CC BY
270
УДК 821.161
«ИЗ ЗЕМЛИ ПОЛОВЕЦКОЙ В ЗЕМЛЮ РУССКУЮ» (ЭПИЗОД ПОБЕГА ИЗ ПЛЕНА КНЯЗЯ ИГОРЯ В ИНТЕРПРЕТАЦИИ ДВУХ ДРЕВНЕРУССКИХ КНИЖНЫХ ВЕРСИЙ
© 2016
Леонова Виктория Владимировна, аспирант филологического факультета, кафедра русской и зарубежной литературы Российский университет дружбы народов, Москва (Россия) Аннотация. В статье проводится сравнительный анализ сюжетно идентичных эпизодов из «Слова о полку Игореве» и Ипатьевской летописи о побеге новгород-северского князя Игоря Святославича из половецкого плена. Рассматривается своеобразие художественных образов, а также альтернативное идейное кредо двух древнерусских книжников, выявленное, прежде всего, в решении конфессиональной проблемы. Идейную основу статьи составляет тезис о том, что заглавные герои «Слова о полку Игореве» - князь Игорь Новгород-Северский, великий князь Святослав Киевский и полоцкий князь Всеслав - сугубо литературные образы, символически олицетворяющие доминантную идею произведения, в отличие от амбивалентных им персонажей из летописных повествований. Образ князя Игоря, воспроизведенный на страницах литературного памятника древней Руси, есть не что иное, как литературное новаторство. В «Слове» князь Игорь Новгород-Северский представлен храбрым воином, сражающимся за родную землю. Летописный Игорь тщеславен. Он действовал исключительно в своих интересах, поэтому двинулся в 1185 году в сепаратный поход на половцев. Общерусских походов на недругов, согласно летописным данным, князь Игорь преимущественно избегал. Плененный половцами новгород-северский князь становится объектом сочувствия неизвестного автора «Слова о полку Игореве». Летописец подобного не проявляет и подробно рассказывает о пребывании Игоря в плену, где ему были созданы комфортные условия быта. В обрисовке летописного образа князя Игоря присутствует явная религиозность (раскаяние в плену), в то время как на страницах «Слова о полку Игореве» религиозные мотивы в отношении князя присутствуют окказионально. Таким образом, на основе сопоставительного анализа летописного материала и текста «Слова о полку Игореве» в статье показаны и разъяснены различия в описании побега князя Игоря на страницах литературного памятника древней Руси и летописного свода.
Ключевые слова: «Слово о полку Игореве», Ипатьевская летопись, князь Игорь, половецкий плен, Пирогощая, конфессиональный вопрос.
«FROM THE POLOVTSIAN LAND TO THE RUSSIAN LAND» (THE EPISODE OF THE ESCAPE FROM CAPTIVITY OF PRINCE IGOR IN THE INTERPRETATION OF THE TWO ANCIENT VERSIONS OF THE BOOK)
© 2016
Leonova Victoria Vladimirovna, postgraduate student of the faculty of Philology, chair of Russian and foreign literature Russian University of friendship of peoples, Moscow (Russia)
Abstract: The article presents a comparative analysis of the story of identical scenes from "the Word about Igor's regiment" and the Hypatian Codex of escape Novgorod-Seversk Prince Igor Svyatoslavich from Polovtsian captivity. Discusses the originality of artistic images, as well as alternative ideological credo of two old Russian scribes, identified primarily in the solution of denominational problems. The ideological basis of the article is the idea that the title characters of "the Word about Igor's regiment" - Prince Igor Novgorod-Seversky, the great Prince Svyatoslav of Kiev and Polotsk Prince Vseslav is purely literary images, symbolically representing the dominant idea of the work, unlike them ambivalent characters from Chronicles of narratives. The image of Prince Igor, reproduced on the pages of the literary monument of ancient Russia, is not that other, as a literary innovation. In "the Word" Prince Igor Novgorod-Seversky presents a brave warrior fighting for his native land. Chronicles Igor vain. He acted solely in their own interests, so moved in 1185 in a separate campaign against the Polovtsians. All trips to the enemies, according to data of the chronicle, Prince Igor mostly avoided. Captivated by the Cumans, Novgorod-Seversky Prince becomes the object of sympathy of the unknown author of "Word about Igor's regiment". The chronicler does not show such detail and tells about the visit of Igor in captivity, where he felt very comfortable in life. In the depiction of the image chronicle of Prince Igor contains the explicit religiosity (repentance in captivity), while in the pages of "the Word about Igor's regiment" the religious motives for Prince are occasional. Thus, on the basis of the comparative analysis of the annalistic material and text "the Word about Igor's regiment" the article explained the differences in the description of the escape of Prince Igor in the pages of the literary monuments of ancient Rus Chronicles.
Keywords: The Tale of Igor's Campaign, Hypatian Chronicle, Prince Igor, Polovtsian captivity, Pirogoschshaya, confessional question.
Образы князей, главных героев в «Слове о полку Игореве», существенно отличаются от амбивалентных им персонажей летописного повествования Ипатьевского свода. Наиболее ярко антитетическую характерологию двух одноименных персонажей можно проследить по сюжетно аналогичному эпизоду побега князя Игоря из половецкого плена. В «Слове о полку Игореве» этот эпизод являет собой эпически героизирующий новгород-северского князя поэтический текст, в котором личностное, отеческое сочувствие автора к беглецу переплелось с переживанием общерусской проблемы междоусобных войн и надеждой на дальнейшее единение Руси, выразившееся через языческое естество. Перипетии возвращения князя Игоря в Киев в «Слове» сильно отличаются от летописного сообщения, повествующего о побеге как акте признания вины и последующего раскаяния. Ясного и целостного представления об обстоятельствах, предшествовавших побегу, и о его маршруте нет; исследователями предлагались различ-
ные версии. Максимально объективно разъяснить различия и существующие противоречия в описании побега князя Игоря из половецкого плена, показать индивидуально-авторскую интерпретацию данного события в двух древнерусских книжных версиях возможно, лишь суммировав историографические и исследовательские данные, на основе сопоставительного анализа летописного материала и текста «Слова о полку Игореве».
В летописной повести рассказывается, что на исходе трехдневной сечи, когда поражение уже было предрешено, часть дружины пленена, а часть погибла, князь Игорь произнес «речь-обращение» к оставшимся в живых боярам и воинам. В отчаянии, при виде последствий своего необдуманного решения, в моральных терзаниях к Игорю Святославичу пришло прозрение и раскаяние. Именно такое состояние злосчастного князя в его обращении к дружине и передает летописец: «Помянухъ азъ грЪхы своя пред Господомь Богомъ моимъ, яко много убийство, кровопролитье створихъ в землЪ крестьянь-
стЪй, якоже бо азъ не пощадЪхъ хрестьянъ, но взяхъ на щитъ городъ ГлЪбовъ у Переяславля» [1, с. 350].
Летописец изображает Игоря не просто глубоко раскаивающимся, признающим свой грех и молящим у бога об искуплении, человеком религиозным, истинным христианином. Князь полон раскаяния за былые свои деяния, за то, что сжёг город Глебов и жестоко обошёлся с его жителями. На этот факт следует обратить особое внимание, поскольку автор «Слова» религиозный катарсис неудачливого полководца оставляет без внимания, что воспринимается как своеобразный «минус-прием» (термин Ю.М. Лотмана).
Автор «Слова о полку Игореве», очевидно, намеренно избегает детального воссоздания «антуража» жизни князя в заточении. Возможно, это было продиктовано определенными целями, к примеру, оставить «за кадром» вполне комфортные условия быта Игоря в половецком плену, а также избежать возможного намека на прежнюю дружбу и сотрудничество князя с ханом Кончаком. Зато летопись изобилует обрисовками сытой и привольной жизни Игоря у Кончака: «...Половци же, аки стыдяще-ся воевъдъства его, и не творяхуть ему, но приставиша к нему сторожовъ 15 от сыновъ своихъ, а господичичевъ пять, то тЪхъ всихъ 20, но волю ему даяхуть: гдЪ хочеть, ту Ъздяшеть и ястрябомъ ловяшеть, а своих слугъ съ 5 и съ 6 с нимь Ъздяшеть. Сторожевъ же тЪ слушахуть его и чьстяхуть его, и гдЪ послашеть - кого бесъ пря творяхуть повелЪное им. Попа же бяшеть привелъ из Руси к собЪ со святою службою, не вЪдяшеть бо Божия промысла, но творяшеться тамо и долъго быти» [1, с. 355]. Такое отношение половцев к Игорю обусловлено не столько их преклонением перед его храбростью и княжеским статусом, сколько подтверждает прежние дружеские связи нов-город-северского князя с половецким ханом Кончаком, который, по всей видимости, будучи хоть и «окаянным», и «трижды проклятым», но рациональным правителем, просто не мог позволить себе иначе обойтись с Игорем. Эти отношения подкреплялись договором о заключении брака между Владимиром, сыном Игоря, и красавицей половчанкой Кончаковной.
В «Слове» описание роскошных условий быта Игоря в плену у Кончака заменено двумя идейно значимыми фрагментами: в текст включается политически актуальное «золотое слово» Святослава, за которым далее следует «плач» Ярославны.
Ярославна обращается к природе, точнее, к персонифицированным силам стихий, к соответствующим языческим богам; она призывает весь языческий космос обратить взор на ее беду, дабы вызволить любимого мужа из половецкого плена. Заклинание Ярославны в итоге действует - Игорь спасен! Побег князя вполне можно считать прямым следствием, результатом этого заклинания: оно будто бы инициирует ситуацию «вызова» любимого «лады» из плена колдовской силой. Если «золотое слово» Святослава подготавливает «почву» для побега вассального князя в целях его политической реабилитации и предоставляет ему гарантированное партикулярное обоснование, то в духовном отношении доминантную роль не в «выживании», а в жизни предопределил именно плач Ярославны.
Летописный Игорь пробыл в плену около года, прежде чем осуществить свой дерзкий план бегства. В Ипатьевской летописи представлено конъюнктурно «олитературенное» описание бегства князя, изобилующее религиозными подробностями, предшествовавшими побегу. В «Слове» религиозному антуражу в преддверии побега Игоря не уделено столь значительного внимания, как в летописной повести, только указано, что «Игореве князю богъ путь кажеть изъ земли Половецкой на землю Русскую» [2, с. 65]. Вполне можно задаться вопросом о том, какой всё-таки «богъ» указывает князю дорогу в родные края: вряд ли можно с уверенностью утверждать, что христианский, ведь из плена князь освобождается не без помощи заклинания Ярославной языческих богов (и
персонификаций первостихий), поэтому христианский бог волей-неволей воспринимается здесь вне контекста. Тем более, что для ещё очень сильного в ту пору язычества была характерна не только традиция тотемизма, но и обычай выбора личного бога-покровителя.
Дальнейший побег Игоря из половецкого плена в двух книжных версиях представляется как нечто таинственное и почти мифическое: как акт магического перемещения в «Слове», но и как смелое деяние покаявшегося в грехе христианина, идущего по пути исправления, осознания вины и ее искупления в летописной повести. Фактически актуализируются два варианта освещения одного и того же события.
В «Слове» эпизод выписан с использованием мифопо-этической образности: «.Игорь князь поскочи горнаста-емъ къ тростию, и бЪлымъ гоголемъ на воду, възвръжеся на бръзъ комонь, и скочи съ него босымъ влъкомъ, и поте-че къ лугу Донца, и полетЪ соколомъ подъ мьглами, избивая гуси и лебеди завтроку, и обду, и ужинЪ. Коли Игорь соколомъ полетЪ, тогда Влуръ влъкомъ потече, труся собою студеную росу: претръгоста бо своя бръзая комоня» [2, с. 66]. Своеобразно анализ побега Игоря из половецкого плена рассматривает исследователь «Слова», филолог и семиотик Б.М. Гаспаров. Он выдвигает версию об «оборотничестве» князя: «Характеристика князя Игоря как оборотня в наиболее явном и развернутом виде представлена в сцене его побега из плена. Весь побег изображен как серия превращений, которые. придают бегству необыкновенную быстроту. В это волшебное бегство-превращение встраивается конкретная (по-видимому, вполне достоверная) деталь: Игорь и Овлур загнали своих коней, и поэтому Игорь превращается в сокола, а Овлур - в волка» [3, с. 269-270]. Однако подобное представление об Игоре как оборотне, а тем более предлагаемое Гаспаровым сопоставление новгород-северского князя с Всеславом Полоцким, слывшим чародеем и волколаком, на наш взгляд, неприемлемо. Ни в летописных текстах, ни в устном народном творчестве нет упоминаний о возможных способностях князя Игоря к превращению в какого бы то ни было зверя, то есть ни колдуном, ни ликантро-пом он не слыл в отличие от полоцкого князя Всеслава. Игорь не только не слыл оборотнем, но и не изображается таковым и в «Слове», а образные характеристики «поскочи горнастаемъ къ тростию», «бЪлымъ гоголемъ на воду», «скочи съ него босымъ влъкомъ», «полетЪ соколомъ подъ мьглами» - есть не более, чем цепь красочных сравнений, приведенных неизвестным автором для выражения большей экспрессии сцены побега Игоря с отражением языческих мотивов, связанных с тотемными животными. В подкрепление точности метафор и сравнений, представленных в данном отрывке «Слова», ученый-биолог, предпринявший исследование «Слова» в анималистическом аспекте, Г.В. Сумаруков приводит резонное обоснование: «Горностай... обычно обитает по берегам рек и озер, поросших тростником и камышом. Прекрасно плавает. Активен в сумерки и ночью. В образе горностая, в его поведенческих особенностях, удивительно полно сосредоточены характерные действия, которые совершал Игорь, начиная свой побег. Белый гоголь. хорошо плавает, прекрасно ныряет. Сравнение Игоря с гоголем оказывается вполне удовлетворительным: Игорь быстро и незаметно перебрался на противоположный берег к поджидавшему его Овлуру» [4, с. 39]. Таким образом, перед нами предстает вовсе не оборотень, а образ ловкого и умелого князя, физически хорошо сложенного воина, который плавает и ныряет подобно гоголю, который быстр, как сокол и прыток, как горностай.
Особый интерес в эпизоде побега Игоря из половецкого плена представляет сравнение новгород-северского князя с «босым волком». В дискуссиях слововедов эпитет «босый» по-прежнему остается «темным местом» и является предметом постоянных споров и обсуждений. Одни исследователи в этом сравнении видели описку и считали, что следует читать не «босый», а «бусый»,
то есть серый. Предложение сопоставлять «бусый» не с русским диалектизмом, а с тюркским словом того же значения в принципе не меняло сути. Востоковед В.А. Гордлевский, который специально исследовал это прочтение, показал, что «босый волк» вероятнее всего - тюркский тотем: «.Очевидно в эпитет «босый» вкладывался какой-то уже утраченный тотемистический смысл», лексема могла восприниматься как «синоним слов «священный», «таинственный», отнюдь не обозначая цвета, как теперь в тюркских языках; отсюда следует, безусловно, неправильность перевода этого слова на русский язык» [5, с. 317]. На наш взгляд, эта версия наиболее обоснована. А.Н. Робинсон тоже полагал, что в характеристике новгород-северского князя автор «Слова» «отклоняет преобладавшую у него до сих пор традицию русского фольклора («серымъ») и вводит характеристику половецкого тотема («босымъ»), символически покровительствующего одному из своих потомков» [6, с. 294-297]. Известный историк и археолог Г.А. Ильинский считал, что слово «босый» уходит своими корнями в праславянскую языковую эпоху: прас-лавянская форма *-bes— «демон», как предполагает Ильинский, имела вариант *-bos- [7, с. 215].
В кульминационную сцену побега автор «Слова» включает диалог Игоря с Донцом-рекой, который «одобряет» рискованную попытку Игоря к бегству. Здесь решается судьба Игоря как личности: «Донецъ рече: «Княже Игорю! Не мало ти величия, а Кончаку нелюбия, а Руской земли веселиа!» Игорь рече: «О, Донче! Не мало ти величия, лелъявшу князя на влънахъ, стлавшу ему зе-лену траву на своихъ сребреныхъ брезЪхъ, одвавшу его теплыми мъглами подъ сЪнию зелену древу; стрежаше его гоголемъ на водЪ, чайцами на струяхъ, чрьнядьми на ветрЪхъ» [2, с. 66]. Летописный, условно реальный, Игорь надеется на помощь христианского бога, обращает к нему свои мольбы, при этом искренне переживая чувство вины и раскаяние. О заглавном герое «Слова» этого сказать нельзя, ведь христианско-религиозные поступки в поведении князя практически отсутствуют. Возможные религиозные посылы, которые актуальны были летописцу, для автора «Слова» не стали самоцелью, поскольку его идейные и художественные задачи оказались диаметрально противоположными концептуальной задаче летописца. Разговор Игоря с Донцом воспринимается не как красочный литературный пассаж, а в качестве метафоры конкретного действия - акта призывания сил первости-хий и языческих богов-покровителей. И Донец (божество реки), и сопутствующие действию природные явления не просто дают добро князю на побег, но оказывают прямое благоволение Игорю, уводя его от преследователей - половецких ханов, ринувшихся в погоню.
В «Слове» маршрут, по которому возвращался новго-род-северский князь в родную землю, подробно не описан. Но и автор «Слова», и летописец, а следом и историки, провозглашают конечным пунктом бегства Игоря Киев. С какой целью делает это летописец? Вероятно, для оправдания непростых отношений Игоря с великим князем киевским Святославом. С какой целью об этом упоминают, к примеру, учёные-историки Карамзин и Соловьев? В качестве действительного факта.
Летописный маршрут возвращения Игоря из половецкого плена коренным образом отличается от пути, представленного автором «Слова». Летописный Игорь сначала шел пешком до города Донца, оттуда - в свой Новгород-Северский, затем из Новгорода князь отправился к своему брату Ярославу в Чернигов, прося помочь с обороной Посемья, и только потом он взял курс на Киев. Автор же «Слова» сразу же после разговора князя с Донцом направляет его в Киев: «. Игорь Ъдетъ по Боричеву къ святъй богородици Пирогощей» [2, с. 68]. По версии Г.В. Сумарукова, князь Игорь преследовал материально-практическую цель - получить от богатого и зажиточного купечества Киева помощь для восстановления войска [4, с. 73-74]. Однако Д.С. Лихачев иначе объясняет мотив
Игоря «ехать» к Пирогощей: исследователь предположил, что новгород-северский князь мог дать обет отправиться в случае своего освобождения из половецкого плена на поклонение к богородице, а Пирогощая как раз и являлась богородицкой церковью. Свою гипотезу ученый аргументирует следующими доводами: оказавшись в Киеве, Игорь не мог отправиться в главные богородицкие храмы
- Софию и Десятинную, так как он не являлся великим киевским князем, поэтому путь его и лежал во второстепенную богородицкую церковь, то есть в Пирогощую [8, с. 211-228]. Однако при всей привлекательности данная версия, объясняющая причины, побудившие Игоря ехать именно к Пирогощей, имеет свои недостатки, впоследствии озвученные другими исследователями. Так, А.О. Шелемова возражает: «.Почему Игорь счел возможным ограничиться лишь обетом совершения церковного обряда, хотя обычно в таких случаях князья давали обет поставить в честь правителя церковь; почему предполагаемый обет был дан Богородице, а не Христу, коль к нему Игорь обращался в Ипатьевской летописи?.. Возвращение князя. эпически героизирует образ на новом витке времени, но при этом автор не забывает о законе княжеского нравственного кодекса: ликование, песнопение, прославление преломляется через реальную оценку «бесчестного» Игорева поступка. Поэтому сообразно традиции. финальный триумф состоялся в Киеве,.. однако князь оказался не допущенным в главные патрональные храмы столицы. Он едет к Богородице Пирогощей на Подол не только потому, что не был великим князем, но и повинуясь общей логике поэтической концепции автора. Заключительная слава. видится или в русле оптимистического взгляда в будущее, или поэтической гиперболой, венчающей счастливый конец» [9, с.163, 191-192].
Итак, в «Слове» князь Игорь Новгород-Северский, храбрый воин, радетель земли Русской, попадающий в плен к половцам, объект сочувствия автора легендарного памятника, а его побег от Кончака - смелое и необходимое для блага Руси деяние. В летописи же побег князя Игоря
- это путь к покаянию, искупление вины через испытания и душевные страдания. В отличие от «Слова», акцентуация летописцем религиозности князя очевидна, общерусское же значение побега Игоря из половецкого плена несколько снижено и не окружено ореолом гражданского пафоса. Хоть и лоялен к Игорю летописец Рюрика (дуумвира и недоброжелателя Святослава Киевского), хоть и оправдывает его временами, но летописный текст в целом представляет Игоря весьма тщеславным князем, предпринявшим сепаратный поход на половцев и, соответственно, справедливо наказанным поражением и пленением, что и предопределило в летописной повести преобладающую роль христианской символики божественной воли.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ:
1. Летописная повесть о походе князя Игоря // Памятники литературы Древней Руси. XII век. - М., 1980.С. 350; 355.
2. Слово о полку Игореве. Библ. поэта. Малая серия. Л., 1990. С. 65; 66; 68.
3. Гаспаров Б.М. Поэтика «Слова о полку Игореве». М., 2000. С. 269-270.
4. Сумаруков Г.В. Кто есть кто в «Слове о полку Игореве». М., 1983. С. 39; 73-74.
5. Гордлевский В. А. Что такое «босый волк»? (К толкованию «Слова о полку Игореве») // ИОЛЯ. 1947. Т. 6, № 4. С. 317.
6. Робинсон А. Н. Литература Древней Руси в литературном процессе средневековья Х1-ХШ вв. // Очерки литературно-исторической типологии. М., 1980. С. 294-297.
7. Ильинский Г. А. Славянские этимологии // РФВ. 1911. Т. 65, № 1. С. 215.
8. Лихачев Д.С. «Слово о полку Игореве» и культура его времени. Л., 1978. С. 211-228.
9. Шелемова А.О. Поэтический космос «Слова о полку Игореве». М., 2011. С. 163; 191-192.
