CC BY
109
УДК 82Грей.032
А.Г.Строилова
ИСТОРИЯ ПЕРЕВОДОВ НА РУССКИЙ ЯЗЫК ЭЛЕГИИ Т.ГРЕЯ «ELEGY WRITTEN IN A COUNTRY CHURCH-YARD»
Кемеровский государственный университет
The English sentimentalist T.Grey's elegy translations elegy translations, done by Russian translators during the period 1784 -1839 are considered. The rapt attention is concentrated on three variants of V.A.Zhukovskiy's translation. The conclusion about T.Grey's elegy influence on the development of sentimentalism in the Russian literature is given.
Стихотворение Томаса Грея «Elegy Written in a Country Church-Yard» («Элегия, написанная на сельском кладбище») (1751) имеет свою особую судьбу в истории русской литературы. Это отмечено в трудах Ю.Д.Левина, В.Н.Топорова, но специальных работ о разных русских переводах этого произведения, насколько нам известно, нет. Заметная роль этой элегии в развитии русского сентиментализма побуждает нас обратиться к разным формам ее рецепции, появившимся в конце XVIII — начале XIX вв.
Следует отметить, что в этот период в России английский язык не был широко распространен, поэтому большинство первых русских переводов элегии Грея было сделано с французского перевода П.Летурнера. Однако самый первый был выполнен с оригинала. После его появления в 1785 г. проходит четыре года, прежде чем в журнале «Беседующий гражданин» публикуется опыт перевода, созданный при помощи французского языка-посредника. Следующие варианты являются на свет в журнале «Полезное и приятное препрово-жение времени» (1796), а затем в журнале «Иппокрена, или Утехи любословия» (1799) [1]. А с 1801 по 1803 гг. появляется сразу четыре разных перевода этого стихотворения, настолько возрос интерес к английскому поэту. Что же могло измениться в этом стихотворении, а точнее, в его переводах с момента первого к нему обращения?
Впервые в России был переведен лишь отрывок из элегии Грея. Это была заключительная эпитафия, опубликованная в журнале «Покоящийся трудолюбец» в 1784 г. под названием «Эпитафия господи-
на Грея самому себе». Автор перевода до настоящего времени неизвестен. Выбор для перевода именно этой части стихотворения не был случайностью, так как жанр эпитафии оформлял особое психологическое состояние, сочетавшее грусть от утраты и приятные воспоминания о том, каким был ушедший. Это состояние приводило к размышлениям о жизни и смерти, к медитации и меланхолическому взгляду на жизнь вокруг. Причем переводчик воспринял в этом фрагменте образ молодого поэта из английской элегии как проекцию самого Грея. Таким образом, ему была придана форма автоэпитафии, которая в данном случае выполняет роль финальной исповеди героя.
Переводчик достаточно точно следует за оригиналом, сохраняя деление на три строфы, но при общем стремлении к точности вносит все же некоторые изменения. В тексте перевода появляется характерное обращение «Прохожий!». В.Веселова считает, что оно «сделалось своего рода знаком этого жанра»: «столь важное для жанра эпитафии обращение к путнику/прохожему... устанавливает связь мира мертвых с миром живых» [2]. Прохожий выступает в роли посредника между двумя мирами. Но отличие переведенной эпитафии заключается в том, что автор не призывает прохожего задуматься над своей судьбой, как это было принято, а пытается вызвать сочувствие к судьбе героя-адресата.
Для автора и переводчика оказывается существенным отклик живых на последний душевный трепет уходящих в иной мир, что несколько изменяло традиционную установку эпитафии.
Через год в этом же журнале появляется перевод всей элегии Грея, выполненный в прозе. Автор перевода также неизвестен. Полный перевод стихотворения был сделан с оригинала и опубликован под названием «Кладбище. Елегия Греева». В русле концепции буквализма, характерной для переводческой культуры XVIII в., выбранное произведение воспринималось как образец, эстетический идеал, тогда оно переводилось с наибольшей точностью, в других случаях допускалось «исправление» оригинала.
Переводчик, несомненно, был привлечен новыми художественными средствами, используемыми в оригинале, и, что еще более важно, новыми этическими и эстетическими идеями, которые были заявлены в элегии. Стремление к точности перевода приводило к тому, что в некоторых случаях терялась образность. Буквальность перевода некоторых фрагментов так ослабляла его художественные достоинства, что переводчик пытался как-то компенсировать эти потери. Настроение светлой печали оригинала было усилено при помощи особых акцентов на сентиментальном вечернем пейзаже с развалинами, ночными птицами, тишиной.
Как и в переводе эпитафии, здесь важно было утвердить нового героя с такими качествами, как чувствительность, задумчивость. Загробная жизнь для русского переводчика не сопрягалась со страхом, как в оригинале («dread abode» — страшное прибежище), а воспринималась как почитаемое место, в котором герой обретает покой.
Следующий этап рецепции элегии приходится на первые годы ХК в. Автором одного из переводов был П.И. Голенищев-Кутузов. В отличие от предшественников, он переводит не одну эту элегию, а издает в 1803 г. целый сборник переводов из Грея, что не было характерно для переводчиков того времени. Современники достаточно скромно оценили работу Голенищева-Кутузова. И все-таки заслуга переводчика состояла в том, что он выполнил один из первых стихотворных переводов с оригинала, без помощи языка-посредника, т. е. это был прямой контакт с английским текстом в стихотворной форме.
Одним из определяющих факторов, повлиявших на направленность перевода Кутузова, явилась его принадлежность к масонству. Философия масонства подразумевала использование особой символики, которая была понятна только ипосвященным, т. е. тем, кто входил в масонские ложи.
В своем переводе элегии Грея Кутузов полностью сохраняет ее структуру и многие мотивы. Замены, которые он делает в этом стихотворении, как и в других, на первый взгляд, незначительны, но они определенным образом меняют смысл. В некоторых случаях Кутузов совершенно по-своему развивает образы оригинала или вводит новые образы, основанные на масонской символике. Вместо «narrow cell» (узкая могила) введен образ «гроба» [3], который символизировал в масонской этике суетность, бренность земной жизни. В тексте перевода появился «храм». Строительство храма у масонов было метафорой пути духовного исправления и обретения новых истин. Таким образом, Кутузов вносил в элегию
новый тайный смысл, понятный лишь посвященным. Особое внимание уделено было мотиву чувствительности. Чувствительность становится в переводе важнейшей чертой, которая объединяет поэта и слушателя, отделяет их от остальных. В спорах с Карамзиным Кутузов отрицал необходимость развития сентиментализма в отечественной литературе. Тем не менее, переводы из Грея свидетельствуют о том, что его привлекает образ нового «чувствительного» героя.
За два года до появления перевода П.И.Голе-нищева-Кутузова элегию Грея переводит В. А.Жуковский. По некоторым данным он начал работу над этим стихотворением еще во время своей учебы в Московском университетском пансионе в 1800 г. [4]. Как известно, Жуковский предложил свой первый перевод Карамзину для публикации в журнале «Вестник Европы», но Карамзин порекомендовал его доработать.
В своем первом переводе удлинил элегию на тридцать семь строк по сравнению с оригиналом, не используя деления на строфы. При этом он допускает значительные изменения: меняет эмоциональную атмосферу элегии, усиливая эмоциональность монолога героя, а также конкретизирует пейзаж. Присутствуют некоторые расхождения и в мировосприятии лирического героя. Несмотря на то, что в переводе постоянно указывается на связь героя и мира природы, мы видим, что природа все же не дает ему утешения и спасения. Переживания, которыми переполнен герой, связаны не столько с его чувствительностью, свойствами его сердца, сколько с неудовлетворенностью жизнью, драматичным переживанием стремительности ее неостановимого бега. Последние строки финальной эпитафии это отчетливо демонстрируют: «Прохожий! наша жизнь как молния летит! // Родись! — Страдай! — Умри! — вот все что рок велит!» [5]. Из этого конфликта нет выхода, даже смерть не приносит успокоения. Молодой поэт похоронен в «земле сырой», «он кончил трудный путь, путь зол и испытаний». После смерти поэт не приходит к Богу, как это совершается в оригинале, а просто смиряется перед роком. Медитация не приносит успокоения, наоборот, усиливает печаль.
В 1802 г. Жуковский делает новый вариант перевода элегии Грея. Перевод был одобрен Карамзиным и опубликован в «Вестнике Европы» в том же году. Именно эта редакция перевода элегии привлекла так много внимания. Ее появление исследователи связывают с развитием сентиментализма в творчестве поэта.
Жуковский, можно сказать, переписывает стихотворение заново. Он делит его на строфы, состоящие из четырех строк, как и в оригинале. Строф у него оказывается на три больше, чем в английском тексте. Кардинальные изменения во второй редакции внесены в образ молодого поэта. Жуковский отказывается от замены «thee» (ты) на «я» [6]. Он оставляет вариант оригинала, а так как монолог ни разу не велся от первого лица, то появляется проблема определения, кем же является молодой поэт. Нет сомнения, что его образ воплощает в себе все черты лирического героя, тогда как из первых переводов видно, что его воспринимали как самого поэта. Однако исполь-
зование местоимения «ты» указывает на то, что это не совсем точно. Поэт не просто смотрит на себя со стороны, он создает собственную проекцию и сам оказывается в роли и сочувствующего слушателя, и страдающего героя. Формируется совершенно новая модель воплощения героя в тексте.
В отличие от первой редакции, слушателем становится не близкий друг героя, а любой слушатель, читатель, наделенный «чувствительностью». Слушатель становится более абстрактным, это очень важно, так как им может быть сам поэт. Эта концепция близка к оригиналу, не считая введения слова «чувствительный» вместо «kindred spirit» (дружественный дух), т. е. Жуковский выделяет конкретное качество, которое должно роднить героя и слушателя.
Эпитафия также претерпела значительные изменения по сравнению с первой редакцией и стала гораздо ближе к оригиналу. Могила героя становится местом соединения человека с Богом. Вспомним, что в первой редакции эту функцию выполняла могила поселян. Могила называется «приютом от тревог», в отличие от оригинала, где она названа «dread abode» (страшное жилище), т. е. в этой редакции перевода смерть становится утешающим началом, она помогает обрести покой. В третьей строке Жуковский говорит о том, что поэт оставил все греховное на земле, тогда как в оригинале при нем остались и грехи и добродетели. Слова «Спаситель-Бог» в переводе означают, что именно в Боге спасение героя, а в оригинале Бог называется Отцом, т. е. Создателем или Творцом, безотносительно к спасению. Если сравнить этот перевод с первой редакцией, то очевидно, что в данном случае конфликт между героем и жизнью стоит не так остро и разрешается после его смерти, когда он оставляет все греховное и приходит к Богу.
Перевод элегии Грея, сделанный Жуковским в 1802 г., стал новым ее открытием для русской литературы. Впитав опыт переводов прошлых лет, он оказался значительно ближе к Грею, в нем автор сумел передать более точно особенности оригинала, его жанровую специфику. Перевод Жуковского получил всеобщее признание в России и стал известен в Англии, где был включен в «Российскую антологию», изданную в 1821 г. Джоном Баурингом [7].
После несомненного успеха «Сельского кладбища» Жуковский еще раз обращается к переводу
этой элегии спустя почти сорок лет, когда в 1839 г. посетил Англию и побывал на кладбище, запечатленном Греем. Как отмечает современный исследователь, перевод был создан «под впечатление от Грее-вой могилы, воспоминаниями об Андрее Тургеневе» и «глубокими раздумьями о путях развития европейской цивилизации... о своеобразии английской поэзии, открывшей мир человеческих чувств» [8]. В новом варианте перевода Жуковский стремился как можно ближе и точнее передать оригинал, что, безусловно, ему удалось. Настроение лирического героя и его отношение к жизни уже не так близки молодому поэту, их единство здесь не так очевидно. Говоря о земной жизни, переводчик называет ее «земная, милая, смутная жизнь» [9]. Можно сказать, в новом переводе предстает зрелый человек, который философски смотрит на жизнь.
Рецепция элегии Грея «Elegy Written in a Country Church-Yard» в русской поэзии была осуществлена несколькими поколениями переводчиков. Неослабевавший интерес к этому произведению был обусловлен нарастающим вниманием русской поэзии к «чувствительному» герою, близостью основных мотивов элегии английского поэта к новой концепции личности, которая развивается в русском сентиментализме.
1. Левин Ю.Д. Восприятие английской литературы в России. Л., 1990. С.208.
2. Веселова В. // Вопросы литературы. 2006. № 2. С.141.
3. Голенищев-Кутузов П.И. Стихотворения Грея. С английского языка переведенные Павлом Голенищевым-Кутузовым; с присовокуплением краткого известия о жизни и творениях Грея и многих исторических и баснословных примечаний. М., 1803. С.111.
4. Жилякова Э.М. Сельское кладбище // Жуковский В.А. Полн. собр. соч. и писем: В 20 т. / Гл. ред. А.С.Янушкевич. Т.1. Примечания к текстам стихотворений. М., 1999. С.433.
5. Жуковский В.А. Полн. собр. соч. и писем: Т.1. Стихотворения 1797 — 1814 гг. М., 1999. С.49.
6. Там же. С.56.
7. Астарова К.Н., Савельева О.М.. Комментарии // Зарубежная поэзия в переводах В.А.Жуковского: В 2 т. Т.1. М., 1985. С.575.
8. Жилякова Э.М. Сельское кладбище. Элегия. Второй перевод из Грея // Жуковский В. А. Полн. собр. соч. и писем. Т.2. Стихотворения 1815 — 1852 гг. Примечания к текстам стихотворений. М., 2000. С.719.
9. Там же. С.316.
