Научная статья на тему 'Изображение голода 1601-1603 гг. В русских и иностранных источниках о смутном времени'

Изображение голода 1601-1603 гг. В русских и иностранных источниках о смутном времени Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

CC BY
3039
386
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
Ключевые слова
ГОЛОД 1601-1603 ГГ. / НАТУРАЛИЗМ / УМОЛЧАНИЕ / «НОВЫЙ ЛЕТОПИСЕЦ» / И. А. ХВОРОСТИНИН / «ХРОНОГРАФ 1617 Г.» / Ж. МАРЖЕРЕТ / К. БУССОВ / И. МАССА / «NEW CHRONICLE» / I. A. KHVOROSTININ / «CHRONOGRAPH OF 1617» / J. MARZHERET / K. BUSSOV / J. MASSA / FAMINE YEARS OF 1601-1603 / NATURALISM / OMISSION

Аннотация научной статьи по языкознанию и литературоведению, автор научной работы — Туфанова Ольга Александровна

В статье проводится сопоставительный анализ русских и иностранных источников, изображающих голод 1601-1603 гг. в России в период царствования Бориса Годунова, выявляются противоположные ведущие художественные приёмы и принципы описания события.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.

Depiction of 1601-1603 famine years in Russian and foreign sources about the Time of Troubles

The article presents a comparative analysis of Russian and foreign sources, depicting the famine years of 1601-1603 in Russia during the reign of Boris Godunov. It reveals the opposite leading art techniques and principles for the description of the event.

Текст научной работы на тему «Изображение голода 1601-1603 гг. В русских и иностранных источниках о смутном времени»

ИЗОБРАЖЕНИЕ ГОЛОДА 1601-1603 гг.

В РУССКИХ И ИНОСТРАННЫХ ИСТОЧНИКАХ

О СМУТНОМ ВРЕМЕНИ

О. А. Туфанова

Сочинения русских и иностранных современников о Смуте в России начала XVII столетия, начавшейся с пресечения древней династии Рюриковичей и завершившейся избранием на престол Михаила Фёдоровича Романова, содержат различные, иногда противоречивые взгляды на одни и те же события. Во многом различие подходов в изображении тех или иных событий обусловлено принципиальным отличием исходных позиций повествователей.

Иностранцы, занимая позицию сторонних наблюдателей, даже если они и являлись непосредственными участниками событий, стремятся в большинстве своём дать зрительное реалистичное представление о событии1, правда зачастую окрашенное стойким убеждением, что они, находясь в «варварской» Московии, вынуждены иметь дело с «невежественным, грубым и варварским народом»2.

Сочинения русских авторов отличает особый тип документализма, использование которого приводит к сочетанию двух различных повествовательных стихий. С одной стороны, это взгляд на события как бы изнутри, что оборачивается подменой — вместо документально точного рассказа о событии, позволяющего зримо представить, что же в действительности происходило, его лаконичная оценка. С другой стороны, это использование приёма умолчания, когда речь идёт о нелицеприятных для русских событиях, и ещё одна подмена — вместо описания поведения людей провиденциальный или реалистичный рассказ о том, что привело к катастрофе или что явилось её следствием.

Ярким примером такого противоречивого в изображении и оценке повествования может служить рассказ о голоде (1601-1603) во время правления Бориса Годунова.

Большая часть русских источников о правлении царя Бориса, среди них «Временник» Ивана Тимофеева, «Летописная книга» С. И. Шаховского, «Так называемое иное сказание» и др., умалчивают об этом трагическом трёхлетнем периоде жизни в истории России. Те же немногие источники («Хронограф 1617 г.», «Словеса дней, и царей, и святителей» И. А. Хворостинина, «Новый летописец»), в которых тема голода находит отражение, содержат весьма скудную в художественном плане информацию и отличаются использованием в целом одинаковых приёмов изображения.

Так, например, во всех трёх вышеназванных текстах авторы применяют один и тот же лаконичный оценочный эпитет «велик» для характеристики голода: «гладъ бысть великъ»3, «глад велик»4, «гладъ велш»5.

Все авторы указывают на большую смертность людей, которую вызвал голод. Общим для трёх источников является указание на множество погибших и

повсеместность распространения голода. В рамках же этого мотива наблюдаются незначительные стилистические отличия. Так, автор «Хронографа 1617 г.», указав, что голод испытывали «по всей земли Рустей», использует приём тавтологии и дополнительный, указывающий на сверхмножество эпитет: «.. .и многое безчилено множество от того гладу изомроша людей» (326). И. А. Хворостинин тоже отмечает всеобщность бедствия, но использует приём олицетворения: «Убиенна земля наша гладом.» (434). Столь же бесстрастно-фактографичной выглядит на первый взгляд сообщение «Нового летописца»: «...пребысть же гладъ оный три л^та и бысть мертвыхъ множество лежащихъ всюду», — сочетающее временной признак (указание на то, что голод продлился в стране 3 года), неопределённо-количественный (эпитет «множество») и пространственный («всюду»).

Однако сухая информативность соответствующей главы «Нового летописца» при детальном рассмотрении оказывается продолжением заданного в начале повествования изобразительного приёма, эмоциональность которого становится заметна только при выявлении доминантных повторов и явных и скрытых параллелизмов. «Бысть же гладъ велШ... прежде убо быша дождеве велицыи, во все лето. всякому сеемому хл^бу зелен^ющеся безъ зрелости. въ день же Успешя пресвятыя Богородицы еще всякому хл^бу зелену бывшу и къ полности не пришедшу, паде мразъ велШ, и прозябе всякое прозябеше хлебное, и все погибе.» (курсив и подчёркивание мои. — О. Т.) (54).

Весь выше приведённый фрагмент пронизывает разветвлённая система повторов. Прежде всего это эпитеты, носящие оценочно-фактографический характер, «велик», «всякий» и стоящий в одном ряду с ними повтор местоимения «все», которые служат для выражения идеи общей для всех русских людей беды. Стабильно воспроизводится одна и та же грамматическая конструкция, в которой употребляются эти повторы: инверсионное использование эпитета «велик» вкупе с препозитивным употреблением эпитета «всякий», приводящее к их близкому соседству, показывают размах бедствия, с помощью оценочного и фактографического эпитетов нагнетая общую трагедийную атмосферу. Второй ряд повторов связан с образом не успевшего созреть, прозябшего «зеленеющего хлеба», который становится своеобразным переходом к описанию людской трагедии. Заявленная в связи с образом «хлеба» тема смерти получает своё разрешение в судьбах людей и поддерживается пронизывающим оба отрывка мотивом лежания на земле: «.все погибе и остася на пол'к . онымъ же прозябшимъ хл^бомъ с^яху, чающе ему возрасти, и не взыде ничто, но все въ земли оста, и начася быти велш гладъ. и бысть мертвыхъ множество лежащихъ всюду» (курсив мой. — О. Т.) (54).

Голод и, как следствие, большая смертность людей, согласно «Новому летописцу», стали результатом вполне конкретного природного явления — «великого» мороза, уничтожившего зазеленевшие посевы. Иную трактовку дают И. А. Хворостинин и автор «Хронографа 1617 г.». Она существенно отличается и в содержательном, и в художественном плане от причин, изложенных в «Новом летописце». В «Хронографе 1617 г.» приводится лаконичная традиционная провиденциальная мотивировка разразившегося в стране голода: «гр^хъ ради нашихъ»

(326), — какие-либо дополнительные объяснения (за какие именно грехи был наказан народ) в анализируемом фрагменте отсутствуют. В «Словесах дней, и царей, и святителей» даётся более пространная мотивировка случившегося, но, как и в «Хронографе 1617 г.», она окрашена идеей Божьего наказания за грехи. Голод стоит в одном ряду с другими бедствиями, которые поразили страну: «Всегда нужа б^, и растлеваемое богатество, красота и слава оскудеваше, и родоначалие владыче-ское прииде от земли нашея, изриновени быша от любве человеколюбия, оскуд^ша грады, оскуд^ша люди.», — и воспринимается как прямое следствие общего «падения» людей, поскольку замыкает цепочку «грехов»: «.не оскуд^ мерзость и возрасте плод греха, взыде д^ло беззакония, и возненавиде друг друга, и умножи-шася в нас падения. Убиенна земля наша гладом.» (434).

Во всех трёх памятниках скупо изображается поведение людей во время голода, точнее, о самом поведении речь идёт только в «Новом летописце», а в двух других произведениях производится своеобразная подмена: вместо рассказа о поведении людей приводится рассказ о том, чем они питались. Но и в «Новом летописце» о людях сказано очень скупо: «.отцы чадъ своихъ глада ради и мужіе женъ пометаху и помираху.» Самым примечательным в этой фразе является глагол «пометати», означающий «оставить», «покинуть»6. Наиболее близкий стилистический пример подобного использования глагола приводится в «Материалах для словаря древнерусского языка по письменным памятникам» И. И. Срезневского: «Разб^гошася по чюжимъ городомъ, пометавъ женъ и д^теи» (Псков. летопись, 7018 г., по Погод. сп.)7. Но в «Новом летописце» фраза носит какой-то странный смысл: лаконичное пояснение «глада ради» не объясняет, почему отцы покинули детей, а мужья жен; совсем непонятно, почему, покинув родных, отцы и мужья «помираху»; умалчивает автор «Нового летописца» и о том, что стало с детьми и жёнами, такое впечатление, что «помираху» только мужчины, остальных голод не коснулся. Но так или иначе перед нами попытка описать действия людей во время голода через родственные взаимоотношения.

Иной тип повествования о поведении людей обнаруживается в «Хронографе 1617 г.». В нём на первый план выходит рассказ о том, чем питались люди во время голода, он содержит скупые детали и завершается указанием на причины умолчания подробной характеристики: «Ядуще же тогда многи псину и мертвечину и ину скареднину, ея же и писати нел^тъ» (326).

Нечто подобное наблюдается и в «Словесах дней, и царей, и святителей» И. А. Хворостинина. Рассказ о поведении голодающих в памятнике сводится к обобщающей характеристике, чем питались люди в этот период времени; при этом, указывая на множество людей, Хворостинин не возводит эту характеристику к всеобщности: многие, но не все. Рассказ о пище, употребляемой людьми во время голода, имеет двучастную структуру, демонстрирующую как бы два уровня непотребства:

1 — употребление в качестве пищи мертвечины, 2 — употребление растительной пищи, негодной для человека. Каждая цепочка завершается указанием на то, что

об этом рассказывается именно в общих чертах, поскольку о подобном непотребстве в повести говорить нельзя и суть происходившего ужаса невозможно передать

словом (аналогичным образом завершает фразу о вкушении непотребной пищи и автор «Хронографа 1617 г.»): «.и мнози вкусиша от глада лайна, и плотей человеческих, и мертвых телес существа своего, птицъ же, и зверей, и рыбы, и елико слово подробну сказати не может: коры древяные, корение водное, былие непотребное, и елико таковая и множайша сих, елика ни качеству предати возможно» (434).

В обоих памятниках отсутствует смакование человеческого безобразия. Правдивый эстетизм, обусловленный нравственной стыдливостью и уважением к человеку как творению Божьему, заставляет авторов прибегать к приёму умолчания, который позволяет лишь намекнуть на неподобающее поведение людей, уйдя от излишнего натурализма описаний.

Отчасти именно здесь кроются причины довольно быстрого перехода авторов к реалистичным рассказам о том, что явилось следствием разразившейся в стране катастрофы. В «Новом летописце» и сочинении И. А. Хворостинина рассказ о голоде завершается описанием деяний сжалившегося над «гладными» Бориса Годунова. Автор «Хронографа 1617 г.» сосредоточивает внимание на сугубо практических исторических фактах: сколько стоила четверть ржи и в чём отличие прежней меры четверть от нововведённой меры четверик.

Совершенно иначе описали голод 1601-1603 гг. иностранные авторы. В их сочинениях сочетаются два основных принципа описания трагедии. С одной стороны, для изобразительной манеры иностранцев характерна зримость, ужасающая красочность нарисованных образов, создание для большего потрясения сознания читателей страшных бытовых картинок; с другой стороны, трагические бытовые зарисовки соседствуют в их текстах со статистическими данными о количестве погибших в одной только Москве за этот период. Эти цифры вызывают столь же сильное эмоциональное потрясение у читателя под воздействием поэзии факта, как и бытовые сцены убийства.

Практически все иностранцы, оказавшиеся в этот период в Москве, фиксируют регулярные случаи людоедства, обыкновение убивать ближайших родственников. Капитан Ж. Маржерет в книге «Состояние Российской державы и великого княжества Московского» описывает подобные случаи как «невероятные» для него, иностранца, но «обычные», как казалось ему, для русских: «В эти три года случались события почти невероятные; казалось почти обычным, если муж бросал жену и детей, если жена убивала мужа, а мать — своих детей, и съедали их»8. В подтверждение Маржерет приводит конкретный пример, свидетелем которого, по его словам, он оказался: «Я сам был свидетелем, как четыре женщины, мои соседки, брошенные мужьями, решились на следующий поступок: одна пошла на рынок и, сторговавши воз дров, зазвала крестьянина на свой двор, обещая отдать ему деньги; но только он сложил дрова и зашёл в избу, чтобы получить плату, как женщины удавили его и спрятали в погреб, чтобы тело не повредилось: сперва хотели съесть лошадь убитого, а потом приняться за труп. Когда же преступление открылось, они признались, что труп этого крестьянина был уже третьим»9.

К. Буссов сравнил голод в Московии с тем, какой когда-то испытали жители осаждённого Иерусалима, но то, что он увидел собственными глазами (после

неудачной попытки весной 1601 г. сдать Борису Годунову г. Мариенбург и Нарву он переселился в Москву), потрясло его. «Большего ужаса и у Иосифа (имеется в виду сочинение Иосифа Флавия «История иудейской войны». — О. Т.) не найти!»10 — эмоционально восклицает немецкий наёмник. Начав с рассказа о единичном случае детоубийства [«.одна дворянка от великого голода зарубила, сварила, поджарила и съела своего собственного ребёнка»11], он патетически продолжает: «Не сосчитать, сколько детей было убито, зарезано, сварено родителями, родителей— детьми, гостей — хозяевами и, наоборот, хозяев — гостями»12. В повествовании К. Буссова поражают и детализированные цепочки действий детоубийц, напоминающие последовательность кулинарных приёмов и ужасающие тем, по отношению к кому они применяются, и сама галерея убийц. Создаётся впечатление, что часть населения страны превратилась в людоедов, которые употребляли «человеческое мясо, мелко-мелко нарубленное и запечённое в пирогах, т. е. паштетах»13. Другие же «лежали на улицах и, подобно скоту, пожирали летом траву, а зимой сено. Некоторые были уже мертвы, у них изо рта торчали сено и навоз, а некоторые пожирали человеческий кал и сено»14.

В этом же ключе повествует о голоде и И. Масса, заметивший, что «голодные времена, описанные Альбертом, аббатом штаденским, и многими другими, нельзя сравнить с этим, так велик был голод и нужда во всей Московии»15.

Очевидно, осознавая ужас и невероятность рассказанного, и Маржерет, и Буссов подтверждают достоверность своих слов при помощи приёма, типичного для путевой литературы, когда автор нарочито повторяет, что его рассказ — не выдумка, а правда: «Я сам был свидетелем.»16, «Но, клянусь Богом, истинная правда, что я собственными глазами видел.»17.

Другой особенностью рассказов иностранцев о разразившемся в правление Б. Годунова голоде является обязательное приведение относительно точных статистических данных о количестве умерших в этот период, правда, данные эти весьма разнятся. Например, Ж. Маржерет писал, что «в одной Москве погибло от него (голода. — О. Т.) более 120 тыс. людей; их хоронили за городом на трёх кладбищах за счёт государя, приказавшего выдавать даже саваны для погребения»18. К. Буссов отмечал, что «в одном только городе Москве во время этой дороговизны умерло от голода более 500 000 человек, которые при жизни получали от его величества пропитание, а после смерти белый саван и красные башмаки, в которых их на его счёт хоронили»19.

Главной причиной столь большой смертности в Москве, по мнению Мар-жерета, был приказ Годунова ежедневно раздавать всем бедным жителям столицы милостыню. В результате в Москву потянулись даже те, кто имел возможность «кормиться» самостоятельно, обрекая себя по сути на верную смерть, поскольку существовать на выданную милостыню они не могли и умирали либо в самом городе, либо по дороге домой. Когда же Годунов «повелел раздачи прекратить», взору предстало «небывалое зрелище: всюду по дорогам находили мёртвых и умирающих от голода и холода»20. Ужасающее количество трупов на улицах Москвы приводит и К. Буссов: «Ежедневно повсюду на улицах по приказу царя подбирали сотни мерт-

вецов и увозили их на таком множестве телег, что смотреть на это было страшно и жутко»21.

Примечательно, что русские источники, которые дают зачастую нелицеприятные характеристики Борису Годунову, не винят царя в огромной смертности людей, а, наоборот, подчёркивают его необычное поведение в этой сложной ситуации. Так, автор «Нового летописца» замечает, что царь Борис «повел^... мертвыхъ талеса опрятовати, и погребати во убогихъ дом^хъ, пропиташя же ради умысли строити каменное здаше, дабы отъ найма питалися». Почти в тех же самых выражениях эти два факта описываются в «Словесах дней, и царей, и святителей». Более того, И. А. Хворостинин создаёт целый панегирик высоко нравственному поведению Годунова в этот период времени, о чём свидетельствует мотив милосердия и жалостливости царя Бориса по отношению к людям, обрамляющий рассказ о его гуманных действиях: «.самодержецъ же в тузе и в болезни быв и, видев падения многа, зжалился зело гладных ради, и ниву сердца благоразсуднаго милосердия житом насняв ... И кто изглаголет челов^колюбный его нрав в то время и к нищим благодать? <...> И никто же от прежебывших царей тако сотвори, якоже владыка нашъ над убогими милость яви» (434).

Таким образом, сопоставление русских и иностранных сочинений, с разной степенью полноты повествующих о голоде 1601-1603 гг., демонстрирует принципиально разные подходы к изображению разыгравшейся в Московской земле трагедии. Сочинения иностранных авторов, во многом руководствующихся в изображении конкретных исторических событий субъективным предубеждением перед «варварским», диким народом, отличает натурализм, тяготеющий к эстетике безобразного, в сочетании с поэзией факта. Русские книжники, в отличие от иностранцев, склонных к бытописательству, предпочитают использовать приём умолчания для описания «падения» людей, заменяя подробные бытовые картины жизни на выработанные предшествующими поколениями древнерусских «списателей» приёмы, такие, как лаконичный оценочный эпитет, разветвлённая система повторов и др. В целом, иностранные тексты отличаются от русских так же, как картина от эскизных набросков: идея понятна, образ намечен, но отсутствует красочная прорисовка деталей изображения.

1 См. об этом, напр.: Ульяновский В. Смутное время. М.: Изд-во «Европа», 2006. С. 153.

2 Петрей П. История о великом княжестве Московском // О начале войн и смут в Московии / Исаак Масса. Пётр Петрей. М.: Фонд Сергея Дубова. Рита-Принт, 1997. С. 154.

3 Из Хронографа 1617 года // Памятники литературы Древней Руси: Конец XVI - начало XVII веков / вступ. ст. Д. Лихачёва; сост. и общ. ред. Л. Дмитриева и Д. Лихачёва. М.: Худож. лит., 1987. С. 326. Здесь и далее ссылки даются на это издание, страницы указываются в скобках.

4 Хворостинин И. А. Словеса дней, и царей, и святителей московских // Памятники литературы Древней Руси: Конец XVI - начало XVII веков / вступ. ст. Д. Лихачёва; сост. и общ. ред. Л. Дмитриева и Д. Лихачёва. М.: Худож. лит., 1987. С. 434. Здесь и далее ссылки даются на это издание, страницы указываются в скобках.

5 Новый летописец, составленный в царствование Михаила Фёдоровича, издан по списку князя Оболенского. М., 1853. С. 54. Глава 84. «О гладе, и о смертоносии и о каменном доме». Здесь и далее ссылки даются на это издание, страницы указываются в скобках.

6 Срезневский И. И. Материалы для словаря древнерусского языка по письменным памятникам. СПб., 102. Т. II. Л-П. Стб. 1157.

7 Там же.

8 Маржерет Ж. Состояние Российской державы и великого княжества Московского // Россия XVII века. Воспоминания иностранцев. Смоленск: Русич, 2003. С. 51.

9 Там же.

10 Буссов К. Московская хроника // Хроники Смутного времени / Конрад Буссов. Арсений Елассонский. Элиас Геркман. «Новый летописец». М.: Фонд Сергея Дубова, 1998. С. 34.

11 Там же.

12 Там же.

13 Там же.

14 Там же.

15 Масса И. Краткое известие о Московии // О начале войн и смут в Московии / Исаак Масса. Пётр Петрей. М.: Фонд Сергея Дубова. Рита-Принт, 1997. С. 51.

16 Маржерет Ж. Состояние Российской державы и великого княжества Московского. С. 51.

17 Буссов К. Московская хроника. С. 34.

18 Маржерет Ж. Состояние Российской державы и великого княжества Московского. С. 51-52.

19 Буссов К. Московская хроника. С. 35.

20 Маржерет Ж. Состояние Российской державы и великого княжества Московского. С. 52.

21 Буссов К. Московская хроника. С. 35.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.