CC BY
46
УДК 78.01
М. Ю. Дубровская
К МЕТОДОЛОГИИ ИССЛЕДОВАНИЯ ТРАДИЦИОННОЙ МУЗЫКАЛЬНОЙ КУЛЬТУРЫ В АСПЕКТЕ РЕЛИГИОЗНОГО СИНКРЕТИЗМА
Статья посвящена методологическим проблемам современного этномузыкоз-нания, связанным с исследованием проявлений религиозного синкретизма в сакральной музыкальной обрядности азиатских культур буддийского пространства. Материалом служат неисследованные явления музыкального синкрезиса в современном бытовании японского синто. Реконструкция их истоков в эзотерических ритуалах сюгэндо, буддизма и несторианства демонстрирует вектор тысячелетних взаимодействий мировых религий с автохтонными культами Евразии.
Ключевые слова: музыкальная синтология, обрядность, буддизм, религиозный синкретизм, традиционная музыкальная культура Японии.
Д астоящая статья затрагивает неоднократно поднимаемую, но, тем не менее, сохраняющую актуальность в этномузыкознании, методологическую проблему дихотомии автохтонного и национального в традиционном музыкальном наследии народов. Она, как показывают наблюдения, нередко выступает предметом дискуссий в научной рефлексии представителей традиционных музыкальных культур Востока на современном этапе. И это вполне закономерно, особенно в контексте динамичных процессов культурного самоопределения и самоидентификации народов Азии.
Более парадоксальным, на наш взгляд, выглядело бы отсутствие изысканий в названном направлении, поскольку они должны — в идеале — способствовать прояснению этногенеза и культуро-генеза музыкальных феноменов, неотделимых от традиционного достояния народов Сибири, азиатских цивилизаций в целом. В горниле бурной истории нашего континента на протяжении тысячелетий происходили и происходят поразительные по интенсивности, размаху и протяженности контакты, заимствования, экспансии. Они привели к массированному усвоению народами инонацио-© М. Ю. Дубровская, 2013
нальных форм природопользования, хозяйственного уклада, языков, религий, социокультурного опыта, традиций и способов коммуникаций и, конечно же, художественного наследия, в том числе, музыкального.
В силу этого рассмотрение дихотомии автохтонного и национального необходимо требует учитывать конкретные особенности регионального и культурно-ис-торического бытования реалии, выступающей предметом исследования. Научный поиск в этой сфере дает интереснейшие результаты, и обычно требует проведения процедур идентификации и реконструкции, так как материалом подобных изысканий служат явления традиционной музыки, истоки которых уходят в глубину веков, в силу чего многие из них к настоящему времени частично или полностью утрачены.
В этой связи благоприятные возможности для анализа предоставляет риту-ально-обрядовый комплекс, входящий в сакральное ядро каждой азиатской эт-нокультуры, в силу своей центральной функции, консервативности и, следовательно, сохранности в системе традиционной музыкальной культуры.
Здесь особый исследовательский интерес привлекают музыкальные явления
духовного наследия коренных народов Азии так называемого «буддийского пространства», в амбитус которого, как известно, входят культуры сибирского региона — бурят, тувинцев, хакасов, алтайцев, а также Южной, Центральной, Юго-Восточной и Восточной Азии. Многие из этих явлений удостоились научного описания (естественно, с разной степенью подробности) как феномены национальных религиозных систем.
Национальные религиозные системы буддийского мира, как известно, характеризуются особой многосоставностью. Она выстраивается в ходе исторического взаимодействия автохтонных культов — шаманизма, тотемизма, анимизма, фетишизма и др., и заимствованных явлений мировой религиозной культуры — школ буддизма, ветвей христианства, учений даосизма и конфуцианства. Соответственно, во многих традиционных культурах буддийского пространства в результате подобных конфессиональных пересечений образуются самобытные варианты религиозного синкретизма. Развитие методологии научного познания таких сложных феноменов на материале религиозной музыкальной обрядности народов помогает высветить особенности интегративных процессов в разных геокультурных зонах континента. В силу этого явления религиозного синкретизма составляют особый интерес для гуманитарных наук, и, конкретно, этномузыкознания.
Например, об актуальности проблемы интеграции (диффузии) в сфере художественной, в том числе, музыкальной, культуры народов Дальнего Востока свидетельствует то, что она в последние десятилетия разрабатывается и филологами (А. Н. Мещеряков, А. С. Бачурин и др.), и философами (С. Г. Бишарова, Л. М. Ермакова и др.), и этнографами (А. Р. Садокова), и театроведами (Н. Г. Анарина, Е. Б. Морозова), и культурологами (И. А. Чжен), и отечественной педагогической наукой (Г. А. Гвоздевская). Пришло время заняться этой проблематикой и музыковедам, — представителями совсем молодой
ветви российского японоведения: музыкальной синтологии, развивающейся, в частности, на кафедре этномузыкозна-ния Новосибирской консерватории.
Плодотворную возможность исследовать названную проблему предоставляет исключительная сохранность и активное современное бытование весьма обширного и многосоставного ритуально-обрядо-вого комплекса японского синтоизма. В него входят неоднородные полифункциональные явления, объединяемые понятием мацуру (празднование, поклонение кажи — букв, «божествам»), которое дало название наиболее демократичным обрядам синто — мацури. Как показали исследования С. В. Жуковской, последние могут вбирать в себя все другие ри-туально-обрядовые проявления синто [5]. При этом в ходе изучения и осмысления синтоистской обрядности различного предназначения другому молодому новосибирскому синтологу, А. А. Гневаше-вой1, удалось выявить в качестве единственной стабильно-общей их черты сохранение троичной структуры (встреча/ восхваление божества ками, его почитание/развлечение и проводы) [2, с. 103]. Молитвословия норито, проводящиеся в синтоистских святилищах по всей Японии, можно отнести к наиболее сакрали-зованному пласту храмового ритуала (восхваление божества), хотя часто они входят в церемонию храмового празднества — мацури или/и синтоистских мистерий кагура. А действа кагура (в двух видах: придворной микагура и «деревенской» сатокагура), относящиеся к ритуалам «развлечения, увеселения» божеств, проводятся как отдельно, так и в рамках празднеств-лш^дои.
Синтоизм активно позиционируется в Японии и за ее пределами в качестве наиболее автохтонной части национальной религиозной системы и традиционного наследия страны в целом. С этой позицией согласуются в целом большинство японских и зарубежных, в том числе, российских исследователей этой исконной религии японцев2. Однако осмысление истории и особенностей развития этого феноменального явления
традиционной культуры Японии позволяет выявить немалые методологические проблемы, встающие на пути его однозначного восприятия и трактовки. Истоки нынешней ситуации в том, что в течение более чем двенадцати столетий буддизм, даосизм и синтоизм развивались в Японии в русле единого потока, общих сакральных сооружений, смешанного пантеона, обобщенной догматики, иконографии, и ритуальной практики. Искусственное разделение единого комплекса верований на две разные религии было произведено только правительством Мэйдзи в 1868 г., когда появился ряд указов о «разделении ками и будд». Эти указы, как считается, были направлены на разрушение связей между синтоистскими святилищами и буддийскими храмами, духовенством, обрядовыми практиками.
Японская наука, возникшая в период Мэйдзи и исследовавшая две главные темы религиозной истории страны — синтоизм и буддизм, разделилась также на два направления: одни ученые изучали синтоизм и так называемую Школу Национальной науки, другие же — буддизм и индологию. Таким образом, изучение божеств ками и будд стало проводиться сугубо изолированно, в разных научных сферах и на основе разных методик. Японская этнография (в том числе, музыкальная), основоположником которой считается Янагита Кунио (1875—1962), методологически опиралась на те же предпосылки — прежде всего, разделить собственно японские верования и заимствованные религии. Из конгломерата ками и будд изымались и отбрасывались буддийские элементы, шел подспудный поиск «собственно японских верований» [7].
По поводу такой государственной политики знаменитый японский религиовед Ямаори Тэцуо в статье «Блуждания богов в пространстве японской культуры» справедливо отмечает, что судьба японских божеств ками неразрывно связана с развертыванием и метаморфозами буддизма в Японии, и фиксирует, что в настоящее время происходит возрожде-
ние домэйдзийского состояния, когда японские верования еще не были разделены на синтоизм и буддизм, и вновь отчетливо обозначается тенденция к гармонии и согласованному сосуществованию этих типов верований [7].
Отражением этих процессов в современной научной литературе стали следующие определения отношений между синтоизмом и буддизмом в Японии — синкретизм, соперничество, политеизм, двоеверие, симбиоз, синтез, гармоническое единство, религиозная эклектика и т. д. Понятие «синто-буддийский синкретизм» стало общим местом в писаниях российских ученых. Авторитетный российский синтолог Л. М. Ермакова, например, констатирует, что «синто как религия и идеология всегда имело синкретическую природу и содержало элементы разных континентальных учений»3 [4, с. 188]. В этой связи закономерен результат международных этнографических исследований последнего времени: и сама синтоистская обрядность включает явления религиозного синкретизма.
Изучение реалий религиозного синкретизма в Японии, в частности, в сфере музыкальной обрядности, показывает, что подавляющее число наблюдаемых элементов имеют отнюдь не японский генезис, однако при явном континентальном происхождении либо их совокупность функционирует иначе, либо характер связей между этими элементами отличен от существующего в Китае или Корее и др. Поэтому отечественные японоведы справедливо предлагают искать своеобразие японской культуры не столько на уровне изолированно рассматриваемых «вещей» или «явлений», сколько в характере связи между ними (А. Н. Мещеряков), считают, что внимание ученого должно быть обращено не на «японские» и «неяпонские» элементы, а на те изменения, которым подвергались заимствования в процессе их интеграции в целостную самостоятельную систему (А. С. Бачурин).
Наиболее актуальный на сегодня метод исследования процессов заимствова-
ния в синто, считается, был сформулирован в ряде работ японских и европейских исследователей средневекового синтоизма, опубликованных в последние десятилетия XX в. Предложенный ими ответ на вопросы о том, как осуществлялись заимствования в средневековом синто и как взаимодействовали оригинальные и заимствованные элементы, можно назвать теорией «перевода». Считается, что эта теория не только претендует на объяснение работы механизма заимствования, но также позволяет приблизиться к содержательному описанию «глубинной структуры» синтоизма, так как упомянутый метод позволяет указать на характер трансформаций, которым под воздействием этой структуры подвергались встраиваемые в нее чужеродные элементы, и, таким образом, выявить характер самой «глубинной структуры».
Одним из первых, кто предложил рассматривать процессы заимствования как процессы перевода, был японский синто-лог Такахаси Миюки. Изучая проблему даосских заимствований в учении Исэ синто, он пришел к выводу, что природа божеств и отношения человека с божествами описываются создателями этой традиции так же, как в даосских текстах описываются дао и отношения человека с дао. Причем, если создатели текстов Исэ синто использовали концепции, заимствованные из буддизма, они излагали их с помощью даосской, а не буддийской терминологии. Эта идея получила развитие в монографии исследователя из Нидерландов М. Тэувена. который предложил такое видение механизма создания традиции Исэ синто: буддийские концепции были «переведены на язык синто», то есть, переформулированы с помощью даосской терминологии и образов из японской мифологии, в результате чего возникло учение, которое не было ни буддийским, ни даосским и которое может быть названо «синтоизмом» [1, с. 167].
Теория «перевода», как считает А. С. Бачурин, обладает существенной объяснительной силой, но содержит и недостатки, связанные с ее применением
при анализе конкретного материала, а не на высоких уровнях обобщения. Согласимся с ним в том, что более точно указать на источники заимствований для синтоизма позволило бы сравнение не столько концепций, сколько обрядовых практик, — в этом убеждают наши собственные наблюдения. Подтверждают наличие в музыкальной составляющей обрядов синто исторически сложившегося симбиоза явлений разного генезиса -древних верований и культов Японских островов, буддизма, даосизма и немногочисленные публикации международной музыковедческой синтологии.
Так, Т. Ланкашир идентифицирует ритуал Ивато кагура с космологиями школы Сингон японского буддизма, сопоставляя восемь жриц мико, проводящих синтоистскую церемонию юдатэ (ордалии кипятком) с восемью лепестками лотоса из манд алы, а также рассматривает взаимосвязи Ивато кагура, в частности, ритуала очищения хэнбай с воздействием специфического религиозного учения онмёдо или Школы инь-ян (гадание по «И-Цзин», астрология и магия), пришедшим из Пэкче с буддийскими монахами в 603 г. Автор приходит к выводу, что в Ивато кагура, которая возникла в условиях, когда религиозный эклектизм был нормой, лаконично инкапсулируются три пересекающихся мира: японский миф, онмёдо и буддизм — системы верований, которые, после их введения в Японии, прошли преобразования, адаптации к коренным традициям, и были включены в местную практику [8].
Солидаризируясь с данным утверждением, добавим, что не только в знаменитых храмовых комплексах Исэ и Ивато, но и во многих провинциальных синтоистских святилищах Японии священнослужители в наши дни рецитируют легко узнаваемые буддийские мантры (или их фрагменты). Например, в храме с. Када, недалеко от г. Ва-калма, издавна служащем местом проведения ритуалов сюгэндо4 японских горных отшельников ямабуси, и сегодня читаются так называемые «синтоистские мантры», провозглашенные с ис-
пользованием эзотерики котодама (букв. — «душа слова»).
На современном уровне развития российской музыкальной синтологии при минимальности компаративистских исследований в этом направлении и, тем более конкретных сравнительных текстологических анализов возможны лишь некоторые первичные выводы. Так, С. В. Жуковская в своей диссертации рассматривает проблему синто-буддийс-кого сикретизма на материале кагура-ута системы микагура и буддийского пения сомьё школ Хоссо-сю и Сингон-сю, приходя к выводам о том, что в восприятии одноуровневого явления сакральных традиций — пения священных текстов — «план выражения» доминирует над «планом содержания».
Поделюсь в этой связи собственными наблюдениями. В качестве материала приведу весьма показательный фрагмент групповой молитвы пятидесяти священнослужителей каннуси синтоистского горного храма Таробогу Ага на ежегодно проходящем 6 декабря Празднике огня (Охитаки Сам). Показательно для проблематики японского религиозного синкретизма уже название храма по имени тэту — японского страшноватого ска-зочно-мифического существа, оборотня с характерным длинным носом, могучего духа гор и лесов, который, как считается, защищает эту святыню (как, впрочем, и многие другие святилища, расположенные в горной и лесистой местности). Тэнгу-Таробо — покровителю японских боевых искусств, японских ямабуси и ниндзя — в наши дни молятся для процветания бизнеса или для успешной сдачи экзамена, в знак благодарности по выздоровлении от тяжелой болезни и др. Храм на горе Таробо над г. Хигаси-оми, префектуры Сига существует около 1400 лет, его историю связывают с известнейшим государственным и религиозным деятелем средневековой Японии Се-току Тайси и Сайтё, основателем буддийской школы Тэндай, то есть, последователи буддизма и синтоизма много столетий молились в этом и других храмах горы божеству Таробо.
На описываемом храмовом празднике священнослужители каннуси рецитируют молитву, близкую к буддийской мантре, при этом их одеяния отличны от платья синтоистских священнослужителей и буддийских монахов: в наибольшей степени они напоминают белоснежные одеяния странствующих горных от-шельников-ямабуси. Соответственно, ритуальное поведение каннуси заметно отличается как от традиционно-синтоис-тского, так и от буддийского: его можно идентифицировать с ритуалом гома, пришедшим из Индии. Рецитация мантр сопровождается потрясыванием буддийского (индийского происхождения) фо-ноинструмента — сякудзё. Его появление здесь свидетельствует также и об ассимиляции раннехристианской несторианс-кой традиции, которая, как известно, из Персии по Великому Шелковому пути проникла к VII в. на территории Центральной и Восточной Азии, в том числе, Японии. Принадлежность несторианско-му ритуалу подтверждает продолжение Праздника огня в Таробогу Ага: более 100000 гомаги (куски дерева с молитвами, написанными на них), которые были собраны со всей страны, сгорают в грандиозном священном костре. Когда костер затухает, 50 священников храма выполняют знаменитый ритуал несторианцев, то есть, впадая в транс, ходят босиком по горящим углям. Так в данном храме проводится знаменитый ритуал сюгэндо, называемый хиватари-мацури — «празднование переправы через огонь» — коллективное шествие ямабуси-сюгэндзя по горящим углям. Оно имеет очень глубокий смысл. В акте прохождения по углям ямабуси отдается в руки божества, то есть, огонь становится очистительным средством.
Даже предложенное краткое этнографическое описание данного обряда позволяет утверждать, что в Охитаки Саи имеет место симбиоз уже трех религиозных традиций: синто, буддизма и несториан-ства (в «переводе» сюгэндо). Хотя о данном конкретном проявлении подобного синкрезиса, насколько известно, не сообщалось в специальной литературе, оно
буквально вписывается в круг явлений эклектизма, присущего религиозной культуре Японии.
О чем свидетельствует анализ музыкальной стороны этого фрагмента? Здесь синтоизмом заимствованы отличительные сакральные атрибуты буддизма и несторианства (хиватари-мацу-ри) — в основном, текстовой и интонационно-ритмический образ мантры, а также, фоноинструментарий, то есть, на наш взгляд, не только внешняя форма обрядов буддизма и несторианства — форма выражения, но и «глубинная» — форма содержания.
Вспомним, что согласно «теории перевода» Такахаси-Тэувена древние синтоистские священнослужители должны были обладать знанием первичных значений элементов различных религий и свободно оперировать ими, выражая одно через другое. А. С. Бачурин развенчивает ее, доказывая неадекватность индо-буддийскому инварианту «Великого обряда гома Единственного синто»6 [1, с. 172]. Однако в рассмотренном нами примере функции каннуси взяли на себя от ш е льн и ки-я м абу си (сюгэндзя). И здесь «переводом» стала ассимиляция этих обрядов в многосотлетней эзотерической практике сюгэндо. Думается, что в данном случае «перевод» континентальных заимствований на «язык» местных верований и культов действительно состоялся. Он и привел к поразительному синк-резису элементов японского сказочного фольклора (культ мифологического персонажа тэнгу) и синтоистской храмовой традиции — со знаковыми элементами буддийской службы и несто-рианской обрядности, освоенных практикой сюгэндо отшельников-ямабуси.
При этом визуальная и звуковая стороны итоговых явлений обрядового комплекса синто, как правило, выглядят и звучат вполне по-японски. Более того, именно синтоистский ритуал, в качестве исконного феномена японской национальной религии и культуры, играл и играет интегрирующую роль в традиционной музыкальной культуре народа. Во многом благодаря качествам из-
бирательной ассимиляции в недрах синтоистской обрядности образовалось и продолжает функционировать редкое по самобытности явление мировой традиционной культуры — японское классическое музыкальное наследие.
Вместе с тем, музыковедческое и культурологическое рассмотрение феноменов современного синтоистского ритуала в указанном ракурсе заставляет усомниться в точности формулировки А. А. Накорчевским синтоизма в качестве «автохтонной ... религиозной системы» (курсив наш. — М. Д.). На самом деле, как представляется, современное бытование японского синто, в частности, его музыкальной обрядности, позволяет оценивать феномен лишь в качестве относительно более почвенного явления в сравнении с ассимилированным на Японских островах наследием мировых религий. Таким образом, процедура разведения автохтонного и национального на конкретном материале, показывает, что их дихотомия оказывается весьма условной.
Методологическое значение предлагаемого определения синтоистской обрядности в качестве одного из убедительных и ярких проявлений органичного для японской цивилизации религиозно-культурного синкретизма представляется принципиально важным для процедуры классификации музыкального воплощения данного явления. Не менее значима выработка подходов к рассмотрению механизмов пролонгации специфических художественных средств выразительности, откристаллизованных процессами складывания современной синтоистской обрядности.
По нашему убеждению, на семантическую, эстетическую, визуальную и му-зыкально-стилевую сферы японского традиционно-профессионального искусства, конкретно, театра, в первую очередь, воздействовали диффузность (в стремлении к синтезу), эклектизм8 и результирующее качество художе-ственно-эстетического опыта синто. Отработанные столетиями в Японии механизмы трансляции в контексте этой сакральной системы способствовали
музыкально-художественному становлению всемирно признанных шедевров японского традиционного театра: Но, Ка-буки и Дзёрури. Эти же факторы, несмотря на тенденции мультикультура-лизма, продолжают и в наши дни генери-
ровать такие яркие явления современной музыкальной культуры страны, как те-атр-ревю «Такарадзука» и др., придавая и новым видам профессионального музы-кально-театрального искусства Японии неповторимый национальный облик.
Примечания
1 А. А. Гневашева и С. В. Жуковская — аспирантки класса М. Ю. Дубровской.
2 Одна из последних по времени публикации ар-
гументированных позиций в этом вопросе принадлежит крупному украинскому японоведу — А. А. Накорчевскому, обозначившему синто в качестве «автохтонной открытой поликультовой религиозной системы» [в, с. 211].
3 Этот же автор называет в качестве основной причины того, что академический анализ и современное научное осмысление догматики синто началось лишь с последней трети XX века, «сознательную деятельность политиков нового и новейшего времени, культивировавших синто как средство национальной самоидентификации» [4, с. 189].
4 Сюгэндо — японское синкретическое учение, со-
единяющее буддизм, синто и даосизм, посвя-
щенное Эн-но Одзуну, более известному как Эн-но гёдзя — Отшельник Эн-но (634—703 гг.), который в VII веке основал трансмиссию духовной жизни отшельников ямабуси. С распространением и усилением движения сюгэндо Эн-но Одзун превратился в популярного героя японского фольклора и в 1799 г. был канонизирован в качестве боттхисатвы Дзим-бэн-дайбосацу (Великого боттхисатвы), способного перевоплощаться с любое тело.
5 Гожа (санскр. homa) представляет собой индий-
ский ритуал огненного жертвоприношения переосмысленный с позиций ваджраяны.
6 Это качество японского профессионального театра было обозначено в кандидатской диссертации автора в качестве «функциональной многоплановости, полистишстичности его музыкальной ткани» [3, с. 159].
Литература
1. Бачурин А. С. Ёсида синто как одно из направлений средневекового синтоизма // Вопросы философии. - 2004. - № 11. - С. 165-176.
2. Гневашева А. А. Традиционные земледельческие представления японцев дэнтку: к вопросу классификации феномена // Вестник Новосибирского государственного университета. — 2010. — Том 9, выпуск 4: Востоковедение. — С. 102-107.
3. Дубровская М. Ю. Музыка в традиционном театре Японии (на материале Но и Кабуки). Дис. ... канд. иск.-нин. — Москва, 1985. — 241 с.
4. Ермакова Л. М. К проблеме догматики средневекового синтоизма // Синто — путь японских богов: В 2 т. Т. I. Очерки по истории синто. - СПб.: Гиперион, 2002. - С. 188-202.
5. Жуковская С. В. Синтоистский ритуал в музыкальной культуре современной Японии // Материалы юбилейной научно-практической конференции ИИГСО НГПУ «Языки культуры
в современном мире». — Новосибирск, 2012. (в печати).
6. Накорчевский А. А. Школы и интерпретаторы // Боги, святилища, обряды Японии. Энциклопедия синто. Труды Института восточных культур и античности. Вып. XXVI. Orientalia et Classica. - M., 2010. - С. 209-279.
7. Ямаори Тэцуо. Блуждания богов в пространстве японской культуры. Предисловие, перевод с японского и примечания JI. М. Ермаковой // Вопросы философии, — 1999, № 2. Сетевая версия 12 мая 2005. trubnikovann, narod. ru/Yamaori. htm.
8. Terence Lankashire. A Discussion of Nagasawa Sohei's Hayachine take kagura: Mai no shocho to shakaiteki jissen. Osaka Ohtani University Asian Ethnology Volume 69, Number 1. — 2010. - P. 159-169.
Получено 12 апреля 2012 г.
