CC BY
159
Л.В. Алиева
ИСТОРИЯ КРЕСТЬЯНСКОЙ ОБЩИНЫ НА ЗАВЕРШАЮЩЕМ ЭТАПЕ ЕЕ СУЩЕСТВОВАНИЯ: ИСТОРИОГРАФИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ
л ж аша историография вновь начинает уделять внимание вопросу о крестьянской поземельной общине — одному из Д! V острейших вопросов русской общественной мысли второй половины XIX в. Сегодня историков интересуют в первую очередь такие вопросы, как место общины в общественной жизни России, связанные с ней специфические черты развития деревни и страны в целом на разных этапах исторического прошлого. Исследование истории русской поземельной общины сразу же вызвало формирование различных точек зрения как по вопросам ранее не изучавшимся, так и по проблемам, имеющим солидную историографию. Этот факт имеет, бесспорно, положительное значение, так как создает поле для дискуссий. Выявились, в частности, различные взгляды на происхождение поземельной общины и на ее место в аграрной эволюции пореформенной России. Однако и заключительный этап в развитии общины имеет свою обширную историографию.
Необходимо отметить, что в рамках общероссийской истории общины нас прежде всего интересует история общины Северо-Запцда, поэтому представленный материал будет в большей степени касаться Северо-Западного региона, нежели всех остальных. Материал по другим регионам будет представлен фрагментарно, с тем, чтобы иметь возможность сравнивать процессы, происходящие в северо-западной деревне с процессами, происходящими по всей стране.
Прежде чем начать разговор о крестьянской общине, необходимо дать определение этому понятию. Существует множество определений общины [1]. Сразу отметим, что под понятиями «община», «сельское общество», «земельное общество» в дальнейшем мы будем иметь в виду исторически сложившуюся форму совместного пользования землей и крестьянского управления, причем применительно как ко времени проведения столыпинской аграрной реформы, так и ко времени ее существования после революции.
Среди проблем, связанных с историей общины на завершающем этапе ее существования, наиболее полно в историографии представлена проблема влияния столыпинских преобразований на общину.
Корелин А.П. и Шацилло К.Ф., рассматривая столыпинскую аграрную реформу как попытку модернизации сельского хозяйства России, признают, что основное значение этого акта — пробудить в крестьянине частнособственнический инстинкт, дать толчок разрушению общины [2]. Они отмечают, что столыпинская реформа была многоцелевым, комплексным предприятием, первоочередной и двуединой задачей которого были разрушение общины [3]. Но, в конце концов, авторы приходят к выводу о том, что в ходе реформы «сколько-нибудь существенно подорвать значение общины в деревне не удалось» [4]. Авторы статьи ссылаются на исследование В.П. Данилова, в котором он приводит данные о том, что если в 1905 г. в Европейской России насчитывалось 135 тыс. общин, то к 1917 г. в пределах современной территории России их было 110 тыс. [5]
Отдельная глава работы А.Я. Авреха «П.А. Столыпин и судьбы реформ в России» посвящена столыпинской реформе. Автор также отмечает антиобщинную направленность столыпинских преобразований, которые не достигли своей цели [6].
С.М. Дубровский признавал прогрессивный характер реформы П.А. Столыпина [7]. Его монография представляет собой, пожалуй, наиболее полное и разностороннее исследование столыпинской аграрной реформы: он определил значение и сущность столыпинской аграрной реформы, обратился к истории законодательства времен реформы, описал мероприятия по проведению законов и указов в жизнь, определил степень влияния реформы на общину, привел огромный фактический материал практически по всем губерниям России того времени, в том числе и по Северо-Западному региону. Автор отмечает, что в «Псковской губернии и других западных губерниях еще до революции 1905 г. крестьяне стали самостоятельно выделяться из общин на хутора и отруба» [8]. Подобная тенденция действительно имела место, что подтверждается данными псковской земской статистики [9]. С.М. Дубровский также отмечает факты противодействия выделам [10]. Автор неоднократно утверждает, что наибольшее количество выделов было связано с сельской буржуазией, причем основывается он при этом на данных, собранных псковскими земскими статистиками в Псковской губернии [11]. Однако материалы,
собранные учеными Новгорода и Калининграда, а также архивные материалы, не подтверждают подобного вывода. А.С. Забоенкова в связи с этим отмечает, что «основная масса личных собственников и владельцев участковых хозяйств на Северо-Западе принадлежала середнякам и бедноте. При этом большая часть сельской буржуазии предпочла остаться в общине и даже тормозила выход из нее [12]. К подобным выводам пришел и Е.К. Розов [13].
Каковы же итоги укрепления надельной земли в личную собственность и создания участковых хозяйств в 1907 — 1915 гг. в Северо-Западных губерниях? Ответ на это вопрос мы находим в работе С.М. Сидельникова «Аграрная политика самодержавия в период империализма», в которой автор отмечает, что «в СевероЗападном районе община еще до реформы существенно разложилась. Правом укрепления наделов в собственность здесь воспользовались почти 23 % дворов, к участковому землевладению перешло 16,6% домохозяев. Укрепивших наделы больше было в Псковской губернии — 35,8% дворов, выделивших участки в Петербургской — 31,6%» [14]. Если сравнить эти цифры с данными по другим районам, то мы увидим, что Северо-Западный регион занимает промежуточное положение между Западным районом и губерниями нечерноземной полосы по степени разложения общины.
Даже вышеназванные цифры говорят о том, что на Северо-Западе и, в частности в Псковской губернии, община не была окончательно ликвидирована в ходе столыпинской реформы. Данные показывают, что столыпинская аграрная реформа привела в определенной мере к буржуазному преобразованию крестьянского надельного землевладения, но общину нельзя было разрушить в столь короткий срок, хотя ее роль в земельных отношениях северозападных губерний была существенно подорвана.
Сохранение общинной организации в России обусловливалось рядом факторов: влиянием сильных традиций, которые подпитывались низким уровнем социально-экономического развития российской деревни, особенностями географических и природных условий обширной страны, аграрной перенаселенностью, и слабым оттоком населения в неземледельческие сферы народного хозяйства. Необходимо отметить, что и община сумела в какой-то мере приспособиться к новым условиям и даже обеспечить в определенной мере хозяйственный и агрикультурный прогресс. Об этом в свое время писал немецкий профессор Г. Аухаген,
посетивший в 1911 — 1913 гг. ряд российских губерний с целью выяснения хода реформы [15]. Эти наблюдения подтверждаются и исследованием П.Н. Зырянова, которое посвящено анализу жизнедеятельности общины Европейской России в 1907 — 1914 гг. Приведенный автором материал свидетельствует, что крестьянская общинная организация в какой-то мере пыталась реагировать на требования времени [16].
Еще при жизни П.А. Столыпина наметился спад темпов реализации реформы: с 1910 — 1911 гг. пошли на убыль заявления о выходе из общины, упало число переселенцев. Некоторые авторы связывают это с сопротивлением крестьянских масс.
Вопрос о сопротивлении крестьян царскому землеустройству, о влиянии реформы на внутрикрестьянские отношения поставлен в исторической литературе достаточно давно. Первоначально исследователи ограничивались описанием отдельных столкновений общинников с землеустроителями и выделенцами. Заметный сдвиг в исследованиях произошел в 1950-х — 60-х гг., когда в работах, посвященных истории крестьянства периода империализма, авторы выделяют период второй социальной войны, все чаще применяя статистические материалы. А.М. Анфимов в своей монографии «Российская деревня в годы первой мировой войны» признал, что противодействие крестьян земельному переустройству составило главную трудность в осуществлении аграрной политики самодержавия [17]. Автор составил таблицу, отражающую динамику крестьянского движения в годы первой мировой войны, в которую ввел специальный показатель о выступлениях крестьян против землеустройства [18].
Обстоятельно борьбу крестьян изучал П.Н. Першин, который описал наиболее важные формы проявления противоречий, существовавших между различными социальными группами крестьянства [19]. Отдельная глава книги С.М. Сидельникова посвящена противодействию крестьян столыпинскому земельному переустройству [20]. Попытку выяснить причины противодействия крестьян царскому землеустройству, раскрыть наиболее типичные формы и методы борьбы крестьян против столыпинской аграрной реформы с момента начала ее осуществления и до ее провала предпринял Г.А. Герасименко [21]. Он отмечает, что реформа была рассчитана на создание такой обстановки в деревне, при которой формирование сельской буржуазии пошло бы вперед ускоренными темпами [22].
Благодаря целой системе политических, экономических и финансовых мер, осуществленных царским правительством, часть крестьян действительно получила возможность покинуть общину и улучшить свое материальное положение, но это, как отмечают многие исследователи, породило глубокое и повсеместное недовольство подавляющего большинства сельских жителей. С первых же дней осуществления реформы основная масса крестьян выступила против царской аграрной политики. Борьба велась по двум направлениям: борьба крестьян против землеустроителей и тех, кто обеспечивал их деятельность и борьба общинников против выделенцев. Общинники всеми способами стремились удержать своих односельчан от выдела из общины, так как это чаще всего лишало их лучших земель, ограничивало пользование общинными угодьями, реально ухудшало условия их жизни. Д. Конаков в качестве главной причины такого отношения общинников к земельному переустройству называет предстоящий в 1910 — 1912 гг. во многих общинах земельный передел. По его мнению, именно он определял отношение крестьян к столыпинским новациям [23].
А.П. Корелин и К.Ф. Шацилло отмечают, что причины борьбы, как и ее формы, были различными и коренились в экономических и социальных противоречиях, существовавших в деревне на тот период времени [24]. Важную роль в этой борьбе играли и традиционалистские, патриархально-общинные пережитки в сознании и поведении крестьян, взгляд на землю как на «дар божий», как на общенародное достояние, которое нельзя закрепощать в частную собственность.
Не оправдались расчеты П.А. Столыпина на то, что в процессе землеустройства удастся отвлечь крестьян от помещичьих земель. Идея всеобщего передела не покидала крестьянства, подогреваемого деятельностью левых партий, шансы которых в годы войны резко возросли [25].
Характерным для Северо-Запада А.С. Забоенкова называет довольно сильное движение на хутора, разложение общинного землевладения еще до начала реформы, которое было подготовлено всем ходом развития крестьянского хозяйства [26]. Однако все вышеперечисленное не свидетельствует, по мнению автора, о меньшей остроте социальных противоречий на Северо-Западе, хотя крестьянское движение и было здесь менее интенсивно [27]. Причем основная масса выступлений крестьян была направлена против помещиков, а поскольку основную долю в составе
помещичьих земель составляли лесные угодья, сенокосы, то борьба против помещиков происходила, главным образом, в форме лесных порубок, потрав, поджогов и т.д. Эти формы по своей сути чаще всего носили немассовый характер, виновных удавалось обнаружить редко, поэтому их трудно фиксировать количественно.
К вопросу о классовой борьбе в период столыпинских реформ обращался и новгородский историк Е.К. Розов. Равно как и А.С. Забоенкова, автор отмечает, что «значительное место в крестьянской борьбе этого периода времени занимали порубки помещичьих лесов, а также казенных и удельных дач — всего 225 случаев, что составляло 25,6% всех выступлений» [28].
Свежий взгляд на аграрную реформу П.А. Столыпина представляет монография В.Г. Тюкавкина «Великорусское крестьянство и столыпинская аграрная реформа» [29]. По мнению автора, реформа не получила своего завершения, так как в условиях Первой мировой войны произошло реальное снижение темпов реформирования, в том числе и по причине ухода в армию большей части землеустроителей. Итоговый концептуальный вывод В.Г. Тюкавкина о том, что начатые П.А. Столыпиным аграрные преобразования не провалились, а были прерваны мировой войной и остались незавершенными, бесспорно имеет право на существование. Такая общая оценка реформы не мешает автору анализировать и неудачи Столыпина, без которых не обходится ни одно большое дело (среди них: масштабы работ, быстрые темпы их проведения, сопротивление крестьян). Главное здесь заключалось в том, что реформа не смогла радикально улучшить тяжелое материальное положение крестьян Центральной России, где была сосредоточена основная масса великорусского крестьянства.
Влияние последствий столытинской аграрной реформы на события 1917 г. в отечественной историографии раскрыто далеко не полно [30]. Так, в литературе отсутствуют сведения положении отрубщиков и хуторян к сельскому сходу и его выборным органам, месте и роли общины в сельской жизни. С.П. Трапезников полагал, что община после Февральской революции обнаружила «наиболее полнокровную жизнедеятельность»; как правило, конфискованные земельные угодья передавались в распоряжение всего общества для наделения безземельных и малоземельных крестьян» [31]. Многие историки, писавшие о борьбе крестьян летом и осенью 1917 г., приводят примеры того, как крестьяне и их организации брали под свой контроль помещичьи имения [32]. Все это
происходило до принятия II съездом Советов Декрета о земле. По сути дела, разгрома имений не было. Шла планомерная ликвидация остатков помещичьих имений земельными обществами, то есть самая настоящая социализация земли. И эта стихийная социализация земли могла лишь служить для крестьян слабым утешением и относительной компенсацией тех тягот и лишений, которые на них обрушили война и государство.
Вопрос об аграрном движении в северо-западных губерниях в период двоевластия был рассмотрен К.Б. Шустовым [33]. Автор отмечает, что сведения о крестьянском движении в стране в целом и, в частности, на Северо-Западе не отличаются полнотой и достоверностью, что обусловлено источниками их поступления и отсутствием налаженной системы сбора соответствующих данных [34]. По его мнению, неизбежно следует признать, что в рамках региона крестьянское движение было развито неравномерно, формы крестьянской борьбы были разнообразны и, хотя не достигли уровня прямой конфронтации с правительством, все же отличались массовостью и четко выраженной антипомещичьей направленностью [35].
Революция крестьян имела свой, особенный характер (и это давно известно историкам). Но только недавно некоторые исследователи стали называть эту революцию «общинной»: «Крестьянские выступления переросли в войну общины с городом за право не платить налоги и за избавление от вмешательства в свои дела. Сила неостановленной крестьянской стихии была такова, что любое правительство, не санкционировавшее уже проведенного захвата земли, было обречено на неминуемое устранение» [36].
Крестьянский идеал — «свободный труд на свободной земле». Он предполагал возможность осуществления его каждым, кто желал и мог обрабатывать землю своим трудом. Таков нравственный императив социального и физического выживания. Его осуществление и явилось главным двигателем аграрнокрестьянской революции в России, победившей в 1917 — 1922 гг. Общинный механизм земельных переделов легко справился с распределением экспроприированных помещичьих земель среди крестьянских хозяйств. При этом уравнительному переделу подверглись не только помещичьи и вообще частнособственнические земли, но и крестьянские наделы. Таким образом, в революционных аграрных преобразованиях проявилась действенность традиционной ментальности действия крестьянской
массы. Еще одним обстоятельством, ускорявшим активизацию системы местного общинного самоуправления, был развал системы государственного управления. Наша нынешняя действительность дает нам пример того, что развал государственной системы оставляет человека один на один со всем внешним миром, он оказывается практически беззащитным. В дореволюционной России управление крестьянским миром осуществлялось через общинное самоуправление, интегрированное в государственную систему. Но самодержавно-бюрократический аппарат рухнул вместе с государством и этот этаж управления обнажился. «Общинное самоуправление, легко принимавшее советскую форму, взяло на себя решение всех «внутренних» и «внешних» проблем деревни. Община стала и организацией самозащиты крестьян в рухнувшем и враждебном мире. Развал государственной системы послужил одним из факторов возрождения общинных институтов» [37].
Вопрос о судьбе общины после революции имеет свою историографию, хотя и менее обширную, чем историография столыпинской реформы. В ходе революции община вновь ожила и окрепла, поглотив основную часть сельскохозяйственных земель (свыше 90%). Это обстоятельство иногда выдвигается основанием для вывода об архаизации социально-экономической структуры послереволюционной деревни. Этот вопрос рассматривал В.П. Данилов, который согласен с тем, что «архаизация социальных форм, особенно в деревне, в ходе революции действительно имела место, но отмечает, что нельзя забывать о том, что революцией из аграрной структуры были удалены помещики — активные носители архаики, а крестьяне, возродившие общинную организацию, были уже далеко не архаичны, о чем свидетельствовали довольно быстрый подъем сельского хозяйства и активный процесс его обновления на кооперативных путях» [38].
Что касается Северо-Запада, то судьба местных участковых хозяйств после революции является одним из показателей устойчивости тенденции индивидуализации надельного землевладения в этом регионе. В северо-западных губерниях в 1920-е гг. число участковых хозяйств возросло. В Псковской губернии на 1 января 1915 г. было 30 тыс. хуторов и отрубов, а в 1924 г. — уже 52 тыс., хотя общинное землевладение преобладало. Поскольку большинство возникших в ходе реформы Столыпина хуторов и отрубов принадлежало бедняцким и середняцким слоям, их не трогали в ходе национализации. При проведении
землеустройства в 1920-х гг. значительную часть земли отводили участковым хозяйствам: в Псковской губернии в 1926 г. на них приходилось 36,6% землеустроенной площади. В отдельных районах Новгородской губернии доля хуторов и отрубов доходила до 30,5 % хозяйств. В дальнейшем с началом курса на сплошную коллективизацию участковое землеустройство было свергнуто [39].
В.П. Даниловым была предпринята попытка установить соотношение форм крестьянского землепользования, сложившееся после аграрной революции на основании данных частичного земельного обследования, проведенного в 1922 г. на территории РСФСР, БССР и УССР [40]. Автор приходит к выводу, что «в основных земледельческих районах страны в общинном землепользовании находилось около 98 — 99 % крестьянских земель. Только в Западном и Северо-Западном районах удельный вес общинного землепользования понижался до 65 — 75%. Смежные с ними губернии Центрально-промышленной области занимали промежуточное положение. Процент крестьянских земель, находившихся в распоряжении общин, определялся здесь в 80-95%» [41]. В.П. Данилов анализирует законодательство советского правительства, регулирующее механизмы функционирования общины, определяет место и роль земельных обществ в жизни России, характеризует последние годы существования общины и приходит к выводу о том, что «постановлением ВЦИК и СНК РСФСР от 20 октября 1931 г., которое устанавливало необходимый для ликвидации земельного общества уровень коллективизации бедняцко-середняцких хозяйств в 68 — 70%, было признано, что земельные общества, общины должны прекратить свое существование с завершением сплошной коллективизации «в основном». По стране это произошло, как известно, к лету 1932 г.» [42].
Зарубежный историк А. Грациози, рассматривая развитие крестьянства после 1917 г., назвал период 1918 — 1933 гг. крестьянской войной в СССР. На протяжении этого периода, по мнению автора, сельский мир все еще оставался сильным (как показало его быстрое демографическое и социальноэкономическое восстановление в период нэпа), однако крестьянство стало гораздо слабее. «В конце концов, сельский мир исчез повсюду», — делает вывод автор [43]. Практически все исследователи сходятся на том, что история общины, в общем и целом, завершилась со сплошной сталинской коллективизацией в
начале 1930-х гг., и Северо-Запад не является в данном случае исключением.
Свое рассмотрение в исторической литературе нашел вопрос о способности общины стать исходной точкой развития коллективизации в деревне. Зарождение этого вопроса относится ко второй половине XIX в., когда народники пытались усмотреть в общине исходную ячейку построения социалистического общества. Во второй половине 1960-х гг. С.П. Трапезников утверждал, что община стала исходной формой коллективизации в деревне, что коллективизация означала переход общинных организаций «в высшую форму, превратив их в опорные пункты социалистического преобразования сельского хозяйства страны» [44]. В.П.Данилов отрицал это, полагая, что изменения в характере земельных обществ после революции не изменили природы общины, не превратили ее в переходную ступень к сплошной коллективизации, в связи с чем и возникла потребность в их ликвидации [45]. В реальной ситуации конца 1920-х - начала 30-х гг. община как самоуправляющийся соседский союз крестьян действительно прямо противостояла насильственной коллективизации и раскулачиванию. В этом было главное. С началом «сплошной» коллективизации общины в административном порядке ликвидировались — как только 2/3 их членов вступали в колхоз, их имущество передавалось колхозам и сельсоветам. На практике все это делалось форсированно и грубо.
Необходимо отметить, что вопрос о роли поземельной общины в жизни северо-западной деревни фактически еще не освещался в исторической литературе. Это отмечал в своей докторской диссертации Е.П. Иванов [46]. Пожалуй, впервые среди работ, посвященных аграрной истории Северо-Запада 1917 — 1945 гг., вопрос о крестьянской общине был рассмотрен Е.П. Ивановым [47]. В частности, им были показаны некоторые аспекты социально-экономической и политической роли общины в жизни деревни накануне коллективизации на примере новгородской деревни, и был сделан вывод о том, что «роль общины в жизни деревни была значительной. В социально-экономическом отношении общинные порядки часто использовались состоятельными слоями деревни в их интересах. Не имея политических прав «де-юре», община имела такие права «дефакто». Тем не менее, преувеличивать роль общины в жизни деревни не следует. Со стратегической точки зрения возможности общины были ограниченными» [48]. Фактически единственной в
историографии вопроса о политической роли общины в жизни деревни до сих пор остается статья Е.П. Иванова, где на конкретно-историческом материале, на основе анализа взаимоотношений сельсоветов с земельными обществами предпринята была попытка показать механизм, классовое содержание и некоторые формы политической деятельности общины в период непосредственной подготовки к массовой коллективизации [49]. Правда в единственной монографии по истории общины 1920-х — начала 30-х гг. В.Я. Осокина довольно подробно рассматривает развитие факторов, постепенно уменьшавших политический вес общины в жизни деревни (в первую очередь-развитие и укрепление Советов), но явно недостаточно внимания уделяет исследованию собственно политической жизни общины [50].
Вопрос о причинах исчезновения общины в историографии разработан, на наш взгляд, недостаточно. Чаще всего среди причин, вызвавших исчезновение общины, называют расслоение деревни на различные имущественные слои и порожденные этим острые социальные противоречия. Разумеется, различные слои деревни всегда находятся в определенном несогласии друг с другом. Но в конце 1920-х гг. их конфронтация не была сколько-нибудь значительной [51].
Интересный взгляд на эту проблему мы находим у С.В. Лурье [52]. Она считает, что причину исчезновения общины, а точнее ее неспособности к сопротивлению в ходе коллективизации надо искать в том, что община постепенно теряет свое значение в качестве церковного прихода. По мнению автора, общинное сознание постепенно, начиная с XVII в., лишается сакральной функции, становится в значительной мере фрагментарным. Оно сохраняет какие-то старые парадигмы «мирской» альтернативы, но не целостную ее структуру. Все в большей степени принимаются чужие названия. Советчиками крестьян порой становятся откровенные безбожники, ведь они знают все советские законы.
Еще целый ряд проблем, связанных с историей общины, в историографии либо не затронут, либо раскрыт крайне недостаточно. Не все из них мы рассмотрели и в данной статье. Но даже такой общий анализ работ, посвященных истории общины на заключительном этапе ее существования, позволяет сделать вывод о том, что вопросы развития общины все больше интересуют историков на современном этапе развития науки.
ПРИMEЧAHИЯ
1. Aлaев Л.Б. Советская историческая энциклопедия. Т. 10. M., 1967. С. 418-424; Новая иллюстрированная энциклопедия. Т. 13. M., 2001. С. 56; Нечаев ВМ. Общинное землевладение // Энциклопедический словарь. Т. 42. СПб., 1894. С. 634-635.
2. Прелин A.n., Шацилло ^Ф. n.A. Столыпин. Попытка модернизации сельского хозяйства России // Судьбы российского крестьянства. M., 1996. С. 32.
3. Там же. С. 34.
4. Там же. С. 38.
5. Данилов В.П. Советская доколхозная деревня: население, землепользование, хозяйство. M., 1977. С. 97.
6. Aврех АЯ. n.A. Столыпин и судьбы реформ в России. M., 1991. С. 88.
7. Дубровский CM. Столыпинская земельная реформа. M., 1963. С. 13.
8. Там же. С. 194.
9. Kисляков H.M. Раздел общинных земель в Холмском уезде Псковской губернии. Псков, 1909. С. 2.
10. Дубровский QM. Столыпинская земельная реформа . С. 197.
11. Там же. С. 198 — 199.
12. Забоенкова АС. Изменения в землевладении крестьян Северо-Запада в годы столыпинской реформы // Северо-Запад в аграрной истории России. Kaлинингрaд, 1994. С. 69.
13. Розов ЕХ. Kрестьяне и крестьянское хозяйство Новгородской губернии во второй половине XIX — начале XX вв. Вологда, 1989. С. 71 — 72.
14. Сидельников СМ. Aгрaрнaя политика самодержавия в период империализма. M., 1980. С. 179 — 180.
15. A^a^H Г. ^итака русской поземельной реформы. СПб., 1914.
16. Зырянов П.Н. ^естьянская община Европейской России в 1907 — 1914 гг. M., 1992.
17. Aнфимов A.M. Российская деревня в годы Первой мировой войны (1914 — 1917). M., 1962. С. 335.
18. Там же. С. 362.
19. Першин П.Н. Aгрaрнaя революция в России. M., 1966.
20. Сидельников СМ. Aгрaрнaя политика самодержавия в период империализма. M., 1980. С. 273 — 283.
21. Герасименко T.A. Борьба крестьян против столыпинской аграрной политики. Саратов, 1985.
22. Там же. С. 339.
23. Знаков Д. Вот тебе, укрепившийся! // Родина. 2002. № 7. С. 60.
24. Прелин A.n., Шацилло ^Ф. n.A. Столыпин. Попытка модернизации сельского хозяйства России. С. 42.
25. Подробнее об этом см.: Лурье С.В. Историческая этнология. M., 1997. С. 366 — 383.
26. Забоенкова А.С. Крестьянское движение в северо-западных губерниях в 1907 — 1914 гг. // Северо-Запад в аграрной истории России. Калининград, 1986. С. 84.
27. Там же. С. 88.
28. Розов Е.К. Крестьяне и крестьянское хозяйство Новгородской губернии во второй половине XIX — начале XX вв. С. 88.
29. Тюкавкин В.Г. Великорусское крестьянство и столыпинская аграрная реформа. М., 2001.
30. Герасименко Г.А. Влияние последствий столыпинской аграрной реформы на крестьянские организации 1917 года. ( По материалам Саратовской губернии) // История СССР. 1981. № 1. С. 40.
31. Трапезников С.П. Ленинизм и аграрно-крестьянский вопрос. Т.1. М., 1974. С. 323.
32. Кравчук В.А. Массовое крестьянское движение в России накануне Октября. М., 1971.
33. Шустов К.Б. Аграрное движение в северо-западных губерниях в период двоевластия // Северо-Запад в аграрной истории России. Калининград, 1990. С. 79-85.
34. Там же. С. 79 — 85.
35. Там же. С. 79, 82.
36. Бухарев В.М., Люкшин Д.И. Российская смута начала XX века как общинная революция. Историческая наука в меняющемся мире. Казань, 1994. С. 156.
37. Данилова Л.В., Данилов В.П. Крестьянская ментальность и община // Менталитет и аграрное развитие России (XIX — XX вв.). М., 1996. С. 31.
38. Современные концепции аграрного развития: Теоретический семинар // Отечественная история. 1994. №№ 4 — 5. С. 48.
39. Забоенкова А.С. Изменения в землевладении крестьян Северо-Запада в годы столыпинской реформы // Северо-Запад в аграрной истории России. Калининград, 1994. С. 71.
40. Данилов В.П. Об исторических судьбах крестьянской общины в России // Ежегодник по аграрной истории. Вып. 6. Вологда, 1976. С. 102-134.
41. Там же. С. 108.
42. Там же. С. 134.
43. Грациози А. Великая крестьянская война в СССР. Большевики и крестьяне. 1917 — 1933 гг. М., 2001. С. 71.
44. Трапезников С.П. Исторический опыт КПСС в социалистическом преобразовании сельского хозяйства. М., 1959. С. 64, 66.
45. Данилов В.П. Земельные отношения в советской доколхозной деревне // История СССР. 1958. № 3. С. 102 - 108.
46. Иванов Е.П. Социально-экономическое развитие деревни Северо-Запада РСФСР в процессе социалистического преобразования сельского хозяйства (1927 — 1937 гг.). Диссертация на соискание ученой степени доктора исторических наук. М., 1985. С. 45.
47. Иванов Е.П. Новгородская крестьянская поземельная община накануне коллективизации (1926 — 1929 гг.) // Актуальные проблемы исторической науки. Тезисы докладов. Новгород, 1985. С. 14 — 17; он же. Политическая жизнь деревни и община накануне коллективизации (1926 — 1929 гг.) // XXVI съезд КПСС и проблемы аграрной истории СССР (социальнополитическое развитие деревни). Уфа, 1984. С. 115 — 123.
48. Иванов Е.П. Новгородская крестьянская поземельная община ... С.15,
16.
49. Иванов Е.П. Политическая жизнь деревни и община накануне коллективизации (1926 — 1929 гг.). С.115 — 123.
50. Осокина В.Я. Социалистическое строительство в деревне и община. 1920 — 1933. М., 1978. С. 49 — 105.
51. Конквист Р. Жатва скорби. Лондон, 1988. С. 160.
52. Лурье С.В. Историческая этнология. С. 368.
