CC BY
71
УДК: 342.00 ББК: 67.00
Родиков Ю.Ю.
К ПОНЯТИЮ ПОЛИТИКО-ПРАВОВОГО РЕВОЛЮЦИОННОГО КОНСЕРВАТИЗМА (ДЕЦИЗИОНИЗМ В ФИЛОСОФИИ И ТЕОРИИ ПРАВА)
Rodikov Yu. Yu.
ON THE CONCEPT OF LEGAL REVOLUTIONARY POLITICAL CONSERVATISM (DETSIZIONIZM IN PHILOSOPHY AND THEORY OF LAW)
Ключевые слова: децизионизм, суверен, традиция, революционность, консерватизм, политика, закон, маккеавелизм, политическая теология, диктатура, легитимность.
Keywords: detsizionizm, sovereign, tradition, revolutionary, conservative, political, law, makkeavelizm, political theology, dictatorship legitimacy.
Аннотация: в статье исследуются положения теории децизионизма в политико-правовой реальности немецкого правоведа Карла Шмитта. Анализируются исторические и конкретно-ситуативные предпосылки разработки данной теории. Также исследуется понятие политическое, разработанное Шмиттом в противовес понятиям политической сферы общества, либерализма, в дополнение понятия правового государства. Излагается концепция политической теологии как альтернативы политизированному правоведению и якобы независимой от юридической логики и мышления политической теории. Устанавливается взаимосвязь политической формы государства и суверенной власти как власти права.
Abstract: the article examines the position detsizionizma theory in the political and legal reality of the German jurist Carl Schmitt. Analyzes the historical and concrete situational preconditions of development of this theory. Also study the concept of the political, Schmitt developed in opposition to the notion of political sphere of society, liberalism, in addition to the concept of the rule of law. We present the concept ofpolitical theology as an alternative politicized jurisprudence and allegedly independent of the legal logic and thinking of political theory. A connection between the political form of the state and the sovereign authority of the rights of power.
В свете соображений о положениях Версальского мирного договора, он, несмотря на фразеологию и весьма неуместный морализа-торский пафос, возложивший исключительную ответственность за развязывание войны и все её ужасы на кайзеровскую Германию1, породивший и среди проигравших, и среди победителей приступы национализма2, выглядят как в целом изящная, именно в силу грубости своей, уловка. Возмущение немцев возложением на них всей полноты моральной ответственности за войну и непомерностью репараций, напоминающих долговое рабство, тщеславие и похвальба «триумфаторов», спасших мир от германского монстра, не давших ему своим сапогом попрать свободу народов, - всё это выглядит пёстрой и удобной ширмой, призванной скрыть от наций правду: совокупную, совместную работу народов и национальных элит над подготовкой войны и разделение между ними «выгоды» от кровопро-
1 У. Ширер. Взлёт и падение Третьего рейха. В 2-х тт. - Т.1. - М., 2009. - С.87-90.
2 У. Ширер. Взлёт и падение Третьего рейха. В 2-х тт. - Т.1. - М., 2009. - С. 119-146.0
лития - возросший производственный и военный потенциал европейского сверхсоциума.
Но если не уничтожение государственности, то что же? Ответ был дан политическим миром вполне в духе времени - реформирование государственной формы. Осуществлена реформа была также в духе времени - письменно и словесно. Германия стала конституционной республикой, сама себя провозгласила демократическим государством. Принцип демократизма получил номинально-статистическое толкование: как недифференцированное, неперсонифи-цированное массовое волеизъявление, удобное для подсчётов и анализа. Большое внимание в Конституции Веймарской республики уделялось механизму принятия решений, блокированию исполнения распоряжений при отсутствии согласия между ветвями власти, то есть - балансировке государственной машины. При этом составителями и вдохновителями, разработчиками Веймарской Конституции было мудро заключено, что, так как всё, что люди знают или думают, что знают, есть, собственно, только слова, то, пока они будут заняты усвоением новой порции слов, жизнь и история получат от-
личный шанс двинуться в своём развитии дальше без участия масс. Умножению слов способствовала и фактическая свобода разного рода объединений, союзов, печати и выступлений. Нельзя не отметить также значительного успеха в использовании «устаревших» легитимирующих принципов для облегчения формирования новой государственности. Монарх - воплощённый суверен, власть которого абсолютна, хотя бы в абстрактной форме властного предписания и его суверенного источника. И если сохранение самой структуры суверенности (институт монархии) представлялось нецелесообразным, то его реанимирование для придания ответственности за развязывание и ведение Первой мировой войны персонального характера считалось вполне оправданной. Германский кайзер лично отвечал за преступление (войну), ограничивая собой круг ответственных лиц, подобно тому, как в классической государственной форме круг власти замыкался на абсолютном властителе1.
Подобная логико-политическая, или, в терминологии Карла Шмитта, логико-теологическая операция подмены субъекта в историческом отношении позволила представителям кайзеровской властной элиты остаться фактически доминирующими представителями общества (прежде всего в экономико-политическом смысле), а самому обществу -предаться чувству униженной национальной гордости, не страдая от тягот самоанализа. Ведь нация страдает несправедливо, если главный виновник всех бед - кайзер - уже был объявлен как единственное ответственное политическое лицо. Новый государственный строй позволил сложившемуся властно-бюрократическому слою Германии использовать для целей своего обновления своих непримиримых в (теории) противников - социалистов и коммунистов. Вторые служили тем катализатором политических процессов, который необходим любому становлению - они обеспечивали борьбе за власть силу, динамику. Они являлись одновременно угрозой привычному политическому порядку (как провозвестники советской системы) и фактором, способствовавшим сплочению политических и социальных элементов традиционных структур на основе «антибольшевизма».
Социалисты как партия, имевшая в Германии давнюю историю, создавшая традицию борьбы за права трудящихся и справедливость в вопросах распределения общественных богатств, чувствовали себя достойными власти, заслуживающими её по «праву давности» своих
1 Карл Шмитт. Диктатура. - СПб., 2005. -С. 117-151.
притязаний. Поэтому эта часть левого спектра пошла на сговор с властной элитой разрушившегося рейха и согласились принять на себя политическое управление страной в тот период, когда сохранение прежних суверенных форм государственной власти стало невозможным, а способы реактуализации потенциальных возможностей развития бюрократического управления, да и стратегические направления этого развития ещё не были определены «первыми людьми» германской республики - рейха.
Дабы не допускать ненужных повторений, перейдём от описания сложившихся после окончания Первой мировой войны идейно-политических реалий к анализу тех следствий, которые имела для германского общества жизнь в этих реалиях; к тому, какие изменения претерпела политико-правовая мысль и какое влияние она оказала на ход общественных процессов. Это позволит нам как лучше оценить исходную ситуацию (1918-1920-х гг.), так и проследить линии преобразования общественного политико-правового сознания немецкого народа в последующие десятилетия. Здесь, как и во многих других исторических случаях жизни идей, действия и противодействия далеко не всегда оказывались равны друг другу и зачастую деформировали друг друга самым причудливым образом. Не только начало обуславливает конец чего-либо, но и конец просветляет и разъясняет начальные посылки движения истории, которая есть не что иное, как история идей.
Итак, вопрос о продолжении государственного бытия Германии был решён по вышеуказанным и многим другим, выше не указанным, отчасти -совсем не известным науке и иным формам знания, причинам положительно. Германия, получив новую, последовательно республиканскую форму государственности, стала продвигаться к тому, чтобы осознать, чему эта форма служит, что собой охватывает. И здесь заложено начало размышления то же, что и в политическом анализе - нормальное состояние государства, получающего свою форму. Что собой представляет материя государства? В период становления, собирания политических сил, в годы испытаний и решительных, смертельных угроз, этой материей служит политическая воля. О всякой воле в политическом смысле можно говорить только как о воле индивидуальной, воле правителя - царя, монарха в изначальном смысле, то есть прежде всего - носителя стихии энергии и борьбы, битвы; царя, командующего силой оружия. Государства, составляющие части универсума человечества, подобно другим частям, сводятся при индуктивном восхожде-
нии1 к человеческой разумной активности, деятельной жизни, ход которой направлен к наиболее полному воплощению сущности человечности2. Воплощение суверенной воли, порождённой борьбой, ею сформированной, которое может притязать на классическое совершенство, -это государь Макиавелли. Его концептуальное мышление о политике, сформированное жестокой, суровой эпохой в истории Италии, сочетавшей признаки хаоса, упадка и зарождения, становления национального политического самосознания, отличалось предельным практицизмом, реалистической трезвостью, суровым рационалистическим радикализмом, объяснимым логичностью и методичностью мыслителя, равно как и отсутствием цензуры в современном смысле, то есть необходимости выражаться иносказательно (за исключением вопросов теологии, разумеется).
Данная концепция в современной научной мысли рассматривается в качестве важного, но всё же реликта, памятника «политическому детству» человечества; как нечто подобное непосредственности дикаря, полусознательной фразе, которая будучи сказанной цивилизованным зрелым человеком, была бы сочтена за грубость и бестактность. Слишком резок для современности его «нелиберальный» стиль; чересчур сильно смещение в направлении волюнтаризма, считающегося с некоторых пор, наравне с романтизмом, предтечей тоталитарных идеологий. Хотя главенствующая ныне риторика гуманитарного знания (в некоторых важных его аспектах) только следует ещё более древней традиции теологизированной политики средневековья: даже пыткам «ведьм и колдунов» приписывать значение исключительно актов любви к ближнему и мер, способствующих спасению его души3. Схоже положение в истории европейской политической мысли идей Хуана Доносо Кортеса. В истории русской мысли неистовым антилибералом, почти антигуманистом прослыл Константин Леонтьев.
Если же не проявлять излишний в науке (поскольку она - именно наука, а не плод конъюнктурного литературно-публицистического труда) «либерализм», то нам откроются некоторые важные интенции политического мышления Макиавелли, важные в рамках настоящего анализа. Первое на что стоит обратить внимание -изменение в политико-теологической ориента-
1 Б. Рассел. История западной философии. -М., 2008. - С. 686-700.
2 Х. Аренд. Vita aktiva. -СПб., 2000. - С. 320336.
3 Карл Шмитт. Политическая теология. - М., 2000. - С. 112-134.
ции итальянца. Она уже не классична; она предвосхищает политический модерн XX века вместе с великим учением духа, созданного Г.В.Ф. Гегелем. Государь Макиавелли - не «белокурая бестия» вульгарного ницшеанства, и не член диады «Бог-царь небесный; король - властитель земной». Он не метафизичен, не представляет собой человеческую эманацию власти высшего, «сверхразумного разума»4. Он всевластен в той мере, в какой способствует организации и усилению государства, объединяя многих; имеющего своей целью взаимное процветание граждан, реализации людьми всех потенций и возможностей разумного труда. Создание подобного объединения подразумевает наличие власти, превосходящей своей мощью всякое возможное сопротивление, отражающей самой фактичностью своего бытия любую возможную угрозу государству - организации порядка. «Государь»
- более не производное от «господа» (возможно
- только в языковом смысле), а производное от государства. Личность правителя как конкретная форма человечности выступает в восприятии только потому, что во времена Макиавелли ещё трудно было, предвосхищая будущее, представить себе формализм структур власти в сочетании с действенностью и эффективностью. В этом отличие Макиавелли как мыслителя от любого современного профессора права или специалиста в области политических наук. Правда, последние тоже вряд ли представляют данное сочетание с очевидностью и непосредственностью, которая свойственна, например, представлению геометра о свойствах (качествах) «треугольности»5. Но сомнительность не мешает утверждению вышеуказанной очевидности, особенно при изложении общественной науки в учебниках6.
Макиавеллизм, имеющий центральным понятием личность как субстанциональный принцип суверенности, становиться актуальным не только в случаях рецидива тоски по «сильной руке», но и всякий раз, когда рассуждения о политике покидают область абстракций долженствования, «справедливого» правления, свободы и общей гражданственности и касаются вопроса о том, что должно быть сделано в конкретной ситуации в конкретный момент времени. Таков «нерв» и политики действия во всех её проявлениях, от стихийных народных выступлений с минимальным уровнем организации до систе-
4 Карл Шмитт. Политическая теология. - М., 2000. - С. 240-263.
5 Б. Рассел. История западной философии. -М., 2008. - С. 673-786.
6 Б. Рассел. История западной философии. -М., 2008. - С. 610-619.
матической работы правительства по преодолению кризисного положения и концепций реализации правового сознания в форме решения. Проект децизионизма, осуществить который теоретически пытался Карл Шмитт в своих ранних работах, является примером подобной концепции. Собственно, децизионизм Шмитта -попытка придания политическому мышлению динамизм через деструкцию позитивизма и нормативизма права, выдвигающего понятие «норма» как единственно значимый принцип, позволяющий построить систему идеальной дедукции порядка, исключающего случайность из мира политики и права. Норма, определяемая при помощи легистских тавтологий типа «норма есть предписание закона», «законодатель и правоприменитель - выразитель общей воли, так как в своих действиях руководствуется законом, пользующимся всеобщим признанием в качестве источника нормирования» и других подобных формулировок, замыкается на самой себе. В этом цикле отрицается частный случай; любая проблема, частный парадокс разрешаются позитивизмом/нормативизмом, но - через отрицание конкретного случая как низшей степени вероятности. Баланс, получаемый в итоге, хрупок, и, хотя и пригоден для практических целей государственного управления в большей степени, чем многие другие юридические абстракции системности и баланса, оставляет главные, коренные вопросы политико-правовой теории государственного порядка в слишком большой неопределённости, без решения и даже указания на принципиальную возможность решения. Шмитт же понимал, что даже если есть то, что можно признать позитивной нормой, нормой абсолютной, всеобщей и реально политически эффективной, требуется чьё-то слово, означающее, что норма должна быть немедленно воспринята и реализована; указывающее норме границы, несмотря на абсолютность самой нормы. Необходима нормирующая деятельность, которая есть нечто большее, чем констатация наличия нормы и к норме несводимая.
Применительно к материи права здесь уместен гуссерлианский вопрос, сформулированный в первом томе его знаменитых «Логических исследований»: «Является ли соразмерность мышления (логическим законам) равнозначной доказательству его каузального происхождения именно согласно этим законам как законам естественным»1? Иными словами: если норма закона предписывает алгоритм действия в определенной ситуации, то будет ли действие,
1 Э. Гуссерль. Логические исследования в 2 тт. Т.1. - М.: Академический проект, 2011. - С.72.
осуществлённое в соответствии с нормой, гарантированно правомерным, легальным и легитимным? Если да, то в чём заключается эта гарантия, и кто является гарантом? Норма подразумевает регулятивное правило. Но нормативность не означает невариативности. В противоположность законам естествознания, юридический закон представляет собой принципиально то, чему могут в действительности и не следовать. Нормально ли действие, следующее в качестве реакции на нарушение нормы в отсутствие у нарушителя представления о нормативной силе предписания и о противоправности своих действий? Ясно, что для разрешения этих вопросов бесполезно выстраивать дедуктивные системы, иерархии норм, подтверждая силу нижестоящих всеохватной конструкцией вышестоящих; равно как бессмысленны индуктивные цепи, обобщающие реальные акты осуществления правления (частью беззаконные) и объявляющие обобщения тем, что подразумевала норма.
Для того, чтобы «оправдать» любую мыслительную операцию, необходимо в некотором смысле выйти за граница анализируемых структур мышления. Чтобы прийти к осознанию действия нормы в рамках практики власти, правления, необходимо мыслить вне и сверх понятия «нормативность». Шмитт, по всей видимости, со временем осознал неудовлетворительность децизионизма в качестве объясняющей практическую разумность права и правомерность вне-нормативной практики гипотезы. Вероятно, это произошло из-за излишней персоналистично-сти, рефлексивности, то есть субъективизма последнего, роднящего его с позитивизмом, впадающим в чрезмерность как раз вследствие слишком последовательной «линии» на научную объективность.
Более адекватным критическому строю юридического мышления Шмитта (а значит -кризисной структуре политики начала XX века) понятием представляется шмиттовское политическое. Тоже будучи в некоторой степени результатом осуществления мыслительной операции абстрагирования, от конкретных форм (политическая партия, политическое мышление, политическое образование, политическая борьба и т.д.) оно стремится к выявлению присущей им всем радикальной субстанциальности и сущностной взаимосвязи, которой не хватает чистым абстракциям (норма, нормативность) и частным феноменам правовой действительности (отдельные акты применения норм права в смысле законодательного нормирования). Цель введения категории политическое - в попытке определить сферу жизненной общественности,
действительной публичности - власти; необходимое преодоление теоретической оторванности права от политики без их насильственного умозрительного отождествления. Политика и право - не одно и тоже, хотя, по сути, они должны составлять единое целое, иначе наука о праве государстве превращается в бессмысленный набор слов. Истина ведь тоже непознаваема, но «узнаваема», имманентно предписана знанию в любой его форме и мышлению в любом его выражении. Не нужно политизировать право и юри-дизировать структуры реальной власти. Но нужно чётко представлять себе то общее, что делает значимым и право, и политику. Это - их историческое бытие. Здесь происходит по видимости резкая смена перспективы: мышление возвращается к государству как к своему предмету, раскрываемому через анализ понятий легитимность, суверенность, государственная форма, порядок, баланс власти, исключительная ситуация, диктатура и так далее.
С одной стороны, данный ход рассуждения проявляется как регрессивное движение. Однако, подобное подозрение обоснованно, если только понимать прогрессивность как вечное порождение новых форм и мыслительных конструкций. Это - не мышление о «политическом», а популизм. Или - вульгарный реализм, вульгарный политико-правовой постмодернизм. Последний -такая же форма сокрытия истинной сущности государства и права (исторических реальностей), как и вульгарный материализм. «Вульгарная» политико-правовая мысль, отказываясь от классической конструкции понятий «государство», «право» в пользу более созвучных постмодерну понятий «общество», «класс», «индивидуальное сознание», стремится имитировать естественнонаучную идеацию объективности, и, постулируя «естественные закономерности» политики и права как порождений детерминированной «естественным правом»1 общественности, превращается в инструмент идеологии, средство борьбы с революционно-критической мыслью. То есть - в орудие реакционной политики, в одно из её главных проявлений.
Просто и выгодно разрешить проблему, отрицая её проблематичность на понятийном уровне. Познание «реального» общества вместо «спекулятивного» рассуждения о государстве и праве равнозначно признанию незыблемости существующих форм государственности и нормативности и абсолютно созерцательного характера целеполагания практического и теоре-
1 Л. Штраус. Естественное право и история. -М., 2007. - С. 80-116.
тического разума.2
Политическое Карла Шмитта - не популистская фальсификация. Не предпринимается и попытки в рамках данного понятия на романтический лад оживить образ «великих предков» и их учреждений (национальные государства и правовые системы) и, в упоении мощью этих образований, снять тяжкий груз сомнений и неуверенности с плеч человеческого научного знания. Политическое обосновывает знание за его собственными методологическими пределами, там, где никакое «частное» знание, частичное постижение уже невозможны. Если человек до тонкостей «знает» все проявления и нюансы функционирования механизма разделения властей, то ничто ещё не указывает на знание им того, что есть сама власть, которая «разделяется», и в разделении только - едина и прочна. Манипулирование голосами избирателей и искусство фракционной парламентской борьбы -нечто, в корне не совпадающее с «общей волей», осуществляемой правящей группой в государстве.
Политическое - это владеющее в государстве реальным бытием начало. Это системный рациональный принцип, превосходящий все известные традиции политико-правовой рациональности в своей изначальности и определённости. В политическом политика (единство моментов политического действия) превосходится в массе свойств реального, в моментах практики. Завершение классической формы государственности означает привнесение в ход истории новой государствообразующей идеи, в которую и преобразована реальность. Только в ходе этого процесса определяется расширенное поле государственно-правовой понятийности, подвергнутой деструкции, но не потерявшей смысла и осмысленной логики функционирования в бытии. Государство и только оно способно стать реальным бытием политического, в противоположность политике, полем осуществления которой может быть и человечество в целом, и толпа на рыночной площади3. Идея формообразующей государственности противопоставляется бюрократической техницисткой модели государства с одной стороны, и либеральному гуманизму с другой. Последний, как про-тиволожность демократическому воззрению считает, что «...искусный государственный деятель рассматривает человеческую толпу, которую надлежит организовать в государство, как облекаемый в форму материал, как объект»4.
2 Георг Лукач. История и классовое сознание. - М., 2003. - С. 340-356.
3 Б. Рассел. История западной философии. -М., 2008. - С. 236-249.
4 Алхимов В.А. Диктатура в концепции политического Карла Шмитта / Тоталитаризм и тоталитарное
Бюрократия реакционна, либерализм как никакая политическая философия до него тяготеет к цезаризму, способствует его формированию. Демократия, власть народа, подразумевает прямое воление политической общности, выраженное легитимным центром власти. Суть в том, чтобы центр целого присутствовал в «каждой точке» общественного обобществлённого пространства. Поэтому центром не может быть управленческий аппарат в целом, или его часть, но - каждое значимое решение должно из центра исходить. Администрирование в политическом плане - инструмент ограниченной функциональности.
Правомочным может быть любой акт действия, если он исходит от легализующей воли суверена. Суверен обладает возможностью определять цели государства, когда его язык -это язык права. Предписание - это тождество, прежде всего, языковых структур права и речи, выражающей действие. Крик дикаря, бросающегося в атаку (человечество в догосударствен-ный период истории), и призыв умереть за «отечество» - обладают полным различием. Первый - борьба за обособленность индивидуальной жизни; второй - легитимное требование суверена, обращённое к гражданину. Для гражданст-
1. 2.
3.
4.
5.
6.
2007.
7.
8.
9.
10. 11. 12.
13.
14.
15.
16.
17.
18.
2009.
19.
20.
сознание // 13 выпуск // Раздел I. Политическое сознание, доктрины, идеология. - Томск, 2015. - С. 9.
венности основой служит определение правомерного действия. Правовое государство - современная абстракция политики разъединения гражданской общности; государство, действующее в тождестве со структурами права,- новое, единственно возможное определение суверена.
Итак, государство - новый суверен, имеющий право на действие, действующий по праву и в сфере права. Во что же выливается его активность и какова его цель? Цель, в принципе, может быть любой, если суверенная государственная власть понимается по аналогии с уполномоченным «революционным комиссаром» народа, обладающим неограниченным правом действия, зависящим от случайных обстоятельств1 . Вряд ли такое возможно после краха традиционной монархической формы и стабилизации революционных правительств. Сомнительно так же рассматривать правомочия государства, его власть действия исходя из концепции военного положения, исключения из традиционно действующего закона. Это вносило бы в качестве атрибута в сущность государства излишнюю ситуативность, в то время как в государстве как реальности и понятийном феномене не перестаёт говорить субстанциальное начало мышления.
1 К. Шмитт. Диктатура. - СПб., 2005. - С. 183.
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК
Мартин Хайдеггер. Гегель («Владимир Даль»). - СПб., 2015. Пьер Шоню. Цивилизация классической Европы. - М., 2008. Фридрих Ницше. Воля к власти. - М., 2005. Карл Шмитт. Диктатура. - СПб., 2005.
Карл Шмитт. Государство и политическая форма. - М., 2010.
Карл Шмитт. Теория партизана (промежуточные понятия к понятию политического). - М.,
Карл Шмитт. Политическая теология. - М., 2000. Карл Шмитт. Государство (Право и политика). - М., 2013. Анри Мишель. Идея государства. - М., 2008. Мишель Фуко. Надзирать и наказывать. - М., 1999. Иоганн Готлиб Физте. Факты сознания. - Мн., М.,2000. Эрих Фромм. Бегство от свободы. - М., 2006.
Карл Шмитт. Левиафан в учении о государстве Томаса Гоббса. - СПб., 2006. Петер Слотердайк. Критика цинического разума. - М., 2009. Бенедикт Спиноза. Сочинения: в 2-х тт. Т. 2. - СПб., 2006. Георг Вильгельм Фридрих Гегель. Философия права. - М., 2007. Эдмунд Гуссерль. Картезианские размышления. - СПб., 2006.
Эдмунд Гуссерль. Идеи к чистой феноменологии и феноменологической философии. - М.,
Уильям Ширер. Взлёт и падение Третьего рейха: в 2 тт. - М., 2009. Блез Паскаль. Мысли. - М., 2011.
