CC BY
469
черкнув) выделяет «<...> /никаких оправданий, кроме эстетических, не представил»./ (с. 101). Точно так же выделяет Кедрин и слова Ходасевича: /»И так высоко было у судей уважение к свободе творчества, что Веронез был оправдан самой инквизицией». /
Этого «высокого уважения» к правам художника, которое может быть свойственно судьям только в эстетически и художественно развитом обществе, так недоставало официальной критике, решавшей судьбу многих поэтов в 1920-е и особенно в 30-40-е гг. В этом смысле статья Ходасевича, отстаивающая идеи свободы творчества и эстетической критики, была не просто актуальна для Кедрина-читателя, но служила формированию и упрочению его собственных взглядов на проблему, разные грани которой воплощены во многих его произведениях, в том числе и в драме «Рембрандт» (1937).
В последней статье сборника Кедрин-читатель сделал только одну небольшую помету. В речи Ходасевича на
пушкинском вечере в Доме литераторов 14 февраля 1921 г. Кедрин подчеркнул фразу, которая может быть поставлена в качестве эпиграфа ко всему комплексу кедринских произведений, в той или иной степени затрагивающих исторические факты или события, - «История вообще неуютна».
«Неуютность» истории ощущалась не только Ходасевичем, кЬ и всем его поколением, через судьбу которого она проложила глубокую борозду. Глубоко чувствовал ее и Кедрин, поэт, имевший свой, не всегда совпадающий с официальным, взгляд на историю и современность, что неизбежно отражалось в его творчестве. Герои кедринских произведений на темы истории («Зодчие», «Песня про Алену-Старицу», «Конь», «Пирамида», «Певец», «Князь Василько» и др.), как правило, - люди трагической судьбы, стремившиеся к красоте, свободе, творчеству, радевшие о благе родной земли, но раздавленные волей тиранов или исторических обстоятельств.
ЛИТЕРАТУРА
1 Вопросы литературы. М., 1988. Hl 10. С. 208.
2 Винокуров Е. Я биографию пишу // Мол. гвардия. 1979. № 3. С. 92.
3. Из наследии Д. Кедрина. Публ. С.Д. Кедриной // Мол. гвардия. 1987. № 6. С. 275.
4. Белый А. Рембрандтова правда в поэзии наших дней // Записки мечтателей. Птг., 1922.
5. Асеев Н. В. Ходасевич. Тяжелая лира // Леф. 1923. Н> 2.
6. Родов С. Оригинальная поэзия Госиздата // На посту. М., 1923. № 2-3. С. 158-159.
7. СафроновЛ. Молодая кузница// Комсомолия. 1925. Не 8. С. 64.
8. Кедрина С Д. Любимые книги Дм. Кедрина // Альманах библиофила. 1980. Вып. 9. С. 73-80.
9. Ходасевич В. Путем зерна. Третья книга стихов. 2-е изд., доп. Птг., 1921. Тираж 800 экз.
10. Ходасевич В. Статьи о русской поэзии. Птг., 1922.
11. Ученые записки Томского государственного университета. Томск, 1969. № 77.
12. Сб. трудов молодых ученых. Томск, 1973.
13. Проблемы метода и жанра. Томск, 1976. Вып. 3.
14. Характер чтения Жуковского. Система помет// Библиотека В. А. Жуковского в Томске. Ч. 2. Томск, 1984.
15. Баратынский Е Избр.соч. Изд. 3. И. Гржебина. Берлин-Пгт.-М., 1922.
16. Пушкин A.C. Поли. собр. соч. в одном томе Одесса. 1919.
17 Пушкин A.C. Гавриилиада. Полный текст/Вступ. ст. В. Брюсова. М.: Альциона, <1918>.
18 Бунин А И Поли, собр. соч. Пгт., 1915. Т. 3.
19 Цит. по: Зорин А. Начало // Ходасевич В. Державин. М., 1988. С. 12.
20. Инбер В. О «чистой лирике» и стихах Дмитрия Кедрина // Смена. 1933. № 56. С. 26.
21 ЦГАЛИ. Ф 1234. Оп. 8. ед. хр. 15.
22 ЦГАЛИ. Ф 1234. Оп. 11. ед хр. 132. Л. 64
23 Из наследия Д. Кедрина// Вопр лиг. 1979. № 3. С. 225.
24. Ходасевич В. Глуповатость поэзии // Ходасевич В. Колеблемый треножник. М., 1991. С. 194
25. Реморова НЕ Пушкинские традиции в поэзии Ды. Кедрина. Статья 3 (Дюма «Рембрандт») // Сб. трудэв молодых ученых. Томск, 1976 Вып. 3. Статья поступила в научную редакцию 15 февраля 1999 года.
УДК 82.09
Т.Н. Рыбальченко
ИСТОРИЯ ЛИТЕРАТУРЫ XX ВЕКА КАК ИСТОРИЯ ЛИТЕРАТУРНЫХ ТЕЧЕНИЙ
В статье предлагается периодизация литературы XX века (русской литературы), связанная не с периодами политической жизни, ас изменением глобальной социокультурной ситуации от первой ко второй половине XX века; утопическая (модернистская) и постутопическая (постмодернистская). Выделяются основные литературные течения в литературе, создавшие разные картины мира, разные концепции человека; обозначены разные судьбы этих течений от начала к концу XX века. Анализ литературы в аспекте литературных течений позволяет обнаружить единство двух потоков русской литературы: метрополии и диаспоры
Конец века и завершение социалистического периода в развитии русской культуры заставляют искать как общие черты литературы XX века, делающие ев особым, не только хронологическим, но эстетическим этапом, так и тенденции развития литературы внутри культурно-исторической ситуации. Дискуссии, например, в «Вопросах литературы» [1], посвященные проблеме периодизации истории литературы уходящего века, обнаруживают, во-первых, скептическое отношение к логизированию литературы, к построению ограниченных моделей, типологий, систем, во-вторых, критическое отношение к эволюционистской концепции истории литературы, неизбежно подразумевающей идею прогресса в художественном
развитии. Тем не менее литературоведение не может избежать выявления закономерностей, не может ограничиться описанием эмпирических фактов художественной жизни и вынуждено выстраивать концепции, «рабочие версии», решая две задачи (синхроническую и диахроническую), выявить языки воссоздания мира, описания реальности, существовавшей в определённую истор«ческую эпоху, и определить отношение этих языков, х>дожест-венных формул времени, к предшествующим периодам развития литературы.
В концепциях истории русской литературы XX века едва ли не главными продолжают оставаться сошологи-ческие и идеологические критерии. Главный изъян по-
добного подхода - утверждение разделенное™ русской литературы (и культуры в целом) на лояльную социалистической идеологии и оппозиционную ей [2]. Другая потеря, связанная с социологи! иро ванным подходом к литературной истории, - привязывание истории литературы к истории социально-политической; особенно очевидно это в периодизации литературного процесса. Русская литература всегда теснейшим образом была связана с идеологией государства, всегда была поляризована на официальную и оппозиционную (языческая - христианская, почвенническая - западническая, демократическая
- дворянская), тем не менее литературоведы в предшествующих веках ищут более универсальные смыслы художественных явлений, тогда как идеологическая направленность произведений XX века отменяет объективность исследования как в оценке художественных достоинств, так и в определении места произведений в историко-культурной ситуации.
Необходимость искать общие черты литературы XX века обусловлена единством юыка, дающего близость картины мира в ев основных координатах, культурными традициями жизненного уклада, уходящими в тысячелетнюю историю, и общностью социокультурной ситуации XX века. Глобальная социокультурная ситуация должна стать основой для построения единого проесса литературного развития: изменение способа существования человека в XX веке и изменение самосознания человека предопределили социально-политические процессы. Ценностные ориентации в XX веке отделили культуру от классики XIX века и в свою очередь претерпели круг своего развития, исчерпав себя к концу века: от утопического эволюционистского сознания качала века к эсхатологическому, трагедийному сознанию конца века; от идеи космического человека, демиурга, бога
- к идее человека, заброшенного в хаос бытия, либо играющего человека. Отказ от утопизма, приход к реалистическому сознанию, а затем к философскому скептицизму -вот цикл, укладывающийся в границы XX века, не привязанные к календарным датам.
В истории культуры XX век подтверждается представлениями К. Леонтьева, О. Шпенглера о цивилизации как завершающей стадии новой культуры, основанной от эпохи Возрождения на идее разумного человеческого мироустройства. Цивилизация не есть рост, это трансформация органично развивавшейся культуры, переделка мира, реализация человеком собственной картины жизни. Две стадии цивилизации - индустриальная и постиндустриальная - представлены позитивизмом н технократизмом первой половины века и релятивизмом и нигилизмом второй половины века. Поэтому деление литературы 1917-м годом неверно, потому что двадцатые-тридцатые годы реализовывали социальные и художественные идеи начала века, безусловно, в иной социальной обстановке.
Литература первой половины XX века - отражение и познание новой цивилизации, первого кризиса реальности, когда человек, отрицая бытие, строит другой образ мира. Идея жизнестроения стала общей для искусства модерна с его панэстетизмом, приматом представлений о жизни над реальной жизнью и для нового искусства, названного социалистическим реализмом, реализмом проекта. Литература дала разные эстетические реакции на новое отношение к реальности в ситуации цивилизации: презрение реальности, оптимистическое разрушение образа реальности и воплощение новых реалий в жизнь (авангард, соцреализм); страх перед реальностью - «страшным миром» - и бегство в инореальность, миротворчество (собственно модернистские
течения: символизм, акмеизм, сюрреализм); анализ антигуманного мироустройства («крушения гуманизма») и поиск ценностей в реальности (реалистическая литература, не исчезающая в XX веке).
Научно-техническая революция середины века вывела цивилизацию в новую стадию постиндустриального, технологического общества, создающего не только вторую природу, но вторгающегося в самоё структуру материи. Так возникает основа для второго кризиса реальности, более радикального, связанного с «исчезновением реальности», её миражностью, а не только с ее абсурдностью. Следствием кризиса сознания и его выражением стало изменение художественной «картины мира»: образ реальности становится не безусловным, одним из вариантов реальности, знаком текста, замещающего самое реальность, симулякром, как это сформулировали теоретики постмодернизма.
В западно-европейской литературе новая эстетика проявилась в послевоенной прозе «нового романа», театра абсурда; но и в русской литературе на рубеже 50-60-х гг. вопреки сдерживающей силе канона соцреализма и возвращающемуся с «оттепелью» доверию реальности рождается «новая проза»: «Колымские рассказы» В. Шала-мова с идеей призрачности реальности и культуры, поэзия ленинградских поэтов («филологическая школа» - Л. Лосев, В. Уфлянд, И. Бродский), смогистов (Л. Губанов), гротесковая проза А. Синявского («Любимов»), В. Войно-вича («Путем взаимной переписки»), поэзия и проза раннего А. Битова («Жизнь в ветреную погоду»), наконец, «Москва - Петушки» Вен. Ерофеева.
Проза новой эстетики обнаружила чувство ускользания реальности, недоверие к слову. Парадоксально, но и шестидесяти ическая эстетика «правды жизни» тоже связана с кризисом прежних отношений к реальности: беллетристика, вымысел, типизирующий явления жизни, теснятся перед принципом фиксации реальности в ее необработанности (вспомним бум очерково-сти 1950-60-х гг., поэтику потока действительности в прозе «молодых»). Неореализм «оттепели» свидетельствовал не только о недоверии сознанию художника, способному якобы выстроить малый космос в произведении искусства, но и о растерянности перед сырой необработанной реальностью. Критика упрекала молодых прозаиков в отсутствии философии жизни, но, как оказалось, это было проявлением новой философии, философии абсурда реальности и ограниченности окультуренного сознания, вторичного, иллюзорного. Не случайно многие из «молодых» в 60-70-е гг. приблизились к постмодернистской эстетике, отталкивающейся и от реалистического отражения действительности, и от модернистского мифа в сознании.
Социально-историческая ситуация сохраняла возможность и для утопического сознания, и для возвращения к ценности реальной действительности, мы акцентируем лишь принципиально новое в литературе второй половины XX века: отталкивание от отталкивания, преодоление того отношения к реальности, которое возникло в начале века.
Кризис сознания в 1950-е гг. не сводим к политическим процессам, которые внушали оптимизм, но опыт мировых войн, мировых революций, технизации жизни заставлял искать глобальную оценку внутрисоцналь-ных изменений. Однако лишь в конце 70-х гг. стало очевидно преобладание нового мироотношення в литературе, советская критика искала определение нового качества литературы сначала «сорокалетних», потом «тридцатилетних»: «новая проза» (или «новая драма»), «другая литература». Когда стал доступен андеграунд
(«самиздат» и «тамиздат»), стало ясно, что русская литература второй половины XX века в своих исканиях отражала не только социальный кризис, но и кризис цивилизации, и прошла некий круг развития, прерванный периодом канонизированного искусства, но не утративший своей имманентной логики: модернизм исчер-пал себя в постмодернизме, своеобразной саморефлексии искусства XX и не только этого века.
Отражая кризис реальности, искусство тем не менее не может избежать своей функции миромоделирова-ния, пытаясь возместить утраченную стабильную картину мира субъективной картиной мира, выстроить универсальные координаты бытия. «Время картины мира», - определил М. Хайдеггер эксистенциальную потребность современного искусства восходить к универсальности в дискретном мире [3]. «Картина мира» -это интегрированные представления о мире, сложившиеся в сознании социальной общности в определённый исторический момент, это модель бытия в конкретном образе действительности. Индивидуальная картина мира, или «художественный мир», соотносится с генетически близкой картиной мира нации, человечества. Понятие «картина мира» шире понятия «мировоззрение», ибо включает в себя не только концепцию человека, общества, бытия, но глубинные (архетипиче-ские) представления о мире, некое генетическое ощущение внешнего и внутреннего бытия. В понятие «картина мира» входит семантика сотворенности, вопло-щённости мироощущения субъекта, а значит, и принципы художественного построения модели мира, фиксирующей авторское мироощущение.
Человеческая культура создала множество вариантов, моделей, образов мироздания, и в современной ситуации культурной интеграции невозможно говорить о единой эпохальной или национальный картине мира, поэтому не утратило продуктивности выделение литературных течений, объединяющих художественные творения и, в целом, творчество писателей по близости картины мира, лежащей в основе индивидуального художественного мира или внутреннего мира конкретных произведений.
Литературное течение может стать единицей литературного процесса: история его возникновения, развития, прерывания, возрождения и естественный исход, вызванный исчерпанностью предлагаемой картины мира, должна быть интерпретирована как художественная версия общего состояния мира в ряду равноправных, хотя и не равнозначимых художественно и эстетически, версий, предложенных другими литературными течениями.
Главные критерии для выделения литературного течения: представления о природном мире (материаль-ность -духовность, космос - хаос, среда обитания - живая объемлющая субстанция, сотворённость - случайность, много-слойность - многоструктурность), представление о человеке (его природе, происхождении, сознании, феноменальности или родовой сущности и т.дХ представление о сотворенном человеком мире (культуре, обществе, быте).
Определяя главные координаты картины мира, необходимо соотносить их с генетическим культурным источником, преодолевая дискретность литературного процесса: вызванное конкретной социокультурной ситуацией, литературное течение вступает в диалог с предшествующей традицией, избирая в ней адекватные принципы мировидения. Крестьянская культура, или христианская культура, или гуманистическая культура Возрождения, или просветительский рационализм, определили различные течения литературы XX века, давая исходные первичные модели. Как частные, кон-
кретные источники должны быть учтены и конкретные философские системы, на которые опираются художники в поиске картины мира: К. Леонтьев, О. Шпенглер, К. Юнг - для писателей-онтологистов; экзистенциализм - для писателей экзистенциального реализма; материализм и персонализм - для писателей критического реализма; неопозитивизм - для соцреалистов; интуитивизм, фрейдизм - для модернистских течений; постструктурализм - для постмодернистов.
Опора на философские концепции - важный в XX веке источник художественной картины мира, но более узкий, связанный с рефлексией художника, в то время как генетические культурные истоки более непосредственны и глубоки, они определяют и основы поэтики: устойчивые черты хронотопа, мпромоделирующих коллизий, типы человека (старик - дитя; мужчина - женщина, герой -маргинал, естественный - окультуренный и т.д.), вещно-предметный или телесный образный слой, отношение к слову (изобразительное - выразительное; сакральное -вторичное; интуитивное - конвенциональное).
Понятно, что отдельные элементы, выстраивающие картину мира, могут пересекаться, могут быть свойственны не одному течению, здесь важны системность и доминирующий принцип поэтики. Так, литература социалистического реализма соединила в себе следы родового эпического сознания (родовая необходимость, герой-демиург, устойчивое мироустройство) и следы христианской культуры (отталкивание от реального мироустройства, эволюционизм, герой-мессия), и следы европейской рационалистической культуры (разумный человек, переустраивающий природное и социальное бытие), но тенно взаимокоррекция названных и не названных прищипов создаёт картину мира, отличающую литературу соцреализма как особый феномен в культуре XX века, опичный и от предшествовавших культур, и от сосуществуй:щих в современной культуре течений.
Литературоведение XX века накопило опыт в»|деле-ния отдельных художественных течений. Назовем систему ведущих течений, прошедших через весь двадцатый век, то есть не сводимых к судьбе групп, манифестировавших общность эстетических принципов, а представляющих объективную близость художественных чиров, разделённых в культурном пространстве и времени. В первой половине XX века ведущими были следуюиие.
I. Течения, выразившие новое сознание современной цивилизации:
а) авангардистские течения (футуризм, констэукти-визм и прочие разнообразные самоназывания);
б) литература онтологического проектирован)«, развивавшая идеи русского космизма (Пролеткульт и X. Платонов, Н. Заболоцкий, Л. Леонов);
в) литература социалистического реализма, более узко (социально) разрабатывавшая социальнун утопию, дававшая социальный проект новой реальности.
II. Неокрестьянское течение, дающее альтерютив-ную индустриальной утопии архаическую мифологическую утопию, не разрушающую природную огголо-гию, вписывающую человека в многослойное »ытие, одухотворённую материю.
III. Модернистские течения (символизм, амеизм, сюрреализм, импрессионизм, обэриуты), давшге прорыв в трансценденцию, установившие метафизи!у сознания выше физики реальности, показавшие кцель-ную, разрушенную универсальность индивида.
IV. Реалистическая литература, выявляющая и объективную реальность в ее природно-социальнод проявлении, в её изменчивости и в её скрытой закоюмер-
ности, многообразии и целостности, и мир сознания человека в его детерминированности и индетермини-рованности. Очевидны новые качества реализма XX века, но важно, что это течение не ушло из литературы, ибо не смена одного течения другим характеризует литературный процесс, а сосуществование их в одной социокультурной ситуации. Реализм мощно заявлял о себе и в первое десятилетие века, и в 20-е пг. (И. Катаев, Н. Эрдман), и в психологической драме второй половине 30-х гг. (А. Афиногенов, А. Арбузов), и в послевоенной прозе (В. Панова, В. Некрасов).
Декларирование официальной культуры в 30-е гг. как культуры однотипной не подтверждается реальным литературным процессом. Не было заглушено критическое осмысление современной цивилизации не только в литературе эмиграции, но и в метрополии, в литературе, измеряющей социалистические процессы критериями либо конкретного гуманизма, либо космизма (М. Булгаков и Н. Заболоцкий, например). С другой стороны, сотрудничество многих писателей с государственной культурой может быть объяснено не ангажированностью, а сближением социалистических идей с более глобальными представлениями писателей о миссии человека в мире. Жертвенничест-во человека, свойственное христианской модели мира, побуждали Пастернака периода «Второго рождения» к принятию строящейся цивилизации; «усомнившийся» в социальной утопии Платонов в 30-е гг. в «Джан», например, возвращается к идее мессианства человека-героя, демиурга, вождя своего народа; Пришвин в «Осударевой дороге» даёт программу преобразования природы как природной миссии человека: В первой половине XX века судьба литературных течений различна, но картина мира, представленная ими, не исчезала из культурной памяти, вступала в диалог с господствовавшей культурой, корректировала её, хотя естественное развитие и равноправный диалог между разными версиями о мире были нарушены.
Политические события середины 50-х гг. оказались плодотворными прежде всего для возникновения разных картин мира в условиях относительной либерализации государственной культуры. Но было бы упрощением видеть причины отталкивания от канонов соцреализма только в политических условиях. Этот процесс вернул литературу к реальности, к слову-образу от слова-символа, к отражению вместо моделирования, однако шестидесятниче-ская эстетика «правды жизни» не была монопольной в годы «оттепели», тем более позднее. Литература возвращала свою эстетическую и художественную многозначность, что выразилось в возрождении разнообразных картин мира, в опоре на различные художественные формулы, вновь стали складываться объективные общности художественных произведений, индивидуальных художественных миров, то есть литературные течения снова стали осознаваться как единицы литературного процесса. Осознание это выразилось в попытках критиков дать этим общностям художественных произведений тематические определения («деревенская проза», «военная проза», «производственная драма», «городская проза»), возрастные («молодая проза»), определения по каким-то частным особенностям поэтики («громкая» и «тихая» поэзия).
Прерванность художественного развития была естественным образом преодолена ориентацией на художественные открытия начала века: возвращение реализма с его психологизмом и вниманием к бытовой сфере жизни; интерес к открытиям русского авангарда (футуризм, обэриуты - и авангардизм А. Вознесенского, ленинградских поэтов, эксцентрической прозы А. Синявского, Ю. Алешковского и многое другое), внимание
эстетики мифологизации реальности (сюрреалистическая традиция обнаруживается в прозе Ю. Мамлеева, в поэзии Ю. Кузнецова); вновь зазвучала тема разрушения крестьянского космоса в лирике Н. Рубцова, прозаиков-деревенщиков; попытка обновления литературы социального проектирования, дающей программу для разумного обновления общества, интеллектуальные эксперименты в социальной прозе В. Дудинцева, В. Тендрякова, Д. Гранина, в поэмах А. Твардовского, в пьесах М. Шатрова, а позднее в «производственной драме», - структурно эта литература опиралась на принципы социалистического реализма, хотя конкретный её пафос был связан с критикой противоречий социалистического общества. Концептуально этот пласт литературы утверждал социальное бытие человека как первозначи-мое, утверждал рационалистическую основу человеческого сознания и видел предназначение человека - совершенствовать природный и социальный мир.
Литературный процесс являет восстановление естественных тенденций, договаривание версий действительности, приглушённых историческими условиями существования литературы. Однако при всей ориентированности на ученичество литература переходного периода (50-60-х гг.) не была повторением прежних художественных формул, ибо выражала новую культурную ситуацию, кризис цивилизации европейского типа. Поэтому восстановление доверия к реальности под воздействием её гуманизации, эстетизация обыденного, того, что «даётся людям даром» (В. Соколов) сопровождается прямо противоположным и отношениями к бытию: открытием разрушительных последствий цивилизации, в «деревенской прозе», например, открытием неразрешимых противоречий, абсурда материального бытия, трагическим осознанием неспасительности культуры, например, в экзистенциальной лагерной прозе В. Шаламова, в прозе Ф. Горенштейна, поэзии И. Бродского.
Проявление кризиса реальности и сознания в поэтике очевидны, назовем главное отличие литературы второй половины XX века: смена авторской точки зрения в художественном мире произведения. Если в первой половине века авторская субъективность возобладала над авторитетной, объективной точкой зрения автора, выражающего логику реальности, как это свойственно классической реалистической литературе XIX века, то во второй половине XX века наблюдается и редукция авторитетного слова автора, и недоверие авторской субъективности: поливариантность мира требовала введения разных точек зрения, равноправных в своём понимании мира. Монологизм теснится полифонизмом, дающим несколько версий реальности (см. введение наравне со словом персонажей слова неавторитетного рассказчика в прозе 60-х как В. Шукшина, так и А. Битова; столкновение разных версий в прозе Д. Гранина, В. Быкова 70-х, А. Синявского 60-х, В. Ма-канина, Ю. Трифонова 70-80-х гг.).
К середине 60-х гт. сложилась следующая система литературных течений.
1. Литература социального моделирования, трансформировавшая каноны социалистического реализма, -бытиё преимущественно в его социальной иерархической системе, человек как продукт и функция социальных условий, как разумно самоорганизующийся творец материального мира и социальных отношений; генетическая картина мира близка эпической, но обрела свойства не образа, а модели, где образ-эмблема, знак, восполняет типизирование, где многовариантность проявляется в ситуации интеллектуального диспута, сопровождающего изображение становящейся реальности. Помимо названного ранее, то есть официально принятого,
это течение включает и прозу андеграунда (А. Зиновьева, В. Войнович, А. Рыбаков), политически расходящуюся, но близкую существовавшей в метрополии литературе по концепции мироустройства.
2. Неореализм, наследующий принципы критческо-го реализма, исследующий детерминированность человеческого существования в сфере частных, конкретных отношений: мир лишен метафизической сферы, метафизичен быт, поток меняющихся, релятивных отношений; поэтика конкретной изобразительности, словесного подтекста без символизации. Этой художественной системе близки А. Володин и А. Вампилов, Ю. Трифонов (60-х гг.) и Г. Семенов, В. Маканин и Л. Петрушевская, В. Соколов и А. Кушнер, С. Каледин и О. Павлов.
3. Экзистенциальный реализм - бытие как абсурд который личность преодолевает индивидуальным существованием; реализм в воспроизведении конкретных ситуаций существования («Оаяаш») соединяется с принципом изображения субъективного образа мира, творимого сознанием индивида, раздвигающего конкретное бытие и вписывающего себя в универсальное гтриродно-социальное бытие, в метафизику духовной культуры. В отличие от западноевропейского экзистенциализма, создавшего модернистскую картину мира, русский экзистенциальный реализм наследует традицию русской духовности: личность должна обрести индивидуальный смысл существования в релятивном мире (абсолюты), должна сохранить им верность в реальном существовании, а персональные усилия по сохранению духовных ценностей признаются значимыми, так как уравновешивают абсурд Литература этого течения даёт бытие как соположение субъективных образов сознания (образов-символов), слрефлексиро ванных персональным сознанием, слово не столько изобразительно, сколько выразительно, аллюзивно, потому что индивидуальное сознание находится в диалогических отношениях с «другим», со словом «других», творит окультуренный текст о бытии. В литературе второй половины XX века представлены две ветви экзистенцфилософии: атеистическая (Ю. Домбров-ский, В. Шаламов, поздний А. Трифонов, А. Битов, А. Тарковский, Б. Ахмадулина) и религиозная (В. Максимов,
A. Солженицын, Ф. Свегов, Ф. Горенштейн).
4. Онтологический реализм показывает человека как представителя рода и творение всего природного космоса; образ малого мира становится тождественным универсальному бытию, мифологизируется; материальный мир хранит в себе духовное начало, источник и закон развития мира. Трагедийность литературы этого течения связана с тем, что упорядоченный космос дан в пограничной ситуации, ситуации конца, а сознание человека секуляризуется, ограничивается сферой конкретной среды. Онтологическая проза и поэзия (проза В. Белова,
B. Распутина, В. Астафьева, А. Кима, поэзия Н. Рубцова) могут быть определены как аполиксические, оценивающие современную ситуацию не критериями индивидуального сознания, а законами космоса.
5. Модернистские течения вернули в литературу представления о многослойное™ сознания и бытия. Недетерминированное сознание индивида прорывается сквозь овеществленный слой эмпирической реальности, но не выстраивает устойчивой картины мира, космоса, а творит субъективные миры о бытии. В литературе первой половины XX века оживали традиции сюрреализма (Ю. Мамлеев, Ю. Кузнецов, «метаметафористы»), символизма (С. Соколов), акмеизма (В. Катаев), абсурдизма (А. Амальрик, В. Рыбаков, «смогисты»).
6. Постмодернистские течения (концептуализм, соиарт, минимализм), возникшие в 60-е гт.(«Москва-Петушки» Вен.
Ерофеева, эксцентрическая проза А. Синявского, В. Аксенова), становятся течениями, т.е. повторяющимся в разных произведениях принципом мироогоброкения, только в конце 70 - в 80-е гг., например, «артистическая» проза (по определению М. Липовецкого) Т. Толспй, проза В. Шарова, В. Пьецуха, В. Пелевина, В. Сорокина и др. «Высокий» постмодернизм с его трагическим скегтгщизмом, с бегством от реальности в тексты о реальносл (материализующие сознание), с ощущением утраты самхггоятельного слова (тотальная интергекстуальность), с отрщанием метафизики представлен поэзией И. Бродского.
Конкретная социально-историческая ситуация воздействовала на литературный процесс, обусловливая перегруппировку литературных течений, делая ведущими одни, отводя на периферию другие. В годы «оттепели» с оживлением социальных иллюзий и мциологизирсванием сознания более представлены течете: социального проектирования, конкретного реализма, звангард; в 70-е гг. разочарование в социальном обновлено» усилило интерес к метафизическим проблемам, и ведущими стали онтологический реализм, экзистенциальный эеализм, модернизм (хотя он существовал за пределами публичного литературного процесса, в «самиздате», в «тамиздате»), 40-е гг. пережили кризис мифа о мире, кризис личностного сознания, что проявилось в выдвижении га первое место критического реализма («неонатурализм» прозы В. Астафьева, С. Каледина) и постмодернизма, представленного как публикациями ранее созданного, так и сочинениями, осмысливающими новую социальную ситуацию, называемую вначале «перестройкой», а затеи - без слоксного обозначения - ситуацию разрушения предшествовавшей системы, абсолютно постмодернистскую социальную ситуацию превращения в мираж всех прежних положений человека, воплощающую осколочносп мира
Картина мира, которая создавал ас к в других течениях, не соответствовала реальной картине дробящейся и превращающейся в симулякры действительности, и литературные течения, создававшие иные кфтины мира, исчерпали себя, иссякли (если не брать во внимание певторы, эпигонство) либо испытали сильное ьлияние постмодернизма. Очевидно движение к постмодернизму позднего
A. Битова («Оглашенные», «Преподаватель симметрии»),
B. Маканина («Квази», «Кавказский пленный», «Андеграунд, или Герой нашего времени»), А. Кима («Посёлок кентавров»). Литература становится текстом о текстах, онтологией литературы - не материальное бытие и не живое сознание, а тексты, язык, законы мышления, точке, отсутствие законов мышления о мире, разочарование в поиске смысла, картины мира. Вместо картины возникает смешение всех высказываний о мире.
История литературных течений даёт основу дга трактовки литературы XX века как единого цикла развития, начавшегося с попыток обновления эстетики и художественного арсенала искусства (что было спровоцировано вступлением в новую социокультурную ситуацию) и завершившегося кризисом как классических, так и новых ((модерных») картин мира. В этом цикле выделяются две фазы: «начало-конец» века, или «первая-вторая половины» века.
Условность вызвана невозможностью установления точных хронологических границ живого лигерат/рного процесса. Так, «XX век» в литературе начался в Ю-е гг. XIX века, а кончился уже в 80-е гг. XX века. Транша двух периодов тоже условна: «пятидесятые годы» - укаывает на изменение тоталитарной социальной системы и на начало научно-технической революции, но в кризисе утопического жизнесгроительного сознания не меньшее значение имеет и война, показавшая тотальную антитумаиюсть
технически и идеологически организованного мира. Поэтому литературу второй половины века делали не только художники нового поколения, но и прошедшие через войну (А. Солженицын, В. Астафьев, А. Тарковский). Важно одно: вместо дробной периодизации по десятилетиям, по историческим ситуациям предлагается более крупная, основанная на изменении кардинальных представлений о бытии и существовании человека в нем.
Судьба литературных течений показывает научную ложность разделения двух потоков русской литературы в XX веке: метрополии и диаспоры. Идеологически разделённые, они представляют существование разных версий реальности в русской культуре.
Первая эмиграция развивала открытия начала века, сделанные в России (как русский реализм, так и русский авангард), третья эмиграция лучшее создала на родине, до рокового 1974 года, открывшего период вынужденной эмиграции, да и созданные за пределами генетической культуры произведения вписываются, соотносятся с теми художественными системами, которые развивались в СССР. Будучи единой субкультурой внутри чужой культуры русская лите-
ратура эмиграции (особенно третьей волны) не представляет эстетического единства: в ней представлены и религиозный экзистенциализм, и социальный гротеск, и модернизм, и количественно весомый постмодернизм. По эстетическим критериям ближе окажутся писатели, разделенные социальными границами, чем эстетическими: Б. Можаев и А. Солженицын ближе, чем А. Битов и В. Белов, С. Довлатов и Е. Попов - ближе, чем В. Максимов и А. Синявский.
Обратим внимание и на историко-литературный факт - «на встречу» двух волн эмиграции. Пожалуй, лишь В. Набоков подал руку новому поколению в лице Саши Соколова, но это уже другой Набоков, поздний, в чьём творчестве проявились принципы постмодернистской поэтики, автор «Лолиты». В целом же первая эмиграция не приняла в писателях третьей эмиграции не только их «советскость», но и новую эстетику, так как сохраняла почти музейно эстетику начала века. Факт этот свидетельствует о верности выделения в литературном процессе XX в. двух периодов, что не противоречит тезису о единстве литературы XX в. как цикла литературного развития.
ЛИТЕРАТУРА И ПРИМЕЧАНИЯ I Вопросы литературы. 1987 № 9; 1996. № 3; 1997 № 2; 1998. №1,2,
2. Знаменательно название работы В. Паперного «Культура Два» (М., НЛО, 1996), воскрешающее идею столь антипатичного автору В. Ленина
о двух культурах в одной национальной культуре.
3. Хайдеггер М. Время картины мира // Хайдеггер М Феноменология Герменевтика. Философия языка. М.: Гиозис, 1993.
Статья представлена кафедрой теории литературы и русской литературы XX века филологического факультета Томского государственного университета, поступила в научную редакцию 25 мая 1999 г.
УДК 82.09
Е.В. Антошина
РАННЯЯ ПРОЗА В. НАБОКОВА В КОНТЕКСТЕ ХРИСТИАНСКОЙ ФИЛОСОФИИ ИСКУССТВА
Ранняя проза В. Набокова рассматривается в контексте христианской философии искусства, а также в контексте философии искусства, представленной статьями А Белого и О. Мандельштама Набоков воспринимает произведения искусства как преображающее мир откровение. Читатель же (или герой) не способен воспринимать спасительную весть, содержащуюся в слове или тексте.
«... Он заполнял собою всю комнату, всю гостиницу, весь мир. Правое крыло согнулось, опираясь углом в зеркальный шкаф... Бурая шерсть на крыльях дымилась, отливала инеем. Оглушенный ударом, ангел опирался на ладони, как сфинкс», - так описывает появление невероятного небожителя герой рассказа В. Набокова «Удар крыла» (1923). В этом описании поражает нетрадиционный подход автора к изображению обитателя рая. Вообще описания ангелов в светской литературе встречаютс* сравнительно редко. О пушкинском ангеле (стих. «Ангел», 1827), например, можно сказать очень мало: «ангел нежный», сияющий «главою поникшею». Нежность и сияние «духа чистого» вызывают «жар невольный умиленья» у демона, т.е. Пушкина интересует прежде всего воздействие ангельской светлой печали, помогающей демону преодолеть презрение к миру и ненависть к небу, но не облик ангела. Для поэта образы ангела и демона символизируют состояния духа, поэтому изображения почти схематичны. Замечательно, что у Пушкина с человеком «общается» именно демон (если исключить шестикрылого серафима, который пересоздает пустынного странника в пророка), «злобный гений> из стихотворения 1823 г. Сюжет о взаимоотношениях ангела, демона и человека получает продолжение в лирике Лермонтова. Лермонтов создает образ ангела поющего, и эта деталь оказывается почти единственно новой. Зато в поэмах «Ангел смерти» и «Демон» представлены глубины демонической «психо-
логии». Демон Лермонтова похож на «вечер ясный: Ни день, ни ночь, - ни мрак, ни свет!» Демонов Пушкина и Лермонтова с героем рассказа Набокова объединяет одно и то же состояние духа («дух отрицанья, дух сомненья» - у Пушкина, «Печальный Демон, дух изгнанья» - у Лермонтова, «Библейский Бог. Газообразное позвоночное... Не верю» - у В. Набокова). Сюжет на-боковского рассказа напоминает сюжет поэмы «Демон»: ангел прилетает к соседке Керна по гостиничному номеру, в то время как сам он собирается застрелиться. В конце ангел ударом крыла убивает Изабель, летящую на лыжах с трамплина.
Главным элементом ангельской природы для Лермонтова и Пушкина является свет («блистающее чело», «венец из радужных лучей» у ангела-хранителя Тамары и т.д.). Ангел Набокова издает звуки, похожие на лай, а когда ему прищемили крыло - «вопль зверя, раздавленного колесом». Постоянно подчеркивается звериное начало в нем: «звериный запах», крылья покрыты «сырой пахучей шерстью», Керн предполагает, что ангел «живет на вершине, где ловит горных орлов и питается их мясом». Ангел вызывает отвращение и «тошный ужас», что передается через описание осязательных ощущений Керна: «холодные, липкие плечи», «бледные и бескостные ноги».
Герой рассказа находится в состоянии «экзистенциального отчаяния», он все потерял в земной жизни и стоит перед искушением самоубийства. Однако, прежде чем решиться на это, он поднимается в горы (действие рассказа
