CC BY
185
научная рефлексия
О. В. Кузнецова
ИСТОРИЯ ПОВСЕДНЕВНОСТИ НА ЛОКАЛЬНОМ УРОВНЕ: ПОДХОДЫ И ТРУДНОСТИ
В статье предлагается анализ подходов в такой новой отрасли исторического знания, как история повседневности, в том числе и на локальном уровне; выделение основных методологических, источниковедческих и терминологических проблем и иллюстрация их частными примерами.
Зародившись в середине XX в., история повседневности — новая отрасль исторического знания — стала особенно популярной в последнее время. Связано это, прежде всего, с достаточно нетрадиционным подходом с точки зрения традиционной истории к изучению окружающей действительности человека в прошлом.
В историографии, как зарубежной, так и отечественной, понятие истории повседневности трактуется по-разному.
Современные авторы, например Н. Л. Пушкарева, вкладывают в понятие истории повседневности следующее: это отрасль исторического знания, предмет изучения которой — сфера человеческой обыденности в ее историко-культурных, политико-событийных, этнических и конфессиональных контекстах. В центре внимания истории повседневности — реальность, которая интерпретируется людьми и имеет для них субъективную значимость в качестве цельного жизненного мира; комплексное исследование этой реальности людей разных социальных слоев, их поведения и эмоциональных реакций на события1.
Б. Т. Гатаева определяет историю повседневности как систему практических знаний, которая включает в себя знание норм поведения и общепринятого в данной социокультуре порядка действий в той или иной ситуации, для достижения той или иной цели2.
А. Хеллер повседневность объясняет как сферу «реальности в себе», которая состоит: 1) из правил и норм обычного языка и его употребления; 2) правил и предписаний для использования и манипуляции объектов, в первую очередь созданных руками человека; 3) правил и норм человеческого общения, так называемых обычаев. Эти правила и нормы взаимосвязаны, поскольку дают необходимый смысл только в контексте друг друга .
При столь широком круге определений «повседневности» можно утверждать такую же широкую систему подходов к изучению истории повседневности. При этом необходимо оговориться, что локальный уровень повседневности весьма относителен, говоря о тех подходах, которые вырабатывались и использовались исследователями. Доказательство этому есть взаимопроникновение макро- и микроподходов и их взаимодополнение, тем более, что макроуровень может преобразоваться, в зависимости от подхода к истории повседневности, в микроуровень и наоборот. Кроме того, при использовании разными исследователями специаль-
ной терминологии происходит некоторая замена понятий, так как каждый исследователь вкладывает свое определение в тот или иной термин.
Первые шаги были сделаны в опыте исторической реконструкции общих, универсальных механизмов установок сознания (и бессознательного) определенной эпохи. Это получило особое развитие в трудах представителей французской школы «Анналов» или «Новой исторической науки» в лице Л. Февра, М. Блока, Ж. Ле Гоффа, которые предложили видеть в реконструкции повседневного элемент воссоздания истории в ее целостности.
Впоследствии история повседневности нашла свою собственную трактовку в рамках различных школ и направлений. Одним из таких примеров может послужить германо-итальянская школа, в центре внимания которой стоит микроистория.
Определений микроистории, с которыми прежде всего ассоциируется локальная история, достаточно много. Почти каждый автор работ по микроистории дает свое, непохожее на другие, определение своего предмета. «Событийная история» (как у Ф. Броделя), «локальная история» (Л. Гонсалес-и-Гонсалес), «малая история» (Ричард Кобб). «Наиболее распространенным является следующее: микроистория — как историографическое направление, изучающее прошлую социальную реальность на основе микроаналитических подходов, включая как выбор объектов исследования, так и соответствующие им методы (теоретический и эмпирический инструментарий)»4.
Важной чертой микроистории или в нашем случае локальной истории является изменение масштаба изучения: исследователи прибегают к микроанализу, чтобы разглядеть существенные особенности изучаемого явления как бы под увеличительным стеклом. Микроанализ позволяет увидеть преломление общих процессов «в определенной точке реальной жизни».
При этом локальная история так же не имеет однозначного определения. Н. Л. Репина утверждает, что локальная история пережила развитие от местной, региональной, национальной к истории на уровне интеграции микро- и макроподходов в изучении общества с обязательным анализом последствий и влияний макроизменений на локальную историю. При этом центральное место в «интегральной теоретической конструкции, охватывающей семью, локальную общность и систему социальной дифференциации национального масштаба, занимает локальная община, которая включает в себя и микрогруппы, и элементы социальной макроструктуры и другие фрагменты целого и представляет собой не усредненно-типичное, а конкретное пространственно-идентифицированное выражение общественных отношений, что дает реальную возможность представить весь диапазон региональных вариаций в их специфической связи с национальным целым»5.
Подобной же точки зрения придерживается и другой современный автор истории повседневности И. В. Нарский. Он в истории повседневности видит развитие социальной истории. Подобный подход «обосновывает необходимость изучения и социальных структур, и их восприятия современниками во взаимодействии и взаимовлиянии, она предполагает и сложную историческую аргументацию, и совместимость описания с высоким уровнем теоретичности. Сама повседневность рассматривается в таком случае как место пересечения "объективного" и "субъек-
тивного" и определяется как "культурно оформленное взаимодействие действий и интерпретаций «действительности»", специфичное для различных слоев, на которое решающее влияние все же оказывали и оказывают материальные условия и их изменения»6.
В трактовке американской социальной науки 60-х гг. ХХ в. локализация исследований расширяется до понятий «раса» и «нация» (макроуровень). Следует добавить, что особое место в изучении локальной истории американские исследователи отводят истории пограничных областей, где присутствуют контактные этносоциальные зоны, все более развивая компаративный подход и связывая его с межнациональной и международной историей.
Сегодня историки признают, что один из основных путей изучения локальной истории есть путь изучения культурного многообразия. Такие исследователи, как Т. А. Булыгина и С. И. Маловичко, предполагают, что пристальное внимание на то, что некогда считалось второстепенным и периферийным в профессиональной гуманитарной и социальной сферах знания — региональные и локальные объекты — становится необходимостью7. При этом мы придерживаемся мнения, что локальная история есть история региона, а не нации или расы.
Изучение истории повседневности на локальном уровне таит в себе множество проблем. Это связано с положительными и отрицательными сторонами в самом процессе составления повседневности. Позитивные моменты в выведении категории «повседневность» на один из первых планов в интересе современной мировой историографии — это перенесение акцента с институциональной и макро-событийной истории на ее богатую конкретику, то есть переход от доминирования умозрительных схем и построений к «истории подробностей жизни». Второй положительный момент — объединение в общий предмет широкой области ранее отдельных сюжетов и тем исследований (быт, отдых, труд, гендерная история и т. д.). То есть речь может идти (в совокупности) о новой парадигме исторического знания, при которой факт реальной жизни приобретает качественно иное научное значение. В контексте этой парадигмы вместо «аналитичности» доминирует «описательность» (которая правомерно реабилитируется в данной области). Вместе с тем излишнее увлечение повседневностью, в том числе и на локальном уровне, гипертрофия значимости этой темы таит угрозу «расщепления исторической реальности», «размазывания», бесконечного фрагментирования истории, не избавляя от опасности схематизма, потому что повседневность тоже должна быть структурирована, а здесь возможны как действительно научный подход, так и субъективный произвол при выборе тем и ракурсов8.
Еще одной проблемой подходов к изучению истории повседневности становится выработка и определение единой методологической и источниковедческой базы.
Методологические подходы также не однозначны. А. С. Сенявский, в частности, предлагает изучать историю повседневности, с одной стороны, учитывая макро- и микроподходы, а с другой — составлять «матрицу», основа которой уже задана самим пространством повседневности. При этом историку необходимо наложение друг на друга нескольких матриц: матрицы социально-экономических отношений, матрицы ценностей, структуры материальной среды, социальной стратификации, матрицы культуры, матрицы занятий и т. д.8 Здесь возникает еще одна проблема,
по мнению А. В. Старцева: «темпорально-пространственные характеристики повседневности и с онтологической и, особенно, с аксиологической стороны, не являются константными, они относительны и динамичны; структура и механизмы человеческого сознания обусловлены и детерминированы конкретно-исторической обстановкой. Очевидно, что одно и то же событие в традиционном и современном обществах будет осознаваться и переживаться неодинаково»9.
Особую методологию выстраивает Н. Л. Пушкарева. Она ассоциирует ее с работой с источниками особого рода, различных, даже не всегда приемлемых для традиционной истории — эго-документы и интервью всех видов. Она считает, что «исследовательский процесс изучения повседневности предполагает объединение отдельных элементов в единую систему. В собранном однородном материале источников (записях судебных процессов, автобиографиях, агитационных брошюрах и т. п.) выделяются отрывки текста (т. н. секвенции), которые структурируются по темам: факт, контекст, субъективная значимость для индивида, и в дальнейшем формализованный материал подвергается новому анализу с точки зрения повторяемости встреченной информации1.
Возьмем в качестве примера освоение целинных и залежных земель в Оренбургской области. Локализация происходит в определенных районах Оренбургской области, куда одновременно приехало значительное число людей. Специфичность изучения конкретного места характеризуется необычностью, особенностью повседневной жизни первоцелинников первого десятилетия и, безусловно, выделяется среди других целинных районов, в связи с особыми климатическими, инфраструктурными и региональными условиями, в отличие, например, от целины на Алтае или Кавказе.
При применении уже исследуемых выше методик, можно выделить следующие проблемы. С одной стороны, казалось бы, что данный период (середина 50-х — середина 60-х гг.) — очень близкий, а значит, и полноценно обеспеченный источниковой базой отрезок. С другой стороны, нам пришлось столкнуться с проблемой репрезентативности источников, когда разные источники в диаметрально противоположных характеристиках дают оценку событиям тех дней. Для этого, безусловно, есть свои причины, связанные со значительной идеологизацией советского общества, несмотря на период так называемой «оттепели» середина 50-х — середина 60-х гг. ХХ в. и периодом социально-политических изменений, повлекшим за собой полную переоценку исторического опыта в начале 90-х гг. Мемуары, изданные в сборниках, посвященных освоению целины, в советское время, рисуют парадную картину жизни целинников10, тогда как близкие к нам по времени воспоминания и записки более объективно оценивают происшедшее, выделяя не только позитив и стараясь назвать вещи своими именами11. В отдельный ряд стоит поставить специфический источник для традиционной истории, но очень ценный для истории повседневности — документальную повесть, в работе с которой следует очень внимательно относиться к содержанию информации и умело отличать достоверные данные и художественные образы, созданные автором12.
Еще одна трудность — сбор интервью или записей личных воспоминаний целинников, так как непосредственного учета не ведется ни в архивах, ни в библиотеках, поэтому сделать это особенно сложно.
Но все-таки ведущую роль для конструирования истории повседневности целины играют архивные данные. Именно они, объединяя макро- и микроуровень исследования, позволяют создать представление о материально-бытовой основе жизни целинников и сделать выводы, отчасти на фоне усредненного общего, о некоторой индивидуальной спецификации их жизненных историй и эмоционально-ментальной сфере. Под составляющими элементами макроуровня, к примеру, можно определить прежде всего общеисторические условия развития социальных, политических и культурных приоритетов советского государства в период «оттепели». Микроуровень — «субъективное» восприятие самих первоцелинни-ков и их интерпретация окружающей действительности. При этом анализ данных на совмещении макро- и микроуровней будет основываться, в том числе и на семиотической реконструкции, и определяться материальной составляющей существования первоцелинников. Под семиотической реконструкцией, по мнению Н. Лебиной, подразумевается бытовое сопровождение повседневной жизни окружающими предметами (мебель, посуда, белье и т. д.)13.
Опираясь на точку зрения А. С. Сенявского о том, что в истории повседневности будет оправданно доминировать «описательность», мы из текстов архивных материалов, мемуаров, записей личных бесед вычленяем действительную цепочку событий, впечатлений, жизненных миров и составляем некие матрицы социально-экономических отношений, ценностей, структуры материальной среды, вновь возвращаясь к макроуровню, чтобы впоследствии передать истинную повседневную историю.
В заключение следует сказать, что выделение многовариантности подходов в изучении истории повседневности на локальном уровне говорит о неоднозначности решений в этой новой отрасли исторического знания. Связано это, с одной стороны, с обилием трактовок и методов в конструировании исторической реальности в рамках повседневности, что вызывает значительную трудность в определении единой методологии и делает унификацию, стандартизацию и обобщение всех подходов почти невозможным на данном этапе. С другой стороны, это дает возможность вычленить наиболее удачные, на наш взгляд, варианты и применить их в своем исследовании.
Примечания
1 См.: Пушкарева Н. Л. Предмет и методы изучения истории повседневности.//Интернет-проект «Родословное древо» [Электронный ресурс] Режим доступа: //http://www. tambovdem.ru/thesises.php?id=gender1.pushkareva#fn1.
2 См.: Гатаева Б. Т. Концепции повседневности в зарубежной культурологии // Россия — Запад — Восток: компаративные проблемы современной философии: Сб. ст. / Науч. ред. А. С. Колесников. 2004. [Электронный ресурс] Режим доступа: // http://anthropology.ru/ru/ texts/gataeva/russia_09.hml.
3 См.: Heller A. Can Everydey Life be Endangered? // Heller A. Can Modernity Survive. T. J. Press Ltd, Padstow, Cornwall, 1990. Р. 46.
4 Мамонтова М. А. Историческая наука на рубеже веков. Новые методологические направления. [Электронный ресурс] Режим доступа: //http://modernhistory.omskreg.ru/page. php?id=795.
5 См.: Репина Л. П. Новая локальная история.//Горизонты локальной истории Восточной Ев-
ропы в Х1Х-ХХ веках: Сб. ст. / Под ред. И. В. Нарского. Челябинск: Каменный пояс, 2003. С. 14-15.
6 Нарский И. В. Жизнь в катастрофе: Будни Урала в 1917-1922 гг. М.: Рос. полит. энцикл. (РОССПЭН), 2001. С. 22.
7 См.: Булыгина Т. А., Маловичко С. И. Культура берегов и некоторые тенденции современной историографической культуры // Новая локальная история. Вып. 2. Ставрополь, 2004. С. 18.
8 См.: Сенявский А. С. Повседневность как методологическая проблема микро- и макрои-сторических исследований (на материалах российской истории ХХ века) // История в XXI веке: историко-антропологический подход в преподавании и изучении истории человечества: Материалы науч. интернет-конф., 1-5 дек. 2001 г. [Электронный ресурс] Режим доступа: // http://www.auditorшm.ru/v/mdex.php?a=vconf&c=getForm&r=thesisDesc&CounterT hesis=1&id_thesis=9.
9 См.: Старцев А. В. Грани повседневности // Города Сибири XVII — начала XX в. Вып. 2. История повседневности. Барнаул, 2004. С. 5.
10 См.: Подвиг на целине: Летопись освоения целинных земель Оренбургской области. Оренбург: Кн. изд-во, 1961. 272 с.; Покорители целины: Сб. ст. Челябинск: Юж.-Урал. кн. изд-во, 1980. 207 с.; Коваленко А. В. Гвардии земледельцы: Записки секретаря обкома партии. М.: Политиздат, 1980. 288 с.
11 См.: Планета-целина. Оренбург: Оренбург. край, 2004. 288 с.; Гостиный двор: Альманах. 2004. № 6; Романов А. П. На Оренбургском хлебном фронте. Оренбург: Печ. дом «ДИ-МУР», 1998. 112 с.
12 См.: Горбачев А. М. Запах спелого хлеба: Док. повесть. Челябинск: Юж.-Урал. кн. изд-во, 1976. 96 с.; Большаков Л. Н. Легкого хлеба не бывает: Док. повесть. Челябинск: Юж.-Урал. кн. изд-во, 1986. 144 с.
13 См.: ЛебинаН. Б. Энциклопедия банальностей: Советская повседневность: Контуры, символы, знаки. СПб.: Дмитрий Булавин, 2006. С. 13.
