CC BY
116
Гуманитарные и юридические исследования
ИСТОРИЧЕСКИЕ НАУКИ И АРХЕОЛОГИЯ
УДК 94(47).084.8
Т. А. Булыгина
ИЗ ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНОЙ ЖИЗНИ СОВЕТСКОГО ОБЩЕСТВА. СТАТЬЯ ТРЕТЬЯ. СОВЕТСКАЯ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНАЯ НАУКА И ВЛАСТЬ В ПОСЛЕВОЕННЫЕ ГОДЫ
Автор обращается к проблеме общественных наук в интеллектуальном пространстве послевоенного СССР. В статье анализируются сложности развития исторической, правовой, философской и экономической наук в русле общих идеологических кампаний.
Ключевые слова: идеология, общественные науки, «борьба с космополитами», идеологический диктат, гуманитарная наука, антисемитизм, марксизм-ленинизм, оппортунизм, политический режим, общественное сознание.
T. A. Bulygina
INTELLECTUAL LIFE OF SOVIET SOCIETY. ARTICLE 3. SOVIET SOCIAL STUDIES AND HUMANITIES AND POWER IN THE POSTAWAR YEARS
The author addresses the problem of Social Studies in the postwar intellectual space of the USSR. The paper analyzes difficulties of historical, legal, philosophical and economic sciences in the context of ideological campaigns.
Key words: ideology, Social Studies, anti-cosmopolitan campaign, ideological dictate, the Humanities, anti-Semitism, Marxism-Leninism, opportunism, political regime, social consciousness.
Вместо ожидаемой «оттепели» в конце 1940-х гг. многие гуманитарии оказались объектами общей антисемитской истерии, именуемой борьбой с космополитизмом. В то же время именно в это время идеологические вожди возродили наступление на представителей русской «либерально-буржуазной науки». В феврале 1949г. на сессии институтов истории и философии АН СССР при обсуждении путей развития исторической науки, в продолжение идеологические нападки 1947 и 1948 гг. развенчивали Н. А. Рубинштейна, в результате его учебник был запрещен. В антипатриотизме был обвинен руководитель авторского коллектива «Истории университетского учебника
по истории СССР И. И. Минц, ранее освобожденный от заведования кафедрой истории СССР в МГУ, а также его «покровитель», заведующий этой кафедрой Е. Н. Городецкий [6, с. 44-145].
Тяжелым ударом по «безродным космополитам», включая и историка И. М. Разгона, стало партийное собрание исторического факультета МГУ в марте 1949 г., а также общее партийное собрание в Академии общественных наук, на котором заместитель заведующего Отделом пропаганды и агитации ЦК ВКП (б) Ф. М. Головенченко1 прочитал доклад с недвусмысленным названием
1 Бывший ставропольский учитель, руководитель Агитпропа в Ставропольской губернии после 1920 г., автор книг о революции и Гражданской войне на Ставрополье.
«О задачах борьбы против космополитизма на идеологическом фронте». В результате из АОН и Высшей партийной школы при ЦК партии были изгнаны историки И. И. Минц, Л. И. Зубок, И. С. Звавич [12, с. 237-277].
В качестве компромата против И. И. Минца было наличие в секретариате редакции книги «История гражданской войны» 14 евреев из 28 человек. Против И. С. Звавича было выдвинуто обвинение в снисходительном отношении к английскому лейборизму, являющемуся «агентурой черчиллевского империализма». Формальным криминалом в деятельности профессора Л. И. Зубока стали его симпатии к личности Ф. Рузвельта, которые были выражены в монографии 1947г. «Империалистическая политика США в странах Карибского бассейна» [26, с.141, 143].
В отношении критикуемых ученых действовала сталинская схема: единожды обвиненный должен всю жизнь ощущать репрессивное давление. Например, впервые прозвучавшая в 1944 г. критика в адрес Н. Л. Рубинштейна не закончилась запретом его книги в 1948 г. В 1949 г. он был освобожден от должности руководителя Государственного Исторического музея и выведен из состава Ученого Совета исторического факультета МГУ. Более того, партийная организация этого факультета исключила его из рядов ВКП (б), что было равноценно потере работы, нищенству и угрозе ареста. Лишь в марте 1950 г. партийная комиссия при ЦК ВКП (б) отменила это решение, ограничившись выговором [6, с.145, 148, 159]. Очевидна игра в «злого» и «доброго» следователей.
Был организован погром «приспешников» космополитов, «поклонников буржуазной науки», «монополистов» от науки. Складывается впечатление, что ни один сколько-нибудь значимый ученый-обществовед в течение 1947-1953 гг. не избежал опасности идеологических репрессий. Таким образом, власть рассчитывала держать обществоведов в состоянии постоянного страха и неуверенности, чтобы полностью подчинить их своей воле и манипулировать ими в своих интересах. У видных медиевистов Е. Косминского и
Н. Машкина, у специалиста по новой истории академика Б. Веселовского нашли антимарксистские извращения, проявлявшиеся в восхвалении буржуазных русских историков и отождествлении последних с советскими учеными [22, с. 2].
В этих же грехах обвинили также ранее репрессированного С. В. Бахрушина и К. В. Бази-левича. Против последнего в газете «Культура и жизнь» за 1950г. было напечатано письмо, в котором лекцию Базилевича для Общества по распространению политических и научных знаний назвали немарксистской, упрекая автора лекции в идеализации внешней политики царизма. Немногим более чем через месяц, 3 марта 1950 г., 58-летний ученый ушел из жизни, а 8 марта того же года умер его учитель, 68-летний Бахрушин. [6, с.157, 158]. После партийных проработок слег с инфарктом Е. Косминский. В возрасте 71 лет умер крупный историк России Б. Д. Греков, а М. М. Тихомиров, которому в 1953 г. исполнилось 60 лет, был морально надломлен [6, с.150, 152]. Тяжелый след в судьбе и на здоровье профессора МГУ С. С. Дмитриева оставили огульные обвинения его в объективизме и следовании либеральным традициям. По этой причине ученый едва не лишился работы [7].
Исправление «идеологических вывихов», как уже отмечалось, было всеохватывающим процессом и затронуло все области общественной мысли. Беспощадной чистке от космополитов подверглись правоведы. В конце 1948 г. начался тотальный погром Института права АН СССР. В феврале 1948 г. его директор профессор И. П. Трайнин был снят со своего поста за «космополитизм в англо-американской обложке». 15 научных сотрудников были уволены как троцкисты, сионисты, бундовцы. Несмотря на репрессии и угрозы, десятерых «разоблаченных» космополитов» оставили в институте, как и самого Трайнина. Дело в том, что в юриспруденции ощущался острый недостаток высококвалифицированных кадров, а опальные сотрудники были серьезными учеными, авторами основных учебников по основным правовым отраслям [21, с.46, 49, 53-55].
Новое партийное и административное руководство института вербовалось из бездарных людей вроде секретаря партбюро института А. А. Карпа, который возглавил дальнейшую травлю неугодных, засыпая ЦК своими доносами. Летом 1949г. И. П. Трайнин, крупнейший специалист по государственному праву, умер, не выдержав травли. Свою зловещую роль в этом сыграли решения партийного собрания института по вопросам борьбы с космополитизмом в юридической науке [21, с. 57,63]. Полная научная непригодность Карпа и его «компании», а также практические потребности юриспруденции в квалифицированных научных разработках заставили ЦК партии заменить руководство Института права менее одиозными фигурами [21, с. 77].
В области экономической науки для наведения идеологического порядка был использован прием дискуссии. Следует иметь в виду, что практические нужды хозяйственной жизни страны требовали решения тех или иных прагматических задач, поэтому можно говорить об определенных достижениях конкретных экономических наук в СССР. Ряд ученых были признанными международными авторитетами. Другое дело - экономическая теория. В этой сфере царили идеологическая схема, заданная «Кратким курсом», и примитивное коммен-таторство взглядов Карла Маркса. Признанными классиками в экономических вопросах для обществоведов были изредка В. И. Ленин, чаще - И. В. Сталин. Любое высказывание вождя рассматривалось как великий вклад в политическую экономию. Еще незадолго до спланированной «хозяином» экономической дискуссии в «Вопросах экономики» вышла программная статья ведущего экономиста-теоретика К. В. Островитянова «Значение трудов И. В. Сталина по вопросам языкознания для развития экономической науки» [4, с. 3-14]. Этот абсурд был ничем иным, как попыткой защититься от возможных «разоблачений».
В то же время надо отметить два новых обстоятельства, повлиявших на положение в экономической науке начала 50-х годов.
Во-первых, политика государственной стабилизации требовала нового экономического обоснования, которое должно было строиться на позитивном начале, а не только на отрицании капитализма. Известно, что вплоть до рассматриваемого периода отсутствовала политическая экономия социализма, а это противоречило главному утверждению сталинской пропаганды о победившем социализме в СССР: не мог же социализм строиться без его экономической теории. Проблема изобретения политэкономии социализма стала важной политической задачей обществоведов, о чем прямо заявил А. А. Жданов в своей речи на философской дискуссии [2, с. 269]. Во-вторых, в послевоенное время все очевиднее становились социально-экономические противоречия в структуре государственного социализма в результате постепенного исчерпания источников экстенсивного роста экономической системы в СССР. Поэтому в пределы экономической дискуссии были включены актуальные вопросы развития СССР. Правда, решение этих вопросов было заранее ограничено исключительно командно-административными средствами.
Партийная критика в адрес экономической науки велась по нескольким направлениям. Ученых-экономистов обвиняли в отрыве от практики социалистического строительства. В то же время любая научная инициатива получала клеймо антимарксизма. В октябре 1947 г. под предлогом практической неэффективности и с целью преодоления «реформистских ошибок» два самостоятельных научных учреждения - Институт Экономики и Институт мирового хозяйства и мировой политики - были слиты в один Институт экономики Академии наук СССР [23, с. 68]. Уже вскоре новый институт под руководством К. В. Островитянова подвергся жесточайшей критике. Одно из обвинений - непартийность исследований сотрудников, их политические ошибки. Причина, по мнению чиновников из ЦК, состояла в «засоренности» кадров. Из 83 старших научных сотрудников 11 человек были беспартийными, некоторые члены ВКП (б) были выходцами
из других партий, у 21 коммуниста были партийные взыскания, среди них было 34 еврея и лишь 44 русских [23, с. 75].
Особенно неудовлетворительным, по оценке высших инстанций, был состав академиков и профессоров института. Среди 34 самых квалифицированных ученых евреев было 20 человек, а русских - лишь 12. Вообще, судя по статистике и показателям, характеризующим качество научных кадров, партийным ученым приходилось даже тяжелее, чем беспартийным. Именно среди первых высчитывали проценты «наказанных» и «выходцев». Так, среди 27 докторов и академиков института - членов ВКП (б) 15 человек подпадали под подозрение как имевшие партвзыскания или как выходцы из других партий [23, с. 75]. Специальное решение Оргбюро ЦК партии о работе Института экономики было принято 25 августа 1949 г., где особое внимание было обращено на необходимость «чистки» кадрового состава. В частности, как недостаток работы руководства института с кадрами был отмечен факт слабого представительства русской национальности среди ученых [23, с. 97-98].
Не приветствовалось стремление исследователей к новым научным методам, всячески пресекались попытки объективного анализа, если выводы противоречили устоявшейся схеме марксизма-ленинизма. Например, широкому осуждению была подвергнута работа известного ученого, директора Института мировой экономики и мировой политики Е. С. Варги, которого один западный публицист назвал «советским экономистом, развращенным американской статистикой» [21, с. 12].
В книге «Изменения в экономике капитализма в итоге II мировой войны» Варга настаивал (и совершенно аргументированно) на том, что в годы войны в экономике капиталистических стран активно использовалось плановое начало. Такое утверждение расценивалось как грубая ошибка, как отражение влияния буржуазного реформизма на советские экономические исследования. Оно якобы противоречило базисному тезису советской идеологии о плановости
экономики Советского Союза как преимуществе социализма. В докладной записке сектора науки ЦК (Ю. А. Жданов) секретарю ЦК партии Г. М. Маленкову в октябре 1948 г. в адрес Варги было брошено опасное политическое обвинение. По мнению автора записки, ученый оправдывал империалистический план Маршала [21, с. 4]. В марте 1949 г. В. М. Молотов испрашивал у Сталина разрешения опубликовать в журнале «Вопросы экономики» статью Варги с саморазоблачением «Об ошибках реформистского направления в наших работах по империализму». Молотов считал такую критику «собственными руками» весьма полезной [23, с. 1-2].
Следует отметить, что, хотя наступление на обществоведение велось в русле общих идеологических кампаний, каждой науке предъявлялись также свои специфические обвинения. Экономическая наука, как и все общество в целом, попала под каток искоренения антипатриотизма и космополитизма. В декабре 1949 г. чиновники из ЦК отклонили просьбу К. В. Островитянова о приеме на работу заведующего сектором экономической статистики Института АН СССР крупного специалиста в этой области Т. В. Рябушкина (последний был соавтором учебника «Курс статистики»). Этот труд в 1947 г. подвергся критике за «серьезные политические ошибки буржуазно-космополитического характера» [23, с. 99]. Надо сказать, что статистике в этом отношении вообще не повезло. Экономическая статистика как серьезная научная отрасль была признана «антимарксистской», в отличие от официальной статистики, декретированной властью. Об этом можно судить по обзорам выпускаемого с 1949 г. журнала «Вестник статистики» [10]. Практически целое направление в статистике было объявлено противоречащим марксистско-ленинской методологии. В этот разряд попали труды П. Маслова, В. Немчинова, Б. Урланиса [15, с. 25]. Историкам вменялось в вину принижение прогрессивных тенденций в русской истории и роли русских исторических деятелей, как это случилось, к примеру, с Е. Тарле
[9]. О принижении славы русской армии в работах академика о Наполеоне говорили на Ученом совете исторического факультета, ЛГУ в октябре 1951г. [1, с. 147-151].
Экономической науке предъявлялись обвинения в реформизме, особенно тем ученым, кто занимался экономикой Запада. Помимо Варги, в реформизме обвиняли всех авторов книги «Военное хозяйство капиталистических стран и переход к мирной экономике», а также все исследования целого научного комплекса - бывшего Института мирового хозяйства [21, с. 41]. Поводом к экономической дискуссии, равно как и в случае с философской дискуссией, стало обсуждение проекта учебника. Макет учебника по политической экономии был подготовлен еще в 1938-1940 гг. в нескольких вариантах. В январе 1941 г. на совещании в ЦК ВКП (б) он подвергался полному разгрому за попытку признать наличие закона стоимости при социализме, хотя и в качественно ином виде, чем при капитализме [15, с. 256].
Новое обсуждение по личной воле Сталина было организовано в 1951 г. в виде закрытой академической дискуссии, в которой приняли участие 260 человек из Москвы и других городов и республик страны (105) [13, с. 151]. Ответственным от Политбюро был назначен Г. М. Маленков. Практическим итогом дискуссии была доработка и издание учебника. Однако не ради этого была развёрнута научная «проработка» под эгидой высшей партийной власти. Это было удобным случаем продемонстрировать гениальность Сталина-экономиста и закрыть всякие «реформаторские» споры в духе экономического конструктивизма. Его идеи содержали попытку разрешить противоречия между жестким государственным диктатом в экономической сфере и декларацией о главной экономической цели социализма: всё более полном удовлетворении потребностей трудящихся путём смягчения планово-административного управления и приспособлении некоторых элементов товарно-денежных отношений к плановой экономике.
В 1952 г. вышла предсмертная работа И. В. Сталина «Экономические проблемы социализма в СССР», сразу ставшая «последним словом» экономической науки. Статья была формальным ответом на мысли экономиста Л. Д. Ярошенко, высказанные последним в ходе дискуссии. Л. Д. Ярошенко поплатился за своё непосредственно-наивное выступление в духе конструктивизма ссылкой в Сибирь и запретом на ведение научной деятельности. Сталин, подчёркивая непримиримое противостояние СССР мировому империализму [27, с. 36-37], выступал против всяких послаблений для рыночного механизма в советской экономике, т. к. видел в рынке агента капитализма. По его представлению, приближение к коммунизму есть освобождение от остатков товарно-денежных отношений. Таким образом, утверждалась линия укрепления жесткого планового начала и административно-приказного руководства народно-хозяйственным комплексом. Обществоведы должны были закрепить это в сознании общества.
Кампании по идеологической «чистке» ученых-гуманитариев проводились во внешне демократической форме дискуссий. Однако, в отличие от подлинно научных дискуссий, стимулируемых остротой нерешенных исследовательских проблем или насущной потребностью социальной практики, дискуссии 40-х гг. были предопределены партийными директивами, когда предмет обсуждения назначался «сверху», а все социально-экономические науки получали свою порцию обвинений в политических и теоретических ошибках строго по норме, отведенной самим «хозяином». Сталин, по существу, лично определял задачи и вопросы дискуссий. Так было с философской дискуссией 1947 г.
Первым шагом к дискуссии стали замечания вождя в декабре 1946 г. к учебному пособию, подготовленному Г. Ф. Александровым, «История западноевропейской философии». Вполне очевидно то, почему именно эта работа стала объектом внимания Сталина. Как и в случае с историками, под
огонь критики попал вполне ангажированный, благонадежный автор, занимавший до этого пост начальника Управления агитации и пропаганды (Агитпроп), а его книга была отмечена Сталинской премией. По указанию ЦК ВКП (б), дискуссия была проведена в январе 1947 г., но, видимо, философы недооценили идейно-политического значение мероприятия и увлеклись поисками научных истин. Сталин выразил недовольство слабой остротой критики, и дискуссию организовали вторично 16-25 июня 1947 г. [28]. Состав совещания строго регламентировался специальными списками по регионам и должностям. К дискуссии, так или иначе, было привлечено до 350 участников [17, с. 9-27, 28]. Анализ их состава свидетельствует о том, что в конце 1940-х - начале 1950-х гг. была распространена практика совмещения педагогической работы с освобожденными партийными должностями, что не могло способствовать хорошему качеству учебной и научной работы. Например, историк русской философии, заведующий сектором философии Академии наук Белоруссии М. Т. Иовчук был секретарем ЦК КПБ (б). Штатными преподавателями вуза были заместитель заведующего отделом пропаганды Ленинградского обкома и заместитель начальника Управления пропаганды ЦК КПБ (б) Украины. Заведующий кафедрой Свердловского университета Д. И. Чесноков был одновременно секретарем Свердловского горкома партии [17, с. 12, 13, 17]. Центром обсуждения стал доклад А. А. Жданова. Главным мотивом выступающих было обвинение авторов пособия в отсутствии классового подхода. В частности, не всегда указывались классовые истоки той или иной философской системы. Книга стала удобной мишенью и предлогом для борьбы с низкопоклонством перед Западом. Составители хвалебных рецензий и одобрительных статей в адрес обсуждаемой книги усиленно каялись и «саморазоблачались». Чтобы реабилитироваться, многие особо усердствовали в разоблачениях, требуя серьезных выводов в отношении Г. Ф. Александрова. После покаянной речи самого автора, начальник Совинформбюро,
А. Лозовский (с его ареста в 1949 г. начнется открытая кампания против космополитизма), обвинил Александрова в том, что он пытается распространить свою вину на всех философов. «Если философы виноваты, - писал Лозовский, - то партия не может взять на себя эту вину» [18, с. 52-53]. Вся предшествующая марксизму философия должна была оцениваться негативно, независимо от реального вклада в развитие науки, ибо философы прошлого как немарксисты не могли способствовать развитию естествознания [28, с. 259].
В результате изучение классической философии, прежде всего немецкой, обрекалось на десятилетия забвения и фальсификации. В конечном счете, исследования по истории философии были свернуты, хотя в 1940-1943 гг. вышли три тома семитомной «Истории философии». Третий том и сегодня делает честь его авторам по широте охвата и серьезности научного анализа. В главном теоретическом органе ВКП (б), журнале «Большевик», в 1944 г. именно этот том подвергся уничтожающей критике. Издание было прекращено, а том изъят из пользования [14]. Немецкая идеалистическая философия вместе с Гегелем расценивалась исключительно как служанка германского империализма.
В то же время инстинкт самосохранения требовал от власти респектабельного образа советской науки, особенно гуманитарной. Для этого, к примеру, в 1947 г. по решению ЦК начал выходить журнал «Вопросы философии» с периодичностью 4 номера в год. Главным редактором назначили известного философа Б. М. Кедрова [19, с. 18, 23, 38], при котором для творчества была создана благоприятная научная атмосфера [8, с. 25]. Б. М. Кедров вскоре стал одним из первых «страдательных объектов» в борьбе с космополитизмом. Его книга «Энгельс и естествознание» была разгромлена партийными критиками, а сам он был отстранен от руководства журналом [3]. Были уличены в космополитизме такие маститые ученые, как заведующий философской редакцией Большой Советской энциклопедии Б. Э. Бы-
Гуманитарные и юридические исследования
ховский, заместитель директора Института философии, психолог С. Л. Рубинштейн, подающие надежды молодые исследователи, такие, как З. А. Каменский. Итогом было не только отстранение их от работы, но «назначение» во «враги народа» [24, с. 46].
Новые люди в идеологической сфере высших партийных инстанций понимали неблагополучие не столько в самой науке, сколько в преподавании общественных наук. Кроме того, они улавливали в обществе новые настроения, мысли и идеи. Для систематизации проблем и перспектив обществоведения идеологи ЦК вынуждены были еще до смерти Сталина вести аналитическую работу. В августе 1951 г. вышло соответствующее постановление ЦК ВКП (б). В нем говорилось о слабости критики буржуазных теорий, начетничество и талмудизм, которые инициировались самой партией, но ответственность была передана на плечи обществоведов. Их обвиняли в слабой аргументации преимуществ социалистического строя, в отсутствии интереса студенчества к изучению этих дисциплин. [11, с. 245-246]. Это был «джентльменский набор» претензий к обществознанию, который в последствии продолжал кочевать из документа в документ.
Впервые был затронут вопрос о крайне слабой информированности преподавателей о проблемах внутренней и внешней политики, о положении обществоведов на местах [11, с. 247-248]. Симптоматично, что «Исторический журнал» был переименован в «Вопросы истории». Такое название, по мнению партийных начальников, более точно отражало содержание научного, а не популярного издания. В феврале 1953 г. специальное постановление ЦК КПСС рассмотрело работу журнала «Советское государство и право» и также обратило внимание на необходимость улучшения теоретического качества этого печатного обществоведческого органа [10, с. 550].
В октябре 1948 г. был поставлен вопрос о создании 40-томной Всемирной истории: первый её вариант рассматривался в 1941 г. и был признан неудовлетворительным. Одновременно историки приступили к созданию
макета 12-томной истории СССР [24, с. 45, 80]. В эти годы был опубликован целый ряд философских текстов Вольтера, Монтеня, Гегеля, [20, с. 1, 6]. При всей идеологической ангажированности и соответствующей реакции эти работы начинали выводить обществоведов за пределы догм «Краткого курса».
Надо отметить ещё один признак будущих перемен в недрах послевоенного десятилетия. Велись поиски новой структуры официально признанных общественных наук. Это стимулировалось решениями XIX съезда КПСС, принявшего новый партийный устав и сменившего наименование партии. Философия в обществоведческих учебных курсах приобретала автономию как марксистско-ленинская философия, и в некоторых вузах создавались её самостоятельные кафедры. Взамен основ марксизма-ленинизма приобретал права гражданства курс истории КПСС. В сентябре 1952 г. ЦК КПСС санкционировал создание в МГУ кафедры истории КПСС под руководством доцента А. П. Косульникова, пришедшего в вуз из аппарата ЦК [10, с. 269].
В начале 50-х годов на фоне «закручивания гаек» по всем направлениям, в атмосфере нарастания идеологической нетерпимости на всех уровнях в самом верху пирамиды партийной власти неожиданно обнаружилось едва уловимое движение к изменению догм. Люди в нашей стране незаметно, но безвозвратно изменились, и все эти обстоятельства рождали много вопросов, на которые обществоведы пытались отвечать по-новому.
В сентябре 1951 г. секретарь ЦК М. А. Суслов изучил обзор спорных теоретических вопросов, поступающих в редакцию журнала «Большевик» и в Отдел пропаганды и агитации ЦК [17]. Руководители отдела цинично заявили (так как сами же и ограничивали подобную тематику), что центральная печать отстаёт в освещении этих проблем. Одним из самых острых был вопрос о классовой борьбе: существует ли она в СССР или в настоящий момент её нет? Выступавшие перед слушателями ВПШ обществоведы предлагали различные точки зрения.
Н. Чернов признавал неизменность ста -линского тезиса об обострении классовой борьбы по мере движения к социализму и к коммунизму, а профессор Марков отрицал этот тезис в связи с тем, что социализм - это общество без эксплуататорских классов, Чесноков же признавал наличие в современном советском обществе элементов классовой борьбы [25, с. 53-54]. Среди других спорных проблем наиболее распространенными были вопрос о характере воссоединения Украины, Белоруссии, Прибалтики с СССР, а также о природе советского государства и целесообразности диктатуры пролетариата в условиях побе-
дившего социализма. Вызывал вопросы и тезис об «окончательной победе социализма в СССР» и о закономерности развития партии и о ленинском стиле руководства. Людей волновала проблема сущности революций в России и особенности революций в Центральной и Юго-Восточной Европе, специфика их политического строя. Вставал вопрос и возможности мирного перехода от капитализма к социализму [25, с. 56-61].
Как покажут последующие годы, новые ответы оказались востребованными в хрущевскую эпоху. Новая их постановка станет актуальной в конце 1950-х гг. в контексте хрущёвского «реформизма».
Литература
1. Вестник ЛГУ. 1951. № 12.
2. Вопросы философии. 1947. № 1.
3. Вопросы философии. 1997. № 11.
4. Вопросы экономики. 1950. № 7.
5. Вопросы экономики. 1951. № 10.
6. Дмитриев С. С. Из дневников // Отечественная история. 1999. № 3.
7. Дмитриев С. С. Из дневников // Отечественная история. 1999. № 5.
8. Интервью с И. Т. Фроловым// Вопросы философии. 1997. № 6.
9. Кожухов С. К. К вопросу об оценке роли М. И. Кутузова в Отечественной войне 1812 г. // Большевик. 1951. № 15.
10. КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. Изд. 9-е. Т. 7. М.: Политиздат, 1985.
11. КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. Изд. 9-е. Т. 8. М.: Политиздат, 1985.
12. Костырченко Г. В. В плену у красного фараона. М.: Международные отношения, 1995.
13. Ольсевич Ю. Послевоенная эволюция политэкономиии социализма: вариант объяснения// Вопросы экономики. 1997. № 1.
14. О недостатках и ошибках в освещении истории немецкой философии конца XVIII и начала XIX века// Большевик. 1944. № 7-8.
15. Очерки идеологической деятельности КПСС. 1938-1961. М., 1986.
16. Российский государственный архив новейшей истории. Ф. 5. Оп. 17. Р. 5714. Д. 167.
17. Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ). Ф.17. Оп. 125. Д. 479.
18. РГАСПИ. Ф.17. Оп. 125. Д. 491.
19. РГАСПИ. Ф.17. Оп. 125. Д. 492.
20. РГАСПИ. Ф.17. Оп. 132. Д. 32.
21. РГАСПИ. Ф.17. Оп. 132. Д. 33.
22. РГАСПИ. Ф.17. Оп. 132. Д. 157.
23. РГАСПИ. Ф.17. Оп. 132. Д. 158.
24. РГАСПИ. Ф.17. Оп. 132. Д. 160.
25. РГАСПИ. Ф.17. Оп. 132. Д. 452.
26. Советское общество: Возникновение и развитие, исторический финал. М.: Изд-во РГГУ, 1997.
27. Сталин и экономические проблемы социализма в СССР. М.: Госполитиздат, 1952.
28. Стенограмма совещания работников научного - философского фронта, посвященного дискуссии по кн. Г. Ф. Александрова. «История Западноевропейской философии»// Вопросы философии. 1947. № 1.
