CC BY
10
Санкт-Петербургская православная духовная академия
Архив журнала «Христианское чтение»
П.В. Левитов
Из курса христианского Нравственного Богословия
Опубликовано:
Христианское чтение. 1911. № 7-8. С. 901-916.
@ Сканированій и создание электронного варианта: Санкт-Петербургская православная духовная академия (www.spbda.ru), 2009. Материал распространяется на основе некоммерческой лицензии Creative Commons 3.0 с указанием авторства без возможности изменений.
СПбПДА
Санкт-Петербург
2009
Изъ курса хріетіавекаго Нравственнаго Богословія.
і.
Ученіе Откровенія о состояніи нравственной природы человѣка до и послѣ грѣхопаденія.
9*0 іученш Откровенія, человѣкъ былъ созданъ Богомъ ^совершеннымъ какъ по душѣ, такъ и по тѣлу. Но этого совершенства нельзя понимать въ томъ смыслѣ, чтобы веѣ его силы и способности достигли полнаго своего развитія. Первозданный человѣкъ обладалъ воспріимчивостью ко всему доброму и прекрасному, легко и свободно »отъ развивать свой умъ, имѣлъ чистое, неиспорченное сердце, но, конечно, не былъ еще ученымъ и многознающимъ, а равно и не укрѣпилъ своей воли въ добрѣ. Все это должно было составить дальнѣйшую задачу человѣческой жизни. Въ частности нравственное совершенство прародителей было природнымъ Божественнымъ даромъ, а не ихъ личною заслугою. Для того, чтобы оно сдѣлалось таковою, имъ и была дана заповѣдь. Соблюдая ее, люди становились бы праведными и святыми, а въ постоянномъ общеніи съ Богомъ, природой, другъ другомъ и всѣми живыми существами, постепенно развивали бы свой умъ, пріобрѣтали все новыя и новыя знанія о мірѣ, совершенствуясь во всѣхъ отношеніяхъ и дѣлаясь подобными Богу. Все это служило бы для нихъ источникомъ высокаго счастія, не омрачаемаго ни внутренними муками совѣсти, ни физическими страданіями, ни страхомъ смерти, явившимся уже Послѣ грѣхопаденія въ качествѣ его слѣдствія (Быт. 3, 19; Прем. 2, 23; Рим. 5, 12).
Блаженная жизнь первыхъ людей въ раю была нарушена ихъ грѣхопаденіемъ, сопровождавшимся страшными слѣдствіями какъ для нихъ самихъ, такъ и для всего человѣчества. Первородный грѣхъ внесъ ядъ заразы во всю природу человѣка, омрачилъ его разумъ, сдѣлалъ волю удобонреклонною ко злу, исказилъ въ немъ образъ и подобіе Божіе, послужилъ причиною болѣзней и смерти. Какъ виновность нашихъ прародителей предъ Богомъ и отвѣтственность за нее, такъ и всѣ гибельныя слѣдствія грѣха, перешли отъ Адама и Евы на все ихъ потомство. Въ настоящее время, по выраженію православнаго катихизиса, мы зачинаемся и рождаемся во грѣхахъ (Пс. 50,7; Іовъ 14,4; Іоанн. 3,6: Римл. 5,12).
Природа падшаго человѣка глубоко повреждена. Его умъ мало воспріимчивъ къ истинамъ высшаго, духовнаго порядка. «Душевенъ человѣкъ, по выраженію ап. Павла, не пріемлетъ яже духа Божія, юродство бо ему есть, и не можетъ разумѣти, зане духовне востязуется». Его воля оказывается безсильною въ дѣлѣ осуществленія закона нравственнаго добра. Безсиліе это въ высшей степени ярко изображаетъ апостолъ Павелъ въ 7-ой главѣ посланія къ Римлянамъ* «Вѣмъ, говоритъ онъ, яко не живетъ во мнѣ, сирѣчь въ плоти’моей доброе: еже бо хотѣти прилежитъ ми, а еже содѣяти доброе, не обрѣтаю». Св. апостолъ различаетъ въ человѣческомъ существѣ какъ бы двѣ стороны: высшую, духовную, и низшую, душевную, плотскую. Между этими двумя сторонами происходитъ постоянная борьба, вслѣдствіе которой человѣкъ испытываетъ мучительное внутреннее раздвоеніе. Лучшею частію своей природы онъ хочетъ нравственнаго добра, сознаетъ его цѣнность, его внутренюю красоту, но грѣховное, плотское начало, живующее въ немъ, притиводѣйствуетъ этому хотѣнію, почему человѣкъ не находитъ въ себѣ силъ осуществить его. «Не еже бо хощу доброе, творю: но еже не хощу злое, сіе содѣваю». Фактически онъ дѣлаетъ не то, что въ глубинѣ души своей считаетъ совершеннѣйшимъ и лучшимъ, а то, что противно идеальнымъ стремленіямъ его богоподобной природы. Но если это такъ, если человѣкъ дѣлаетъ то, что не согласно съ запросами его духовнаго я, то, очевидно, не оно является источникомъ его нравственной дряблости, а иная грѣховная сторона человѣческаго существа, «аще ли еже не хощу азъ, сіе творю, уже не азъ сіе творю, но живый воинѣ грѣхъ». «Обрѣтаю убо законъ, хотящу ми творити доброе, яко мнѣ злое прилежитъ. Соуслаждаюся бо Закону Божію по впутрен-
нему человѣку; вижду же инъ законъ во удѣхъ моихъ, про-тиву-воюющъ закону ума моего и плѣняющъ мя закономъ грѣховнымъ, сущимъ во удѣхъ моихъ» (Римл. 7, 18—23).
Едвалп гдѣ еще въ міровой литературѣ съ такою яркостью и силой изображенъ антагонизмъ между отдѣльными элементами человѣческой природы, какъ въ приведенномъ мѣстѣ изъ апостола Павла. Борьба двухъ началъ въ человѣкѣ добраго и злого свидѣтельствуется самосознаніемъ каждаго и нашла себѣ отображеніе въ произведеніяхъ искусства, особенно поэзіи. Въ человѣкѣ, по выраженію Гете, живетъ какъ бы двѣ души: одна стремится въ міръ идеальный къ Богу и всему Божественному; другая погрязаетъ въ мірѣ, привязанная къ мелочному, чувственному и житейскому. Первая соуслаждается закону Божію, вторая носитъ въ своихъ нѣдрахъ «инъ законъ», противу-воюющъ закону ума нашего. Нравственная задача человѣка и человѣчества заключается въ томъ, чтобы доставить побѣду «духовному» человѣку надъ «душевнымъ», подавить силу грѣха, возрастить въ себѣ сѣмя святой и богоугодной жизни, освободиться отъ рабства тому чуждому закону, который апостолъ называетъ «закономъ грѣха и смерти» (Рим. 8, 2).
Изъ анализа приведенныхъ словъ св. апостола видна несостоятельность римско-католическаго и протестантскаго воззрѣній на состояніе нравственной природы человѣка. Католики въ смягченномъ видѣ усвоили пелагіанскій взглядъ по данному вопросу. Они учатъ, что грѣхъ не повредилъ существеннымъ образомъ природу человѣка, что послѣдній собственными силами можетъ достигнуть спасенія, а при помощи благодати Божіей даже имѣть сверхдолжныя заслуги. По воззрѣнію протестантовъ, предшественникомъ которыхъ въ древней церкви былъ бл. Августинъ, природа человѣка до такой степени испорчена грѣхопаденіемъ, что онъ въ настоящее время безъ помощи свыше не можетъ ни дѣлать, ни хотѣть добраго. Ложность перваго мнѣнія доказывается словами апостола о могуществѣ грѣховнаго начала въ душѣ человѣка и о безсиліи его осуществить законъ добра, доставляющій ему «сладость»: несостоятельность второго видна изъ словъ того же апостола, что по крайней мѣрѣ «хотѣти доброе прилежитъ» намъ, что каждый изъ насъ въ глубинѣ души «со услаждается закону Божію но внутреннему человѣку», что «языцы закона не имуще, естествомъ законная творятъ>' (Рим. 2, 14); видна и изъ свидѣтельства Самого Іисуса Христа, что люди «любятъ любящихъ ихъ»
ь 9
(Мѳ. 5, 47); видна и изъ того, что падшему человѣку въ словѣ Божіемъ даются заповѣди, дѣлаются предостереженія и угрозы, что не пмѣло бы смысла въ томъ случаѣ, если бы онъ не обладалъ способностью дѣлать добро.
Православная церковь но данному вопросу держится средины между католицизмомъ и протестантизмомъ. По ея ученію, природа человѣка повреждена глубоко и существенно, но тѣмъ не менѣе въ ней сохранились остатки нравственной свободы. Язычники, невозрожденпые благодатію, могутъ творить добро собственными силами, это добро угодно Богу, хотя и недостаточно для спасенія 1). Такой взглядъ, основываясь на приведенныхъ нами мѣстахъ св. писанія, подтверждается и всѣмъ опытомъ жизни, который съ несомнѣнностью убѣждаетъ насъ въ возможности дѣлать добро внѣ христіанства.
Задача человѣка, по ученію Православія, заключается въ томъ, чтобы при помощи благодати Божіей препобѣждать въ себѣ грѣховое начало и достигать святой богоугодной жизни. Задача эта называется иначе воспитаніемъ нравственной свободы.
Терминъ «свобода» въ богословіи имѣетъ нѣсколько иной смыслъ, сравнительно съ употребленіемъ его въ наукѣ и общежитіи. Психологической пли формальной свободой выбора называется способность человѣка во всякое время поступать такъ или иначе, избирать добро пли зло по собственному произволенію:—«ГІредложихъ ти огнь и воду, и на неже хощеши, ітростреши руку твою. Предъ тобою животъ и смерть, н еже аще изволиши, дастся тебѣ» (Сирах. 15, 16—17). Въ св. писаніи и богословской наукѣ свободой называется слѣдованіе закону добра. Въ этомъ смыслѣ употребляетъ данное слово Господь Іисусъ Христосъ, когда говоритъ: «Уразумѣете истину, и истина свободитъ вы; аще убо Сынъ вы свободитъ, воистину свободни будете» (Іоапп. 8, 32, 36). А но словамъ апостола Павла: «Идѣже Духъ Господень, ту и свобода» (2 Кор. 3,17). Наоборотъ, всякій дѣлающій злое, становится рабомъ грѣха, по свидѣтельству Самого Господа (Іоанн. 8, 34).
Воспитаніе нравственной свободы на первыхъ порахъ представляется для человѣка въ высшей степени труднымъ. Ему нужно пре побѣдить грѣховную сторону своего существа, настойчиво приковывающую къ себѣ волю человѣка. «Инъ законъ» влечетъ его въ міръ «плоти и крови», грѣховныхъ наслажде-
) Посланіе восточныхъ патріарховъ. Членъ 14.
пій. эгоистическаго чувственнаго счастья, и нужно не мало внутреннихъ усилій, напряженія воли и борьбы съ собою, чтобы подавить Вт» себѣ силу грѣховныхъ наклонностей и пожеланій. Вотъ почему Слово Божіе говоритъ объ узкихъ вратахъ, ведущихъ въ Царство Небесное (Мѳ. 7, 13—14), а Спаситель прежде всего требуетъ отъ Своихъ послѣдователей самотверженія и креста (Марк. 8, 34). По Его же словамъ «царство Божіе нудится (т. е. съ усиліемъ берется) и нуждницы восхищаютъ о» (Мѳ. 11,12). Но путь добра труденъ для человѣка только въ началѣ. Чѣмъ болѣе уразумѣваетъ онъ истину (aATjOsia—истина не теоретическая, а нравственная—добро), тѣмъ болѣе плѣняется ею и постигаетъ ея внутреннюю привлекательность, тѣмъ болѣе пріятнымъ становится для него исполненіе нравственнаго закона. На высшей ступени развитія требованія послѣдняго сливаются во едино съ натуральными влеченіями его природы, онъ видитъ въ дѣланіи добра свое высшее счастье, «внутренній человѣкъ» окончательно подавляетъ «инъ законъ, живущій во удѣхъ его», и онъ достигаетъ той высшей христіанской свободы, при наличности которой дѣланіе зла становится психологически невозможнымъ Для такого человѣка «иго» закона Божія становился «благо» и «бремя» его «легко» (Мѳ. 11,30 Си. 1 Тим. 1,9).
II.
Свобода, какъ условіе нравственности.
Слово Божіе представляетъ человѣка существомъ свободнымъ, имѣющимъ возможность выбирать добро или зло, дѣлаться пра веднымъ или грѣшнымъ (Втор. 30, 19; Ис. 1, 19—20; Мѳ. 19, 17; 23, 37; Іоанн. 7, 17; Кор. 7, 37; сн. Римл. 21; Колос. 5, 21; Ефес. 5, 10, 15 — 17). Въ своемъ «Введеніи въ нравственное богословіе»*) мы говорили, что свобода составляетъ необходимое условіе нравственности и въ то же время главное основаніе ея цѣнности. Теперь, приступая къ анализу присущихъ человѣку нравственнаго закона и совѣсти, мы считаемъ нелишнимъ остановиться на выясненіи данной мысли болѣе подробно, особенно въ виду того, что въ новѣйшей философіи все настойчивѣе и настойчивѣе начинаетъ проводиться тенденція о возможности нравственности даже и съ детерминистической
х) Христіанское Чтеніе 1909 г. Л!> 1.
точки зрѣнія. Механическое міровоззрѣніе, говорятъ намъ, постулируетъ равенство бытія самому себѣ, его тождественность и внутреннюю неизмѣнность. Оно есть синонимъ вѣчнаго факта, существованія, но въ объемъ послѣдняго входитъ и все то, что мы относимъ къ области морали. ІІо тому же самому необходимому закону, но которому камень надаетъ на землю, люди станутъ страдать за свои убѣжденія, жертвовать личными благами для другихъ, подвергаться аскетическимъ подвигамъ, подавлять дурныя склонности ради долга и т. д. Все это было до насъ, станетъ совершаться и послѣ пасъ, независимо отъ того, какихъ взглядовъ будемъ держаться мы по вопросу о свободѣ воли.
Такъ представляется дѣло съ одной и притомъ внѣшней стороны. Со стороны внутренней оно должно освѣтиться совершенно иначе. Въ тотъ моментъ, когда мы убѣдимся въ истинности детерминизма, въ мірѣ, конечно, ничего не измѣнится, но зато совершенно должна будетъ измѣниться паша точка зрѣнія на явленія моральнаго порядка и наше отношеніе къ нимъ.
Прежде всего въ такомъ случаѣ потеряетъ въ нашихъ глазахъ абсолютную цѣнность нравственное добро, ставши на одинъ уровень съ другими чисто природными совершенствами. Положеніе Вл. Соловьева: — «добро остается добромъ, разсматривать ли его, какъ предметъ произвольнаго выбора, или же какъ мотивъ, необходимо опредѣляющій дѣятельность разумно-свободныхъ существъ»—противорѣчитъ свидѣтельству человѣческаго сознанія. Послѣднее, признавая нѣкоторую цѣнность за всякимъ совершенствомъ, независимо отъ того, является ли оно продуктомъ свободы или нѣтъ, высшее достоинство придаетъ только такому совершенству, которое создано самимъ человѣкомъ. Лишь это совершенство мы признаемъ нравственнымъ добромъ, которое можетъ быть вмѣнено человѣку и заслуживаетъ награды.
Вторымъ слѣдствіемъ детерминизма должно явиться приниженіе въ собственно нравственной области морали долга предъ моралью склонностей, отрицаніе достоинства за внутреннимъ подвигомъ и усиліемъ, оцѣнка дѣйствій исключительно по результатамъ, а не но мотивамъ, и, какъ слѣдствіе всего этого, игнорированіе субъективнаго момента въ человѣческомъ поведеніи. Въ настоящее время мы приписываемъ цѣнность всякому доброму движенію души, хотя бы оно и не сопро-
вождалось благотворными въ объективномъ смыслѣ послѣдствіями, всякому усилію личности, направленному въ сторону добра. Основаніемъ отого является то обстоятельство, что въ данномъ случаѣ дѣлается все то должное, что отъ человѣка зависитъ, и что онъ не виноватъ, если, помимо его воли, его дѣйствіе не принесетъ желаемой пользы. Наоборотъ, разъ мы станемъ на детерминистическую точку зрѣнія, то оцѣнка человѣческаго поведенія по ого внутреннему основанію потеряетъ всякій смыслъ, п мы должны будемъ квалифицировать его исключительно по его послѣдствіямъ, имѣя въ виду лишь внѣшнюю сторону дѣла. Всякое дѣйствіе, способствующее въ общемъ увеличенію мірового счастья, должно будетъ считаться добродѣтельнымъ, какую бы низменную подкладку оно ни имѣло. Принципъ: «цѣль оправдываетъ средства», въ самомъ худшемъ смыслѣ этого слова, съ чисто количественными вычисленіями, получитъ для себя полное освященіе. Если убійство больныхъ дѣтой и стариковъ полезно для общества, то оно, съ детерминистической точки зрѣнія, будетъ вполнѣ позволительно, хотя бы сопровождающее его настроеніе и было злымъ и безнравственнымъ.
Въ-третьихъ, при отрицаніи свободы воли невозможна отвѣтственность, требующая тожоства субъекта дѣйствія и вмѣненія. Только въ томъ случаѣ, если человѣкъ свободенъ, онъ можетъ считаться дѣйствительною причиною совершаемыхъ имъ поступковъ; въ противномъ случаѣ онъ является носителемъ хотѣній, данныхъ ему, помимо его. чуждыми и даже неизвѣстными ему причинами. Послѣднія и будутъ настоящими виновниками его дѣянія. Признавать человѣка отвѣтственнымъ за то, чтб отъ него не зависитъ—значитъ требовать невозмож- % наго и осуждать кого-либо за то, что не произошло нѣчто, никакимъ образомъ не могущее произойти. Однакожъ, но смотря на всю очевидность связи между отвѣтственностью и свободой, существуютъ попытки доказать независимость первой отъ послѣдней. Такъ, напримѣръ, по мнѣнію Риля, отвѣтственность есть соціально-нравственное явленіе и, какъ таковое, объяснимо соціально-психологически. Мы отвѣтственны будто бы не предъ собой, а предъ обществомъ. Когда же мы чувствуемъ себя виновными въ помыслахъ, скрытыхъ отъ нашихъ ближнихъ, то мысленно ставимъ себя предъ идеальнымъ обществомъ или лицомъ, которое воображаемъ себѣ знающимъ мотивы наши, одобряющимъ или порицающимъ ихъ.
Приведенное объясненіе происхожденія чувства отвѣтственности прежде всего противорѣчитъ опыту. Весьма часто человѣкъ по своимъ моральнымъ воззрѣніямъ настолько возвышается надъ обществомъ, что совершенно не дорожитъ его мнѣніемъ и. однакожъ, въ случаѣ совершенія какого-либо дурного поступка, не можетъ освободиться отъ сознанія отвѣтственности. Иногда то или иное поведеніе личности даже одобряется ея современниками, вслѣдствіе низменности ихъ моральнаго уровня, но если оно сознается самимъ дѣйствующимъ субъектомъ, какъ дурное, то онъ неизбѣжно чувствуетъ свою виновность въ совершенномъ дѣяніи. Приходится наблюдать, наконецъ, и такой фактъ. Образъ дѣйствій извѣстнаго человѣка вызываетъ порицаніе со стороны окружающей среды, а онъ, чувствуя себя внутренніе правымъ, не только не признаетъ своей виновности, по даже испытываетъ особенное нравственное удовлетвореніе въ сознаніи того, что имѣлъ мужество' не подчиниться моральному давленію совпѣ. Слѣдовательно, разсматриваемый взглядъ на значеніе соціальнаго фактора въ дѣлѣ образованія чувства отвѣтственности слѣдуетъ признать но меньшей мѣрѣ преувеличеннымъ. Съ другой стороны, опъ проставляетъ изъ себя попытку лишь психологически объяснить происхожденіе отвѣтственности, но нисколько не оправдываетъ ея этически, не разъясняетъ, почему люди не только сознаютъ себя отвѣтственными, но и должны быть таковыми. Вѣдь если разсматриваемое чувство есть только психологическій фактъ, не имѣющій ни этической санкціи, ни метафизическаго основанія, то онъ, какъ утверждающійся всецѣло на иллюзіи свободы, долженъ имѣть мѣсто лишь до тѣхъ поръ, пока продолжается эта иллюзія. Разъ человѣкъ убѣдился въ истинности детерминизма, онъ логически послѣдовательно можетъ и даже долженъ отбросить данную фикцію, и если не будетъ въ состояніи достигнуть этого вслѣдствіе внутренней слабости и неумѣнія подчинять чувство разсудку, то все же не имѣетъ права считать виновными въ чемъ-либо и заслуживающими порицанія ни себя, ни, тѣмъ болѣе, другихъ.
По другому объясненію отвѣтственность обусловливается тѣмъ, что данное дѣйствіе принадлежитъ мнѣ, что дѣятелемъ и отвѣтственнымъ лицомъ является одинъ и тотъ же субъектъ. «Этическая оцѣнка моего поступка, говоритъ Гёфдингъ, вытекаетъ изъ того, что онъ дѣйствительно мой. Поэтому эти-
ческое сужденіе только тогда ясно и опредѣленно, когда ясна и открыта психологическая связь между мотивомъ и рѣшеніемъ. Чѣмъ менѣе мой поступокъ объяснимъ моимъ характеромъ, тѣмъ легче меня считаютъ невмѣняемымъ и тѣмъ меньше самъ я могу привлечь себя къ самоотвѣту»1).
Но если самъ человѣкъ есть необходимое слѣдствіе сложившихъ его такъ, а не иначе, причинъ, то настоящими виновниками совершившагося дѣянія будемъ не мы, а будутъ именно эти причины. Вѣдь съ детерминистической точки зрѣнія вся міровая жизнь представляется рядомъ событій, связанныхъ между собою неразрывною пѣнью безусловной необходимости. Каждое міровое состояніе, т. е. моментъ времени съ наполняющимъ его содержаніемъ, роковымъ образомъ предопредѣлено предшествующимъ ему міровымъ состояніемъ и предопредѣляетъ послѣдующее. Мой поступокъ лишь повидимомѵ обусловливается моимъ характеромъ, въ дѣйствительности же онъ вытекаетъ изъ всего предшествующаго хода міровой жизни. Между моею личностью, моимъ дѣйствіемъ и мотивомъ послѣдняго не существуетъ никакой реальной связи. Характеръ и мотивъ суть лишь кажущіяся причины, а не дѣйствительныя. Они сами суть порожденіе внѣшнихъ факторовъ и. если въ душѣ нѣтъ способности творчества, ничего не приносятъ отъ себя. Моя душевная природа столь же мало можетъ быть признана причиною дѣянія, какъ и природа всякаго другого лица. Это потому, что она есть порожденіе всего мірового строя и, можно сказать, та или иная ея организація была заложена еще въ тѣхъ туманностяхъ, которыя предшествовали данному состоянію міра.
Нельзя, наконецъ, согласиться и съ тѣмъ мнѣніемъ (принадлежащимъ Шольтену), по которому основою отвѣтственности является сознательность извѣстныхъ дѣйствій. ІІо справедливому замѣчанію преосвященнаго Литонія, «не самая сознательность внѣ ея отношенія къ свободѣ, по именно произвольность нравственныхъ поступковъ бываетъ причиною различныхъ нравственныхъ вмѣненій». Дѣйствія дѵшевио-болыіыхъ при нѣкоторыхъ формахъ психическаго разстройства отличаются даже большею сознательностью, чѣмъ дѣйствія здоровыхъ (припомнимъ хотя бы Керженцева изъ разсказа Андреева «Мысль»), и, однако, мы признаемъ ихъ невмѣняемыми, именно
*) „Этика“. Персію дт> Оболенскаго. Спб. 1898 г., стр. 60.
вслѣдствіе ослабленія въ больныхъ внутренняго самоопредѣленія. Если извѣстный поступокъ совершается человѣкомъ по внѣшнему принужденію, то, хотя бы сознаніе субъекта и сохранялось, онъ не считается нами виновнымъ. Такъ, напримѣръ, мы не въ нравѣ осуждать христіанъ, которыхъ насильно заставляли приносить жертвы идоламъ, или не признаемъ отвѣтственными женщинъ, подвергающихся насилію, хотя бы онѣ и не теряли сознанія.
Наряду съ отвѣтственностью, съ детерминистической точки зрѣнія не имѣетъ ипкакого смысла и понятіе долга, который представляетъ собою отрицаніе идеей факта. Говорить кому-либо: «ты долженъ это сдѣлать», когда всѣ наши дѣйствія безусловно необходимы—очевидная несообразность. Извѣстный поступокъ и безъ того осуществится, разъ существуютъ къ тому причины, а если таковыхъ нѣтъ, то онъ все равно не можетъ совершиться. Идея долженствованія, при отрицаніи свободы воли, такъ же не приложила къ человѣку, какъ къ движенію свѣтилъ небесныхъ или къ росту деревьевъ.
Существуетъ взглядъ (развиваемый Фулье въ его книгѣ «Свобода и необходимость»), по которому понятія «должнаго» и «желательнаго» совпадаютъ между собою. Когда мы говоримъ: благо должно быть реальнымъ и дѣйствительность должна быть хорошей, то это, въ сущности, сводится къ положенію «хорошо, чтобы благо существовало».
Но въ дѣйствительности между идеями желательности и долженствованія нельзя поставить знака равенства. Мы часто признаемъ обязанными себя и другихъ къ тому, чего мы вовсе не желаемъ, даже къ тому, что намъ трудно и непріятно, напримѣръ, къ отказу отъ извѣстныхъ наслажденій, къ самопожертвованію и т. н. Во-вторыхъ, мы можемъ желать того, что, по нашему мнѣнію, вовсе не относится къ категоріи долитаго. Наконецъ даже тогда, когда желательное и должное совпадаютъ между собою, они не покрываютъ другъ друга. Мы сознаемъ, что должное не только желательно, но, кромѣ того, и обязательно, причемъ существеннымъ и характернымъ для него является именно послѣдній, а не первый моментъ. Если бы оно перестало быть желательнымъ, его обязательность чрезъ это нисколько бы не уменьшилась. Въ понятіе долга, какъ его признакъ, входитъ нѣкоторый элементъ суровой принудительности, котораго совершенно пѣтъ въ идеѣ желаемаго. Желаемое всегда соединено съ предвосхищаемою пріятностью,
къ доллшому же обыкновенно примѣшивается значительная доза горечи.
Изъ сказаннаго, надѣемся, видно, что если и возможна нравственность безъ свободы, то не въ томъ смыслѣ, въ какомъ мы ее обыкновенно понимаемъ, гордимся ею и ее цѣнимъ. Опа можетъ существовать въ такомъ случаѣ только какъ фактъ, какъ извѣстное міровое состояніе, безъ спеціально этической цѣнности добра, безъ права на объективное значеніе чувства отвѣтственности и идеи долга.
Ш.
Естественный нравственный законъ и его свойства.
Бъ нѣдрахъ человѣческой природы, въ самомъ ея существѣ, глубоко залолсенъ такъ называемый естественный нравственный законъ, побуждающій насъ слѣдовать доброму и избѣгать злого (Римл. 2, 14). Законъ этотъ запечатлѣнъ тремя характерными свойствами: всеобщностью, необходимостью и неизмѣнностью.
Всеобщность нравственнаго закона заключается въ томъ, что онъ составляетъ неотъемлемую принадлежность всякаго человѣка вмѣстѣ съ разумомъ, религіей, эстетическою способностью и стремленіемъ къ счастью.
Возраженіемъ противъ даннаго свойства не могутъ слу-лшть такіе факты изъ жизни дикихъ народовъ, какъ, напримѣръ, убійство стариковъ и больныхъ, сожженіе женъ на могилахъ мужей, человѣческія жертвоприношенія и т. п. Прелэде всего подобныя дѣйствія часто совершаются по нравственнымъ мотивамъ изъ желанія прекратить страданія больныхъ членовъ общества или л<е, чаще, доставить имъ вѣчное блаженство за гробомъ. Затѣмъ, когда дурныя дѣйствія сопровождаются соотвѣтствующимъ злымъ настроеніемъ, когда, напримѣръ, дикарь съ радостью сдираетъ кожу съ пойманнаго врага, онъ дѣйствуетъ сообразно съ своимъ убѣжденіемъ и думаетъ, что поступаетъ, какъ должно. Это зависитъ, слѣдовательно, отъ низкаго уровня его умственнаго развитія, отъ лолшости его убѣлщеній, по не отъ того, чтобы въ немъ совсѣмъ не было нравственнаго закона. Разъясните какъ слѣдуетъ тому же дикарю, что онъ поступаетъ дурно, и онъ почувствуетъ угрызенія совѣсти. Но сознаніе того, что есть что-то хорошее и что-то дурное, и что одно доллшо, а другое не
должно, есть у всякаго. Словомъ, люди, стоящіе на различныхъ ступеняхъ умственнаго развитія, имѣютъ различныя нравственныя понятія, но одинаково считаютъ для себя обязательнымъ то, что признаютъ нравственнымъ добромъ. Сомнѣніе можетъ быть только относительно всеобщности одного и того же содержанія нравственности, но не ея формы, т. е. сознанія долга или обязанности поступать сообразно съ тѣмъ, что признано хорошимъ. Нравственный законъ присущъ, слѣдовательно, человѣку въ томъ же смыслѣ и въ той жо степени, какъ и религіозная потребность. Разнообразіе вѣрованій не препятствуетъ намъ признавать универсальнаго характера религіи, какъ общаго влеченія человѣка къ сверхчувственному міру. Точно также и различіе нравственныхъ понятій ничего не говоритъ противъ мысли о всеобщности нравственнаго закона, состоящаго въ признаніи одного добрымъ, другого злымъ, и сопровождающагося сознаніемъ необходимости первому слѣдовать. а второго избѣгать.
Необходимость нравственнаго закона заключается въ его безусловной обязательности для всѣхъ духовно разумныхъ существъ. Слѣдуя извѣстному этическому требованію, мы сознаемъ, что ему долженъ подчиняться и всякій человѣкъ, находящійся въ такомъ же положеніи, въ какое бы время онъ ни жилъ и къ какой бы народности ни принадлежалъ. Если иногда намъ кажется, что то, что обязательно для одного, можетъ быть даже запрещено другому, то это зависитъ отъ того, что этого другого мы мыслимъ находящимся въ иныхъ условіяхъ, чѣмъ первый. Но для двухъ людей, находящихся въ абсолютно одинаковыхъ обстоятельствахъ, не можетъ быть двухъ различныхъ исходовъ, которые были бы одинаково нравственны: одинъ изъ нихъ будетъ для него обязанностью, другой грѣхомъ.
Необходимость нравственнаго закона отличается отъ необходимости закона физическаго. Въ то время какъ послѣдняя имѣетъ фактически безусловный характеръ, реализація первой обусловливается свободной волей духовно-разумныхъ существъ. Въ мірѣ физическомъ то, что необходимо, ео ipso и дѣйствительно но извѣстному логическому правилу—ab oportere ad esse valet consequentia. Наоборотъ, что не дѣйствительно въ области природы, чего въ ней нѣтъ, то вслѣдствіе этого, и не необходимо, такъ какъ иначе оно обязательно должно бы было существовать. Въ нравственной сферѣ указанное умозаключе-
ніе модальности не имѣетъ мѣста. Здѣсь отъ необходимости чего-либо мы еще не имѣемъ права переходить къ дѣйствительности, но за то и наоборотъ, отъ недѣйствительности не можемъ дѣлать вывода объ отсутствіи необходимости. Исполненіе той или другой нравственной заповѣди для человѣка необходимо, т. е. обязательно, но онъ можетъ и не исполнять ея, если не захочетъ. Переходъ отъ oportere къ esse обусловливается. слѣдовательно, въ нравственномъ мірѣ свободнымъ изволеніемъ человѣческой личности.
Но хотя физическая необходимость и имѣетъ болѣе безусловный и непреложный характеръ сравнительно съ необходимостью нравственной, однакожъ, изъ этого не слѣдуетъ, чтобы первой принадлежала высшая обязательность, чѣмъ послѣдней. Скорѣе можно сказать наоборотъ. Необходимость физическаго закона есть необходимость факта или силы, съ которой ничего не подѣлаешь. Но она не сопровождается сознаніемъ ея цѣнности и желательности, каковые признаки составляютъ характеристическую черту нравственной обязательности. Законы природы дѣйствуютъ съ роковою неумолимостью, но человѣческое сердце часто протестуетъ противъ такого ихъ характера и признаетъ физическую необходимость фактомъ возмутительнымъ и глубоко-печальнымъ. Возьмемъ хотя бы отношеніе нашего сознанія къ закону всеобщей смерти и разрушенія. Мы знаемъ, что этотъ законъ не знаетъ никакихъ исключеній. Святой подвижникъ добродѣтели, энергичный борецъ за общественную правду, геній пауки или искусства, благодѣтель человѣчества — всѣ одинаково должны сойти въ могилу, иногда не окончивши и десятой доли начатаго дѣла, часто въ полномъ расцвѣтѣ силъ и таланта. Какой-нибудь разрывъ кровеноснаго сосуда въ мозгу, капля яда, случайно попавшая въ кровь, остуженіе извѣстной части тѣла или простая неосторожность—вдругъ могутъ прекратить существованіе человѣка со всѣми его умственными и нравственными запросами, мечтами, надеждами, планами на будущее. Всякій изъ насъ хорошо знаетъ, что ему не суждено осуществить въ жизни и малой доли того, чего онъ желаетъ, что онъ никогда не дождется и не увидитъ осуществленія своихъ идеаловъ, своихъ завѣтныхъ чаяній и надеждъ. Всѣ организмы разрушимы, всѣ люди смертны — вотъ неумолимый законъ природы и, однакожъ, человѣческое сердце горячо протестуетъ противъ этого закона. Оно не только не
признаетъ его желательнымъ и цѣннымъ, а наоборотъ возмущается его безпощадной жестокостью проклинаетъ его, какъ какую-то внѣшнюю роковую силу, принудительно сдавившую человѣка, съ которою онъ ничего не можетъ подѣлать вслѣдствіе своей слабости, но которую онъ ненавидитъ и презираетъ. И если бы для человѣка какимъ-нибудь образомъ было возможно избавиться въ нѣкоторыхъ случаяхъ отъ безусловной необходимости физическаго закона, напримѣръ, отъ необходимости смерти, болѣзней ограниченія пространствомъ и временемъ и т. п., то онъ не только не увидѣлъ бы въ этомъ чего-либо педолжнаго и дурного, а напротивъ, сдѣлалъ бы это съ удовольствіемъ, а вмѣстѣ и съ сознаніемъ торжества человѣческаго духа, его побѣды надъ косностью матеріальной жизни. Иначе относимся мы къ обязательности нравственнаго закона.
Хотя ему принадлежитъ только идеальная необходимость, осуществленіе которой обусловливается свободою человѣка, однакожъ, мы сознаемъ, что съ высшей точки зрѣнія она имѣетъ качественное превосходство предъ неумолимостью законовъ природы. Въ то время какъ чудо, въ которомъ «пре-побѣждаются естества уставы», признается нами вполнѣ достойнымъ Божественнаго совершенства, въ то время какъ частичное освобожденіе человѣка отъ стѣсняющихъ ограниченій пространства и времени посредствомъ техническаго прогресса заставляетъ радоваться человѣческій духъ и составляетъ предметъ его гордости, — нарушеніе нравственныхъ нормъ возмущаетъ нашу совѣсть, представляется чѣмъ-то безусловно дурнымъ и не должнымъ. Если бы даже мы могли безнаказанно нарушать нравственный законъ, скажемъ болѣе, если бы такое нарушеніе влекло за собою блаженство, а соблюденіе его страданія, то все же мы чувствовали бы себя обязанными слѣдовать моральнымъ постулатамъ, а людей, не подчиняющихся имъ, стали бы считать дурными и заслуживающими кары. Словомъ, въ то время какъ законъ физическій обладаетъ необходимостью силы, законъ нравственный запечатлѣвъ авторитетомъ добра, признаваемаго нашимъ духомъ совершенствомъ цѣннымъ, желательнымъ, а потому и обязательнымъ.
Необходимость законовъ природы простирается только на этотъ физическій міръ и притомъ разсматриваемый съ феноменальной стороны. Она носитъ, слѣдовательно, чисто эмпи-
рическій характеръ, не имѣя не только нравственнаго, но даже и метафизическаго значенія. Большинство законовъ природы находятся въ тѣснѣйшей связи съ пространственно-временными отношеніями, а такъ какъ пространство и время не суть объективно-реальныя свойства вещей, а лишь формы ихъ внѣшняго ограниченія, не касающіяся трансцедеіггныхъ основъ бытія и жизни, то и необходимость законовъ физическаго міра не простирается на его ноуменальную сторону. Тѣмъ болѣе она не имѣетъ силы для иныхъ видовъ и формъ бытія, существующихъ и могущихъ существовать. Міръ безплотныхъ духовъ и тѣмъ болѣе Самъ Богъ не подчиняются физическимъ законамъ. Новое небо и новая земля, которыхъ мы чаемъ послѣ всеобщаго воскресенія мертвыхъ, также мо гутъ быть мыслимы свободными отъ подчиненія имъ. Человѣкъ былъ созданъ «въ неистлѣніе», ибо «Богъ смерти не сотвори», а слѣдовательно, законъ всеобщаго разрушенія не былъ необходимъ для первыхъ людей до грѣхопаденія. Мы легко можемъ себѣ представить, что гдѣ-нибудь, за предѣлами этого міра, и теперь существуютъ такія формы жизни, на которыя не простирается дѣйствіе нашихъ физическихъ законовъ. И такая мысль нисколько не представляется намъ возмутительною и обидною. Наоборотъ, чѣмъ совершеннѣе извѣстное существо, тѣмъ болѣе оно мыслится нами свободнымъ отъ роковой необходимости физическаго міра. Нравственный законъ признается нами обязательнымъ не только для людей, но и для всѣхъ духовно-разумныхъ существъ, для ангеловъ и даже для самаго Бога. Если бы намъ сказали, что то, что на землѣ признается добромъ и справедливостью, не считается таковымъ на небѣ, что гдѣ-нибудь находятся такіе разумные духи, для которыхъ не обязательно слѣдовать добру, и которые имѣютъ право быть злыми, то мы были бы возмущены этою мыслью и никогда не согласились бы признать ее.
Мы легко можемъ допустить, что кто-либо не подчиняется нравственному закону, но никогда не примиримся съ тѣмъ что кто-либо не долженъ ему подчиняться. Если бы Богъ не былъ святымъ, то и Онъ пересталъ бы быть Богомъ. Нравственный законъ требуетъ отъ насъ, чтобы мы согласовали свою волю съ добромъ, т. е. совершенствомъ, и чѣмъ выше духовно-разумное существо, тѣмъ болѣе возрастаетъ .тля него необходимость слѣдованія этому совершенству. Для людей грѣшныхъ она носитъ только идеальный характера», для лю-
дей праведныхъ болѣе приближается къ дѣйствительности и, наконецъ, для существъ, достигшихъ полнаго нравственнаго совершенства, идеальная необходимость исполненія нравственнаго закона вполнѣ совпадаетъ съ реальною, вслѣдствіе чего они дѣлаютъ именно то, что должны дѣлать.
Наконецъ, послѣднимъ свойствомъ нравственнаго закона является его неизмѣнность, которая въ сущности есть та же необходимость, разсматриваемая съ точки зрѣнія ея внѣ временности. Мы вѣруемъ, что нравственный законъ всегда былъ и всегда будетъ такимъ же, каковъ онъ теперь, что то, что является добромъ и зломъ въ настоящее время, было имъ тысячи лѣтъ тому назадъ и будетъ имъ вѣчно, что обязательное для насъ было обязательно для нашихъ предковъ и будетъ обязательно для нашихъ потомковъ. Пусть въ глубокой древности человѣчество считало добромъ не то, что является имъ на самомъ дѣлѣ, пусть со временемъ моральныя воззрѣнія и вкусы людей также измѣнятся, — самыя объективныя основы нравственности вѣчно были и вѣчно останутся тѣми же самыми. Любовь, альтруизмъ, самоотверженіе всегда были добромъ, которому всѣ люди обязаны были слѣдовать; эгоизмъ, злоба, жестокость всегда были и вѣчно будутъ настроеніями антиморальными, такими, слѣдованіе которымъ было грѣхомъ и влекло за собою отвѣтственность. Даже въ будущей загробной жизни основныя нравственныя нормы должны остаться тѣми же самыми. Эта вѣра въ неизмѣнность нравственнаго добра и его обязательность, неограниченную никакимъ временемъ, находясь въ тѣсной связи съ идеею его безусловной цѣнности, въ то же время служитъ главнымъ основаніемъ этой послѣдней. Если бы мы допустили возможность того предположенія, что присущія намъ нравственныя идеи и по-стуляты суть только плодъ нашей субъективной организаціи измѣнчивой и условной, что имъ не соотвѣтствуетъ никакой дѣйствительности, то наше уваженіе къ добру должно бы было значительно уменьшиться *).
Павелъ Левитовъ.
*) Окончаніе слѣдуетъ.
САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКАЯ ПРАВОСЛАВНАЯ ДУХОВНАЯ АКАДЕМИЯ
Санкт-Петербургская православная духовная акаде-мия — высшее учебное заведение Русской Православной Церкви, готовящее священнослужителей, преподавателей духовных учебных заведений, специалистов в области бо-гословских и церковных наук. Учебные подразделения: академия, семинария, регентское отделение, иконописное отделение и факультет иностранных студентов.
Проект по созданию электронного архива журнала «Христианское чтение»
Проект осуществляется в рамках компьютеризации Санкт-Пе-тербургской православной духовной академии. В подготовке элек-тронных вариантов номеров журнала принимают участие студенты академии и семинарии. Руководитель проекта — ректор академии епископ Гатчинский Амвросий (Ермаков). Куратор проекта — про-ректор по научно-богословской работе священник Димитрий Юревич. Материалы журнала готовятся в формате pdf, распространяются на DVD-дисках и размещаются на академическом интернет-сайте.
На сайте академии
www.spbda.ru
> события в жизни академии
> сведения о структуре и подразделениях академии
> информация об учебном процессе и научной работе
> библиотека электронных книг для свободной загрузки
