К. Ф. Рылеев в журнале «Невский зритель» Текст научной статьи по специальности «История и археология»

А.Г. Готовцева, О.И. Киянская

К.Ф. РЫЛЕЕВ В ЖУРНАЛЕ «НЕВСКИЙ ЗРИТЕЛЬ»

Публикации. Воспоминания

В статье анализируется журнал «Невский зритель» в связи с участием в этом журнале К.Ф. Рылеева. Особое внимание уделяется опубликованной в журнале сатире Рылеева «К временщику», анализируется политический контекст ее появления.

Ключевые слова: К.Ф. Рылеев, история журналистики, декабристы, декабристская литература.

В начале декабря 1820 г., с опозданием на месяц, вышел октябрьский номер либерального петербургского журнала «Невский зритель». В журнале, за подписью «Рылеев» и под названием «К временщику. Подражание Персиевой сатире "К Рубеллию"», были помещены следующие стихи:

Надменный временщик, и подлый и коварный, Монарха хитрый льстец и друг неблагодарный, Неистовый тиран родной страны своей, Взнесенный в важный сан пронырствами злодей! Ты на меня взирать с презрением дерзаешь И в грозном взоре мне свой ярый гнев являешь! Твоим вниманием не дорожу, подлец; Из уст твоих хула - достойных хвал венец! Смеюсь мне сделанным тобой уничиженьем! Могу ль унизиться твоим пренебреженьем! Коль сам с презрением я на тебя гляжу

© Готовцева А.Г., Киянская О.И., 2010

1. «Твоим вниманием не дорожу, подлец!»

И горд, что чувств твоих в себе не нахожу?

Что сей кимвальный звук твоей мгновенной славы?

Что власть ужасная и сан твой величавый?

Ах! лучше скрыть себя в безвестности простой,

Чем с низкими страстьми и подлою душой

Себя, для строгого своих сограждан взора,

На суд их выставлять, как будто для позора!

Когда во мне, когда нет доблестей прямых,

Что пользы в сане мне и в почестях моих?

Не сан, не род - одни достоинства почтенны;

Сеян! и самые цари без них - презренны;

И в Цицероне мной не консул - сам он чтим

За то, что им спасен от Катилины Рим...

О муж, достойный муж! почто не можешь, снова

Родившись, сограждан спасти от рока злого?

Тиран, вострепещи! родиться может он,

Иль Кассий, или Брут, иль враг царей Катон!

О, как на лире я потщусь того прославить,

Отечество мое кто от тебя избавит!

Под лицемерием ты мыслишь, может быть,

От взора общего причины зла укрыть...

Не зная о своем ужасном положенье,

Ты заблуждаешься в несчастном ослепленье,

Как ни притворствуешь и как ты ни хитришь,

Но свойства злобные души не утаишь.

Твои дела тебя изобличат народу;

Познает он - что ты стеснил его свободу,

Налогом тягостным довел до нищеты,

Селения лишил их прежней красоты...

Тогда вострепещи, о временщик надменный!

Народ тиранствами ужасен разъяренный!

Но если злобный рок, злодея полюбя,

От справедливой мзды и сохранит тебя,

Все трепещи, тиран! За зло и вероломство

Тебе свой приговор произнесет потомство!1

Автор этого стихотворения, К.Ф. Рылеев, - хрестоматийно известный поэт-декабрист. Ему посвящено множество статей и несколько специальных монографий2. Яркий, неординарный, наделенный многочисленными талантами человек, Рылеев и делами, и стихами сильно повлиял на литературный процесс 20-х гг. XIX в. Кажется, никто из серьезных исследователей не берется оспаривать этот факт.

Нельзя сказать, что сатира Рылеева «К временщику» была обойдена вниманием исследователей, однако спектр исследовательских мнений о ней небогат. Первый биограф поэта-декабриста Н.А. Котляревский писал, что «с литературной стороны сатиру нельзя признать удачной: прозаические архаизмы, условныя метафоры, деревянный стих относят ее из XIX века в век XVIII-й. Но она зла, непомерно зла... Так воинственно был настроен Рылеев в эти еще вполне мирные годы своей жизни»3. А не склонный преувеличивать роль Рылеева в литературе В.И. Маслов называл, тем не менее, эту сатиру гражданским актом, «отражением ... общественного возмущения и недовольства» деятельностью правительства4.

В.И. Семевский был убежден, что главное в этом произведении -«гражданские мотивы», М.В. Нечкина утверждала, что сатира «антиправительственная по существу» и вполне соотносимая с идеями Союза благоденствия5. В целом можно сказать, что изучение ры-леевского текста ни на шаг не продвинулось от мемуарного высказывания друга Рылеева, декабриста Н.А. Бестужева: «Это был первый удар, нанесенный Рылеевым самовластью»6. Высказывание это весьма эмоционально, но, к сожалению, мало информативно. Неясно, каким образом столь «антиправительственное» произведение могло появиться в легальной печати, почему «гражданские» и «воинственные» интенции Рылеева не были вовремя пресечены цензурой и правительством.

В вопросе о том, кого «имел в виду» Рылеев, создавая свою сатиру, современники и исследователи единодушны - сатира «метила» в графа А.А. Аракчеева, знаменитого временщика Александровской эпохи.

Во-первых, в тексте сатиры есть прямые намеки на Аракчеева. В частности, в строке «селения лишил их прежней красоты» вполне можно прочесть негодование автора по поводу руководимых Аракчеевым военных поселений. А в словах о том, что временщик «налогом тягостным» довел народ «до нищеты», видится явная аллюзия на работу Особого комитета, созданного императором летом 1820 г. под руководством Аракчеева. Задачей этого комитета было «изыскать новые источники доходов для казны», изыскания же предстояло производить путем увеличения «гербового и крепостного сборов». История с образованием этого комитета была достаточно громкой, ее активно обсуждали в свете. В связи с ней был вынужден покинуть свой пост в министерстве финансов известный либерал, ученый-экономист и декабрист Н.И. Тургенев7. Согласно донесениям полицейских агентов, в конце 1820 г. налоговой политикой правительства были недовольны весьма широкие слои населения. «Громкий ропот» доносился «с Биржи и Гостиного двора»:

«Все, кто занимается торговлей, исключая некоторых барышников, находящихся под покровительством, негодуют на таможенные законы и, еще более, на способ проведения их», - сообщали агенты8.

Во-вторых, есть свидетельство самого Рылеева, который рассказал в 1824 г. своему петербургскому знакомому, профессору Вилен-ского университета И.Н. Лобойко, что, поскольку Аракчеев принял сатиру «на свой счет», за ними следят «полицейские агенты»9.

В-третьих, об антиаракчеевской направленности стихотворения существует множество эпистолярных и мемуарных свидетельств. В доносе на Рылеева, поданном министру внутренних дел В.П. Кочубею сразу же после публикации сатиры, указывалось: «Цензурою пропущено и напечатано в "Невском зрителе". Кажется, лично на гр. А.А. Аракчеева»10. Весьма авторитетно мемуарное свидетельство Г.П. Кругликова, издателя «Невского зрителя», о том, что в «Персие-вой сатире» «осуждался граф Аракчеев»11. Хорошо знавший Рылеева журналист Н.И. Греч признавал в мемуарах: «...поэтического дарования он (Рылеев. - А. Г., О. К.) не имел и писал стихи не гладкие, но замечательные своею силой и дерзостью»; в сатире же, опубликованной в «Невском зрителе», «он говорил очень явно об Аракчееве»12.

Служивший в 1820 г. в гвардии будущий декабрист Н.И. Лорер, не знавший или не помнивший авторства Рылеева, приписал сатиру Гречу и вспоминал впоследствии: «Я помню время, когда Н.И. Греч перевел с латинского Временщика времен Рима. Мы с жадностию читали эти стихи и узнавали нашего русского временщика. Дошли они и до Аракчеева, и он себя узнал»13. Еще один декабрист, Д.И. Зава-лишин, в старости рассказывал, что «молодые люди» 20-х гг. XIX в. «выражали свое негодование относительно Аракчеева косвенными намеками, например, переводом оды о Сеяне»14. В.И. Штенгейль отметил, что сатира Рылеева «намекала на графа Аракчеева, а потому выходка оказалась очень смелою»15. А Н.А. Бестужев, также назвав Аракчеева адресатом сатиры, сообщил в мемуарах, что «Рылеев громко и всенародно вызвал временщика на суд истины»16. Обобщая все эти отзывы, следует признать: не существует ни одного источника, который бы свидетельствовал против того, что адресатом сатиры был именно граф Аракчеев.

2. «Неслыханная дерзость»

Однако впрямую имя Аракчеева в сатире не названо. И вполне возможно, что публикация в «Невском зрителе» так бы и прошла незамеченной, если бы не время, в которое она появилась. Конец 1820 г. в России был ознаменован так называемой «семеновской ис-

торией»: вечером 16 октября солдаты первой гренадерской, «государевой» роты лейб-гвардии Семеновского полка, недовольные жестоким полковым командиром полковником Ф.Е. Шварцем, самовольно собрались вместе и потребовали его смены. Примеру «государевой» последовали и другие роты. Начальство гвардейского корпуса пыталось уговорить солдат отказаться от их требований, но тщетно. 18 октября весь полк оказался под арестом.

Неделю спустя в казармах лейб-гвардии Преображенского полка нашли анонимные прокламации, призывавшие преображенцев восстать, взять «под крепкую стражу» царя и дворян - и «между собою выбрать по регулу надлежащий комплект начальников из своего брата солдата и поклясться умереть за спасение оных»17. Впрочем, прокламации эти были вовремя обнаружены властями.

Волнения в полку вызвали в обществе всевозможные толки и слухи (вплоть до «явления в Киеве святых в образе Семеновской гвардии солдат с ружьями, которые-де в руках держат письмо государю, держат крепко и никому-де, кроме него, не отдают»18), а в государственных структурах смятение и ужас. Дежурный генерал главного штаба А.А. Закревский в январе 1821 г. писал своему патрону, П.М. Волконскому: «Множество есть таких неблагонамеренных и вредных людей, которые стараются увеличивать дурные вести. В нынешнее время расположены к сему в высшей степени все умы и все сословия, и потому судите сами, чего ожидать можно при малейшем со стороны правительства послаблении»19.

Адъютант генерал-губернатора Петербурга графа М.А. Милора-довича Ф.Н. Глинка вспоминал пять лет спустя: «Мы тогда жили точно на бивуаках: все меры для охранности города были взяты. Через каждые 1/2 часа (сквозь всю ночь) являлись квартальные, чрез каждый час частные пристава привозили донесения изустные и письменные. Раза два в ночь приезжал Горголи (петербургский полицмейстер. - А. Г., О. К.), отправляли курьеров; беспрестанно рассылали жандармов, и тревога была страшная»20. Подобные настроения объяснялись, прежде всего, отсутствием царя в столице и неясностью его реакции на произошедшие события.

Подчиненная министру внутренних дел В.П. Кочубею тайная полиция начала слежку за всеми: купцами, мещанами, крестьянами «на заработках», строителями Исаакиевского собора, солдатами, офицерами, литераторами, даже за испанским послом21. Почтамты - Петербургский и Московский - вели тотальную перлюстрацию писем; большинство писем той поры дошло до нас именно благодаря перлюстрации22. Естественно, не свободна от этих настроений была и столичная цензура: несколько месяцев после «истории» она была как никогда свирепой23.

Главным журнальным цензором в 1820 г. был И.О. Тимковский, «статский советник и кавалер» - именно он подписал в печать книжку «Невского зрителя» с сатирой «К временщику». О Тимков-ском А.С. Пушкин писал, что в годы его «царствования»

.все твердили вслух,

Что в свете не найдешь ослов подобных двух24.

Согласно Уставу о цензуре, цензор лично отвечал за каждую подписанную в печать книгу, и рисковать свободой ради становления «великой русской литературы» Тимковский явно не собирался. Кроме того, он работал под жестким контролем власти. Как раз в описываемое время, осенью 1820 г., министр духовных дел и народного просвещения князь А.Н. Голицын приказывал «сделать замечание г. цензору статскому советнику Тимковскому» за пропуск в печать «неприличных и противных Уставу о цензуре» слов и выражений, обнаруженных в одном из столичных журналов25. На фоне всего этого пропуск в печать сатиры на Аракчеева выглядит более чем странно.

По-видимому, у Рылеева были все основания для бравады, когда 23 ноября он сообщал своему приятелю М.Г. Бедраге: «Моя сатира к временщику уже печатается в 10 книге "Невского Зрителя". Многие удивляются, как пропустили ее»26. Заметим, что удивление «многих» в данном случае было вполне оправдано.

Поведение Тимковского было странным, но не менее странным оказался и выбор места для публикации сатиры. Журнал «Невский Зритель» выходил всего полтора года, с января 1820 г. по июнь 1821 г., и резко отличался от многих других периодических изданий той эпохи. В главных журналах, таких как «Сын Отечества», «Вестник Европы», «Благонамеренный» и другие была эстетическая, а иногда и политическая платформа, было свое место в литературной полемике, был свой, устоявшийся круг авторов и читателей.

Единую платформу в «Невском зрителе» найти сложно - журнал был крайне неровным. В истории журналистики он известен прежде всего тем, что в нем публиковался молодой Пушкин, а также его друзья-поэты А.А. Дельвиг, В.К. Кюхельбекер и Е.А. Баратынский. Однако произведениями «союза поэтов», Пушкина и его друзей, заполнены лишь первые четыре номера «Невского зрителя». С мая по сентябрь того же года ничего более или менее значимого для истории литературы в журнале не появлялось.

Затем несколько номеров журнала, с октября 1820 г. по март 1821 г., наполняются стихами Рылеева; появляются также произве-

дения близкого к нему литератора О.М. Сомова. Рылеев планирует стать соиздателем «Невского зрителя», однако по невыясненным обстоятельствам этот план не осуществился. В апреле Рылеев и Сомов уходят из журнала, и последние книжки его опять наводняют произведения второстепенных литераторов27. Постоянным автором «Невского зрителя» был только знаменитый графоман граф Д.И. Хвостов.

Причины, обусловившие столь разное наполнение книжек журнала, нам неизвестны. В истории журналистики и литературы практически не оставили следов официальный издатель «Невского зрителя» 28-летний сотрудник департамента горных и соляных дел, «магистр этико-политических наук» И.М. Сниткин28 и его главный помощник, служащий столичного почтамта Г.П. Кругликов. Одно можно сказать твердо: до осени 1820 г. на «Невский зритель» власти смотрели с большим недоверием.

В июльском номере журнала Сниткин опубликовал первую часть собственной статьи под названием «Должен ли быть позволяем привоз всех иностранных товаров, или только некоторых, и каких более?» Горячий поклонник Адама Смита и его экономической теории, Сниткин был сторонником «разрешительной» системы и утверждал, что «не должно слишком опасаться, чтобы какое-либо общество с дозволением привоза иностранных товаров пришло в бедность. С тем вместе будет более денежных оборотов, более вещей в торговле и, следственно, богатство общества может возра-стать»29.

Публикация эта была по тем временам крамольной. Она нарушала многочисленные циркуляры министра Голицына о том, что статьи, в которых обсуждаются действия правительства, «могут быть токмо печатаемы, когда правительство, по усмотрению своему, само находит то нужным и дает свое приказание, без которого ни под каким видом не должно быть печатаемо ничего ни в защи-щение, ни в опровержение распоряжений правительства».

Статья Сниткина вызвала гнев Голицына. В августе 1820 г. последовал еще один циркуляр министра на имя Уварова: «В книжке журнала "Невский Зритель", часть первая, март, помещена опять целая статья, под названием "О влиянии правительства на промышленность", в коей делаются замечания правительству в постановлениях и распоряжениях его, и даются оному наставления, весьма неприличные ни в каком отношении. Таковое смелое присвоение частными людьми себе права критиковать и наставлять правительство ни в каком случае не может быть позволено.

Посему покорнейше прошу вас, милостивый государь мой, предписать единожды навсегда цензуре ни под каким видом не про-

пускать никогда подобных сочинений и переводов, под ответствен-ностию в противном случае Цензурного комитета или того цензора, который сие нарушил»30.

Казалось бы, после столь гневного окрика дни «Невского зрителя» должны были быть сочтены. Видимо, последствием недовольства министра стал распространившийся среди столичных литераторов слух, что «Невский зритель» скоро прекратит свое существование. «"Невский Зритель" издыхает и... к новому году закроет глаза», - писал А.Е. Измайлов П.Л. Яковлеву тогда же, в августе 1820 г.31.

Но мрачные прогнозы в отношении журнала не оправдались. Следующий, августовский, номер «Невского зрителя» получил цензурное разрешение только 2 октября 1820 г. Однако открывался номер продолжением статьи Сниткина32. И если первая часть статьи уместилась на 18 журнальных страницах, то продолжение ее заняло целых 30 страниц.

Следующий, сентябрьский, номер (вышедший несколькими днями позже «семеновской истории») содержал и вовсе неожиданные для читателей заявления. Под рубрикой «Разные известия» были опубликованы две небольшие анонимные заметки без названия: «Монитер говорит: "Умный человек есть столп, на котором всякое Правительство охотно прибивает свои объявления"»; «Одна французская газета, которая издавалась под руководством министерской партии, сказала про оппозиционный журнал: "Вы худо чините свои перья". - "Конечно, вы не имеете этого недостатка, -отвечали издатели журнала, - потому что перья свои получаете уже совсем очиненными"». В том же номере было опубликовано и «Уведомление» об издании «Невского зрителя» на 1821 г., в котором сообщалось, что в будущем году журнал продолжит обсуждение «важных переворотов, которыми решалась судьба царств», а также «современной политики, т. е. обозрения настоящего положения Ев-ропы»33.

Таким образом, негодование министра сошло на нет, а журнал во всеуслышание заявил о своем уме, оппозиционности и неизменности курса на обсуждение политических событий. Между тем за нарушение предписаний Голицына журналы подлежали безусловному закрытию34.

В истории публикации сатиры «К временщику» странным выглядит и поведение ее автора - К.Ф. Рылеева. В конце 1820 г. он еще не был знаменитым поэтом. Первые робкие шаги в литературе делал 25-летний отставной подпоручик, не выслуживший на военной службе ни денег, ни чинов и незадолго до описываемых событий вышедший в отставку. В столице Рылеев вынужден был сни-

мать дешевую квартиру и просил «маменьку» прислать ему «на первый случай посуды какой-нибудь, хлеба и что вы сами придумаете нужное для дома, дабы не за все платить деньги»35. На руках у Рылеева, кроме жены, был грудной ребенок - дочь Анастасия.

В вопросе о том, каким образом Рылееву удалось войти в литературные круги Петербурга, много неясного. Первые произведения начинающего поэта были опубликованы в журнале А.Е. Измайлова «Благонамеренный».

Про Измайлова было известно, что он в своем журнале печатает «и своих родственников, и своих приятелей, и родственников своих приятелей»; журнал являлся, по сути, «домашним предпри-ятием»36. «Благонамеренный (изд. г. Измайлов, в С. Петербурге) забавен для своего круга», - такими словами характеризовал впоследствии этот журнал А.А. Бестужев37. Каким-то образом Рылееву удалось попасть в «домашний круг» Измайлова; по крайней мере, именно в «Благонамеренном» впервые увидели свет две эпиграммы Рылеева. Эпиграммы эти, весьма, впрочем, посредственные, появились в мартовской книжке (№ 5) журнала за 1820 г. и были подписаны криптонимом К. Р-въ38. В следующем номере «Благонамеренного» появляется подписанное тем же криптони-мом еще одно стихотворение - любовного содержания, под названием «Романс»:

Как счастлив я, когда вдруг осторожно, Украдкой ото всех целуешь ты меня. Ах, смертному едва ль так счастливым быть можно, Как счастлив я!39

Криптоним был раскрыт в 13-й, июльской, книжке «Благонамеренного»; в этом номере за полной подписью Рылеева была напечатана элегия «К Делии (Подражание Тибуллу)». В том же номере была опубликована и еще одна его эпиграмма, опять-таки за подписью К. Р-въ40. Июльским номером 1820 г. участие Рылеева в «Благонамеренном» завершается, и до ноября его произведения в печати не появлялись. К моменту написания сатиры «К временщику» он был, таким образом, автором пяти опубликованных произведений: трех эпиграмм и двух любовных стихотворений. Что заставило его уйти из «Благонамеренного» в «Невский зритель», неизвестно.

Сам Рылеев квалифицировал свою сатиру «К временщику» как «неслыханную дерзость»41. А.И. Тургенев, брат Н.И. Тургенева, крупный чиновник Александровской эпохи, писал в феврале 1821 г. князю П.А. Вяземскому: «Читал ли дурной перевод Рубеллия в

"Невском Зрителе"? Публика, особливо бабья, начала приписывать переводчику такое намерение, которое было согласно с ее мнением»42. «Нельзя представить изумления, ужаса, даже можно сказать оцепенения, каким поражены были жители столицы при сих неслыханных звуках правды и укоризны, при сей борьбе младенца с великаном. Все думали, что кары грянут, истребят и дерзновенного поэта, и тех, которые внимали ему», - вспоминал Н.А. Бестужев43. Произведение это произвело в петербургском обществе эффект разорвавшейся бомбы.

И, конечно, современники не могли не удивиться не только дерзости, с которой никому не ведомый отставной подпоручик бросал вызов Аракчееву. Удивительнее всего был тот факт, что за публикацию сатиры «ничего не было» не только Рылееву, но и Тимков-скому со Сниткиным и Кругликовым.

О том, почему «кары» со стороны Аракчеева так и не «грянули», существует рассказ самого Рылеева (в передаче И.Н. Лобой-ко): «Аракчеев ... отнесся к министру народного просвещения князю Голицыну, требуя предать цензора, пропустившего эту сатиру, суду. Но Александр Иванович Тургенев, тайно радуясь этому поражению и желая защитить цензора, придумал от имени министра дать Аракчееву такой ответ: "Так как, ваше сиятельство, по случаю пропуска цензурою Проперция (по-видимому, Лобойко в данном случае подвела память, Рылеев в своей сатире ссылался не на Про-перция, а на Персия. - А.Г., О.К.) сатиры, переведенной стихами, требуете, чтобы я отдал под суд цензора и цензурный комитет за оскорбительные для вас выражения, то, прежде чем я назначу следствие, мне необходимо нужно знать, какие именно выражения принимаете вы на свой счет?" Тургенев очень верно рассчитал, что граф Аракчеев после этого замолчать должен, ибо если бы он поставил министру на вид эти выражения, они не только бы раздались в столице, но и во всей России, ненавидевшей графа Аракчеева»44.

В рассказе этом много неточностей: либо Лобойко со временем забыл подробности, либо Рылеев сознательно мистифицировал своего приятеля.

Вызывает сильное сомнение участие в этой истории А.И. Тургенева. Департамент, который в Министерстве духовных дел и народного просвещения возглавлял Тургенев, занимался духовными делами иностранных вероисповеданий. И, как справедливо отмечает В.М. Бокова, «ни к какой цензуре» он «отношения по службе не имел и отписок по ее ведомству составлять не мог»45. Естественно, влияния Аракчеева вполне хватило бы, чтобы потребовать назначения суда над цензором. Но в этом случае Голицын должен был бы дать поручение «назначить следствие» не Тургеневу, а С.С. Ува-

рову, тогда попечителю Санкт-Петербургского учебного округа, в ведении которого находилась цензура.

Об этой истории есть и другой рассказ, гораздо более лаконичный, но и более правдоподобный: «Не сдобровать бы издателям "Невского Зрителя" и не избавиться бы им мщения графа (Аракчеева. - А. Г., О. К.), если бы за них не заступился князь Голицын, который был тогда министром народного просвещения»46. Этот рассказ тем более ценен, что принадлежит он непосредственному участнику событий, издателю «Невского зрителя» Г.П. Кругликову.

Обобщая оба эти свидетельства, можно констатировать: спасение действительно пришло из Министерства духовных дел и народного просвещения. Но исходило оно вовсе не от Тургенева, а непосредственно от министра. Ответ на вопрос о том, зачем Голицыну было покрывать Тимковского, Рылеева и издателей журнала может быть только один: все они в истории с сатирой действовали не сами по себе. Они исполняли политический заказ, исходивший непосредственно от Голицына. Нетрудно предположить, что журнал «Невский зритель» мог позволить себе публикацию такой сатиры именно потому, что его оппозиционность была санкционирована высшей властью в лице министра. Возможно, что просьбу министра передал Рылееву Г.П. Кругли-ков, соиздатель «Невского зрителя» и одновременно сотрудник подчинявшегося Голицыну столичного почтамта.

3. «Змей Горыныч» и «диктатура сердца»

«1815-1825 годы вошли в российскую историю как время сплошной аракчеевщины», - утверждает историк Н.А. Троицкий, и такое утверждение является общим местом в исследованиях, посвященных Александровскому царствованию47. Но утверждение это несправедливо: к началу 1820 г. можно говорить не об одном, а по меньшей мере о трех российских временщиках, наделенных со стороны Александра I «особливым доверием». Кроме Аракчеева это были тот же князь Голицын, а также князь П.М. Волконский. Сравнивая трех временщиков, Ф.Ф. Вигель отмечал, что «в беспредельной преданности царю у Аракчеева более всего был расчет, у Волконского - привычка; только разве у одного Александра Николаевича Голицына - чувство»48.

В начале 1820-х гг. у российских временщиков были четко разграниченные обязанности. В зоне ответственности Волконского, начальника Главного штаба, была армия и все дела, с нею связанные. Аракчеев отвечал за назначение министров и генерал-губернаторов, поскольку заведовал канцелярией Комитета министров, выс-

шего административного органа в России. Он же был главным начальником военных поселений - любимого детища Александра I. На Голицыне лежала ответственность за, так сказать, гуманитарную сферу: в его ведении находилось Библейское общество и Министерство духовных дел и народного просвещения. И невозможно дать однозначный ответ на вопросы о том, кто - Волконский, Аракчеев или Голицын - был при дворе более влиятельным и кто больше принес России добра или зла.

О Волконском вспоминали как о «благоразумном и опытном» военачальнике49, не наделенном, впрочем, особой государственной мудростью. Всецело погруженный в служебные дела, молчаливый и замкнутый, Волконский «никого не хотел знать: ни друзей, ни родных; не только наград, прощения, помилования в случае вины никому из них не хотел он выпрашивать». «На одном Волконском истощалось иногда все дурное расположение духа государя, к нему чрезвычайно милостивого: он все переносил со смирением и, вероятно, полагал, что, в свою очередь, имеет он право показывать себя грубым, брюзгливым с подчиненными, даже с теми, к которым особенно благоволил»50.

Начальник Главного штаба очень много сделал для развития армии, для правильной организации ее квартирмейстерской части. Он развивал военное образование, основал Московское училище колонновожатых, приохотил многих офицеров к изучению военных наук и математики. Но в то же время в годы его управления в армии процветали коррупция и кумовство, шагистика и фрунтома-ния. Зачастую они заменяли необходимое уважение подчиненных к начальникам и элементарную дисциплину.

Аракчеев тоже много сделал для армии, особенно для артиллерийской ее части. Он основывал учебные заведения для артиллеристов, писал книги по артиллерии, был инициатором создания Артиллерийского ученого комитета и издания специального «Артиллерийского журнала». В руководимых им военных поселениях открывались школы и госпитали, был организован даже Крестьянский заемный банк. Перу Аракчеева принадлежит один из проектов освобождения крестьян от крепостной зависимости. Но военными поселениями он управлял жестко, подчас жестоко. В поселениях жилось плохо и крестьянам, и солдатам, над ними издевались офицеры-аракчеевцы. В 1819 г. Аракчеев жестоко подавил бунт военных поселян в Слободско-Украинской губернии. Ни одно серьезное кадровое решение Александр I не принимал, не посоветовавшись с Аракчеевым, министры и генерал-губернаторы искали его покровительства. Гнева временщика чиновники всех рангов боялись, по-видимому, гораздо больше, чем гнева императора.

В мемуарах современников личность Аракчеева окрашена в самые черные краски. По характеру своему он был, по-видимому, тяжелым и неуживчивым человеком. Современники отмечали, прежде всего, его «неумолимую, часто доходившую до жестокости строгость», «бесконечное самолюбие, самонадеянность и уверенность в себе», «злопамятность и мстительность»51.

Но были и те, кто Аракчеева любил и считал благодетелем. Так, к примеру, известный декабрист, подполковник Г.С. Батеньков, служивший под началом Аракчеева, отзывался о нем как о человеке, который «все исполнит, что обещает», «с первого взгляда умеет расставить людей сообразно их способностям: ни на что постороннее не смотрит», «в обращении прост, своеволен, говорит без выбора слов, а иногда и неприлично; с подчиненным совершенно искрен и увлекается всеми страстями»52. Уважал временщика и Карамзин, которого никак нельзя заподозрить в низкой лести и «искательстве»53. А князь Вяземский, в молодости Аракчеева крайне не любивший, впоследствии, в мемуарах, заметит, что начальник военных поселений «не страшился» суда истории, «признавал и уважал достоинство и авторитет истории». «В грубой и тусклой натуре Аракчеева, - писал Вяземский, - которой вполне отрицать нельзя, просвечивались иногда отблески теплого и даже нежного чувства»54.

Столь же неоднозначно оценивали современники и князя Александра Николаевича Голицына.

Голицын остался в мемуарах и историографии личностью, гораздо менее одиозной, чем Аракчеев. О нем вспоминали как о человеке «незлобивом», «благородных, честных правил», «добрейшем из смертных»55. Вяземский вспоминал, что министр «был умный и образованный человек; был вместе с тем мягкосердечен и услужлив, более был склонен иногда легкомысленно и неосторожно одолжать, нежели сухо отказывать в добром участии»56. По-видимому, в частной жизни Голицын был на самом деле гораздо более мягким и гуманным, чем Аракчеев.

Но далеко не все современники любили и уважали Голицына. В частности, ненавидел его Пушкин. Он высмеивал в стихах гомосексуальные наклонности князя, называл Голицына «холопской душой» и «губителем просвещения»; время его министерского правления считал «мрачной годиной».

И вот, за все грехи, в чьи пакостные руки

Вы были вверены, печальные науки!

Цензура! вот кому подвластна ты была! -

возмущался поэт во «Втором послании к цензору»57.

Образованная в 1812 г. под председательством Голицына общественная организация - Библейское общество, ставила перед собою благую цель - перевод Библии на языки народов, населяющих Россию, в том числе и на русский язык. Усилению позиций Библейского общества во многом способствовала и организация в 1817 г. Министерства духовных дел и народного просвещения. Это «сугубое» министерство подмяло под себя не только собственно ведомство просвещения, но и иностранные вероисповедания, и православный Синод, и периодические издания (за исключением нескольких ведомственных газет и журналов), и Академию уаук, и вольные общества, и цензуру (через посредство цензуры - и литературу), и даже управление почтами. На посту министра князь, как мог, развивал просвещение, учреждал школы и университеты; в частности, при нем был основан Санкт-Петербургский университет. С его санкции открывались новые периодические издания, выходили книги. В случае крупных ссор между литераторами он выступал в качестве своеобразного «третейского судьи»58. «Новое министерство было, в значительной степени, личным ведомством князя Голицына. Это был личный режим больше, чем ведомство», - утверждал Георгий Флоровский59.

Министр искренне любил многих из своих неспокойных подчиненных, в частности Александра Тургенева - одного из ближайших своих сподвижников. Про Тургенева современники знали, что он по поручению Голицына и от его имени писал даже партикулярные письма60. Министр поддерживал при дворе поэта В.А. Жуковского61, помогал выкупу из крепостной неволи талантливого юноши А.В. Никитенко, живо интересовался судьбой служившего рядовым в Финляндии Е.А. Баратынского.

Но отнюдь не все дела Голицына способствовали развитию отечественного просвещения. К 1820-м гг. его Библейское общество фактически превратилось в официальную организацию, куда вошло большинство должностных лиц Российской империи. Под прикрытием проповеди слова Божьего в среде членов общества процветали мистицизм, обскурантизм и безудержное ханжество. Делом рук всесильного министра и его приспешников были гонения на профессора А.П. Куницына, разгром Казанского и Петербургского университетов. При нем в ранг государственных деятелей выдвинулись Д.П. Рунич и М.Л. Магницкий. Именно Голицыну российская цензура обязана появлением цензоров Тимковского и Бирукова, вымарывавших из пушкинских стихов вполне невинные строки. «Человек доверчивого и впечатлительного сердца, Голицын умел и хотел быть диктатором. Он и был действительно диктатором немало лет. И эта своего рода "диктатура сердца" была

очень навязчивой и нетерпимой, - фанатизм сердца бывает в особенности пристрастен и легко сочетается с презрительной жалостью», - утверждал Флоровский62.

Естественно, временщики враждовали между собою, добиваясь исключительно влияния на императора. Волконский, например, удивлялся в частных письмах «непонятному ослеплению» государя относительно Аракчеева и вообще «являлся противовесом влиянию Аракчеева, которого презирал и называл "змеем"»63. Естественно, в среде близких к Волконскому армейских генералов (И.В. Сабанеев, П.Д. Киселев, М.С. Воронцов, А.А. Закревский) об Аракчееве отзывались не многим лучше. Генералы называли его «проклятым змеем», «уродом», «чудовищем», «чумой», «выродком ехидны», «извергом», «государственным злодеем», «вреднейшим человеком в России» и пр.64 Вполне естественно предположить, что из этого тесного генеральского кружка ненависть проникла и в придворную, и, главное, в офицерскую среду. Многие российские офицеры вдруг увидели в Аракчееве «змея» и «чуму».

Неприязненные отзывы о «Грузинском» (от названия имения Аракчеева Грузино) можно обнаружить, например, в переписке Тургенева65. Мнение Тургенева, в свою очередь, не могло обойти стороной и его многочисленных друзей - петербургских литераторов. Для того же Вяземского в 1820-е гг. Аракчеев - не просто негодяй, но почти мифический злодей, не просто Змей, но эпический «змей Горыныч»66.

Аракчеев, в отличие от своих оппонентов и их сторонников, был немногословен. Но в 1823 г. ему удалось добиться смещения Волконского с поста начальника Главного штаба, а в 1824 г. - удаления от министерской должности Голицына. На место Волконского был назначен лично преданный Аракчееву И.И. Дибич, а на место Голицына - А.С. Шишков, участвовавший вместе с графом в свержении министра. Именно с этого времени, с середины 1824 г., в стране установился режим, который можно назвать аракчеевщиной. Уставший царь практически перестал заниматься государственными делами и переложил их на плечи ставшего поистине всесильным Аракчеева.

Но во время «семеновской истории» расклад сил был другим, не таким, как в 1824 г. Волконского в столице не было, он сопровождал государя в Лайбах, на конгресс Священного союза. Аракчеев не был активен: он переживал приступ тяжелой депрессии, «меланхолии и скуки» - последствие как «общего расслабления», так и «расстроенного желудка и тронутых нервов». Приступ этот настиг его в конце 1820 г. и закончился лишь год спустя67. В это время Аракчеев почти не выезжал из своего Грузино.

Активным в столице оставался только один из временщиков -князь Голицын. Недаром прекрасно знавший эпоху, собиравший о ней устные рассказы и документы Л.Н. Толстой устами декабриста Пьера Безухова скажет в эпилоге «Войны и мира»: «Библейское общество - это теперь все правительство»68. Сюжет, описанный в эпилоге романа, относится к декабрю 1820 г., ко времени после «семеновской истории». «Семеновская история» породила смятение в русском обществе. Судя по документам, современники и, прежде всего, люди, обличенные властью, искали ответ на вопрос «кто виноват»? Естественно, власти осуждали солдат, ослушавшихся командира. Но большинство тех, от кого зависело принятие решений, искали виновников бунта вне солдатской среды.

Командир Гвардейского корпуса И.В. Васильчиков был уверен: причина «истории» в том, что у полковника Шварца «не хватало ума для удачи в таком полку, где уже одно его назначение восстановило всех против него»69. Начальник штаба военных поселений П.А. Клейнмихель считал виновниками офицеров-семеновцев: «Я. в душе своей уверен, что заговор сей происходит не от солдат; к сему делу есть наставники, и хотя пишут, что офицеры в оном не участвуют, но верить сему мудрено»70. А дежурный генерал Главного штаба А.А. Закревский делил вину между Шварцем и офицерами поровну: «Сему не иная есть причина, как совершенное остервенение противу полковника Шварца», но и офицеры «не показали должной твердости и решимости начальника»71.

Самым весомым в данном случае оказалось мнение императора - а было оно весьма своеобразным. «Я сомневаюсь, - писал царь Васильчикову 10 ноября 1820 г., - чтобы одни были виновнее других, и уверен, что найду настоящих виновных в таких людях, как Греч и Каразин»72. Сюжет, характеризующий личность В.Н. Кара-зина и степень его участия в «истории», требует дополнительного серьезного исследования. Скажем только, что Каразин, известный прожектер и доносчик Александровской эпохи, был личным врагом Голицына, писал на него доносы В.П. Кочубею - и, соответственно, защищать его министр духовных дел и народного просвещения не собирался.

В итоге Каразин был арестован, несправедливо обвинен в составлении антиправительственных прокламаций, просидел полгода без суда и следствия в Шлиссельбурге, а затем был сослан в собственное имение под надзор полиции.

Иное дело - знаменитый журналист и педагог Н.И. Греч. К концу 1820 г. Греч был не только издателем журнала «Сын Отечества», но и не менее известным филологом-лингвистом. Его перу принадлежат учебники по русской грамматике, он много преподавал в

частных пансионах. Имя Греча неразрывно связано с введением в России ланкастерской системы взаимного обучения. Метод этот, изобретенный англичанами А. Беллем и И. Ланкастером, состоял в том, что наиболее способные ученики учили под руководством учителя своих менее способных товарищей. Он имел, конечно, большие недостатки, но был весьма актуален для России, так как позволял научить грамоте сразу большое количество неграмотных крестьян и солдат.

Греч был одним из пропагандистов этой системы в России. В 1818 г. ему было поручено организовать школу для обучения нижних чинов Гвардейского корпуса, школа была открыта в начале 1819 г. в казармах лейб-гвардии Павловского полка. Солдаты делали быстрые успехи в науках, и в июле того же года школу посетил император. Греч вспоминал: «Государь приехал, в сопровождении Васильчикова, Бенкендорфа, графа Орлова и нескольких других генералов, был очень весел и доволен, любовался пестротой разнокалиберных мундиров, обласкал меня. Произведен был экзамен и кончился к общему удовольствию»73. Вскоре Греч получил повышение: стал официальным директором полковых училищ Гвардейского корпуса, ему же поручили заведовать школами для дочерей гвардейских солдат.

В историографии сложилось мнение, что введение в России ланкастерской системы было связано с деятельностью декабристского Союза благоденствия. В январе 1819 г. под руководством Греча было основано Общество для заведения училищ по методе взаимного обучения74, в состав общества на разных этапах входили деятели тайных декабристских организаций. В.Г. Базанов писал: «Члены Союза благоденствия исключительно серьезно смотрели на учреждение школ взаимного обучения и надеялись превратить Вольное общество в Управу тайного общества по отрасли воспита-ния»75. М.В. Нечкина пошла еще дальше. Она безапелляционно утверждала: «Вольное общество учреждения училищ по методе взаимного обучения... связано в своей деятельности с Союзом благоденствия и не завоевано, а прямо учреждено им»76.

Между тем, еще в конце XIX в. блестящий историк А.Н. Пыпин выявил генетическую связь распространения в России ланкастерской системы обучения с педагогическими идеями и самого Александра I, и, что особенно важно, князя Голицына и его Библейского общества. «В числе приверженцев и распространителей ланкастерской методы у нас члены Библейского общества играли не малую, если не главную роль», - считал Пыпин77. Он, в частности, обратил внимание на рекомендации со стороны британского Библейского общества своим русским собратьям о заведении подобных школ.

В 1816 г. император поручил Голицыну отправить «в Англию для изучения методы Ланкастера» четырех студентов столичного Педагогического института. Голицын распорядился о немедленной отправке студентов, из тех, «кои отличаются похвальным поведением, дарованиями, познаниями в науках и прилежанием своим»78. Курировал этих студентов лично попечитель Санкт-Петербургского учебного округа Уваров.

Сам Голицын был яростным пропагандистом новой системы. Он интересовался успехами студентов, регулярно доносил об этих успехах Комитету министров. В октябре 1817 г. по инициативе князя в Педагогическом институте организуется специальное отделение «для образования учителей приходских и уездных». А в июле 1818 г. Голицын докладывает императору, что отправленные в Англию студенты окончили свое обучение, должны вернуться в Россию и начать преподавание новой системы студентам вновь открытого отделения79.

Именно Голицын санкционировал устав Общества учреждения училищ (кстати, судя по официальным документам, не имевшего статус вольного), он же представлял этот устав и императору, и Комитету министров. Общество это, долженствовавшее обозначать инициативу «снизу», на самом деле считалось структурным подразделением Министерства духовных дел и народного просвещения80. Оно обязано было предоставлять в Петербургский учебный округ донесения о своей деятельности, копии протоколов заседаний и речей, читаемых на заседаниях. Таким же структурным подразделением министерства был и комитет для учреждения училищ народного просвещения, созданный при Главном правлении училищ81. На правительственные деньги издаются многочисленные пособия для обучения, таблицы для изучения Священного Писания составляет один из самых деятельных членов Библейского общества -митрополит Филарет82.

Греч, конечно, прекрасно понимал, что его организация существует под эгидой князя Голицына, и потому просил министра, чтобы все почтовые отправления от имени Общества учреждения училищ посылались по почте бесплатно - такая привилегия была ранее дарована только Библейскому обществу. Разрешения на это не последовало, зато Обществу было разрешено иметь печать83.

Когда разразилась «семеновская история», император решил, что именно Греч «распропагандировал» солдат в школе, внушил им неповиновение начальству - несмотря даже на то, что семеновские солдаты в этой школе не обучались. «Наблюдайте бдительно за Гречем и за всеми бывшими в его школе солдатами. - предписывал Александр I Васильчикову. - Признаюсь, я смотрю на них с боль-

шим недоверием». Император требовал обратить «особенное внимание на счет тех людей, кои обучались в общей школе, бывшей в казармах Павловского полка, как со стороны нравственности и поведения их, так и дисциплины и военного повиновения». «Не сохранили ли [ученики школы] каких сношений с г. Гречем?» - вопрошал он Васильчикова84.

Сейчас уже невозможно установить, кто первым подал императору мысль о виновности в «семеновской истории» Греча и ланкастерских школ. Объективно она была выгодна и Волконскому, потому что снимала обвинения с его ведомства, и Аракчееву, поскольку позволяла ослабить влияние Голицына при дворе. Но императорский гнев обозначал конец педагогической карьеры Греча.

В обществе стали распространяться слухи, что Греча то ли высекли, то ли собираются высечь в полиции. Слухи эти воспроизведены, в частности, в мемуарах Н.И. Лорера - правда, декабрист считал, что вина Греча заключалась в написании сатиры «К временщику» и высечь его собирались по приказу Аракчеева. Лорер писал:

Вообразите себе, как перепугался этот писатель, когда его схватили и мчали на Литейную, где жил страшный человек. Но Греч дорогой утешал еще себя тем, что, может быть, Алексей Андреевич, очарованный его слогом, поручит ему написать что-нибудь о Грузине или о военных поселениях. Но представьте себе его положение, когда, представ пред очи Аракчеева, он услыхал гнусливый вопрос:

- Ты надворный советник Греч?

- Я, ваше сиятельство.

- Знаешь ли ты наши русские законы?

- Знаю, в[аше] с[иятельство].

- У нас один закон для таких вольнодумцев, как ты: кнут, батюшка, кнут!..85

А в середине 1820-х гг. в одной из шуточных песен Рылеев и А.А. Бестужев опишут сказочные «острова, // Где растет трын-трава» и где

...не думает Греч, Что его будут сечь

Больно86.

Слухи о телесном наказании незадачливого педагога были, конечно, вымышленными. Но после императорских инвектив за Гречем была установлена полицейская слежка: за ним следили «в клу-

бах, ресторанах, где он бывал, на улицах, поджидали его на папертях церквей, перед театрами». Правительственные шпионы следовали буквально по пятам «за семьей его, прислугой, служащими его типографии, конторы и редакции журнала «Сын Отечества». Составляли даже списки о «выбывших и прибывших» в дом, в котором жил Греч87.

Интересно отметить, однако, что среди кипы перлюстрированных писем конца 1820 - начала 1821 гг., хранящихся в фонде Рукописного отдела Государственной публичной библиотеки им. М.Е. Салтыкова-Щедрина, писем Греча обнаружить не уда-лось88. Почтовая служба входила в состав Министерства духовных дел и народного просвещения и, соответственно, он лично отвечал за перлюстрацию писем. Голицын не мог допустить ареста Греча: это означало бы торжество его врагов при дворе, признание князем собственной вины в распространении ставшей в одночасье «вредной» ланкастерской системы. Тем более что и сам Греч числился починенным Голицына. «Я был тогда на службе почетным библиотекарем в Императорской публичной библиотеке, состоявшей в ведении Министерства просвещения», -вспоминал он89.

Лично Греч был, по-видимому, безразличен Голицыну. В 1819 г. министр объявил издателю «Сына Отечества» выговор за непочтительный отзыв о лингвистических трудах Академии наук; Гречу было объявлено, что журнал за подобные отзывы может подлежать за-прещению90. Через год после «семеновской истории» Голицын потерял всякий интерес к Гречу как к педагогу, к Обществу учреждения училищ и вообще к ланкастерской системе обучения. С 1822 г. свое отрицательное мнение об Обществе министр стал регулярно «доводить до сведения государя»91. Фактически общество перестало существовать в 1824 г., а в мае 1825 г. и вовсе закрылось. Позднейшие мемуары Греча исполнены обиды на бывшего покро-вителя92.

Но в конце 1820 г. Голицын вынужден был защищать Греча. Очевидно, сатира «К временщику» как раз и была частью «защитительной» кампании, призывавшей отыскивать «причины зла» в другом месте.

Стоит отметить, что, вероятно, Греч понимал, кому он обязан спасением. С 1821 г. произведения Рылеева станут постоянно появляться на страницах «Сына Отечества»; альманах «Полярная звезда», который Рылеев станет редактировать с 1823 г., будет пользоваться неизменной информационной поддержкой журнала Греча. Обоих литераторов свяжет и тесная личная дружба.

4. Петр Ракитин - псевдоним К.Ф. Рылеева

В том же номере «Невского зрителя» за 1820 г., непосредственно вслед за сатирой Рылеева, было опубликовано еще одно большое стихотворение следующего содержания:

Сыны России! чада славы! Которым равных в мире нет! О, род героев величавый!

Красуйся средь своих побед. *

Хор

А ты, премудрый Царь - кем

Россы

Дела великие творят, Вели - полнощные колоссы

Вселенну в прах преобратят. *

Бессмертья славой дух питая, Пойдем во сретенье врагам; Любовь к отечеству святая

К бессмертью путь укажет нам. *

Хор

Вели, премудрый Царь - кем

Россы

Дела великие творят, Вели - полнощные колоссы

Вселенну в прах преобратят. *

По трупам и костям противных Проложим к славе новый путь; Кто смеет стать противу сильных?

Тверда, как медь, Россиян грудь. *

Хор

Вели, премудрый Царь - кем

Россы

Дела великие творят, Вели - полнощные колоссы Вселенну в прах преобратят.

*

Для нас и Альпы не высоки, В ущельях тесных путь широк, Стремнины Рейна не глубоки,

Предел вселенной не далек. *

Хор

Вели, премудрый Царь - кем

Россы

Дела великие творят, Вели - полнощные колоссы

Вселенну в прах преобратят. *

На море, сушу громы кинем, Попрем ногою самый ад; Десною мы Париж низринем,

А шуйцей потрясем Царьград. *

Хор

Вели, премудрый Царь - кем

Россы

Дела великие творят, Вели - полнощные колоссы

Вселенну в прах преобратят. *

Цвети, Российская Держава! Под сению твоих побед; Твоя тогда умолкнет слава,

Когда померкнет солнца свет! *

Хор

Вели, премудрый Царь - кем

Россы

Дела великие творят, Вели - полнощные колоссы Вселенну в прах преобратят.

Стихотворение называлось «Польской», под ним значилось имя автора - Петр Ракитин. К названию имелось примечание: «Написанный еще в начале 1814 года и доставленный издателям от друга автора К.Ф. Р-ва»93. Естественно, под этими инициалами скрывался Рылеев.

В контексте политической борьбы 1820-х гг. «Польской» и сатира «К временщику» выглядят двумя частями одной антиаракчеевской акции. Из текста «Польского» следует, что русские солдаты, «полнощные колоссы», готовы по приказу императора и «низринуть» Париж, и «потрясти» Царьград. Солдатской верности противопоставлена подлость и коварство временщика. В ситуации после семеновской истории это означало: солдаты ни в чем не виноваты, они по-прежнему покорны царю. А лживому временщику не удастся скрыть «причины зла» «от взора общего», его дела все равно «изобличат» его. Смысл двойной акции Рылеева-Ракитина сводился в целом к тому, что все стеснения, претерпеваемые и народом, и солдатами, имеют источником единственно злую волю Аракчеева.

«Польской» уже попадал в поле зрения исследователей, изучавших творчество Рылеева. Первым на это стихотворение обратил внимание П.А. Ефремов, знаменитый пушкинист и библиограф, готовивший вместе с дочерью поэта-декабриста А.К. Пущиной издание «Сочинений и писем К.Ф. Рылеева» (вышло в 1872 г.). Изданию этому предшествовали многочисленные публикации стихотворных текстов Рылеева в журнале «Русская Старина». Републикуя сатиру «К временщику», Ефремов снабдил ее следующим комментарием: «Достаточно замечания, что вслед за сатирою помещен (стр. 29-31), очевидно, в цензурных целях, «Польской», стихотворение слабое, но звонкое...» Ефремов отметил примечание насчет «друга автора К.Ф. Р-ва», процитировал несколько строк «Польского» - и на этом остановил-ся94. Дореволюционные исследователи - вслед за Ефремовым - тоже отмечали существование «Польского». В.И. Маслов просто упоминал о существовании Ракитина и его стихотворения95. Н.А. Котля-ревский комментировал это стихотворение в том смысле, что Рылеев, рекомендовавший его к печати, был «большим патриотом и оставался всегда неравнодушным к славе русского оружия»96. Советские же ученые о «Польском» прочно забыли.

Между тем стихотворения за подписью П. Ракитин, Р-нъ, П. Р-нъ. постоянно появляются на страницах «Невского зрителя» - все время, пока там сотрудничает Рылеев; стихотворения Рылеева и Раки-тина печатаются в журнале вперемешку. Но когда Рылеев уходит из «Зрителя», Ракитин там перестает печататься. Ни в одном журнале 1820-х гг. эта фамилия больше не встречается, поэт Ракитин исчезает из литературы навсегда. Круг друзей и знакомых Рылеева достаточно тщательно изучен - но Ракитина среди них нет. Странное по-

явление и не менее странное исчезновение поэта Ракитина наводит на мысль, что перед нами нераскрытый литературный псевдоним.

При сопоставлении стихотворений Ракитина с опубликованными в тех же номерах «Невского зрителя» стихотворениями Рылеева выясняется любопытная подробность: единое целое составляют не только сатира «К временщику» и «Польской». Несколько других больших стихотворений Рылеева и Ракитина, опубликованные рядом, на соседних страницах, имеют общий смысл.

К другу

Не нам, мой друг, с тобой чуждаться Утех и радостей земных, Красою милых не прельщаться И сердцем дорожить для них. Пусть мудрецы все за химеру Считают блага жизни сей,— Не нам их следовать примеру В цветущей юности своей. Теперь еще в нас свежи силы И сердце бьется для любви; Придут дни старости унылы — Угаснет прежний огнь в крови, К утехам чувства онемеют, Кровь медленней польется в нас, Все нервы наши ослабеют... И все напомнит смерти час! Тогда, тогда уже не время О милых будет вспоминать И сей угрюмой жизни бремя В объятьях нежных облегчать... Итак, доколе не промчалась Быстротекущих дней весна, Доколь еще не показалась На наших кудрях седина, Доколь любовью полны очи Прелестниц юных нас манят И под покровом мрачной ночи Восторг и радости сулят — Мой друг, в свой домик безопасный Когда сну предан Петроград, Спеши с Доридою прекрасной На лоно пламенных отрад.

К. Р[ылее]в (Невский Зритель. 1820. № 11. С. 141-142).

Романс

(Подражание. Quand tu m'aimois je cherissois la vie97).

Меня любила ты - я жизнью наслаждался, Мой жребий был тогда завиден Небесам, Обителью блаженств мне здешний мир казался,

Я в счастии тогда подобен был богам

*

Меня забыла ты - и я в ужасной доле Отныне осужден в печалях жизнь влачить, Покорствовать судеб неумолимых воле

И с скорбию в душе всечасно слезы лить!

*

Меня любила ты - я в сладком упоеньи, Превыше мнил себя и смертных и богов День каждый провождал в восторгах,

наслажденьи...

Верх счастья моего была твоя любовь.

*

Меня забыла ты - оставленный тобою Я должен лютый час рожденья проклинать, Блаженство на земли считать одной мечтою, И радостей себе за гробом ожидать!

П. Ракитин.

(Невский Зритель. 1820. № 11. С. 139-140)

В данном случае Ракитин предается традиционному романтическому унынию - в связи с разрывом с возлюбленной. Рылеев же, напротив, проповедует «утехи и радости земные». Расположенные на соседних страницах журнала, оба эти текста призваны, по-видимому, служить контрастом один другому.

Следует добавить, что Ракитин здесь подражает не французскому тексту, а опубликованному в марте 1819 г. в журнале «Благонамеренный» стихотворению О.М. Сомова:

Любить тебя - вот жизни утешенье! Иного я не смею и желать. Люблю тебя! - в восторге, в исступленье, Как сладко мне всечасно повторять!

*

Любим тобой - в сем слове все блаженство, Все то, что жизнь лишь может украшать, Что смертному - с бессмертными равенство

На свете сем удобно даровать.

*

Забудь меня - и мир весь изменится, Начнет весной природа увядать; И свет дневной в глазах моих затмится,

И солнца луч не будет согревать.

*

Забыт тобой - в терзаниях разлуки, Я буду час рожденья проклинать. Нося в груди ужасны муки, Как друга - смерть я стану призывать98.

Заблуждение

Завеса наконец с очей моих упала,

И я коварную Дориду разгадал!

Ах! если б прежде я изменницу узнал,

Тогда бы менее душа моя страдала,

Тогда б я слез не проливал!

Но мог ли я иметь сомненье!

Ее пленительный и непорочный вид,

Стыдливости с любовию боренье,

И взгляды нежные, и жар ее ланит,

И страстный поцелуй, и персей трепетанье,

И пламень молодой крови,

И робкое в часы отрад признанье —

Все, все казалось в ней свидетельством любви

И нежной страсти пылким чувством!

Но было все коварств плодом,

И записных гетер искусством,

Корысти низкия трудом!

А я, безумец, в ослепленье,

Дориду хитрую в душе боготворил,

И, страсти пламенной в отрадном упоенье,

Богов лишь равными себе в блаженстве мнил!..

К. Рылеев (Невский Зритель. 1821. № 1. С. 37).

Романс

("Las! Plus de jour, plus de nuit sans souffrance"99)

Увы! И день и ночь веду я в огорченьи! Пустыней для меня соделался весь свет; Я потеряла все. со мной одне мученья.

Я потеряла все - со мною друга нет!

*

Весна не веселит и роща не пленяет, Увял зеленый луг, поблек и розы цвет; Тоска снедает грудь и слезы исторгает:

Я потеряла все - со мною друга нет!

*

Но скоро, скоро я паду от огорченья. Несчастные сердца! Свершите мой завет, Свершите вы его, хотя из сожаленья:

Я потеряла все - со мною друга нет!

*

Прошу вас над моей могилою простою Как скоро вечной сон глаза мои сомкнет, Несчастную почтить надгробною такою: «Зачем ей было жить, когда с ней друга

нет!» П. Рактитин (Невский Зритель. 1821. № 1. С. 38)

Первое из этих стихотворений, принадлежащее перу Рылеева, написано от лица мужчины, второе, подписанное Ракитиным, - от лица женщины. Тема у них теперь одна - тоска и разочарование в любви.

Жестокой

Смотри, о Делия, как вянет сей цветочек, С какой свирепостью со стебелька Вслед за листочком рвет листочек Суровой осени рука!

Ах! скоро, скоро он красы своей лишится, Не станет более благоухать; Последний скоро лист свалится,

Зефир не будет с ним играть.

Угрюмый Аквилон нагонит тучи мрачны,

В уныние природу приведет,

Оденет снегом долы злачны,—

Твой взор и стебля не найдет...

Так точно, Делия, дни жизни скоротечной

Умчит Сатурн завистливый и злой

И блага юности беспечной

Ссечет губительной косой...

Все изменяется под дланью Крона хладной;

Остынет младости кипящей кровь;

Но скука жизни безотрадной

Под старость к злу родит любовь!

Тогда, жестокая, познаешь, как ужасно

Любовью тщетною в душе пылать

И на очах не пламень страстный,

Но хлад презрения встречать.

К. Рылеев

(Невский Зритель. 1821. № 2. С. 147-148)

Вино и любовь

Вино волнует кровь И сердце веселит, Жестокая ж любовь

Нам душу тяготит. *

Пускай дадут из них На выбор мне одно: Я до красоток лих,

А выберу вино. *

При старости седой Подпора мне нужна: Я Селадон плохой,

Не выпивши вина. *

Любовь век золотой Нам только что сулит; А кубок налитой Тотчас восторг родит.

*

Но так как нам нельзя По воле выбирать, То станем мы, друзья, Любить и попивать.

П. Ракитин (Невский Зритель. 1821. № 2.

С.151-152)

Здесь поэты меняются местами: Рылеев обвиняет коварную Де-лию в неприятии чувств возлюбленного, Ракитин же, напротив, проповедует веселье, «вино и любовь».

Конечно, темы стихотворений Рылеева и Ракитина вполне тра-диционны для, так сказать, массовой любовной поэзии начала XIX в., они восходят не только к французским образцам. Подобные стихотворения составляли большую часть отечественных стихотворных публикаций тех лет. Однако перед нами любопытный поэтический эксперимент: диалог двух поэтов, то спорящих, то дополняющих друг друга. Учитывая явную взаимозависимость этих текстов, можно предположить, что стихотворения, подписанные «П. Ракитин», также принадлежат перу Рылеева.

Документы позволяют сделать осторожные предположения и о возникновении этого рылеевского псевдонима.

Место рождения Рылеева до сих пор точно не известно. Однако санкт-петербургским краеведам удалось установить, что вскоре после рождения будущего поэта его отец стал управляющим обширными имениями генерал-лейтенанта П.Ф. Малютина. Имения эти были расположены в Царскосельском и Софийском уездах Санкт-Петербургской губернии; они были подарком императора Павла I. Известно, что Малютин был покровителем семьи Рылеевых, в 1800 г. подарил матери поэта, А.М. Рылеевой, деревню Ба-тово (тоже подаренную Павлом).

В конце 90-х гг. XVIII в., до переселения в Батово, семья Рылеевых жила в деревне Выре, которой также владел Малютин. По соседству же с Вырой располагалась деревня Ракитна - и вполне возможно, что псевдоним произошел от ее названия100. Имя же «Петр» вполне соотносимо с именем Петра Малютина - «благодетеля» Рылеевых.

Предположение о том, что Петр Ракитин - это и есть Рылеев, находит свое архивное подтверждение. В фонде Рылеева рукописного отдела Института русской литературы РАН (Пушкинского дома) находится автограф одного из стихотворений Ракитина («Романс» - «Меня любила ты...»). Автограф этот, по-видимому, черно-

во, поскольку он содержит ряд отступлений от опубликованного в «Невском зрителе» текста101. На обороте этого стихотворения содержится черновик письма поэта-декабриста к П.Ф. Малютину102. Время написания письма - февраль-март 1819 г.103 Соответственно, «Романс» не мог быть написан позже этой даты. Если же учесть, что соответствующее стихотворение Сомова появилось в «Благонамеренном» именно в марте 1819 г., то очевидно, что именно мартом следует датировать и «Романс», и письмо Рылеева к Малютину.

Автограф «Романса» был в руках у П.А. Ефремова: на тексте остались его карандашные пометы. Из этих помет следует, в частности, что Ефремов обратил внимание на перекличку опубликованных в «Невском зрителе» текстов Рылеева и Ракитина104. Более того, в декабре 1870 г., готовя публикацию стихов Рылеева, Ефремов переслал автограф «Романса» М.И. Семевскому, редактору журнала «Русская Старина». Он предложил Семевскому «списать» текст «с прилагаемого оригинала» и опубликовать как стихотворение Рылеева105.

Что ответил Семевский на это предложение, неизвестно. Однако ни «Романс», ни другие стихотворения Ракитина так и не были опубликованы в «Русской Старине». Соответственно, тексты эти не вошли ни в подготовленное Ефремовым совместно с А.К. Пущиной издание «Сочинений и писем К.Ф. Рылеева», ни в последующие собрания сочинений поэта-декабриста.

О причинах того, что Ефремов и Семевский так и не решились публично отождествить Рылеева и Ракитина, можно только догадываться. Очевидно, что сам по себе «Романс», а также любовные стихотворения и эпиграммы, подписанные псевдонимом Петр Ра-китин, П. Ракитин, П. Р[акити]н, Р[акити]н, ничего необычного из себя не представляют. Иное дело - первое стихотворение, опубликованное под этим псевдонимом, «Польской». Его ура-патриотическое и монархическое содержание никак не соотносится с образом поэта-гражданина, отдавшего жизнь борьбе против российского самодержавия. Следствием подобной осторожности стало невключение девяти стихотворений в собрания сочинений Рылеева - пусть даже и на правах приписываемых поэту-декабристу стихотворений106.

5. К.Ф. Рылеев и Н.М. Карамзин

Еще один любопытный текст, опубликованный в том же номере - маленькая эпиграмма за подписью -Ъ - :

Не диво, что Вралев так много пишет вздору,

Когда он хочет быть Плутархом в нашу пору107.

Эпиграмма эта давно атрибутирована Рылееву108. Комментируя ее и другие ранние эпиграммы будущего декабриста, А.Г. Цейтлин утверждал: «Убежденный приверженец Батюшкова и карамзинистов, молодой поэт направил удар против бездарных эпигонов классицизма вроде Д.И. Хвостова»109. Между тем перед нами эпиграмма вовсе не на Хвостова и «эпигонов классицизма», а на самого Карамзина - историографа, активно работавшего над томами своей «Истории государства Российского». Как раз в это время Карамзин выпускал вторым изданием первые восемь томов своего труда и готовил к первой публикации 9-й том.

Публикация томов труда Карамзина постоянно комментировалась в печати, в частности на страницах «Благонамеренного» и «Невского зрителя». Так, в мае 1820 г. в «Благонамеренном» сообщалось о выходе 8-го тома второго издания «Истории»: «Хотя и выставлен 1819 год на заглавном листе сего осьмого тома, но оный вышел из печати в последних числах прошедшего месяца января. О достоинстве столь важного и единственного у нас творения, каково есть История Российского Государства, сочиняемая Н.М. Карамзиным, считаю говорить излишним: и самые враги почтеннейшего нашего историографа (без которого, скажу мимоходом, может быть, и теперь еще не умели мы писать порядочно прозою) соглашаются, что до него не было у нас настоящей Русской Истории»110.

В «Невском зрителе» же, в том же октябрьском номере, было опубликовано сообщение о том, что «подписка на девятый том Истории Государства Российского, сочиненной г. Карамзиным, принимается в книжном магазине гг. Слениных, на Невском проспекте, близ Казанского моста, в доме г-на Кусовникова, под № 44»111.

Тома «Истории» неизменно вызывали общественный резонанс, и совершенно непонятно, зачем начинающему литератору необходимо было на ровном месте ссориться с могущественным историографом, а главное - с его многочисленными друзьями-литераторами. Литературным сторонником А.С. Шишкова Рылеев не был и в спорах о «старом и новом слоге» не участвовал ни до, ни после публикации эпиграммы.

Между тем Карамзин был если не личным, то политическим врагом Голицына, сомневался в полезности его деятельности и делился своими сомнениями с государем. Министерство духовных дел и народного просвещения он называл «министерством затме-ния»112. Карамзин считал Голицына и его приверженцев лицемерами, а своему другу И.И. Дмитриеву сообщал: «Князь Голицын хороший человек. но я к нему совсем не близок <...> Иногда смотрю на небо, но не в то время, когда другие на меня смотрят». По поводу одной из книг, выпущенных под эгидой голицынского Биб-

лейского общества, историограф замечал: «Многие сердятся и предсказывают беды нашему просвещению; а я даже и не сме-

юсь»113.

По свидетельству А.О. Смирновой-Россет, Голицын платил Карамзину тем же - скрытой неприязнью. Смирнова, ссылаясь на

B.А. Жуковского, рассказывала, что когда император при Голицыне заговаривал с Карамзиным, - министра это «коробило»114. О натянутых отношениях Голицына и Карамзина современники были прекрасно осведомлены: у министра искали защиты и покровительства даже в научных спорах с могущественным истори-ографом115.

По мнению же А.Н. Пыпина, «в то время думали, однако, что тогдашние журнальные вылазки против Карамзина делались не без тайных желаний и внушений князя Голицына»116. Полицейские агенты сообщали в начале 1821 г. В.П. Кочубею: недовольные Карамзиным «мистики» рассказывают, что «Каразин выпущен из заключения, чтоб освободить место Карамзину»117.

Скорее всего, антикарамзинская вылазка Рылеева в «Невском зрителе» была также продиктована желанием всесильного министра. Следует отметить, что Карамзин, со своей стороны, по-видимому, очень не любил Рылеева. Он демонстративно «не замечал» ни его произведений, ни альманаха «Полярная звезда», в котором печатались почти все друзья и почитатели историографа. «Вспомнил» Карамзин о Рылееве только после событий 14 декабря 1825 г., которых он был очевидцем. Не без некоторого злорадства историограф писал И.И. Дмитриеву: «Первые два выстрела рассеяли безумцев с "Полярною Звездою", Бестужевым, Рылеевым и достойными их клевретами». Две недели спустя он сообщил Дмитриеву, что «оба рыцаря "Полярной Звезды" сидят в крепости»118.

6. Заключение

В вопросе о том, почему выбор Голицына пал в данном случае именно на Рылеева, можно строить только разного рода догадки. Очевидно, министру необходим был человек неизвестный, не вполне включенный в литературный процесс - для того, чтобы «подст-роенность» всей этой истории не сразу бросалась в глаза. Соответственно, выпад против Аракчеева в этом случае можно было рассматривать как «глас народа».

Рылеев же, в свою очередь, был полон мечтаний о славе, в том числе и о славе литературной. В письмах его можно встретить, в частности, такие строки: «Иди смело, презирай все несчастья, все бед-

ствия, и если оные постигнут тебя, то переноси их с истинною твердостью, и ты будешь героем, получишь мученический венец и вознесешься превыше человеков». «Быть героем, вознестись превыше человечества! Какие сладостные мечты! О! я повинуюсь сердцу». «Я хочу прочной славы, не даром, но за дело119. И в данном случае начинающему литератору представился прекрасный случай прославиться.

История с публикацией сатиры имела и вполне конкретные, зафиксированные в источниках последствия.

Очевидно, ближайшим из них было появление в общественном сознании мысли, что в «семеновской истории» виноват именно Аракчеев, который, зная Шварца как жестокого офицера, специально рекомендовал его к должности командира Семеновского полка. Впоследствии мысль эта стала всеобщей - и в мемуарах, и в историографии.

Именно Аракчеев, вместе с великим князем Михаилом Павловичем, «добились замены Потемкина (прежнего командира полка, -А. Г., О. К.) Шварцем», - утверждал в мемуарах бывший семеновский офицер М.И. Муравьев-Апостол120. «Аракчеевские ставленники начали занимать места командиров на ответственнейших постах, и креатура Аракчеева - полковник Шварц был назначен в 1820 г. командиром лейб-гвардии Семеновского полка», - такой видится ситуация в армии в 1820 г. М.В. Нечкиной121. А автор вышедшей не так давно монографии, специально посвященной неповиновению семеновцев, В.А. Лапин, даже уделяет несколько страниц изложению биографии Аракчеева122.

Между тем никакого отношения к назначению Шварца Аракчеев не имел и, по-видимому, даже не знал его лично. Согласно документам, назначение полковника командиром семеновцев состоялось по рекомендации гвардейского генерала П.Ф. Желтухина123. Но и в этой рекомендации ничего необычного не было: 1819-1820 гг. вошли в историю гвардии как время постоянной смены полковых командиров. Аракчеев же Шварца никоим образом не поддерживал и не оправдывал.

Но после «семеновской истории» и сатиры «К временщику» имя Аракчеева становится едва ли не нарицательным, обозначающим государственного злодея. На него пишутся многочисленные эпиграммы, которые распространяются в не менее многочисленных списках и даже пересылаются по почте. Ни писать, ни читать эти эпиграммы уже не страшно: произведение Рылеева публиковалось в открытой печати.

Семеновский полк был раскассирован: и солдат, и офицеров перевели в армейские полки, стоявшие в провинции, - без права от-

пуска и отставки. Некоторые особо активные солдаты оказались на Кавказе. Шварц, приговоренный военным судом к смертной казни, был в итоге отправлен в отставку.

В отставку с должности директора полковых школ был вынужден уйти и Греч, поскольку власти не могли не выполнить прямого царского указания. Однако наказание это было весьма условным: он остался в литературе и журналистике, и за ним даже не был учрежден тайный полицейский надзор.

По-видимому, именно в связи с публикацией в «Невском зрителе» вынужден был покинуть пост цензор Тимковский, но цензурная политика правительства от этого не стала мягче.

Явился Бируков, за ним вослед Красовский:

Ну право, их умней покойный был Тимковский! -

констатировал Пушкин124.

Положение же самого Голицына укрепилось: 28 декабря 1820 г. «начальник Главного штаба Его императорского величества (П.М. Волконский. - А. Г., О. К.) в отношении своем к министру духовных дел и народного просвещения, объявил Высочайшее Его императорского величества повеление, дабы полковые училища состояли под влиянием его, министра духовных дел и народного просвещения, наравне с прочими учебными заведениями, существующими в Санкт-Петербурге»125. Влияние Голицына стало практически безграничным: он прямо «относился» к местным властям с требованием завести отделения Библейского общества там, где они еще не были созданы. Власти же - уже самостоятельно - отыскивали по губерниям всех более или менее влиятельных помещиков и чиновников и уговаривали их вступать в общество.

Жертвой подобного рвения едва не стал сам граф Аракчеев. 7 марта 1821 г. нижегородский губернатор Д.С. Жеребцов, в «ведении» которого находилось аракчеевское Грузино, написал графу письмо. В письме он сообщал следующее: «Между тем, как в Новгороде доселе еще не было устроено особенного отделения Библейского общества для вящего распространения книг Священного Писания, г. президент общества сего относился ко мне о содействии в том, и вследствие сего сделаны все нужные распоряжения к учреждению помянутого отделения. Первою обязанностью моею в сем случае я поставляю довести о сем до сведения вашего сиятельства, как, во-первых, помещика новгородского, так, во-вторых, главного начальника над военными поселениями, с тем, что не благоугодно ли вам будет принять участие в учреждающемся отделении Библейского общества в звании ль члена или вице-президента, и почел

бы себе за счастье получить уведомление о соизволении вашем в том или другом случае для предварительного с моей стороны сведения»126.

Аракчеев, естественно, отказался от предложения Жеребцова. Однако его ответное письмо губернатору от 13 марта полно недоговоренностей и двусмысленностей. Аракчеев писал: «По пребыванию моему в самом Петербурге, где состоит главное Библейское общество, то я и могу оным пользоваться здесь, следовательно, прошу меня совершенно не считать принадлежащим к составу Новгородского общества»127.

По-видимому, даже он опасался гнева Голицына и не решался прямо заявить о принципиальном несогласии с деятельность Библейского общества. Хотя, конечно, и в состав центральных органов этого общества Аракчеев не вошел.

Рылеев же после публикации сатиры в одночасье стал известным поэтом. Вскоре он вступил в Вольное общество любителей российской словесности (как и Общество учреждения училищ, состоявшее в ведении министерства духовных дел и народного просвещения). С 1823 г. стал совместно с А.А. Бестужевым редактировать, а потом и издавать альманах «Полярная звезда», быстро заслуживший славу лучшего русского альманаха. У Рылеева появилось многое из того, о чем он мечтал: деньги, литературная известность, широкое общественное поприще. Сатира «К временщику» стала определяющей для дальнейшего творчества поэта-декабриста: действительно, в его лирике гражданские темы стали после 1820 г. главными.

И поэтическая, и журналистская, и конспиративная деятельность Рылеева требует отдельных, специальных работ. Очевидно лишь одно: необходимость коренного пересмотра сложившегося и в декабристоведении, и в истории литературы «рылеев-ского» мифа.

Примечания

1 Невский Зритель. 1820. Ч. IV. № 10. С. 26-28; Рылеев К.Ф. К временщику (Подражание Персиевой сатире: «К Рубеллию») // Рылеев К.Ф. Полн. собр. соч. М.; Л.: Academia, 1934. С. 89-90. Сатира восходила к опубликованному в 1810 г. в журнале «Цветник» стихотворению М.В. Милонова «К Рубеллию. Сатира Персиева».

2 См., напр.: Сиротинин А.Н. К.Ф. Рылеев - биографический очерк // Русский Архив. 1890. № 6. С. 113-208; Котляревский Н.А. Рылеев. СПб., 1908; Маслов В.И. Литературная деятельность Рылеева. Киев, 1912; Цейтлин А.Г. Творчест-

во Рылеева. М.: Изд-во АН СССР, 1955; О'Мара П. К.Ф. Рылеев: Политическая биография поэта-декабриста. М.: Прогресс, 1989.

3 Котляревский Н.А. Указ. соч. С. 42.

4 Маслов В.И. Указ. соч. С. 153.

5 Семевский В.И. Общественные и политические идеи декабристов. СПб., 1909. С. 67; Нечкина М.В. Движение декабристов. М.: Изд-во АН СССР, 1955. Т. 1. С. 256.

6 Бестужев Н.А. Сочинения и письма. Иркутск: Мемориальный музей декабристов, 2003. С. 100-101.

7 Подробнее об этом см.: Тургенев Н.И. Россия и русские. М.: ОГИ, 2001. С. 75.

8 Цит. по: Рыбаков И.Ф. Тайная полиция в «семеновские дни» 1820 г. // Былое. 1925. № 2 (30). С. 73.

9 Лобойко И.Н. Вольное общество любителей российской словесности в Петербурге в 1824 г. перед его кончиной // Писатели-декабристы в воспоминаниях современников. М.: Художественная литература, 1980. С. 48.

10 Базанов В.Г. Ученая республика. М.; Л.: Наука, 1964. С. 178.

11 Кругликов Г.П. Из воспоминаний участвовавшего в русских периодических изданиях первой половины XIX столетия // Петербургская газета. 1871. № 34. 9 марта. С. 3.

12 Греч Н.И. Воспоминания о моей жизни. М.: Захаров, 2002. С. 305.

13 Лорер Н.И. Записки декабриста. Иркутск: Мемориальный музей декабристов, 1984. С. 67.

14 Завалишин Д.И. Воспоминания. М.: Захаров, 2003. С. 142.

15 Штейнгель В.И. Сочинения и письма. Иркутск: Мемориальный музей декабристов, 1985. Т.1. С. 130.

16 Бестужев Н.А. Указ. соч. С. 100-101.

17 Текст прокламаций см.: Семевский В.И. Волнение в Семеновском полку // Былое. 1907. № 2. С. 83-86, 92-93; Лапин В.А. Семеновская история. Л.: Лениздат, 1991. С. 150-153.

18 Лапин В.А. Указ. соч. С. 166.

19 Сборник Императорского русского исторического общества (далее - сборник ИРИО). СПб., 1890. Т. 73. С. 138.

20 Восстание декабристов. Документы и материалы (далее - ВД). М.: РОССПЭН, 2001. Т. 20. С. 125.

21 Рыбаков И.Ф. Указ. соч. С. 69-86.

22 См., напр., Отдел рукописей Российской национальной библиотеки (Далее -ОР РНБ). Ф. 859 (Н.Ф. Шильдер). К. 40. Д. 17 и др.

23 Весьма показательна в этом смысле известная история с публикацией в журнале «Сын Отечества» «Послания к Каченовскому» П.А. Вяземского. См. об этом: Гиллельсон М.И. П.А. Вяземский. Жизнь и творчество. Л.: Наука, 1969. С. 37-38, 71 и другие; Гинзбург Л.Я. П.А. Вяземский // Вяземский П.А. Стихотворения. Л.: Советский писатель, 1986. С. 13.

24 Пушкин А.С. «Тимковский царствовал - и все твердили вслух...» // Пушкин А.С. Полн собр. соч.: В 16 т. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1949. Т. 2. Кн. 2. С. 370.

25 Дело по приказанию г. министра о замечании цензору Тимковскому за пропуск некоторых статей в «Духе Журналов», в противность Устава о цензуре // Российский государственный исторический архив (далее - РГИА). Ф. 733. Оп. 118. 1820 г. Д. 469. Л.1.

26 Рылеев К.Ф. Письмо М.Г. Бедраге. Петербург. 23 ноября 1820 г. // Рылеев К.Ф. Полн. собр. соч. С. 454.

27 Подробнее об этом см.: Вильк Е.А. «Невский зритель» // Пушкин в прижизненной критике, 1820—1827. СПб., 1996. С. 486-488.

28 Дело по отношению исправляющего должность попечителя С. Петербургского учебного округа о дозволении магистру Сниткину издавать журнал под названием «Невский Зритель» // РГИА. Ф. 733. Оп. 118. 1820 г. Д. 452. Л. 4-6об.

29 Невский Зритель. 1820. № 7. С. 17, 18.

30 Дело по замечанию г. министра о замеченной неприличной статье в книжке «Невского Зрителя» // РГИА. Ф. 733. Оп. 118. 1820 г. Д. 461. Л. 2.

31 Левкович ЯЛ. Литературная и общественная жизнь пушкинской поры в письмах А.Е. Измайлова к П.Л. Яковлеву // Пушкин: Исследования и материалы. Л.: Наука, 1978. Т. 8. С. 155.

32 Невский Зритель. 1820. № 8. С. 103-134.

33 Там же. № 9. С. 28, 286.

34 Щебальский П.К. Материалы для истории русской цензуры // Беседы в обществе любителей российской словесности при Императорском Московском университете. М., 1871. Вып. 3. С. 24.

35 Рылеев К.Ф. Письмо матери, А.М. Рылеевой. [Петербург]. 15 октября 1821 г. // Рылеев К.Ф. Полн. собр. соч. С. 460.

36 Проскурин О.А. Литературные скандалы Пушкинской эпохи. М.: ОГИ, 2000. С. 191; Эйхенбаум Б.М. Мой временник. Л.: Изд-во писателей в Ленинграде, 1929. С. 63.

37 Полярная Звезда, изданная А. Бестужевым и К. Рылеевым. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1960. С. 269.

38 Благонамеренный. 1820. № 5. С. 334, 335.

39 Там же. № 6. С. 414-415.

40 Там же. № 13. С. 50-52, 54.

41 Лобойко И.Н. Указ. соч. С. 48.

42 Остафьевский архив князей Вяземских. СПб., 1899. Т. 2. С. 151.

43 Бестужев Н.А. Указ. соч. С. 100-101.

44 Лобойко И.Н. Указ. соч. С. 48.

45 Бокова В.М. Эпоха тайных обществ. М.: Реалии-Пресс, 2003. С. 525.

46 Кругликов Г.П. Указ. соч. С. 3.

47 Троицкий Н.А. Александр I и Наполеон. М.: Высшая школа, 1994. С. 269.

48 Вигель Ф.Ф. Записки. М.: Захаров, 2003. Т. 2. С. 776.

49 Вяземский П.А. По поводу записок графа Зента // Вяземский П.А. Полн. собр. соч. СПб., 1882. Т. 7. С. 452.

50 Вигель Ф.Ф. Указ. соч. С. 776-777.

51 Гец П.П фон,. Князь А.Н. Голицын и его время // Русский Архив. 1902. № 9. С. 101; Жиркевич И.С. Записки // Русская Старина. 1874. № 2. С. 225.

52 ВД. М.: Наука, 1976. Т. 14. С. 143.

53 См., напр.: Дубровин Н.Ф. Письма главнейших деятелей в царствование императора Александра I (1807-1829). М.: Гос. публ. б-ка России, 2006. С. 430.

54 Вяземский П.А. По поводу записок графа Зента // Вяземский П.А. Полн. собр. соч. Т. 7. С. 460.

55 Гец П.П. фон, Указ. соч. С. 107; Зейдлиц К.К. Жизнь и поэзия В.А. Жуковского: По неизданным источникам и личным воспоминаниям. СПб., 1883. С. 139; Смирнова-Россет А.О. Автобиография: (Неизданные материалы). М., 1931. С. 123.

56 Вяземский П.А. Озеров // Вяземский П.А. Полн. собр. соч. Т. 7. С. 263.

57 Пушкин А.С. <На кн. А.Н. Голицына>; Второе послание к цензору // Пушкин А.С. Полн. собр. соч. Т. 2. Кн. 2. С. 127, 367.

58 Левкович Я.Л. Указ. соч. С. 160-161.

59 Флоровский Г., прот. Пути русского богословия. Минск: Изд-во белорусского экзархата, 2006. С. 133.

60 Вяземский П.А. Старая записная книжка // Вяземский П.А. Полн. собр. соч. Т. 9. С. 244.

61 О взаимоотношениях Голицына и Жуковского см., в частности: Зорин А.Л. Кормя двуглавого орла. Литература и государственная идеология в России в последней трети XVIII - первой трети XIX века. М.: НЛО, 2001. С. 269-295.

62 Флоровский Г., прот. Указ. соч. С. 133.

63 Сб. ИРИО. Т. 73. С. 81; Николай Михайлович, вел. кн. Генерал-адъютанты Императора Александра I. СПб., 1913. С. 47.

64 Сб. ИРИО. Т. 73. С. 97, 182, 184, 474 и др.; Т. 78. С. 204, 214 и др.; Заблоцкий-Десятовский А.П. Граф П.Д. Киселев и его время. СПб., 1882. Т. 1. С. 84.

65 Остафьевский архив князей Вяземских. Т. 2. С. 69.

66 Вяземский П.А. По поводу записок графа Зента. С. 458.

67 РГВИА. Ф. 154. Оп. 1. Т. 1. Д. 128. Л. 482об. и др.

68 Толстой Л.Н. Война и мир // Толстой Л.Н. Собр. соч.: В 20 т. М.: Худ. лит., 1963. Т. 7. С. 313.

69 Бумаги покойного председателя Государственного совета И.В. Васильчикова // Русский Архив. 1875. Кн. 1. № 3. С. 433.

70 Дубровин Н.Ф. Указ. соч. С. 264.

71 Сб. ИРИО. Т. 73. С. 109, 113.

72 Бумаги покойного председателя Государственного совета И.В. Васильчикова. С. 354-355.

73 Греч Н.И. Указ. соч. С. 282.

74 Сборник постановлений по Министерству народного просвещения. Т. 1. Царствование императора Александра I. 1802-1825. 2-е изд. СПб., 1875. С. 1230-1233.

75 Базанов В.Г. Указ. соч. С. 15-16.

76 Нечкина М.В. Указ. соч. С. 264. С Союзом благоденствия и - в широком смысле - с общественной инициативой связывает деятельность этого общества со-

временный исследователь П.В. Ильин (см.: Ильин П.В. Метод «взаимного обучения» и русское прогрессивное общество (К проблеме просветительства в идеологии и практике либералов 1815-1825 гг.). Автореф. дис. на. канд. ист. наук. СПб., 1996).

77 Пыпин А.Н. Религиозные движения при Александре I. СПб.: Академпроект, 2000. С. 107.

78 Сборник постановлений по Министерству народного просвещения. Т. 1. С. 889.

79 Там же. С. 1020, 1186.

80 Месяцеслов с росписью чиновных особ, или Общий штат Российской империи на лето от Рождества Христова 1820. Часть 1. СПб., 1820. Министерство духовных дел и народного просвещения. Особые заведения. Санкт-Петербургское общество учреждения училищ по методе взаимного обучения. С. 811.

81 Сборник постановлений по Министерству народного просвещения. Т. 1. С. 1286.

82 Пыпин А.Н. Указ. соч. С. 121.

83 Сборник постановлений по Министерству народного просвещения. Т. 1. С. 1311.

84 Бумаги покойного председателя Государственного совета И.В. Васильчикова. С. 354-355; № 6. С. 128.

85 Лорер Н.И. Указ. соч. С. 67.

86 Рылеев К.Ф. Песня («Ах, где те острова.») // Рылеев К.Ф. Полн. собр. соч. С. 272.

87 Цит. по: Рыбаков И.Ф. Указ. соч. С. 84-85.

88 ОР РНБ. Ф. 859. К. 40. Д. 17 и др.

89 Греч Н.И. Указ. соч. С. 288.

90 Щебальский П.К. Указ. соч. С. 27-31.

91 Записки гр. Ф.П. Толстого. М., 2001. С. 214.

92 Греч Н.И. Указ. соч. С. 293-289.

93 Невский Зритель. 1820. Ч. 4. № 10. С. 29-31.

94 К.Ф. Рылеев: Дума, сатира на Аракчеева и послание / Сообщ. П.А. Ефремов // Русская Старина. 1872. № 2. С. 270.

95 Маслов В.И. Литературная деятельность Рылеева. Киев, 1912. С. 1-2.

96 Котляревский Н.А. Указ. соч. С. 40.

97 Когда ты меня любила - я наслаждался жизнью (фр.)

98 Сомов О. Романс // Благонамеренный. 1819. № 6. С. 333.

99 Увы! И день, и ночь в огорчении (фр.)

100 См. об этом: Бурлаков А.В. Гатчинская тропинка к Пушкину. СПб.: Лига Плюс, 1999. С. 238-253; Муратова Н.В. Сто дворянских усадеб Санкт-Петербургской губернии. СПб.: Выбор, 2005. С. 71-74; 100-103.

101 Рукописный отдел Института русской литературы РАН (далее - РО ИРЛИ). Ф. 269 (Рылеев). Оп. 1. Д. 91. Л. 1об. - 2.

102 РО ИРЛИ. Ф. 269. Оп. 1. Д. 91. Л. 2 об. Письмо опубликовано: Рылеев К.Ф. Сочинения. Л.: Худ. лит., 1987. С. 288. Адресат письма и время его написания определены С.А. Фомичевым.

103 Рылеев К.Ф. Указ. соч. С. 377.

104 РО ИРЛИ. Ф. 269. Оп. 1. Д. 91. Л. 1.

105 Там же. Л. 3.

106 Ракитин П. Польской // Невский Зритель. 1820. № 10. С. 29-31; Р-нъ. Наине // Там же. С. 40; Р-нъ. Лиде, которая сказала, что я убегаю ее как смерти // Там же; Р-нъ. Эпиграмма «Невинен Простаков, держася глупых правил.» // Там же. С. 41; Р-нъ. Эпиграмма («Когда Орфей играл.») // Там же; Ракитин П. Романс («Меня любила ты - я жизнью наслаждался.») // Там же. № 11. С. 139-140; Ракитин П. Романс («Увы! И день и ночь веду я в огорченьи!..») // Там же. 1821. № 1. С. 38; Рактитин П. Вино и любовь // Там же. № 2. С. 151-152; Р-нъ П. Эпиграмма («Имея ум, чины, достоинства в кармане.») // Там же. № 3. С. 263.

107 Невский зритель. 1820. Ч. 4. № 10. С. 41.

108 Рылеев К.Ф. Эпиграмма («Не диво, что Вралев так много пишет вздору.») // Рылеев К.Ф. Полн. собр. соч. С. 93; См. то же: Рылеев К.Ф. Полн. собр. стихотворений. Л.: Сов. писатель, 1934. С. 270.

109 Цейтлин А.Г. Указ. соч. С. 38.

110 Благонамеренный. 1820. № 9. С. 215.

111 Невский Зритель. 1820. № 10. С. 85.

112 Карамзин Н.М. Неизданные сочинения и переписка. СПб., 1862. Ч. 1. С. 11-12.

113 Письма Н.М. Карамзина к И.И. Дмитриеву. СПб., 1866. С. 204, 218, 258.

114 Смирнова-Россет А.О. Указ. соч. С. 123.

115 См., напр., письмо историка и археолога З.Я. Доленги-Ходаковского (Адама Чарноцкого) к И.Н. Лобойко от января 1823 г.: «Карамзин подозревая ревность мою, вздумал беспощадно бранить меня и вредить всеми мерами. Я принужден был резко объясниться перед кн[язем] Алекс[андром] Николаевичем], жаловаться на сей недостаток патриотизма. Я желаю иметь судьею, протектором и отцом славянина, князя Голицына, и положил на нем все упование» (РО РНБ. Ф. 440 (И.Н. Лобойко). Оп. 1. Д. 4. Л. 13-13об.).

116 Пыпин А.Н. С. 171.

117 Цит. по: Рыбаков И.Ф. Указ. соч. С. 74.

118 Письма Н.М. Карамзина к И.И. Дмитриеву. С. 411, 412.

119 Рылеев К.Ф. Письмо отцу, Ф.А. Рылееву. [Петербург]. 7 декабря 1812 г.; Письмо Ф.В. Булгарину. [Петербург]. Между 14 и 26 марта 1825 г. // Рылеев К.Ф. Полн. собр. соч. С. 429, 488.

120 Муравьев-Апостол М.И. Воспоминания и письма. Пг., 1922. С. 45.

121 Нечкина М.В. Движение декабристов. Т. 1. С. 308.

122 Лапин В.А. Указ. соч. С. 68-71.

123 РГВИА. Ф. 14664. Оп. 1. Д. 751. Л. 19.

124 Пушкин А.С. «Тимковский царствовал - и все твердили вслух...» // Пушкин А.С. Полн. собр. соч. Т. 2. Кн. 1. С. 328.

125 Сборник постановлений по Министерству народного просвещения. Т. 1. С. 1568.

126 Дубровин Н.Ф. Указ. соч. С. 281-282.

127 РГВИА. Ф. 154. Оп. 1. Д. 459. Л. 40-40об.