CC BY
27
© С.Л. Корчикова, 2001
С.Л. Корчикова
ИЗ ИСТОРИИ РУССКОЙ ПОЭЗИИ СЕРЕБРЯНОГО ВЕКА
Статья 10 (Продолжение. Начало в № 9, 2001 г.)
ТРИ КОНСТАНТИНА
КОНСТАНТИН ФОФАНОВ КОНСТАНТИН БАЛЬМОНТ
КОНСТАНТИН ФОФАНОВ (1862-1911)
* * *
Звезды ясные, звезды прекрасные...
К. Фофанов
Я населил таинственным мечтаньем Надзвездные миры;
В них вдунул жизнь, облек очарованьем,
Принес свои дары.
Я острова цветущие раскинул,
Пустыни и леса;
И в радугах над ними опрокинул Иные небеса.
Там я возвел причудливые горы Из льдов и янтаря И светлых рек текущие узоры Влил в ясные моря.
Но только что дерзнул воображеньем Создать бесплотных я -Мой новый мир наполнился смятеньем И воплем бытия.
Развеялся туман очарованья:
Постигнуть я не мог -Жизнь без борьбы, и счастье без желанья,
И радость без тревог!
Таинственность, призрачность, тяготение к потусторонности дают основание историкам литературы считать Фофанова одним из предшественников символизма.
Вместе с тем можно проследить, что, уносясь в «надзвездные миры», от которых веет тайной и холодом, поэт постоянно спускается на землю с теплыми, задушевными лирическими стихами, обращенными к человеку и природе.
Вот стихотворение, в котором с предельной простотой и задушевностью выражены благородные помыслы восемнадцатилетнего юноши:
Потуши свечу, занавесь окно,
По постелям все разбрелись давно,
Только мы не спим, самовар погас,
За стеной часы бьют четвертый раз.
До полуночи мы украдкою Увлекалися речью сладкою:
Мы замыслили много чистых дел.
До утра б сидеть, да всему предел!..
Ты задумался, я сижу - молчу... Занавесь окно, потуши свечу!..
Такая же задушевность звучит в его стихах, полных любви к природе, к лесным и садовым цветам, к дачному уюту с калиткой, самоваром, вечерним чаем и звуками рояля. Его стихи наполнены ароматом сирени и левкоев, запахом цветущей липы и меда:
Все то же
Ты сказала мне: «Как скучно Нынче пишут все поэты -И у этого печалью Переполнены сонеты.
Те же грезы, те же рифмы!
Все сирени да сирени!..»
И, зевая, опустила Книгу песен на колени.
А над нами в это время Горячо лазурь сверкала,
На песке узорной сеткой Тень от веток трепетала.
В кленах зыбью золотистой Блеск мигал, играя с тенью.
Пахло липами и медом И цветущею сиренью.
И сказал тебе я: «Видишь,
Как прекрасны чары лета!
Но стары они, как вечность,
Как фантазия поэта!..»
Фофанову свойственно и романтическое восприятие природы:
От луны небесной, точно от лампады,
Белый и прозрачный блеск разлит. Вдали Темные аллеи, полные прохлады,
Шепчутся о тайнах неба и земли.
Где-то торопливо скрипнула калитка,
Кто-то раздвигает влажную сирень...
Вон в саду мелькнула белая накидка,
В озаренной чаще промелькнула тень...
Нет, вокруг все тихо! Это только греза!
За окошком осень. Это шепчет мне В ароматной дреме молодая роза,
Тихо увядая на моем окне.
Что ты сказала, я не расслышал,
Только сказала ты нежное что-то,
На небо месяц поздно так вышел,
И серебром засверкало болото.
В тощей осоке жизнь пробудилась,
Кто-то вздыхал там дыханьем протяжным.
Небо светилось, пышно светилось,
Звездным мерцаньем, стройным и нежным.
Что прошептала она? Я спросил Ночь молчаливую, полный печали.
Месяц сиянье холодное лил,
Шаткие тени ревниво дрожали.
Розы дышали мне ароматно,
Звезды, мигая, толпилися тесно.
Все говорило сердцу понятно:
«Да, прошептала, а что - неизвестно!..»
Нежные, красивые переливы слышатся в звучании стиха благодаря интенсивному использованию звонких звуков, особенно мягких и твердых ри п. Умирала лилия лесная,
Умирала в радужном букете И дрожала, трепетно мечтая О румяном, благовонном лете.
Снилась ей тропинка в темной чаще,
Свет зари янтарный в небосклоне,
Свет зари, приветливо дрожащий На речном колеблющемся лоне.
И, поникнув венчиком атласным,
Так тепло, так искренне вздыхала,
Что эфир смущенный наполняла Сном своим предсмертным, но прекрасным! Константин Михайлович Фофанов родился в Петербурге 18 мая 1862 г. в небогатой купеческой семье. Предки его - государственные крестьяне Олонецкой губернии, дед был извозчиком, затем стал купцом, отец также был купцом, но разорился.
Учился будущий поэт в частном учебном заведении, не окончил его, но недостаток образования восполнял чтением; писать стихи начал, как только научился выводить буквы. Печататься начал с 19 лет.
Писатель и художник Иероним Ясинский, впоследствии друг Фофанова, вспоминает о первом впечатлении, которое на него произвел поэт:
«Еще в 1881 году, зайдя как-то в редакцию к Венгерову, я увидел, беседуя с редактором, как в комнату вошел призракоподобвый худой юноша на тонких, как соломинка, ногах и в огромных волосах, прямых, густых и светлых, похожих на побелевшую соломенную крышу. «Поэт, - отрекомендовался он. - Стихи». Таким и запечатлел его художник Ясинский на портрете
В 1887 г. вышел первый сборник стихотворений Фофанова, встреченный критикой по-разному: с одной стороны, отмечалось большое дарование, с другой - недостаток поэтической культуры. Необыкновенную популярность приобрело стихотворение «Звезды ясные, звезды прекрасные», хотя и страдающее недостатком вкуса, но очень музыкальное, напевное; впоследствии его положили на музыку композиторы И. Дунаевский, Калинников, Черепнин. Вот это стихотворение:
Звезды ясные, звезды прекрасные Нашептали цветам сказки чудные,
Лепестки улыбнулись атласные,
Задрожали листы изумрудные.
И цветы, опьяненные росами,
Рассказали ветрам сказки нежные,-И распели их ветры мятежные Над землей, над волной, над утесами.
И земля, под весенними ласками Наряжаяся тканью зеленою,
Переполнила звездными сказками Мою душу, безумно влюбленную.
И теперь, в эти дни многотрудные,
В эти темные ночи ненастные,
Отдаю я вам, звезды прекрасные,
Ваши сказки, задумчиво-чудные!..
Великий русский художник Илья Репин пишет в своих воспоминаниях: «Я знал всю плеяду современников, талантливых товарищей К.М. Фофанова... Какой несомненный - типичный образ поэта из всей этой компании представлял собою Фофанов! Особенно ярка в нем была черта почти религиозного культа служения поэзии... Я всегда приятно был удивлен тоном его традиционной величавости, когда он переступал порог своего храма. Совершалось преображение... И Фофанова уже нельзя было узнать: он казался - в длинном сюртуке, с высоким воротником и гофрированными манжетами - вдохновенный, недоступный, важный идеей своего высокого поста...» Таким запечатлел его Репин на портрете 1888 года.
Как сложилась личная жизнь и судьба поэта?
В 1885 г. он порывает с семьей и уходит из дома, где его любовь к поэзии не находила понимания. Будущая жена Фофанова Лидия Константиновна Тупылева влюбилась в него еще гимназисткой. Когда она окончила гимназию, Фофанов сделал ей предложение, но родители не дали согласия на брак, так как поэт был беден и не имел положения в обществе. Молодая девушка хотела уйти в монастырь, но уехала в Кронштадт, где работала воспитательницей. В 1887 г., когда вышла первая книга стихов Фофанова и его положение изменилось, родители невесты согласились на брак.
1887-1889 годы, когда вышла вторая книга стихов, принесшая и материальное благополучие, были счастливыми годами в жизни поэта. Брак по взаимной любви принес в дальнейшем одиннадцать детей (из которых двое рано умерли) и был бы, наверное, счастливым до конца жизни, если бы не одно печальное обстоятельство: Фофанов страдал наследственным алкоголизмом, что отражалось и на его творчестве, которое временами ослабевало, и на материальном положении семьи, которая временами оказывалась на грани нищеты.
В начале 1900-х гг. Максим Горький так описывает свое впечатление от Фофанова: «Он был невыносимо, до страшного жалок, всегда пьяный, оборванный и осмеиваемый, но, как бы ни был он сильно пьян, его небесно-голубые глаза сияли именно так, как это изобразил Илья Репин». Другой современник Фофанова П. Перцов вспоминает: «Только одно в нем хоть сколько-нибудь отвечало ожиданию, давало намек на «поэта», - это глаза: ясные, нежные, застенчивые, в которых было что-то детское и, вместе, нездешнее. Эти глаза странно контрастировали с грубыми чертами какого-то запущенного лица».
Несмотря на свой недуг, Фофанов много пишет, и среди его стихотворений, нередко слабых, сырых, недоработанных, появляются подлинные лирические шедевры. К таким можно отнести стихотворения «Вечера все белей и беззвездней», «Осеннее» и др.: Вечера все белей и беззвездней,
И прозрачно и тихо в лесу.
Только слышен малиновки поздней
Робкий щебет в девятом часу.
Как свежо! Но свежо без тумана.
Вечер дремлет раздумьем в кустах.
Заживает душевная рана,
Сохнут слезы в усталых очах.
О, блаженство бессмертной природы!
Узнаю я дыханье твое,
И твоей безграничной свободы Осенило меня бытие.
Словно счастья я снова достоин,
И оно улыбнулось вдали...
Я молитвенной грустью спокоен,
Только грустью не здешней земли...
Осеннее
В мутном тумане почила земля,
Темные тучи над жнивьем нависли...
Падают листья с сухого стебля,
Падают поздние мысли.
Друг мой, я жду, не дождуся огня...
Вечер зарю не затеплил ошибкой...
Ты, мое солнце, осветишь меня Поздней и нежной улыбкой.
Фофанову принадлежат исторические слова:
И гибнут русские поэты -
Под пулею, в нужде, в изгнанье, клевете,
И песни не допев, и не свершив заветы.
Особое место в творчестве Фофанова занимают его «Стансы». Вот «Стансы» конца 80-х гг.:
И наши дни когда-нибудь века Страницами истории закроют.
А что в них есть? Бессилье и тоска:
Не ведают, что рушат и что строят!
Слепая страсть, волнуяся, живет,
А мысль - в тиши лениво прозябает.
И все мы ждем от будничных забот,
Чего-то ждем... Чего? Никто не знает!
А дни идут... На мертвое «вчера»
Воскресшее «сегодня» так похоже!
И те же сны, и тех чувств игра,
И те же мы, и солнце в небе то же!
А вот «Стансы» 1907 г.:
О, замолчи, воспоминанье,
К себе былого не зови!
Печально вспомнить дни страданья,
Еще печальней - дни любви!
Накинь, душа, покров забвенья На все, на все! Я жить устал.
Мне даже скучно вдохновенье -Мой лучший жизни идеал!
Темней, мой день! Гасись, лампада!
Закат мой бледный, догорай...
Не здесь блаженство и отрада,
Не на земле счастливый рай!..
Лев Толстой, прочитав в 1907 г. «Стансы» Фофанова, сказал: «Лучше поэта нынче нет»...
Поэзия Фофанова в последние годы жизни приобретает все более реалистический, временами автобиографический характер. Опять, как в юные годы, появляются простые и бесхитростные, но пронзительные, рвущие душу стихи:
Какая грусть могильная В селении немом!
Грязна дорога пыльная,
Омытая дождем...
Прошли стада мычащие,
Проехал сонный воз...
Вдали огни блестящие Роняет паровоз.
Порою глухо слышится Далекий лай собак.
Вершины чуть колышутся,
Встречая тихий мрак.
Даль - серая, туманная,
В окошках кое-где Огни зажглися ранние,
Туман встал на пруде.
И вот звезда далекая Зажглась, как мудрый глаз.
Святыня светлоокая,
Тебе ль увидеть нас?
Нас, бедных, нас, осмеянных,
Жестоких и больных,
Разбросанных, развеянных На всех путях земных!
В автобиографическом стихотворении «В горе» Фофанов описывает положение своей семьи; здесь упоминается его младший брат, арестованный за революционную пропаганду.
В горе
И шум, и грусть в родной столице.
Мой младший брат сидит в тюрьме,
Моя жена лежит в больнице,
При этом - не в своем уме.
Двух дочек взяли по приютам,
А старший сын, совсем дурак,
Мне угрожает или кнутом,
Или под нос сует кулак.
Моя же муза, в самом деле,
Дрожит, как люди под замком,
Или в редакторском портфеле,
Или под цензорским ножом.
Стихотворения последних лет полны тоски и безысходности. Таковы его элегии:
Элегия
Папироса... Еще и еще папироса...
Я курю и в окошко смотрю.
Над водою все ласточки кружатся косо.
Покурил. Закурил.И курю.
Мысли - злы. Для мучений больного вопроса Нет ответа иль бледен ответ.
Папироса. Еще и еще папироса...
А забвения думам мучительным - нет.
Пепел стол весь усыпал... С тупого откоса В пруд сбегают утята толпой.
Папироса. Еще и еще папироса...
Как все глупо, старо, Боже мой:...
В мае 1911 г. в одну из редакций Петербурга пришла жена Фофанова и сказала, что муж тяжело заболел и в доме крайняя нужда, Фофанова от-
везли в больницу, где установили воспаление легких при крайнем истощении организма. 17 мая 1911 г. поэта не стало.
Еще в молодые годы Фофанов написал себе род эпитафии:
Элегия
(Из траурных песен)
Мои надгробные цветы Должны быть розовой окраски:
Не все я выплакал мечты,
Не все поведал миру сказки.
Не допил я любовных снов Благоуханную отраву,
И не допел своих стихов,
И не донес к сединам славу.
А как был ясен мой рассвет!
Как много чувств в душе таилось!
Но я страдал, я был поэт,
Во мне живое сердце билось.
И пал я жертвой суеты,
С безумной жаждой снов и ласки!
Мои надгробные цветы Должны быть розовой окраски!
Положил ли кто-нибудь на могилу поэту цветы «розовой окраски»? Или его любимую сирень?.. Очень русский поэт. Очень русская судьба.
КОНСТАНТИН БАЛЬМОНТ
(1867-1942)
Я - облачко, я - ветерка дыханье.
К Бальмонт
Зто уже вторая статья о Бальмонте. Первая, очень краткая, была напечатана в № 4 «Горноинформационного аналитического бюллетеня» за 1997 г. Вторая вызвана тем, что поэт особенно нуждается в защите от нападок со стороны его и наших современников.
Если Константина Случевского можно назвать поэтом интеллектуальным, поэтом наблюдений и размышлений, а Константина Фофанова - поэтом лирическим, предельно эмоциональным, то к Константину Бальмонту не применимо ни то, ни другое определение: для него как импрессиониста главным в поэзии было не выражение мыслей и чувств, а стремление передать впечатление от виденного, запечатлеть неуловимый миг, вместив в него полноту жизни. Отсюда - нежные, почти неуловимые краски, неясные, размытые очертания, текучесть линий, игра света и тени, недосказанность, загадочность, игра звуком и словом, и самые сильные стороны его поэзии - музыка стиха, созвучная состоянию души и природы.
Бальмонта упрекали в бедности поэтического языка, в ограниченности словаря, и в отсутствии сложных предложений, и в пренебрежении глаголом, и в избыточности прилагательных и существительных с абстрактным значением. Упрекали, не задумываясь о том, что нельзя измерять поэзию количеством тех или иных грамматических конструкций. Упрекали в бедности, не замечая богатства, не слыша разнообразия ритмов и звуковых сочетаний, не слыша волшебной музыки его стиха. Замечу, что упрекали, в основном, прозаики и критики. Не потому ли, что не обладали внутренним поэтическим слухом и не слышали эту музыку? Не по этой ли причине Лев Толстой, сказавший о Фофанове : «Лучше поэта нынче нет»,- добавил: «Бальмонт - дрянь, декадент»? Почему же стихи Бальмонта так ценили поэты -Блок, Брюсов, Вяч. Иванов, Маяковс-кий, Цветаева, Мандельштам?
Потому что слышали. Потому что находили среди «стекляшек», которыми нередко грешил Бальмонт, драгоценные камни подлинной поэзии. Потому что видели
в нем первого русского импрессиониста и одного из зачинателей символизма в русской поэзии.
С подлинной поэзии мы и начнем. Начнем с тайны - главного, по определению Ахматовой, свойства поэзии. С тех стихотворе-ний, где состояние души поэта сливается с состоянием природы:
Английский пейзаж
В отдаленной дымке утопая,
Привиденьями деревья встали в ряд.
Чуть заметна дымка голубая,
Чуть заметные огни за ней горят.
Воздух полон тающей печалью,
Все предчувствием неясным смущено.
Что там тонет? Что за этой далью?
Там - как в сердце отуманенном - темно!
Точно шепот ночи раздается,
Точно небо наклонилось над землей И над ней, беззвучное, смеется,
Все, как саваном, окутанное мглой.
Безглагольность
Есть в русской природе усталая нежность, Безмолвная боль затаенной печали, Безвыходность горя, безгласность, безбрежность, Холодная высь, уходящие дали.
Приди на рассвете на склон косогора, -Над зябкой рекою дымится прохлада,
Чернеет громада застывшего бора,
И сердцу так больно, и сердце не радо. Недвижный камыш. Не трепещет осока.
Глубокая тишь. Безглагольность покоя.
Луга убегают далеко-далеко.
Во всем утомленье - глухое, немое.
Войди на закате, как в свежие волны,
В прохладную глушь деревенского сада. -Деревья так сумрачно-странно-безмолвны,
И сердцу так грустно, и сердце не радо.
Как будто душа о желанном просила,
И сделали ей незаслуженно больно.
И сердце простило, но сердце застыло,
И плачет, и плачет, и плачет невольно.
Рассмотрим некоторые художественные приемы, которыми пользуется Бальмонт для создания музыки стиха.
Повтор (последующая строка начинается со слов, которыми заканчивается предыдущая):
Я мечтою ловил уходящие тени,
Уходящие тени погасавшего дня,
Я на башню всходил, и дрожали ступени,
И дрожали ступени под ногой у меня.
И чем выше я шел, тем ясней рисовались,
Тем ясней рисовались очертанья вдали,
И какие-то звуки вокруг раздавались,
Вкруг меня раздавались от Небес и Земли.
Чем я выше всходил, тем светлее сверкали,
Тем светлее сверкали выси дремлющих гор,
И сияньем прощальным как будто ласкали,
Словно нежно ласкали отуманенный взор.
А внизу подо мною уж ночь наступила,
Уже ночь наступила для уснувшей Земли,
Для меня же блистало дневное светило,
Огневое светило догорало вдали.
Я узнал, как ловить уходящие тени,
Уходящие тени потускневшего дня,
И все выше я шел, и дрожали ступени,
И дрожали ступени под ногой у меня.
Случайны ли такие повторы в этом стихотворении? Не ассоциируются ли они с мерным шагом человека, преодолевающего ступени лестницы?
Внутренняя рифма (дополнительная рифма в середине строки):
Ожиданьем утомленный, одинокий, оскорбленный.
Над пустыней полусонной умирающих морей,
Не похож на человека, я блуждаю век от века Век от века вижу волны, вижу брызги янтарей. Ускользающая пена... Поминутная измена.... Жажда вырваться из плена, вновь изведать гнет оков.
И в туманности далекой оскорбленный, одинокий,
Ищет гений светлоокий неизвестных берегов. Слышит крики: «Светлый гений!.. Возвратись на стон мучений...
Для прозрачных сновидений...
К мирным храмам... К очагу...»
Но за далью небосклона гаснет звук родного звона,
Человеческого стона полюбить я не могу.
Не служит ли внутренняя рифма в сочетании со звонкими согласными изображению волны - подъем - спад, подъем - спад? А многоточия? Не ассоциируется ли интонация отрезков строк, заканчивающихся многоточиями, с видом ускользающей и набегающей волны?
Звукоподражание
Бальмонт был непревзойденным мастером звукоподражания: специальным подбором слов, сочетаний звуков он умел передать и шелест камышей, и плеск волны, и дуновение ветра, и топот коня, и
раскаты грома, и колокольный звон. Но именно за это ему и доставалось больше всего. Почему? Потому что критики, которые осыпали поэта градом насмешек, не всегда отличали подлинно поэтическое произведение от безделушки. Разве можно поставить на одну доску бесподобные «Камыши» с безделушками «Челн томленья» или «Влага», где поэт просто для забавы жонглировал звуком и словом?
Упрекая Бальмонта в назойливом повторении одних и тех же звукосочетаний, критики не заметили, как артистично, умеренно, с точной дозировкой поэт использовал шипящие звуки в «Камышах», сделав из них красивое обрамление. А те критики (или ученые), которые усмотрели в стихотворении «Я вольный ветер, я вечно вею», «грубое и прямолинейное» использование звуков вил, которыми Бальмонт якобы хотел передать веяние ветра (звуками, кстати, отношения к ветру не имеющими), не заметили того звукосочетания, которое, действительно, легко уподобить дуновению ветра: это сочетание звука й с гласными. Такое сочетание при «глазном», зрительном чтении не всем заметно, потому что звук й на письме скрыт в буквах я(йа), ю(йу), е(йэ): я, вею, млею, лелею, фея, фею и др.; гораздо заметнее звук й, соответствующий букве, в окончаниях прилагательных - вольный, светлый, легкий и др.; при умелом чтении вслух все это зазвучит.
Я вольный ветер, я вечно вею,
Волную волны, ласкаю ивы,
В ветвях вздыхаю, вздохнув, немею,
Лелею травы, лелею нивы.
Весною светлый, как вестник мая,
Целую ландыш, в весну влюбленный,
И внемлет ветру лазурь немая, -Я вею, млею, воздушный, сонный.
В любви неверный, расту циклоном,
Взметаю тучи, взрываю море,
Промчусь в равнинах протяжным стоном -И гром проснется в немом просторе.
Но, снова легкий, всегда счастливый,
Нежней, чем фея ласкает фею,
Я льну к деревьям, дышу над нивой И, вечно вольный, забвеньем вею.
Звукоподражание можно услышать и в стихотворении «Как испанец», появившемся в сборнике «Горящие здания», который открыл в 1900 г. новую страницу в творчестве Бальмонта: в его поэзию первого периода с ее бесплотными, нежными, тающими образами неожиданно врывается образ сильной, победоносной личности, а вместе с этим яркие краски, энергичные ритмы, громкое раскатистое звучание, создающееся благодаря использованию звука р, (напомним: в испанском языке звук р более раскатистый, чем в русском); здесь можно услышать и топот копыт коня:
Как испанец
Как испанец, ослепленный верой в Бога и любовью,
И своею опьяненный и чужою красной кровью,
Я хочу быть первым в мире, на земле и на воде,
Я хочу цветов багряных, мною созданных везде. Я, родившийся в ущелье, под Сиэррою-Невадой, Где лишь коршуны кричали за утесистой громадой,
Я хочу чтоб мне открылись первобытные леса, Чтобы заревом над Перу засветились небеса. Меди, золота, бальзама, бриллиантов и рубинов, Крови, брызнувшей из груди побежденных властелинов,
Ярких зарослей коралла, протянувшихся к лучу, Мной отысканных пределов жарким сердцем я хочу.
И, стремясь от счастья к счастью, я пройду по океанам,
И в пустынях раскаленных я исчезну за туманом, Чтобы с жадной быстротою аравийского коня Всюду мчаться за врагами под багряной вспышкой дня.
И, быть может, через годы, сосчитав свои владенья,
Я их сам же разбросаю, разгоню, как привиденья,
Но и в час переддремотный, между скал
родимых вновь,
Я увижу солнце, солнце, солнце, красное, как кровь.
Бальмонт был в свое время одним из самых знаменитых поэтов, популярность его была особенно велика в первый период его творчества (1895-1905 гг.) затем постепенно стала падать.
Поэт умер в Париже во время немецко-фашистской оккупации 24 декабря 1942 г. всеми забытый, в нищете, от истощения и воспаления легких.
Вот как он сам оценил себя как поэта в 1902 году:
Я не знаю мудрости, годной для других,
Только мимолетности я влагаю в стих.
В каждой мимолетности вижу я миры,
Полные изменчивой радужной игры.
Не кляните, мудрые. Что вам до меня?
Я ведь только облачко, полное огня.
Я ведь только облачко. Видите: плыву.
И зову мечтателей. Вас я не зову.
Облачко уплыло. Но, может быть, есть мечтатели, которые ждут его возвращения?
КОРОТКО ОБ АВТОРАХ
Корчикова Софья Леонидовна - доцент кафедры русского языка, Московский государственный горный университет.
