CC BY
87
История Латвии: сквозь баррикады национально-цехового монополизма
От редакции
Развитие российской исторической науки в постсоветский период привело к формированию пестрой палитры историографических школ, в которой нашли отражение различные методологические ориентиры и идеологические влияния, более или менее удачный опыт преемственности (дореволюционной, эмигрантской, советской) и заимствований (в основном - с Запада), а также оригинальных концептуальных подходов. Вместе с тем распад единого научного пространства, среди прочего, повлек за собой дефицит научных кадров в России, заинтересованных и способных сосредоточиться на исследованиях актуальных вопросов истории новых сопредельных государств. В связи с этим настоящим событием стала работа кандидата экономических наук, доктора политических наук Людмилы Воробьевой «История Латвии: от Российской империи к СССР» (М.: Фонд «Историческая память»; Российский институт стратегических исследований, 2009 - 2010. Кн. 1 - 2), появление которой вызвало неоднозначную реакцию в латвийских научных, общественных и политических кругах.
Известный латвийский историк Хейнрихс Стродс взял на себя труд выступить с объемной рецензией, представив нашему журналу ряд принципиальных соображений и важных замечаний по поводу книги Людмилы Воробьевой. Система аргументации рецензента и его подход к «рентгеноскопии» текста вызывают встречный интерес и являются хорошим поводом для продолжения дискуссии, что и было сделано в ответной рецензии российского специалиста по истории Латвии Владимира Симиндея.
Столетие
в истории Латвии и России
Фонд содействия актуальным историческим исследованиям «Историческая память» в 2009 и 2010 годах издал в двух томах книгу «История Латвии: от Российской империи к СССР» ведущего научного сотрудника Российского института стратегических исследований, доктора политических наук Людмилы Воробьевой. Эта книга - не систематический курс истории Латвии; она состоит из семи очерков, начиная с «"Балтийского вопроса" в Российской империи» (глава 1, середина XIX века) до «Испытания Великой Отечественной войной» (1945).
На первой странице за титульным листом, в аннотации, автор обещает представить «книгу о латышах и их родине в контексте "балтийского вопроса" в Российской империи, о драматических событиях ХХ века, вызвавших отход от России прибалтийской окраины, а затем ее новое обретение в виде союзных республик в составе СССР».
В книге на основе малоизвестных, «подзабытых и игнорируемых» официальной
Ригой фактов доказывается, что все судьбоносные решения, связанные с советской эпохой, принимались при деятельном участии самих латышей и решающее значение имела не абстрактная «рука Москвы», а «социально-экономические процессы, военно-стратегическая обстановка, а также соотношение сил внутри латышского народа и между этносами, населявшими Латвию в конкретный исторический период».
В введении автор уверяет, что она продолжает линию известных в России патриотических писателей А. Дюкова и М. Крыси-на, посвятив эти две книги «исследованию наиболее мифологизированных тем в отношениях России/СССР и Латвии в широком международно-политическом контексте со времени вторжения ордена меченосцев в Прибалтику до окончания Второй мировой войны» (Кн. 1. С. 18).
Поставленные автором проблемы и цели довольно серьезны. Поэтому, следуя международно принятой практике научных =: исследований, хотелось бы в предисловии й ознакомиться с анализом существующей = историографии и использованных архивов, 5
на данные которых опирался автор в своих изысканиях. Однако ни историографии, ни анализа источников читатель в данной работе не найдет. Книга доказывает, что автор не работал ни в одном из латвийских, российских или зарубежных архивов, где можно было бы найти те самые обещанные малоизвестные и «игнорируемые» официальной Ригой материалы, так как в обеих книгах на 512 страницах нет ни одного указания на то, что автор получил в каком-то архиве какие-либо игнорируемые «официальной Ригой» материалы. В приложении ко второй книге на 21 странице имеется список документов и мемуаров, а также библиография. Здесь упомянуты 24 тома статей латвийской Комиссии историков, работа Висвалдиса Лациса «Латышский легион в свете правды», «История Латвии. 20 век» Д. Блейере, И. Бутулиса, А. Зунды, И. Фелдманиса (Кн. 2. С. 257-278). Однако читатель не найдет в книге ни одной цитаты или вступления в дискуссию с авторами упомянутых 24 томов. Очевидно, автор строго следует русской советской традиции «не поднимать врага на щит». В книге использована, главным образом, русская и латышская советская литература, а также брошюры, изданные на латышском языке под псевдонимами по заказу Управления пропаганды КГБ СССР для борьбы с латышской эмиграцией (Кн. 2. С. 109, 118). Широко использованы статьи современных так называемых патриотических историков, однако не употреблены исследования Ю. Афанасьева, Е. Зубковой, Б. Соколова и других авторов этого направления.
В первых строках введения звучат давно не слыханные в Латвии лозунги русских шовинистов. «Небольшие по численности народы Прибалтики дважды получали независимость из рук России на стратегически важных территориях, за обладание которыми наша страна боролась веками с Ливонским орденом, Польшей, Швецией, Германией, -пишет автор. - И оба раза эти молодые государства, ведомые горсткой властолюбивых националистов, переходили во враждебный России лагерь, создавая серьезные угрозы ее безопасности» (Кн. 1. С. 9).
Вместо введения в научный оборот новых архивных материалов автор широко исполь-= зует известный в русской советской литерату-й ре метод умолчания. Такие темы, как насиль-== ственное подавление революции 1905 года 5 в Латвии, война за независимость Латвии в
1918-1919 годах, аграрная политика Латвии и другие, читатель в книге не найдет. Автор ни словом не упоминает о «латышской акции», которую осуществил СССР, арестовав 74 тыс. и расстреляв 16 тыс. латышей только за то, что они были латышами (расстрелян как латыш). Автор упоминает, что внутренний долг Латвии в 1939 году составлял 55 млн латов, однако не упоминает многие тонны золота латвийского золотого резерва за рубежом. Автор умалчивает, что по числу студентов на 10 тыс. жителей Латвия занимала первое место в Европе. Почему автор критикует стремления латышей быть хозяевами в Латвии и прославляет желание русских властвовать даже в ближнем зарубежье?
По некоторым вопросам автор выдвигает новые, в последнее время не бытующие в официальной российской историографии мысли. Так, «отрыв балтийских окраин от Русского Православного государства» (Кн. 1. С. 225) и его раздробление и смерть еще до Второй мировой войны предотвратил И.В. Сталин.
Нужно согласиться с автором, что у латышских коллаборационистов (как прогерманских, так и просоветских) были свои покровители за границей - в Германии и России (Кн. 2. С. 138). Однако у идеи независимости латышского народа был только один покровитель - латышская нация. У латышской нации есть право sine irae et studio решать, что же происходило и не происходило в Латвии, у латышской нации есть право писать собственную биографию.
Автор признает, что немцы мобилизовали латышей в легион СС (Кн. 2. С. 116, 128129), признает существование латышского «буржуазно-националистического» независимого движения сопротивления «оппозиционеров» под руководством Латвийского Центрального Совета (Кн. 2. С. 121), деятельность «Союза латышских националистов», обращает серьезное внимание на дезертиров из легиона (Кн. 2. С. 125-126) во время немецкой оккупации, о чем мало пишут латышские историки. Автор также упоминает, что латышские историки признали непричастность балтийских народов ни к Германии, ни к СССР. Однако автор считает, что одним из «подвигов» балтийских историков является утверждение о занятой во время войны «ан-тигерманско-антисоветской» позиции (Кн. 1. С. 14). Но разве Русская освободительная армия и Русский Освободительный комитет таковую не занимали?
Хотя и небольшие, но автор все же делает первые шаги в направлении исторической правды, по крайней мере, прикасается к ней. Вслед за балтийскими историками среди ис-торико-политических мифов автор особо выделяет:
1) конструирование мифа о «русском и советском геноциде» (Кн. 1. С. 14-15) прибалтийских народов;
2) наименование пакта Гитлера-Сталина от 23 августа 1939 года преступным сговором агрессоров, в результате которого произошла оккупация Балтии;
3) очернение освободительной миссии Красной Армии в качестве оккупации Балтии;
4) злонамеренное толкование «жесткой и твердой реакции [СССР] на деятельность вооруженного националистического подполья и вооруженного бандитизма в 1941 и 1949 годах» в качестве массовых депортаций;
5) попытки СССР «восполнить дефицит рабочей силы в Прибалтике организацией притока рабочих рук и специалистов из внутренних регионов Советского Союза» называются колонизацией. Достаточно важно, что автор признает, что после этой «жесткой и твердой» реакции СССР пытался восполнить недостаток рабочей силы в Прибалтике из «внутренних регионов СССР».
Со многими выводами автора можно поспорить или даже отвергнуть их. Следуя средневековым взглядам, согласно которым существуют сила божественная (в данном случае Россия) и дьявольская (Запад), автор необоснованно преувеличивает извечное латышское стремление войти в это царство божие, придуманное самим автором. Во всех известных на сегодняшний день исследованиях латвийских или зарубежных историков и открытых источниках даже не упоминается об участии латышей, как пишет автор, в завоевании Латвии и присоединении ее к Российской империи в XVIII столетии, причастности к заключению пакта Гитлера-Сталина, о присутствии латышских формирований в «освободительных военных походах СССР в 1939-1940 гг.», когда произошло присоединение Латвии к IV Российской империи (СССР). Вопреки авторским открытиям, что «все судьбоносные решения, связанные с советским периодом, приняты с участием латышей», даже латвийским школьникам известно, что ни один латвиец не принимал участия ни в заключении пакта Гитлера-Сталина 23 августа 1939 года на
вилле Министерства иностранных дел СССР в Москве на ул. Спиридоновка, 17, ни в Ялтинской конференции в феврале 1945 года, ни в заседаниях Политбюро ЦК ВКП (б) (КПСС) и СНК (СМ) СССР, где принимались решения о судьбе латышского народа, в числе которых были и постановления о вывозе десятков тысяч «классовых врагов» (включая детей и женщин) в Сибирь, ни в других подобных решениях. Даже поздравительные открытки, на которых изображены розы, цензура позволяла печатать, лишь проставив штамп на русском языке «Печатать разрешено» и соответствующий номер1.
Чтобы доказать немецкое культуртрегерство, автор пишет: «Стараясь подчинить своему влиянию культурную и социальную самоидентификацию местного крестьянства и тем самым создать благоприятные условия для узкой касты колонизаторов, немцы со второй половины XVI века заложили основы народного образования»2. Однако на этой же странице автор утверждает, что немцы систематически старались добиться «конфессионального, культурного и языкового обособления края от России... при недопущении русского культурного, религиозного и языкового влияния в крае» (Кн. 1. С. 31-32).
Объем рецензии не позволяет остановиться на всех спорных вопросах, однако в первую очередь хотелось бы обратить внимание на авторскую трактовку политики Российской империи по русификации Балтии и Польши в середине XIX века.
Политический идеал автора - главный русский национальный имперский идеолог середины XIX века, славянофил Юрий Самарин (1819-1876), которого император Николай I за критику недостаточно строгой политики русификации Прибалтики 5 марта 1849
1 Список сведений, запрещенных к публикации в открытых печатных работах, прессе, радио и телевизионных программах СССР. Секретно. М., 1970. Переиздание на латышском языке: PSRS atklatajos iespieddarbos, prese, radio un televlzijas raidijumos publicesanai aizliegto datu saraksts. Slepeni. Maskava, 1970. Riga, 2008. 46 lpp. 34§.
2 Цитата представлена в грубо искаженном виде. В действительности Л.М. Воробьева пишет: «Стараясь подчинить своему влиянию культурную самоидентификацию и социальное поведение местного крестьянства и тем самым создать благоприятные условия для господства в Прибалтике узкой касты колонизаторов, немцы с XVI в. стали издавать на латышском языке книги духовного содержания, в во второй половине XVII - заложили основы народного образования». -Прим. ред.
года заключил на 12 дней в тюрьму и работы которого в СССР не позволяли публиковать. Популяризации этих шовинистических «гениальных идей» Ю. Самарина Л. Воробьева в первой книге посвятила восхваляющий параграф с ценными, по ее мнению, для исследования цитатами из работ данного ненавистника неславянских народов (Кн. 1. С. 37).
Автор уверяет, что во второй половине XIX века Российская империя, хоть и с опозданием, вела не этнографическую русификацию балтийских народов и немцев, а политическую. В результате этой русификации (не вследствие функционирования на протяжении веков народных школ) уровень грамотности местного населения составил 79,7% (Кн. 1. С. 51). Однако правительство империи в Петербурге было не только русским, но общерусским. В то время русские уже были имперским суперэтносом, так же, как и немцы в Германии при Гитлере. Это же рассказывала и моя мать, которая еще в начале ХХ века в качестве наказания за разговор на латышском языке в школьном коридоре пошла домой с повешенной на шее дощечкой «говорил по-латышски». Это действительно была «государственная» русификация. Автор открывает доселе неслыханные вещи, что политика русификации в Российской империи во времена Александра III привела латышей к культурному, экономическому и общественно-политическому прогрессу (Кн. 2. С. 112). Автор жалуется, что чужеземцы в Прибалтике ограничивали и стесняли русских, но сама цитирует Н. Карамзина, который в 1789 году в Прибалтике чувствовал себя как за границей и не слышал русского языка (Кн. 1. С. 30). Однако на следующих страницах автор утверждает, что немецкие «культуртрегеры» не обеспечили подготовку специалистов со знанием русского языка для нужд Прибалтийского края (Кн. 1. С. 51). Уверенно отстаивая политику этнической русификации под руководством российского императора Александра III, Л. Воробьева даже нападает на В. Ленина, который называл Россию «тюрьмой народов», характеризуя данное высказывание как неадекватное и пропагандистское (Кн. 1. С. 52). Неоднократно повторенное признание В. Ленина, что «Россия - тюрьма народов» (которое в СССР = воспроизводилось во всех учебниках), автор S считает неадекватным и пропагандистским, == выдуманным в австрийском и германском 5 генштабах (Кн. 1. С. 11).
Второй вопрос, на который хотелось бы обратить внимание, касается всех наций, населяющих определенную территорию, имеющих свою культуру и язык (со времен Великой французской революции конца XVIII века) и стремящихся основать свое независимое государство. Право латышей на это уже в конце XVIII века признал Гарлиб Меркель, вопреки чему Л. Воробьева понятие «освободительной борьбы» латышского народа берет в кавычки (Кн. 2. С. 24). Основанное 18 ноября 1918 года Латвийское государство автор, следуя советской традиции, называет «буржуазным временным правительством», хотя при этом признает, что его также поддержала социал-демократическая партия меньшевиков (Кн. 1. С. 136).
Как по уделяемому вниманию, так и по частотности появления в размышлениях автор особо останавливается на истории образования Латвийского государства (Кн. 1. С. 95-177) с целью доказать, что большинство латышского народа поддерживало только советскую власть и выступало за тесные связи с Советской Россией, а слово «независимая» берет в кавычки (Кн. 1. С. 137, 140, 177). Образование Латвийского буржуазного государства в 1918 году, вслед за историками советского периода, автор описывает как мероприятие латышской буржуазии, исходившей из своих классовых интересов и приступившей к отделению от России только после Октябрьской революции (Кн. 1. С. 107-108). Идея независимости Латвии, Литвы и Эстонии была разработана в германском генеральном штабе во время Первой мировой войны (Кн. 1. С. 109), и воплотили эту идею в жизнь Германия, Великобритания и Франция, которые воспрепятствовали развитию советской власти в Прибалтике и оторвали Балтию от России (Кн. 1. С. 94, 137).
В соответствии с признаниями ЦК КПСС и СНК СССР, автор считает, что в Латвии 1920-1940-х годов существовал буржуазный строй, который образовался после «уничтожения, с опорой на немецких оккупантов и иностранных интервентов, первой латвийской социалистической государственности» (Кн. 1. С. 183-184). Следуя лучшим традициям российской патриотической историографии, согласно которым во всех несчастьях виноват Запад, автор приписывает даже установление в Латвии «авторитарного профашистского режима» К. Улманиса немецкому меньшинству, которое занимало в органах управления
Латвии более 1 000 мест и было пятой колонной нацизма в стране (Кн. 1. С. 218-219).
Попытки автора приписать Улманису гитлеризм и антисемитизм (Кн. 2. С. 112) разбивает тот факт, что в 1939-1940 годах К. Ул-манис позволил принять 2 049 еврейских беженцев из Германии, Австрии и Польши, в то время как СССР, многие страны Европы и США преследуемых Гитлером евреев не принимали. Говоря о латышской литературе, автор порочит А. Вирзе, славит А. Упитиса и В. Лациса, даже не упоминает Яниса Райниса, Р. Блауманиса, Я. Яунсудраба и других, но лжет, что латышская литература наиболее широко издавалась в СССР до 1940 года. Автор утверждает, что в 1934 году ЛКП(б) насчитывала 1 150 членов, но забывает упомянуть, что в результате описываемого расширения антифашистского движения (Кн. 2. С. 27) численность коммунистов (Кн. 2. С. 32) к концу 1938 года достигла 202 человек, половина из которых сидела в тюрьме.
Третий вопрос, на размышления автора о котором хотелось бы обратить внимание, составляют пакт Гитлера-Сталина от 23 августа 1939 года и, прежде всего, его секретные приложения, а также оккупация государств Балтии Советским Союзом во исполнение условий этого пакта. Авторская трактовка этого вопроса не соответствует ни балтийским, ни международным научным историческим выводам. Оккупация Латвии, начавшаяся после заключения пакта Гитлера-Сталина 23 августа 1939 года с введения в октябре 1939 года военного контингента численностью 25 тыс. солдат и неизвестного количества военных кораблей, а также в 1940 году — еще сотен тысяч красноармейцев и сотен танков, в книге, конечно, представлена как спасение Латвии по желанию трудящихся (Кн. 2. С. 67). Оккупацию требовал «народный антифашистский фронт», которого в Латвии не было. Жаль, что автор не открыл этот никому до сих пор не известный фронт. Зато известно, что СССР заставил Латвию заключить более чем десять дополнительных соглашений к основному договору от 5 октября 1939 года, после чего иностранным кораблям даже воспрещалось заплывать в латвийские порты. При этом автор прославляет дальновидность И. Сталина, который избежал жертв при определении линии, за которую Германия не может продвигаться дальше на восток, в секретном протоколе к договору с Германией от 23 ав-
густа 1939 года, однако в 1990 году М. Горбачев не смог добиться запрета для НАТО расширяться в восточном направлении, включая Балтию. К сожалению, автор не указывает никаких первоисточников, которые доказывают, почему в Латвии в 1940 году, в те же самые дни, что и в Литве, и в Эстонии, произошла «социалистическая революция».
Среди излюбленных автором источников часто фигурируют нелегальные пропагандистские издания ЛКП(б), обработанные государственной цензурой СССР сведения из пропагандистских брошюр, на которых основывается рассказ о восстании под руководством «антифашистского народного фронта» против правительства Латвии, за социалистическую революцию. Ни новых материалов, ни выводов на их основании автор не приводит, оставаясь на уровне брошюр агитпропа СССР. Автор не упоминает также ни оперативные группы НКВД СССР, ни деятельность А. Вышинского по ликвидации Латвийской Республики. Но что характерно, «события 1940 года», которые произошли «в результате выступления латышского народа», и «вступление Латвии в СССР» автор больше не называет социалистической революцией. При этом утверждает, что сегодняшние прибалтийские мифы вокруг «пакта Молотова-Риббентропа» о «советской оккупации», «геноциде» и т.д. восходят к нацистской пропаганде и пропагандистским акциям «мюнхенского лагеря», а также используются западными СМИ, чтобы соответствующим образом освещать историю СССР и Прибалтики (Кн. 1. С. 17).
Отблески современных отношений Польши и России наблюдаются в утверждениях автора о Польше и Германии, ставших с весны 1938 года на путь открытой агрессии (Кн. 2. С. 41), а также в выпячивании Мюнхенских соглашений 1938 года для преуменьшения решающего значения пакта Гитлера-Сталина от 23 августа 1939 года в развязывании Второй мировой войны. Авторский взгляд в целом следует признать политически неперспективным: все мировое историческое сообщество идет не в ногу, один автор шагает в ногу.
Есть возражения и против структуры книги. Во-первых, автор не исполняет обещания написать «книгу о латышах и их родине», а пишет о православии в Латвии и о =: Российской империи. Во-вторых, в латвий- й скую историю автором включены десятки = страниц обзора международных отношений, 5
которые не касаются Латвии, но на которых предпринимается попытка принизить агрессивную направленность пакта Гитлера-Сталина от 23 августа 1939 года и преуменьшить ответственность России. Автор утверждает, что пакт Гитлера-Сталина был заключен, чтобы уберечь Прибалтику от прямой или косвенной угрозы со стороны Германии (Кн. 2. С. 39-63). В-третьих, надо остановиться на авторской трактовке войны Германии и СССР и двойных стандартах. Если Германия завоевывает Прибалтику, то это немецкая колония (Кн. 2. С. 95), а если СССР, то Прибалтика - законная часть России.
Вопреки утверждениям автора, что с немецкими оккупантами в 1941-1945 годах сотрудничали только «этнополитические круги Улманиса» (Кн. 2. С. 106), сотни латвийских русских подавали заявления в четырех центрах формирования Русской Освободительной Армии Власова - Лудзе, Резекне, Даугав-пилсе и Риге, где были сформированы семь вспомогательных батальонов общим числом до 3 тыс. человек. Всего же в германских вооруженных силах в 1943 году служили 550600 тыс. русских3.
Автор утверждает, что весной-летом 1943 года в Латвии были организованы подпольные комитеты Компартии и комсомола (Кн. 2. С. 102); на самом деле этого не было. В Латвии боролись 20 тыс. красных партизан, однако 7 января 1944 года Центральный партизанский штаб в Москве сообщил Сталину, что на территории СССР для Латвии подготовлены 812 бойцов, из которых были засланы и десантированы в Латвию около 100 человек4. Автор цитирует «Латышскую энциклопедию» (Стокгольм, 1952-1953), где упомянуты 500 дезертиров и 2 тыс. скрывающихся от немецкой армии (Кн. 2. С. 128). В действительности, всего в германскую армию были призваны 110 тыс. человек и до конца 1944 года скрывались или дезертировали более 10 тыс. (9,1%), а в Красную Армию были мобилизованы 57 тыс. человек и с июля 1944 года по 1 мая 1945 года из нее дезертировали или скрывались 11 315 (19,7%) человек5.
3 Andreyeva S. Vlasov and the Russian Liberation Move-
ment. Cambridge, London, 1986; Александров К.М. Трагедия русского казачества // Новый часовой. 1996. s № 4. С. 98; Добровольцы против Сталина // За Роди-
5 ну. Псков, 1942. 16 декабря.
> 4 Strods H. PSRS kaujinieki Latvijä, 1941-1944. Riga, 2007 S 5 Strods H. Latvijas "zalie sarkanarmiesi", 1944-1945 // =t Latvijas Vesture. 2010. № 1.
В-четвертых, нужно констатировать незнание автором минимального набора фактов из истории Латвии. В рецензии их все невозможно перечислить, но некоторые упомяну. Систему хуторов в Балтии ввели немецкие помещики (Кн. 1. С. 24), однако здесь они существовали еще до рождения Христа; непривилегированное немецкое дворянство Landsassen автор называет «ландзассы» (Кн. 1. С. 27), хотя эту прослойку на русском языке уже столетиями называют земство; в начале XIX века крестьяне устраивали бунты, поскольку немцы не выплачивали вовремя заработок (!) (Кн. 1. С. 33); в середине XIX века не было латышского алфавита (!) и поэтому была введена кириллица (Кн. 1. С. 55-56); термин «русификация» выдуман и тенденциозен (Кн. 1. С. 57); первоначально на праздниках песен латыши пели немецкий фольклор на немецком языке (Кн. 1. С. 59); в 1917 году 80% земли в Латвии принадлежало «серым баронам» (кулакам) (Кн. 1. С. 97); в начале 1920 года (!) 5 тыс. латышских коммунистов были заключены в латвийские тюрьмы, но в ЛКП в 1922 году было 550 членов (Кн. 1. С. 184, 203); прислуга на сельских хозяев работала в день по 14-18 часов (Кн. 1. С. 190); президент Германии П. Гинденбург (18471934) 30 января 1933 года передал власть А. Гитлеру, а не наследовал ее после смерти П. Гинденбурга, как пишет автор (Кн. 2. С. 7); в 1939 году в Латвии было 11% неграмотного населения (Кн. 2. С. 21); в 1940 году было не 1 000 коммунистов (Кн. 2. С. 83), как уверяет автор, а всего 400, из которых 200 находились в заключении; в начале войны из Латвии в Россию убежали не 45 тыс. жителей (Кн. 2. С. 100), а 51 тыс.; 14 июня 1941 года без приговора суда арестованы и высланы 15 424, а не 15 171 человек (Кн. 2. С. 104); ушедший в лес капитан (а не полковник-лейтенант, как пишет автор) К. Аператс 30 июня 1941 года не был в армии Улманиса, а числился командиром батальона связи 181-й дивизии 24-го стрелкового корпуса Красной армии (Кн. 2. С. 108); начальником шуцманов был не руководитель «Перконкруста» Густав Целминьш, как пишет автор, а немец, оберфюрер Вальтер Шредер; Г. Целминьш в марте 1944 года был арестован и работал в разных нацистских концлагерях (Кн. 2. С. 113); не Шредер, как заявляет автор, а доктор Р. Ланге был начальником СД и службы безопасности, а не СС (Кн. 2. С. 113); Латвийское самоуправление было сформировано не в 1943 году, как пи-
шет автор, после поражения немецкой армии под Сталинградом (Кн. 2. С. 114), а в июле 1941 года; в Латвии был только один концлагерь в Межапарке, а не большое число, как уверяет автор (Кн. 2. С. 118); в Саласпилсском лагере не было уничтожено 53 700 мирных жителей (Кн. 2. С. 118), там погибло около 2 000 человек; в Германию на принудительные работы гитлеровцы выслали не 280 тыс. (Кн. 2. С. 126), а около 20 тыс. человек. Кроме того, даже самое старшее поколение русских читателей не поймет, о каких местах идет речь, поскольку автор использует топонимы Романовской империи - Митава, Либава, Двинск, Виндава, Голдинген (Кн. 1. С. 74), которые не использовали даже в СССР.
История отношений Латвии и России, в первую очередь, является составной частью истории Латвии и многих несчастных соседних земель Российской империи, начиная от Финляндии на севере через Балтийское море и других стран через Центральную Европу, Черное море, Среднюю Азию, включая Казахстан на востоке, которые пережили судьбу колониальных земель этой империи.
Во-вторых, культурный код латвийской нации и Латвийского государства, так же как и остальных европейских соседей России, еще до тесного соприкосновения с Российской империей в XVIII веке столетиями формировали и определяли ведущие факторы европейской культуры, которых Россия не знала - Ренессанс, Реформация, Просвещение.
В-третьих, у латвийской нации, так же как и остальных европейских наций, во второй половине XIX и в ХХ веке была возможность познакомиться с Российской III (Романовской) и Российской IV (СССР) империями и с крушением последней принимать собственные решения, которые отличались у всех европейских наций единообразием - порвать политические связи с бывшей империей. Еще Леопольд Ранке6 в свое время утверждал, что в истории есть только одна правда - независимость, и большинство представителей латышской нации придерживаются этой единственной правды. Поэтому утверждение автора, что только во времена перестройки М. Горбачева «сепаратистски настроенные прибалтийские элиты использовали мифотворчество
6 Леопольд фон Ранке (1795-1886) - официальный историограф Пруссии, разработчик методологии историографии, основанной на абсолютизации архивных источников и их критическом анализе, поборник принципа историзма. - Прим. ред.
прежних поколений», чтобы мобилизовать «"'коренное население" для выхода из СССР» (Кн. 1. С. 15), не имеет оснований. Эти «мифы о национальной независимости» балтийских народов - историческое самосознание прошлых поколений, о чем в течение пятидесяти лет коммунистической тоталитарной диктатуры СССР запрещалось даже говорить, но империя СССР так и не смогла уничтожить их и достичь того, чтобы Балтия была ей лояльна7.
В-четвертых, во всем цивилизованном мире, несмотря на закрытость многих архивов бывшей тоталитарной империи СССР, у двух третей жителей не только в памяти, но и в подсознании все еще хранятся зверства этой империи. Поэтому втолковывать латвийской нации, что она и Латвийское государство извечно тянулись к Российской империи, - в любые времена весьма неудачная попытка, которую, тем не менее, предпринимает автор данной книги.
В-пятых, уже двадцать лет как прекратилось господство империи СССР в Балтии. Остался в пошлом и заведенный порядок, когда АН СССР в Москве утверждала не только все планы научной работы латышских историков по истории Латвии - все важнейшие подготовленные тексты сперва необходимо было перевести на русский язык, отпечатать несколько десятков экземпляров так называемых макетов и отвезти их в Москву для согласования в Отделении общественных наук АН СССР. Затем академические курсы по истории Латвийской ССР, следуя указаниям, нужно было перерабатывать и исправлять, и только после разрешения государственной цензуры СССР их можно было печатать. Уже 20 лет латвийские ученые не стремятся писать ни российскую, ни германскую историю и не стараются поучать историков этих государств, как им следует писать историю своих стран. В 1920-1930-е годы латвийский филиал ВКП(б) в Москве не только прямо призывал уничтожить в Латвии «буржуазный строй», но и присылал для этого в страну сотни агентов. Однако в последнее десятилетие ту же самую работу ведут историки-пропагандисты неоимпериалистской России.
В-шестых, нашим народам и историкам обоих государств нужно понять, что мы не враги, что время, когда были конфликты и противоречия, осталось в прошлом. Только после научного исследования прошлого и
7 Зубкова Е. Прибалтика и Кремль. М., 2008. С. 256.
дискуссий мы можем прийти к общим взглядам и договоренностям по истории Латвии и России.
Хейнрихс Стродс
Перевод с латышского В. Богова.
«Покушение» на историю Латвии
Рецензия на двухтомное издание «История Латвии: от Российской империи к СССР» Л.М. Воробьевой, подготовленная доктором исторических наук, почетным членом-корреспондентом Латвийской академии наук, членом Комиссии историков при президенте ЛР Х. Стродсом, обращает на себя внимание некоторыми характерными особенностями, требующими ответных комментариев.
В качестве вступительных тезисов хотелось бы отметить следующие моменты. Стремительное развитие общественно-политических процессов в СССР на рубеже 19801990-х годов разорвало оковы советской цензуры, в идеологическом ключе «просеивавшей» все сколько-нибудь чувствительные сюжеты истории. В этих условиях перед российской исторической наукой, столкнувшейся с «хаосом плюрализма», встала проблема сведения воедино эклектичного на первый взгляд исторического нарратива досоветского, советского, антисоветского и несоветского происхождения. Как представляется, в полной мере эта задача к сегодняшнему дню не решена ни в одной из отечественных историографических школ.
В постсоветской Латвии видимость успеха на этом направлении обусловлена подменой многогранной истории народа и территории описанием событий и лиц сквозь призму государственных форм 1918-1940 годов, причем в узкой интерпретации. В таком ракурсе весь ход истории середины XIX - начала XX века «закономерно» ведет к появлению правительства Карлиса Улманиса в ноябре 1918 года, а советский период развития Латвии представляется безвременьем, которое надо было как-то пережить до «восстановления» в 1990-1991 годах довоенной республики. То есть, на мес-= те советского нормативного мифа в Риге был й воздвигнут новый национально-государс-== твенный миф. Как тут не вспомнить о выска-5 зывании яркого представителя так называе-
мой краковской историографической школы Ю. Шуйского, отзывавшегося о ложной истории как о мастерице ложной политики?
Не удивительно, что предпринятая Л.М. Воробьевой попытка препарировать историю Латвии с опорой на подзабытые фактологические и концептуальные ресурсы советской историографии (с некоторым их переосмыслением и привлечением нового материала, недоступного в советский период) вызвала острое раздражение в стройных рядах латышских историков. В самом деле, разве укладывается в новый нормативный миф аргументированное доказательство того, что левая социал-демократия и большевизм были частью латышской политической культуры XX века, по крайней мере, с 1905 года?
К сожалению, не во всех сюжетах у Л.М. Воробьевой прослеживается применение такого полезного метода, как многофакторный анализ, позволяющего избежать односторонних трактовок и раскрыть противоречивые тенденции развития. Необходима известная поправка на «встречные перегибы», допущенные в ответ на заангажирован-ные интерпретации современных латвийских историков. С этим условием вполне позволительно рассматривать книгу российского автора как весьма полезный труд, расширяющий представление читателей о важнейших вопросах латвийской истории, тесно связанных с отечественной проблематикой.
Структура работы Л.М. Воробьевой не оставляет сомнений в том, что новый двухтомник представляет собой систематизированные в проблемно-хронологическом порядке очерки по актуальным вопросам истории Латвии. Автор сфокусировала свое внимание на наиболее острых сюжетах, ставших не только предметом научной дискуссии, но и «бездонным резервуаром», из которого одалживаются современные латвийские политики и публицисты, развивающие доктрину «советской оккупации» на фоне «извечной российской угрозы». Очевидно также, что научно-просветительский подход, избранный исследователем, предполагал акцент на разбор и кодификацию опубликованных ранее материалов (в том числе малоизвестных, труднодоступных и специально игнорируемых оппонентами). Круг использованных автором источников охватывает официальные документы нормативного, служебного и политико-декларативного характера, российскую, латвийскую и советскую периоди-
ку (включая редкие издания), мемуарную и справочную литературу на русском, латышском, немецком и английском языках, а также научные издания различных историографических школ.
В связи с этим упреки латвийского рецензента в отсутствии новых архивных документов как единственного источника, «где можно было бы найти те самые обещанные малоизвестные и "игнорируемые" официальной Ригой материалы», едва ли могут быть приняты: анализ и синтез обширного массива документов, введенных в научный оборот или опубликованных в иных целях на протяжении жизни нескольких поколений в разных странах, являются вполне годным инструментарием в процессе познания истории. Избирательная «строгость» X. Стродса к Л.М. Воробьевой в этом вопросе выглядит предвзятой, особенно на фоне источниковедческой дискуссии, ведущейся сегодня в латвийской исторической науке. Так, коллега X. Стродса, автор книги «Историография истории Латвии» Й. Штейманс, размышляя о задачах профессионального историка, отмечает: «Нужно оценивать не только источники, но и исторические события, происходившие перемены, роль народных масс и выдающихся личностей и др. Что касается архивных документов, то они зачастую необходимы, но не меньшее значение имеют опубликованные стенограммы заседаний, сборники статистических данных и комплекты газет рассматриваемого периода»8.
Более обоснованной представляется критика X. Стродса и российского рецензента И.П. Ярова, касающаяся отсутствия в книге раздела, специально посвященного историографическому обзору, состоянию общего баланса историографических идей и их концептуальным истокам9. Однако сетования X. Стродса на то, что «автор строго следует русской советской традиции "не поднимать врага на щит"» и поэтому «читатель не найдет в книге ни одной цитаты или вступления в дискуссию» с латышскими официальными историками, представляется явной натяжкой, вызванной полемическим задором рецензента или его невнимательностью. В первом томе можно, например, ознакомиться
8 Steimans J. Latvijas vestures historiografija. Rezekne: "Latgales kulturas centra izdevnieciba", 2010. 5 lpp.
9 Яров И.П. Шаг к познанию правды: Новая книга по истории Латвии // Свободная мысль. 2010. № 3. С. 217.
с цитатами из коллективной монографии Д. Блейере, И. Бутулиса, А. Зунды, И. Фелд-маниса «История Латвии. ХХ век» (С. 85, 91, 122) или из книги советника президента ЛР по вопросам истории А. Зунды «Отношения Латвии и Великобритании в 1930-1940 гг. Реальность и иллюзии» (С. 132), во втором -обнаружить критический разбор постулатов о «пакте Молотова-Риббентропа» из книги Д. Блейере, И. Бутулиса, И. Фелдманиса, А. Странги, А. Зунды «Латвия во Второй мировой войне (1939-1945)» (С. 56) или о характере режима Карлиса Улманиса из академического издания «Независимое государство. 1918-1940» (С. 22-23). Имеется также ссылка на позицию российского историка «либерального» направления Е.Ю. Зубковой в вопросе о «советской аннексии» Латвии (Кн. 2. С. 137). Не уклоняется Л.М. Воробьева и от дискуссии с самим Х. Стродсом: «Следует отметить, что если в советской историографии преувеличивалось влияние коммунистов на социально-политические процессы в Латвии периода вождистской диктатуры, то в современных латышских научных изданиях этот фактор либо полностью игнорируется, либо подается в духе "теории заговоров" (коммунистическое подполье якобы не имело никакой местной почвы и подпитки, было целиком и полностью инспирировано Москвой и Коминтерном)10» (Кн. 2. С. 29). Действительно, сегодня лишь в редких изданиях на латышском языке вскользь упоминается о подпольной борьбе сотен латышей против фашистских тенденций в довоенный период, о заключении в конце 1934 года соглашения между латвийскими коммунистами и активистами Латвийской социалистической рабоче-крестьянской партии, касающегося создания «единого фронта»11.
Обвинения в использовании автором «метода умолчания» Х. Стродс подкрепляет весьма неудачными примерами. О «насильственном подавлении революции 1905 года в Латвии» рассказано в книге 1 (С. 73-79); поэт и революционер Янис Райнис «даже не упоминается» на с. 73 первого тома, где рассказывается о его идейно-литературных метаниях; «война за независимость» довольно подробно рассмотрена в контексте противостояния
10 Strods H. PSRS ideologiska protektorata veidosana Latvija 1936 -1940 gada // Latvijas okupacijas muzeja gadagramata 2006. Riga, 2007. 25 lpp.
11 Steimans J. Latvijas vestures historiografija. Rezekne: "Latgales kulturas centra izdevnieciba", 2010. 246 lpp.
на территории Латвии в 1917-1920 годах различных сил внутреннего и внешнего происхождения, с учетом изначально высокого уровня большевизации населения и войск в
1917 году в тех районах, которые не были оккупированы немцами.
Действительно, Л.М. Воробьева далека от безоговорочного повторения трактовок событий тех лет в проулманисовской аранжировке, столь распространенных в современной латвийской историографии. Вместе с тем она вовсе не одинока в определении «Народного совета», породившего в
1918 году временное правительство во главе с К. Улманисом, как «самопровозглашенного при поддержке немецких оккупантов» (Кн. 1. С. 183). Например, латвийский историк А. Пуриньш, посвятивший много лет исследованию деятельности главного оппонента К. Улманиса из правого латышского лагеря — пастора А. Ниедры, отмечал: «Парадокс нашей независимости в том, что с точки зрения государственного права у большевиков было вроде бы больше прав решать [вопрос] о государственности Латвии, чем у Народного совета. На всеобщих демократических выборах в 1917 году они получили большинство и создали свою модель латвийской государственности, существование которой de facto на территории Латвии прервала немецкая оккупация, от которой красные латышские стрелки в конце 1918 - январе 1919 года освободили большую часть Латвии... Международно-правовой статус провозглашенного 18 ноября 1918 года Латвийского государства был неопределенным и сложным. После аннулирования Брестского мира оккупированная Латвия вроде бы опять находилась под суверенитетом России. Однако в России de facto заправляли два претендента на власть - большевики и правительство Колчака... которые в гражданской войне боролись за права единственного правительства»12. Так что ссылки рецензента на Великую французскую революцию и немецкого просветителя Г. Меркеля, вполне уместно приводимые для иллюстрации справедливости устремлений латышей, не отменяют противоречий между правом народов на самоопределение и принципом территориальной целостности государств, что до сих пор находит отражение в международно-правовых диспутах.
£ 12 Purins A. Andrievs Niedra. Cetri gadi un viss muzs. Riga:
5 "Vates un Rapa", 2005. 234, 235 lpp.
Вопреки утверждению рецензента, читатель может составить представление об аграрных преобразованиях в Латвии с 1920 года как факторе закрепления власти буржуазного правительства, перераспределившего земли в пользу латышей - в основном, за счет балтийских немцев (Кн. 1. С. 189190). Расходится с элементарным анализом текста и обличительный пафос Х. Стродса по поводу того, что «автор ни словом не упоминает о "латышской акции", которую осуществил СССР». Здесь достаточно процитировать Л.М. Воробьеву: «В 1937 и 1938 гг. многие деятели КПЛ, работавшие в Заграничном бюро в Москве и на руководящих постах в ВКП(б), подверглись необоснованным и незаконным политическим репрессиям в СССР. Их обвинили в национализме и измене... В июле 1937 г. в Москве было ликвидировано латышское культурно-просветительское общество "Прометей", образованное в 1923 г. и издававшее общественно-политическую и художественную литературу на латышском языке, включая произведения советских писателей. Связанные с "Прометеем" партийные деятели и работники культуры почти все подверглись жестоким политическим репрессиям. В Москве был также ликвидирован Государственный латышский советский театр Skatuve ("Сцена") и другие латышские культурные учреждения» (Кн. 2. С. 31, 32).
Поражает обилие неточностей у латвийского историка, взявшегося за труд убедить читателя в «незнании автором минимального набора фактов из истории Латвии». К примеру, в том, что «ландзассы» - это и есть земство, хотя система «классических» земских учреждений в Курляндии и Лифлян-дии распространена не была, или в наличии латышского алфавита со всеми диакритическими знаками в середине позапрошлого века, или в отсутствии инцидентов на почве товарно-денежных отношений в начале XIX века между помещиками и лично свободными работниками... X. Стродс с тем же упорством пытается доказать, что на территории Латвии нацисты устроили «только один концлагерь», как и опровергнуть известный эпизод перенятия Гитлером полномочий главы государства именно после смерти президента Германии П. фон Гинденбурга в 1934 году. Несколько утрированными представляются придирки по поводу использования дореволюционных топонимов — в соответствующих местах книги дается их «расшифровка».
Вместе с тем, ряд указаний на ошибки можно считать полезными (например, коллаборационистское «самоуправление» действительно было создано в 1941 году, а бывший улмани-совский офицер К. Аператс получил звание, аналогичное полковнику-лейтенанту, уже при нацистах).
«Попытки автора приписать Улманису гитлеризм и антисемитизм» опираются на богатый фактический материал, позволяющий судить о том, что именно и в каких пропорциях латвийский диктатор позаимствовал у германского нацизма или итальянского фашизма. Карлис Улманис действительно не инициировал физическое уничтожение евреев, но после переворота 15 мая 1934 года у многих из них отнимались разрешения на работу адвокатами и врачами, им больше не могли принадлежать предприятия в ряде отраслей экономики. Под нажимом нацистов из Латвии постепенно выдавливались иностранные компании с еврейским капиталом. В 1938 году Германия под предлогом «воспитания прессы в духе нейтралитета» потребовала от Латвии навести «арийский порядок» в печатных изданиях, убрав евреев из состава корреспондентов за рубежом и корпуса редакторов, а также из числа владельцев газет. Официальная Рига согласилась с антисемитскими претензиями нацистов в отношении журналистики, как и в торговой сфере, и в течение следующего года «зачистка» была произведена в ведущих латышских газетах «Брива земе» и «Яунакас зиняс», а также в русскоязычном издании «Сегодня». Как отмечал глава МИД Латвии В. Мунтерс в беседе с германским послом в Риге У. фон Котце в мае 1939 года, «именно этот тихий антисемитизм дает хорошие результаты, которые народ, в общем, понимает и с которыми соглашается»13.
Латвийский историк обрушивается на российскую коллегу за то, что авторская трактовка «пакта Молотова-Риббентропа» «не соответствует ни балтийским, ни международным научным историческим выводам», якобы базирующимся на консенсусе по поводу «решающего значения пакта Гитлера-Сталина от 23 августа 1939 года в развязывании Второй мировой войны». Но эта трактовка, как долж-
но быть известно даже не очень опытным историкам, в оценке прагматичности решения прямо и непосредственно восходит к трактовке пакта такого не только великого политика, исторического свидетеля, но и международно признанного исследователя Второй мировой войны, как Уинстон Черчилль. В частности, британский лидер, характеризуя этот договор как «одиозный противоестественный акт» с точки зрения неизбежного идеологического и военного антагонизма СССР и Третьего рейха, признавал: «В пользу Советов нужно сказать, что Советскому Союзу было жизненно необходимо отодвинуть как можно дальше на запад исходные позиции германских армий, с тем, чтобы русские получили время и могли собрать силы со всех концов своей колоссальной империи»14.
К «общепринятым» выводам рецензент относит и свои (весьма радикально-ревизионистские даже по латвийским меркам) умозаключения о том, что «советская оккупация» Латвии началась еще в октябре 1939 года, а «три балтийских демократии [при авторитаризме К. Улманиса, К. Пятса и А. Смето-ны? - В.С.] были единственными парламентскими государствами [разве Сейм Латвии не был разогнан в мае 1934 года? - В.С.], которые 50 лет провели в коммунистической тоталитарной диктатуре» [в постсталинские периоды, включая «перестройку»? - В.С.]15. И приходит к подкупающему своей «окоп-но-строевой правдой» выводу: «Авторский взгляд в целом следует признать политически неперспективным: все мировое сообщество идет не в ногу, один автор шагает в ногу».
Тут все же следует сделать несколько замечаний, характеризующих историографическую ситуацию в современной науке и указывающих на один важный первоисточник «оккупационной» риторики в адрес СССР, применительно к событиям 1939-1940 годов.
Во-первых, поиск истины может вестись наперекор «модным» тенденциям в историографии и политической риторике. В исторической науке известно немало примеров, когда суждения, выпадавшие из общепринятых канонов, в дальнейшем оказывали существенное влияние на корректировку доминирующих представлений.
13 Kangeris K. Latviesu ub ebreju attiecibas Tresa reiha skatijuma. 1933-1939 gads // Holokausta izpetes jautajumi Latvija (Latvijas vesturnieku komisijas raksti, 8 sej.). Riga, 2003. 56 lpp.
14 Черчилль У Вторая мировая война. М.: Воениздат, 5 1991. Кн. 1. Т. III. С. 179. >
15 Strods H. PSRS politiska cenzura Latvija 1940-1990. Riga, £
2010. 14 lpp. 5
Во-вторых, не все европейские ученые «шагают в ногу» с латвийским рецензентом, не говоря уже о российских коллегах. Отсутствие консенсуса в трактовках последствий секретного протокола к договору от 23 августа 1939 года признает даже такой сторонник интерпретации советско-германского пакта в качестве если не причины, то «фундамента для начала Второй мировой войны»16, как германский историк, доктор Я. Липински: «Но не закончилась дискуссия по поводу того, повлиял ли прямо или косвенно и в какой мере протокол на развязывание Второй мировой войны, дискуссия об экспансионистской политике Сталина, относительно существующих сегодня государственных границ и их зависимости от протоколов. Историки также продолжают спорить о мотивах и ответственности подписавших его сторон»17. Заочно оппонирует X. Стродсу доцент Западного института в Познани, доктор исторических наук С. Жерко: «Трудно, однако, согласиться с тезисом, будто только этот пакт позволил Гитлеру развязать войну. Разжечь вооруженный конфликт всеобщего масштаба германский диктатор был готов значительно раньше, когда мысль о соглашении с СССР еще казалось мало реальной»18. Более определенно в этом отношении высказывается украинский историк права, доктор юридических наук В. Макарчук: «Эмоциональный (но не международно-правовой) характер имеют обвинения Советского Союза в том, что своими действиями он, начиная с августа 1939 г. (от пакта Риббентропа-Молотова), якобы прямо поощрял агрессора и поэтому несет ответственность за развязывание Второй мировой войны на равных основаниях с гитлеровской Германией»19. Он также отмечает, что «с пра-
16 Липинский Я. Секретные протоколы Сталина и Гитлера - нескончаемая история с 1939 г. // Международный кризис 1939-1941 гг.: от советско-германских договоров 1939 г. до нападения Германии на СССР. Материалы международной конференции, организованной Институтом всеобщей истории РАН, Латвийским университетом, Институтом современной истории (Мюнхен), Московским отделением Фонда им. Конрада Аденауэра. Москва, 3-4 февраля 2005 г. М., 2006. С. 28-29.
17 Там же. С. 43.
18 Жерко С. Внешняя политика Германии накануне Второй мировой войны // Международный кризис
х 1939 года в трактовках российских и польских исто-
5 риков: Научное издание / Под ред. М.М. Наринского и С. Дембского. М., 2009. С. 142-143.
£ 19 Макарчук В.С. Государственно-территориальный статус западно-украинских земель в период Второй
вовой точки зрения, норм de lege lata - действовавшего в 1939 г. международного права, ввод советских войск на территорию Второй Речи Посполитой не может трактоваться как начало войны - и не был таковым»20. О том, что советско-германские договоренности 1939 года, как это ни парадоксально, стали одной из предпосылок успешной борьбы с германским нацизмом, пишет литовский исследователь, кандидат философских наук М. Бугаковас: «Именно "пакт Молотова-Риб-бентропа" помог Советскому Союзу избежать гибельной войны на два фронта (на Востоке и Западе), выиграть время и пространство для подготовки к будущим сражениям»21.
В-третьих, один из истоков «оккупационной риторики» в адрес СССР действительно можно найти в документах нацистской пропаганды. Именно гитлеровское руководство обвиняло Москву в нарушении «пакта Моло-това-Риббентропа» путем устранения в Латвии, Литве и Эстонии антикоммунистических диктаторских режимов и установления советской власти. Так, в меморандуме МИД Германии, врученном советским представителям в Москве и Берлине 22 июня 1941 года после развязывания войны, утверждалось: «Оккупация и большевизация Советским Союзом предоставленных ему сфер интересов являются прямым нарушением московских соглашений, хотя имперское правительство в течение какого-то времени и смотрело на это сквозь пальцы»22.
Путем выдергивания фраз из рецензируемой книги, искаженного цитирования и приписывания автору нелепых утверждений собственного сочинения Х. Стродс пытается высмеять российского ученого и, по сути, уклониться от спокойной и содержательной дискуссии. Отчасти справедливо упрекая в использовании некоторых стереотипов советской историографии, он сам скатывается до крикливых штампов русофобского толка («в то время [середина XIX века] русские уже
мировой войны: Историко-правовое исследование /
Фонд «Историческая память». М., 2010. С. 185.
20 Там же. С. 174.
21 «Molotovo-Ribentropo paktas» XX amziaus geopolitini^ process kontekste. Tarptautines konferencijos medziaga. Vilnius, 2009 m. rugsejis. = «Пакт Молотова-Риббентропа» в контексте геополитических процессов XX века. Материалы международной конференции. Вильнюс, сентябрь 2009 г. Vilnius, 2010. P. 94.
22 Оглашению подлежит: СССР-Германия. 1939-1941: Документы и материалы / Сост. Ю. Фельштинский. М., 2004. С. 361.
были имперским суперэтносом, так же, как и немцы в Германии при Гитлере») или навешивания ярлыков (Ю.Ф. Самарин, объективно способствовавший эмансипации латышей от средневековых оков немецкого гнета, выставлен как «ненавистник неславянских народов»).
Больше всего обращает на себя внимание обида рецензента на то, что Л.М. Воробьева покусилась на монопольное пространство официозных историков: «У латышской нации есть право sine irae et studio решать, что же происходило и не происходило в Латвии»; «Уже 20 лет латвийские ученые не стремятся писать ни российскую, ни германскую историю и не стараются поучать историков этих стран, как им следует писать историю своих стран». При этом Х. Стродс пытается прикрыть столь уютный монополизм латышской историографии цитатой из выдающегося прусского историог-
рафа Л. Ранке, который на самом деле достиг вершин в своих изысканиях, не ограничиваясь прусской проблематикой.
Ну и совсем неприличной, выпадающей за рамки даже самой «горячей» научной дискуссии, выглядит «разоблачительная» тирада рецензента: «В 1920-1930-е годы латвийский филиал ВКП(б) в Москве не только прямо призывал уничтожить в Латвии "буржуазный строй", но и присылал для этого в страну сотни агентов. Однако в последнее десятилетие ту же самую работу ведут историки-пропагандисты неоимпериалистской России». На фоне этих огульных выпадов X. Стродса в адрес российских историков как-то блекнут позитивные финальные фразы рецензии, призывающие к отказу от образов врага и плодотворным совместным поискам истины.
Владимир Симиндей
