CC BY
16ИЗ НАБЛЮДЕНИЙ НАД ТЕКСТАМИ ПУШКИНА
1. К «Скупому рыцарю»
В первой сцене «Скупого рыцаря» Альбер рассказывает Соломону, как «го отец — 0арон Филипп — относится к деньгам:
О! мой отец не слуг и не друзей В них видит, а господ; и сам им служит, И как же служит? как алжирский раб, Как пес цепной. В нетопленой конуре Живет, пьет воду, ест сухие корки, Всю ночь не спит, все бегает да лает.
(VII, 106)
Комизм этих строк отмечали многие исследователи пушкинского творчества.1 Сатирические традиции (в том числе русские) в обрисовке образов скупых, переосмысленные Пушкиным в его произведении, широка охарактеризованы Д. П. Якубовичем в комментарии к «Скупому рыцарю»,2 но и здесь какие-либо источники цитированных слов Альбера об отце, а в частности сравнения его с «цепным псом», живущим в конуре, не указаны. А между тем их возможно связать с анекдотом, о котором рассказывается в «Воспоминаниях на святках» Н. А. Полевого: «Вы, конечно, слыхали, что один скупец, боясь воров, но в то же время жалея расходов, гае хотел купить собаки, а купил только цепь и, выходя из дома, гремел цепью и сам лаял собакою.. .».3 У Пушкина и Полевого скупой лает вместо собаки. Но барон Филипп скупее героя Полевого: он не только собаку, но и цепь не покупает, полностью обходясь своими силами.
Влияние текста Полевого на Пушкина исключено: в отличие от ряда других материалов, вошедших в «Новый живописец» после более ранних публикаций в «Московском телеграфе», «Воспоминания на святках» появились в этом сборнике впервые в 1832 г., а трагедия Пушкина закончена в 1830 г. С другой стороны, исключено и воздействие «Скупого рыцаря» на Полевого, так как трагедия Пушкина напечатана только в 1836 г. Следовательно, оба текста независимы друг от друга. Вероятно, их сходство зависит от общего источника. Полевой говорит о его устном распространенив («Вы... слыхали») и широкой известности («Конечно, слыхали»); несомненен из текста «Воспоминаний на святках» сатирический характер этого повествования, основанный на гротескном подчеркивании скупости. Это несомненно анекдот (как сатирический фольклорный жанр, а не как претендующий на достоверность эпизод из жизни исторического лица, в каковом значении это слово чаще употреблялось в пушкинское время). Вероятно, стоило бы найти общий источник этого анекдота, столь неожиданно связавший воедино приведенные стихи Пушкина и сатирический пересказ забавной истории о скупце в роли сторожевого пса.4
1 См., например: Благой Д. Д. Творческий путь Пушкина (1826— 1830). М., 1967, с. 603; Гукасова А. Г. Болдинский период в творчестве А. С. Пушкина. М., 1973, с. 76—88 и др. Еще Белинский заметил о приведенных словах Альбера: «В этом портрете мы видим лицо чисто комическое» (Белинский В. Г. Полное собрание сочинений, т. VII. М., Изд. АН СССР, 1955, с. 561).
2 Пушкин А. С. Полное собрание сочинений, т. VII. М.—Л., Изд. АН СССР, 1935, с. 506—522.
3 Новый живописец общества и литературы, составленный Николаем Полевым, ч. 5, М., 1832, с. 174.
4 Возможно, что этот анекдот ведет нас к Г. Р. Державину. На заглавном листе болдинской рукописи «Скупого рыцаря» Пушкин поставил в качестве эпиграфа следующие два стиха:
2. Выигрыш на тройку и семерку до «Пиковой дамы»
Вопрос о том, почему в «Пиковой даме» Германну представляются выигрышными картами именно тройка и семерка (туза мы не касаемся), не раз возникал в работах о пушкинской повести. Можно отметить три попытки объяснить этот факт.
Ход мыслей А. Л. Слонимского был таков: тройка и семерка объясняются тем, что Германн мечтал «утроить, усемерить» свой капитал, а эти цифры в свою очередь подсказаны предшествующим текстом. В повести «расчет, умеренность и трудолюбие» характеризуются как «три верные карты»; графине «восемьдесят семь лет», она может умереть через «неделю», т. е. через семь дней. Наконец, последние цифры мотивированы тем, что 3 и 7 имеют «кабалистическое значение».5
С этим толкованием полемизировал Н. П. Кашин. Он принял вывод, что тройка и семерка связаны с предшествующим сочетанием «утроит, усемерит», но заметил, что последняя формула встречалась уже в строчке «Утроить, сын! усемерить!» из стихотворения Федора Глинки «Брачный пир Товия» («Семь дней веселый пир шумел...»), напечатанном в альманахе «Альбом северных муз», изданном в Петербурге в 1828 г.6
Престань и ты жить в погребах, Как крот в ущельях подземельных.
Державин.
Это — начальные стихи 7-й строфы послания Г. Р. Державина «К Скопи-хину» (1803 г., напечатано без подписи автора: Друг просвещения, 1805, № 4, с. 7; вошло в издание сочинений Державина 1808 г.). Последующие строки послания перечисляют другие просьбы поэта к тому же лицу: престань
И на чугунных там цепях Стеречь, при блеске искр елейных, Висящи бочки серебра,
Иль лаять псом вокруг двора. <
Эпиграф, который Пушкин хотел предпослать к «Скупому рыцарю», был им отброшен, скорее всего после того, как он принял решение объявить свою маленькую трагедию переводом («Сцены из Ченстоновой трагикомедии...»), но образ скупца, который был дан Державиным в этом стихотворении, Пушкину запомнился и нашел свое частичное отражение в тексте «Скупого рыцаря». Очень возможно, что Пушкин, как и его современники, знал, что стихотворение Державина было обращено к реальному лицу, носившему фамилию «Собакин», что являлось липшим поводом приписать ему действия сторожевого пса. В «Объяснениях» к своим сочинениям Державин писал по поводу стихотворения «К Скопихину»: «Под именем Ско-пихина разумеется Собакин, миллионщик, но весьма скупой, который по крайней мере неизвестен публике, не сделал никакого народного благодеяния, хотя прочие, несравненно меньше его имения имущие, оказали себя полезными бедным людям разными добрыми учреждениями» («Объяснения» Державина напечатаны Я. К. Гротом в его издании: Сочинения Державина, т. III. СПб., 1866, с. 689). (Прим. ред.).
5 Слонимский А. Л. О композиции «Пиковой дамы». — В кн.: Пушкинский сборник памяти проф. С. А. Венгерова. М.—Пг., 1922, с. 176.
6 См.: Кашин Н. П. По поводу «Пиковой дамы».— В кн.: Пушкин и его современники, вып. XXXI—XXXII. Д., 1927, с. 25—34.
Альманах этот хорошо известен исследователям; в нем впервые напечатаны «Талисман» Пушкина, произведения декабристов Вильгельма Кюхельбекера и Александра Бестужева (конечно, без подписей). С издателем его А. И. Ивановским Пушкин был знаком и даже подарил ему экземпляр «Цыган» с автографом.7 Однако нельзя не учитывать того, что стихотворение Глинки, написанное на библейскую тему, не имеет никаких точек соприкосновения с содержанием «Пиковой дамы» и что сходство формул в обоих случаях чисто внешнее. Поэтому данное сопоставление очень сомнительно.
Наиболее правдоподобное, на наш взгляд, объяснение дает этим картам JI. В. Чхаидзе, связывая тройку и семерку с правилами игры в банк (штосс, фараон). Эти правила были выгодны для профессионального игрока-банкомета и толкали его противника-понтера при проигрыше на увеличение ставок путем удвоения их, скажем, «от пятидесяти на сто» (как говорится в эпиграфе к повести) и далее, вплоть до 16-кратного увеличения (так называемая игра «на пароли»).
Если же понтеру счастливилось, он мог присоединять выигранные деньги к первоначальной ставке, и тогда первый выигрыш удваивал сумму, второй — учетверял, третий — увеличивал в восемь раз (игра «на руте»). Если считать чистый выигрыш без первоначальной ставки, вычитая ее, то в первый раз он равен ставке, во второй — троекратно, а в третий —семикратно превосходит ее. Отсюда и цифры в мыслях Германна: «... вот что утроит, усемерит мой капитал» (VIII, 235), от которых прямой путь к тройке и семерке.8
Осознавал ли сам Пушкин эти связи цифр? JI. В. Чхаидзе приводит в статье «Пометки Пушкина на письме к нему А. П. Плещеева» черновые подсчеты Пушкина, как бы проверявшего планы Германна. Два из них — геометрические прогрессии увеличения капитала путем последовательного удвоения его в трех выигрышах, а два других — рост чистого выигрыша, за вычетом первой ставки. Цифры показывают, что Пушкин видел это троекратное и семикратное превышение ставки во втором и третьем выигрыше (VIII, 836). Таким образом, выбор его был вполне сознательным. JI. В. Чхаидзе, следовательно, намечает такую логическую цепь: от правил игры в банк, позволяющих в случае большой и редкой удачи утроить и усемерить капитал, к приносящим эту удачу картам — тройке и семерке.
Эти соображения были бы совершенно бесспорны, если бы в современной Пушкину литературе карточный выигрыш на тройку и семерку до «Пиковой дамы» не встречался. Однако о таком случае уже было рассказано в повести Клаурена «Голландский купец», переведенной на русский язык.9
Псевдонимом «Генрих Клаурен» (Clauren) пользовался немецкий чиновник и беллетрист Карл-Готтлиб-Самуэль Гёйн (1771—1854). В 1820— 1824 гг. он редактировал «Прусскую правительственную газету», позднее заведовал главным почтамтом Берлина. Время его известности как прозаика — конец 1810-х—начало 1820-х годов. Довольно плодовитый автор (в итоговом собрании его сочинений — 25 томов),10 он не отличался круп-
7 См.: Смирнов-Сокольский Ник. Рассказы о прижизненных изданиях Пушкина. М., 1962, с. 560—561.
8 См.: Чхаидзе JI. В. 1) О реальном значении мотива трех карт в «Пиковой даме». — В кн.: Пушкин. Исследования и материалы, вып. 3. Л., Изд. АН СССР, 1960, с. 455—460; 2) Пометки Пушкина на письме к нему А. П. Плещеева. (Еще о реальном значении мотива трех карт в «Пиковой даме»). —В кн.: Временник Пушкинской комиссии. 1971. Л., «Наука», 1973, с. 82—88.
9 Клаурен. Голландский купец. (Истинная повесть). — Сын отечества, 1825, ч. 101, № 9, с. 3—51.
10 Clauren Н. Gesammelte Schriften, 25 Bände. Berlin, 1851.
ным дарованием. Политический конформизм, слащавая сентиментальность и филистерское морализаторство ненадолго привлекли к нему внимание мещанского читателя; в то же время его творчество быстро стало объектом критики и пародии. Уже в 1825 г. В. Гауф напечатал повесть «Человек с луны», представлявшую собой ядовитую пародию на сочинения тайного советника Гёйна, особенно на роман последнего «Мимили»; пародия с умыслом была подписана его же псевдонимом «Клаурен».11 На русский язык произведения этого заурядного писателя переводились мало.12 При этом повесть «Голландский купец», пожалуй, живее и занимательнее других его произведений.
Сюжет этой повести, в которой, как и в «Пиковой даме», карточная игра является основной пружиной действия, вкратце таков. Советник Бур-дах из-за политических обстоятельств лишился места по службе и вынужден уехать за границу, где бедствует вместе с женой и дочерью. Изменения в его жизни наступают после того, как он спасает тонущего ребенка. Отец спасенного — голландский купец Моисей фан-дер-Гуссен засыпает семью Бурдаха подарками. Каждый вечер Бурдах уходит куда-то с Гуссе-ном и возвращается домой с золотыми деньгами, о которых говорит жене, что они получены честным путем. Семья разбогатела. Жена Бурдаха позднее слышит разговоры о том, что ее мужу и Гуссену посчастливилось в игре против негодяя — профессионального шулера.
Механизм помощи Гуссена Бурдаху раскрыт во втором сюжетном звене повести. Гуссен удерживает от самоубийства юного Биндера, которого завлекли в игру помощники банкомета, и он проиграл чужие деньги. Гуссен снабжает его своими деньгами для ставок и помогает ему отыграться. Игра идет в три талии (Германн тоже должен был сделать только три ставки). Приведем текст эпизода игры полностью.13
Вот первый промет: «Когда незнакомец (Гуссен, — И. Г.) приблизился к столу, банкир изменился в лице и затрясся. Незнакомец, заметив это, улыбнулся. Вскоре объявил банкир, что он больше трех талий метать не будет, что ему сделалось дурно.
Незнакомец поставил три-четыре карты, каждую по одному червонцу, но на одну положил он два червонца. Глаза его были устремлены на пальцы банкира. Я смотрел с большим любопытством на того и другого. Незнакомец быстрым пронзительным взором следовал за каждым движением рук банкира, который, чувствуя то, смущался — сидел, как на огне. О передержке или о других подобных плутовствах нельзя было и подумать: тут сидел слишком в них сведущий неумолимый судья. Вот мои наблюдения. Смущение банкира тем более казалось мне удивительным, что во всякое другое время ничто не могло поколебать его железного равнодушия.
Биндер стоял в нескольких шагах от незнакомца. На карту, которая пошла в два червонца, поставил он кошелек с тысячью червонцами. Я замер от страха. Банкир прокинул. Биндер выиграл». Итак, какой была первая выигравшая карта, неизвестно.
Второй промет: «Во вторую талию та же игра. Незнакомец поставил по одному червонцу на несколько карт, из которых он иные выиграл, иные проиграл, но на тройку поставил он два червонца. Биндер примазал к ней пятьсот. Банкир стал метать. Биндер выиграл». Вторая выигравшая карта — тройка, как первая в «Пиковой даме».
Третий промет: «В третью и последнюю талию Биндер уже не играл: он возвратил все свои деньги. От страха и радости он был бледен, как
11 О повестях Г. Клаурена см.: История немецкой литературы, т. 3. М., «Наука», 1966, с. 258—259; Liebing Н. Die Erzählungen Н. Claurens. Halle, 1931.
12 Кроме названной повести, укажем также на кн.: Повести и литературные отрывки, изданные Н. А. Полевым, ч. 6. М., 1830.
13 Сын отечества, 1825, ч. 101, № 9, с. 44—46.
<смерть, и не смел обнаружить ни того, ни другого. Я едва дышал — готов ■был броситься на шею незнакомцу. Когда готовы были карты для третьей талии, незнакомец поставил семерку и сказал: „Va banque". Это слово, как громовым ударом, поразило игроков. У банкира выступил пот, как ртуть ■сквозь дерево при сжатии воздуха. Тишина во всей комнате. Умоляющий о пощаде взор оанкомета был обращен к незнакомцу. Но загадочный человек сидел как мраморная статуя. Неподвижным оком устремился он на руки банкомета, который начал метать робко и медленно, как будто знал заранее, что перед этим ужасным игроком для него нет спасения. Руки его дергало, как на гальванической машине. Наконец... Все были исполнены •ожидания. Все желали банкиру, очистившему почти у всех кошельки, мщения небес. Наконец, раздалось: „Семерка выиграла!". Незнакомец, без .малейшего изменения в лице, сгреб со стола большую кучу денег, взял их и ушел. Банк лопнул, Биндер спасен, незнакомец исчез». Итак, третья выигравшая карта — семерка, как вторая в «Пиковой даме».
Из дальнейшего повествования мы узнаем, что Гуссен когда-то бедствовал, но упорные занятия математикой открыли ему секрет выхода яарт при игре в банк. Он объехал ярмарочные и курортные города, повсюду разоряя профессиональных игроков. Вскоре его знали везде, узнал и этот банкомет. Теперь у него два миллиона гульденов, и он бросил игру.
Такова эта повесть. Совпадение тройки и семерки в «Голландском купце» с выигрышными картами в «Пиковой даме», пожалуй, более существенно, чем сходство ряда других деталей в этих произведениях: •последнее отчасти объясняется близостью описанных ситуаций. Но отметим и их для полноты картины.
Клаурен пишет о том, что банкомет от «железного равнодушия» переходит к смущению и паническому страху: увидев Гуссена, он «затрясся», в конце игры «руки его дергало». Пушкин пишет, конечно, несравнимо тоньше и убедительнее, но образ Чекалинского, метавшего банк, развивается в том же направлении: сперва во всем облике его — бесстрастие, -подчеркнутое «всегдашней улыбкой» и ласковой учтивостью; после первого выигрыша Германна он «нахмурился, но улыбка тотчас возвратилась на его лицо»; после второго выигрыша «Чекалинский видимо смутился», а в третьей партии «руки его тряслись» (VIII, 250—251). Гуссен и Германн (Гер-манн, конечно, до последнего проигрыша), напротив, хладнокровны. Оба они вступают в игру в числе других понтеров, и у обоих позднее партия превращается в своеобразную дуэль с банкометом. Реакция свидетелей игры в той и другой повести сходная.
Совпадение карт заставляет рассмотреть вопрос, знал ли Пушкин повесть Клаурена? Этот автор не упоминается Пушкиным ни в его произведениях, ни в дневнике и письмах; следовательно, прямых свидетельств «о знакомстве его с текстом «Голландского купца» нет. Попробуем рассмотреть косвенные аргументы.
«Сын отечества», в котором напечатан указанный перевод из Клаурена, Пушкин несомненно имел в руках. В этой же части (101-й) журнала (№ 10) были напечатаны «Отрывки г-жи Сталь о Финляндии, с замечаниями», подписанные «A. M—в». Именно с этими замечаниями А. А. Муханова Пушкин полемизировал в своей статье «О г-же Сталь и о г. А. М—ве» (XI, 27, 299, 531). Отсюда позволительно сделать допущение, что Пушкин мог прочесть и повесть Клаурена о картежной игре.
Поэтому совпадение выигрышных карт в двух произведениях не кажется случайностью. Вполне вероятно, что именно из повести Клаурена запомнились Пушкину тройка и семерка. Эти карты всплыли в его памяти, когда он работал в 1833 г. над «Пиковой дамой», услышав перед этим рассказ о трех картах, открытых некогда Сен-Жерменом графине Н. П. Голицыной.
Отменяет ли сопоставление с «Голландским купцом» наблюдения JI. В. Чхаидзе? Думается, нет. Тройка и семерка в произведении Клаурена, написанном плохо и мелодраматическом, никак не мотивированы: видимо, не автор выбирал их, а они вспомнились ему, так как три и семь
входят в так называемые «блоковые числа» народных поверий и народного творчества (вспомним роль утроения в народном эпосе, особенно сказочном, или роль семерки в пословицах и поговорках).14
В повести Клаурена эти карты никак не связаны с правилами игры в банк, ставки следуют хаотично: 1000, 500 червонцев и равная всей сумме в банке (т. е. игра идет «мирандолем»). Выигрыши на тройку и семерку случаются во второй и третий раз. Но ведь именно во второй и третьей талии при игре «на руте» чистый выигрыш может превысить первую ставку втрое и всемеро. Учет правил позволял объяснить обе карты суммой возможных выигрышей.
Таким образом, соображения Л. В. Чхаидзе остаются в силе, но направление мыслей Пушкина было обратным: не от возможных выигрышей к выбору двух карт, а от тройки и семерки, запомнившихся из повести Клаурена, к возможным выигрышам, делавшим выбор именно этих карт объяснимым, психологически достоверным. Мотивировка карт психологией игрока так существенна, что повесть Клаурена надо рассматривать не как источник Пушкина, а как сырой материал, им переработанный.
3. «Цертелова древние стихотворения»
В октябре 1822 г. Пушкин просил брата договориться с книгопродавцем И. В. Слениным о присылке нескольких книг. Он заказывал экземпляры поэмы «Руслан и Людмила», вышедшей в 1820 г., и несколько новинок 1822 г.: своего «Кавказского пленника», поэму Байрона «Шильон-ский узник» в переводе В. А. Жуковского, «Опыт краткой истории русской литературы» Н. И. Греча. Среди новинок были названы и «Цертелова древние стихотворения» (XIII, 51).
Цертелов — это, конечно, князь Николай Андреевич Цертелев (1790— 1869), второстепенный писатель и фольклорист; он несколько раз упоминается в письмах Пушкина с весьма нелестными эпитетами (Справочный том, с. 444—445); столь же презрительно отзывался о нем и П. А. Вяземский в письме к Пушкину от 30 апреля 1820 г. (XIII, 16).15 Неясно, однако, какое печатное издание Н. А. Цертелева Пушкин просил прислать ему, называя его заглавие «Древние стихотворения». Комментаторы писем Пушкина обычно называют в этой связи две брошюры Цертелева, которые Пушкин мог иметь в виду, так как обе эти брошюры сохранились в его библиотеке: «О произведениях древней русской поэзии» и «Взгляд на русские сказки и песни и повесть в духе старинных русских стихотворений».16
Этому предположению противоречат два обстоятельства. Во-первых, книга Цертелева названа Пушкиным среди новинок, а оба названных издания вышли еще в 1820 г. Во-вторых, заглавие, которое упоминает Пушкин («Древние стихотворения»), походит на заглавие сборника Кирши Данилова («Древние российские стихотворения») и скорее может относиться к сборнику фольклорных текстов, чем к исследованию фольклористического характера.
14 См.: М а к о в е ц Н. А.. 7 и 7-ой в русских пословицах и поговорках. — Русская речь, 1974, № 2.
15 Остафьевский архив, т. 1. СПб., 1899, с. 532—533.
16 Такую догадку высказал Б. Л. Модзалевский в своем издании «Писем» Пушкина (М.—Л., 1926, с. 256). Ср. его же библиографическое описание библиотеки Пушкина (Пушкин и его современники, вып. IX—X. СПб., 1910, с. ИЗ, №№ 416—417; в обоих случаях инициалы автора напечатаны с ошибкой: Н. Д. вместо следуемых Н. А.). Это предположение Б. Л. Модзалевского — уже как бесспорное — приводится в «Справочном томе» академического издания (с. 444—445).
7 Временник
89
Не было ли у Цертелева других книг фольклористического характера,, более подходящих к данному случаю? В 1810—1820-х годах он напечатал полтора десятка работ по русскому, украинскому и славянскому фольклору.17 По политическим взглядам он был человеком консервативных взглядов, но в русской и украинской фольклористике сыграл полезную роль. Большинство его работ — журнальные статьи. Отдельными изданиями выходили только две книжки, названные выше, да сборник украинских дум «Опыт собрания старинных малороссийских песен» (СПб., 1819), который тоже не был в 1822 г. новинкой.
В 1821—1822 гг. Цертелев ничего не печатал о фольклоре, занятый подготовкой сборника народных песен. Единственная его публикация за эти годы — объявление о подписке на книгу «Дух русской поэзии, илп Собрание старинных русских стихотворений, заслуживающих внимания или по содержанию, или по изложению своему».18 В две части этого сборника должен был войти довольно широкий круг народных песен: хороводные, обрядовые (святочные, свадебные), семейные, любовные, баллады. Этот-то сборник, по-видимому, и хотел получить Пушкин, считая, что со времени объявления (август) до письма брату (октябрь) он должен выйти в свет. Но издание Цертелева по каким-то причинам не состоялось. До нас дошла только рукопись сборника, найденная в архивных материалах Ф. Н. Глинки В. Г. Базановым.19
И. И. Грибушин
ЗАМЕТКИ НА ПОЛЯХ 1
В конце повести «Станционный смотритель» старик Вырип рассказывает о печальной судьбе своей дочери Дуни: «Не ее первую, не ее последнюю сманил проезжий повеса, а там подержал, да и бросил. Много их в Петербурге молоденьких дур, сегодня в атласе да бархате, а завтра, поглядишь, метут улицу вместе с голью кабацкою» (VIII, 1, 105).
Последние слова приведенного текста привлекли внимание Апдре Менье — известного исследователя Пушкина и переводчика, которому пушкиноведение обязано выпуском в свет первого на французском языке, заслуживающего всяческой похвалы «Полного собрания сочинений» Пушкина.1 Как следует понимать указанные слова? Представив себе мысленно ту картину, которая, по замыслу Пушкина, должна была тревожить воображение бедного смотрителя, А. Менье пришел к заключению, что все французские переводчики этой повести совершали традиционную, но грубую ошибку, передавая слова «метут улицу» буквально, с помощью французского глагола balayer—«мести» (от сущ. balai — «метла»).2 Между тем,
17 См.: Азадовский М. К. История русской фольклористики, т. 1. М., 1958, с. 159, 176—177; Базанов В. Г. Ученая республика. M—Д., 1964, с. 251. В этих книгах анализируются политические и эстетические позиции Н. А. Цертелева.
18 Северный архив, 1822, ч. 111, № 16. См.: Азадовский М. К. История русской фольклористики, т. 1, с. 159—160.
19 Базанов В. О поэзии Глинки. — Литературный критик, 1938, № 9-10, с. 296.
1 О работах А. Менье в области пушкиноведения см. в его некрологе в кн.: Временник Пушкинской комиссии. 1967—1968. JL, 1970, с. 126.
2 Действительно, во всех предшествующих французских переводах «Станционного смотрителя», появлявшихся с конца XIX в., указанное
