CC BY
522
УДК 316.347+316:61
Д.В. Михель
ИЗУЧАЯ КУЛЬТУРУ, ЗДОРОВЬЕ И БОЛЕЗНЬ:
МЕДИЦИНСКАЯ АНТРОПОЛОГИЯ КАК ОБЛАСТЬ ЗНАНИЯ
Рассматривается становление медицинской антропологии как особой области социально-гуманитарного знания, изучающей культурные представления и практики, касающиеся здоровья и болезни. Анализируется процесс становления профессионального сообщества медицинских антропологов и формирование предметного поля новой дисциплины.
Медицинская антропология, культура, здоровье, болезнь, профессиональное сообщество, область знания, дисциплина
D.V. Mikhel
STUDYING CULTURE, HEALTH AND ILLNESS:
MEDICAL ANTHROPOLOGY AS A FIELD OF KNOWLEDGE
The article considers the establishment of medical anthropology as a distinct field of social sciences and humanities which studies cultural beliefs and practices related with health and diseases. The formation process of the professional community and the subject field in the new discipline is analyzed.
Medical anthropology, culture, health, illness, professional community, field of knowledge, discipline
На рубеже 1950-х и 1960-х гг. на Западе начинается сближение интересов медицинского сообщества и антропологов, результатом которого оказывается быстрое формирование медицинской антропологии как новой области знания. Экспертные решения, предлагаемые антропологами, позволяют пересмотреть целый ряд острых вопросов медицинской практики и наметить новые подходы к охране общественного здоровья. Последующее развитие медицинской антропологии способствует превращению ее из прикладной дисциплины в самостоятельную сферу академических исследований. За полвека медицинская антропология пересекает национальные, культурные и дисциплинарные границы, драматически расширяет свое предметное поле, демонстрирует разнообразие методологических перспектив и исследовательских подходов. В данной статье предлагается рассмотреть основные эпизоды становления медицинской антропологии, а также дать определение ее предметной области на современном этапе развития дисциплины.
По мере развития каждой области научного знания неизбежно возникают вопросы об ее исторических истоках. Это характерно и для медицинской антропологии, которая в качестве дисциплины впервые формируется в США на рубеже 1950-х и 1960-х гг. Уже в первое десятилетие ее развития пионеры медицинской антропологии предпринимают попытки реконструировать истоки собственной дисциплины, проследить логику развития новой области знания, связав ее с кругом актуальных социальных проблем, стимулирующих работу научных экспертов [1, 2]. Не прекратились эти попытки и сегодня, поскольку вот уже полувековое развитие медицинской антропологии оказалось способным оказать серьезное влияние на различные сферы научной и общественной жизни в разных странах, требуя еще большего внимания к истокам дисциплины [3-7].
Чаще всего ранние истоки медицинской антропологии усматриваются в работах врачей XIX в., посвященных анализу различных социально-экономических и культурных контекстов общественного здоровья. В Германии это Рудольф Вирхов, во Франции - Луи-Рене Виллерме, в США -Лемуэл Шетток, в России - Фридрих Эрисман и целый ряд других представителей «общественной медицины». Наиболее значимыми для последующей медицинской антропологии, по-видимому, оказались тезисы Вирхова о том, что «болезнь - это социальное явление», а «политика - это не что иное, как медицина в большом масштабе» [8].
Внимание к культурным контекстам здоровья, болезни и врачевания было характерно и для врачей, которые исследовали опыт аборигенных культур. Характерным примером этого были работы британского доктора Уильяма Риверса, представившего отчет о медицинских традициях пастушеского народа Тода в Индии, а затем изложившего свои взгляды в рамках лекций, прочитанных в Лондонском королевском колледже врачей в 1915-1916 гг. [9, 10]. Для немецкого врача Эрвина Аккеркнехта интерес к аборигенным представлениям и практикам, касающимся болезни и врачевания, был частью его фундаментального интереса к истории медицины, однако его статьи по этим вопросам, начавшие выходить в 1940-е гг., также оказали большое влияние на позднейшую медицинскую антропологию [11].
В исторической ретроспективе врачи-общественники XIX в., как врачи-этнографы первой половины ХХ в., могут рассматриваться как приверженцы антропологии в медицине. Но для подавляющего большинства их коллег развитие медицины ассоциировалось не столько с работой в библиотеке или составлением этнографических отчетов, сколько с исследованиями у постели больного и лабораторными экспериментами. К началу Второй мировой войны во всех развитых странах прогресс в медицине обеспечивался, прежде всего, связью с естествознанием и применением все более сложного технического оборудования. Антропологические штудии врачей становились делом все более редких энтузиастов и не были связаны с профессиональными заботами медицинского сообщества. В
этих условиях новое обращение медицины к антропологии, наметившееся в 1950-е гг., было весьма неожиданным для большинства докторов.
Вторая мировая война привела к новому разделу мира между великими державами. Советский Союз сплотил вокруг себя прокоммунистические режимы Азии и Восточной Европы. США стали во главе стран Запада. Великобритания и Франция, ослабленные войной, начали быстро терять свои колониальные владения в Азии и Африке. Формирующийся мировой порядок был отражением «политики блоков» и стратегических амбиций. Все мировые лидеры, как прежние, так и новые, пытались активно упрочить свое влияние далеко за пределами собственных границ. США и Советский Союз в огромных масштабах предоставляли военно-техническую и гуманитарную помощь своим союзникам и зависимым от них странам. Темпы роста геополитического влияния США в качестве лидера «свободного мира» после 1945 г. были самыми значительными.
Гуманитарная помощь, предоставляемая США странам Латинской Америки и некоторым азиатско-тихоокеанским союзникам, включала поставку медикаментов, осуществление санитарномедицинских программ и внедрение западных стандартов гигиены. Между тем уже во второй половине 1940-х гг. американское правительство неоднократно отмечало, что многие санитарномедицинские мероприятия реализуются неэффективно, а местное население равнодушно к предоставляемой помощи. Американские чиновники и руководители служб здравоохранения столкнулись с необходимостью объяснить свои неудачи и перестроить работу в сфере обеспечения «глобального здоровья».
Проблемы, с которыми столкнулись руководители американского здравоохранения, привлекли к себе внимание некоторых культурных антропологов США. Для тех из них, кто в годы войны начал воспринимать антропологию не как академическую, а как прикладную науку, стремление применить свои знания в практической плоскости было вполне естественным. Бенджамин Пол, Джордж Фостер и Уильям Кодилл - наиболее яркие представили этого поколения. Разрабатывая антропологию как науку о культурах и культурных различиях, они одними из первых заявили о себе в качестве экспертов, способных обсуждать острые вопросы медицинской практики и предлагать новые подходы к охране здоровья обществ, чуждых западной культурной традиции [12-14]. Весьма примечательно было то, что не только антропологи впервые для себя проявили интерес к медицинским вопросам, но и то, что некоторые лидеры медицинской общественности оказались внимательными к рекомендациям представителей иного профессионального цеха.
Наибольшую значимость для руководителей американских санитарно-медицинских программ, осуществляемых в развивающихся странах, получили рекомендации антропологов о том, как преодолевать «культурные барьеры», возникающие на пути медицинских работников, а также сведения, касающиеся местных гигиенических обычаев и представлений о теле, здоровье и болезни. К удивлению многих медиков, антропологи объясняли, что для подавляющей части населения в развивающихся странах микробная концепция заболевания не имеет никакого значения, в то время как продолжают оставаться востребованными представления о «балансе горячего и холодного», а также вера в духов и колдовские чары.
Быстрый успех, которого добились в медицинской среде представители прикладной антропологии, привел к тому, что уже в 1950-е гг. в учебные программы медицинских школ в США стали вводиться различные социально-гуманитарные курсы, и особенно востребованной оказалась антропология. Многие антропологи обнаружили, что имеют возможность делать карьеру, преподавая в медицинских вузах и активно сотрудничая с санитарно-медицинскими организациями. Возникшая в эти годы новая линия развития антропологического знания непосредственно привела к появлению медицинской антропологии. В значительной мере она ассоциировалась с проблематикой общественного здоровья, которая, в сущности, и стала первым элементом предметного поля новой области знания.
В начале 1960-х гг. в США началось формирование профессионального сообщества медицинских антропологов. Большинство из них чувствовали острую потребность установить профессиональные контакты и грамотно наладить преподавание своих курсов в университетах. Бенджамин Пол и Джордж Фостер стали теми фигурами, вокруг которых началось объединение нового поколения энтузиастов. Под покровительством двух главных профессиональных ассоциаций - Американской ассоциации антропологов и Общества прикладной антропологии - стали собираться специалисты, причисляющие себя к числу антропологов, занятых проблемами здоровья и болезни. После того, как в 1959 г. Джеймс Рони впервые ввел термин «медицинская антропология» [15], сторонники применения антропологии для решения медицинских вопросов стали воспринимать себя как «медицинских» антропологов. Менее двадцати лет спустя Фостер со своей ученицей Барбарой Андерсон в первом американском учебнике по медицинской антропологии отмечали, что антропологи пришли в меди-
цинскую область из различных профессиональных локусов. Фостер и Андерсон выделили четыре главных истока: 1) физическую антропологию, 2) «этномедицину», или ранние этнографические исследования аборигенных систем медицины, 3) антропологическую школу культуры и личности, связанную с именами Рут Бенедикт, Маргарет Мид и супругами Лейтон, 4) международные программы здравоохранения, с которыми были связан Фостер, Пол и другие [16].
Тем не менее указанные Фостером и Андерсон истоки американской медицинской антропологии, в сущности, можно свести всего к двум основным течениям - физической антропологии и культурной антропологии. Именно так поступает и Питер Браун, сводя все разнообразие подходов в медицинской антропологии к двум группам -1) «биокультурным подходам» и 2) «культурным подходам» [17]. В 1960-е гг. в США лидерство в сообществе медицинских антропологов, бесспорно, принадлежало выходцам из культурной антропологии, которые распределяли свои интересы между традициями школы культуры и личности, этномедициной и прикладными исследованиями общественного здоровья. Приверженцы культурно-ориентированной медицинской антропологии проявляли наибольшую активность в деле профессиональной самоорганизации.
Ученица Пола и Кодилла культурный антрополог Хэзел Вейдман сыграла одну из решающих ролей в формировании профессиональной ассоциации медицинских антропологов в США. С середины 1960-х гг. она стала душой растущего сообщества, возглавив в ноябре 1968 г. Группу медицинской антропологии в составе Общества прикладной антропологии и тогда же начав публиковать первый журнал по дисциплине - “Medical Anthropology Newsletter” [18, 19]. Два года спустя под эгидой Американской ассоциации антропологов было образовано Общество медицинской антропологии, первым президентом которого стала доктор Доротея Лейтон.
Объединение американских медицинских антропологов в профессиональную ассоциацию оказало влияние на развитие антропологии в других странах. Уже в 1970-е гг. отмечается распространение медико-антропологических идей в Канаде, Великобритании, Австралии, а также за пределами англоязычного мира. В зависимости от особенностей развития местного научного сообщества медико-антропологические исследования в той или иной стране первоначально приобретали конкретную направленность. В Великобритании, например, медицинская антропология стала развиваться как преимущественно академическая дисциплина, а в Канаде она оказалась способна успешно сочетать академизм и склонность к прикладным исследованиям [3, 4]. Однако практически для всех национальных школ медицинской антропологии - от Европы до Северной и Латинской Америки -характерной оказалась одна черта: преобладание культурных и социокультурных моделей в рамках организации медико-антропологического знания.
В Советском Союзе ситуация с самого начала складывалась иначе. После того, как к началу 1930-х гг. было покончено с традициями «общественной медицины», идейно связанной с либеральнодемократическими течениями дореволюционных времен, сфера медицинских исследований оказалась максимально удалена от сферы социально-гуманитарного знания. Кроме того, с 1930-х гг. профессиональное развитие социально-гуманитарных наук надолго приостановилось, и советские обществоведы, в сущности, не имели серьезных возможностей обсуждать медицинские и около-медицинские вопросы. Явный идеологический характер советского обществознания побуждал медицинское сообщество держаться в стороне от любых контактов с обществоведами. Тем самым серьезные социально-гуманитарные исследования по проблемам, родственным западной медицинской антропологии, за редким исключением, не велись [20].
По указанным выше причинам более плодотворными в СССР оказались научные контакты между медиками и физическими антропологами, которые были более свободны от идеологических ограничений. На исходе 1980-х гг. целая группа отечественных физических антропологов в своих исследованиях по эволюционной проблематике, археологии, палеопатологии, адаптации и антропометрии вплотную приблизилась к области медицинских вопросов, выйдя на тот же уровень, что и их зарубежные коллеги [21, 22]. Достигнутые успехи, однако, привели к тому, что в 1990-е гг. в постсоветской России медицинская антропология стала устойчиво ассоциироваться с физикоантропологической традицией.
Лишь в 2000-е гг. ситуация постепенно стала меняться. Демонстрируя чувствительность к социокультурным моделям, характерным для зарубежной медицинской антропологии, в Саратовском государственном техническом университете в 2001 г. для студентов - социальных антропологов начал читаться пионерный для России курс по медицинской антропологии [23]. В 2005 г. в Институте антропологии и этнологии РАН по инициативе Валентины Харитоновой была образована группа медицинской антропологии, первоначально сосредоточившая свое внимание на изучении здоровья народов Севера и Сибири и традициях народного врачевания. Спустя всего лишь несколько лет куль-208
турно-ориентированные российские медицинские антропологи обратились к активной публикационной деятельности и начали проводить собственные научные мероприятия, расширяя число их участников [24, 25]. Ожидается, что, как и в других странах, эта дисциплина в России приобретет многие черты, характерные для интернациональной по своей природе медико-антропологической науки.
В 1960-е гг., когда в США началось формирование медицинской антропологии как особой области знания, большинство ее приверженцев рассматривали дисциплину как форму приложения культурно-антропологического анализа к проблемам общественного здоровья. Норман Скотч предположил, что новая дисциплина сможет сосредоточиться на таких направлениях, как культурный анализ эпидемиологии, «этномедицинских исследованиях», т.е. изучении традиций народного врачевания, и оценке современных программ по здравоохранению в различных культурных условиях [1].
В 1970-е гг. одно из выделенных Скотчем направлений - «этномедицина» - стало развиваться особенно быстро. Важной причиной этого был традиционный интерес культурных антропологов к аборигенным культурам и характерным для них традициям врачевания. Но, очевидно, еще большее значение имело то обстоятельство, что руководители служб здравоохранения развитых стран пришли к пониманию того, что для обеспечения «наивысшего уровня здоровья» для населения развивающихся стран имеющихся ресурсов конвенциональной медицины оказывается недостаточно и поэтому целесообразно использовать потенциал местных врачевателей и народной фармакопеи. В 1976 г. в рамках организованной ВОЗ Алма-Атинской конференции по обеспечению первичной медикосанитарной помощи в глобальном масштабе тезис о необходимости эффективного использования народного врачевания был озвучен для самой широкой медицинской общественности [26].
В те же самые годы ведущие медицинские антропологи выдвинули собственные аргументы в пользу необходимости изучения практик неконвенциональной (комплементарной и альтернативной) медицины. В 1974 г. Фостер указал на пользу изучения «незападных медицинских систем» [27]. В 1975 г. врач-антрополог Хорас Фабрега обосновал необходимость развития особой «этномедицин-ской науки [28]. В 1976 г. Чарльз Лесли с коллегами указал не важность изучения «азиатских медицинских систем», чья эффективность во многом сопоставима с возможностями западной «космополитической медицины» [29]. В СССР в том же году Юлиан Бромлей и Николай Воронов заявили о ценности изучения «народной медицины» средствами этнографического знания [20].
Обратившись к изучению различных форм неконвенциональной медицины, антропологи выступили не только в роли экспертов по «незападным» медицинским традициям, но и естественными союзниками тех медицинских специалистов, которым в соответствии с рекомендациями ВОЗ предстояло оценить эффективность и безопасность давно забытых или долгое время отвергаемых традиций врачевания. Поворот к неконвенциональной медицине, начавшийся в 1970-е гг., позволил существенно расширить предметное поле медицинской антропологии и подтолкнул многих антропологов к тому, чтобы стать адвокатами и адептами различных форм целительства.
В 1950-е гг. в развитых странах Запада некоторые представители медицинской общественности увидели пользу от прикладного применения антропологии в преодолении «культурных барьеров», возникающих между санитарно-медицинскими работниками и местным населением в рамках осуществления профилактических мероприятий. Однако в те же самые годы медики начали формулировать более широкий перечень пожеланий к социально-гуманитарному, в частности антропологическому, знанию. В условиях, когда в развитых странах произошел эпидемиологический переход, и основными причинами смертности стали хронические болезни, врачи столкнулись с необходимостью более полного понимания культурных и социально-экономических факторов нездоровья. С этой точки зрения антропологи оказывались способными выступить в роли «экспертов по поведению» и применить социальный анализ в интересах медицины. Размышляя о возможном применении медицинской антропологии, Рони отмечал, что она может быть использована для решения трех задач: 1) осмысления ролей медицинского персонала и пациентов, 2) изменения поведения тех и других с целью лучшего контроля болезни, 3) предсказания направления и степени культурных изменений [30].
В 1970-е гг. прогресс биомедицинского знания в развитых странах привел к тому, что продолжительность жизни населения достигла небывалых прежде пределов, но при этом значительная часть пациентов превратилась в хронически нездоровых людей, чье состояние было невозможно улучшить одними лишь средствами клинической медицины. Тысячи врачей вынуждены были примеривать на себя роль культурно-чувствительных практиков и знатоков человеческих душ. Между тем это плохо согласовывалось с повсеместной ставкой на активное использование «объективного биомедицинского знания» и широкое привлечение новых технологий. В этих условиях некоторые доктора начали говорить о кризисе господствующей «биомедицинской модели» и необходимости обращения к более универсальной, «био-психо-социальной модели» предоставления медицинской помощи [31, 32].
В середине 1970-х гг. группа врачей и антропологов, объединившихся в рамках «гарвардской школы» медицинской антропологии, начала разрабатывать такую форму анализа новых медицинских вопросов, которая вскоре была названа клинически-прикладной антропологией. Психиатр Леон Айзенберг ввел значимое для позднейшей антропологии различие между «заболеванием» как биомедицинским представлением о человеческом страдании и «болезнью» как популярным представлением о том же феномене [33]. Как и Айзенберг, его коллега психиатр и антрополог Артур Клейнман пришел к пониманию, что антропологию следует использовать для освобождения современной клинической медицины от увлечения «объективными методами» и технологиями, а также для того, чтобы вернуть в самый центр «клинической реальности» говорящего и действующего пациента [34].
На рубеже 1970-х и 1980-х в США и Великобритании развернулась дискуссия по поводу возможностей клинически-прикладной антропологии. В отличие от исследователей из Гарварда большинство участвовавших в ней специалистов были склонны к тому, чтобы придать новому направлению явный прикладной характер. В духе традиций прикладной антропологии 1950-х гг. многие специалисты видели цель клинически прикладной антропологии в том, чтобы устранять «культурные барьеры», возникающие между врачами и пациентами, и тем самым способствовать более эффективной работе лечебных учреждений [35].
В начале 1980-х гг. британский врач и медицинский антрополог Сесил Хельман стал приводить доводы в пользу того, что антропология может быть полезна не только в клинических условиях, но и в работе семейного врача, занятого общей практикой вне стен клиники. В подавляющем большинстве случаев врачу общей практики для успешной работы с пациентами требуются не столько глубокие биомедицинские познания, сколько культурная чувствительность и умения выстраивать доверительные отношения. Расширяя представления о предметной области медицинской антропологии, Хельман дал одно из самых известных определений дисциплины. «Медицинская антропология изучает, как люди в разных культурах и социальных группах объясняют причины плохого здоровья, формы лечения, которым они доверяют, и то, к кому они обращаются, когда становятся больными... Это изучение человеческого страдания и тех шагов, которые люди предпринимают, чтобы объяснить и уменьшить это страдание» [36].
В те годы, когда была развернута дискуссия о целях и задачах клинически-прикладной антропологии, в крупных клиниках США и Великобритании антропологи стали реальными агентами процессов модернизации лечебных учреждений. Многие из них получили оплачиваемые рабочие места при больницах, занимаясь прикладными исследованиями и обучая медицинский персонал «культурной чувствительности» в работе с пациентами. Эти эпизоды в развитии медицинской антропологии совпали с масштабной работой по гуманизации клинической медицины, развернувшейся в 1980-е и 1990-е гг.
На рубеже 1970-х и 1980-х гг. на арену истории вышло новое поколение исследователей, многие из которых не были склонны к тому, чтобы рассматривать медицинскую антропологию как исключительно прикладную дисциплину. Напротив, они стали позиционировать ее как особую область знания, обладающую автономией по отношению к медицине. Хорошая профессиональная подготовка позволяла им применять весьма широкую перспективу для рассмотрения тех или иных вопросов, касающихся культуры, здоровья и болезни. При этом выяснилось, что проблематика общественного здоровья, уже долгие годы находящаяся в фокусе внимания прикладных медицинских антропологов, может быть рассмотрена с самых разных сторон.
Один из подходов состоял в том, чтобы рассматривать общественное здоровье как результат гармоничного существования отдельного сообщества в условиях конкретной среды обитания. Этот подход предполагал широкое использование не только культурно-антропологических, но и био-экологических данных. Приверженцы этого подхода Энн Мак-Элрой и Патришиа Таунсенд предложили называть его медицинской экологией или «экологической перспективой в медицинской антропологии» [37]. Отталкиваясь от идей немногочисленных предшественников [38], они сосредоточили свое внимание на том, как биологическая и культурная адаптация позволяет различным группам выживать и сохранять свое здоровье, а также на том, как ослабление адаптивных способностей ведет к росту числа стрессов и распространению болезней. Демонстрируя широту «экологической перспективы», Мак-Элрой и Таунсенд сумели включить в поле своего внимания наряду с рамочной проблематикой общественного здоровья и более частные вопросы: питание, репродукцию и народное врачевание. Другой подход предполагал воспринимать общественное здоровье как продукт социальноэкономического и политического развития, что требовало учитывать данные, предоставляемые такими областями знания, как история, социология и экономическая теория. Воодушевляясь идеями Фридриха Энгельса и Рудольфа Вирхова, австрало-американский антрополог Ханс Баер назвал его поли-210
тической экономией здоровья или критической медицинской антропологией [39]. Вслед за Баером другие исследователи придали проблематике общественного здоровья новое содержание, сосредоточившись на том, как современный капитализм способствует росту неравенства в сфере здоровья как в национальном масштабе, так и на глобальном уровне [40-42]. Тем самым, в отличие от тех антропологов, которые углубились в изучение представлений о здоровье и болезни в разных культурах, а также клинически прикладных антропологов, работающих на «микроуровне», критические медицинские антропологи перенесли свой анализ на «макроуровень».
Критический подход, предложенный Баером, побудил некоторых антропологов пойти еще дальше с целью обновить всю медицинскую антропологию. Реформаторские настроения наиболее сильно проявились в Калифорнийском университете в Беркли, где во главе кафедры антропологии в начале 1990-х гг. стала Нэнси Шейпер-Хьюз. После долгих лет полевых исследований, предпринятых в Бразилии и Ирландии, Шейпер-Хьюз пришла к пониманию, что антропологи имеют дело не столько с медицинскими вопросами, сколько с реальными человеческими страданиями. Задачу медицинской антропологии она увидела в том, чтобы стать на сторону тех, кто страдает и борется за существование. По этой причине Шейпер-Хьюз призвала антропологов перестать быть «агентами медицины» и порвать с политикой скрытого колониализма, которая, по ее мнению, была воплощена в работе прикладных антропологов, помогающих докторам устранять «культурные барьеры», разделяющие их с пациентами [43].
Становление таких направлений как «медицинская экология» и «критическая медицинская антропология» в начале 1980-х гг. знаменовало усиление «теоретического начала» в медицинской антропологии и ее превращение в самостоятельную академическую дисциплину, обладающую собственным предметным полем, терминологией и исследовательскими задачами. Значительно выросло число исследователей и проводимых ими исследований, журналы по дисциплине стали толще, а издательства стали с большей охотой публиковать книги по медицинской антропологии, способствуя росту интереса читающей публики к проблемам, поднимаемым антропологами. Характерным следствием растущей «теоретизации» медицинской антропологии было также возрастание теоретикометодологического плюрализма.
В 1970-е гг. многие медицинские антропологи на Западе стали активно исследовать различные традиции народного врачевания и народной фармакопеи, что вполне соответствовало новым веяниям ВОЗ, поощрявшей врачей и антропологов шире изучать традиции народной медицины. В Советском Союзе некоторые этнографы и собиратели народного фольклора также более охотно стали сосредотачивать свое внимание на изучении народной медицины [20]. Растущий интерес к «этническому» привел к появлению в профессиональной среде таких терминов, как «этномедицина», «этнопсихиатрия», «этнофарма-кология» и т.п. К началу 1980-х гг. в медико-антропологических исследованиях широко присутствовали такие темы, как «медицинский плюрализм», «медицинские системы», «интеграция медицинских традиций» и т.п. Некоторые антропологи, предпочитали анализировать ситуацию не «сверху», а «снизу», т.е. с точки зрения пациента, и поэтому продвигали такие темы, как «медицинский синкретизм» [44] и «терапевтический выбор» [45]. Общая тенденция состояла в том, чтобы анализировать те культуры, где наиболее привычным типом медицины являлась неконвенциональная медицина.
Однако в первой половине 1980-х гг. впервые стали предприниматься попытки переключить внимание на изучение западной медицинской традиции. Пионерами здесь выступили американские антропологи Роберт Хан и Этвуд Гейнс [46, 47]. Они предложили рассматривать западную медицину как случай еще одной «этномедицины», как особую «культурную систему», что предполагало отказ от привычного даже для медицинских антропологов различия между «наукой» и «культурой». Они выделили три характерные черты западной медицины: 1) ее культурное своеобразие и отличие от других областей культуры, таких, как религия, политика и экономика, 2) отчетливое иерархическое разделение труда и профессиональных ролей, хорошо понятное для остальных членов общества, 3) внутреннее воспроизводство социальных и культурных смыслов через неформальную социализацию. Довольно скоро работа Хана и Гейнса привлекла внимание других коллег-антропологов [48, 49], вследствие чего произошло формирование особого направления исследований, которое принято называть антропологией биомедицины.
Принятие большинством медицинских антропологов термина «биомедицина» несколько шло вразрез с присущим медицинскому сообществу разграничением между «клинической медициной», «социальной медициной» и «биомедициной» как областью передовых лабораторных исследований. Для антропологов вся современная западная медицина отныне воспринималась как биомедицина. Причиной этого стало осознание того факта, что передовые биомедицинские исследования уже в 1980-е гг. фактически стали определять все содержание медицинского знания и медицинской практики.
В 1990-е гг. некоторые антропологи стали проводить полевые исследования в стенах научномедицинских центров, лабораториях и других пространствах, где развернулась так называемая «биотехнологическая революция». По понятным причинам пальма первенства принадлежала североамериканским исследователям, причем особенно успешно продвигались в этом направлении канадские антропологи. Одним из примечательных проявлений такой работы стал сборник статей «Живя и работая с новыми медицинскими технологиями», подготовленный антропологами из университета имени Мак-Гилла в Монреале [50]. В фокусе внимания исследователей оказались такие проблемы, как влияние биомедицины на социальную природу, клиническая и лабораторная материальная культура, появление новых биомедицинских сетей в связи с развитием новых медицинских технологий.
Растущий интерес медицинских антропологов к биомедицине стал свидетельствовать о том, что антропологи способны фокусироваться не только на «экзотических», но и на вполне «мейн-стримных» культурах. Привнеся собственные методы в мир западной медицинской традиции, они осмелились превратить всю медицину в собственное поле исследования специфическими для антропологии средствами. По сравнению с клинически-прикладной антропологией, которая начиналась с анализа взаимоотношений врача и пациента в условиях «клинической реальности» [34], антропология биомедицины решительно продвинулась в тех направлениях, где нередко отсутствовали врачи, пациенты и даже клиническая реальность. При этом речь все равно шла о медицине, которая, однако, уже не была прежней. Новые рубежи, которых достигла биомедицина в самом начале XXI в., оказались не менее увлекательным местом для исследования, чем те миры, в которых продолжала обретаться медицинская традиция, восходящая к культурному опыту Нового времени. Показательным примером такого антропологического любопытства стала работа одной из наиболее авторитетных канадских исследовательниц Маргарет Лок и ее коллеги Вин-Ким Нгуена, посвященная биомедицине как культурному явлению и одновременно ансамблю быстро развивающихся технологий [51].
Характерной чертой антропологических исследований применительно к биомедицине стало своего рода освобождение от ее магических чар. Биомедицина предстала не просто как порождение культуры Запада, но и как детище западного капитализма, выступающее в роли особого культурноидеологического ресурса, способствующего обеспечению социального неравенства и легитимации существующего общественного порядка. В постколониальном мире биомедицина, кроме того, оказалась предметом демонстративного потребления, позволяющим наиболее обеспеченным слоям местного общества подчеркивать свою цивилизованность и утверждать престиж. Ведущие представители критической медицинской антропологии, такие, как Ханс Баер и Мерилл Зингер, задали весьма высокую планку для оценки социальной ценности биомедицины, когда усомнились в том, что биомедицина и используемые ею средства способны сделать этот мир более здоровым. Им удалось показать, что биомедицина часто выступает не только средством модернизации постколониальных обществ Третьего мира, но и средством для усугубления их проблем в сфере здоровья [42].
В 1970-е гг. в медицинскую антропологию впервые стали проникать феминистские идеи, что привело к росту интереса к таким проблемам, как гендер, сексуальность и репродукция и, как выражаются некоторые авторы, к «гендеризации медицинской антропологии» [52]. Будучи весьма чувствительными к интересам уязвимых социальных групп, антропологи закономерным образом акцентировали свое внимание на проблемах, связанных с женским здоровьем и женской репродуктивной физиологией.
Идеи социального и культурного освобождения женщин побудили некоторых антропологов критически посмотреть на практики репродуктивной медицины и современные системы родовспоможения. Анализируя опыт американской репродуктивной медицины 1970-х и 1980-х гг., антропологи, пришли к выводам о том, что она является чрезмерно технократичной и нечувствительной к женским эмоциональным потребностям. Кроме того, было обнаружено, что в большинстве медицинских учреждений медицинская помощь роженицам осуществляется с поправкой на их классовую и расовую принадлежность. Начиная со знаменитого исследования Бриджит Джордан о «родах в четырех культурах», стали предприниматься попытки предложить гуманистическую альтернативу, которая чаще всего связывалась с опытом домашних родов, в присутствии членов семьи и с приглашением специально обученных повитух, а также с опытом родовспоможения в некоторых европейских странах и в сельских обществах [53-55].
Критические настроения и поиск гуманистической альтернативы, характерные для медицинской антропологии 1970-х и 1980-х гг., позднее сменились более реалистичными соображениями. По мере того, как в рамках феминистского движения произошел переход от идей «женского освобождения» к «женскому развитию», в антропологии также были представлены многочисленные доказательства того, что большинство женщин не желают совершенно отказываться от услуг репродуктивной медицины. Напротив, они считают ее более эффективной, чем традиционное повивальное искус-212
ство, но при этом исповедуют здравый смысл и особенный «женский прагматизм». Исследования, выполненные как в развитых, так и в развивающихся странах, показывали, что женщины в роддомах часто готовы терпеть определенные неудобства во имя достижения более значимых для них результатов - медицинской помощи новорожденным, надежного врачебного контроля, использования современных технологий и т.п. [56-58].
Проблематика родов стала своеобразным прологом к изучению других вопросов в рамках антропологии репродукции. Многие антропологи попытались исследовать социальные и культурные аспекты остальных сторон репродуктивной жизни, всех эпизодов жизненного цикла. Так, в поле зрения исследователей вошли проблемы грудного вскармливания, ухода за детьми, полового созревания, менопаузы, регулирования рождаемости, бесплодия и многие другие. Было показано, что по каждому из таких примеров необходимо вести серьезную научную дискуссию. Если в западном мире в течение последнего столетия вся репродуктивная жизнь людей превратилась в предмет пристального внимания со стороны врачей, то в других культурах она оказалась не охвачена медикализацией и теми коннотациями, которые ею предписываются. Так, по наблюдениям Маргарет Лок, в странах Северной Америки женская менопауза уже давно воспринимается как возрастное отклонение от физиологической нормы, допускающее, к тому же, терапию с применением гормонов, в то время как в Японии она таковой не считается [59]. Грудное вскармливание в одних культурах воспринимается как приемлемая публичная практика, а в других в качестве таковой совершенно недопустима; при этом альтернатива между материнской грудью и бутылочкой с молочной смесью часто обусловлена не столько личным выбором матери, сколько уровнем материального благополучия конкретной семьи и целого общества [60, 61]. Бесплодие, как мужское, так и женское, во всех культурах социально стигматизируется, но с развитием вспомогательных репродуктивных технологий оно впервые превращается в решаемую медицинскую проблему - но в первую очередь для представителей обеспеченного среднего класса [62, 63].
Некоторые антропологии попытались анализировать проблемы репродукции с позиций био-культурного подхода. Акцент был сделан на том, чтобы демедикализировать представления о репродуктивных событиях и показать, что каждое из них не только нагружено культурными смыслами, но и укоренено в биологии человечества. В исследованиях антропологов-эволюционистов подчеркивается, что менструации, беременность, трудные роды, грудное вскармливание, менопауза, забота о потомстве и материнство являются продуктами адаптации нашего вида, давшего ему преимущество перед другими живыми существами, в том числе ближайшими биологическими родственниками из числа приматов [64, 65]. Критикуя практику разделения рожениц и новорожденных в современных роддомах, Венда Тревазан подчеркнула биокультурную значимость контакта матери и ребенка в первый час после рождения [66].
Многие выводы, впервые полученные западными медицинскими антропологами, нашли поддержку отечественных исследователей социокультурных проблем репродукции [67]. Активность антропологов репродукции, объединившихся в особую секцию в рамках давно уже ставшего международным Общества медицинской антропологии, оказывает влияние на дискуссии о женском и мужском репродуктивном здоровье, ведущиеся в разных странах. Целый ряд острых вопросов в сфере организации медицинской помощи беременным и роженицам, попавших в поле зрения медицинских антропологов в последней четверти ХХ в., уже благополучно сняты. Наиболее значимый успех связан с гуманизацией практик медицинского родовспоможения, которая началась на рубеже 1990-х и 2000-х гг. во многих развитых странах.
Расширение предметного поля медицинской антропологии началось фактически сразу же после зарождения дисциплины. Проблемы общественного здоровья, находившиеся в поле зрения пионеров медицинской антропологии, стали отправным пунктом для последующих исследований различных аспектов здоровья. Так, в фокусе антропологов оказались вопросы, касающиеся психического здоровья, репродуктивного здоровья, детского здоровья, здоровья пожилых людей и т.д. Изучение вопроса о способах сохранения здоровья привело к разноплановым исследованиям потенциала народной (неконвенциональной) медицины, травничества, духовного целительства, магико-религиозного врачевания, практик альтернативной помощи, а также, как уже отмечалось, биомедицины. Справедливо подчеркивалось, что во всех обществах, независимо от уровня их развития, проблемы здоровья всегда находятся в центре внимания. Комплекс связанных с ними представлений и практик является устойчивым элементом всякой культуры, поэтому антропологам всегда есть что добавить к той информации, которой в современном мире обладают врачи и другие медицинские работники.
Бурное развитие медицинского знания в последние десятилетия породило у многих образованных людей своеобразную веру в то, что медицина держит в своих руках ключи от всех дверей,
ведущих в царство здоровья. Между тем опыт развития самой медицины показывает, что уже с 1950-х гг. многие врачи и руководители служб здравоохранения в развитых странах регулярно предпринимали попытки заручиться поддержкой экспертов в области социально-гуманитарного знания, поскольку практикуемая «биомедицинская модель» оставляла вне поля медицинского зрения многие аспекты здоровья, обусловленные культурой. Привычка видеть такие объекты, как тела, ткани, клетки, бактерии, вирусы, гены, часто делала «невидимыми» такие вещи, как ценности, верования, идеи, а кроме того, социальные институты и сети. В результате таких альянсов в 1960-е гг. возникла особая область знания, именуемая медицинской антропологией, которая весьма быстро превратилась из прикладной по характеру дисциплины в самостоятельную, насыщенную теоретическим содержанием науку. При этом большинство антропологов никогда не были приверженцами чистого академизма. Среди них всегда находятся те, кто рассматривает медицинскую антропологию как «дисциплину в действии» [68, 69].
Развитие медицинской антропологии никогда не происходило по какому-то одному шаблону. Американская версия медицинской антропологии, оказавшая большое влияние на медикоантропологические традиции других стран, все же никогда не была доминирующей. За пределами Северной Америки мы встречаем много других, весьма самобытных академических традиций изучения культуры, здоровья и болезни [3, 4]. Это касается и России, где медицинская антропология вырастает в рамках набирающего силу диалога между физической антропологией, этнологией, социологией и медициной. По этой причине большинство попыток сформулировать лаконичное определение предмета дисциплины не всегда оказываются приемлемыми. Сознавая этот факт, исследователи из разных стран, объединившиеся под эгидой Общества медицинской антропологии, предпочитают ориентироваться на расширительную форму его трактовки.
«Медицинская антропология - область антропологии, которая черпает из социальной, культурной, биологической и лингвистической антропологии, чтобы лучше понять те факторы, что влияют на здоровье и благополучие (в широком его определении), опыт и распространение болезни, профилактику и лечение заболеваний, процессы врачевания, социальные отношения, касающиеся выбора лечения, культурную значимость плюралистических медицинских систем и их применение. Медицинская антропология как дисциплина черпает из самых разных теоретических подходов. Она внимательна как к популярным формам заботы о здоровье, так и к научной эпидемиологии, как к социальному конструированию знания и научной политики, так и к научным открытиям и проверке гипотез. Медицинские антропологи изучают как на здоровье индивидов, больших сообществ и среды влияют взаимоотношения между людьми и другими видами, культурные нормы и социальные институты, микро- и макрополитику, движущие силы глобализации и их воздействие на локальные культурные миры» [70].
ЛИТЕРАТУРА
1. Scotch N.A. Medical Anthropology / N.A. Scotch // Biennial Review of Anthropology. 1963. Vol. 3. P. 30-68.
2. Fabrega H. Medical Anthropology / H. Fabrega // Biennial Review of Anthropology. 1971. Vol. 7. P. 167-229.
3. Saillant F. Medical Anthropology: Regional Perspectives and Shared Concerns / F. Saillant, S. Genest (eds.). Malden, Ma: Blackwell Publishing, 2007.
4. Михель Д.В. История социальной антропологии (медицинская антропология): учеб. пособие / Д.В. Михель. Саратов: Научная книга, 2010.
5. Ожиганова А.А. Антропология и медицина: перспективы взаимодействия (дискуссия 1980-х -2000-х годов) / А.А. Ожиганова // Этнографическое обозрение. 2011. №3. С. 10-21.
6. Sobo E.J. Medical Anthropology in Disciplinary Context: Definitional Struggles and Key Debates (or Answering the Cri Du Coeur) / E.J. Sobo // Singer M., Erickson P.I. (eds.) A Companion to Medical Anthropology. Oxford: Blackwell Publishing, 2011. P.9-28.
7. Михель Д.В. Медицинская антропология: фокусируясь на здоровье и болезни / Д.В. Михель // Общество ремиссии: на пути к нарративной медицине: сб. науч. тр. / под общ. ред. В.Л. Лехциера. Самара: Изд-во «Самарский университет», 2012. С.34-53.
8. Baer H.A. Medical Anthropology and the World System / H.A. Baer, M. Singer, I. Susser. 2 ed. Westport, Ct: Praeger, 2003. P.8, 53-54.
9. Rivers W.H.R. The Todas / W.H.R. Rivers. London: Macmillan and Co., 1906.
10. Rivers W.H.R. Medicine, Magic, and Religion / W.H.R. Rivers. London: Kegan Paul, Trench, Trubner and Co., 1924.
11. Ackerknecht E.H. Medicine and Ethnology: Selected Essays / E.H. Ackerknecht. Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1971.
12. Paul B. Health, Culture and Community: Case Studies of Public Reactions to Health Programs /
B. Paul (ed.). Russell Sage Foundation, 1955.
13. Foster G.M. Problems in Intercultural Health Programs: Memorandum to the Committee on Preventive Medicine and Social Science Research / G.M. Foster. N. Y.: Social Science Research Council, 1958.
14. Caudill W. Effects of Social and Cultural Systems in Reactions to Stress / W. Caudill. N. Y.: Social Science Research Council, 1958.
15. Roney J.G. Medical Anthropology: A Synthetic Discipline / J.G. Roney // The New Physician. 1959. Vol. 8 (1). P.32-33.
16. Foster G.M., Anderson B.G. Medical Anthropology / G.M. Foster, B.G. Anderson. N. Y.: John Wiley & Sons, 1978. P.1-10.
17. Brown P.J. Understanding and Applying Medical Anthropology / P.J. Brown. London: Mayfield Publishing, 1998.
18. Weidman H.H. On the Origins of the SMA / H.H. Weidman // Medical Anthropology of Quarterly. 1986. Vol. 17 (5). P. 115-124.
19. Михель Д.В. Хэзел Вейдман и возникновение медицинской антропологии в США (к пятидесятилетию образования Общества медицинской антропологии) / Д.В. Михель // Медицинская антропология и биоэтика. 2012. №2 (4) // http://jmaib.iea.ras.ru/ru/practice/stories/item/179-khezel-vejdman-i-vozniknovenie-meditsinskoj-antropologii-v-ssha-k-pyatidesyatiletiyu-obrazovaniya-obshchestva-meditsinskoj -antropologii.
20. Бромлей Ю.В. Народная медицина как предмет этнографических исследований / Ю.В. Бромлей, А.А. Воронов // Советская этнография. 1976. № 5. С. 3-18.
21. Антропология - медицине / под ред. Т.И. Алексеевой. М.: Изд-во МГУ, 1989.
22. Ковешников В.Г. Медицинская антропология / В.Г. Ковешников, Б.А. Никитюк. Киев: Здоровья, 1992.
23. Ярская-Смирнова Е.Р. Социальная антропология современности: теория, методология, методы, кейс-стади: учеб. пособие / Е.Р. Ярская-Смирнова, П.В. Романов, Д.В. Михель. Саратов: Научная книга, 2004. С.61-105.
24. Проблемы сохранения здоровья в условиях Севера и Сибири: труды по медицинской антропологии / отв. ред. В.И. Харитонова. М.: ОАО «Типография «Новости», 2009.
25. Харитонова В.И. Медицинская антропология на Западе и в России / В.И. Харитонова // Этнографическое обозрение. 2011. №3. С.3-10.
26. Primary Health Care: Report of the International Conference on Primary Health Care. Alma-Ata, USSR, 6-12 September 1978. Geneva: WHO, 1978.
27. Foster G.M. Medical Anthropology: Some Contrasts with Medical Sociology / G.M. Foster // Medical Anthropology Newsletter. 1974. Vol.6 (1). P.1-6.
28. Fabrega H. The Need for an Ethnomedical Science / H. Fabrega // Science. 1975. Vol. 189 (4207). P. 969-975.
29. Leslie C. Asian Medical Systems: A Comparative Study / C. Leslie (ed.). Berkeley: University of California Press, 1976.
30. Roney J.G. Medical Anthropology: An Introduction / J.G. Roney // Journal of National Medical Association. 1963. Vol. 55 (2). P. 95-99.
31. Engel G.L. The Need for a New Medical Model: A Challenge for Biomedicine / G.L. Engel // Science. New Series. 1977. Vol. 196 (4286). P. 129-136.
32. Helman C.G. Medicine and Culture: Limits of Biomedical Explanation / C.G. Helman // Lancet. 1991. May 4. Vol. 337 (8749). P. 1080-1083.
33. Eisenberg L. Disease and Illness: Distinctions Between Professional and Popular Ideas of Sickness / L. Eisenberg // Culture, Medicine, and Psychiatry. 1977. Vol.1 (1). P.9-23.
34. Kleinman A. Patients and Healers in the Context of Culture: An Exploration of the Borderland between Anthropology, Medicine, and Psychiatry / A. Kleinman. Berkeley: University of California Press, 1980.
35. Chrisman N.J. Clinically Applied Anthropology: Anthropologists in Health Science Settings / N.J. Chrisman, T.W. Maretzki (eds.). Dordrecht: D. Reidel Publishing Company, 1982.
36. Helman C.G. Culture, Health and Illness / C.G. Helman. 5 ed. London: Hodder Arnold, 2007. P. 1.
37. McElroy A., Townsend P.K. Medical Anthropology in Ecological Perspective / A. McElroy, P.K. Townsend. 5 ed. Boulder: Westview Press, 2009.
38. Alland A. Adaptation in Cultural Evolution: An Approach to Medical Anthropology / A. Alland. N. Y.: Columbia University Press, 1970.
39. Baer H. On the Political Economy of Health / H. Baer // Medical Anthropology Newsletter. 1982. Vol. 14 (1). P. 1-2, 13.
40. Morgan L. Dependency Theory in the Political Economy of Health: An Anthropological Critique / L. Morgan // Medical Anthropology Quarterly. 1987. Vol.1 (2). P. 131-154.
41. Morsy S. Political Economy in Medical Anthropology / S. Morsy // Johnson T.M., Sargent C.F. (eds.) Medical Anthropology: Contemporary Theory and Method. Westport: Praeger, 1990. P. 26-46.
42. Baer H. Medical Anthropology and the World System / H. Baer, M. Singer, I. Susser Medical. Westport: Praeger, 2003.
43. Scheper-Hughes N. Three Propositions for a Critically Applied Medical Anthropology / N. Scheper-Hughes // Social Science and Medicine. 1990. Vol.30 (2). P.189-197.
44. Last M. The Importance of Knowing about Not Knowing / M. Last // Social Science and Medicine. 1981. Vol.15 (3). P.387-392.
45. Sargent C. Cultural Context of Therapeutic Choice / C. Sargent. Dordrecht: Kluwer, 1982.
46. Hahn R.A., Gaines A.D. Physicians of Western Medicine: An Introduction // Culture, Medicine, and Psychiatry. 1982. Vol.6 (3). P.215-218.
47. Hahn R.A., Gaines A.D. (eds.) Physicians of Western Medicine: Anthropological Approaches to Theory and Practice. Dordrecht: Reidel, 1985.
48. Hahn R.A., Kleinman A. Biomedical Practice and Anthropological Theory: Frameworks and Directions / R.A. Hahn, A. Kleinman // Annual Review of Anthropology. 1983. Vol. 12. P. 305-333.
49. Rhodes L.A. Studying Biomedicine as a Cultural System / L.A. Rhodes // Johnson T.M., Sargent
C.F. (eds.) Medical Anthropology: Contemporary Theory and Method. N. Y.: Praeger, 1990. P. 159-173.
50. Lock M. Living and Working with the New Medical Technologies: Intersections of Inquiry / M. Lock, A. Young, A. Cambrosio (eds.). Cambridge: Cambridge University Press, 2000.
51. Lock M. An Anthropology of Biomedicine / M. Lock, V.-K. Nguyen. Oxford: Wiley-Blackwell,
2010.
52. Browner C.H. Gender: Engendering Medical Anthropology / C.H. Browner, C.F. Sargent // Sail-lant F., Genest S. (eds.) Medical Anthropology: Regional Perspectives and Shared Concerns. Malden, Ma: Blackwell Publishing, 2007. P.233-250.
53. Jordan B. Birth in Fourth Cultures: A Crosscultural Investigation of Childbirth in Yucatan, Holland, Sweden, and the United States / B. Jordan. 4 ed. Prospect Heights, Illinois: Waveland Press, 1992.
54. Martin E. The Woman in the Body: A Cultural Analysis of Reproduction: With a New Introduction / E. Martin. Boston: Beacon Press, 2001.
55. Davis-Floyd R. Birth as an American Rite of Passage / R. Davis-Floyd. 2 ed. With a New Preface. Berkeley: University of California Press, 2004.
56. Sargent C.F. Ways of Knowing about Birth in Three Cultures / C.F. Sargent, G. Bascope // Medical Anthropology Quarterly. 1996. Vol.10 (2). P.213-236.
57. Lazarus E. What Do Women Want? Issues of Choice, Control, and Class in American Pregnancy and Childbirth / E. Lazarus // Davis-Floyd R.E., Sargent C.F. (eds.) Childbirth and Authoritative Knowledge: Cross-Cultural Perspectives. Berkeley: University of California Press, 1997. P. 132-158.
58. Михель И.В. Женщина в роддоме: увидеть невидимое глазами фотографов / И.В. Михель // Визуальная антропология: новые взгляды на социальную реальность: сб. науч. ст. / под ред. Е.Р. Яр-ской-Смирновой, П.В. Романова, В.Л. Круткина. Саратов: Научная книга, 2007. С. 102-123.
59. Lock M. Encounters with Aging: Mythologies of Menopause in Japan and North America / M. Lock. Berkeley: University of California Press, 1993.
60. Smith P.H. Beyond Health, Beyond Choice: Breastfeeding Constraints and Realities / P.H. Smith, B.L. Hausman, M. Labbok (eds.). New Brunswick, N. Y: Rutgers University Press, 2012.
61. Van Esterik P. The Politics of Breastfeeding / P. Van Esterik // Counihan C., Van Esterik P. (eds.) Food and Culture: A Reader. N. Y.: Routledge, 2008. P. 467-481.
62. Inhorn M.C. Middle Eastern Masculinities in the Age of New Reproductive Technologies: Male Infertility and Stigma in Egypt and Lebanon / M.C. Inhorn // Medical Anthropology Quarterly. 2004. Vol. 18 (2). P. 162-182.
63. Becker G. The Elusive Embryo: How Women and Men Approach New Reproductive Technologies / G. Becker. Berkeley: University of California Press, 2000.
64. Hrdy S.B. Mother Nature: Maternal Instincts and How They Shape the Human Species / S.B. Hrdy. N. Y.: Ballantine Books, 1999.
65. Wiley A.S. Medical Anthropology: A Biocultural Approach / A.S. Wiley, J.S. Allen. N. Y.: Oxford University Press, 2009. P. 138-183.
66. Trevathan W.R. Human Birth: An Evolutionary Perspective / W.R. Trevathan. N. Y.: Akline de Gruyer, 1987.
67. Здоровье и доверие: гендерный подход к репродуктивной медицине: сб. ст. / под ред.
Е. Здравомысловой и А. Темкиной. СПБ.: Изд-во Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2009.
68. Singer M. Medical Anthropology: A Discipline in Action / M. Singer, H. Baer. N. Y.: AltaMira Press, 2007.
69. Winkelman M. Culture and Health: Applying Medical Anthropology / M. Winkelman. San Francisco: Jossey-Bass, 2009.
70. What is Medical Anthropology? // http://www.medanthro.net/feature/what-is-medical-anthropology/
Михель Дмитрий Викторович - Dmitry V. Mikhel -
доктор философских наук, профессор кафедры Dr. Sc., Professor
«Социология, социальная антропология и соци- Department of Sociology, Social Anthropology
альная работа» Саратовского государственного and Social Work
технического университета имени Гагарина Ю.А. Yuri Gagarin State Technical University of Saratov
Статья поступила в редакцию 15.03.13, принята к опубликованию 20.05.13
