CC BY
12НАСЛЕДИЕ РУССКОГО СЕВЕРА: ГИПОТЕЗЫ И ЭКСПЕДИЦИИ
*
Г.В. Хлебников
ИЗ ВАРЯГ В ГРЕКИ: ЗАМЕТКИ К ТЕОЛОГИИ ПАСТОРАЛИ В КАРЕЛИИ И В АНТИЧНОЙ ФИЛОСОФИИ
С 23 августа по 10 сентября 2010 г. по приглашению СевероЗападного бюро Исследовательской ассоциации «Freedom inside» и туристического клуба «Сампо» при Петрозаводским государственном университете научный сотрудник Отдела философии ИНИОН РАН Дмитрий Геннадьевич Шкаев принял участие в организации и работе северной историко-культурологической экспедиции в качестве представителя Центра гуманитарных научно-информационных исследований ИНИОН РАН. С ним в экспедиции участвовал и его друг, кандидат в мастера спорта по туризму, окончивший факультет туризма Петрозаводского госуниверситета, Юрий Юрьевич Ланёв (из семьи потомственных спортсменов-туристов: его отец, мать, брат, оба племянника, дядя - все мастера спорта по туризму).
Целью экспедиции было исследовать и задокументировать в форме фото- и видеоматериалов ряд культурных объектов на территории Русского Севера, которые со времен распада Советского Союза изучались мало или вообще не изучались. В поле зрения экспедиции находились как древнейшие культурно-цивилиза-ционные объекты (следы сейдов, сейды, петроглифы), игравшие и играющие существенную роль в мифологии северных народов, так
* Георгий Владимирович Хлебников - кандидат философских наук, Заведующий Отделом философии Института научной информации по общественным наукам РАН.
и цивилизационные артефакты Х1Х-ХХ вв., имеющие культурно-историческое значение. Все эти объекты представляют значительный интерес с точки зрения истории, цивилизации, исследования мифов и языческих религий, культурологии. Экспедиции удалось выявить кросскультурные связи различных северных этносов, а также фактологически проследить преемственность воззрений местных народностей, которые, и сейчас возводя сейды, осуществляя поклонение петроглифам, поступают как их далекие предки. В связи с этим возникает актуальный вопрос о необходимости дальнейшего изучения мифологем и языческих верований этих этносов, сумевших на протяжении тысячелетий обеспечить гомео-стазис с окружающей средой, сохранить свои культурно-экологические ниши и выжить, несмотря на вызовы крайне суровых климатических условий.
В ходе экспедиции исследовательская группа посетила Кольский полуостров с его выдающимися памятниками природы и артефактами: горы Хибины с их культовыми каменными равнинами у перевала Петрелиуса и вершины Юдычвумчорр (1200 м); Прионежье (культовая скала Чертов Стул); Заонежье (мыс Бесов Нос, комплекс петроглифов которого датируется примерно 3000 г. до н.э., и острова Гурьи, где имеется ряд малоизвестных петроглифов); Северную Карелию; Северное Приладожье, в том числе, загадочную «лестницу великанов» у малоизвестной пещеры в скалах, а также ряд других объектов.
При посещении пещер, предположительно культового назначения, локусов с петроглифами, языческих жертвенников, мест скопления сейдов (5) предполагалось также фиксировать методом интроспекции их вероятные психоэнергетические воздействия на человека, отмечая, по возможности, как изменения эмоционального состояния до и после посещения этих, считающихся сакральными, мест, так и потенциально более тонкие влияния, например, на сознание или когнитивные процессы.
Идея этой, кажущейся парадоксальной, тематизации и возникла при одном из обсуждений результатов данной историко-культурологической экспедиции, когда просматривался и интерпретировался собранный видеоматериал и концептуализировался субъективный опыт участников похода. Выяснилось, что на уровне факта неоднократно отмечались выраженные феномены необычных переживаний и восприятий, испытываемых людьми как возле некоторых природных локусов, имеющих, скорее всего, естественное происхождение, так и возле артефактов культового на-
значения. Однако имеющиеся понятия и концепты экстантного религиоведения, по-видимому, не раскрывают с достаточной полнотой ни суть агента воздействия, ни возможный механизм взаимодействия человека и культового топоса.
Один из исследователей, Д. Шкаев, отрицая какое бы то ни было активное воздействие на реципиента извне, обосновывал известный подход, согласно которому религиозные и квазирелигиозные переживания субъективны и вызываются действием на человека специфических констелляций естественных предметов, которые релевантны архетипам подсознания. Это, в свою очередь, вызывает ряд вопросов о причинах и метапричинах подобной специфической системной релевантности и координированности. Имеющиеся ответы не во всем кажутся достаточно убедительными. Кроме того, подобное объяснение не является единственным и общепризнанным. Так, например, представляется возможным (и эвристичным) обратиться, к аналогичному типу опыта, который был неоднократно зафиксирован, концептуально осознан и, вероятно, утилизована еще в античности.
Базовая интуиция философско-теологического понимания и отношения к природе в античности, по-видимому, артикулирована уже в известной апофтегме первого греческого философа Фалеса, заметившего, что «все полно демонов» (navxa ôai^ovœv nÀ^pn, -Aristotl., De An. 411a7-8). Таким образом, были обобщены как эмпирический опыт наблюдений древних греков, так и рациональная рефлексия над ним, результировавшие в концепцию пандемониз-ма. Для этого типа сознания божественные начала природы не просто существовали, они были персонифицированы и непосредственно перцептуировались органами чувств человека. Мир и воспринимался, и мыслился синкретично взаимосвязанным: природные духи, обитающие в водной стихии, лесу, скалах и т. п., в древности могли воздействовать на человеческие существа, вступать с ними в визуальное и речевое общение, как читаем, например, у Гомера и Гесиода, находиться среди людей, смешиваться с ними; были способны трансформироваться в человеческий образ, стать даже демонами-родоначальниками.
В классической литературе «демон» (даймон, ôaip,œv) обозначает деятельного агента невидимого мира, который обладает сверхчеловеческой силой и может влиять как на жизнь и судьбу людей, так и на течение естественных процессов. Этимология слова «демон» не вполне ясна. В ее понимании существует три основных подхода: 1. Платон в «Кратиле» (от глагола Sauvai - знать):
«Из-за того, что разумны и знающие, они и названы демонами», -«от, 9povi^oi Kai 5a^ovs; ^oav, 5aip,ovac; awou; rov6p,aos». Таким образом, демон - «разумный и знающий». 2. Известный еще древним грамматикам и принятый некоторыми современными исследователями подход, возводящий термин «демон» к корню, общему с глаголом 5aioprn, 5aivop,i, 5axsop,ai - «раздаю», «распределяю» (дары). Таким образом, демон - «распределитель, раздаятель» (даров, 5airup,ai - «раздаю»). Например, эпитет Зевса - Даятель ('Eni5roxn;), Гадеса - Равнодающий (Ioo5aixn;) и богов вообще -«дарители» (Srox^ps;). 3. Принимаемая многими учеными этимология от корня SiF, которая соответствует восточноарийскому deva, daeva и dai'vas (с переходом дигаммы в соответствующую носовую и с суффиксом - man); т.е. демон - это блестящее, светлое существо, Бог (3).
Однако в когнитивном аспекте, по-видимому, все три подхода не исключают, а органично дополняют друг друга, создавая в целом образ могущественных божественных сил, существ, называемых Сократом в «Апологии» «либо богами, либо детьми богов» (Ap., 15d); он рассказывает об их постоянном позитивном воздействии на разные, как малозначительные, так и важные, события в своей жизни, благодаря чему он не раз смог избегнуть опасных ситуаций и даже смерти (Ap., 19c - 20e).
При этом современные исследователи исключают понимание этого феномена как какой-либо субъективной болезненной галлюцинации, а также как «голоса совести» или морального действия чего-либо вроде категорического императива, возвращаясь к сообщениям Платона и Ксенофонта, которые согласно свидетельствовали, что демон обращался к Сократу с посредством «звука и знака» (фюул Kai onM-siov) (см.: там же).
В связи с этим возникла идея соотнести наиболее яркий субъективный опыт участников экспедиции с имеющимся в античности богатым концептуальным аппаратом, с помощью которого тогда понимался и интерпретировался аналогичный опыт переживания нуминозного. В качестве материала представилось уместным использовать один из диалогов Платона («Федр»), в котором Сократ (один из самых гениальных людей в истории) и его друг Федр испытывают и интерпретируют, как кажется, подобные же воздействия в окрестностях Афин, рядом с языческим жертвенником. Тонкое, но существенное влияние этих демонических сил
стимулирующе проявляется в буколических и пасторальных сценах, репрезентативно описанных Платоном в данном диалоге1. Греческий гений - не только философ, но и один из величайших писателей в истории человечества, - в простых и при этом удивительно образных выражениях изображает идиллическую гармонию и взаимопроникающее единство, царившие в то время между человеком и окружающими его природными явлениями «Но где же ты хочешь, чтобы мы, усевшись, начали читать», - спрашивает Федр. «Сюда давай свернем, - отвечает Сократ, - и пойдем вдоль Илиса, а потом, где будет мниться (бо^р) подходящим, там, в тиши и покое, сядем». - «В добрый час, кажется (ы; £огк^), - замечает его собеседник, - я случился (£тuxov) бос. Ты же так всегда. Легче ведь нам идти будет по водице, мочить ноги, и отнюдь не без приятности, особенно в эту пору года и такой день» (228е-229а).
В этом тексте обращает на себя внимание категориальная и понятийная структура, стоящая за материальным каркасом реальности, художественно воспроизведенным Платоном. И прежде всего гносеология перцепции, маркированная употреблением глаголов «иметь мнение», «мниться» и «казаться», которые в данном локусе предваряют высказывания обоих философов и как бы семантически подчеркивают: все, что воспринимают собеседники, они осознают больше как им только мнящееся и кажущееся, не совсем подлинное; скорее, как объекты мнения, чем как нечто безусловно реальное и достоверное, хотя непосредственное чувственное ощущение от телесного соприкосновения с реальными объектами интенсивно переживается акторами, в том числе, в аспекте удовольствия и наслаждения.
Не менее интересны имманентная и комплексная, сложная диалектика происходящего, «естественное» единство противоречий и их переход в свою противоположность, которые реально присутствуют в материальных и психических явлениях и выражены использованными Платоном языковыми средствами (в 229а). Так, телесное движение должно смениться (и, далее, сменяется)
1 Использован греческий текст в издании: Платон. Федр. Перевод А.Н. Егунова. Ред. греч. и русс. текстов, вступит. статья, комментарии, хронолог., индексы имен и наиб. употр. терминов Ю.А. Шичалина. - М., 1989. - 136 с. (6). Здесь и далее цитаты из «Федра» по этому изданию (см. также: 4). (Перевод на русский язык, кроме оговоренных случаев, мой. - Г.Х.: даже филологически и художественно очень достойные переводы далеко не всегда транслируют лекси-ко-семантические коды и философские интенции специальных текстов.)
физической остановкой и уже интеллектуальным действием (чтением и беседой), жаркий день уравновешивается прохладой воды в речке, затишью вокруг соответствует покой в душах (что, к тому же, выражено одним и тем же словом). Даже «случайность» того, что Федр оказался босиком, предполагается необходимостью мелководья (по которому пойдут друзья, чтобы освежиться) и «совпадением» погодных условий времени года вообще и дня в частности. Синтагма же всех обстоятельств этой предустановленной гармонии приносит людям, оказавшимся в фокусе данной волны жизни, огромную эйфорию, наслаждение, что подчеркнуто грамматически двойным отрицанием термина «не неприятно», 229а), которое акцентирует его значение и концептуально артикулирует, по-видимому, идею благости бытия. Таким образом, красота, истина (существования) и благо оказываются едиными в процессу-альности настоящего, собираясь и фокусируясь в человеке.
Такое счастливое событие в мире, естественно, не может произойти само по себе, оно, безусловно, требует какого-то провиденциально-разумного вмешательства и участия, ведь даже само понимание счастливой случайности в греческом языке - это одновременно имя богини удачи (Тохп).
И это божественное, демоническое начало вводится Платоном, но сначала ему предшествуют пропедевтический разговор о взаимоотношениях божества и людей (229Ь-с, Борей, похищающий Орейтею) и удивительная по красоте пасторальная экфраза, в которой также легко можно увидеть метафоры и метасмыслы: «Сократ: Клянусь Герой, красивое пристанище. И платан этот очень развесистый и высокий, вербы же высота и тенистость прекрасны, она в высшей точке цветения, благоуханием наполняет все место. А вот под платаном и приятнейший родник течет с очень холодной водой, ногой можно удостовериться. Кажется, по изваяниям дев, еще и нимф каких-то, и Ахелоя святилище. Если же захочешь, приятный ветерок этого места мил и чрезвычайно сладостен; по-летнему звонко аукается все хору цикад. Но изысканней всего трава, что в тиши и спокойствии высоко выросла и преклоняющему голову чрезвычайно хороша» (230в-с).
Оставляя в стороне напрашивающееся сравнение Сократа и Федра с платаном и вербой (причем Федр, скорее всего, верба, символ чистоты и плодородия), необходимо отметить едва ли случайное наличие внутри этого райского земного уголка святилища существ, стоящих между миром богов и людей, которые больше, чем эти, но меньше, чем те, первые (как и демоны), а также целого
хора цикад - якобы произошедших по воле муз из умерших от самозабвенной любви к своему искусству певцов (259в-с).
Несомненное влияние каких-то особенностей различных ло-кусов (чаще всего, в лесистой местности, - как здесь не вспомнить о священных рощах древних и новых язычников) ощущалось и участниками северной историко-культурологической экспедиции. Так, по наблюдениям Ю. Ланёва, в путешествии лидер похода при выборе места остановки всегда руководствуется не «аналитикой места», т.е. не оценивает его только по объективным показаниям (защищенность от ветра, от возможного нападения пресмыкающихся, диких зверей и т.п.), а руководствуется интуитивным чувством, которое явно проявляется в эмоции: «приятно или неприятно» находиться ему в этой точке или нет. Если происходит ошибка и выбор оказывается неудачным (что бывает редко), в группе начинаются раздоры и пререкания. Однако на этот раз все решения о выборе остановок были оптимальными, и все члены похода чувствовали себя в этих местах достаточно комфортно.
Это - один из наиболее однозначных и бесспорных фактов, отмеченных участником экспедиции, который сам, тем не менее, не имеет сколько-нибудь валидной рабочей теории, объясняющей механизмы этого необычного, предположительно, психического воздействия в пасторальных ситуациях.
Продолжим анализ диалога Платона в интересующем нас аспекте.
Последовавшее затем в параллель пению цикад восторженное чтение Федром произведения Лисия, как кажется, и является таким недостаточно рефлектированным «пением» молодого ума, над которым здесь подсмеивается Платон, а дальше и уже более откровенно будет смеяться Сократ. Поэтому, вероятно, термин, которым Сократ характеризует это читаемое Лисием сочинение, -«демоническое» («багр^ш;», 234ё), амбивалентен: «Хорошо, конечно, составлено, - как будто хочет сказать философ, - лучше, чем получилось бы у обычного человека, но все же далеко не идеально, не божественно». Кроме того, он, наконец, называет своими именами все происходящее и дает имя-понятие тому, что еще только должно произойти позже.
Сам же Сократ отнюдь не полагается лишь на свои силы: перед началом такого серьезного дела он не забывает обратиться к музам (дочерям Зевса и Мнемозины) - тоже, как и демоны, божественным существам, - с просьбой «вместе со мной приняться» за
дело, чтобы показаться Федру после своей речи еще более мудрым, чем даже казался ранее.
Как кажется, здесь важно не только что, но и как нечто происходит и «делается»: речь идет не столько о помощи, сколько о синусии, совместном бытии, и синергии, совместном делании: музы не просто «помогают» Сократу, они, если следовать букве ло-куса, вместе с ним будут произносить то, что он станет говорить. Как это возможно? Очевидно, что, скорее всего, когда такое воздействие муз осуществляется ими через влияние на сознание и ум человека (в данном случае - Сократа), когда оно делает человека «умнее», «больше» самого себя.
И действительно, во время произнесения своей контрапунктной к тексту Лисия-Антисфена (см.: 3, с. ХУ1-ХХХ11) речи (237Ь-24Ы) Сократ неожиданно прерывается и спрашивает собеседника: «Но, милый Федр, не кажусь ли я тебе, как мне самому, испытывающим какое-то божественное воздействие?» - «И вполне даже, о, Сократ, - подтверждает Федр, - против привычного, схватил тебя некий благостный поток». - «Так молча теперь меня слушай. По сути, кажется, божественное это место, поэтому могу быть часто нимфой схвачен (уицф А^птос;), продолжая эту речь, - не удивляйся. Ведь вот и сейчас едва ли не дифирамбами заговорю». -«Истиннейшую правду говоришь». - «А всему этому, однако, ты причина. Но остальное слушай, а то как бы не отвернулось это наитие. Об этом, впрочем, Богу заботиться...» (238с-ё)».
Вероятно, это один из ключевых топосов, раскрывающих философскую теологию пасторали у Платона. Нимфы, согласно Гомеру, - дочери Зевса, по Гесиоду - порождены Геей (Теогония, 130). В греческой мифологии они, среди другого, вдохновляют певцов, поэтов, пророков и, как непосредственно следует из данного текста Платона, философов (Федр, 238ё). Неслучайность подобного воздействия на них еще раз прямо указывается (в 241е), когда Сократ обвиняет Федра, что тот намеренно подбросил его нимфам, чтобы они явно вдохновили первого.
Удивительные красота и благость этого выбранного Федром места, в которое он привел Сократа, эксплицитно разъясняются здесь как божественные, а само качество божественности раскрывается как присутствие нимф, т. е. духов в женском обличии, которые не только сверхчеловеческим образом гармонизировали природу местности, в которой находятся сами, но и инспирируют оказавшегося тут гениального философа к произношению необычных даже для него по связности, обширности, силе и глубине ре-
чей. Более того, последняя процитированная фраза (в 238о-ё) дает основание предположить, что наитие, нисшедшее на Сократа от нимф, имело свой источник не в них самих, а передавалось через них от Бога, который, таким образом, выступает в качестве единственно подлинного сущего и обладающего сверхъестественными силами, транслируя эти последние, по-видимому, автократически: тем и так, кому и как пожелает. А именно: в данном случае, опять-таки не просто любому человеку, а «мудрейшему среди людей», как назвал оракул Аполлона Сократа, т.е. уже больше, чем человеку, который поэтому в силу родства «подобного подобному» оказался в состоянии почувствовать, идентифицировать и назвать супранатуральные Силы, стоящие за явлениями природы, указав на глубокую внутреннюю связь, существующую между природно-материальными явлениями и сверхприродным божественно-разумным.
Интересно также, что сам Сократ, рефлектируя не только содержание, но и форму своей речи, отмечает как бы самопроизвольное (а в действительности, под божественным влиянием нимф) появление в ней эпического стихотворного размера (241с), который считался элементом обычной речи богов. В рамках поставленной задачи особое внимание привлекли несколько феноменов восприятия, отмеченные участниками историко-культуроло-гической экспедиции, которые представляется целесообразным соотнести с этими описаниями перцепций и рефлексий над ними Сократа и его друга.
Значительным и ярко выраженным переживанием для участников экспедиции было посещение самых древних в Карелии петроглифов известного мыса Бесов Нос (название «бес» изображение получило от христианских монахов-первопроходчиков еще в XVI в.) - центрального и самого длинного из всех других скалистых мысов, находящихся на побережье. Петроглифы - это не только памятники древнего монументального искусства Северной Европы, созданные древними охотниками и рыболовами около 5-6 тыс. лет назад. Это еще и до сих пор почитаемые культовые топосы. Бесов Нос находится в Пудожском районе, на берегу Онежского озера, в месте, где и сейчас, по опросам, проплывающие мимо рыбаки, испытывая какое-то сложное чувство, в котором есть место страху и трепету, оставляют что-нибудь «для удачи» на рыбалке.
Здесь можно насчитать более 1000 рисунков, выбитых на большей части отлогих плит мыса и прибрежных скалах (различ-
ные солярные и лунные знаки, фигуры рыб, животных, изображение «беса», птиц, людей, сцен охоты и т.д.), причем некоторые из них видны только на закате в свете косых лучей солнца. Изображения расположены группами по нескольку синтагм, но иногда такая группа насчитывает и десятки изображений. Эти древние фигуры выбиты на камнях Беоава, Гажьего, Карицкого, Кладовца и Перьего мысов (Носов) восточного берега Онежского озера (1). Поблизости от наскальных рисунков находится более 50 древнейших стоянок и поселений, возраст которых определяется VI-I тыс. до н.э.
Мыс Бесов Нос выдается на 750 м с восточного побережья озера, примерно в полутора километрах северней от того места, где в него впадает Черная речка. Здесь в ясную погоду можно наблюдать одновременно восход луны и закат солнца. В этом месте, богатом собрании петроглифов, относящихся к археологическим неолитическим памятникам, и выделяется необычное антропоморфное изображение, именуемое «бесом». Его длина - около 2,30 м, возраст - примерно 5-6 тыс. лет.
Эта фигура странного существа с несоразмерно маленькими ногами и растопыренными в разные стороны пальцами много лет провоцирует дискуссии среди ученых. Большинство специалистов согласны в том, что Бесов Нос когда-то был языческим святилищем. Язычники, вероятнее всего, лили в рот этого изображения кровь и вино, которые потом вдоль трещины стекали в озеро, клали части рыб и животных.
Вот как описывает это изображение специалист по наскальным рисункам Карелии Ю.А. Савватеев: «Конечно, внимание любого посетителя первоначально приковано к нижнему ярусу - полого спускающемуся к воде склону с не совсем ровной разноцветной поверхностью, постоянно омываемой озером и потому такой чистой и гладкой. Она рассечена тонкими, почти параллельными трещинами на пять поперечных полос шириной от 1,5 до 2,4 м. В центральной части нижнего яруса и выбита знаменитая "триада", положившая начало всему комплексу, - три гигантские по отношению ко всем остальным изображениям фигуры, пользующиеся большой известностью: выдра (ящерица), бес и, наконец, сом (налим). Длина их, соответственно, 2,56, 2,46 и 2,65 м. Это самые крупные изображения всего комплекса. В центре - колоритная фигура беса, рассеченная продольной трещиной почти на две пропорциональные части. Чувство большого удивления и смутного страха вызывает чудовище с квадратной контур-
ной головой, внутри которой грубо намечены рот, нос и глаза, причем один глаз показан круглым пятном, а другой - кружочком с точкой в центре. У беса тонкая, лишь немного шире трещины, длинная шея, раскинутые в стороны и согнутые в локтях руки с пятью длинными растопыренными пальцами, массивное чурбано-образное туловище с небольшим расширением внизу, сильно расставленные и согнутые в коленях ноги, несоразмерно тонкие и короткие, как и руки. По правому боку торчит небольшой остроугольный выступ» (7). Надо заметить, что и расположенные вокруг него различные изображения: «сома», «выдры» и мелких животных, возможно, указывают на то, что, как считают некоторые ученые, он является «хозяином подземного мира», демоном или богом, которого почитали и которому поклонялись древние охотники и рыболовы. Из названий мыса и близлежащей деревни легко можно увидеть, что за изображением «беса» стоит многовековое представление о какой-то нечистой, злой силе. Поэтому, наверное, возле этой фигуры и высечен большой семиконечный крест, проходящий через левую руку «беса». Все исследователи петроглифов согласны в том, что как этот крест, так и другой такой же, но меньшего размера, выбитый поблизости поперек изображения лебедя, являются результатом деятельности монахов основанного в XIV в. Муромского монастыря, который расположен сравнительно недалеко (он находился в 25 км южнее по берегу). Известно, что монахи этого монастыря занимались христианизацией местного языческого населения; форма «петровского» семиконечного креста также характерна для XIV-XV вв.
Внутренние ощущения Ю. Ланёва и Д. Шкаева в этом месте оказались различными, но и у одного и у другого - эмоционально ярко окрашенными.
Ланёв, когда еще плыл туда (на лодке по Черной речке, впадающей в озеро между Кладовцом и Гажьим мысом; на ней, кстати сказать, находится первобытное стойбище), уже испытывал какое-то чувство подавленности, ощущал некую странную тяжесть. Тягостное чувство, усилившись, постоянно присутствовало не только на мысе с петроглифами, но и сейчас, по словам Ланёва, остается как некая неприятная тяжесть при воспоминании о посещении этого места и его петроглифов.
В то же время Д. Шкаев сохранил от этого посещения «очень хорошие ощущения»: исследователь почувствовал прилив сил как «в самом по себе» комфортном месте в такой мере, что ему даже захотелось там остаться, разбить палатку и пожить. Изобра-
жение «беса» воспринималось им как один из прообразов Одина с элементами Мирового Древа на камнях Онежского озера - источника мудрости. Исследователи также, следуя местной традиции, положили в ротовую щель этой фигуры свой дар: котлету, и влили немного настойки местного производства.
Необходимо отметить интересный и, возможно, значимый факт: у этих исследователей имеются различные ценностные установки относительно язычества и приемлемости некоторых, связанных с ним культовых практик.
Что касается различий в восприятии и понимании перцепций, то следует заметить, что Сократ обладает и более тонкой, наверное, можно сказать, иной, чем обычный человек, восприимчивостью к божественным воздействиям и способен их точнее интерпретировать, что опять-таки показывается (в 242b-e), когда философу, который собирается перейти речку, вдруг кажется, будто он слышит свое обычное демоническое знамение (см., например: «Феаг»: 128d-131a; «Пир»: 202d-e, 219b-c; «Государство»: 496с; «Теэтет» 151а; «Апология»: 40а-с и т.д.), некий голос, который всегда удерживает его от того, что Сократ намеривается сделать, если последствия этого неблагоприятны для последнего, -ведь Бог и божественное не могут быть злыми (242е). В данном случае, философу рекомендуется не уходить, прежде чем он не очистится от совершенного по отношению к божеству проступка.
При этом Сократ признается, что когда он еще только произносил свою речь, его нечто тревожило и смущало, что теперь, однако, он может идентифицировать - это нечестие по отношению к Эроту, сыну Афродиты. Таким образом, в пасторальном окружении эта обычная, точнее сказать, необычная способность древнегреческого философа проявляется не менее, а даже более определенно, чем в городских условиях самих Афин, где не всегда ясны конкретные причины удерживающей его от того или иного поступка супранатуральной суггестии, как правило, раскрывающиеся post factum.
Точно так же содержательность и глубина мыслей и рассуждений, удивительно широкий охват тем и вопросов, затронутых в беседах этого диалога, точность и систематичность методологических наблюдений, родившихся в буколическом уголке под божественным наитием нимф, - все это указывает на чрезвычайно высокую степень позитивности влияния пасторальной среды и находящихся в ней невидимых акторов, зафиксированную Платоном и текстах «Федра». Вероятно, можно даже отметить, что Со-
крат, принципиальный сторонник городского быта и противник естественного окружения, где его не могут ничему научить «ни местности, ни деревья», не то что люди в городе (230ё), случайно выйдя с Федром за пределы стен Афин, неожиданно для себя, но тем более убедительно, ощущает кумулятивное воздействие той силы Природы с большой буквы, т. е. природы живой, одушевленной и сверхчеловеческой, которая всегда привлекала и привлекает человека своей близостью, начиная с глубокой древности и заканчивая постмодерном, когда наличие загородной виллы, замка, имения, дачи или просто дома чувствуется и рассматривается как особое и ничем не заменимое благо, изысканная роскошь, которой обладает и которую по достоинству понимает, ценит и может использовать в полной мере, а именно для творчества и философского досуга, инспирируемых особыми природными энергиями и воздействиями, лишь цивилизованный, тонко образованный и культурный индивидуум. Но влечение к природе чувствуют все люди. Поэтому те, у кого нет ничего из этих загородных сооружений, или же они не удовлетворяют страсть к ней, собираются в группы и идут в туристические пешие походы, просто выезжают «на природу», чтобы быть к ней как можно ближе, чтобы непосредственно ощутить ее живительные энергии, которые древние осознавали как божественные.
В этом диалоге (Федр) Сократ приводит знаменитую классификацию божественных состояний, одержимостей, «маний» (244а-245в), ниспосылаемых людям Богом (244ё), среди которых выделяет в третий вид одержимость и манию, происходящие от муз. При этом, в частности, указывается, что приходящий к дверям творчества без такой мусической одержимости, с одной лишь уверенностью, что он в достаточной мере станет творцом благодаря техническим навыкам, - несовершенен, так как творчество исступленных затмевает действие (пороге;) здравомыслящего (245а).
В оптике этого подхода далее разъясняется, что ниспосылаемая богами любовь любящему и любимому, эта мания дается им на величайшее счастье (245в-с). Более того, инспирируемый, в данном случае, в идиллической ситуации, вероятно, больше Самим Богом, чем Музами, Сократ тут же вдохновенно говорит о душе, ее бессмертной природе, причинах и характере соединения с материальным телом (и телами), основаниях ее окрыленности и взлета в горний мир, к сонму богов, о их жизни и даже - о гиперу-раническом топосе, занебесном, трансцендентном месте подлинно сущей сущности, его свойствах, о несмешанном (чистом) знании,
созерцанием которого питаются боги и души, о падении души и факторах, определяющих ее вселение в то или иное тело, о суде над душами и воздаянии за их земные дела, о четвертом виде одержимости (мании), когда, смотря на земную красоту, вспоминают истинную, окрыляются и стремятся взлететь, о подражании богам, о структуре, элементах и страстях души, и т.д. и т.п. (245с-257b). Такова «прекраснейшая и благороднейшая» (verba ipsissima) «покаянная речь» Сократа (257а), произнесенная им по предложению его даймония и, надо думать, под непосредственным божественным воздействием в буколическом уголке природы невдалеке от афинских стен.
О том, что подобная суггестия (mnsnvsuK ts;) имеет место, Сократ эксплицитно говорит (в 262d), когда фактически указывает, что за «случайностью», по которой обе его речи имели некий пример того, как знающий истину может, забавляясь, завлекать слушателей, стоят «местные боги» или «провозвестники Муз», цикады.
Тем самым указывается между другим также и на важность в онтологии происходящего игрового фактора, которого не чужды и сверхчеловеческие, божественные сущности, - что тоже соответствует осевой философской традиции (например, Гераклит: «Вечность есть играющее дитя») (B 52).
Более того, Сократ, по-видимому, непосредственно чувствовал, что, находясь в экзальтированном состоянии, суггестирован-ном сверхчеловеческими существами, эти речи произносит не столько он, сколько через него «нимфы, дочери Ахелоя, и Пан, сын Гермеса» (263 d). Косвенным подтверждением этого, возможно, служат и завершающие строки диалога, в которых Сократ молитвенно обращается к незримо, по-видимому, пребывающим для людей в этом идиллическом уголке «милому Пану» и другим, «сколько их здесь ни есть», богам.
Кроме того, согласие Сократа (и Платона) с мыслью фрагмента текста: «заставил нас принять Эрота одним из сущих» (263 е), в пасторальном контексте происходящей беседы может подразумевать и его, бога любви, незримое присутствие здесь, рядом с рассуждающими об эротических предметах друзьях (тем более, что слова «любовь» [фЛш] и «друг» [фйю;] в древнегреческом языке - однокоренные). И не только присутствие, разумеется, но и воздействие на последних - не исключено, что и через нимф. Такое действие тем более возможно, что в людях наряду с «неким левым эротом» («окаг v Tiva рюха», «левая любовь») (266а)
находится «некий божественный «эрот» - «божественная эротическая любовь») (266а), т.е. и здесь «подобное привлекается подобным».
Такая структурная иерархия «эротов», или онтология, по меньшей мере, тройственных любовно-эротических энергий (а божество для греков - это всегда еще и некая энергийная Сила, «бшард,;»), - отдельная и, к сожалению, выходящая за рамки настоящей статьи тема, относящаяся, скорее, к теолого-философской антропологии Платона. Тем не менее следует указать на несомненную связь и возможный путь воздействия бога Эрота извне человека и в буколических условиях (может быть, особенно в них) на человеческое существо через посредство, вероятно, активации онтологизированных модусов (или модуса) единого внерассудоч-ного эйдоса, к существованию которого внутри человека с неизбежностью приводит речь-рассуждение философов «водимый словом выросший в нас эйдос парарассудочности»).
Таким образом, здесь, по-видимому, раскрываются как побуждающий принцип воздействия на человека (божество), так и сами элементы механизма действия, главный из них - некое находящееся рядом с рассудочностью, но отнюдь не тождественное с ней начало, в котором можно видеть и бессознательное. Тогда вся цепь обретет следующую структуру: божество воздействует на бессознательное в человеке, оно, в свою очередь, действует на сознание - возбуждает его, насыщает энергией и мыслями, и затем уже человек высказывает их как свои собственные, если, как обычно бывает, не рефлектирует столь глубоко, как Сократ.
Этот концепт бессознательного допускает, конечно, и дальнейшую аналитику своего содержания, что и имело место в истории, когда, например, были открыты архетипы и конкретизирована еще детальнее структура механизма как человеческого сознания, так, вероятно, и скрытого воздействия на него.
И, вероятно, не случайно, что уже ближе к завершению диалога, когда Сократ, отмечая необходимость знания истины (а у кого истина, по Платону, как не у Бога?), в качестве основы подлинного искусства рассматривает диалектику красноречия; он говорит об усиленных занятиях, которые только и могут дать необходимые навыки и знания (273ё-е), подчеркивая, что такие усилия здравомыслящий человек предпримет не для того, чтобы говорить с людьми и иметь с ними дела, а чтобы говорить приятное богам и угождать им (273е-274а).
То есть в тексте почти эксплицитно прочитывается, что, высказывая труднодобываемую в напряженных занятиях истину и руководствуясь ею в делах, человек не так говорит с людьми и не столько имеет с ними дела, как - вероятно, посредством них и через творимую истину, - говорит приятное богам и угождает именно им. Ибо трудно допустить, что Платон имеет в виду, например, непосредственное речевое общение человека и божественных существ, а также оказание им каких-либо деловых услуг.
Интересно здесь - в рамках избранной темы - и то, что Платон говорит устами Сократа в конце диалога, когда последний предлагает Федру перестать развлекаться речами о красноречии. Вместо этого, говорит греческий мудрец, пойди, «скажи Лисию, что мы, сойдя к источнику Нимф и святилищу Муз, услышали слова, которые велели сказать Лисию и любому другому, кто составляет речи, и Гомеру, и если еще кто другой ...» (278Ь-ё). Далее среди других упоминаются также и Солон, и другие законодатели, - любой человек, который, зная истину, составляет свои речи и произведения, а также может их защитить, когда будет критически разбираться написанное им. То есть Сократ опять и вновь эксплицитно указывает, что все сказанное было произнесено как бы не им, а через него в этом, по существу, сакральном месте, где в буколическом ландшафте находятся святилища сверхчеловеческих существ. При этом важно отметить, что последние находятся здесь не потому, что тут люди возвели первые, - наоборот, именно потому, что в определенных топосах пасторали незримо присутствуют боги, а греки, чтобы почтить их, сооружают святилища, как бы маркируя места, в которых эти странные (для современного сознания) воздействия особенно интенсивны.
Об этом же, возможно, свидетельствует еще один феномен восприятия, отмеченный участниками историко-культурологиче-ской экспедиции.
На вершине одной горы в Приладожье вырублена использовавшаяся в культовых целях пещера метров 12-15 длины и метра 3-4 ширины. Внутри пещеры в качестве световых окон сделаны различные отверстия, несомненно, искусственного происхождения. Оказавшись в пещере, Юрий Ланёв ощутил внезапный прилив сил, обострение внимания, почувствовал «заметный энтузиазм». У него возникло чувство нуминозного, какой-то большой тайны, «загадки во всем», что он наблюдает. Неожиданно захотелось прикоснуться к стенам, потрогать их руками. Он отметил в себе появившуюся серьезность, ощущение прикосновения к чему-
то важному и значительному. Непосредственная насыщенность этого переживания прошла, когда он вышел из пещеры, но после ее посещения остался зафиксированным интенсивный положительный эмоционально-психологический фон, до сих пор сохраняющийся при мысленном обращении к воспоминаниям, связанным с этим опытом.
Принимая во внимание, что именно вершины гор антики рассматривали как места нахождения богов, в том числе и высших, подобные переживания, вероятно, можно поставить в один ряд с тем, что описывает и Платон как первую фазу соприкосновения с нуминозным, хотя категориальная аналитика у него, естественно, отражает религиозную культуру своего времени.
Есть, по-видимому, и еще одна тонкость, скрывающаяся за кажущейся несообразностью выражения у Платона: «Мы услышали слова, которые повелели сказать.», - но ведь слова, кажется, сами по себе не могут ничего велеть? Даже если переводить «Аоyюv» не как «слова», а «речи», что тоже контекстуально возможно, то и это не поможет, - к «речам» можно отнести то же самое замечание. Таким образом, надо, вероятно, предположить, что Сократ намекает здесь на те слова, которые «звучат» непосредственно у него в сознании, когда их «произносит» его даймон, т.е. косвенно показывает не только что и кто суггестировал в пасторальных условиях такие речи и мысли, но и еще один аспект того, как он (она, они - сверхчеловеческие существа) это сделали.
Таким образом, концепция пасторали, эксплицитно изложенная здесь Платоном, включает в себя, по меньшей мере, три основных элемента: 1) природу; 2) живущие в ней и в то же время находящиеся над природой божественные силы (энергии); 3) возможность контакта с последними как посредством прямого обращения к ним, так и через их спонтанное стимулирующее положительное и непосредственное воздействие на интеллектуальные и духовные силы человека, оказавшегося в сфере их действия.
Что такое теологизированное понимание природы в древнегреческой философии не было ни обособленным явлением, присущим только Платону, ни, тем менее, случайным, видно, например, из одного сообщения Диогена Лаэртского о Гераклите: «Возненавидев людей, он удалился и жил в горах, кормясь быльем и травами» (цит. по: 4), - здесь один из величайших философов в истории человечества отдает предпочтение ландшафтному уединению перед не только жизнью в городе, но и общением с людьми. У Гераклита, по-видимому, вообще была непосредственная прямая
связь с силами природы; Суда, например, прямо сообщает, что этот мыслитель «не был учеником никого из философов, но был воспитан природой и прилежанием» (Суда, Гераклит, 1 а). При этом, надо думать, под первой имеются в виду не столько травы, деревья и тому подобное, а, скорее всего, именно разумные сверхчеловеческие силы, находящиеся в ней и за ней и, очевидно, каким-то образом позитивно воздействующие на людей.
То, что Гераклит действительно обладал специфическим восприятием этих сущностей, мог знать о их присутствии, легко видеть из рассказа, сохранившегося у Аристотеля в трактате «О частях животных» (I, 5. 645 а 17): «Рассказывают, что некие странники желали встретиться с Гераклитом, но, когда подошли [к его дому] и увидели, что он греется у печки, остановились [в смущении]. Тогда он пригласил их смело входить, «ибо и здесь тоже есть боги». Так и к исследованию каждого животного следует приступать не смущаясь, полагая, что во всем имеется нечто естественное и прекрасное» (цит. по: 2).
Из замечания Аристотеля, кстати, следует, что и он тоже одобрял и, вероятно, разделял в какой-то мере подобное отношение к природе, в целом присущее греческой ментальности классического периода и более позднего времени.
Итак, позиция античности - в лице ее выдающихся представителей - ясна: нуминозные чувства однозначно провоцируются у человека активным, предположительно психоментальным, воздействием извне агентами, которые характеризуются как сверхчеловеческие божественные или полубожественные сущности. При этом объектами воздействия отчетливо осознаются (с субъективной достоверностью, которая исключает какие-либо сомнения) как сам фактор внешней суггестии со стороны, как они считают, известных им божественных или полубожественных существ, так и его (фактора) эмоциональная и психо-ментальная составляющие, влияющие на людей.
Опять-таки остается вопрос об адекватности интерпретаций воздействующего фактора в терминах имевшихся тогда (в античности) представлений и понятий, а также сущности самого носителя подобного воздействия: является ли оно психическим (?), биоэнергетическим (?), полевым (?) или имеет какую-либо иную, в том числе, возможно, неизвестную в настоящее время природу.
Список литературы
1. Брюсов А.Я. История древней Карелии. - Режим доступа: Шр^/ши'ш. vottovaara.ru/2010/кагеНа/кагеНа9.рЬр
2. Гераклит. Биографические свидетельства. - Режим доступа: http://krotov.info/ spravki/persons/dohrist/heraclit.html
3. Демон. - Режим доступа: http://www.wikiznanie.ru/ru-wz/index.php/Демон.
4. Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. Перевод с древнегреческого М.Л. Гаспарова. М.: «Мысль», 1986. - Режим доступа: http://psylib.org.ua/books/diogenl/txt09.htm
5. Кочкуркина С.И. Народы Карелии: история и культура. Петрозаводск, 2004. -Режим доступа: http://www.vottovaara.ru/2010/karelia/karelia12.php
6. Платон. Федр. - М., 1989. - 136 с.
7. Савватеев Ю.А. Наскальные рисунки Карелии. Петрозаводск, 1983. - Режим доступа: http://www.vottovaara.ru/2010/karelia/karelia28.php
8. Федр Фабро;. - Режим доступа: http://zhurnal.liЬ.ru/editors/s/salihow_m_z/ phaedre.shtml
