и брошюр известного содержания, как отмечалось в рапортах уездных исправников, была неоднозначной. Основным препятствием в отношении революционизирующего воздействия на массовое сознание можно назвать неграмотность подавляющей части взрослого населения, а также естественный страх перед неизвестными ранее способами коммуникативной активности. нередкими были случаи уничтожения прокламаций, а также добровольной передачи властям. По свидетельству полицейских чинов, активное участие крестьян в организации дознания по распространению нелегальной литературы явно свидетельствовало если не об отрицательном отношении крестьянства к революционной пропаганде, то, по крайней мере, о «безучастном» [2. Л. 17; 3. Л. 12. ].
Формирование стереотипных оценочных суждений и отношения к прокламациям в крестьянской среде, по всей видимости, прошло в своём развитии несколько этапов. Причём единообразие здесь отсутствует в связи с факторами радикализации и политизации массового сознания, на которые было указано выше. Так, в Пензенском уезде первоначально появление прокламаций вызвало неподдельный интерес. Многие крестьяне и тайно и открыто обсуждали содержание продукции самиздата. Особенно сильно влияние пропаганды сказалось в с. Бессоновка Пензенского уезда (что объяснялось уровнем грамотности, информированности и деловой активности населения), а также в с. Свищёвка и прилегающих к нему населенных пунктах Чембарского уезда (где был зафиксирован случай активной революционной деятельности сына земского фельдшера ученика землемерного училища Н. А. Иванова).
ИЗВЕСТИЯ ПГПУ им. В. Г. Белинского • Гуманитарные науки • № 11 (15) 2009 г.
Однако первые же меры противодействия властей распространению прокламаций способствовали изменению психологической реакции населения. Так, в Свищёвке крестьянское население «...названные брошюры читало с большой охотой и тайно, собираясь группами, имели о них суждение, пока не были заключены в тюрьму Иванов и его соучастники.. Теперь никаких толков не наблюдается». В с. Бессоновка слухи, вызванные появлением прокламаций, о том, что «.скоро дана будет вторая воля, от помещиков землю отберут и наделят крестьян, крестьяне будут Царя выбирать и т. п.» также имели достаточно широкое распространение. Однако большинство крестьян данного уезда оставались пока на нейтральных позициях и относились к появлению прокламаций «с недоверием» («.это пустые книжки, их и читать не следует», «это не книжки, а безделица») [2. Л. 7; 3. Л. 12.].
В 1902 г. распространение прокламаций было отмечено также в Саранском уезде в селах Княжу-ха, Новые Турдаки и др. По свидетельству местного исправника, прокламации «.особенного проявления в населении не сделали, но, как надо полагать, они читались крестьянами с любопытством, как содержащие в себе даровое-незаработанное богатство для крестьян» [2. Л. 14.].
В отчётной документации уездных исправников за 1902 г., помимо прочего, содержалась информация и о численности крестьян, привлечённых к ответственности по политическим преступлениям. Лидировали в этом отношении Пензенский уезд, в котором по ст. 251 Уложения о наказаниях было привлечено к ответственности 6 крестьян с. Бессоновки: И. и В. Альшины, В. Шалавин, Ф. Комисаров, Н. Посадсков и Е. Жирин и обнаружено 88 прокламаций и брошюр; и Чембарс-кий, где 6 человек проходили по ст. 251. В Мокшанском и Нижнеломовском уездах было осуждено по этой статье четверо крестьян, в Городищенском - 3, в Саранском - 1, а Наровчатский, Керенский и Крас-нослободский исправники дали отрицательные ответы на все пункты запроса губернских властей [2].
Вместе с тем в своих отчётах уездные урядники не спешили связывать рост числа случаев распространения нелегальной литературы с пробуждением революционного сознания крестьян. Как отмечал пензенский уездный исправник, подводя итоги уходившему 1902 г.: «Политическая и аграрная агитация в уезде пока не ведётся» [3. Л. 13.].
Массовые всходы антиправительственная пропаганда дала лишь на следующий год, когда под воздействием ряда факторов происходит радикализация массовых настроений, что выразилось в развитии такой формы крестьянского движения, как поджоги имущества землевладельцев. Анализируя причины «недоброжелательного» отношения крестьян к местным землевладельцам летом 1903 г., исправник Пензенского уезда объяснял сложившуюся обстановку в том числе и агитацией, начавшейся «прошлой зимой» и «.выразившейся в массовом распространении по сёлам революционных листков, из коих некоторые, приглашавшие население «терроризировать» помещиков
красным петухом, пришлись по вкусу наиболее распущенным элементам крестьянства» [5. Л. 43.].
Согласно данным политического обзора Самарской губ., «.различные прокламации и листки противоправительственного содержания» в значительном масштабе впервые появились в губернии в 1901 г. Однако речь шла в основном о губернском центре, в уездах, как отмечалось, «это отражения не нашло». Вторая половина 1902 г. уже «.изобилует распространением в г. Самаре и уезде противоправительственных воззваний, прокламаций и печатных брошюр преимущественно на заводах и между рабочими железнодорожных мастерских» [9. Л. 8-15.]. По мнению жандармского управления, эпицентром тиражирования революционных идей на территории губернии являлось с. Обша-ровка, где действовал кружок, организованный писателем С. Петровым (псевдоним «Скиталец»), и несколько крестьян уже были привлечены к ответственности за распространение нелегальных изданий, а также села Красный Яр и Царевщина. Причиной постоянного и неуклонного («год от года») увеличения «числа лиц, замеченных в политической неблагонадёжности» в документах ГЖУ называлось развитие транспортной инфраструктуры и рост городского населения.
Таким образом, процесс радикализации общественного сознания был запущен. По мере распространения грамотности в деревне, особенно в молодёжной среде, менялась и степень информированности, а также содержание информационного поля повседневной действительности, а вслед за этим происходила трансформация социальных представлений и ценностных характеристик.
Безусловно, воздействие революционной пропаганды не следует абсолютизировать. «Пищу для ума» крестьяне черпали и посредством традиционных каналов коммуникации, в основном устных по своему характеру. Отражение этой, возникшей, казалось бы, вдруг и ниоткуда проблемы нелегального «самиздата» и революционной пропаганды, в полицейских сводках позволяет зафиксировать два образа ментальной реакции средневолжской деревни по этому поводу. Речь идёт об актуализации «земельного вопроса» в информационном поле повседневной действительности (пусть даже в целях манипуляции массовым сознанием), а также социального носителя этой идеи, способного выразить крестьянские чаяния. Так, по данным политического обзора Царицинского и Камышинско-го уездов Саратовской губернии за 1902 г., поистине настоящую зубную боль у стражей порядка вызывали перемещения через территорию губернии административно высланных, которые «.все без исключения дурной нравственности, не имеют средств и занятий, почему ходят по сёлам и, чтобы выманить себе у крестьян на пропитание и даже на пьянство, начинают говорить с ними об их излюбленном вопросе: «о земле». и народ «охотно им верит», так как именуют они себя «учёными-студентами» [10. Л. 20.].
В Пензенском уезде настоящим рассадником революционной пропаганды, центром распространения литературы противоправительственного содержания,
согласно «народной молве», считалось с. Литомгино Загоскинской волости. И именно здесь, как утверждал исправник, и начались первые поджоги владельческого имущества летом 1903 г. [5. Л. 5.]
«Открыто» распространялись «брошюры и прокламации преступного содержания» и в с. Александрова Черенцовской волости. По сравнению с предыдущим периодом отношение крестьян к революционному самиздату кардинальным образом изменилось: «Крестьяне с жадностью читали прокламации, и присутствие их упорно скрывали от полиции».
однако и в данном случае говорить о массовом характере подобных настроений довольно затруднительно. В рапортах исправников фиксировались суждения крестьян «крамольных» сёл, отмеченных противоправной деятельностью, детальное же изучение массовых представлений в остальных населённых пунктах, не участвовавших в распространении нелегальных изданий, не входило в непосредственные обязанности полиции, достаточно было простой констатации: «...агитация не ведётся». Это, однако, не помешало симбирскому губернатору констатировать существование непосредственной зависимости между фактами распространения нелегальных изданий (вне конкретизации содержательной компоненты «самиздата») и возникновением в крестьянской среде толков о предстоящем разделе помещичьей земли и более или менее натянутых отношений с местными землевладельцами. Причём, в 1902 г. земским начальникам означенной губернии рекомендовалось не проводить сходы на подведомственных участках с целью разъяснения пагубности пропаганды, ибо это могло спровоцировать появление аналогичных толков и расспросов. По всей вероятности, здесь имеет смысл вести разговор о формировании «новых», непривычных для родового сознания факторов стимуляции социальных ожиданий, в любом случае фокусировавшихся на пресловутом «земельном вопросе» [6. Л. 4-5.].
С этих позиций сам факт появления брошюр, несмотря на, казалось бы, индифферентное отношение к ним крестьянства, постепенно становился элементом деревенской повседневности, причём оценивался он в плоскости «лояльность - оппозиционность» относительно действующей власти.
В 1904 г. поволжскому крестьянству приходилось сталкиваться в основном уже с печатной продукцией либо местного комитета партии социалистов-революционеров, либо с изданиями центральных типографий той же революционной организации. Тиражирование оппозиционных политических представлений набирало обороты. Массовыми же они станут тогда, когда превратятся в привычку, в мыслительный и поведенческий стереотип. Нужно помнить и то, что революционная агитация базировалась на акцентировании фактов ущемления социальных нужд и чаяний, провоцирующих появление ощущения фрустрации, что, в свою очередь, предваряло возникновение массового сознания и его последующую радикализацию.
В процессе анализа массовых настроений крестьянского общества необходимо определить типич-
ность протестных форм поведения. Ведь одним из поводов для сомнений относительно приемлемости в рамках исторического анализа форм обыденного сопротивления выступает, во многих случаях, их индивидуальный характер. Ведь, по мнению местных властей, основная масса крестьянства в этот период являлась лишь пассивным свидетелем происходившего и стремления к погромным действиям не проявляла. носителями же радикального сознания выступали, как правило, представители маргинальных слоев, сельские пауперы: «.отбросы общества и разного рода угрозами и своим бесшабашным поведением наводят страх на население» [2. Л. 5.].
Социальный статус деревенских «революционеров», крестьян, в силу особенностей своей психологии готовых к осуществлению радикальных действий, позволяют определить документы о привлечении к суду подозреваемых, в частности, в поджогах (как одной из наиболее распространённых форм обыденного сопротивления). В частности, в справке о судимости Ф. Старостина (34 года), обвиняемого в поджоге имущества г. Сабуровой в с. Фёдоровке (Пензенский уезд), подчёркивалось, что за период с 1900 по 1902 гг. он четырежды подвергался судебному преследованию, в том числе: за убийство крестьянина, неоднократные «оскорбления действием» односельцев, оскорбление жандарма и кражу из общественного магазина [2. Л. 13.].
нелишним будет заметить, что индивидуальный характер сопротивления отнюдь не препятствует появлению определённых поведенческих стереотипов, образцов, заданных, скажем, несколькими сельскими пауперами, но при молчаливом согласии (попустительстве) большинства однообщественников. По всей вероятности, у отдельных представителей деревенского сообщества мотив совершения противоправных с позиции формального права действий оказался бы размытым и неопределённым, отнюдь не сулившим личную выгоду, если бы не скрытая поддержка со стороны общины, или хотя бы косвенное проявление одобрения такой формы протеста.
Вероятно, именно подобное прочтение документов позволило А. З. кузьмину сделать вывод о достаточно высокой степени организованности крестьянского движения в Пензенской губ. уже в 1902 г. кроме того, автор приводит данные о «тайных собраниях крестьян» в с. Любятино инсарского уезда, на которых присутствовало до пятидесяти крестьян. Действиями недовольных, по его мнению, руководили комитеты, созданные при непосредственном участии радикально настроенной молодёжи [13. С. 86-87.]. Впрочем, учитывая своеобразие принципов организации внут-риобщинного управления, сложно предположить столь кардинальное изменение статусно-ролевого положения «молодёжи» и «стариков». да и маргиналов «от общины» вряд ли можно представить в роли сельских авторитетов. Массовое же распространение поджогов логичнее было бы представить как следствие рефлексии крестьянского сознания относительно причин подрыва жизнеспособности общинного мироустройства и отнести к обыденному сопротивлению.
ления, как оказалось, абсолютно не соотносились с сюжетами официальной пропаганды и расшатывали всю систему имперско-патерналистских ценностей родового сознания. «Японские мотивы» и пораженческие настроения в критических высказываниях крестьянства кроме прочего (прежде всего, идеализация противника в контексте крестьянской социальной утопии) фиксировали также определённые оценочные характеристики военного конфликта в целом, и роли в нём монаршей особы, а следовательно, появление случаев идеализации противника выступают признаком начинающегося процесса девальвации прежних ценностей и идеалов. Ведь и пропагандистские лозунги, туманные геополитические перспективы и цели русско-японской войны были совершенно чужды сознанию народа.
Интерпретация последних в рассуждениях крестьян осуществлялась посредством актуализации самого острого вопроса их повседневной жизни: «... разговор с войны перешёл на землю...»; «...вы запасные идёте на войну, отбирать землю для Государя...»; «Его давно надо было застрелить-убить; у нас земли много, а он ещё у японцев отбивает и то для дворян...»; «На чёрт нам Порт-Артур и нужен; только за него мы кровь проливаем, а Государь, мать его ети, всё куда-то лезет, всё ему мало» [6. Л. 37, 40, 49; 11. Л. 13.].
Можно с уверенностью констатировать, что из «маленькой и победоносной» прогулочной компании, нацеленной на возрождение родовых традиций жертвенного «служения Государю», война, и в особенности оценка её итогов, послужили самым непосредственным поводом для расшатывания основ крестьянского монархического идеала.
Согласно с сообщениями корреспондентов статистического отделения Саратовской губернской управы социально-психологическое восприятие военных действий оценивалось самими участниками опросов как рост внутриобщинной тревожности: «смутное волнение»; «всеобщее недовольство»; «недовольство и желание скорейшего окончания ея»; «население страшно настроено против войны»; «недоверием к правительству» и т. д. [11. С. 108-110]. Основаниями для роста тревожности выступали опасения относительно возможного роста налогов, неминуемо вызываемого войной, особенно в условиях неурожая 1905 г., что, в частности, по мнению крестьян с. Озерки Саратовского уезда, «...поведёт к окончательному разорению страны...». По-прежнему, в групповом сознании присутствовали представления, связанные с одной из аксиом крестьянской ментальности о наделении («удовлетворении») землёй в случае победоносного её исхода, что, в свою очередь, порождало совершенно безосновательные ожидания и «нетерпение».
Таким образом, реакция крестьянской общины на стимулы внешнего мира адекватно интерпретируется посредством категории социального сопротивления, трактуемой как противодействие притязаниям государства и земельной аристократии и одновременно как выдвижение встречных претензий, способных компенсировать негативные последствия внешнего воздействия. Все проявления социальной активнос-
ти в этом отношении можно условно разделить на два типа: формы обыденного сопротивления и массовую агрессию. несмотря на явное преобладание скрытых форм противодействия, рубеж Х1Х-ХХ столетий не привнёс в крестьянскую повседневность спокойствия и умиротворения. Напротив, в это время закладываются долговременные последствия роста протес-тных настроений в российской деревне. К факторам, позволяющим детерминировать период 1902-1904 гг. как начальный этап, прелюдию к «общинной революции», следует отнести, прежде всего, дальнейшую коммерциализацию сельского хозяйства, развитие товарно-денежных отношений, что подрывало процесс воспроизводства хозяйственных принципов жизни в общине (рост арендных цен, распространение субарендных отношений и пр.); появление «новых», «нетрадиционных» стимулов, пугавших своей неопределённостью, предполагаемыми негативными последствиями (участие России в русско-японской войне и др.); изменение поло-возрастного состава российской деревни в сторону доминирования молодого поколения; рост грамотности сельского населения; наложение идео-логем революционной пропаганды на содержание аутентичных представлений о причинах падения витальности крестьянского хозяйства (миф о малоземелье); запуск процесса массовизации крестьянского сознания в российских регионах под воздействием событий в Полтавской и Харьковской губерниях («заражение» общими переживаниями, ощущениями; формирование фрустрирующей ситуации).
Анализ приведённых выше архивных документов позволяет сделать вывод о переходе крестьянского группового сознания на уровень поиска адекватной реакции в результате завершения процесса идентификации системного кризиса, в котором оказалась российская деревня к н. ХХ века.
имеет смысл вести разговор и о появлении ещё одного противоречия, рождённого в недрах крестьянского правосознания. Если раньше акты самоуправных действий, коллективные «самосуды», различные формы социальной агрессии, легитимизированные мирским приговором, вызывались появлением непосредственной угрозы существованию общины, то в ходе развития процессов деградации патриархальной культуры, опосредованных социокультурной трансформацией пореформенной России, агрессия стала провоцироваться иными причинами, возникающими вне системы общинных приоритетов. В данных условиях готовность к противоправным действиям могла быть либо санкционирована сходом, либо подготовлена действиями носителей маргинального сознания, ценностные ориентации которых нередко противоречили общинным традициям.
список ЛИТЕРАТУРЫ
1. Будлаков В. П. К изучению психологии и психопатологии революционной эпохи (Методологический аспект) // Революция и человек. Социально-психологический аспект. М.: ИРИ РАН, 1996. С. 4-18.
ИЗВЕСТИЯ ПГПУ им. В. Г. Белинского • Гуманитарные науки • № 11 (15) 2009 г.
2. Государственный архив Пензенской области (ГАПО). Ф.5. Оп.1. Д.7333.
3. ГАПО. Ф.5. Оп.1. Д. 7338.
4. ГАПО. Ф.5. Оп.1. Д. 7339.
5. ГАПО. Ф.5. Оп.1. Д. 7419.
6. ГАПО. Ф.5. Оп.1. Д. 7540.
7. Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ). Ф.102. ОО. 1902. Оп.230. Д.360. Ч.40.
8. ГАРФ. Ф. 102. Д-во 7. Оп. 199. 1902. Д. 1651. Ч.1.
9. Государственный архивСамарской области(ГАСамО). Ф.468. Оп.1. Д.210.
10. Государственный архив Саратовской области (ГАСО). Ф.53. Оп.1. 1903. Д.22.
11. ГАСО. Ф. 53. Оп. 1. 1904. Д. 47.
12. Государственный архив Ульяновской области (ГАУО). Ф. 855. Оп. 1. Д. 199.
13. Кузьмин А. З. Крестьянское движение в Пензенской губернии в 1905-1907 гг. Пенза: Пенз. книж. изд-во, 1955. 248 с.
14. Ольшанский Д. В. Психология масс. СПб: Питер, 2001. 368 с.
15. Сборник сведений по Саратовской губернии за 1905 г. Вып. II. Отдел II. Саратов, 1905. 354 с.
16. Скотт Дж. Оружие слабых: обыденные формы сопротивления крестьян // Крестьяноведение. Теория. История. Современность. Ежегодник. М.: Аспект Пресс, 1996. С. 26-59.
17. Тютюкин С. В. Первая российская революция в отечественной историографии 90-х годов // Отечественная история. 1996. №4. С. 83-93.
