История изучения социальной истории Тюркских каганатов в связи с другими политическими образованиями древнетюркского круга Текст научной статьи по специальности «История и археология»

Предисловие

В свое время нами была проделана большая работа по сбору научной литературы касающейся вопросов социальной истории Тюркских каганатов и в связи с ними других сообществ древнетюркского круга. По этой теме в 2015 г. была защищена кандидатская диссертация, а затем, с некоторыми правками она была издана в виде книги.

С того момента прошло не так много времени, но исследователь имеет свойства расти и развиваться. Это подразумевает ознакомление с новой литературой, новыми методами, подходами или теориями, но, прежде всего, исследователь проходит определенные этапы зрелости, что отражается не только на изменении его исторических или методологических воззрений: он развивается и как личность. В процессе постоянной внутренней рефлексии приходит более трезвое понимание сути научной работы, складывается более жесткие требования к себе.

Я глубоко убежден, что научная честность перед собой, перед коллегами и вообще перед читателем, является важнейшим требованием к качествам человека, претендующего называться «ученым», помимо тех, что, собственно, касаются непосредственно исследовательской работы.

Уже спустя сравнительно недолгое время после выхода упомянутых выше собственных работ мне совершенно очевидна их незрелось. Более того я могу со всей справедливостью сказать о недостаточном их научном качестве. Это касается всего - формы подачи материала, интерпретаций отдельных вопросов, наличие множества ошибок и просто неверных, фактически, искаженных трактовок взглядов исследователей, неуместных категоричных высказываний в адрес коллег, в том числе незаслуженно и необоснованно жестких и многое другое. Объяснить наличие этих свойств получившегося продукта можно по-разному - и внутренняя спешка, присущая мне в те незрелые годы, приводящая к неаккуратности, гонка за реализацией каких-то внутренних амбиций, не соответствовавших собственным реальным возможностям, и даже недостаточный общий уровень подготовки, как в языковом, так и методическом плане, выражающийся в частности в неумении отделять главное от второстепенного. В итоге получилась весьма объемная работа, но, в сущности, не историографическая, а больше напоминающая аннотированную библиографию, снабженную довольно субъективными, незрелыми комментариями.

Если бы можно было что-то исправить в тех работах, я непременно сделал это, но время ушло, теперь тексты живут самостоятельной жизнью, для меня самого оставляя неприятный след в научной биографии. Сам я никогда больше к этим работам возвращаться не буду и ссылаться на них - тоже.

Сейчас мне остается только просить прощения перед коллегами, кого, так или иначе, коснулась моя диссертация и книга, перед казах-

станскими издателями книги и всеми читателями, которым пришлось или приходится сталкиваться с этим продуктом.

Проделав, действительно, большую работу по сбору материала я, как должен признать, видимо, не владел достаточными навыками для того, чтобы систематизировать его и преподнести в читабельном виде.

В настоящем издании, пользуясь любезным предложением Р.Р. Хайрутдинова, директора Института международных отношений Казанского федерального университета, я спешу исправить свои собственные недостатки и представить на суд читателя работу, которая, на мой взгляд, гораздо более соответствует научным требованиям и отражает именно суть предмета - историографии социальной истории Тюркских каганатов.

Я не отказываюсь от основных глобальных выводов, к которым я пришел в ходе работы, в частности это касается периодизации и характеристики отдельных школ и направлений. Однако, теперь, кроме того, что стремлюсь исправить откровенные недоразумения, я стремлюсь представить более выверенный и сжатый текст - исходя даже из того очевидного соображения, что многостраничные фолианты очень тяжелы для чтения и понимания.

За минувший 2021 год ушли из жизни два человека, которые имели непосредственное отношение к судьбе моей диссертации -Дмитрий Дмитриевич Васильев, бывший моим научным руководителем, и Владимир Ефимович Войтов, выступивший одним из оппонентов на защите. Естественно, ни тот, ни другой не несут никакой ответственности за мои собственные упущения. Но я считаю своим моральным долгом перед ними представить исправленный вариант работы, соответствующий тому, который в свое время должны были видеть перед собой они. Другому моему оппоненту Н.Н. Крадину я чрезвычайно признателен за указание на категоричные и некорректные формулировки в адрес исследователей, подходы которых я на том уровне своего научного развития не принимал и, видимо, не понимал.

Введение

Период, в истории степной Евразии, который может отсчитываться с появления на широкой международной арене народа, именовавшего себя тюрк, является особо значимым не только с исторической точки зрения, будучи связан, в сущности, с появлением первого созданного кочевниками крупного политического образования (если угодно, «степной империи» или «кочевой империи») собственно евразийских форматов. Это еще и совершенно уникальный период для исследователей кочевнических обществ. Беспрецедентные географические масштабы распространения политического влияния так называемого Тюркского каганата (или Тюркской империи), и, как следствие широкие контакты с народами и государствами, обладавшими развитой письменной культурой и собственной историографией, обусловили то обстоятельство, что фонд источников, связанных с историей этих первых известных в истории носителей имени тюрк, оказался несравненно богатым и разнообразным [Бартольд В.В., 19б8б, с. 20]. Кроме того, в последующем с тюрками же связано появление собственных письменных источников - это памятники древнетюркской рунической письменности. Это - уникальные источники, созданные в среде кочевнического общества, повествующие о самих же себе и на собственном языке.

Другие кочевнические сообщества, какое-то время находившиеся в подданстве тюрков, как, например, уйгуры, тюргеши или кыркызы, но вступившие в дальнейшем в противостояние с ними за господство в степях этой части Евразии, как можно убедиться из тех же источников, говорили с тюрками на одном языке (по лингвистической классификации относимом к тюркской группе), поклонялись одним божествам, использовали общую социально-политическую номенклатуру. На этом основании мы можем всех их широко определять как «древние тюрки» (подразумевая за вторым словом лингвистическое значение), а период в истории Центральной Азии, связанный с их активным пребыванием на страницах письменных источников, рассматривать как цельную историческую эпоху, именуя ее «древнетюркской эпохой» (хотя, естественно с этим согласятся не все коллеги).

Значительность источниковой базы, в том числе собственных текстов, связанных со всеми этими сообществами, не только обуславливает широкие возможности для изучения собственно их, но и позволяет использовать эти данные для понимания некоторых явлений и процессов, связанных с кочевниками степной Евразии в целом.

Событийная история кочевнических политических образований Центральной и Средней Азии древнетюркской эпохи (У1-Х вв.) в самом общем виде может считаться реконструированной, хотя, ввиду специфики источниковой базы, относительно каждого из них неравномерно. Наиболее выразительной картина представляется

в отношении Тюркских каганатов и их региональных преемников -

Уйгурского каганата в Центральной Азии и Тюргешского каганата в Средней Азии (см., напр.: [Deguignes J., 1756, pt. 2, p. 367-461, 462-506; Klaproth J., 1826, p. 101-120, 121-130; Thomsen V., 1896, p. 57-79; Cahun L., 1896, p. 31-118; Parker E.H., 1924, p. 129-166, 169-178, 178-180, 195-209; Грумм-Гржимайло Г.Е., 1926, т. II, с. 208-330; Orkun H.N., 1994, s. 5-13; Grousset R., 1938/1965, p. 124-161; История СССР, 1939, с. 87-100, 480-486; Бернштам А.Н., 19466, с. 172-193; Kurat A.N., 1952; Giraud R., 1960; Spuler B., 1966, S. 123-310; История Казахской ССР, 1977, с. 321-353; История Монгольской Народной Республики, 1983, с. 108-116; Кляшторный С.Г., 2003, с. 90-121; Гумилев Л.Н., 1967; История Сибири, 1968, с. 266-302; Ögel В., 1971, c. I, s. 20-68, 81-108; Kafesoglu i., 1997, s. 96-124; Kwanten L., 1979, p. 27-48; Cannata P., 1981; БYГд Найрамдах Монгол Ард Улсын TYYX, 1984. 124-129 дугаар тал.; Mackerras C., 1990; Sinor D., 1969, p. 101-122; Sinor D., 1990; Sinor D., 2000; Sinor D., Klyashtorny S.G., 1996; Scharlipp W.E., 1992; Golden P.B., 1992, p. 115-153, 155-187; Gömeg S., 1997; Geng Shimin, 2000; Ta§agil A., 1995/2003a; Ta§agil A., 1999; Ta§agil A., 2004; Камалов А.К., 2001; Väsäry I., 2003, 64-91. o.; Drompp M.R., 2005b; БатсYрэн Б., 2009; Крадин Н.Н., 20126; Монголын эртний xyyx, 2017, IV 6.; и мн. др.]). Гораздо хуже, ввиду скудности источников, реконструирована история кыркызов, объективно известная в этот период лишь в самых общих чертах (см.: [Бартольд В.В., 1963в; Бутанаев В.Я., Худяков Ю.С., 2000; Drompp M.R., 2002]). Различные вопросы социальной истории этих обществ становились предметом исследования нескольких монографий и статей, также неизбежно затрагиваясь в работах, посвященных конкретным историческим периодам, истории отдельных регионов или народов, а, кроме того, их неоднократно касались авторы исследований по социальной проблематике кочевнических обществ. Работы последней группы многочисленны и имеют собственную историю изучения (см.: [Иностранцев К.А., 1926; Якубовский А.Ю., 1953; Lattimore O., 1961; Krader L., 1966, p. 153-155; Никифоров В.Н., 1970, c. 264-268; Абрамзон С.М., 1970; Першиц А.И., 1971, с. 3-8; Першиц А.И., 1976, с. 280-289; Федоров-Давыдов Г.А., 1973, с. 4-17; Литвинский Б.А., 1974; Хазанов А.М., 1975, с. 32-35; Горохова Г.С., 1977; Коган Л.С., 1981; Gellner E., 1994; Васильев М.А., 1982; Васильев М.А., 1983, с. 13-45; Халиль Исмаил, 1983; Дулатова Д.И., 1984, с. 77-78, 251-254; Эрдниева К.О., 1985; Гольман М.[И.], 1985; Попов А.В., 1986а; Попов А.В., 1986б; Писаревский Н.П., 1986; Писаревский Н.П., 1989а; Писаревский Н.П., 1989б; Крадин Н.Н., 1987; Крадин Н.Н., 1990, с. 7-10; Крадин Н.Н., 1992, с. 12-43, 77-84; Крадин Н.Н., 1994, с. 7-15; Крадин Н.Н., 2001, с. 21-32; Крадин Н.Н., 2007, с. 11-58; Крадин Н.Н., 2019; Крадин Н.Н., Скрынникова Т.Д., 2006, с. 12-67; Сулейменов Р.Б., 1989; Марков Г.Е., 1989; Марков Г.Е., 1998; Barfield T.J., 1992, p. 5-7;

Барфилд Т.Дж., 2009, с. 38-42; Масанов Н.Э., 1995, с. 214-221; Васютин С.А., 1998; Васютин С.А., 2010б; Васютин С.А., 2015а, с. 13-14; Ахсанов К.Г., 1999; Ахсанов К.Г., 2001; Ахсанов К.Г., 2002; Батмаев М.М., 2002, с. 4-28; Ешмуратов А.К., 2002; Петров М.А., 2002; Жумаганбетов Т.С., 2003, с. 111-123; Жумаганбетов Т.С., 2006, с. 160166; Заитов В.И., 2004; Шаисламов А.Р., 2009; Васютин С.А., Дашковский П.К., 2009; Дюсебаев Н.К., 2015; и др.]). Здесь мы их специально касаться не будем.

Изучение внутренней структуры кочевнических сообществ, характерных для них социальных институтов и практик, механизмов их функционирования, закономерностей трансформации, факторов, обуславливающих эти трансформации - все это достаточно давно привлекает внимание научного сообщества. Несмотря на то, что древне-тюркский материал активно используется исследователями кочевнических обществ степной Евразии, это делается чаще в качестве сравнительно-исторического подспорья для обоснования каких-либо выводов общего характера, и зачастую это довольно хрестоматийные сюжеты. Представляется, что при количественном обилии источникового материала именно его разнообразие и сложность обусловили тот факт, что специальных исследований собственно обществ древнетюркского круга, в общем-то, немного.

Существует лишь одно монографически изданное исследование, созданное именно квалифицированным специалистом - это книга А.Н. Бернштама [Бернштам А.Н., 1946б], подготовленная на основе кандидатской диссертации, защищенной в 1935 г. [Бернштам А.Н., 1935г]. По разным причинам А.Н. Бернштам не смог включить в книгу новые материалы и учесть вышедшую за прошедшее с момента защиты время научную литературу, однако, это с позиции сегодняшнего дня это вряд ли может рассматриваться как существенный недостаток на фоне другого. Объективная ограниченность марксистской методологии, в рамках которой должен был работать А.Н. Бернштам, уже тогда не позволяла однозначно принимать многие результаты его изысканий, а к сегодняшнему дню работа может считаться, безусловно, устаревшей.

Сложилось так, что вопросы, связанные с социальной проблематикой истории сообществ древнетюркского круга, рассматриваются в рамках общих исторических работ, посвященных истории каких-либо народов или регионов, но именно разрабатываются чаще в исследованиях, посвященных частным вопросам. В этом отношении посетовать на скудность библиографии никак нельзя. Скорее, наоборот - динамичный рост числа публикаций разного формата, написанных на множестве языков, обуславливает если не невозможность, то, крайней мере, значительную сложность для исследователей в ознакомлении с ней.

Показательно, что в опубликованном в 2010 г. Э. Айдыном втором издании библиографии работ по памятникам древнетюркской рунической письменности (и смежной исторической и филологической

проблематике), по-видимому, наиболее полной, хотя не исчерпывающей, даже без полного учета работ на китайском и японском языках, представлено более 3.000 наименований [Aydin E., 2010]. На сегодняшний день их значительно больше1.

По-видимому, следует смириться с тем, что уже теперь едва ли возможно не то, что прочитывать, но даже отслеживать многочисленные публикации, касающиеся разных аспектов какой-либо определенной темы. Отсюда все чаще приходится прибегать к избирательности в предпочтении той или иной литературы, почему, конечно, неизбежны и упреки со стороны коллег в незнакомстве с теми или иными работами.

Оставляя в стороне вопрос об обоснованности или неправомерности таких упреков, заметим, что отмеченные тенденции, по-видимому, так или иначе, будут способствовать выработке каких-то транссубъективных критериев, объясняющих привлечение к исследованиям одних работ и исключение, вплоть до полного игнорирования, других.

К изучению вопросов истории кочевников древнетюркского круга прикладывают усилия исследователи различных научных специальностей: историки и филологи-востоковеды, археологи, этнологи/антропологи. Специализация конкретного автора не только влияет на его методические предпочтения, но и чаще определяет пределы его возможностей в работе с источниковым материалом. Часто ценность выводов, сделанных в отношении даже одного общего вопроса представителями разных специальностей несоизмерима. В других случаях, независимо от общих возможностей исследователя, ценность его работы определяется объективным фактом отсутствия альтернативы.

Вместе с тем, специальных обзоров, отразивших бы ход изучения сообществ древнетюркского круга и степень разработанности отдельных вопросов, нет. Мы можем назвать, скорее, отдельные историографические очерки в специальных работах, посвященных узким проблемам, или упомянуть полемические сюжеты вокруг конкретных вопросов.

Несмотря на то, что отдельные, довольно размытые на фоне собственных рассуждений авторов, полемические сюжеты встречаются уже в работах марксистских исследователей, затрагивавших проблемы общественных отношений в Тюркском каганате: А.С. Букшпана [Бук-шпан А.С., 1928, с. 59-63, 65-68] и Н.Н. Козьмина [Козьмин Н.Н., 1934а, с. 21-23; Козьмин Н.Н., 1934б, с. 269-270]. Первую специальную попытку анализа исторических концепций о социальных процессах в обществе тюрков VI-VIII вв. и кочевников вообще, как уже указывалось, предпринял еще в 1934 г. в статье «Проблема распадения родовых отношений у кочевников Азии» А.Н. Бернштам, разбиравший их с позиции марксистской методологии [Бернштам А.[Н.], 1934,

1 В 2017 г. вышло третье издание этой работы (оставшееся нам недоступным), позже в виде статей к нему были опубликованы дополнения, в комплексе содержащие перечень из чуть менее 800 работ, подавляющая часть которых опубликована в XXI в. [Aydin E., 2019; Aydin E., 2021].

12

с. 87-95]. Позже этот же текст с незначительными дополнениями и изменениями был включен в его отмеченную выше монографию [Бернштам А.Н., 1946б, с. 22-29]. Как указал, однако, П.К. Дашков-ский, «находясь под влиянием марксистских идеологических установок, А.Н. Бернштам попытался выявить элементы теории классовой борьбы в концепциях предшественников, что привело к субъективным историографическим оценкам их научного наследия» [Дашковский П.К., 2010, с. 6]. В дальнейшем, за отсутствием специальных работ, историографические сюжеты в той или иной степени затрагивались в отдельных работах различного плана. Так, в советской историографии это были исследования, связанные с древнетюркской тематикой (Л.Н. Гумилев, С.Г. Кляшторный, М.В. Воробьев) [Гумилев Л.Н., 1961, с. 19, 22-24; Гумилев Л.Н., 1967, с. 60-61, 63, 91-102; Артамонов М.И., 1962, с. 421-423, прим. ** (прим. Л.Н. Гумилева); Кляшторный С.Г., 1979, с. 97; Кляшторный С.Г., 1980, с. 324; Кляшторный С.Г., 2003, с. 467-468; Воробьев М.В., 1994, с. 311], историографические работы по проблемам кочевничества [Халиль Исмаил, 1983, с. 46-49], региональными проблемами феодализма [Маннай-оол М.Х., 1984, с. 111-123; Маннай-оол М.Х., 1984, с. 9-25]. Американский исследователь Карл Макс Кортепетер в контексте изучения генезиса османской государственности затронул взгляды некоторых авторов на проблемы социально-политической организации древнетюркских кочевников [Kortepeter С.М., 1968]. С начала 90-х гг. XX в. объем историографических работ, так или иначе связанных с проблематикой настоящего исследования, расширился. В.В. Трепавлов привлек литературу по истории Тюркских каганатов в историографическом обзоре по проблемам преемственности политических традиций у кочевников Центральной Азии [Трепавлов В.В., 1993а, с. 13-26; Трепавлов В.В., 1993б]. Взгляды русскоязычных авторов на социально-политическую организацию кочевнических политических образований домонгольской эпохи стали предметом исследования специальных работ К.Г. Ахсанова [Ахсанов К.Г., 1999; Ахсанов К.Г., 2001; Ахсанов К.Г., 2002], С.А. Васютина и П.К. Дашковского [Васютин С.А., Дашковский П.К., 2009, с. 214-286; Дашковский П.К., 2010, с. 19-21, 24-25, 29-31, 35-36]. В отдельной полемической статье С.А. Васютин также отчасти коснулся ряда зарубежных исследований, связанных с проблемами социальной истории Тюркских каганатов [Васютин С.А., 2010а]. Н.Н. Серегин коснулся крупнейших работ на русском языке по истории Тюркских каганатов, а также подробно рассмотрел взгляды археологов на разные вопросы, связанные с реконструкцией социальной структуры тюрков [Серегин Н.Н., 2012; . Серегин Н.Н., 2013, с. 7-14, 14-22, 65-66, 114-115, 120-121].

В статье венгерского специалиста Иштвана Зимони значительное внимание уделено рассмотрению точек зрения различных исследователей на значение термина е1 ^топу I., 2003. р. 57-63]. Венгерский тюрколог Михай Добрович в одной из статей представил

обстоятельный обзор мнений о социально-политической организации Тюркских каганатов в контексте общих проблем генезиса кочевнических обществ [Dobrovits M., 2004a, 53-59. o.].

Существуют несколько обзоров работ китайских исследований. Линь Гань в 1985 г. составил обзор китайских исследований по различным проблемам истории тюрков, вышедших с 1919 по 1984 гг., в том числе затрагивающих и социальную проблематику [Линь Гань, 1985]. В 2006 г. подобный обзор за период 1900-2000 гг., также с разбивкой на основные проблемы, опубликовал Хань Чжун-и [Хань Чжун-и, 2006]. К этим работам примыкает статья Жэнь Бао-лэй «Научный обзор отечественных [исследований] по западным тюркам за последние тридцать лет (1980-2010)» [Жэнь Бао-лэй, 2011]. В контексте социальной проблематики также интересна статья об истории изучения права тюркских сообществ доисламского периода в турецкой историографии, которую написал Муртеза Бедир [Bedir M., 2005].

Определенное историографическое значение имеет работа турецкого историка Абдюлькадира Донука, где сведена основная литература по древнетюркской социально-политической терминологии и военно-административной титулатуре [Donuk A., 1988]. Краткий обзор наиболее важных работ по титулатуре дан в книге Хатидже Ширин Усер [§irin User H., 2009, s. 37-38]. Очень значительная работа была проделана турецким исследователем Хайреттином Инсаном Эркочем, который в своей магистерской диссертации «Государственное устройство древних тюрков (гёк-тюркский2 период)», посвященной преимущественно рассмотрению древнетюркской титулатуры, уделил большое внимание дискуссиям о происхождении и значении конкретных известных по источникам титулов [Erkog H.i., 2008, s. 1-3, 24, 85-86, 114-116, 120, 126-127,

142-143, 147, 149, 175-176, 178-179, 184-185, 190-191, 192-194, 195, 204-205, 208-209, 210-212, 213, 215, 216-217, 217-218, 220-221, 221-222, 225-226]. Критический обзор важнейшей научной литературы по древнетюркской титулатуре представлен также в монографии узбекистанского исследователя А.В. Кубатина «Система титулов в Тюркском каганате: генезис и преемственность» [Кубатин А.В., 2016, с. 35-43, 69-89].

Кроме того, сам пример двух последних упомянутых работ, о содержании которых речь пойдет в основном тексте настоящего исследования, наглядно подтверждает справедливость соображения о том, что сами по себе специальные исследования по социальной и политической терминологии без учета конкретно-исторического контекста ее бытования не вносят достаточной ясности в картину социально-политических отношений. Необходимым условием для

2 Здесь и далее - КокШгк или СокШгк (в ед. ч.), букв. 'голубые тюрки', упоминается как использующееся в некоторых историографических традициях или отдельными авторами обозначение орхонских тюрков.

непосредственной интерпретации встречающейся в источниках терминологии подобного плана является понимание всей специфики механизмов взаимодействия между элементами рассматриваемой социальной системы. Потому изучение социальной и политической терминологии имеет вспомогательное значение, когда речь идет о социальной истории в целом.

Нужно отметить, что существует большое количество статей, посвященных отдельным титулам и социально-политическим терминам, но в них, как правило, разбирается происхождение слова или делается очередная попытка на основе привлечения сравнительного материала выяснить функции носителя того или иного титула или установить значение термина. Тот факт, что собственно древнетюркский материал здесь достаточно ограничен и потому выводы разных исследователей больше зависят от их метода, мы считаем такие дискуссии малопродуктивными и, в основном, не вносящими изменений в общую картину представлений о социально-политической организации Тюркских каганатов, поэтому за редкими исключениями подобная литература нами не рассматривается.

В данной работе мы задаемся целью представить общую картину изучения вопросов социальной истории кочевников древнетюркского круга, предложить периодизацию и охарактеризовать особенности различных историографических традиций.

Глава 1. Становление изучения социальной истории кочевников древнетюркского круга: период накопления источникового материала (XVIII — 20-е гг. XX вв.)

1. Начало изучения социальной истории древних тюрков в контексте становления кочевниковедения

как научного направления (XVIII — 90-е гг. XIX вв.)

Начало изучению истории кочевников степной Евразии (и с ними, в частности, кочевников древнетюркского круга) было положено трудами французских миссионеров-иезуитов XVII-XVin вв. (А. Го-биль, Ж.-А.-М. Де Майя), знакомивших европейскую общественность со сведениями китайских источников, которые переводились ими и преподносились в их трудах часто в адаптированном для европейского читателя виде, сокращаясь и дополняясь комментариями по усмотрению самих переводчиков (о них см., напр.: [Козьмин Н.Н., 1937, с. IX; Алексеев В.М., 2002, с. 470, 472-473]). Однако касательно кочевнических народов, соседствующих с территорией Китая, следует сказать, что, как заметил К.А. Иностранцев, эти ученые «занимались ими только попутно, в связи с историей Срединного царства, а не ради самих народов, не для выяснения их происхождения и истории» [Иностранцев К.А., 1926, с. 6]. Тем не менее, эти труды надолго стали настольными пособиями для исследователей-несинологов.

Первым собственно научным сочинением, специально посвященным изучению степных кочевников Евразии, может считаться 5-томная работа профессора Сорбонны Ж. Дегиня «Всеобщая история гуннов, тюрков, монголов и других западных татар» (1756-1758, 1824). Этот блестящий для своего времени труд представлял собой мощную сводку известных на тот момент письменных свидетельств по событийной истории тюркских и монгольских кочевников, что даже к началу XX в. «в этом отношении его, может быть, никто не превзошел» [Иностранцев К.А., 1926, с. 13]. Работа, безусловно, отразила уровень науки своего времени, когда, как справедливо заметил К.А. Иностранцев, еще не существовало таких дисциплин как лингвистика, этнография и этнология [Иностранцев К.А., 1926, с. 6-7, 13]. Однако книга Ж. Дегиня, положившая начало кочевни-коведению как исследовательскому направлению, уже смогла обнажить ряд проблем, возымевших в дальнейшем методологическое значение. Прежде всего, французский ученый, как было позже объяснено К.А. Ино-странцевым, по большому счету, не только первым поставил вопрос о происхождении кочевнических сообществ, появляющихся в письменных источниках под теми или иными наименованиями, но также опосредованно вскрыл механизмы образования этих объединений.

Ж. Дегинь, даже не разделяя описываемые им сообщества кочевников по этнографическим или языковым группам и используя, ско-

рее, территориальный принцип (хотя сам «нигде в своем сочинении не высказывался по этому поводу» [Иностранцев К.А., 1926, с. 7, прим. 2]), по сути, указал на то, что известные в источниках под теми или иными именами кочевнические сообщества, привычно воспринимаемые со стороны как «народы», в действительности, представляли собой именно политические объединения, включающие себя элементы различного происхождения и, следовательно, как мы можем уже объяснять сегодня, неоднородные с точки зрения этнолингвистической принадлежности, но выступающие под каким-то общим именем, связанным лишь с доминирующим племенем [Иностранцев К.А., 1926, с. 8-9]. «Подобные превращения одного народа в другой встречаются там сплошь да рядом, - комментировал К.А. Иностранцев, - Не зная этого обычая, совершенно нельзя понять истории этих народов» [Иностранцев К.А., 1926, с. 12]. Именно благодаря К.А. Иностранцеву может считаться установленным этот факт, имеющий методологическое значение для понимания механизмов функционирования социальной организации кочевнических обществ и соотношении при изучении кочевнических сообществ этнолингвистического и социально-политического аспектов.

В дальнейшем, пожалуй, именно эта проблема оставалась наиболее актуальной для исследователей. Их стремления были направлены на объяснение взаимосвязи между сменявшими друг друга на пространстве евразийских степей сообществами, иногда именовавшимися в источниках одинаковыми названиями, но при этом имевших абсолютно сходные черты быта и культуры, а также желание понять их отношение к современному на тот момент населению территорий степной Евразии. Решались эти вопросы по-разному. Опять же шел поиск определяющих критериев для классификации этих «народов». И, по сути, уже тогда обнаружились два подхода, которые современным языком можно именовать примордиалистским и конструктивистским (к которому, собственно, может быть отнесен и Ж. Дегинь). Однако, фактически все исследователи в той или иной степени отмечали возможности выступления одного и того же степного населения под разными этнонимами в составе новых политических объединений (см., напр.: [Бичурин Н.Я., 1828, с. 2; Бичурин Н.Я., 1950, т. I, с. 9-10; Neumann C.F., 1837, S. 24; Neumann C.F., 1855, S. 77; Валиханов Ч.Ч., 1985, с. 49; Howorth H., 1872, p. 242; Cahun L., 1893, p. 887-888; Cahun L., 1896, p. 39-40, 47-48; и др.]).

Мы обратим внимание здесь на одну работу, которая не имеет непосредственного отношения к древним тюркам, но определенным образом характеризует тенденции науки тех лет. Ряд важных вопросов, связанных с социальной историей кочевничества, как показал О. Латтимор [Lattimore O., 1961, p. 328-331, 338], был фактически разобран уже современником Ж. Дегиня, английским историком Э. Гиббоном, автором 12-томной «Истории упадка и разрушения Римской им-

перии» (1776-1787 гг.) [Гиббон Э., 2008, т. 3, с. 160-171, 217-221 (примеч.)]3. Если бы не О. Латтимор, может быть, взгляды Э. Гиббона никогда не привлекли бы внимание исследователей кочевников.

Э. Гиббон основывался на известных тогда источниковых сведений о скифах и «татарах» (Tartar)4. Несмотря на использование источников «из вторых рук»5, он опосредованно отметил несколько важных моментов, касающихся социальной жизни кочевников, совершенно близких современным представлениям. Э. Гиббон писал привязанности кочевников, скорее, не к территории, а к «лагерю», т.е. своему непосредственному коллективу. Он же отметил влияния образа жизни кочевников, связанного с верховой и охотой на их воинские качества и формирование дисциплины в их организации. Еще один значимый момент касался замечания об использований генеалогий в качестве инструмента организации, а то, что они были фиктивными, отражалось в практике усыновлении (adopting) «самых храбрых и самых надежных между пленниками» (captives). Обращал внимание Э. Гиббон еще на некоторые детали внутренней организации кочевнических обществ. Так, он писал, что власть их вождей основывалась на почитании их как старших в роду, в мирное время они выполняли функции судьи, в военное - главнокомандующего. Территориальные споры между возглавляемыми ими коллективами улаживались военными действиями или договоренностью. Но в силу разных обстоятельств (автор их не поясняет) «кочующие орды» объединялись в «национальные общины» (national communities) под предводительством сильнейших вождей, отличавшихся особыми личными качествами. Побежденные при этом тоже допускались «к пользованию плодами победы» и сами охотно способствовали привлечению своих сородичей под общие знамена. Хан приближал к себе наиболее надежных последователей (followers), верность которых поддерживал при помощи подарков. Непосредственная власть такого хана ограничивалась территорией его собственного племени, а его полномочия были ограничены регулярно собирающимся советом предводителей племен (курултай). В этом ученый находил «зародыши феодальной системы правления» (rudiments of feudal goverment). Однако, нередко племенные столкновения среди кочевников приводили к установлению деспотической власти, побежденные уплачивали дань, а далее привлекались к организуемых новым общим предводителем масштабных походов. Знакомство кочевников с городской культурой и роскошью всю этиу си-

3 Мы используем для примера это русскоязычное издание.

4 Он использовал это как обобщающие условные названия [Гиббон Э., 2008, т. 3, с. 170; ЬаШшоге О., 1961, р. 329], не подразумевая, в частности, под «татарами» конкретные народы, но, по традиции, объединяя здесь степные племена, история которых связана с империей Чингисхана.

5 «По его словам, он в восточном мире был бы совершенно слеп без д'Эрбело и Дегиня» [Бартольд В.В., 1966, с. 272]. Противоречивые и сбивчивые знания Э. Гиббона об истории тюрков до их соприкосновения с византийцами, кроме греческих источников, черпались им из работ Ж. Дегиня и К. Видлу [Гиббон Э., 2008, т. 4, с. 507-515, 548-550 (примечания)].

стему разваливало [Гиббон Э., 2008, т. 3, с. 165-169; Lattimore О., 1961, р. 329-331].

Фактически здесь совершенно точно описаны на все те механизмы, явления и практики, которые для кочевнических обществ исследователи XX - XXI вв. начнут концептуально обосновывать. Для ученого же XVШ в. они были очевидными.

Хотя Э. Гиббон прямо об этом не говорил, но, по догадке О. Лат-тимора, по-видимому, рассматривал историю таких кочевнических объединений в циклическом движении ^аШтоге О., 1961, р. 331]. Сам Э. Гиббон указывал, что в условиях постоянных и дальних перемещений памяти о завоеваниях «предков» у этих «варваров» не могло сохраняться [Гиббон Э., 2008, т. 3, с. 169-170]. Э. Гиббон имел в виду в этом случае отсутствие письменной истории. И это тоже немаловажное наблюдение.

В 1875 г. российский востоковед В.В. Григорьев в концептуальной работе «Об отношении между кочевыми народами и оседлыми государствами» (1875), по словам В.В. Бартольда, «одной из лучших своих статей» [Бартольд В.В., 1977б, с. 651], подверг рассмотрению ряд общих черт в истории кочевнических народов (затрагивая в их числе и тюрков) [Григорьев В.В., 1875, с. 1-2 сл.].

Говоря о покорении кочевниками оседло-земледельческих владений Средней Азии, В.В. Григорьев отметил такое явление, как оставление ими покоренной страны «в руках туземных владельцев, с обращением их в данников» [Григорьев В.В., 1875, с. 4]. В.В. Григорьев поставил вопрос о природе кочевнических вторжений. Он указал, что движущими силами миграций кочевников была отнюдь не алчность, не стремление приобрести товары производства оседло-земледельческих народов, иначе они так и ограничивались бы набегами, а не стремились к завоеванию оседлых стран, чтобы «водвориться там прочным образом», и к установлению «экспатриации». Так и не обозначив первопричин, он, однако, обратился к описанию механизма кочевнических вторжений, сведя все к «толчкам», когда более слабое племя вытесняется со своей территории более сильным и двигается дальше. Сам ход этих процессов В.В. Григорьев объяснял тем, что обычно одни кочевые народы в мирном состоянии кочуют «рассеянно», другие, желающие напасть на них, объединяются («в кучу») и действуют «кучею», и у первых есть лишь один способ спастись - это бегство. Настигнутые же преследователями, они погибают или «обращаются в рабов или в слуг, то есть, в данников», но иногда происходит поглощение их победителем - когда с ними заключают союз и они вместе продолжают набег. Так «образуется из малой льдины огромная лавина, все на пути своем подавляющая», и «таким именно образом возникли полчища кочевников, которые под бунчуками Хуннов, Жужаней, Тюрков, Киданей и т.д. подчиняли себе все кочевое население Средней Азии и соседние с ним оседлые государства» [Григорьев В.В., 1875, с. 9-13].

Этот момент демонстрирует понимание устройства кочевнических сообществ и их формирования, но невозможность объяснить его.

Отмеченные выше работы, как представляются, вполне позволяют утверждать, что уже к концу XIX в. исследователями были хорошо описаны основные характеристики, присущие всем кочевническим обществам степной Евразии. Это касается и особенностей социальной организации кочевнических сообществ, выступавших именно как политически организованные формирования, и механизмов властных отношений, и отношений с оседло-земледельческими народами. Древние тюрки упоминались у тех или иных авторов лишь в общем перечне многочисленных примеров.

2. Эпоха открытия памятников древнетюркской рунической письменности. Первые попытки осмысления социальной истории Тюркских каганатов

Введение в научный оборот памятников древнетюркской рунической письменности ознаменовало не только новую эпоху в тюркологии. Это открытие имело предопределяющее значение и для решения ряда вопросов, касающихся социальной истории кочевнических обществ степной Евразии в целом. Наука, располагавшая к тому времени «Тайной историей монголов» и поздними монгольскими летописями, обогатилась еще более ранним по времени создания источником, позволяющим взглянуть на жизнь кочевников их собственными глазами.

Когда в 1889 г. Н.Я. Ядринцев обнаружил в долине р. Орхон в Монголии две стелы, содержащие пространные тексты уже известным, но тогда еще не расшифрованным древнетюркским руническим письмом (тогда еще так не идентифицированным) и надписи китайским шрифтом, именно этот факт позволил в дальнейшем датскому лингвисту В. Томсену подобрать ключ к расшифровке загадочных текстов. Он объявил о своем открытии в конце 1893 г. и с этого момента можно было считать установленным, что авторы этих пространных текстов были тюркофонами, значит, вспомогательный материал для прочтений и интерпретаций надписей следует искать в тюркском языковом материале.

Как писал в 1914 г. В.В. Бартольд, «пониманию таких явлений, как возникновение великих кочевых империй, существенным образом способствовали наблюдения, сделанные в русской Средней Азии, в особенности блестящие путевые отчеты и заметки В.В. Радлова. Еще более важным является открытие (Ядринцевым в 1889 г.) и дешифровка (В. Томсеном в 1893 г.) древнетюркских надписей (VIII в.) в Монголии, благодаря которым мы получили сведения о деятельности одной из таких правящих династий из уст ее представителя» [Бартольд В.В., 1977г, с. 512]. В последующем В.В. Бартольд неоднократно отмечал совершенную уникальность памятников древнетюркской рунической письменности как исторического источника [Бартольд В.В., 19б8б, с. 32; Бартольд В.В., 19б8г, с. 200; Бартольд В.В., 1968л, с. 455; Бартольд В.В., 1977а, с. 455; Бартольд В.В., 1977д, с. 761, 763]. Позднее советский ученый Н.Н. Козьмин отмечал, что с открытием орхонских памятников «явилась возможность не только заниматься бесконечными войнами, дворцовыми переворотами, но и хозяйственными и социальными явлениями» [Козьмин Н.Н., 1937, с. XVIII].

Однако, возможности для социологических интерпретаций сведений этих памятников подготовили этнографические исследования.

В.В. Радлов был первым исследователем, непосредственно поставившим вопрос о закономерностях социально-политических процессов у кочевников. На основе полевых наблюдений за «киргизами» (как тогда в ев-

ропейской традиции именовали казахов), он не только развил многие более ранние наблюдения А.И. Левшина [Левшин А.И., 1996], показав тем самым их обоснованность, а также сам представил наиболее полноценную картину функционирования кочевнических обществ. «Только изучение быта казахов могло разъяснить современному исследователю такой важный фактор мировой истории, как образование, процветание и распадение кочевых империй..., - писал по этому поводу В.В. Бартольд, - В этом - значение бытовых и исторических исследований Радлова, и этого, конечно, вполне достаточно, чтобы обеспечить за ним право на благодарность этнографов и историков...» (цит. по: [Умняков И.И., Туманович Н.Н., 1976. с. 315 (ПФА РАН. Ф. 68. Оп. 1. Ед. хр. 260. Л. 19-21)]). Свои взгляды на социальные процессы у кочевников В.В. Радлов изложил в трудах «Из Сибири» (1884; перепечатано без изменений в 1893 г.) [Radloff W., 1893, 1 Bd., S. 511-517; Радлов В.В., 1989, с. 336-340], затем в наиболее законченном виде в предисловии с названием «К вопросу об уйгурах» к изданию поэмы «Кутадгу билиг» (1893) [Радлов В.В., 1893, с. 65-75].

«Понимать историю кочевого народа - вообще трудная задача для всякого, кто знаком только с воззрениями оседлых народов. Понятия: князь, чиновник, народ, государство, область, собственность и т.п. - имеют в жизни кочевников не то значение, какое у оседлых. Равным образом война и мир влияют на социальные отношения кочевников не так, как у культурных оседлых народов», - писал В.В. Радлов [Радлов В.В., 1893, с. 65-66].

Поскольку взгляды В.В. Радлова имеют основополагающее значение для всех дальнейших изысканий, вполне можно было бы привести, почти без сокращений, пространную цитату, отражающую его взгляды на процесс политогенеза у кочевников [Радлов В.В., 1893, с. 68-75] (см. также: [Ахсанов К.Г., 1997, с. 254-267; Ахсанов К.Г., 1999, с. 12-17]). Суммируя же в общем сказанное там В.В. Радловым, можно подвести его мысли к следующим тезисам:

(1) все социальные явления кочевнической жизни произрастают из модели взаимоотношений между членами семейного коллектива, которая переносится на все другие уровни социальных взаимодействий;

(2) основной социальной единицей у кочевников является аул, здесь - «технический» термин, подразумевающий объединение нескольких (6-10) семей, не обязательно состоявших в кровном родстве, кооперирующихся в хозяйственных интересах; в обычных условиях объединения аулов носят временный характер обусловлены экономическими или военными задачами;

(3) природа власти кочевнического предводителя проистекает из делегирования членами аула какими-либо выдающимся своими качествами представителям сильных семей права улаживать спорные вопросы внутри аула и между аулами;

(4) аулы объединяются в более крупные формирования, а те - в еще более крупные, однако, их состав динамичен, что обусловлено подвижностью населения из-за естественной сегментации семей, постоянных мелких стычек между группами кочевников, войн, переселений, возможности распада одних объединений и образования новых;

(5) в случае усиления какого-либо сообщества, условно, племени, его предводитель опирается на соплеменников и личных зависимых людей, его авторитет среди других племен зависит от его военных успехов, обуславливающих их обогащение;

(6) все созданное объединение само по себе неустойчиво, а эффективно существует только в условиях постоянных и успешных войн, позволяющих поддерживать дисциплину и авторитет его предводителя;

(7) власть такого предводителя, а, значит, высокий статус его племени, держатся только на его авторитете и могут быть легко утрачены в пользу любого другого члена его племени или даже перехвачены представителями другого племени.

Последовавшая в дальнейшем расшифровка Хушо-Цайдамских памятников, по всеобщему признанию, подтвердила справедливость наблюдений В.В. Радлова [Thomsen V., 1896, p. 136-137, note 2; Бартольд В.В., 1968б, c. 22; Бартольд В.В., 1977в, с. 678]. Самому В.В. Радлову затем оставалось лишь неоднократно повторять в целом свои выводы, непосредственно опираясь на материалы этих текстов и заменяя таким образом общие понятия конкретными примерами из них [Radloff W., 1895, S. 207-208; Radloff W., 1899, S. XIV-XV; Radloff W., 1911, c. 310].

Одновременно с В.В. Радловым свои полевые исследования вел венгерский этнограф и филолог Г. Вамбери, близкий к нему по своей методике и выводам. В общем-то, его исследования за социальными процессами у номадов имеют не меньшее методологическое значение [Vambery H., 1879; Vambery H., 1884], хотя он не в такой удачной степени применил свои результаты к интерпретации памятников древне-тюркской рунической письменности (см.: [Vambery H., 1898; Мелио-ранский П.М., 1899б]).

Прежде всего, Г. Вамбери, говоря, как и В.В. Радлов о постоянстве передвижений групп кочевнического населения и переформатировании состава и структуры его сообществ, указывал на большую трудность в выяснении точного значения слов, используемых у тюрко-язычных народов для обозначения подразделений всего народа. Первая причина этого состояла в самом кочевническом быте и его воени-зированности, обуславливая колебания состава тех или иных народов. Вторая причина - неупорядоченность самой номенклатуры, используемой у тюркоязычных кочевников, в отличие от их сородичей, ведущих оседло-земледельческий образ жизни. Образование новых подразделений в рамках той или иной кочевнической группы неизбежно, во-первых, ввиду собственно постепенного естественного увеличения численности кочевников и, как следствие, недостатка пастбищ, во-

вторых, - самой неизбежности внутренних беспорядков и войн [Vambery, 1885: 181-182]6. Эти процессы отражались как на самой структуре социальной организации конкретных объединений, в частности, в количестве составляющих ее звеньев и их терминологическом обозначении, так и на перераспределении статуса этнонимов, под которыми те или иные сообщества, составляющие такие звенья, были известны.

Отсюда вытекает доказательство намеченного еще Ж. Дегинем положения о том, что в случае кочевников «народ» в этнографическом понимании этой категории не может быть субъектом исторического процесса. Кочевническое общество слишком сегментировано и внутренне нестабильно, а, значит, подвижно, чтобы создать основу для устойчивой этнической группировки. Потому следует рассматривать все известные под теми или иными этнонимами формирования как политически организованные группы.

Н.А. Аристов использовал Хушо-Цайдамские памятники в своих работах, стараясь привлечь их для подтверждения гипотезы о значении «рода» для социальной истории кочевнических народов. Фактически развивая один из доводов В.В. Радлова, Н.А. Аристов писал о двух характерных тенденциях, определявших создание и разрушение «тюркских государств»: с одной стороны, естественное разрастание «родов» и, с другой, столь же естественный распад «родов», характеризовавшийся борьбой интересов сторонников каждой из этих тенденций. Отражались эти тенденции и на судьбе крупных политических объединений, создававшихся и разраставшихся за счет включения одних родов (полностью или частично) в состав других и также распадавшихся ввиду стремления родов к самостоятельности [Аристов Н.А., 1896, с. 283-285]7.

Ряд, безусловно, ценных наблюдений и влиятельных суждений для социальной истории древних тюрков связаны с работами известного российского востоковеда В.В. Бартольда.

Прежде всего, В.В. Бартольду принадлежит однажды сформулированный и продвигаемый в последующем вывод о династийном принципе правления во всех политических образованиях, созданных кочевниками или возглавляемых династиями кочевнического происхождения: империя принадлежит всей династии, следовательно, каж-

6 В работах Г. Вамбери указывалось на то, что именно перекочевки, в силу естественных или вынужденных причин, каких-то частей племен с сохранением названия племени, их поселение на другой территории, вхождение в состав каких-то других объединений, - все эти процессы, естественные для кочевников, -обусловили, например, такое явление, как совпадение названий племенных подразделений у различных тюркских народов сегодня [Vambery H., 1879, S. 134135; Vambery H., 1885, S. 183].

7 Н.А. Аристов был убежден в постоянстве этнической принадлежности носителей тех или иных этнонимов [Аристов Н.А., 1896, с. 288-289, прим. 1]. См. критику в кн.: [Мелиоранский П.М., 1898, с. 282-283].

дый ее представитель имеет право на пользование ее частью и основания претендовать на верховную власть [Бартольд В.В., 1963а, с. 238, 239 (о монголах), 248 (о Караханидах), 268 (о монголах); Бартольд В.В., 19636, с. 129; Бартольд В.В., 1963Г, с. 58 (о монголах); Бартольд В.В., 19бзд, с. 62-63, 330 (о Караханидах), 369 (о Сельджуках), 529, 533 (о монголах); Бартольд В.В., 1964, с. 54; Бартольд В.В., 1968б, с. 20; Бартольд В.В., 1968е, 265; Бартольд В.В., 19683, с. 357; Умняков И.И., Туманович И.И., 1976, с. 266 (ПФА РАН. Ф. 68. Оп. 1. Ед. хр. 118 (Черновые работы по восточным империям, [1919 г.]). Л. 5а-6а), о Сельджуках; Barthold W., 1897, S. 14].

В.В. Бартольд также первым попытался найти в памятниках древнетюркской рунической письменности указания на наличие социальной борьбы между «аристократией» и «народом» [Бартольд В.В., 1968и, с. 243; Barthold W., 1897, S. 4-5, 6-8, 18], и, кроме того, выявить социальную опору власти тюркских каганов: они опирались, по его мнению, на демократический элемент, что отличало природу их власти от власти Чингисхана, опиравшегося на аристократические элементы [Бартольд В.В., 1968е, с. 261; Бартольд В.В., 1968ж, с. 278]. Если изначально В.В. Бартольд упомянул об этом, критикуя Н.А. Аристова за то, что тот «едва ли не все явления истории тюрков выводит из родового быта» [Бартольд В.В., 1968ж, с. 278], в последующих работах он высказывался о социальной борьбе более категорично (говоря при этом о недостаточном внимании к этому явлению у В.В. Радлова и В. Томсена), в том числе отмечая ее значение для становления крепкой ханской власти [Бартольд В.В., 1964, с. 27; Бартольд В.В., 1968б, с. 22-24; Бартольд В.В., 1968д, с. 428, 429; Бартольд В.В., 1968к, с. 471; Бартольд В.В., 1977д, с. 763].

Уже самые первые заявления В.В. Бартольда в этом духе положили начало дискуссиям. Так, немецкий филолог В. Банг-Кауп возразил утверждению В.В. Бартольда о демократической природе власти тюркского кагана, указав на наличие среди окружения кагана его родственников и «дворянства» (Adel) [Bang, W., 1898, S. 121]. В.В. Бар-тольду пришлось уточнять, что он имел в виду демократический характер орхонских надписей, показывающих единство каганской власти и народа [Бартольд В.В., 1968в, с. 284-285].

Одновременно прокомментировал интерпретацию В.В. Бартольдом упоминаний в орхонских текстах бегства и «черного народа» Г. Вамбери - сам он, рассматривая соответствующие контексты, не нашел оснований видеть каких-либо указаний на социальное расслоение у тюрков [Vambery H., 1898, S. 7]. В связи со статьей В.В. Бартольда он еще высказался о необходимости понимать отличия государств кочевников от государств оседло-земледельческих народов [Vambery H., 1898, S. 4-6]. Как заметил потом П.М. Мелиоранский, Г. Вамбери укорял В.В. Бартольда за то, что тот говорил о «турецком государстве», «а из длинного рассуждения выясняется только, что понимать следует кочевое государство

с различными присущими ему особенностями, в чем ни В. Бартольд, ни кто либо другой не сомневались, так что нового г. В<амбери - Авт.>. не сказал ничего...» [Мелиоранский П.М., 18996, с. 0161].

Это важное свидетельство того, что первые исследователи памятников древнетюркской рунической письменности, в общем-то, одинаково понимали коренные различия в природе политических образований и их генезисе у кочевнических народов в сравнении с оседло-земледельческими народами, даже не считая нужным каким-либо образом выделять этот вопрос8.

Как писал, в частности, в одной из работ В. Томсен, "J'emploie le terme „empire" pour désigner ce qui, dans le cas des nomades turcs, était plutôt une confédération de tribus (en turc el), créée, de gré ou de force, sous les auspices d'un kagan souverain" [Thomsen V., 1916, p. 17, note 2].

В.В. Бартольд, однако, по собственному признанию исходил из соображения, «что в Азии и в Европе действуют одни и те же законы исторической эволюции» [Бартольд В.В., 1968Ж, с. 278-279], следовательно, переносил представления о явлениях, характерных для обществ европейских, оседло-земледельческих, на общества кочевнические.

Следует специально отметить, что именно концепция В.В. Радлова и дополнительные замечания В.В. Бартольда легли в основу абсолютно всех дальнейших изысканий в изучении социальной организации кочевников древнетюркского круга, задав также направления для дискуссий.

В.В. Бартольд первым высказал методическое замечание к построениям В.В. Радлова, что свое видение исторических кочевнических обществ он осуществил, перенеся на них результаты наблюдений за кочевниками, «когда среди них уже не было резкой социальной дифференциации» [Бартольд В.В., 1977д, с. 763]. В последующем В.В. Радлову ставились разные упреки. Авторы, работавшие в рамках марксистских установок, указывали на переоценку им значения личности кочевнического предводителя (в ущерб социально-экономическим факторам) [Букшпан А.С., 1928, с. 67; Бернштам А.Н., 1934, с. 89; Бернштам А.Н., 1946б, с. 24-25], упрекали в «элементарном волюнтаризме» [Гумилев Л.Н., 1967, с. 99], в том, что он «не мог взглянуть за пределы кровнородственных уз как основы социальной и политической организации, без обращения к теории посторонней узурпации» ("could not pierce beyond the consanguine al bond as the basis for social and political organization, without recourse to a theory of extrinsic usurpation") [Krader L., 1966, p. 155]. А.З. Велиди (Тоган) критиковал В.В. Радлова за то, что тот использовал для своих построений лишь материал южно-сибирских и некоторых среднеазиатских тюркских народов того периода, когда они не имели развитого (в его понимании) государства [Zeki Validi Togan A., 1939, S. 291-292]. И. Кафесоглу

8 В том числе сам П.М. Мелиоранский в своих работах интерпретирует материал надписей на основе наблюдений В.В. Радлова и В.В. Бартольда [Мелиоранский П.М., 1898, с. 265, прим. 1, с. 271, прим. 1].

полностью отрицал теорию В.В. Радлова, построенную на основе наблюдений за тюркскими народами, которые, по его мнению, в отличие от Сельджуков и Османов, за годы господства монголов, а потом русских, предались «забвению высокой культуры» (hayli kültür kaybi) [Kafesoglu i., 1997, s. 32]9. Не лишено смысла само замечание, что в теории В.В. Радлова изначально не учтена возможность взаимодействия кочевников с группами населения, практиковавшего другие виды хозяйственной деятельности, и, значит, их роль в процессах формирования и дальнейшей трансформации государства [Zeki Velidi To-gan A., 1981b, s. 298-300; Kafesoglu i., 1997, s. 215].

В целом же заслуга В.В. Радлова несомненна. Во-первых, он объяснил стержневой механизм формирования политического образования кочевнического общества, в том числе именно за счет внутреннего фактора - указав на сам факт постоянства внутренних конфликтов в кочевническом обществе. Это само по себе теоретически не исключает других факторов в каждом частном случае. Во-вторых, он дал объяснение механизму функционирования политического образования в условиях именно преобладания кочевнического быта, которое, конечно, может быть дополнено другими деталями при изменении каких-то условий существования этого политического образования.

В.В. Бартольд развил замечание В.В. Радлова о том, что внутренние столкновения свойственны для нормального состояния кочевнического общества [Радлов В.В., 1893, с. 72-73; Бартольд В.В., 1968д, с. 427]. В.В. Бартольд оформил их в плодотворную мысль, что кочевники при нормальных условиях не стремятся к политическому объединению и созданию государства [Бартольд В.В.,1964в, с. 27; Бартольд В.В., 1968б, с. 23-24]. Однако отмеченные внутренние противостояния, являющиеся движущей силой, приводящей в итоге к политическому объединению, он представил как социальную борьбу (между бедными и богатыми) именно в противовес родовой теории [Бартольд В.В., 19б8д, с. 428]. При том из его пояснений видно, что он не разделял «род» как генеалогическую единицу (проявляющуюся как династия), и «род» в значении социального объединения.

Упорно продвигаемое В.В. Бартольдом утверждение о непременном существовании социальной борьбы внутри общества, создавшего орхонские памятники, и вытекающие из него рассуждения об «аристократическом» или «демократическом» характере власти тюркского кагана, в последующем неоднократно становились предметом обсуждения исследователей (см. еще: [Букшпан А.С., 1928, с. 68; Бернштам А.Н., 1934, с. 93; Бернштам А.Н., 1935г, с. 5; Бернштам А.Н., 1946б, с. 27, 28; Козьмин Н.Н., 1934а, с. 21, 22-23, 139-140, прим. 20; Козьмин Н.Н., 1934б, с. 269, 270; Смирнов Н., 1935, с. 141-142; Köprülü F., 1967,

9 Вслед за этим И. Кафесоглу выражает недоумение по поводу всех, кто принял теорию В.В. Радлова, а это - В.В. Бартольд, В. Томсен, Д. Немет, А. Альфёльди, Ф. Ласло, А. фон Габэн, а затем А.Н. Бернштам, П. Ваци, Э.А. Томпсон и др. [Kafesoglu 1., 1997, 8. 32, dipnot 37].

S. 338; László, 1967, 14, 25-26. o.; Rásonyi L., 1971, s. 102; Максуди Арсал C., 2002, с. 8o, 227, 230; Киселев С.В., 1951, с. 503; Giraud R., 1960, p. 87 ff.; Krader L., 1963, p. 184, note 15; Krader L., 1966, p. 154; Гумилев Л.Н., 1967, с. 312-313; Кляшторный С.Г., 1968, с. 15; Кляшторный С.Г., Ромо-дин В.А., 1970, с. 151; Вайнштейн С.И., Кляшторный С.Г., 1972, с. 25; Turan O., 1969, s. 415; Кононов А.Н., 1980, с. 49; Arslan M., 1984, s. 13, 99-100; Barfield T.J., 1992, p. 6-7; Барфилд Т.Дж., 2009, с. 38-39; Тре-павлов В.В., 1993а, с. 15, 118, прим. 7; Be§irli H., 2011, s. 149-150; и др.]). Однако эти дискуссии, исходно порожденные лишь одним из вариантов интерпретации источника, уже с самого начала не имевшим преимуществ перед другими, являются лишь данью самым общим представлениям об устройстве человеческого общества. Естественно, тезис о социальной борьбе получил развитие в марксистской историографии, где обрел соответствующую «классово антагонистическую» окраску (см. Главу 3).

Глава 2. Изучение социальной истории обществ древнетюркского круга в 30-е — 80-е гг. XX в.

1. Венгерская школа

О работах венгерских исследователей следует сказать особо. Их значительный интерес к кочевническим обществам обусловлен самим тем фактом, что с этой средой связано собственное прошлое венгерского народа. Венгерские ученые значительно продвинулись в этой проблематике. Присущая их работам методика изучения кочевнических народов изначально и всегда в дальнейшем базировалась на том, что сегодня именуются комплексным междисциплинарным подходом. Лингвистика всегда играла здесь даже большее значение, чем история и этнология.

Нужно заметить, что, в первую очередь, эти исследования были направлены на осмысление истории собственно ранних венгров, однако, привлечение материала по кочевникам древнетюркской эпохи часто приводило хотя и к опосредованным, но важным заключениям о них.

Андраш Альфёльди является автором наиболее концептуальной работы связанной с изучением института соправительства, в том числе у кочевнических народов [АШ№ А., 1943]. Собранный им материал, однако, не всегда четко разграничивает, что именно в разных случаях понимать под соправительством: разделение власти и территории империи между двумя правителями, либо трактовать так факт сосуществования в рамках единого политического пространства двух правителей, отвечающих за разные сферы управления. В последующем К. Цегледи указал, что это совершенно разные феномены, не связанные ни генетически, ни исторически [Czeglëdy К., 1966, S. 25, Апт. 30] (ср.: ^оЬго^ М., 2010, 137-138. о.]). В отношении Тюркских каганатов речь у А. Альфёльди шла о разделении общих владений на два крыла во главе с самостоятельными правителями. А. Альфёльди видел природу этого явления в такой характерной практике, как разделение на два крыла армии [АИо1& А., 1943, s. 514].

В 1991 г. вышло второе, переработанное и дополненное, издание книги Дьюлы Немета «Формирование венгров в эпоху обретения родины» (1-е изд. 1930) [ЫётеШ Gy., 1991], имеющей еще методологическое значение для исследований в области социальной организации кочевнических обществ10. Д. Немет специально остановился на вопросе о механизмах формирования кочевнических племен и племенных объединений. Исследователем выделяются три фактора образования тюркских племен: (1) естественное увеличение и разделение (вокруг одной семьи); (2) желание или нежелание отдельных племен или групп племен образовывать новое объединение (возвышение одного

10 Ср. оценку первого издания в кн.: [Golden P.B., 1992, p. 6, note 19]. Эта, безусловно, фундаментальная работа, редактировавшаяся автором на протяжении 45 лет после первого издания, к сожалению, остается непереведенной ни на один из европейских языков, ввиду чего малодоступна большинству специалистов.

племени над другими или объединение на основе какого-то взаимного интереса); (3) выделение частей внутри самих этих племенных групп [Nemeth Gy., 1991, 29-30. o.; Akin H., 1982, s. 2].

Касательно природы создания политического объединения, возглавляемого тюрками, как это и в отношении других крупных кочевнических формирований, Д. Немет следовал трактовкам В.В. Радлова [Nemeth Gy., 1991, 26, 38-44. o.], в том числе в понимании отличительной сущности государства у кочевников ввиду фактической независимости объединенных в одно политическое целое кочевнических групп [Nemeth Gy., 1991, 34. o.]. Д. Немет также показывал, что в степях регулярно происходили передвижения народов, вызывающие те или иные политические изменения, поэтому любые политические формирования, по сути, не имели твердой сугубо этнической основы [Nemeth Gy., 1991, 34-35. o.]. Книга в значительной степени посвящена исследованию этнонимики, многие наблюдения Д. Немета имеют большое значение для изучения древнетюркской эпохи.

В частности, это касается этнонимов с числовыми значениями. По наблюдения Д. Немета, в древнетюркскую эпоху, число, помещенное в название составного этнонима (on oq, toquz oyuz, toquz tatar и т.д.), соответствовало реальному количеству подразделений, входящих в сообщество, этот этноним носящее, почему такие названия могут быть результатом сознательных организационных процессов [Nemeth Gy., 1991, 80. o.] (ср.: [Немет Ю., 1963, с. 133]).

Работа Д. Немета важна для изучения вопросов, связанных с закономерностями формирования и распада кочевнических сообществ, а также функционирования их социально-политической организации.

В работах Йожефа Деера мы можем видеть дальнейшую эволюцию наблюдений В.В. Радлова. Й. Деер развил мысль касательно возвышения кочевнического аула во главе с влиятельной семьей до крупного политического объединения [Deer J., 1938, 10-16. o.; Deer J., 1954, s. 162-165], но добавил к этой концепции две детали.

Первый момент состоит в указании на то, что при подчинении одними племенами других следует интеграция последних в новое политическое объединение - «переупорядочивание» („rendbeszedese") [Deer, 1938, 15. o.; Deer J., 1954, s. 165], или же, «суперстратификация» [Golden P.B., 1982, p. 50]. Это значит, что подчиненные племена искусственно встраиваются в новую формирующуюся иерархическую структуру, возглавляемую предводителем главенствующего племени и функционирующую по принципу отношений старшинства в семье. Этот предводитель становится менее зависим от племен, постепенно окружая себя лично преданными людьми, которые формируют аппарат управления. Увеличивается и само количество подвластных племен, превращая возникшее формирование в империю. Но и в этих племенах происходят такие же процессы, постепенно приводящие к тому, что для локальных предводи-

телей становятся важными лишь интересы собственных племен ^еёг, 1938, 15-16. о.; Deër J., 1954, s. 165].

Второй момент, на который обратил внимание Й. Деер, объяснял нераспадение созданного формирования после гибели ее влиятельного предводителя. По замечанию Й. Деера, поскольку успехи предводителя воспринимались кочевниками как следствие сопутствия ему Высших сил, он являлся носителем харизмы (в трактовке М. Вебера), знаменуя собой ниспосланное Свыше благоденствие для возглавляемого им народа, разумеется, до череды каких-то неудач, когда с точки зрения его подданных, Высшие силы отворачивались от него, почему не было предрассудительным оставить его ^еёг J., 1938, 13-14, 19-26. о.; Deër J., 1954, s. 163-170]. В турецком издании работы Й. Деера такое мессианское восприятие декларирующего успехи предводителя объясняется как общечеловеческое явление, с примером Германии 19361937 гг. ^еёг J., 1954, s. 170, dipnot *]. Смерть успешного правителя воспринималась как трагедия для всего подвластного ему народа, однако, кровно-родственная идеология порождала представления о том, что его харизма передавалась представителю его семьи - так воплощалась идея харизмы династии ^еёг J., 1938, 26-27. о.; Deër J., 1954, s. 171]. Но эти воззрения в той же степени как позволяли кочевническим образованиям сохраняться, так и становились причиной их кризиса: поскольку все представители династии имели равные права на правление, то с естественным увеличением их численности в условиях отсутствия какого-либо порядка передачи власти смуты следовали неизбежно ^еёг J., 1938, 27-28. о.; Deër J., 1954, s. 171-172].

Отметим, что совершенно в таком же ключе, с опорой на соответствующий материал памятников древнетюркской рунической письменности, Петер Ваци интерпретирует социальные процессы в кочевническом обществе [У^у Р., 1940, 104-114. о.].

В работах Ференца Ласло продемонстрированы дальнейшие перспективы дискуссий. Поданная в печать еще в первой половине 20-х гг. XX в., но вышедшая только в 1943 г. статья «Каган и его семья» продолжала развитие мысли В.В. Радлова о природе власти в кочевнических обществах как исключительно узурпации представителем отдельной семьи, с которой также совмещалась концепция В.В. Бар-тольда о династийном правлении. Ф. Ласло также свел это все к мысли о существовании у номадов представлений о харизме правящей династии F., 1967, 9-13. о.]. В противовес В.В. Бартольду, Ф. Ласло, между прочим, писал об аристократическом характере верховной власти у тюрков F., 1967, 14, 25-26. о.].

В другой статье Ф. Ласло подверг специальному рассмотрению взаимоотношения тюрков и токуз-огузов, которых в свое время В.В. Бартольд рассматривал как один народ, для которого название тюрк было политическим, огуз - этнографическим [ВагШоМ W., 1897, S. 8; Бартольд В.В., 1963е, с. 553; Бартольд В.В., 1968а, с. 524; Бартольд В.В.,

1968б, с. 23, 39-40; Бартольд В.В., 1968д, с. 200; Бартольд В.В., 1968л, с. 270-271; Бартольд В.В., 1968м, с. 579].

Ф. Ласло рассмотрел на этом случае явление распространения наименования главенствующего племени на все подвластные ему сообщества как политического названия: «Прежде всего, - писал он, -мы должны отметить то, что в крупных тюркских кочевнических государствах имя народа, которым называется все государство, имеет двойное значение. В кёктюркском государстве, например, назывались кёктюрками в широком смысле все народы, которые входили в государство, независимо от происхождения и расы; это значение является, таким образом, "политическим". В более узком смысле, однако, это только первоначально собственный народ кагана кёктюрков. Это племя, или племенной союз, составляет ядро всего государства и дает ему имя» [Laszlo F., 1942, S. 103-104]. Это явление отражено в памятниках древнетюркской рунической письменности, где каган, сам принадлежа к какому-либо господствующему племени, рассматривает другие племена как «мой народ» [Laszlo F., 1942, S. 106].

Влиятельная статья Дьёрдя Дьёрффи посвящена интерпретации слова bujruq (в принятом им написании buyruq) памятников древне-тюркской рунической письменности. По наблюдению Д. Дьёрффи этот термин, упоминающийся как отдельная социальная категория, наравне с каганом, бегами (baglar) и народом (budun), является ничем иным, как «военным эскортом» кагана, по аналогии с монгольским nokor. В последующем из этих представителей личной свиты формировался аппарат управления [Gyorffy G., 1960].

Ряд вопросов, связанных с социально-политической организацией Тюркских каганатов, на материале китайских источников был рассмотрен Ильдико (Хильдой) Эчеди. В ее представлении империя, созданная сообществом тюрк, предстает как завоевание племенем кочевников населения, отличного от него в плане хозяйственной деятельности, интеграция которых в общую политическую систему была поверхностной, и вся система держалась только за счет силы самого господствующего племени [Ecsedy H., 1972, p. 246-247]. В связи с необходимостью конкретизировать значение употребляемого термина «племя» И. Эчеди уделила специальное внимание социально-политической номенклатуре, употребляемой в китайских источниках в отношении различных подразделений кочевников. В итоге она пришла к выводу, что основными характеристиками социального сообщества, определяемого как «племя», является занимаемая территория, боеспособное население и скот, и в первую очередь такие сообщества выступают как хозяйственные единицы, но они, естественно, не являются стабильными [Ecsedy H., 1972, p. 260]. Именно наиболее сильное в экономическом отношении племя способно основать империю.

В Тюркской империи исследовательница выделяет три «сферы» -фактора, взаимодействием которых определялось динамика социальной системы кочевнических объединений: кланы - экзогамные, патрили-нейных родственных группы, характеризующиеся непосредственно горизонтальной и вертикальной социальной мобильностью; племена - территориальные, хозяйственные в своей основе объединения, основанные на фиктивной системе родства, чаще нестабильные, кроме тех случаев, когда их кланы принадлежат к правящей верхушке империи; политическое господство, основанная на военном превосходстве одного или нескольких племен, которое или которые также могут быть представлены главенствующим кланом [Ecsedy Н., 1972, р. 261].

Подробной реконструкции этой структуры посвящена специальная статья И. Эчеди, где Тюркская империя показана именно как достояние одного племени, представленного его ведущим кланом, организующим остальные племена. Никакого чиновничества и никакой системы налоговых сборов между ними не существовало, однако, основные руководящие сохранялись в руках ведущих кланов, сборы, которые могли быть представлены лишь продуктами кочевнического быта, осуществлялись, исходя из военных нужд главенствующего племени. Главенствующий клан олицетворял собой всю империю, однако, естественная связь его интересов с собственным племенем препятствовала полноценной интеграции в один народ многочисленного населения, часто отличающегося в лингвистическом отношении. Ослабление ведущего клана или той его части, которая непосредственно держит власть, может встретить конкурирующую силу в виде племен, организованных как членами того же клана (число которых естественным образом увеличивается во временем), так и других кланов [Ecsedy I., 1977].

Концепция И. Эчеди подводит к необходимости учитывания нескольких срезов в социальной организации кочевников: клан представляет собой именно генеалогическую единицу, выступающую, однако, как организующее начало (та же разросшаяся семья у В.В. Рад-лова), распространяя патриархальные принципы на управление всем подвластным населением, племена же являются именно организующимися единицами, выступая как социально-политическая величина. С этой точки зрения, однако, и клан, и племя могут смыкаться, поскольку кланы также могут организовывать небольшие плмена.

Одна из статей И. Эчеди посвящена рассмотрению форм личной зависимости в древнетюркской среде. Исследовательница аргументирует практику сопроводительных погребений у тюрков как проявление восприятия ими верности старшему в рамках патриархального сознания. Такая картина подтверждается в разной степени завершившимися случаями самоубийства различных тюркских деятелей после смерти Се-ли М^О кагана (634) и попытками добровольно уйти из жизни не-

скольких тюркских командиров, желавших быть похороненными с императором Тай-цзун'ом Жж (649 г.) [Ecsedy I., 1988].

Ряду сложных вопросов, касающихся социальной организации кочевников и в связи с ними древних тюрков уделено в работах Кароя Цегледи. В сущности, понимание им общих механизмов образования крупных политических образований кочевников соответствовало таким представлениям об этом процессе как формировании вокруг главенствующего племени подчиненного конгломерата других племен, политически ассоциированных с его названием [Czeglédy K., 1969, 78-79. o.; Czeglédy K., 1983, p. 87-88]. Конкретный пример такого его восприятия следующее высказывание касательно восточной группе племен те-лэ ШШ' «Групповое тюркское наименование этой восточной группировки было огуз, а наименование их правящего племени было уйгур» [Czeglédy K., 1969, 104. o.; Czeglédy K., 1983, p. 109].

Среди прочих вопросов исследователь обратился к сведениям источников о числовых данных относительно подразделений, входящих в состав политических объединений древнетюркского круга.

К. Цегледи, основываясь на сведениях и хотано-сакских документов (соответственно тибетский манускрипт Pelliot Tibétain 1283 и т.н. «сакский манускрипт», тоже из коллекции П. Пельо), рассматривал как два разных противоборствующих объединения тюркский и токуз огуз-уйгурский союзы (on ujyur toquz oyuz) -соответственно двенадцати- и восемнадцатиплеменных союза [Czeglédy K., 1969, 104-105. o.; Czeglédy K., 1983, p. 110]. Развивая эту мысль, К. Цегледи высказал мнение, что в свое лучшее время возглавляемое тюрками объединение смогло составить конфедерацию из тридцати племен, среди которых двенадцать являются собственно тюркскими (десять изначальных и два присоединившихся позднее), остальные восемнадцать - on ujyur toquz oyuz, где первое числительное (on 'десять') обозначает общее количество племен, под предводительством уйгуров, которые сами делились на девять подразделений, а второе числительное (toquz 'девять') было частью названия группы племен (toquz oyuz), входившей в это объединение на правах десятого элемента огузов [Czeglédy K., 1949; Czeglédy K., 1963; Czeglédy K., 1972; Czeglédy K., 1974, p 303-304] (ср.- [Sinor D., 1951, p. 223-224; Vâsâry I., 2003, 85. o.]).

Позже К. Цегледи пересмотрел свои взгляды на соотношение уйгуров и токуз огузов, указав, что вместе они составляли 18 племен, а именно - в девятиплеменной конфедерации Toquz-Oyuz кроме восьми остальных выделялось племя Uyyur, делившееся на девять подразделений и еще выделялось каганское племя, давая в общем счете десять (On-Uyyur) [Czeglédy K., 1982, S. 92, note 4].

В общем-то, обе позиции этого исследователя, несмотря на изменения в его собственных воззрениях, по-прежнему в разной степени принимаются и обсуждаются в научной литературе.

Можно, по-видимому, сказать, что изучение вопросов социальной организации номадов, в том числе древнетюркского круга, стало основным предметом внимания исследователей, касавшихся этой проблематике в Венгрии.

Заметным явлением в венгерской историографии были работы Йенё Сюча, в своей диссертации (1971) предпринявшего попытку адаптировать к ранней истории венгров сформулированную австрийским медиевистом Р. Венскусом на основе древнегерманского материала теорию «гентилизма» ^епй^тш) ^исг J., 1971; Szucz J., 1984, 329357. о.]. Если сам Р. Венскус коснулся номадов опосредованно ^ешкш R., 1961, S. 442-443], то Й. Сюч в рамках этой работы затронул посвятил ее именно им, для своих построений используя памятники древнетюркской рунической письменности.

По замечанию Й. Сюча, в орхонских надписях наблюдается концептуальное разграничение друг от друга понятия «империи» („biroda1om"), обозначенного термином й, с его полуабстрактным значением 'власть кагана' („а kagan hata1ma"), и, с другой стороны понятия Ь^ип 'народ' („пёр"). При этом для второго термина исследователь отмечал наличие нескольких значений, в зависимости от контекста: 'масса, толпа, люди', 'совокупность подданных тюркской империи' („sokasag, tоmeg, етЬегек"), 'совокупность подданных тюркской империи' („а ШЛ biroda1om а1аНуа1отак оsszessëge") - в качестве обозначения одного из племен, подвластных собственно тюркам, - и, наконец, 'простой народ' („kоznëpë"). Согласно исследователю, контексты употребления терминологии позволяет выделить в понимании кочевников две группы «народов» (budun) с точки зрения обладания суверенитетом: соответственно те, у кого он есть, есть свой каган и соответствующая организация (й), и те, у кого ее нет. Это отражено в тождественности представлений об убийстве чьего-то кагана и понятия «забрать иль» („И e1vëte1ëve1"). Несмотря на гибель кагана и его последователей (bц¡ruq), покоренный народ (племя, племенной союз) оставался в категории Ьийип «народ» („пёр") в системе империи, сохраняя свою идентичность, внутреннее устройство и родоплеменную организацию, что отражено в контекстуальном употреблении категорий ЬадШг Ь^ип 'беги и народ' („bëgek ës пёр"). Употребления в енисейских надписях в качестве объекта расставания меморианта выражения «мой народ» („пёрет", Ьийитт) выражает восприятие не с точки зрения кагана, а с точки зрения индивида, входящего в какое-то сообщество как социальной общности. Возможность наполнения понятия Ьийип этническим значением зависит от конкретной ситуации, от степени стабильности населения [Szucz J., 1971, 14-15. о.; Szucz J., 1984, 351-353. о.]11.

11 Соответствующий доклад Й. Сюча «Этническое самосознание кочевников» с привлечением древнетюркского материала был сделан ученым на конференции в конце октября 1978 г.: [Ecsedy I., 1981, p. 395 (резюме на англ. яз.)].

Тюрколог Иштван Вашари, касаясь древнетюркского материала, прибег к его интерпретации, опираясь на новые к тому времени методологические разработки в антропологии. И. Вашари высказывался за невозможность определить кочевнические политические образования как государства, поскольку категория «государство» (allam) связана с таким устойчивым образованием как «нация» (nemzet), потому предложил сохранять более универсальное «империя» (birodalom) [Vasary I., 1983, 189-191. o.]12. И. Вашари отметил возможность трактовки сообщества turk bodun «тюркский народ» как 'племени' ('torzs'), или из-за размеров, скорее, 'племенного союза' ('torzsszovetseg'), - с точки зрения социологических критериев: оно обладает представлениями о единстве происхождения, обычаями и территорией обитания [Vasary I., 1983, 194-195. o.]. Исследователь показывает картину трансформации такого сообщества, племенного союза тюрк, в более сложную структуру, el. Один народ во главе со своим каганом путем завоеваний осуществляет интеграцию в свое политическое пространство другие кочевнические племена. Это происходит путем устранения их признаков суверенитета (устранение кагана и правящего слоя, toru «порядков»), что в идеале должно было привести к сложению под властью одного кагана своего рода 'политической нации' ('politikai nemzet'). Однако эти объединения существовали как достояние политически доминирующего племени во главе с его каганом и для длительного существования нуждались в постоянных войнах, потому полная интеграция оказалась неосуществимой [Vasary I., 1983, 197-204. o.]13.

В 2004 г. Михай Добрович отметил, что статья И. Вашари на протяжении двух десятилетий была эталонной для венгерской научной литературы [Dobrovits M., 2004a, 53. o.].

Таким образом, мы видим, что взгляды В.В. Радлова в том или ином виде получили дальнейшее развитие венгерской историографии, подкрепляясь дополнительными источнковыми данными и вполне органично вплетаясь в современные теоретические разработки.

Работы венгерских исследователей, по большей части имевшие историко-филологический характер, в значительной степени обогатили изучение социальной истории кочевников древнетюркского круга. В ряде отдельных статей исследователями решаются также вопросы касательно титулатуры и другой социально-политической терминологии.

12 Резюме соответствующего доклада на англ. яз. см.: [Ecsedy I., 1981, р. 395].

13 Практически эта же точка зрения резюмирована И. Вашари уже в монографии 2003 г. «История древней Центральной Азии», где Тюркская империя в социальном отношении рассматривается как более развитое, чем предыдущие «кочевые империи»: она была более централизованной, хотя полностью интегрировать племена в общую систему и создать универсальную идеологию тюрка не удалось и их империя распалась [У^агу I., 2003, 80. о.].

2. Западноевропейская и американская историография

Западноевропейская и американская историография сохранила преемственность с наукой предыдущих эпох, а также свою внутреннюю целостность, потому ее развитие может рассматриваться как органичное продолжение изысканий в кочевниковедении вплоть с середины XVIII в. Если говорить о древних тюрках, плодотворнее всего шло исследование социальных аспектов в филологических работах, тогда как историками и этнологами большее внимание уделялось здесь, по-видимому, частным моментам их социальной и политической жизни - как правило, в сравнительном аспекте с другими кочевническими народами евразийских степей. В целом же изучение социально-политической истории обществ древнетюркского круга довольно длительное время имело скорее случайный, чем целенаправленный характер14.

Можно отметить, что в целом для исследователей было характерно традиционное восприятие кочевнических политических объединений в рамках единой модели как состоящих из различных групп, выступающих в качестве сегментов иерархической социальной организации, характеризующейся подвижностью и гибкостью (см., напр.: [Lattimore O., 1962, p. 521, 528; Boodberg P.A., 1979, p. 14-15, 17; Kotwicz W., 1949, p. 161-165; Pritsak O., 1952, S. 50-52; Pritsak O., 2007, p. 61-62; Clauson G., 1957, p. 21; Clauson G., 1962, p. 11-12; Clauson G., 1972, p. 152; Sinor D., 1958, p. 427-428; Sinor D., 1970, p. 99-100; Gr0nbech K., 1959, p. 54-56; Giraud G., 1960, p. 11; Doerfer G., 1965, Bd. II, S. 485; Cuisenier J., 1971, p. 120-125; Cuisenier J., 1972, p. 931-933; Kwanten L., 1979, p. 10; Bazin L., 1991, p. 129; Bazin L., 2000, p. 1104-1105; Базен Л., 2003, с. 479; Göckenjan H., 1980, S. 72 ff.; Cannata P., 1981, p. 12, 25; Golden P.B., 1982, p. 49-50]. Отдельные исследователи связывали с периодом Тюркской империи некоторые коренные изменения в социально-политической жизни кочевников [Saunders J.J., 1971, p. 21; Moses L., 1976, p. 62-64, 66; Kwanten L., 1979, p. 7; Флетчер Дж., 2004, с. 222], впрочем, признавая наличие гораздо более представительной источ-никовой базы об этой эпохе по сравнению с предшествующими хронологическими периодами истории кочевников Центральной Азии [Moses L., 1976, p. 63; Kwanten L., 1979, p. 5].

Ряд вопросов, связанных с социальной и экономической жизнью сообществ древнетюркского круга, был опосредованно, в контексте источниковедения, затронут немецкой исследовательницей тюркологом А. фон Габэн. В ее работах впервые последовательно сформулирована идея о возможности постепенного оседания кочевников в ходе закономерного исторического развития [Gabain A.

14 Так, Д.М. Данлоп, будучи вынужден обращаться к древнетюркскому материалу, имел в своем распоряжении лишь работы Э. Шаванна и Й. Маркварта [Dunlop D.M., 1954, p. 159, 160]. Приводя Хазарию к сравнению с другими кочевыми империями (nomad empires), исследовать использовал данные о гуннах и монголах [Dunlop D.M., 1954, p. 235].

(von). 1944, s. 685 ff.; Gabain A. (von), 1949, S. 30 ff.] (см. в последующем работы С.А. Плетневой, К.И. Петрова и, в особенности: [Nagrodzka-Majchrzyk T., 1978]).

Именно А. фон Габэн интерпретировала в орхонских памятниках мотив упреков в адрес народа в уходе от кагана как отражающий определенную идеологию господства. Всякое действие должно быть инициировано каганом, а, значит, благословенно Свыше, поскольку такова природа власти кагана. Главная задача кагана - удержать людей, заставить их служить и платить подати (Heeresdienst und Tribut) [Gabain A. (von), 1949, S. 39]. В представлении А. фон Габэн трансформация кочевнических обществ происходила следующим образом: постоянная межплеменная борьба у кочевников не способствует развитию производства и культуры, но погашение противостояний и внешняя угроза приводят к консолидации племен и созданию «больших и долговечных конфедераций», вместе с чем возрастают потребности в производственных и культурных благах, что способствует дальнейшему развитию общества [Gabain A. (von), 1953, S. 555-556].

Большое внимание исследователями было уделено вопросам, связанным с факторами, оказывающими влияние на политогенез у кочевников и трансформацию кочевнического общества. Древнетюркский материал, ввиду свой значимости, играл здесь не последнюю роль.

Значительное внимание изучению механизмов

взаимоотношений между кочевническими и оседло-земледельческими обществами было уделено в работах О. Латтимора и В. Эберхарда. Они каснулись древних тюрков опосредованно, однако, сами их теоретические изыскания оказались влиятельными для последующих исследователей, концептуализировавших в том числе конкретный исторический материал.

О. Латтимор, в общем-то, в русле традиции, понимал историю кочевнических политических объединений как циклический процесс чередования дисперсного состояния централизацией, достигающей определенной высшей точки (что, в общем-то, не отличалось от подобных процессов в оседло-земледельческих обществах), при этом в сущности все такие формирования от сюн-ну ЩЖ до монголов эпохи Чингисхана были одинаковы по своей природе, разве что созданное последним формирование отличалось от всех предшествующих большим могуществом [Lattimore O., 1962, p. 252-253]15. Рассматривая кочевнические общества как адаптированные к географии, но, в общем-то, всегда так или иначе имевшие соприкосновение с другими формами хозяйства, О. Латтимор считал, что как хозяйство, так и структура этих обществ были исторически сбалансированы;

15 Впрочем, много лет спустя он все же склонился к тому, чтобы отметить в истории кочевников Центральной Азии некий поступательный процесс трансформации [ЬаШшоге О., 1974, р. 173].

изменения в социальных отношениях возникали именно в результате контакта с оседло-земледельческими обществами, поскольку поступавшая от последних путем войны или торговли продукция (будь то предметы повседневного пользования или предметы роскоши) вносила изменения в сами механизмы распределения и накопления продукции, что, в свою очередь, вызывало к жизни новые механизмы господства и подчинения [Lattimore O., 1962, p. 254]. В то же время, что касается и орхонских тюрков, организуемое у кочевников в целях обогащения правящей верхушки развитие торговли и земледелия, не столь значительного, чтобы преобразовать все общество, одновременно ослабляет влияние предводителей кочевнической части населения, начинающих испытывать склонности к отложению; в итоге выливающееся в открытой конфликт противостояние обычно заканчивается победой представителей кочевнических традиций [Lattimore O., 1962, p. 256].

Позже в книге «Границы Китая во Внутренней Азии» (1940), сформулировал концепцию, согласно которой кочевники проходят четыре стадии в адаптации к оседло-земледельческим обществам. Первая - когда они просто дисперсно кочуют, но, испытывая необходимость в товарах оседло-земледельческих народов, пытаются заполучить их путем торговли или военной силы; вторая - кочевники консолидируются и захватывают оседлую территорию либо навязывают даннические отношения ее населению, создавая таким образом «смешанную [лучше: двойственную - Авт.] структуру» (mixed state); оседло-земледельческого население по-разному интегрируется в эту систему - одна часть остается на прежних местах проживания и превращается в данников кочевников, другая часть находит свое применение непосредственно в степном регионе на службе у номадов; здесь же происходит разделение кочевников, часть из которых остается на захваченной территории, часть сохраняет кочевой уклад и продолжает жить в степи; третья стадия - стадия борьбы в среде кочевников сторонников тенденций: тяготеющих к оседло-земледельческому влиянию и сторонников традиционного быта; четвертая стадия - она приходится, как правило, на внука или правнука основателя объединения, когда он, будучи сам оторванным от кочевого уклада, фактически уже не имеет власти над кочевниками и при нем происходит распад объединения [Lattimore O., 1940, p. 519523]. О. Латтимор, хотя, в основном, экстраполировал свою теорию на сюннуский материал, затронул и другие кочевнические общества Центральной Азии вплоть до тюрков (ту-цзюэ ^М) [Lattimore O., 1940, p. 526-529]

Несколько иных позиций на сущность взаимоотношений кочевников с оседло-земледельческими народами придерживался П.А. Будберг. По его мнению, хозяйство так называемых кочевников все же должно рассматриваться как чистое кочевое скотоводство, а,

скорее, что-то напоминающее ковбойское хозяйство [Boodberg P.A., 1979, p. 7 ff.]. Эти сообщества не обладали этническим и лингвистическим единством, имели четкую организованную структуру, существовавшую под управлением сильных лидеров [Boodberg P.A., 1979, p. 11, 14 ff.]. Они изначально и всегда были ориентированы на создание объединений со смешанной экономикой, но в первую очередь их интересовали престижные товары. Потому эти формирования неизбежно расширялись в направлении оседло-земледельческих территорий, чтобы создать у их границ опорные пункты и навязать им даннические отношения, а в идеале -установить контроль над торговыми магистралями (в чем наиболее всего преуспели тюрки) [Boodberg P.A., 1979, p. 16, 17, 19-20].

Близких взглядов придерживался Г.В. Вернадский, отмечавший одинаковую сущность всех «кочевых империй», изначально представлявших собой конфедерации племен, объединенные под властью какого-либо предводителя, стремившегося ограничить власть племенных вождей, в свою очередь, желавших выйти из-под его контроля; одним из факторов создания кочевых империй было стремление завоевания торговых путей, которое приносило богатства, позволявшее предводителям увеличивать свою популярность, одновременно толкая их на далекие завоевания [Вернадский Г.В., 2000, с. 73-74, 85-87, 100].

Касательно внутренней структуры племенных объединений эталонными стали работы В. Эберхарда. Он в специальной статье изложил свои взгляды на политогенез в кочевнических обществах. В. Эберхард полагал, что наиболее адекватно классифицировать кочевнические народы в целом можно по расовому признаку, но созданные ими политические образования (politisches Gebilde), государства (Staat), представляли собой пестрые объединения племен (Föderationen von Stämmen), имевших различное происхождение, языковую и культурную принадлежность. Эти образования именовались по названию главенствующего племени („Führerstamm"), язык и культура которого также были доминирующими. В частности, когда автор говорит о тюркских племенах, здесь он находит и социальное расслоение: существовали аристократические племена (Aristokratie, „Adelsstamm") и подчиненные, «рабские» племена („Sklavenstämme"), были также отдельные рабы, принадлежавшие всему племени или членам племен. Именно аристократические племена, состоявшие из нескольких родственных семей, с сюннуского периода на протяжении веков возглавляли циклически сменявшие друг друга кочевнические государства. Неустойчивость скотоводческого хозяйства в зимний период и, как следствие, нужда в продуктах земледелия склоняет кочевников к торговле с оседлым населением, создавая взаимовыгодный симбиоз, - поскольку торговля фактически осуществлялась в рамках «государственной монополии» („Staatsmonopol"), - отражающийся в практике заключения договоров

40

между правителями. Оседло-земледельческие общества не были так зависимы от поставок скота, нежели кочевники от продуктов земледелия, поэтому могли использовать это в качестве политического регулятора: повышать цены или закрывать рынки, вынуждая кочевников тем самым переходить к набегам, как этому способствовало и простое уменьшение пастбищной территории. Однако эти набеги не имели политического значения. Лишь когда лидер объединения приходил к пониманию необходимости полного подчинения оседло-земледельческого государства для решения продовольственной проблемы, тогда в ходе войн с соседями создавалось крупное объединение, «кочевое государство» („Nomadenstaat"), в качестве ядра содержащее племя лидера и родственные ему племена („Kernstämme"), с демократическим, совещательным началом, предполагающим участие их вождей, в то время как подчиненные племена („Sklavenstämme"), организованные теперь в военные единицы, напрямую подчинялись этим вождям. При победе над противником, кочевники имеют три варианта: (1) наименее эффективное: уничтожение оседлого населения, кроме ремесленников, и превращение их территории в пастбища; (2) порабощение оседлого населения, ведущее к назначению над ним наместников и, таким образом, распылению силы кочевников; (3) превращение кочевников в господствующий класс в оседлом государстве, что приводит к конфликту старой кочевнической элите и новой, переезжавшей в оседлые области [Eberhard W., 1949]16.

В другой работе В. Эберхард также показывал, что главной целью кочевнических предводителей было завоевание оседлых областей с целью взять под контроль как можно большее количество земледельческого населения, получив тем самым стабильный источник продовольствия, что сделало бы ненужным занятие торговлей и грабежами [Eberhard W., 1947, s. 87-88, 111] (ср.: [Eberhard W., 1977, p. 73-74]).

Еще более углубил эти взгляды О. Прицак. Описывая процесс формирования крупного кочевнического формирования вокруг авторитетного вождя, он добавил к этому такие факторы, как представление о личной харизме предводителя, необходимость владения сакральными местами для предания легитимности его власти, а также роль шамана для своеобразной инаугурации правителя на курултае [Pritsak O., 1952, S. 50-52; Pritsak O., 2007, p. 62-63]. Входившие в образовавшиеся федерации народы подразделялись на четыре ранга: (1) правящее племя (Fuhrerstamm, Herrscherstamme) и союзные ему высокостатусные родственные племена (Schwägerstämme), в т.ч. брачующиеся с ним (Adelsstämme); (2) племена, добровольно вошедшие в «конфедерацию» (Kernstämme), как правило, близкого происхождения («rassenverwandten» Stämme);

16 Ср.: [Eberhard W., 1970, p. 112-118], где автор еще выделяет три типа кочевнической организации (тибетский, монгольский и тюркский), хотя стремится привязать их к особенностям хозяйства, исходя из состава стада. См. критику в кн.: [Lattimore O., 1962, p. 532-533].

41

(3) находящиеся на положении данников народы, как правило, оседлые (die Vassalen-Völker, meist Kulturvölker, die gewöhnlich Tribut zu zahlen hatten), вроде согдийцев; (4) подчиненные, завоеванные силой, «рабские» племена (Sklavenstämme) [Pritsak O., 1952, S. 52-55; Pritsak O., 2007, p. 63-66]. Традиционными институтами для таких политических образований народов алтайской языковой семьи О. Прицак считал соправительство, иногда выражавшееся в разделении империи на две части, а также ступенчатую систему восхождения, согласно которой каждый член правящей династии, следуя принципу сеньората, в течение своей жизни постепенно продвигался в иерархии титулов [Pritsak O., 1950, p. 210-211; Pritsak O., 1954, S. 23-24; Pritsak

O., 1977, S. 252-253].

В начале 80-х гг. XX в. О. Прицак выдвинул полноценную концепцию политогенеза номадов. По его мнению, кочевые империи возникали как отражение оседло-земледельческих государств, организованные вокруг харизматического клана. Если сами кочевые общины не нуждались в государстве, как раз военизированные, организованные по принципу «мужских союзов» (Männerbünde, «союз дужих юнагав») становились во главе них. Как только крупное оседло-земледельческое государство достигало экономической стабильности, в степи поднимались такого рода «харизматические кланы». Кочевые империи возникали как союз кочевников и торговцев, первые из которых были заинтересованы в грабежах и завоеваниях, вторые - в усилении своего влияния на торговых путях. В дальнейшем создавалась организованная структура, включавшая группы населения различного хозяйственного уклада. Важно подчеркнуть, что, по мнению О. Прицака, образованные кочевые империи в экономическом плане были самодостаточны, однако, дополнительный доход был необходим именно для обеспечения военного и бюрократического аппарата, что толкало номадов к «раскупорке» оседлой экономики, потому кочевники должны были вступать в контакты с оседло-земледельческими государствами, навязывая им даннические отношения или склоняя к торговле [Pritsak O., 1981, p. 1119; Прщак О., 1997, с. 76-86].

Для изучения социальной жизни древних тюрков большое значение имеют историко-филологические изыскания Р. Жиро, предложившего на основе анализа памятников древнетюркской рунической письменности анализ социальных институтов и титулатруы Тюркских каганатов [Giraud R., 1960; Giraud R., 1961]. Р. Жиро рассмотрел вопросы, связанные с социальной жизнью изображаемого памятниками общества, ограничившись осторожными интерпретациями лишь непосредственного материала. Р. Жиро была предложена такая иерархическая структура социальной организации древних тюрков, выявляемая на основе терминологии: ki§i 'l'individu, l'atome' - bod 'tribu' -bodun / bodïn 'confédération' - el [Giraud R., 1960, p. 67-68]. Много внимание уделено социальной структуре. И, в общем, работа Р. Жиро

показала, что противопоставление в надписях категорий bäglär и qara bodun еще нуждается в социологическом объяснении содержания каждой из этой категорий [Giraud R., 1960, p. 86-88].

Велико значение других филологических работ, в частности фундаментальных словарей тюркологов Г. Дёрфера [Doerfer G., 19631974, Bd. I-IV] и затем сэра Дж. Клосона [Clauson G., 1972]. Они содержат глубокий анализ в том числе хозяйственной и социально-политической лексики, среди которой и титулатура. В частности, в работе Г. Дёрфера дан пространный фрагмент, который иллюстрирует точку зрения о существовании не только определенной иерархии известной из источников древнетюркской титулатуры, но и также разграничение титулов на функциональные группы [Doerfer G., 1965, Bd. II, S. 393-398] (ср. перевод в кн.: [Шервашидзе И.Н., 1990, с. 81-83]).

Вопросов частного характера касаются работы французского тюрколога Ж.-П. Ру о религиозных воззрениях тюркских и монгольских народов, снабженные рядом замечаний историко-социологического характера [Roux J.-P., 1956a-b; Roux J.-P., 1958; Roux J.-P., 1959; Roux J.-P., 1962a-b].

Ж.-П. Ру последовательно обосновано мысль об отражении в орхонских надписях идеи, согласно которой, каган, считавшийся по китайскому образцу, ставленником Свыше, являлся обладателем qut 'благодати' ("bonheur, fortune, grâce", "bonheur naturel"), не распространявшейся при этом на всю династию, потому должен был сам постоянно проявлять необходимые качества (быть «мудрым» и «храбрым»), чтобы продемонстрировать свою поддержку Свыше и не утратить престиж [Roux J.-P., 1956a, p. 28-29, 31].

Ж.-П. Ру высказал мысль о том, что в Хушо-Цайдамских надписях изложена религиозная концепция, разработанная знатью и правителем, отличная от традиционного шаманизма, практикуемого в массах ("la conception religieuse qui était celle des grands, les beg, et des empereurs, les kagan") [Roux J.-P., 1959, p. 233]. Это происходит путем выделения Tängri из массы других божеств как Высшей силы, дарующей правителю свою санкцию: декларируется небесное происхождение и Высшая миссия кагана [Roux J.-P., 1959, p. 234].

В специальном исследовании Ж.-П. Ру концептуально сформулировал идею о том, что верования (или религия) тюркских и монгольских кочевников имеют две формы: первая - имперская, национальная, государственная (impériale, nationale, étatiste), и вторая - народная и семейная (populaire et familiale). Первая возникает, когда создаются крупные племенные союзы, и тогда возрастает значение культа Tängri [Roux J.-P., 1962a, p. 7]. Возглавлявший объединение каган выполнял роль Небесного посланца и первосвященника, укрепляя свою власть путем создания идеологии универсального Бога [Roux J.-P., 1962a, p. 20]. Этот уровень или форму «тюрко-монгольской религии» ученый назвал «тэнгризм» (Tängrisme). Она существовала и исчезала вместе с крупным степными империями [Roux J.-P., 1956b, p. 206-207].

Увязывая, таким образом, существование «тэнгризма», как ситуативного явления, рукотворной идеологии, с периодами централизации степного населения и подъема крупных политических образований, французский тюрколог органично вплел свою концепцию в представления и циклическом характере истории кочевников.

В связи с этим нужно специально сказать об исследованиях итальянского тюрколога А. Бомбачи. Он издал в двух частях статьях (фактически, монографию), которую целиком посвятил изучению слова qut [Bombaci A., 1965; Bombaci A., 1966]. По мнению А. Бомбачи qut в памятниках древнетюркской рунической письменности всегда непосредственно связан с правителем [Bombaci A., 1965, p. 288 ff.], на основе этого он пришел к выводу о толковании слова в них как 'royal fortune', привлекая для аргументации своих доводов широкий лингвистический, этнографический и сравнительно-исторический материал. Исследователь, в частности, немало внимания уделил рассмотрению вероятных аналогий, как, например, иранское слово havrnah, выражавшее в отношении иранских царей 'vital force' или 'fortune' [Bombaci A., 1966, p. 35-38].

В последующем с возражениями к такому подходу выступил со специальной статьей японский исследователь Мори Масао (о нем будет сказано в соответствующем разделе ниже, однако поскольку его статья оказалась влиятельной, она заслуживает упоминания именно в связи с этой дискуссией). М. Мори, в противовес мнению А. Бомбачи и согласившихся с ним исследователей, на основе именно контекстов памятников древнетюркской рунической доказывал неправомерность трактовки qut как 'Royal fortune', 'fortune', 'Majesty и т.д. По мнению японского ученого, не только каган, а весь «тюркский народ», согласно этим текстам, получает благосклонность Неба, которое дарует ему какие-либо качества [Mori M., 1981, p. 47-50] или определяет его достижения, при наличии у людей определенных качеств [Mori M., 1981, p. 50-58]. Ключевой для аргументации М. Мори является интерпретация сочетания qut ülüg как 'qut that was imparted (distributed) by Heaven-the Deity' [Mori M., 1981, p. 69, 71]. Японский исследователь согласен с интерпретацией qut как 'Charisma', но отметил, что qut может предоставляться Свыше любому человеку, потому предлагает трактовку слова как 'the charisma which is imparted (distributed or sent) from Heaven the Deity to human beings, especially the sovereigns' [Mori M., 1981, p. 72, 74].

Дискуссия вокруг интерпретации слова qut в памятниках древнетюрк-ской рунической письменности является ключевой не только для изучения религиозных воззрений древних тюрков, но и для определения четкого понимания природы и основ власти правителя в их представлении.

Л. Базен, известный больше исследованиями календарной системы тюркских народов [Bazin L., 1991]17, в связи с этой темой оставил значимые наблюдения. Одно из них касается обоснования

17 Мы используем дополненное переиздание его докторской диссертации опубликованной в 1974 г.

44

существования возрастных категорий в древнетюркской среде. Еще А. фон Габэн, рассматривая личные имена и титулы, встречающиеся в памятниках древнетюркской рунической письменности, обратила внимание на такие сочетания, как är at 'мужское имя' ('Mannesname'), är ärdämi at 'имя храбреца' ('Mannestugendname'), и реже uluy at 'великое имя' ('großer Name'). Означали ли они какие-то категории, ставит вопрос исследовательница, подразумевали ли какие-то обязанности и права? [Gabain A. von, 1953, S. 546]l8. Л. Базен уже конкретно обозначил как ступени взросления индивида такие категории, как är ät(vm) "nom viril" (E 2; E 15; E 29; E 38; E 41; E 42; E 48; E 50) или ärdäm(i) ät "nom de virilité" (Е 32), или же är ärdäm(i) ät ät(im) «nom de mâle virilité» (Е 5; Е 48), и предшествующее последнему oglan ät(vm) "nom de garçon" (Е 45). Существование этих категорий, по мнению исследователя, имело социальную и военную функцию, поскольку они обозначали возраст, в котором человек вступал в новый жизненный цикл, в том числе получая право занимать какие-либо должности [Bazin L., 1991, p. 167].

Вопросы социально-политической организации исследовались европейскими и американскими этнологами и антропологами. Несколько особняком среди прочих стоят работы американского этнолога Л. ^эдэра, придерживавшегося марксистских взглядов, но больше, безусловно, имеющие теоретическое значение (в особенности: [Krader L., l963]).

Л. ^эдер считал, что организация «орхоно-енисейских тюрков» «проливает свет на позднейшую тюркскую организацию» [Krader L., 1963, p. 2], но, в общем-то, сами его взгляды на общество орхонских тюрков [Krader L., 1963, p. 183-189] были зависимы от ограниченной доступной ему литературы и основывались, скорее, на этнографических параллелях (что было отмечено рецензентами: [Christie A., 1966, p. 410; Hamayon R., 1966, p. 110]). Л. ^эдер критиковал концепцию В.В. Радлова, не соглашался в частности, с его «теорией узурпации» (the usurpation theory, the theory of usurpation) [Krader L., 1966, p. 154, 155; Krader L., 1968, p. 100-101], сам находя, например, у тюрков определенный, по его мнению, порядок наследования [Krader L., l963, p. 67]. Он также выступил против довода В. Бартольда о демократической природе власти тюркского кагана, отмечая наличие у тюрков наследственной и служилой знати [Krader L., l963, p. l84, note l5]. При этом он признавал, что монгольский хан был более «отдален» от народа, чем каган тюрков, который давал народу больше «свободы действий и выбора» [Krader

18 Формулировка аг аМат! а1 у А. фон Габэн является, по-видимому, контаминацией встречающегося в енисейских надписях сочетания аг аМат! (Е 5, стк. 1; Е 46, стк. 2; Е 48, стк. 2; Е 51, стк. 2; Е 109, стк. 3) и прочтения аМат аИт в третьем памятнике с р. Уйбат (Е 32), позже повторенного Л. Базе-ном, но теперь оно не подтверждается (см.: [Кормушин И.В., 1997, с. 112-113; Уй&пш Р., Ау&п Е., А1-шюу Я., 2013, 8. 93]). Приведенное А. фон Габэн сочетание ыШу at, видимо, основано на прочтении в древнеуйгурском памятнике «Алтун йарок» эпитета ыШу аШу 'именитый, славный' (ср.: [Малов С.Е., 1951, с. 438]).

L., 1968, p. 97], хотя оба общества позже признавал уже классовыми [Krader L., 1978, p. 99].

Определенно значимое место в значительном пласте литературы занимают результаты изысканий Ж. Кюзенье, рассматривавшего вопросы системы родства, социально-политической организации и властных практик в сообществах у огузов и туркмен, но с непосредственным привлечением сведений о древних тюрках (статья [Cuisenier J., 1972], вошедшая в монографию [Cuisenier J., 1971]). В частности, из изысканий Ж. Кюзенье вытекает заключение о возможности выявить различия в отличии с точки зрения уровнях сложности политического образования тюрков как конфедерации племен от племен как более простых с точки зрения механизмов координации взаимоотношений членов коллективов [Cuisenier J., 1971, p. 105 ff.; Cuisenier J., 1972, p. 924 ff.].

На уровне первичных объединений кочевников, аулов, основанных только на экономических задачах, существование целостных коллективов поддерживается за счет обеспечения его членов продукцией, а регулирование внутренних связей между ними и обеспечение эффективной координации их действий между ними основывается на механизмах, закрепленных институтами родства [Cuisenier J., 1971, p. 118-119, 132-133; Cuisenier J., 1972, p. 928-930, 936937]. Тюркский каган, в отличие от простого военного вождя, обеспечивающего разовые военные акции выступает наделенным более сложными функциями. Среди его главных задач для сохранения единства подвластного ему объединения было, во-первых, полноценное военное командование подвластными племенами, во-вторых, налаживание стабильных международных отношений, отражавшихся в церемониальном обмене, в частности с китайскими императорскими дворами, будь то регулярная поставка подарков, с одной стороны, и выплата дани, с другой, либо также обеспечение торгового обмена [Cuisenier J., 1971, p. 129-130; Cuisenier J., 1972, p. 935-936].

Перечисленные работы составляют основную фундаментальную базу для дальнейших изысканий.

Следует указать, что в отдельных работах содержались замечания, касающиеся природы политических образований древнетюркского круга. Так, Д. Синор сделал очень важное замечание, что в случае с тюрками, в принципе, лишь сменившими жуань-жуань ЩЩ, в качестве правящей группы, источники ясно показывают случай, когда деструктивные силы имели внутреннюю природу, без каких-либо внешних воздействий. Впрочем, здесь остается неясным, имело ли место только социальное противостояние, отразившееся в том, что тюрки изначально представляли собой более низкую страту - «класс металлургов», либо же это здесь имело место и столкновение двух различных в этнолингвистическом отношении общностей [Sinor D., 1958, p. 429].

Р. Жиро среди прочих наблюдений над текстами орхонских надписей высказал мнение, что возглавляемые каганом походы, имевшие целью, согласно памятникам древнетюркской рунической письменности, установить порядок в степях, приносили добычу и дань, составляли основу экономики Тюркского государства. Однако, эти источники не могли поддерживать масштабные военные предприятия, предпринимаемые, в особенности, в период правления Капган кагана, и для существования империи было бы необходимо овладение торговыми путями, но это не было достигнуто [Giraud R., 1960, p. 26-27].

В статье Л.У. Мосеса высказан взгляд, согласно которому период возвышения тюрков и уйгуров ("Türk-Uighur epoch") отличается определенной эволюцией кочевников в сравнении с предыдущими историческими эпохами [Moses L.W., 1976, p. 62]. При этом эта эволюция была самостоятельной, без какого-либо влияния с китайской стороны. С этим историческим периодом исследователь связывает возникновение следующих явлений: (1) развитие восприятия «варварами» Внутренней Азии19 как центра; (2) сложение идеи о божественном праве управлять миром из центра во Внутренней Азии; (3) выбор религии из среды оседло-земледельческих народов для концептуального оформления такого права; (4) развитие письменности и литературы, частично для распространения нового мировоззрения и религии; (5) основание исходного «варварской» урбанизационной базы, частично также для укрепления нового мировоззрения. Таким образом, Л.У. Мосес характеризует этот период в истории «варваров» Внутренней Азии как 'pastoral-urbanization' [Moses L.W., 1976, p. 64].

П.Б. Голден в своей диссертации по хазарам, опубликованной позже в виде книги «Хазарские исследования» предпринял попытку реконструкции политических институтов Хазарского каганата, основываясь на данных о Тюркских каганатах [Golden P.B., 1980, p. 11]20. П.Б. Голден кратко изложил свой взгляд на политические образования алтайских народов, отметив «священное право правителей» (divine right of kings), т.е. как политическое, так и сакральное значение кагана, а также сложную военную организацию, бюрократическую иерархию, административный аппарат, с одной стороны, а с другой - эфемерный характер этих племенных союзов с постоянной сменой племенного состава, по причине постоянно идущего процесса текучки и перегруппирования племен и кланов [Golden P.B., 1980, p. 27-28]. В остальном он следует выводам исследователей о существовании тех или иных институтов в Тюркских

19 По традиционной русскоязычной номенклатуре - Центральная Азия.

20 Работе была начата в середине 60-х гг. XX в., защищена в качестве докторской диссертации в 1970 г., доработана и подготовлена к публикации в 1972 г., но издана в виде книги только в 1980 г., при этом что учесть вышедшую за этот период литературу возможности автору не представилось, как он сам отметил,

каганатах: он интегрирует выводы А. Альфёльди о происхождении соправительства из двукрылого деления армии, а также выводы Ф. Ласло о каганской династии, выводы О. Прицака, Р. Жиро и В. Эберхарда об устройстве племенной конфедерации [Golden P.B., 1980, p. 37-42, 147-148].

В другой работе П.Б. Голден дал более подробное изложение своего видения социальной организации Тюркских каганатов [Golden P.B., 1982], где, можно сказать, суммировал существовавшие к тому времени разработки. П.Б. Голден писал о конфедерации, возглавляемой харизматическим кланом, каждый из представителей которого имел право на правление; само объединение было организовано по пирамидальному принципу, наверху которого располагался правящий клан и его племя, далее шли «внутренние» племена, представленные брачующимися с главенствующим и добровольно вошедшими в объединение - они сохраняли своих предводителей; далее - «внешние» племена, т.е. присоединенные силой, их правители, как правило, заменялись на ставленников центральной власти; под ними располагалось данническое оседлое земледельческое и торговое население [Golden P.B., 1982, p. 42-53]21. П.Б. Голден считал, что тюрки унаследовали политический и культурный аппарат от сюн-ну ЩЖ, сянь-би и жуань-жуань ШШ [Golden P.B., 1982, p. 48-50], в свою очередь, их институты и политические традиции длительное время продолжали в том или ином виде существовать на территории степной Евразии [Golden P.B., 1982, p. 73-76].

По-видимому, подводит итог изысканиям европейской и американской историографии на конец 80-х гг. XX в. следующее замечание Д. Синора: «Вопреки непрекращающимся усилиям, четкого представления о внутренней структуре Тюркского государства не появилось, мы действительно не знаем ни точного значения титулов различных сановников, не можем определить связи общности, которая объединила вместе - по крайней мере, на некоторое время - пестрое население этой великой империи. Это остается задачей будущих исследователей, дать достоверное, достаточно полное, лишенное клише описание тюркской цивилизации»22 [Sinor D., 1990, p. 315].

21 В общем виде эти же доводы изложены в другой работе П.Б. Голдена: [Golden P.B., 1992, p. 146-149].

22 "Repeated attempts notwithstanding, no clear idea of the internal structure of the Türk state has emerged, we do not really know the precise meaning of the various dignitaries' titles, nor can we identify the bonds of solidarity that linked together - at least some of the time - the motley population of this great empire. It remains the task of future research to give a credible, reasonably comprehensive, not cliche-ridden description of Türk civilization".

3. Японская историография

Самобытная японская научная традиция отличается такой чертой, как широкий охват вопросов, в отношении любой из тем в истории «Северной Азии».

Еще в довоенный период Тамура Дзицудзо занимался разбором генеалогических тюркских легенд, в 50-е гг. XX вв. эту проблематику поднимал Окадзаки Сейро (Seiro Okazaki). Мацуда Хисао (Hisao Matsuda), выводя тюрков с Тянь-Шаня, связывал их подъем с прохождением через эту местность караванных путей (см.: [Okamoto Y., 1960, p. 463-464]).

Японский ученый марксист, тюрколог Мори Масао написал масштабную работу о Тюркских каганатах. Он выделил в древнетюркском обществе три класса (kaikyu ШШ): беги (bag), владевшие большим числом хозяйств, простые скотоводы (budun) и рабы (qul, kuq). На вершине государства (kokka ЩШ) (il ~ el) располагался каган (qayan) и аппарат чиновников. Тюркское государство (kokka ЩШ) представляло собой конфедерацию уделов (bay), в которые объединялись роды (shizoku КШ и племена (buzoku

[Mori M., 1967]. М. Мори предлагал феодальную интерпретацию общественного строя Тюркских каганатов, соответствующим образом интерпретируя упоминания в источниках выделения у тюрков различных владений и многочисленных носителей разных титулов. Тем не менее, рабство было ограниченно домашним характером эксплуатации, тюркское общество состояло из многочисленного слоя независимых и свободных кочевников [Мори М., 1970]. С точки зрения изысканий в титулатуре и социальной организации, работа получила высокую оценку Мураяма Ситиро [Murayama Sh., 1968, p. 138, 147]. С другой стороны, изыскания М. Мори подверг критике, например, Маеда Масана, призывавший к более осторожному толкованию источников и считавшего, что М. Мори переоценил уровень тюркского общества; сам он считал их обычным эфемерным племенным союзом [Maeda M., 1968, p. 93-94, 95-96].

Такая оценка, в основном, преобладает, и все же для ряда японских исследователей характерно истории кочевнических политических объединений «Северной Азии» в эволюционистском ключе (см., напр.: [Okamoto Y., 1960, p. 478-479]), где уйгуры выглядят более сложным обществом, чем тюрки. Кочевнические политические объединения дочингисхановского периода предстают здесь как племенные конфедерации (Мори Масао, Ямада Нобуо, Хаяси Тосио). Савада Исао охарактеризовал эпоху древних тюрков как «период становления кочевого государства» [Шираиси Н., 2008, с. 239]. Сираиси Нориюки, следуя К. Кристиансену, дополнившему эволюционистскую схему антрополога Э. Сервиса, помещает

объединения тюрков, как и сюн-ну ЩЖ, на стадии «архаичного государства», располагающегося между вождеством и государством [Шираиси Н., 2008, с. 243]; они были децентрализованы и жили, в основном за счет грабежей, основываясь на кочевой экономике [Шираиси Н., 2008, с. 245-246, 247], но уйгуры, с их степенью централизации власти и появлением городов как политических, экономических и культурных баз центральной власти, уже достигли ступени государства [Шираиси Н., 2008, с. 244, 247-248]. Т. Хаяси не характеризует эти кочевнические объединение как государства [Шираиси Н., 2008, с. 240].

Принципиальной для Т. Хаяси является мысль о том, что развитие кочевнических политических образований происходило благодаря оседло-земледельческим элементам в их хозяйстве, какими были земледелие и торговля. В 1985 г. он писал, что тюрки захватывали китайское наседение и сажали их на землю, что возможно было на южных территориях, в основном, между Инь-шанем и Хуан-хэ, наиболее пригодной для земледелия местности. После того как при Мо-чо кагане эта территория была утрачена тюрками, Бильге каган изменил политику, сделав акцент на торговлю и положив начало нашедшему свое развитие уже в Уйгурском каганате процессу образования степных городов как центров земледелия и ремесла [Hayashi, 1985].

В последующих работах эта мысль нашла дальнейшее развитие.

Более обстоятельная подборка источников была приведена Т. Хаяси чуть позже. Китайские источники сообщают нам в разные времена о бегстве китайцев к тюркам или захвате тюрками китайского населения. Кроме того, на землях тюрков селились согдийцы, хотя их было значительно меньше, чем китайцев, соответственно и их роль в развитии хозяйства Тюркской империи, по мнению исследователя, была меньше [Hayashi Т., 1990; Haeshi T., 2004]23.

Главный оппонент японского исследователя - И. Эчеди, с статье которой отражена точка зрения, согласно которой кочевники нуждались в продукции оседло-земледельческих обществ, потому были заинтересовано в торговле с ними, но с их стороны торговля с кочевниками, в частности для китайских империй, не имела экономической необходимости, а рассматривалась лишь как дипломатический инструмент [Ecsedy H., 1968, p. 141-146]. Оба этих тезиса оспаривает Т. Хаяси, указывающий, что источники не позволяют говорить о том, что набеги кочевников на оседло-земледельческих соседей обусловлены их нуждой в продуктах земледелия, но, вероятно, целью этих набегов был именно захват людей [Hayashi Т., 1990, p. 138, 154, note 1, p. 157, 158; Haeshi Т., 2004,

23 Характерно, что Т. Хаяси в этом плане высоко оценивает работы С.А. Плетневой [Hayashi Т., 1990, p. 153, 157, note 17; Haeshi Т., 2004, p. 124, 130, note 10].

p. 123, 130, note 9]. Кроме того, он акцентирует внимание на нужде китайских династий в лошадях, которых они могли добыть только через сношения с кочевниками [Hayashi Т., 1990, p. 157-160].

В целом, японским исследователям изначально близко именно эволюционистское восприятие истории степных политических образований Монголии как некоего цельного развивающегося процесса. Важно отметить, что многие названные авторы являются также и археологами. По-видимому, именно специализация по археологии оказала влияние на восприятие ими исторического процесса.

4. Турецкая историография

Главная особенность турецкой республиканской историографии состоит в том, что она изначально сформировалась как националистическая - в противопоставление европоцентристским основам западного востоковедения. Это обстоятельство оказалось определяющим многие методологические предпочтения в работах турецких авторов. Под влиянием как идей тюркизма, так и политически обусловленной событиями рубежа первого и второго десятилетий XX в. идеи автохтонности турецкого населения на занимаемых им территориях в турецкой историографии сложился примордиалистский подход к истории народа, именуемого в источниках türk. Принятие этого же имени в качестве самоназвания населения Турецкой Республики обусловило тенденцию к обоснованию непосредственной исторической преемственности между ним и носителями этого этнонима в другие исторические эпохи. Иными словами, разные в русском и европейских языках, слова «тюрк» и «турок» здесь не разграничивались, поэтому, когда мы читаем в работах понятие "Türk tarihi", мы можем равнозначно переводить это как «тюркская история» и как «турецкая история». В методологии это отразилось еще и тем образом, что исследователями широко привлекался сравнительно-исторический материал, относящийся к историческим тюркским народам и их политическим образованиям, часто без учета историко-культурного контекста.

Выдающийся турецкий философ и социолог М. Зийя (Гёк Алп), столь же публицист, сколько исследователь, еще в период существования Османской империи, предпринял много усилий, чтобы реконструировать историческую картину генезиса тюркского (resp. турецкого) общества. Он широко оперировал современными социологическими методами, в особенности, будучи близок к структурализму [Gökalp Z., 1976; Gökalp Z., 1991]. Позже и А.З. Велиди (Тоган) критиковал его методику механического переноса теоретических социологических схем на исторический процесс [Zeki Velidi Togan A., 1981a, s. 105-106].

Среди оказавших наибольшее влияние на последующую

историографию имеет значение обнаружить уже у орхонских тюрков деление общества на «белую кость» (Ak Süyek = Ak Kemik) и «черную кость» (Kara Süyek = Kara Kemik, орх. Kara budun), соотнося первых с правящей группой, вторых - с подвластными им сообществами, наличие обеих групп также соответствовало делению два крыла [Gökalp Z., 1976, s. 49, 80, 90, 109, 111, 153-156, 166-167, 212, 216-217, 259, 260-261; Gökalp Z., 1981, s. 88-89; Gökalp Z., 1991, s. 28-29, 53, 60, 75, 76, 112-114, 125, 163, 166-167, 200-201, 202].

Вышедшая в 1923 г. «История Турции...» М. Фуата (Кёпрюлю) излагала новую концепцию турецкой истории от древнейших времен до образования республики через непрерывный процесс истории ряда государств, сводящийся лишь к смене династии - это не противоречило соображению, что в основе объединений тюркских племен под каким-либо единым именем часто лежали лишь политические связи [Köprülü M.F., 2005, s. 3-4]. Подобное объяснение позже можно найти у Х. Намыка (Оркуна), который, следуя в общем концепции В.В. Радлова, заключил, что изменения в тюркских кочевнических государствах сводились, в сущности, просто к смене династии, потому историю этих государств нельзя рассматривать изолированно друг от друга [Orkun H.N., 1946, s. 134-136].

При этом такой процесс в рассмотрении турецких авторов, естественно, не был циклическим чередованием вновь возникающих и разрушающихся политических формирований, а предполагал определенную эволюцию самих институтов.

В докладе, сделанном на Первом Турецком историческом конгрессе (1932), Айше Афет ханым (Инан), приемной дочери президента М. Кемаля (Ататюрка), «Общий взгляд на историю Средних веков» («Orta Kurun tarihine umumi bir baki§»), история Тюркских каганатов бегло изложена в самых общих чертах. Для докладчика очевидно, что причиной гибели государства стало его разделение. Она отмечает, что мы имеем дело с федерацией независимых и бейликов (Beylikler) и ханств (Hanliklar), но все социальные процессы истолковывает исключительно с позиций волюнтаризма [Birinci Türk Tarih Kongresi, 1932, s. 422-423]. История Тюркских, Тюргешского, Карлукского и Уйгурского каганатов представлена в сборнике "Tarih" («История») [Tarih. istanbul, 1933, [Cilt] II, s. 44-51, 52-54, 55-56, 57-60]. Внутреннему устройству Тюркских каганатов посвящен один абзац. Он охарактеризован как нецентрализованное, феодальное государство, конфедерация независимых племен, от крупных предводителей которых зависела власть кагана [Tarih. istanbul, 1933, [Cilt] II, s. 49].

В 1938 г. вышла статья М. Фуата (Кёпрюлю) о древнетюркской титулатуре, где им также было высказано свое мнение о характере древнетюркского общества: «Вопреки мнению Бартольда и других

ученых, которые следуют за ним, мы убеждены в том, что как все древнетюркские государства, так и государство Караханидов имело исключительно аристократическую, но не демократическую организацию» [Köprülü M.F., 1938, S. 338].

Значительное влияние на раннюю турецкую республиканскую историографию оказали выходцы из бывшей Российской империи: А.З. Велиди (Тоган), Абдюлькадир Инан, С.А. Максуди (Арсал), А. Нимет (Курат), А. Джафероглу и мн. др.

В посвященных изучению отдельных социальных институтов работах А. Джафероглу [Caferoglu A., 1931; Caferoglu A., 1936; Caferoglu A., 1952] и А. Инана [inan A., 1931; inan A., 1948a; inan A., 1948b; inan A., 1957; inan A., 1968a; inan A., 1968b; inan A., 1968c] наиболее четко проглядывает тесная связь этнографии и филологии.

В одной из своих статей А. Джафероглу на основе анализа изменений элементов титулатуры тюркских и уйгурских пришел к выводу об эволюции государств тюрков: Первый каганат тюрков представлял собой типичное кочевническое (gögebe) государство, отличное от государств (devlet) в современном понимании (это А. Джафероглу подчеркивает особо), так же как Второе их государство в самом начале. В эти периоды правители отдельных подразделений только организовывали государства, о чем говорят их титулы (El kagan, Elteri§ kagan). В то же время в титулатуре последних каганов Второго государства тюрков и уйгурских каганов видится китайское влияние. Каганы получали титулы не после избрания, а от китайских императоров. Это позволяет говорить о значительной роли внешнеполитического фактора в развитии государственности кочевников [Caferoglu A., 1931, s. 116-117]. В другой работе интерпретации социальных процессов в «гёктюркском государстве» и внутренней критике орхонских текстов А. Джафероглу следует за А.Н. Бернштамом, говоря изначально о демократических устоях, об усилившейся затем феодальной аристократии, о стремлении кагана объединить все племена в единый «el» [Caferoglu A., 1958, s. 103-107].

В рассмотрениях начального этапа тюркской (в широком понимании) истории многие исследователи в целом следовали концепции В.В. Радлова о процессах в кочевнических обществах, в частности, о взаимодействии аульных групп [Orkun H.N., 1946, s. 134136; Caferoglu A., 1958, s. 61, 62; Rasonyi L., 1971, s. 54-56, 59-60].

В комментариях к переводу сочинения Ибн Фадлана А.З. Велиди (Тоган) затронул проблему государственных институтов булгар и хазар, для анализа которых обращался и к «кёктюркскому» материалу. А.З. Велиди (Тоган), например, не отрицал выводов В.В. Радлова об аульной системе (Aul-System), подкрепляя их ссылкой на работу Н.И. Гродекова [Zeki Validi Togan A., 1939, S. 156-158, S. 20, Anm. 4]. Он не мог согласиться с правомерностю обращения В.В. Радлова к материалу южносибирских и некоторых среднеазиатских тюркских народов, ко-

торые уже не имели к тому времени развитого государства [Zeki Validi Togan A., 1939, S. 291-292].

В представлении А.З. Велиди (Тогана) у тюркских и монгольских народов исторически существовало представление о «четырехчастной системе устройства государственного управления» (Das Vierer system in der Staatsverwaltung), будь то четыре племени (Stämme) или четыре удела (Hauptteile des Reiches), которые он находил и у «кёктюрков». Он связывал эту систему с идеей мирового господства (Idee der Weltherrschaft) - господства над четырьмя сторонами света (Herrschaft über vier Himmelsrichtungen verknüpft) [Zeki Validi Togan A., 1939, S. 156-158]. Кроме того, в тюркских государствах А.З. Велиди (Тоган) находил разделение ветвей власти, согласующееся с идеями Аристотеля и Ибн Сйна, отраженное в наличии в государственном аппарате уполномоченных людей, ведавших внутренней политикой, внешней политикой и хранителей сакральной власти [Zeki Validi Togan A., 1939, S. 262]. На этом основании исследователь писал о существовании «тройственной системы» („Dreiersystem") земельного или племенного управления (Landes- oder Stammes- Verwaltung); это был первичный этап четырехчастной системы (Vierersystem). Такая система складывалась следующим образом: три князя старшего поколения (die drei Fürsten der ersten Generation) оставались с каганом (т.н. ic el), в то время как четыре брата младшего поколения (die vier Brüder der nächsten Generation) рассылались по четырем землям (dis el или же tas el) (ср. дестан об Огуз кагане) [Zeki Validi Togan A., 1939, S. 262-263]. А.З. Ве-лиди (Тоган) писал о существовании системы соправительства (Doppelkönigtums), при этом каган у тюрков и хазар выступал в известной степени в качестве патриарха своего народа (ein Patriarch seines Volkes auf) [Zeki Validi Togan A., 1939, S. 253 ff., 272].

По мнению А.З. Велиди (Тогана), любая группа (die Bande), входившая в состав объединений кочевых тюрков или монголов, полукочевых (Halbnomaden) «кёктюрков» (sic!) или хазар, была достаточно свободна (sehr locker) [Zeki Validi Togan A., 1939, S. 287]. А.З. Велиди (Тоган) говорил о зарождении у кочевников свободы личности (Freiheit des Individuums). Индивид был втянут в социальную организацию, составляемую «политически ведущим племенем» ("politisch führenden Stämme"), где его племя было либо главенствующим, либо подчиненным; он не имел права свободного передвижения только в периоды критического напряжения в обществе (großen Spannungen der Gesellschaft), будучи связанным со своим племенем, которое составляло ядро воинского подразделения. А.З. Велиди (Тоган) жестко критиковал попытки ученых (особенно в России) видеть в кочевнических обществах феодальные общества с элементами рабства. Он специально оговаривался, что если термин «феодальная система» (Lehnssystem) и применим, то только в периоды

социальной напряженности, и вплоть до XVII в. здесь вообще не может идти речи о «классах феодалов и крепостных» (Klasse der Lehnsherren und der Leibeigenen) [Zeki Validi Togan A., 1939, S. 288289]. Вместе с тем признавая, что в монгольский период социальные условия (die sozialen Verhältnisse) в степи изменились, А.З. Велиди (Тоган) не сомневался в общих принципах внутренней организации монголов и хазар, и, видимо, остальных тюркских и монгольских народов, хотя прямо поставил вопрос о необходимости изучения «основ и трансформации их социальной структуры и государственной организации» (Eigenschaften und Wandlungen ihrer sozialen Struktur und der Staatsorganization) на протяжении всего исторического периода (in allen Perioden ihrer Geschichte), с целью получения возможности выявления его закономерностей в общеисторическом контексте [Zeki Validi Togan A., 1939, S. 289].

Во «Введении во всеобщую историю тюрков» А.З. Велиди (Тоган) также уделил некоторое внимание орхонским тюркам. Тюркский каганат, как и уподобляемый ему Хазарский каганат, он считал государствам типа феодальных федераций, где каган имел свою ставку, а рядом существовал целый ряд полунезависимых племенных правителей, к которым он относил буйруков, тутуков, тудунов и т.д. [Zeki Validi Togan, 1981b, s. 53-54].

Важной в работе А.З. Велиди (Тогана) была сама концепция развития «тюрко-монгольских государств». Говоря о миграциях кочевников, исследователь выделял два явления: завоевание (fütuhat), проявлявшееся в спланированных походах, и распространение или расселение (inti§ar), носившее случайный характер [Zeki Validi Togan, 1981b, s. 105 ff., 140 ff.]. Вся история орхонских тюрков была связана именно с первым, заключавшимся в стремлении включить под свой контроль другие племенные группы, управление которыми в дальнейшем осуществлялось из коренного центра (anayurd) [Zeki Validi Togan, 1981b, s. 107, 108, 109-110]. Важной чертой тюрко-монгольских образований была «простая и гибкая организационная система» (sade ve elastik bir te§kilat sistemi), основанная на обычном праве («türü»), главенстве рода, разделении государства на четыре части [Zeki Validi Togan, 1981b, s. 112-115].

А.З. Велиди (Тоган) не разделял некоторых мыслей В.В. Бартольда, считая, что тот несправедливо в свое критиковал Л. Кауна за идализацию кочевников. А.З. Велиди (Тоган) отмечал противоречие у самого В.В. Бартольда в том, что, говоря об общих законах истории для всех народов, он рассматривал тюрков лишь только как кочевников, фактически отказывая им в развитии: по его собственной концепции, при завоевании кочевниками оседлого общества, они не растворяются, а создают новую систему взаимодействия двух экономических укладов, при этом институты, созданные в рамках кочевнического общества продолжают свое развитие в новых условиях

[Zeki Validi Togan, 1981b, s. 298-300].

Ряд наблюдений по истории древних тюрков сделаны в работе С. Максуди (Арсала) «Тюркская история и право» (1947) [Максуди Арсал C., 2002]. В частности, он дает свое видение процессов формирования племен и племенных объединений. Родо-племенные отношения отражала этап исторического развития [Максуди Арсал C., 2002, с. 283]. Основной социальной ячейкой был род, включаемый кровных родственников и людей, принятых извне, возглавляемый самым старшим по возрасту представителем. В ходе борьбы родов или добровольного присоединения друг к другу образовывались племена («ок») и далее - более крупные объединения, союзы [Максуди Арсал C., 2002, с. 285-286]. Объединение в союзы племен («огуз») происходило согласно этим же механизмам: один из предводителей какого-либо «огуза» подчинял другие и основывал «иль». В этом случае роль племен становилась второстепенной: «С появлением "иля" демократическое устройство племен, бывших в свое время политически независимыми, уступало место относительно аристократическому устройству общества. Если раньше для родов и племен были обязательны решения их союзов, то с возникновением государства... <...> племена подчинялись только могущественному хакану и курултаю, состоявшему из беев и авторитетнейших людей государства» [Максуди Арсал C., 2002, с. 287]. При этом родоплеменная организация, внутреннее устройство и субординация племен сохранялась, что позволяло им воспроизводить готовую модель государства [Максуди Арсал C., 2002, с. 287-288]. На процесс формирования крупных объединений, согласно С. Максуди (Арсалу), влияли два фактора, две противоборствующие тенденции, проходящие через всю историю древнетюркских обществ: централизаторская, заключающаяся в стремлении к созданию сильного государства (тюрки), и децентрализаторская - в стремлении к племенной обособленности (токуз огузы) [Максуди Арсал C., 2002, с. 202, 228-229]. Распад государства возвращал население к прежнему состоянию [Максуди Арсал C., 2002, с. 199]. В то же время исследователь отмечал такие исторические явления, как изменения состава племенных объединений и названий племен [Максуди Арсал C., 2002, с. 288-291].

Объединение союзов племен в государства происходило под властью сильного человека, но, как указывает С. Максуди (Арсал), «было бы неправильно сводить причины образования тюркских государств к выдающейся роли отдельных личностей», поскольку для возникновения таких государств необходим «ряд экономических, исторических и политических предпосылок». Но роль личности, по его мнению, имела значение и для удержания стабильности в государстве [Максуди Арсал C., 2002, с. 199].

Общественный строй сюннуского и тюркского государств С. Максуди (Арсал) охарактеризовал как «тюркский феодализм», не отличавшийся от западного, т.к. обладал соответствующими признаками: (1) территория поделена на бейлики (лены); (2) наличие класса землевладельцев (беев); (3) обязанность военной службы беев; кроме того, он имел характерные особенности: (1) сильная центральная власть; (2) подчинение всех войск правителю, равенство перед ним беев и рядовых воинов; (3) добровольное признание беями власти правителя [Максуди Арсал С., 2002, с. 188-189]. Но, говоря о феодализме в государстве Кутлуга [Максуди Арсал С., 2002, с. 227], С. Максуди (Арсал) отмечает, что он «был более похож на феодализм европейского типа или феодализм Конийского сельджукского султаната, нежели на феодализм Гуннского или Османского государства» [Максуди Арсал С., 2002, с. 229].

Работа С. Арсала (Максуди) отразила своего рода попытку вплести правовую и социальную историю тюркских народов в существовавшие в науке универсалистские подходы к интерпретации соответствующих общественных институтов.

Следует заметить, что выступление С. Максуди (Арсала) на Четвертом Турецком историческом конгрессе в 1948 г. с докладом, где он попытался обосновать идентичность родо-племенной организации тюрков с организацией древних греков, римлян и германцев [Агеа1 S.M., 1952], вызвало возражение со стороны Абдюлькадира Инана, который скептически отнесся к попыткам создания универсальных иерархических схем номенклатуры социальной организации тюрков в отрыве от конкретно-исторического материала (см.: [Атеа1 S.M., 1952, s. 124 (обсуждение доклада)]). Позже А. Инаном была предпринята попытка изучения значений терминологии социальной организации тюркоязычных народов для различных временных периодов, ее этимологии и семантической эволюции ^пап А., 1956]. Относительно материала тюрков VIII в. исследователь во многом опирался на изданный в 1935 г. в третьем выпуске журнала "Turkiyat Mecmuasl" перевод статьи В. Томсена, сделанный Рагибом Хулуси, также столкнувшегося с проблемой эквивалентной передачи социальной терминологии на турецкий язык [Thomsen V., 1935].

Еще Абдюлькадиру Инану удалось показать распространение у кочевых тюрков института усыновления, когда при этом усыновленный имеет те же права, что и родной ребенок ^пап А., 1948Ь, s. 129131]. Усыновлялись даже чужаки, вероятно, в целях расширения племени за счет неродственных связей ввиду экзогамии ^пап А., 1948Ь, s. 132, 133]. А. Инан указал на то обстоятельство, что во многих тюркских языках совпадает терминология со значениями 'слуга' и 'ребенок' ^пап А., 1948Ь, s. 134], но на основе этнографического и фольклорного материала не нашел оснований рассматривать этот институт у кочевников как рабство ^пап А., 1948Ь, s. 135-136, 137]. На Четвертом Ту-

рецком историческом конгрессе во время обсуждения доклада Ахмета Джафероглу об институте нукерства, А. Инан поднял вопрос: не могли ли oglan орхонских надписей быть своеобразным прототипом нукеров в смысле обычного института дружины, известного у многих народов, и быть одновременно предтечей института гулямов? Он отмечает сообщение Махмуда ал-Каш.гарй (I, s. 413-414) о том, что термин Tekin, означающий хаканских детей, изначально обозначал невольников [Caferoglu A., 1952, s. 258-259 (обсуждение доклада)].

В 60-е - 70-е гг. XX в. в Турецкой республике появляется ряд работ исследователей нового поколения, получивших образования у лучших востоковедов Венгрии и Германии, но не чуждых влиянию политической идеологии.

Значительные наблюдения касательно различных аспектов социальной и экономической жизни древних тюрков содержатся в работах исследователей националистического толка. Такие исследователи, как Бахаддин Огель [Ogel В., 1971, c. I—II; Ogel В., 1982] и Ибрахим Кафесоглу (урожденный Халил Ибрахим) [Kafesoglu i., 1997] создали фундаментальные труды, заложившие методологические основы для турецких ученых будущих поколений. Они широко привлекали источниковые материалы касательно различных тюркских династий доисламской эпохи, взяв за точку отсчета эпоху сюн-ну НЖ, при этом используя все эти данные, скорее, в сравнительно-сопоставительном, нежели сравнительно-историческом аспекте, тем самым стремясь выявить общее и, скорее, единое в исторических социальных и политических институтах. Подобную преемственность административной организации «кёк-тюрков» от сюн-ну НЖ отмечает Эмель Эсин [Esin E., 1978, s. 88].

Б. Огель, историк культуры, владеющий китайским языком, будучи учеником В. Эберхарда, перенял от него многие исследовательские методы. Б. Огель благожелательно принял эволюционистский подход к рассмотрению кочевничества. Это было связано со стремлением противостоять западным стереотипам о застойности кочевнических обществ [Yuvali A., 1993, s. 27-28].

Обратим внимание на две его книги - во-первых, «Вехи развития тюркской культуры» [Ogel В., 1971, c. I—II], первая часть которой посвящена изложению событийной истории тюркских племен и их политических образований в дочингисхановское время, вторая -анализу внутренней жизни; во-вторых, «Понимание государства у тюрков (до конца XIII в.)» [Ogel В., 1982].

В одной из статей В. Эберхард обмолвился о патриархальной идее (patriarkal fikir) в монгольских и тюркских культурах, где основу общества составляет объединение семей ("Aile cemiyetin hucresidir"), во главе которого стоит самый старший по возрасту мужчина, остальные подчинены ему. При этом В. Эберхард высказал важную мысль, что

«государство - это всего лишь расширение семьи, и мир богов также организован по типу семьи»24 [Eberhard W., 1944, s. 269]. Б. 0гелем была сформулирована следующая мысль: «С точки зрения древних тюрков, "Купол Неба для государства - то же, что купол юрты для семьи", и то, и другое рассматривались в качестве крыши и купола. Имела место схема "под Небом государство, куполом шатра же семья". Поэтому у древних тюрков схема устройства государства и схема устройства семьи тоже родились похожими»25 [Ögel В., 1971, c. II, s. 137]. Тюркское общество, отмечал исследователь, характеризовалось четкой субординацией и дисциплиной, начиная с семьи [Ögel В., 1971, c. II, s. 72-73].

В своих работах Б. 0гель показывает именно постепенную эволюцию тюркского общества. Значимый момент для построений Б. 0геля - соображение, что с «гёктюркского» тюрки были не только кочевниками, но, способствуя развитию градостроительства, сами сочетали как степную, так и городскую жизнь [Ögel В., 1971, c. I, s. 5556, 58-59].

По мнению Б. 0геля, сами условия кочевой жизни определили военизированный образ жизни и строго дисциплинированный характер тюркских социальных сообществ [Ögel В., 1971, c. II, s. 18, 1920], а также оказали влияние на организационный характер племенную структуру [Ögel В., 1971, c. II, s. 28]. Для тюрков была характерна семья с отцовским началом («baba ailesi»), в отличие от монголов, у которых исследователь отмечал материнское начало («ana ailesi»). Тюркам была присуща экзогамия, а семьи свойственников («dayi» aileler) играли важную роль в социальной жизни [Ögel В., 1971, c. II, s. 22-23].

По-видимому, не без влияния М. Зийя (Гёк Алпа) Б. Öгель трактует древнетюркское kamig как форму слова kemik (кость), аналогичное süngük или süyek, из чего выражение Kara kamig budun переводит 'чернокостный народ' ('Kara kemikli millet'), обозначающий весь простой народ, что не оставляет у этого исследователя сомнения в существовании понятия принадлежащие к белой кости (Ak kemikliler), обозначавшего каганов [Ögel В., 1971, c. II, s. 34-35, 371 Б. Öгель критикует советских ученых, видевших в понятии kara budun социальный оттенок и пришедших на этом основании к мнению о классовой борьбе (sinif mücadelesi) у «гёктюрков», которой быть не могло, поскольку, согласно орхонским надписям, народ и каган должны взаимно поддерживать друг друга [Ögel В., 1971, c. II, s. 3637].

24 "Devlet ailenin yalniz bir geniçlemesidir, ve tanrilar âlemi de yine aile gibi tanzim edilmiçtir".

25 "Eski Türklere göre, "Gök kübbesi devletin, cadir ise ailenin", birer ortusu ve kübbesi gibi duçunulurdu. "Gök altinda devlet, cadir kübbesi altinda ise aile düzeni" yer aliyordu. Bu sebeple eski Türklerde, "Devlet düzeni" ile "Aile düzeni" arasinda da bir benzerlik dogmuçtu".

Согласно Б. 0гелю, на мудрости (bilgi) кагана и советников, поддерживавших «тюркские установления» (Türk töresi), а также на соблюдении бегами и народом тюркских установлений держалось тюркское государство [Ögel В., 1971, c. II, s. 44-46]. При этом ожидалось обоюдное соблюдение töre 'установлений государственного порядка' ('Devletin kurulu§ düzeni ve i§leyi§i') для всех представителей тюркского общества [Ögel В., 1971, c. II, s. 73 ff.]. Главными составляющими государства были земля и народ, о чем говорит значение слова [Ögel В., 1971, c. II, s. 48-51].

По мнению Б. 0геля, каган считался ставленником Свыше, но не богоподобным. Чтобы каган стал успешным правителем, должны были совпасть три характеристики: (1) разрешение (yarlik) на каганство и верховенство было послано от Бога (Тэнгри); (2) Кагану Бог (Тэнгри) даровал счастливую долю и благоденствие(киО; (3) Бог (Тэнгри) ниспосылал удачу (ülüg) [Ögel В., 1971, c. II, s. 57; Ögel В., 1982, s. 56]. Сам же каган должен был соответствовать образу мудрого (Bilge, Bögü) и храброго (Alp) [Ögel В., 1971, c. II, s. 64-67].

Существенной является разработка вопроса о совещательных органах в политических образованиях тюрков народов, 'Devlet meclisi ve kurultay' [Ögel В., 1982, c. 73-109]. В частности, исследователь разделяет организовавшиеся у исторических тюрков собрания по их функциональному назначению, что определяло круг и состав участников. О самих «гёк-тюрках» сведений мало, но в том или ином виде исследователь подводит к соображению, что традиционные собрания у тюрков носили демократический характер, противопоставляя их курултаям времен Чингисхана [Ögel В., 1982, s. 68, 69, 93].

В своем докладе на Международном симпозиуме «Роль кочевых народов в цивилизации Центральной Азии», прошедшем в начале мая 1973 г. в Улан-Баторе, говоря о социальной структуре кочевников Центральной Азии, Б. Öгель высказал мнение, что кочевнические народы всегда были знакомы с культурой земледелия и практиковали ее не меньше и не хуже оседлых. Так, Западно-тюркский каганат был «земледельческой страной» (agricultural country), но сложно что-то сказать о восточных тюрках. Известный случай, когда Капган каган попросил у китайцев зерно и сельскохозяйственные орудия, связан с тем, что каган задумал перейти к новым, более совершенным традициям земледелия. Отказ китайцев вынудил его применить силу и после победы он вернулся из похода с семенами зерна, инструментами и специалистами. Эта война имела большое значение для истории Центральной Азии, об этом, как указывает Б. Öгель, он читал специальную лекцию в Анкаре («Agriculture or seed war», т.е. «Земледелие или война за зерно») [Ögel В., 1974, с. 245-246].

Б. 0гель, основываясь на сообщении Рашйд ад-Дйна о том, что племена джалаир когда-то пасли верблюдов у уйгурского кагана, а также на сообщении китайского источника XII в. «Хуэй-чжу лу» ЩШ Ш Ван Мин-цина что кидане были у уйгуров пастухами овец, а

татары - пастухами коров, Б. 0гель считал возможным писать об особой системе «государственного разведения скота» (state breeding system), когда наиболее сильное племя предоставляет наиболее бедным (в данном случае монгольским) определенные пастбищные земли. С уходом уйгуров после 849 г. из Монголии именно это обстоятельство, т.е. данное некогда имевшее место подданство (subject), помогло возвыситься одним монгольским племенам среди других [Ögel В., 1974, с. 245]. В другой работе автор ссылается в первом случае на Ван Янь-дэ [Ögel В., 1978, c. I, s. 33-37]. Позже Б.

0гель преподнес это явление как «уйгурскую феодальную систему» ("Uygur feodal sistemi") [Ögel В., 2015, c. I, s. 180].

Большое, прежде всего, методологическое значение, имела вышедшая в 1977 г., выдержавшая с тех пор несколько изданий, фундаментальная книга Ибрахима Кафесоглу «Тюркская национальная культура» ("Türk Milli Kültürü") [Kafesoglu i., 1997]. Вряд ли преувеличением будет сказать, что эта работа стала настольной книгой для всех последующих поколений турецких историков. В книге было высказано много интересных мыслей, перекочевавших затем в работы других ученых, в т.ч., однако, и гипотез, часто опиравшихся на достаточно шаткую аргументацию.

И. Кафесоглу предпринял попытку сравнительно-исторического исследования становления и эволюции социальных и политических институтов исторических тюркских политических государственных образований, с древнейших времен до начала исламского периода. Важна его мысль о самостоятельном развитии социальных институтов кочевников, обусловленном условиями и потребностями степного быта [Kafesoglu i., 1997, s. 213-214].

Вместе с тем, И. Кафесоглу полностью отрицает теорию В.В. Радлова на том основании, что наблюдавшиеся им тюркские народы, в отличие от Сельджуков и Османов, за годы господства монголов, а потом русских, предались «забвению высокой культуры» (hayli kültür kaybi), однако, сам признает, что кочевничество еще недостаточно изученное явление [Kafesoglu i., 1997, s. 32, dipnot 37].

И. Кафесоглу был сторонником диффузионизма, опираясь на два тезиса. Во-первых, это утверждение, что, широко рассеявшись по территории Евразии, тюрки приспособлялись к местности, в зависимости от местных природных условий, и со временем тюркские общины стали отличаться друг от друга; во-вторых, в местах, где природные условия не сильно разнились, тюрки сохранили больше

сходств друг с другом и с материнской культурой, такие как язык, обычаи, традиции и т.д. [Kafesoglu Í., 1997, s. 40].

Видение И. Кафесоглу социальных и политических институтов являет наиболее важную часть его работы. Именно ему принадлежит кочующая сегодня по работам турецких авторов схема общественной организации древних тюрков: ogu§ 'семья' ('aile') - urug 'объединение семей (?)' ('aileler birligi (?)') - bod 'племя' ('boy, kabile' = Ok 'kabile', связано с политической организацией) - bodun 'союз племен' (boylar birligi); высшей формой организации является il 'независимое сообщество, государство, империя' ('devlet') [Kafesoglu i., 1997, s. 227, 229].

И. Кафесоглу отмечал, что тюркоязычным кочевникам была присуща форма малой семьи, хотя она и напоминает расширенную, но существование большесейменой общины, основанное на коллективном владении имуществом, невозможно в условиях кочевнического хозяйства: крупные коллективы образуются только в хозяйственных целях, при это что женитьба повзврослевшего сына обозначает его выделение из дома отца и образование самостоятельного домохозйства, новой семьи [Kafesoglu i., 1997, s. 228].

Следующая социальная величина - Boy (др.-тюрк. bod); они руководились бегами (beg) и были довольно устойчивыми единицами, обладая общностью земли, стада, они выставляли общее ополчение. В военной организации им были эквиваленты Ok 'стрелы' [Kafesoglu i., 1997, s. 229-230]. Эти единицы имели социально-политический характер. Они управлялись выборным представителем из наиболее могущественной семьи. Вероятно, совещательную роль играл той, где решались вопросы выбора маршрутов перекочевок, разделения пастбищ, разбирались споры. Это был прообраз учредительного органа государства [Kafesoglu i., 1997, s. 231]. Более высокий, теперь уже политический, уровень представлял bodun. Это не всегда объединение общих по этнической и языковой принадлежности племен, а, скорее, политический или экономический союз [Kafesoglu i., 1997, s. 231-232]. Высшей формой организации является il 'государство' ('devlet'). Он отличался более четкой организацией: в ее основе лежало десятичное деление. Государство имело четыре характеристики: независимость или суверенитет (istiklâl, др.-тюрк. oksizlik), территория (др.-тюрк. ülke или ulu§), народ, т.е. подданные (др.-тюрк. kün), и закон (kanun, др.-тюрк. tore) [Kafesoglu i., 1997, s. 233-247]. При этом И. Кафесоглу специально отметил, что создание степных тюркских государств не рассматривалось самими кочевниками как достояние какой-либо правящей семьи, поскольку было результатом общих усилий народа [Kafesoglu i., 1997, s. 245-246]

У тюрков не было рабов, как не было вообще классового разделения, но группы населения различались по широте своих прав в зависимости от трех факторов: экономическое состояние, отношение к военной службе и административный ранг. Поэтому возвышение было доступно для любого члена тюркской общины [Kafesoglu i., 1997, s. 239240]. И. Кафесоглу, сравнивая понятия ak beg и kara bodun, говорит не о социальной борьбе. Второе сочетание он переводит как 'весь, большой, целиком народ' ('asil, büyük, kalabalik bodun'). Ни одна должность не была наследственной, если только речь не идет о правителях независимых владений, занять любую должность можно было по выборности. Именно так попадали в категорию ak beg, включавшую высший командный и административный состав государства [Kafesoglu i., 1997, s. 242]. Социально-правовые ограничения накладывались на покоренные племена, попадавшие в коллективную зависимость по типу установленной Б.Я. Владимирцовым у монголов формы unagan bogol [Kafesoglu i., 1997, s. 245].

Согласно И. Кафесоглу, представления о том, что любой представитель династии мог претендовать на правление, если рассматривался как достойный и имеющий заслуги, обуславливали существование проблемы, сводящейся к решению вопроса наследования противостоянием, в результате которого победитель захватывал власть [Kafesoglu i., 1997, s. 232, 270-271, 275-274, 365]. Согласно И. Кафесоглу, каган отвечал за сбор податей, набор войска и командование им, выполнял судебные, а при необходимости законодательные функции; однако введения каких-то новшеств, то есть связанных с изменениями в административной, финансовой, культурной сферах, согласовывались с «собранием» [Kafesoglu i., 1997, s. 232]. И. Кафесоглу не соглашается с доводом о существовании у тюрков института соправительства, скорее, он считает возможным говорить о практике назначения своего рода помощников в управлении [Kafesoglu i., 1997, s. 274-276]. Затрагивая вопросы касательно титулатуры «гёк-тюрков», И. Кафесоглу выразил сомнения, что титулы могли передаваться по наследству, разве что в китайских текстах имеется в виду правящая династия [Kafesoglu i., 1997, s. 273-274].

Тюркским государствам была присуща всеобщая милитаризация, так что «народ» фактически соответствовал «войску», подразделяясь согласно десятичной системе [Kafesoglu i., 1997, s. 282-283], также существовало дуальное деление административной и военной организации [Kafesoglu i., 1997, s. 270-273].

И. Кафесоглу принадлежит предположение о тождестве упоминаемого в китайских источниках сочетания да-гуань и

зафиксированного в надписи Кюль тегина слова toygun; он считал, что данный тюркский термин означал участников народного собрания («государственный совет» («Devlet meclisi») или «народное собрание» («Millet meclisi») [Kafesoglu i., 1997, s. 260-263]. Это утверждение

теперь можно встретить в работах многих авторов [Donuk A., 1988, s. 40, dipnot 318, s. 52; Ta§agil A., 1995/2003a, s. 51; Ta§agil A., 2003b, s. 22; Koca S., 2002a, s. 324-325; Qayir Y., §ahin M., 2007, s. 1608-1609; Erkog H.i., 2008, s. 218-219, 227, 246; Seyitdanlioglu M., 2009, s. 5-6; Бабаяров Г., 2012, с. 41; Бобоёров F., 2018, б. 148; Кубатин А.В., 2016, с. 90-91, 131, 167, 188]

Принципиальной чертой этих работ является тезис о единстве власти с народом, развитии коренных институтов уже в исламский период, а также противопоставлений обычаев и институтов тюрков и монголов. Здесь, по-видимому, имело место свойственное для некоторых турецких историков, как отметил Й.П. Лаут, подчеркивание «элементов оседлой жизни турецкого народа в ущерб кочевым элементам, не в последнюю очередь для противопоставления западным и арабо-персидским оговоркам о примитивном кочевническо-варварском менталитете турков» [Laut J.-P., 2000, S. 69-70].

В этот же период высказывались оценки авторов «левой» ориентации. Так, социалист Догу Перинчек не считал гёк-тюркский каганат государством, отмечая там племенной строй (kabile sistemi), находящийся на грани образования государства, а также писал о зачатках («посеянных зернах») государства ("devletin tohumunun topraga dü§ü§tü"), военной демократии (askeri demokrati), ведущей к образованию типичного для степи «централизованного деспотического государства» ("merkezi despotik devlet") (цит. по: [Avcioglu D., 1976, 1. Kitap, s. 102]. Социал-демократ Доган Авджыоглу, автор 5-томной «Истории тюрков», подошел к вопросу с марксистских позиций: он помещал общество тюрков (как и сюн-ну ^Ж) на стадию военной демократии ("askeri demokratik devlet") [Avcioglu D., 1976, 2. Kitap, s. 773-774]. Необходимо отметить и попытку интерпретации номенклатуры терминов социальной организации в эволюционистском ключе [Avcioglu D., 1976, 1. Kitap, s. 234-235, dipnot]. В отдельных моментах автор пытался полемизировать с И. Кафесоглу.

Социолог Махмут Арслан в 1984 г. издал работу, специально посвященную социальному и политическому устройству «степных империй» [Arslan M., 1984]. Несмотря на то, что он постоянно обращается к разработкам В.В. Радлова и В.В. Бартольда, привлекает Б.Я. Владимирцова, в его рассуждениях присутствует ряд противоречий, вызванных попытками объединить выводы М. Зийя (Гёк Алпа), С. Максуди (Арсала) и И. Кафесоглу. Работа ничего важного не вносит, но заслуживает внимания потому, что является одной из первых попыток синтезировать имеющиеся теоретические разработки по изучению кочевнического общества тюрков, по крайней мере, в турецкой историографии.

Определенный интерес представляет книга Сенджера Дивитчиоглу, первое издание которой вышло еще в 1987 г. (Kök

Тигк1ег. Кт, Кид ve istanbul, 1987) S., 2005]. С.

Дивитчиоглу, по специальности экономист, попытался дать характеристику социальным институтам Тюркских каганатов, применив новейшие теоретические разработки в этнологии и политической антропологии. Среди множества как оригинальных, так и не совсем, идей С. Дивитчиоглу можно особо отметить попытку охарактеризовать социально-экономическую систему, которую представляли собой Тюркские каганаты как степократия (stepokrasi). Ее сущность заключалась в том, что кочевнико-скотоводческие племена были объединены в одну конфедерацию, при этом эксплуатировались только сторонние племена; основу хозяйства составляла скотоводческая экономика, и пока она удовлетворяла внутренние потребности, конфедерация держалась на этом; весь народ составлял одно войско, поэтому соседи, опасавшиеся вторжения кочевнических армий, вынуждены были соглашаться на установление торговых отношений с ними. Соответственно, такие объединения не были постоянными и устойчивыми. Они образовывались, когда в степи у какой-то из общин (классового расслоения не было) появлялся энергичный лидер, иногда из наиболее богатых скотоводов; в походах община разживается скотом, и постепенно появляются люди, которые вынуждены следить за ним. Так происходит своеобразное расслоение. Тюрки покоряли соседние племена, убивали их каганов и эксплуатировали их, налагая на них определенные сборы. Распад такого образования С. Дивитчиоглу трактует, следуя теории катастроф (Felaket Teoгisi). Суть в данном случае сводится к тому, что расширение государства и увеличение численности разношерстного населения приводят как к росту сепаратистских настроений, так и увеличивают число внешних конфликтов, власть ослабевает и в один момент переходит к другому племени ^гуйдю§1и S., 2005, s. 241-249].

Другие работы турецких авторов не столь ярки и, в основном, преимущественно базируются на трудах предшественников, транслируя взгляды Б. Огеля и И. Кафесоглу (см., напр.: ^бтед S., 1997, s. 97-112; Коса S., 2002а; Коса S., 2002Ь; Та§а§й А., 200зЬ]). Об отдельных исследованиях будет сказано ниже.

Глава 3. Работы советских ученых и марксистская историография других стран

1. Советская историография конца 20-х — 50-х гг. XX в.

Советская историография выпадает из общей направленности исследований социальной истории древних тюрков и лежит в стороне от общего прогресса, представляя интерес разве что для истории науки. Однако она заслуживает рассмотрения, поскольку здесь социально-экономическим вопросам уделялось особое внимание. Внимания она заслуживает и по следующей причине. Несмотря на то, что марксистская методология продемонстрировала с годами несостоятельность в отношении кочевников, как принято говорить, «отрицательный результат - тоже результат». Потому процесс, как сами исследователи приходили к этому пониманию, обнаруживая невозможность соотнести материал с теорией, и как они вынуждены были изощряться в интерпретациях, имеет определенную пользу для истории развития общего знания.

В первые годы формирования марксистской историографии в Советском государстве большое влияние на методологию исследований оказала стадиальная т.н. «яфетическая» теория лингвиста Н.Я. Марра. Оформившаяся к середине 20-х гг. XX в. она была сразу же взята на вооружение историками и археологами, стремившимися найти методологическое обоснование для идеи о закономерностях внутреннего развития обществ, противопоставляя ее теориям диффузии, миграции и конвергенции [Писаревский Н.П., 1989а, с. 77].

Между тем, немаловажно заметить, что первые работы советских ученых, независимо от того, принадлежали ли они еще к дореволюционной школе или сформировались уже при советской власти, отражали несомненную связь с традициями, заложенными еще исследователями имперской России. Такова статья А.С. Букшпана, глубоко затронувшего широкий спектр вопросов [Букшпан А.С., 1928]. В характеристике социально-политической системы он, еще довольно топорно следуя за К. Марксом, выдвинул концептуальное соображение, что тюрки в своей организующей основе не были кочевниками, практикуя земледелие и еще больше торговлю, что способствовало прогрессу тюркского государства, так и не достигшего уровня феодализма [Букшпан А.С., 1928, с. 67-71].

В последующем в Советском Союзе создаются первые уже чисто марксистские работы, напрямую затрагивающие проблемы социального строя Тюркских каганатов и их политических преемников.

Одним из первых в советский период взгляды на социальные отношения в Тюркских каганатах изложил этнограф С.П. Толстов, выступивший на пленуме Государственной академии истории материальной культуры (ГАИМК) в июне 1933 г. с концепцией перехода кочевников от первобытно-общинных отношений к феодальным через рабовладельческую формацию [Толстов С.П., 1934]. Прежде всего, он говорил о необходимости рассмотрения кочевнического хозяйства в комплексе с земледельческим, имея в виду такое явление, как разделение труда между кочевниками и земледельцами [Толстов С.П., 1934, с. 172]. В своих построениях С.П. Толстов акцентировал внимание на распространении рабства в кочевнических обществах [Толстов С.П., 1934, с. 175-176], захват рабов он считал основной целью войн, которые вели тюрки [Толстов С.П., 1934, с. 179-180]. Формы феодальной эксплуатации развивались из форм родовой взаимопомощи, какой был саун - отдача скота на выпас, с постепенным увеличением натуральных повинностей, что в итоге приводит к монополизации богатыми скотоводами родо-племенных пастбищ, а отдача скота на выпас приобретает формы вассалитета [Толстов С.П., 1934, с. 188-189, 191]. Рабы, прежде занятые в кочевом хозяйстве, а также вольноотпущенники и лишившиеся скота клиенты теперь сажаются на землю, превращаясь в некое подобие крепостных [Толстов С.П., 1934, с. 197]. Такие кочевнические образования исследователь определял как «военно-рабовладельческие демократии или патриархальные монархии» [Толстов С.П., 1934, с. 185].

Доклад вызвал широкое обсуждение. Основная критика сводилась к замечанию, что С.П. Толстов сделал общий вывод на материалах разных эпох [Вопросы истории феодализма, 1934, с. 320334, 335, 355]. Положительно была встречена идея об использовании кочевниками для эксплуатации родовых институтов [Вопросы истории феодализма, 1934, с. 338, 355; К истории Бурято-Монголии, 1935, с. 73-74]. Выступивший по поводу доклада этнограф С.А. Токарев охарактеризовал упомянутые С.П. Толстовым кочевые объединения, в т.ч. «тугю» (ту-цзюэ ^М) и уйгуров, как «непрерывно сменявшие друг друга крупные феодальные царства» [Вопросы истории феодализма, 1934, с. 360]. В дальнейшем А.Н. Бернштам и С.П. Толстов акцентировали внимание на неразрывности кочевнического и оседло-земледельческого хозяйства [Вопросы истории феодализма, 1934, с. 339, 381]. А.Н. Бернштам высказался за то, что развитие феодальных отношений у кочевников происходило из основной ячейки общества - патриархальной семьи, а контакты с оседлыми соседями, в частности, тюрков с Китаем, лишь давали толчок этому процессу [Вопросы истории феодализма, 1934, с. 336-337], С.П. Толстов утверждал, что община способствовала консервированию старых форм эксплуатации, в т.ч. рабства, а развитие феодализма не

могло идти без влияния оседлых элементов [Вопросы истории феодализма, 1934, с. 381, 385].

С развитием своих идей С.П. Толстов выступил в следующей работе, вновь основываясь на широком привлечении сравнительного материала [Толстов С.П., 1935]- Он находил кочевников «от скифов до турок» на одном уровне развития, характеризуя их общества как военно-демократические, примитивные [Толстов С.П., 1935, с. 214]. Под понятием «военно-демократическое» понималась своеобразная форма диктатуры «классов становящихся рабовладельцев над становящимися рабами»; такие общества совмещают в себе родо-племенное устройство и классовую борьбу, будучи, таким образом, одновременно родовыми, т.е. доклассовыми, и рабовладельческими, т.е. классовыми [Толстов С.П., 1935, с. 205-206]. История этих кочевнических народов есть, по мнению С.П. Толстова, циклическое чередование этнических имен, сопровождающееся втягиванием в общественные процессы новых варварских племен с периферии: они уничтожали рабовладельческую верхушку из господствующего племени, сами занимая его место [Толстов С.П., 1935, с. 214-215]. Их военно-демократическая организация была статичной и застойной формой общественного устройства, а не переходным состоянием, поскольку возможность грабежа соседей не способствовала ее развитию. Важнейшим фактором в развитии кочевников были их отношения с оседло-земледельческими соседями, развивавшимся по нормальной схеме. Только подъем этих оседлых обществ на новый уровень, т.е. феодальный, способствовал и развитию кочевников [Толстов С.П., 1935, с. 215].

Тюркский эль, по мнению С.П. Толстова, был государством (polis), чья история прекрасно вписывается в озвученную концепцию. Древнетюркские надписи, относящиеся ко Второму Восточно-тюркскому каганату, полны гнева, направленного на прежних каганов, с которыми новая династия не связана, а генеалогии китайских летописей носят скорее легендарный характер. Поскольку приход к власти знати из новых племен всегда является узурпацией и ее задача - обоснование легитимности своего правления, они обвиняют прежнего кагана и бегов в бедах государства и народа. Главный проводник этой политики - советник Тоньюкук. Таким образом, тюркский эль демонстрирует последнюю фазу генезиса военно-рабовладельческих государств, резко отличается от него уйгурское государство, где уже господствовали феодальные отношения [Толстов С.П., 1935, с. 216]. Никакого критерия этих различий он, однако, не указал [Никифоров В.Н., 1970, с. 266].

С.П. Толстову принадлежит специальная работа о социальных отношениях в Тюркских каганатах, где социальная структура трактуется довольно схематично, опираясь на аналогии в материалах античности,

но, в общем-то, здесь продолжается развитие его ранее высказанных взглядов [Толстов С.П., 19386; Толстов С.П., 1948, с. 248-280]26.

Попытку анализа социальных отношений в Тюркских каганатах предпринял также сибирский этнограф Н.Н. Козьмин, специалист «старой школы», всерьез увлекшийся, тем не менее, марксизмом27. В 1934 г. изданы его книга «К вопросу о турецко-монгольском феодализме» и статья «Классовое лицо "атысы" Йоллыг-тегина, автора орхонских памятников», где предпринята попытка доказать существование феодализма у орхонских тюрков [Козьмин Н.Н., 1934а; Козьмин Н.Н., 19346]28.

Книга Н.Н. Козьмина о феодализме у тюркских и монгольских кочевников основана на анализе широкого сравнительно-исторического и этнографического материала. Кочевнические общества, в т.ч. древние тюрки, характеризуются как классовые: им были свойственны развитые земельные отношения, в сущности, не отличавшиеся от западноевропейского феодализма [Козьмин Н.Н., 1934а, с. 73; К истории Бурято-Монголии, 1935, с. 53, 61; Литературное наследство Сибири, 1969, с. 266; Крадин Н.Н., Скрынникова Т.Д., 2006, с. 19; Крадин Н.Н., 2007, с. 41]. У орхонских тюрков существовало четкое разделение на два противоборствующих класса: беки, т.е. феодалы со структурированной иерархией, и «черный» народ - неопределенная масса, выполнявшая различные повинности (кара будун) [Козьмин Н.Н., 1934а, с. 14, 22-23, 56-57; К истории Бурято-Монголии, 1935, с. 62], которых при этом в одном месте ученый именует «крестьянством», помимо их борьбы с «беками» отмечая также у последних внутреннюю борьбу крупного землевладения с мелким [Козьмин Н.Н., 1934а, с. 74]. Упоминая о некоторой роли рабства и «пережитков» (на это он специально обратил внимание) «патриархально-родовых отношений и общинных хозяйственных порядков», Н.Н. Козьмин все же характеризовал «общий строй хозяйственных и социальных отношений задолго до образования Монгольской империи» как феодально-крепостнический [Козьмин Н.Н., 1934а, с. 43, 44]. В статье исследователь высказался о тюрках более конкретно. В «турецком обществе» он ясно видел противостояние «турецкого феодального дворянства» и всего («черного») народа, кара будуна - процессы далеко зашедшего социального расслоения и захвата земель социальной верхушкой

26 Книга закончена в 1942 г., названная статья в переработанном виде также включена в нее в качестве приложения. См. еще: [Толстов С.П., 1938а, с. 193-194])

27 См.: [К истории Бурято-Монголии, 1935, с. 56, 57; Литературное наследство Сибири, 1969, с. 270].

28 В письме М.К. Азадовскому от 3 июля 1934 г. Н.Н. Козьмин говорит, что написал книгу в 1931 г. и «три года добивался издания» [Литературное наследство Сибири, 1966, с. 266]. Судя по всему, у ученого были планы в большей степени заняться орхонским материалом: так, в книге он отмечает необходимость отдельного исследования «классовой борьбы, в результате которой пало государство т.н. "голубых турков", а затем их эпигонов - орхонцев или... <...> "утукэнцев"» [Козьмин Н.Н., 1934а, с. 74], но, даже если этому и была посвящена последующая статья, вышедшая так же в 1934 г., в том же письме М.К. Азадовскому Н.Н. Козьмин упоминает, что «хотелось бы написать орхонца Тоньюкука» и не только про него [Литературное наследство Сибири, 1966, с. 266].

[Козьмин Н.Н., 1934б, с. 261, 270]. Орхонские тексты были написаны именно для феодалов, а не для народа [Козьмин Н.Н., 1934б, с. 267]. Беги - это «однородная компактная группа»; вся территория государства распределена между бегами «разной хозяйственной и политической мощи», притом каган - самый сильный бег, он распределял земли, фактически, однако, будучи, «первым среди равных»; каган окружен огланами и огушами (дружинниками и вассалами). В древнетюркском обществе существовали рабы и крестьяне (кул, кара будун), говорить же о родовом строе нет никаких оснований [Козьмин Н.Н., 1934б, с. 270].

В рецензии на книгу Н.Н. Козьмина монголовед В.А. Казакевич обозначил ряд общих проблем изучения социальных отношений у кочевников. Он критически отозвался о позиции С.П. Толстова об отнесении кочевников к рабовладельческой формации, ставя ему в укор «механистическую интерпретацию учения Маркса о пяти антагонистических формациях» [Казакевич В.А., 1934, с. 112]. В.А. Казакевич поднял вопрос о необходимости тщательной разработки социальной терминологии, например, указав, что нужен более внимательный анализ терминов «юрт», «инджи», «улус», «эль», чтобы решить проблемы форм землевладения и землепользования в Центральной Азии [Казакевич В.А., 1934, с. 114]. В.А. Казакевич в рецензии на книгу Н.Н. Козьмина упрекал его в недооценке роли рабства в общественной жизни орхонских тюрков, считая, что «грандиозное строительство орхоно-уйгурского и монгольского периодов» выполнено руками рабов, кроме того, они обеспечивали земледельческие работы, но при этом объективно признавал недостаток источникового материала. В.А. Казакевич соглашался с мнением А.Н. Бернштама (см. ниже), что рабство было укладом в феодальном кочевническом обществе, а не формацией [Казакевич В.А., 1934, с. 115]. Еще В.А. Казакевич критиковал Н.Н. Козьмина за сравнение общества «турок» VII-VIII вв. и монголов XIII-XIV вв., уподобляя эту тенденцию взглядам Л. Кауна [Казакевич В.А., 1934, с. 115-116]29. Иными словами, в последнем случае отчетливо выступает неприятие тех методологических соображений, которые как раз восходят к Ж. Дегиню и удачно воплощены в теории В.В. Радлова.

Несмотря на ряд фактических ошибок, порожденных невнимательным отношением к данным источников [Бернштам А.Н., 1935б; Гумилев Л.Н., 1967, с. 270, 333, прим. 19], а также, безусловно, искусственный характер построений Н.Н. Козьмина [Lattimore O., 1961, p. 333-334], его работы имели важное значение для марксистской историографии в вопросах разработки теории землепользования у кочевнических народов. Как писал Н.Н. Крадин,

29 Подобные замечания о механическом сочетании свидетельств различных эпох и неучете динамики социальных отношений были отмечены и другими критиками как основной недостаток книги Н.Н. Козьмина [Смирнов Н., 1935, с. 141, 142].

«по иронии судьбы именно взгляд Козьмина на феодализм у номадов впоследствии стал господствующим в советской историографии» [Крадин Н.Н., Скрынникова Т.Д., 2006, с. 19].

А.Н. Бернштам критиковал Н.Н. Козьмина, прежде всего, за модернизацию общественных отношений у кочевников [Бернштам А.Н., 1934, с. 87, прим. 2]. Самим А.Н. Бернштамом в ряде работ проблема социально-экономического строя Тюркских каганатов разрабатывалась специально [Бернштам А.Н., 1946б, с. 4, прим. 1, 2]. По этой тематике в 1935 г. им защищена диссертация, изданная в качестве монографии только в 1946 г. [Бернштам А.Н., 1946б, с. 3, прим. 1].

Больше археолог, но отнюдь не чуждый востоковедению, А.Н. Бернштам рассматривал историю кочевнических народов степной Евразии как поступательный процесс. Важной чертой его работ является то, что он предпринял попытку поместить в единый исторический контекст этно-, глотто- и социогенез кочевнических народов. Он обратил внимание на этническую неоднородность населения Тюркских каганатов, объединившего субстраты, по его мнению, последовательно сменявших друг друга «скифского» и «гуннского» обществ [Бернштам А.Н., 1933, с. 50; Бернштам А.Н., 1935в, с. 49; История СССР, 1939, с. 89], где последних он считал тюркоязычными30. Тюрки выступают «представителями крупнейшего феодального общества, которое знала история кочевого общества» [Бернштам А.Н., 1933, с. 49]. Методологической основой этих построений, однако, была теория Н.Я. Марра, что во многом предопределило механистический характер комплексных интерпретаций А.Н. Бернштама, безусловно, не чуждых той же логике, что и у В.В. Радлова, но непременно должных быть помещенными в стадиальный контекст. Так, в трактовке А.Н. Бернштам, феодализация охватила огромный массив центральноазиатских племен, втягивавшихся в процесс развития тюркского государства, поэтому турк - не этнический, а политический термин, корпорация племен [Бернштам А.Н., 1935в, с. 46, 47; Бернштам А.Н., 1946б, с. 147; История СССР, 1939, с. 90]. Этот единый процесс мобилизации варварских племен в феодальное объединение, сопровождавшийся распространением «турецких» языков, А.Н. Бернштам назвал «туркизация обществ» [Бернштам А.Н., 1935в, с. 48, 54; Бернштам А.Н., 1935г, с. 14]. Не вошедшие в тюркское государство племена мигрировали на север и восток Сибири и Центральной Азии, составив «варварскую периферию» [Бернштам А.Н., 1935в, с. 50; Бернштам А.Н., 1935г, с. 13-14; Бернштам А.Н., 1951, с. 129].

Более важным в этом аспекте является замечание П.К. Дашковского, что неоднозначная оценка общественного строя Тюркского каганата, которую А.Н. Бернштам давал в своих работах

30 См.: [Бернштам А.Н., 1946а, с. 127; Бернштам А.Н., 1951, с. 102-117, 192-193, 195, 197; Материалы, 1955, с. 522-523].

разных лет, связана с тем, что «ученый пришел к выводу о сосуществовании государства и родоплеменного деления, что не соответствовало идеальной модели феодализма» [Васютин С.А., Дашковский П.К., 2009, с. 227].

Это нашло отражение в интерпретации А.Н. Бернштамом этнических процессов: изначально он указывал, что феодализация так и не могла завершиться из-за включения в процесс «все новых варварских резервов», племен с периферии [Бернштам А.Н., 1935а, с. 174], но в книге 1951 г. он писал, что «основной варварский резерв к тюркскому периоду был исчерпан, почему тюркам и удалось в сравнительно быстрый срок создать государство и закончить этот процесс этнического объединения», но помимо «варваризации» процессу этногенеза мешала, в первую очередь, активная военная роль Китая. Важным является указание А.Н. Бернштама на такую характерную черту «этнических образований» Центральной Азии, как «сохранение родоплеменных связей, определявших специфику этнических категорий вновь созданных народностей» [Бернштам А.Н., 1951, с. 129]31.

В целом построения А.Н. Бернштама вполне адекватно отразили ряд важных моментов, характеризующих историю кочевнических обществ. Во-первых, это преемственность циклически сменявших друг друга политических образований кочевнических народов Центральной Азии, учитывая, что население региона постоянно состояло из разнородных этнических групп; во-вторых, родоплеменной характер связей внутри любых объединенных сообшеств; в-третьих, невозможность формирования устойчивых этнических общностей ввиду регулярных миграций различных племенных групп и текучести всего населения; в-четвертых, больше политический, чем этнический характер кочевнических сообществ, известных под темми или иными этнонимами.

Однако выход в свет монографии А.Н. Бернштама «Очерк истории гуннов» (1951) совпал с падением марризма, на который он значительно опирался, в результате чего на книгу, а с ней и на всю концепцию ученого последовала череда резко критических отзывов [Борисов А.Л., 1952; Кызласов Л.Р., Мерперт Н.Я., 1952; Рафиков А.Х., 1952; Удальцова З.В., 1952; Обсуждение, 1953; Никифоров В.Н., 1970, с. 267].

Разработка А.Н. Бернштамом конкретных социальных вопросов в рамках марксистской методологии также натолкнулась на ряд сложностей, поскольку стадиальный подход продемонстрировал невозможность объяснить очевидные особенности истории

31 Соответственно рецензентами книги отмечалось крайне запутанное изложение тюркского этногенеза, в частности противоречивая оценка места в нем сюн-ну НШ [Кызласов Л.Р., Мерперт Н.Я., 1952, с. 104].

кочевнических народов, что выразилось в несколько отличных трактовках одних и тех же явлений в работах А.Н. Бернштама разных лет.

Сам генезис древнетюркского общества А.Н. Бернштам стремился описать по схеме, начертанной в работе Ф. Энгельса «Происхождение семьи...». Он исходил из мнения о развитии феодальных отношений у тюрков в результате распада патриархально-родовой общины [Вопросы истории феодализма, 1934, с. 336; Бернштам А.Н., 1934, с. 95, 101; Бернштам А.Н., 194бб, с. 115]. Основной хозяйственной единицей у древних тюрков была патриархальная семья, включавшая в себя также рабов и наложниц (qul, кйп, kUni). Она сохраняла патриархальные обычаи отцовского рода (наследование, левират, полигамно-локальность и др.). Семья существовала внутри рода (uruy, oq), являвшегося чаще всего формой кочевой общины (bay, budun). Среди семей были бедные (cyyaj) и богатые (baj). Представители богатых семей (bag) узурпировали органы родового строя в общине, будучи связаны с родовой знатью, власть которой в процессе завоеваний из родовой превращалась в королевскую (каганы) [Бернштам А.Н., 1935г, с. 15-16; Бернштам А.Н., 194бб, с. 145-147]. Стержневой в работах А.Н. Бернштама является мысль об узурпации родовой знатью органов родового строя [Вопросы истории феодализма, 1934, с. 337; Бернштам А.Н., 1935а, с. 167; Бернштам А.Н., 194бб, с. 108, 175, 176; История СССР, 1939, с. 90]. Эта основная схема, составленная на основе механистических построений, содержательно претерпевала некоторые изменения в различных работах ученого. В частности, исследователями отмечается такой момент, разнящийся в ранних и более зрелых работах А.Н. Бернштама: в работах 30-х гг. XX в. главное внимание уделялось борьбе каганства, родовой аристократии, основывающейся на рабовладении, и феодализирующегося бегства, но в монографии 1946 г. определяющая роль отводилась борьбе бега с общиной [Васютин С.А., Дашковский П.К., 2009, с. 230]. Эти противоречия упирались в истолкование форм эксплуатации, точнее - роли рабства.

Кроме того, как отмечалось исследователями, уже в ранних работах А.Н. Бернштама фактически не различаются содержательно генезис феодализма и период его расцвета [Васютин С.А., Дашковский П.К., 2009, с. 226]. В первоначальной трактовке А.Н. Бернштама генезис феодализма у тюрков происходит на высшей ступени варварства, соответственно общество орхоно-енисейских тюрков -переходное от высшей ступени варварства к феодализму [Бернштам А.Н., 1935г, с. 15-16], но в поздней трактовке - это ранняя форма сложения примитивных феодальных отношений [Бернштам А.Н., 1946, с. 145]. Однако, так или иначе, образование Тюркского каганата, по А.Н. Бернштаму, знаменует завершение процесса этногенеза в условиях кочевого общества и одновременно завершение сложения классов и создания государства [Бернштам А.Н., 1935г, с. 5-6, 13;

Бернштам А.Н., 1936, с. 872, прим. 1, с. 874; Бернштам А.Н., 1946б, с. 9-10; Бернштам А.Н., 1951, с. 128, 129, 215]32.

У западных тюрков, по мнению А.Н. Бернштама, феодализация шла иначе: своеобразие социально-экономического развития было обусловлено большой развитостью торговли, оседлости и земледелия [Бернштам А.Н., 1935г, с. 22; Бернштам А.Н., 1936, с. 884; Бернштам А.Н., 1946б, с. 189; История СССР, 1939, с. 92, 97-98]. В работах А.Н. Бернштама Западно-тюркский каганат предстает как раннефеодальное государство, где во взаимодействии с оседло-земледельческим населением нашли значительное развитие рабовладельческие отношения [История Киргизии, 1956, с. 72; Очерки Истории СССР, 1958, с. 385, 387-388].

Отдельные выводы А.Н. Бернштама о характере социальных отношений у древних тюрков VI-VIII вв. легли в основу ряда последующих исследований. Однако, фактически, все слабые стороны социально-исторических построений А.Н. Бернштама относительно древних тюрков были отмечены уже в рецензии на его монографию, написанную С.В. Киселевым (1947). С.В. Киселев критиковал А.Н. Бернштама за недостаточное и избирательное использование, и произвольное толкование данных археологии, полагая также, что он переоценил уровень развития орхонских тюрков [Киселев С.В., 1947]. Ближе ему была позиция С.П. Толстова, о чем он высказался в монографии «Древняя история Южной Сибири» (1-е изд., 1949; 2-е изд., 1951), сам характеризуя [Киселев С.В., 1951, с. 500-505].

В заслугу С.В. Киселеву следует поставить первую попытку реконструкции социальной структуры общества тюрков на основе классификации погребений на территории Алтая. Он выделив богатый класс, свободных общинников, а также зависимых и рабов [Киселев С.В., 1951, с. 530-549]. Впрочем, интерпретацию погребений второй группы поставила под сомнение уже А.А. Гаврилова, указав на их более раннюю датировку некоторых объектов [Гаврилова А.А., 1965, с. 88].

Заслуживают внимание еще несколько работ, сам факт наличия которых показывает вариативность трактовок в марксистской историографии.

Археологу М.И. Артамонову принадлежит вышедшая в 1936 г. книга о хазарах, одна из трех глав которой (с. 51-87) была посвящена важным вопросам политической истории Западно-тюркского

32 Еще в 1938 г. С.П. Толстов, критикуя А.Н. Бернштама, отмечал, что тот «никаких данных о феодальных формах собственности и феодальных формах эксплоатации, кроме военной дани... <...> привести не был в состоянии» и «под влиянием новых археологических материалов» от этой точки зрения отказался [Толстов С.П., 1938в, с. 44, прим. 6; Толстов С.П., 1948, с. 260, прим. 94]. Речь, вероятно, идет о совместно написанных ими параграфах для одного из томов «Истории СССР» 1939 г. Здесь оба исследователя Тюркских каганатов, по-видимому, сошлись во мнении, что «существенной чертой этого государственного образования была субординация племен, подчинение путем военного насилия окраинных племен ханскому центру и эксплоатация их посредством обложения данью», и «никаких признаков феодальных норм не наблюдается». Восточно-тюркский каганат предстает как «варварская тюркская держава» [История СССР, 1939, с. 90].

каганата, и аналогичная глава в макете «Истории СССР» (Т. Ш-1У. С. 196-202), где каганат был уподоблен ученым «варварским многоплеменным образованиям», возникшим в результате завоеваний и внешне находившихся под управлением одной династии, подтачиваемым внутренними распрями между правителями крупнейших его подразделений [Артамонов М.И., 1936, с. 72; История СССР, 1939, с. 202].

Правовед С.В. Юшков, опираясь на исследование Б.Я. Владимирцова, с которым, однако, расходился в оценках уровня «зрелости» феодализма монголов, писал, что «этот общественно-экономический и политический строй монгольских дофеодальных государств Х1-Х11 вв. весьма сходен с общественно-экономическим и политическим строем дофеодальных государств кочевых народов Средней и Центральной Азии, в частности тюркского каганата» [Юшков С.В., 1946, с. 57]33. Позже он упоминал о Тюркском каганате, писав о раннефеодальных отношениях [Юшков С.В., 1947, с. 4, 52-53] или в сравнении с дофеодальными государствами [Юшков С.В., 1947, с. 59].

Этнограф Л.П. Потапов, в целом следовавший выводам А.Н. Бернштама и С.В. Киселева, отмечал шедший у алтайских тюрков в период каганата процесс классообразования [Потапов Л.П., 1953, с. 90]. Не видя возможностей развития у кочевников рабства, Л.Н. Потапов считал, что этот процесс шел по пути закрепощения, при этом он также вслед за А.Н. Берштамом отмечал здесь факт классовой борьбы. «Однако дает ли все это основание определить тюркский каганат как феодальное государство?», - задается вопросом ученый, и, отвечая отрицательно, указывает, что именовать «государством» Тюркский каганат можно лишь условно: каганат был «непрочным военно-административным объединением, временным союзом различных кочевнических племен под гегемонией тюркских каганов, не имевшим собственной экономической базы» [Потапов Л.П., 1953, с. 94].

Важно заметить, что в ранних работах, авторами которых являлись С.П. Толстов и А.Н. Бернштам, еще наблюдается близость к взглядам В.В. Радлова, поскольку смена одних политических кочевнических политических образований другими, в общем-то, вполне рассматривается ими как некий циклический процесс без привязки к собственно истории каких-либо конкретных народов. Разве что этот процесс помещается в эволюционистскую марксистскую схему, из-за чего возникает необходимость добавлять сюда какое-то стадиальное развитие и, конечно, классовую борьбу как его основной фактор. В дальнейшем мы увидим более четкий примордиалисткий

33 Примечательно, что С.В. Юшков, обращая внимание на существование у монголов дружины в виде нукеров, среди прочих признаков «варварского государства» [Юшков С.В., 1946, с. 53-57]. Как отметил О. Латтимор, С.В. Юшков, акцентируя внимание на этих самых полузависимых людях, уже вырванных из системы родоплеменных связей, был близок к пониманию существования у кочевников явления подчинения ('subordination'), однако, эта точка зрения осталась в советской историографии незамеченной [Lattimore O., 1961, p. 334; Lattimore O., 1962, p. 536].

акцент, выраженный признанием наличия этнической основы у политических образований кочевников, «при этом каждое из вновь возникавших государств не повторяло в деталях путь своих предшественников, а как бы использовало их социальный опыт, следствием чего было постепенное, хотя и неравномерное развитие классовых обществ» [Итс Р.Ф., Кляшторный С.Г., 1965, с. 159].

Другие советские работы и, в особенности, последующих лет, в той или иной мере касавшиеся тематики социальной истории политических образований древнетюркского круга, но непосредственно ей не посвященные, самостоятельных выводов, как правило, не содержали, ограничиваясь довольно общей характеристикой социальных отношений, основанной на результатах предшествующих исследований (работы С.П. Толстова и А.Н. Бернштама), подкрепленной ссылками на постулаты «классиков марксизма». Это в равной степени касается как Восточно-тюркского и Уйгурского34, так и Западно-тюркского каганатов35.

Объективно очевидность недостатков унифицированного стадиального подхода в отношении кочевников обнаружила дискуссия по поводу феодальной собственности у кочевников на состоявшейся 21-23 апреля 1951 г. Объединенной научной сессии секторов экономики и права АН Казахской ССР [Дюсебаев Н.К., 2015, с. 95- 96], переросшая уже потом в острое обсуждение сущности феодальных отношений у кочевников, развернувшееся на Ташкентской научной сессии по истории народов Средней Азии и Казахстана в январе-феврале 1954 г. [Материалы, 1955, с. 17-141], продолжевшееся после на страницах журнала «Вопросы истории» (1954-1956), а затем в специальных работах ее участников36. Тем не менее, по итогам Ташкентской сессии было официально объявлено, что «исследованиями советских ученых доказано, что кочевым народам

34 См, напр.: [Вяткин М.П., 1941, с. 44-46; История Казахской ССР, 1952, с. 47-48, 49, 50-51 (В.Ф. Шахматов); История Казахской ССР, 1957, с. 55, 59 (В.Ф. Шахматов); История Бурят-Монгольской АССР, 1954, с. 37 (Г.Н. Румянцев); Всемирная история, 1957, с. 35-37 (Н.И. Конрад), 127 (А.Ю. Якубовский); История СССР., 1966, с. 336 (А.П. Смирнов); Кызласов Л.Р., 1960, с. 73; Кызласов Л.Р., 1969, с. 53-55, 188, прим. 321; История Тувы, 1964, с. 92; История Тувы, 2001, с. 95; История Сибири, 1968, с. 280 (Л.П. Потапов); Зуев Ю.А., 1967, с. 197-198; Смирнов А.П., 1971, с. 299-300; Сердобов Н.А., 1971, с. 79, 82; Маннай-оол М.Х., 1984, с. 117-118, 121; Маннай-оол М.Х., 1986, с. 17, 21, 47-51, 53-55; История народов Восточной и Центральной Азии, 1986. С. 209-210, 212, 214 (О.В. Зотов), 281, 283 (Л.Р. Кызласов); История крестьянства СССР, 1987, с. 332 (А.В. Чернецов); и мн. др.].

35 См., напр.: [История Казахской ССР, 1952, с. 52 (В.Ф. Шахматов); Материалы объединенной научной сессии ... 1955. С. 452, 453, 456 (А.К. Кибиров, «О периодизации истории народов Киргизии в досоветскую эпоху»), 459 (Г.Ф. Дахшлейгер, «О периодизации дореволюционной истории Казахстана»), 471 (А.А. Росляков, «О периодизации истории народов Туркменистана в досоветскую эпоху»); История Казахской ССР, 1957, с. 56 (В.Ф. Шахматов); История Узбекской ССР, 1955, с. 123 (К.В. Тревер); Еренов А.Е., 1960, с. 1519, 28; Народы Средней Азии и Казахстана, 1962, с. 72-73, 74 (С.П. Толстов, Т.А. Жданко); История Киргизии, 1963, с. 96-97, 100-101 сл. (Н.П. Кожемяко); История Киргизской ССР, 1968, с. 100, 106-107, 111 сл. (Н.П. Кожемяко); История Казахской ССР, 1977, с. 329, 332 (Ю.А. Зуев); История Киргизской ССР, 1984, с. 258-259 (В.Д. Горячева), 239 (В.П. Мокрынин); и мн. др.].

36 См. еще: [Lattimore O., 1961, p. 335-337; Попов А.В., 1986б; Марков Г.Е., 1976. С. 290-293; Халиль Исмаил, 1983, с. 87-107; Дулатова Д.И., 1984, с. 77-78; Эрдниева К.О., 1985, с. 49-50, 51-52; Крадин Н.Н., 1987, с. 23-24, 50-55; Крадин Н.Н., 1992, С. 78-81; Крадин Н.Н., 1994, с. 12-14; Батмаев М.М., 2002, с. 9-14; Васютин С.А., Дашковский П.К., 2009, с. 24-25; Шаисламов А.Р., 2009, с. 47-50].

свойственны общие закономерности общественно-экономического развития, что зарождение феодальных отношений у народов Средней Азии и Казахстана относится примерно к VI в.» [Материалы, 1955, с. 582, 557 (С.П. Толстов)]. Иными словами, становление феодализма у кочевников степной Евразии было утверждено обнаруживать в период формирования Тюркского каганата.

2. Советская историография 60-х — 80-х гг. XX в.

В июне 1964 г. на проходившей в Москве сессии «Итоги и задачи изучения генезиса феодализма у народов СССР» советские ученые пришли к заключению о необходимости создания обобщающих сравнительно-исторических работ по социальной истории кочевнических народов [Обсуждение доклада и сообщений, 1969, с. 288, 290, 298-299].

Замечательно здесь было выступление с докладом В.И. Шункова. Он отмечал особенность сохранения коллективных форм хозяйства у народов Южной Сибири и на этой основе критиковал концепцию С.В. Киселева о раннефеодальных отношениях у тюрков и кыркызов, считая, что в "УГ-УШ вв. у них господствовала военная демократия [Шунков В.И., 1969, с. 237-238]37. Однако, защищая позицию С.В. Киселева, его ученик, археолог Л.Р. Кызласов, придерживавшийся взгляда об «общем пути для феодального общества Европы и Азии», заключавшемся в «развитии городской цивилизации», указал на отсутствие у В.И. Шункова доказательств для обоснования такого тезиса и отметил, что «вероятно, следует подготовить специальную монографию, в которой этот вопрос должен быть специально разработан» [Обсуждение доклада и сообщений, 1969, с. 285, 286].

В 1961 г. Л.Н. Гумилевым была защищена докторская диссертация, а 1967 г. вышла монография «Древние тюрки» [Гумилев Л.Н., 1967]. Сама это работа не посвящена проблемам социальной истории и связанные с ней вопросы, в общем-то, разбросаны по всей книге. Сюда, однако, также вошли концептуальные для этого автора идеи, высказанные еще в специальных статьях.

Одну из них Л.Н. Гумилев посвятил изучению практики передачи власти тюрков, которую в итоге охарактеризовал, как «удельно-лествичная система». Согласно его выводам, в Тюркских каганатах со времен *Муган кагана существовал порядок, по которому каганом становился старший в роде А-ши-на а все остальные

члены каганского рода занимали должности в соответствии со своим генеалогическим старшинством [Гумилев, 1959]. Эти мысли близки к тому, что высказывал в опубликованных чуть ранее работах О. Прицак. Характеризуя в этом аспекте работу Л.Н. Гумилева, Б.Д.

37 Интересно, что здесь ученый также подверг критике и концепцию сознательной маскировки феодальной эксплуатации родовыми институтами [Шунков В.И., 1969, с. 251].

Кочнев писал: «Последний вывод отнюдь не базируется на материалах О. Прицака, на чьи работы в статье Л.Н. Гумилева нет ссылок» [Кочнев Б.Д., 2006, с. 244-245]38.

Другой ключевой для работ Л.Н. Гумилева была мысль о двух формах социально-политической организации у кочевников древнетюркского круга. Дело в том, что общество Тюркского каганата было отнесено к эпохе военной демократии, со ссылкой на Ф. Энгельса [Гумилев Л.Н., 1967, с. 64-65, 285], однако, очевидно, трактовалось это понятие не в стадиальном понимании. В этой книге, как и в начале в специальной статье, Л.Н. Гумилев выделял у кочевников Центральной Азии два типа социально-политической организации: военно-демократический, основанный на военной иерархии (орда), характерный для тюрков, и племенной, основанный на родо-племенных отношениях, характерный для телэских племен и уйгуров как одного из них [Гумилев Л.Н., 1961]39. Идея борьбы двух форм организации проходит через все работы Л.Н. Гумилева о древних тюрках. Он считал, что «степные объединения возникали не одним способом, а несколькими» [Гумилев Л.Н., 1967, с. 99]. В совместной с венгерским археологом Иштваном Эрдейи статье говорится, что «члены орды несли по существу функции европейского рыцарства, а члены племен - бюргерства». Вся история кочевников должна представляться не как борьба орд с племенами, поскольку они не могли существовать отдельно, а как «форма единства, обеспечивающая устойчивость системы в целом при неустойчивости ее отдельных звеньев» [Гумилев Л.Н, Эрдейи И., 1969, с. 79-80]. Такой военно-политической системой, воплотившей в себе идею объединения и сосуществования племен и орд был эль [Гумилев Л.Н., 1961, с. 23-24; Гумилев Л.Н., 1967, с. 61, 102]. Это «совмещение военного и племенного строя» подчеркивается как «характерный признак социальной структуры» лишь для Тюркских каганатов [Гумилев Л.Н., 1967, с. 63]. Неустойчивость этой системы подтачивалась постоянной тягой племен к освобождению, тогда как внутри самой орды беги и будун находились в жесткой дисциплине, сохраняя боевую готовность на случай внешних потрясений и внутренних смут [Гумилев Л.Н., 1967, с. 24]. По словам Л.Н. Гумилева, «общая опасность», исходящая как внешней угрозы, так и «от ненависти покоренных и ограбляемых племен», «связывала князей и войско в одну господствующую прослойку, что характерно для военной демократии» [Гумилев Л.Н., 1967, с. 18]. Тюрки Второго Восточно-тюркского каганата «еще в большей степени... <...> находились в состоянии военной демократии», поскольку «внутри

38 Судя по тому, что на эту работу как на рукопись ссылается М.И. Артамонов в своей книге 1936 г. [Артамонов М.И., 1936, с. 73, прим. 1], написана она была ок. 1934-1935 гг. Сам Л.Н. Гумилев прочел соответствующий доклад в 1937 г. (см.: [Сараев А.С., 2012, с. 402, 409, прим. 1]).

39 Доклад сделан 24 апреля 1958 г.

дружины иерархия не исключала равенства, но для окружающих это была не демократия, а живодерня. Поэтому основным противоречием в таком обществе было противоречие между господствующими и покоренными племенами» [Гумилев Л.Н., 1967, с. 312]. В целом, «тюрки стояли на стадии военной демократии и делали все от них зависящее, чтобы сохранить строй, к которому они привыкли» [Гумилев Л.Н., 1967, с. 285]. В другой работе Л.Н. Гумилева речь также идет о «жестокости» системы эля, которая «лишила ее популярности» среди племен [Гумилев Л.Н., 1970, с. 122]. В том или ином виде Л.Н. Гумилевым отмечено, что в Тюркских каганатах процесс классообразования не был завершен [Гумилев Л.Н., 1961, с. 18; Гумилев Л.Н., 1967, с. 59-60, 120, 326]. Уйгуры, как и прочие племена (в интерпретации Л.Н. Гумилева - огузы), привыкли к конфедеративному устройству, и их не удовлетворяло место в орде тюркских каганов [Гумилев Л.Н., 1967, с. 143]. Даже однажды подняв восстание, огузы «не основали орды, а составили союз племен, более похожий на республику, чем на монархию» [Гумилев Л.Н., 1967, с. 180]. Л.Н. Гумилев считает, что нужно «рассматривать уйгурское объединение не как подобие тюркютского эля, а как племенной союз, а «дальнейшую борьбу тюркютов и уйгуров интерпретировать как столкновение двух систем, имеющих диаметрально противоположные направления развития» [Гумилев Л.Н., 1967, с. 181]. «История Центральной Азии должна была пойти либо по тюркскому, либо по уйгурскому пути» [Гумилев Л.Н., 1967, с. 143].

Позже Л.Н. Гумилев еще выступил с мнением о наличии у кочевнических народов оригинальных форм общественно-политического устройства в зависимости от природно-географических условий регионов их обитания. Своеобразием ландшафта объясняется централизованный характер Восточно-тюркского каганата в Монголии и конфедеративное устройство Западно-тюркского каганата в Семиречье и Тянь-Шане [Гумилев Л.Н., 1968].

Ленинградский тюрколог С.Г. Кляшторный, с самого начала специально изучавший памятники древнетюркской рунической письменности, придерживался взглядов на древнетюркское общество, близких к трактовке А.Н. Бернштама, одного из своих научных руководителей: «Внутри каганата шел подготовленный веками предшествующего развития процесс становления раннефеодальных отношений, сочетавшихся с примитивными военно-рабовладельческими методами эксплуатации покоренных народов и социальной структурой, сохранившей формы, характерные для высшей ступени» [Кляшторный С.Г., 2003, с. 94]40. При этом С.Г. Кляшторный категорически выступал против трактовки древнетюркского общества как военно-демократического [Итс Р.Ф.,

40 Основные положения своих изысканий 60-х - 80-х гг. XX в. были перенесены С.Г. Кляшторным в более поздние работы, относящиеся к постсоветскому периоду, поэтому ниже приводятся ссылки и на них.

Кляшторный С.Г., 1965, с. 160]. В дальнейшем С.Г. Кляшторный высказывался о раннеклассовом характере древнетюркских политических образований VI-X вв., отмечая такую особенность как сохранение архаичной социальной структуры [Кляшторный С.Г., 1971, с. 21; Кляшторный С.Г., Самбу И.У., 1971, с. 249].

В период конца 60-х - начала 80-х гг. XX в. возможности исследователей древних тюрков расширились за счет находок и издания новых памятников. Прежде всего, это открытие согдоязычной Бугутской надписи, памятника времен Первого Тюркского каганата, а также трех надписей Уйгурского каганата - двуязычной (на древнетюркском и согдийском) Сэврэйской и тюркоязычных Тариатской (Терхинской) и Тэсинской стел, п также ряда других надписей, а затем их издание. В 1983 г. Д.Д. Васильевым издан корпус памятников бассейна Енисея с новыми фотографиями, прорисовками и транслитерацией памятников. Это значительно обогатило фонд письменных источников [Кляшторный С.Г., 2003, с. 29, 30-34].

Подводя общие итоги изучению кочевнических народов Южной Сибири уже на середину 70-х гг. XX в., А.П. Новосельцев указывал, что «выявление социальных структур» политических объединений Южной Сибири «сложная, но. <...> вполне посильная задача», т.к. у них удалось установить «значительное социальное расслоение, различные формы эксплуатации, создание разветвленного, но сохранившего некоторые племенные формы государства», здесь же отмечалось господство одного рода над другими, централизованная форма эксплуатации общинников, использование рабского труда [Новосельцев А.П. и др., 1974, с. 78-79]. А.П. Новосельцевым и его соавторами было указано на необходимость разработки проблем взаимоотношения кочевых обществ с оседлыми, а также поставлен вопрос о степени влияния на них географической среды [Новосельцев А.П. и др., 1974, с. 87-88]. В дальнейшем С.Г. Кляшторный четко обозначил «проблему реконструкции по руническим текстам социальных отношений в древнетюркских государствах или, шире, проблему социального строя и ранней государственности Центральной Азии», в частности Тюркского каганата [Кляшторный С.Г., 1976, с. 322]. Охарактеризовав его как «раннесредневековое государство», исследователь говорил о важности его исследования не только как «этапа развития местной цивилизации, но и как типичной структуры "кочевой империи"» [Кляшторный С.Г., 1976, с. 324]. Он сам обратился к этим вопросам в последующих работах середины 80-х гг. XX в.

Тюркские каганаты в этот период и в последующем предстают в его работах в таком виде. Тюркская община, т.е. тюркский племенной союз (turk qara qamay bodun 'весь целиком тюркский народ'), состояла из отдельных племен (bod) и родов (oyus), политически организованных в эль (el). При этом родоплеменная организация (bodun) и военно-административная (государственная) организация

(е1) взаимно дополняли друг друга. Каган осуществлял управленческие, судебные, жреческие и военные функции. Задачами эля было «поддержание на должном уровне боевой мощи армии, ориентация походов и набегов, удержание в подчинении и послушании покоренных, использование их экономических и военных ресурсов». Каган опирался на бегов, являвшихся «аристократией по крови», членами родов, общепризнанно находившимися выше других по иерархии; при том сам каган был лишь «старшим в генеалогической иерархии родов и племен». Это бегство было своеобразным «служилым сословием», они составляли личное окружение кагана и осуществляли военно-административное руководство над племенами. Общество имело высокую социальную мобильность. Основное население было представлено свободными эрами, имевшими возможность достичь более высокого социального положения, проявляя успехи в военных предприятиях. Рабство получило ограниченный, исключительно домашний характер, эксплуатация, выражалась в подчинении одними группами кочевников других [Кляшторный С.Г., 2003, с. 469-489, 493-494; Кляшторный С.Г., Савинов Д.Г., 2005, с. 149-158; Sinor D., Klyashtomy S.G., 1996, р. 331-333; КЦа&огпэд S.G., 2000, р. 151-160, 171; и мн. др.]41.

Оставил ряд замечаний новаторского для советской историографии характера о социально-политическом устройстве Тюркских каганатов этнограф Л.П. Лашук. В целом, в его видении, кочевнические общества («социальные организмы», по Ю.И. Семенову) проходили этапы развития от первобытно-общинных к феодальным и далее [Лашук Л.П., 1967а, с. 29]. Тюркский каганат принадлежал к тому типу политических образований, возникших в результате привлечения сильным племенем слабых, образуя крупный племенной союз, в сущности, соответствующий по уровню развития общественных отношений раннефеодальному образованию. Такое общество еще не достигло классового уровня и было способно навязать соседним народам только даннические отношения [Лашук Л.П., 1967а, с. 33-35]. В другой работе Л.П. Лашук попытался обосновать механизм функционирования таких объединений, предложив для их характеристики замену термина «патриархально-феодальный», применяемого к описанию общественных отношений у «средневековых кочевников», на «прафеодальный» или «феодальный» в зависимости от степени развития общества [Лашук Л.П., 1967б, с. 106]. Здесь опять же обращено внимание на доклассовую, данническую сущность политического образования тюрков [Лашук Л.П., 1967б, с. 115-117].

Археолог С.А. Плетнева, автор концепции стадиального развития кочевников «от кочевий к городам», относила общество Тюркских

41 Впервые высказав свою позицию в статьях 80-х гг. XX г., исследователь в дальнейшем неоднократно транслировал ее в других работах.

каганатов к той «ступени развития, когда земледелие и ремесла играли не меньшую роль, чем кочевое скотоводство» [Плетнева СА. 1967, с. 182]. Позже Тюркские каганаты отнесены СА. Плетневой конкретно ко «второй стадии кочевания» и определены как «достаточно развитые политические объединения типа раннефеодальных государств» [Плетнева СА. 1981, с. 57]. В другой работе, хотя и отсылая читателя к книге Л.Н. Гумилева, СА. Плетнева более четко определяла уровень развития Тюркских каганатов как государственный, судя по всему, раннефеодальный [Плетнева СА. 1982, с. 68-69, 88], отмечая, что «развитие в отдельные отрасли ремесленных производств, в частности железоплавильного, единая письменность, единый язык, появление понятия своей земли, строгий государственный порядок в каганатах (разделение на аймаки, абсолютная власть кагана, сборщики податей и пр.) являются доказательством того, что каганаты были уже государствами». «Несмотря на то, - продолжает СА. Плетнева, - что тюрки время от времени совершали набеги на соседей с целью обогащения той или иной орды или хана, их походы на запад, на государства Средней Aзии, войны с Ираном и Византией свидетельствуют уже о большой государственной политике тюркских каганатов, заботящихся о международном престиже своего государства» [Плетнева СА. 1982, с. 69]. Уйгурский же каганат, находясь на «третьей стадии кочевания» [Плетнева СА. 1981, с. 60], был, по ее мнению, уже государством феодальным, классовым [Плетнева СА. 1982, с. 89].

Близких с взглядов придерживался К.И. Петров, на материале «средневекового» Кыргызстана доказывавший, что «примерно в VI-VII вв. и особенно в УШ—XII вв. на Тянь-Шане происходил чрезвычайный по широте и глубине процесс массового перехода скотоводов к ведению комплексного земледельческого-скотоводческого, а затем -земледельческого хозяйства, сопровождавшийся ростом очень больших ремесленно-земледельческих поселений и городов (с площадями в десятки квадратных километров), занявших все районы, пригодные для земледелия» [Петров К.И., 1981, с. 5]. Говоря о развитии общественных отношений у кочевников без оседания, К.И. Петров отмечал, что рабство не могло развиваться ввиду самого характера кочевого хозяйства, а становление феодализма затруднялось отсутствием его основы - прочного владения землей [Петров К.И., 1981, с. 50], поэтому наибольшую важность имело частное скотовладение. Оно разлагало патриархально-родовой строй, но, с другой стороны, общинная собственность на пастбища консервировала его; все это обуславливало некровнородственную основу родоплеменных связей, потому следует говорить не о «пережитках», а об обусловленных органических институтах, вырабатывавших соответствующую иерархию в обществе [Петров К.И., 1981, с. 51, 52-53]. Aрхеологические объекты, представленные крепостями и укрепленными пунктами, являются, по

мнению исследователя, памятниками бывшей собственности на пастбища и угодья, при этом «государственная собственность на землю как суверенитет в масштабе Тюркского каганата едва ли может подлежать сомнению». Однако эта собственность на землю не была еще прочной, т.к. в этих недавно завоеванных землях проявлялись сепаратистские тенденции, говорящие о перераспределении владений среди правящей верхушки, что в итоге и привело к разделению каганата. Но уже с УШ в. происходит закрепление собственности на пастбища, и вместе с тем идет развитие феодальных отношений [Петров К.И., 1981, с. 86].

Этнограф Г.Е. Марков, автор теории предклассового состояния кочевнических обществ, считал, что кочевым обществам были присущи следующие характеристики: племенная организация общества; частная собственность на скот и общественная (племенная) на пастбища; поголовное вооружение населения, препятствующее установлению классовой монополии на средства производства и установлению крепостной зависимости; личная свобода и хозяйственная самостоятельность кочевников, когда большая часть населения от крупных производителей до рядовых обладала средствами производства; имущественная, опосредованная частным ведением хозяйства и успехами в грабежах и набегах, но не классовая дифференциация; использование наемного труда пастухов, а не классовая эксплуатация. Это позволяет характеризовать кочевничество как особый способ производства [Марков Г.Е., 1967, с. 7, 28-30]. Позже Г.Е. Марков писал лишь о «дофеодальном» характере общественных отношений у кочевников [Марков Г.Е., 1970, с. 306-308]42. Крупные политические объединения номадов рассматривались этим исследователем как эфемерные образования. В зависимости от условий социальная организация кочевников могла находиться в двух агрегатных состояниях: в мирных условиях это «общинно-кочевое», характеризовавшееся слабостью верховной власти и аморфностью политической организации, и «военно-кочевое» во время войн и переселений, характеризовавшееся более четкой военной и политической организацией [Марков Г.Е., 1967, с. 6, 28; Марков Г.Е., 1970, с. 88-89; Марков Г.Е., 1976, с. 311-312].

Г.Е. Марков, признавая недостаток сведений и противоречивый характер источников о т.н. «ранних кочевниках» [Марков Г.Е., 1967, с. 5], к которым им были отнесены хунну (сюн-ну ^Ж) и тюрки (ту-цзюэ ^М), тем не менее, считал, что в основе их социальной организации лежала племенная структура, для которой была характерна «специфическая для кочевничества военная организация», но характеристика ее как государственной, по мнению исследователя, весьма спорна. Г.Е. Марков отмечал отсутствие данных

42 Второе издание данной книги, вышедшее в 2010 г. в издательстве «Editorial URSS», является репринтом с незначительными исправлениями в заключительной части.

о существовании у них непримиримых классовых противоречий и групп населения, резко отличных друг от друга по отношению к средствам производства [Марков Г.Е., 1967, с. 6-7]. В последующем исследователь вновь специально оговаривался, что оценка общественного строя тюрков может быть лишь условной из-за нехватки данных, хотя сделал некоторые замечания к их социальной организации [Марков Г.Е., 1970, с. 79, прим. 34]. В монографии 1976 г. Г.Е. Марков обратил внимание на существование в среде тюрков не только кочевого населения, но в целом обозначил у них племенную демократию, имущественное расслоение, частную собственность на скот и племенную организацию [Марков Г.Е., 1976, с. 47-48].

Несколько замечаний о тюрках оставил археолог и этнограф А.М. Хазанов в своей этапной для историографии кочевничества работе «Социальная история скифов» [Хазанов А.М., 1975]. Он относил все кочевнические политические образования к раннеклассовым - до завоевания кочевниками земледельческих областей, после чего их развитие определялось взаимоотношениями с оседло-земледельческими обществами. Отмечалось две тенденции в кочевнических политических образованиях: (1) эксплуатация кочевниками оседло-земледельческого населения на основе даннических отношений, причем кочевники и земледельцы, составляя единое политическое целое, существовали как раздельные этносоциальные общности, фактически не влияя друг на друга; кочевники оставались на раннеклассовом уровне; (2) завоевание кочевниками территорий с оседло-земледельческим населением, после чего кочевническая знать фактически превращается в господствующий слой над земледельцами и начинает интегрироваться в его культурную среду; здесь часто наблюдаются седентаризационные процессы [Хазанов А.М., 1975, с. 257-259]. В этом ключе А.М. Хазанов писал о даннической основе Тюркских каганатов: «И рядовые тюрки, и их знать оставались по-прежнему кочевниками, и как только соотношение сил изменилось, их государство распалось» [Хазанов А.М., 1975, с. 260]. Кроме того, рассматривая скифов, исследователь попутно отметил у тюрков такие институты, как левират, использование пленных в качестве домашней прислуги и сажание их на землю, даннический характер отношений с побежденными кочевыми и оседлыми соседями, отсутствие прямого порядка наследования власти, удельная («улусная») система, связанная с представлениями о принадлежности власти всему роду [Хазанов А.М., 1975, с. 81, 144, 162, 163, 196, 197].

Д.К. Кшибеков согласился с мнением о даннической сущности Тюркских каганатов, указывая при этом, что кочевое общество «представляло собой государственную форму политической организации, принимавшую в различные периоды своей истории

разное наименование, разную структуру, то ярко выраженную, то скрытую различными патриархально-родовыми пережитками» [Кшибеков Д.К., 1984, с. 172].

Ленинградский археолог Д.Г. Савинов, рассматривая политические объединения древнетюркского периода как полиэтнические по своему составу, отметил, что в их основе лежала определенная иерархия кочевнических групп, строгая система социально-этнического подчинения, когда выделяются доминирующие историко-культурные центры и окраинные общества реципиенты; при этом смена одних таких государств другими сводилась лишь к смене этнической элиты при общем сохранении преемственности государственных институтов [Савинов Д.Г., 1979; Савинов Д.Г., 1988]. Эта система состояла в следующем: «1) присоединение различных в хозяйственном отношении районов, благодаря чему на внутренний рынок поступали продукты разных культурно-экологических областей, а также рудные запасы, изделия местных промыслов, шкуры диких животных и т.д.; 2) использование природных ресурсов в торговых целях - горные проходы и караванные тропы Южной Сибири, по сути дела, являлись артериями Великого шелкового пути, по которым на внешний рынок поступали пушнина, мамонтовая кость, драгоценные металлы, поделочные камни, мускус и т.д.; 3) привлечение иноплеменников для военных действий, различного рода общественных и домашних работ, совершения ритуальных жертвоприношений и т.д.» [Савинов Д.Г., 1988, с. 84]. Согласно Д.Г. Савинову, «именно в этом контексте (конкретный культурно-исторический центр и его периферия) следует рассматривать те историко-культурные процессы, которые обычно определяются как процессы "тюркизации"» [Савинов Д.Г., 1988, с. 84].

Интересен также тезис археолога Ю.С. Худякова о том, что консолидация и переход в середине I тыс. н.э. к феодализму оседло-земледельческих народов «на южных границах кочевого мира» заставил кочевников «изменить стратегию войн» с ними, перейдя «от крупномасштабных вторжений и территориальных захватов к грабительским набегам, разорению пограничных областей с целью навязывания оседлым соседям даннических отношений, принудительной торговли». Именно из-за «активного сопротивления» оседлых соседей кочевники «консолидировались и поднялись на более высокую ступень общественных отношений». «Опыт внешних войн» способствовал разрушению родо-племенных институтов и установлению военно-административной системы управления и формированию военной демократии, причем усилилась борьба между различными этническими группами за политическое главенство, приводившая к «частой смене государственных образований, связанных с преобладанием того или иного этноса» [Худяков Ю.С., 1986, с. 136]. Все кочевые объединения стремились к

единодержавному доминированию в регионе, контролю над Шелковым путем и навязыванию даннических отношений оседло-земледельческим соседям. Однако сам контроль над захваченными обширными территориями с разноэтническим населением был затруднителен, что делало эти государства недолговечными [Худяков Ю.С., 1986, с. 226].

Озвученные взгляды показывают постепенный отход исследователей от поисков исключительно внутренних факторов социальных трансформаций в кочевнических обществах. Постепенное обращение советских исследователей к вопросу о значении внешних источников продукции в этих процессах было неизбежном ввиду все более становящейся очевидной невозможности видеть какие-либо значимые качественные отличия в характеристиках самих кочевнических обществах степной Eвразии, позволившие бы судить о каком-либо их явном развитии на протяжении веков друг по сравнению с другом.

Любопытный взгляд на социально-политические процессы у кочевников изложил этнограф С.В. Дмитриев. По его мнению, если рассматривать процессы в кочевническом обществе как диалектическую систему, можно спроецировать следующую схему. Учитывая постоянство экономической основы кочевнического общества как базиса при соответствии ему надстроечной политической структуры, общество сохраняет стабильность социально-политической системы. При этом социальная борьба не приводит к коренным изменениям всей системы, а лишь к смене правящей группы. Этот феномен исследователь называет «обезличиванием власти». Социальная структура при этом изменяется, но не развивается, коренным образом она может измениться только при переходе общества к иному виду хозяйственной деятельности. Социальная организация, основанная на фиктивном родстве, консервируется в определенных формах (у тюрков сёок), сохраняющих и легко восстанавливающих в меняющихся условиях свою структуру, меняя, в сущности, лишь содержание, родовой состав. В ходе природных и демографических процессов и постоянной борьбы за пастбища между родами в степи растет напряженность, появляется предводитель, стающий во главе группировки родов с политонимом по названию победившего рода. Проигравшие роды либо уничтожаются, что редко, либо мигрируют, либо - подчиняются. Так создается объединение государственного типа, направленное на то, чтобы, как говорит С.В. Дмитриев, «спустить пар» за счет выплеска накопившихся избыточных сил. В дальнейшем ввиду того, что экономическая база не меняется, и, соответственно, социально-политическое развитие невозможно, объединение распадается и степь возвращается к догосударственным

порядкам. Но некоторое время сохраняется иерархия по родству относительно бывшего лидера, что порождает т.н. «институт двух лидеров» - по родству и способностям [Дмитриев, С.В., 1989].

Последнее выступление любопытно тем, что показывает неизбежное возвращение советской историографии к В.В. Радлову.

3. Зарубежная марксистская историография

Оценка обществ древнетюркского круга в зарубежных марксистских изданиях была самой различной, однако, в странах, чья наука испытала наиболее значительное влияние советского марксизма, таких как Китай и Монголия, ученые следовали его общим веяниям, потому местным историографическим традициям были присущи те же вопросы и сопоставимые дискуссии, сводившиеся, скорее, к проблеме, как соотнести конкретный источниковый материал с теорией.

Монгольских ученых, начавших работать с 50-х гг. XX в., древние и т.н. «средневековые», с точки зрения стадиалистского подхода, политические образования на территории Монгольской народной республики в собственно домонгольский период интересовали, в основном, с точки зрения «проблемы преемственности культурно-исторических традиций» [Горохова Г.С., 1977, с. 42]. Характерно, однако, что тюрки по сравнению с сообществами предшествующих эпох долго оставались фактически без внимания монгольских исследователей. Это, скорее, можно было бы объяснить тем, что языковая идентификация, их ясно определяемая, в отличие от кочевников предыдущих исторических периодов, не позволяла органично вписать их именно в историю Монголии как истории собственно монголов.

В общем, в тех или иных работах, в особенности, специально в трудах археолога Н. Сэр-Оджава, период Тюркских каганатов рассматривается как этап развития государственности в Монголии и характеризует раннефеодальное общество [БYГд Найрамдах Монгол Ард Улсын TYYX, 1966а, т. I, 88-92 дугаар тал.; БYГд Найрамдах Монгол Ард Улсын TYYX, 1966б, т. I, 119, 128-129 дугаар тал.; БYГд Найрамдах Монгол Ард Улсын TYYX, 1984. 124-129 дугаар тал.; История Монгольской Народной Республики, 1983, с. 108-113; Сэр-Оджав Н., 1970, 14-дугаар тал.; Сэр-Оджав Н., 1984, с. 8, 16-20, 24; Ишжамц Н., 1972, 10-дугаар тал.].

Китайские историки долгое время оставались на наиболее консервативных эволюционистских позициях. В основном дискуссии здесь сводились к стадиальной оценке Тюркских каганатов. Так, Ма Чжан-шоу в книге «Тюрки и Тюркский каганат» (1957 г.) посвятил последний раздел социальному строю тюрков [Ма Чжан-шоу, 1957, с.

84-106]43. По его мнению, изначально тюркам был присущ рабовладельческий строй, но с преобладанием патриархального рабства [Ма Чжан-шоу, 1957, с. 89-91]. В VIII в. восточные тюрки перешли к феодализму [Ма Чжан-шоу, 1957, с. 94-96], у них началась раздробленность [Ма Чжан-шоу, 1957, с. 97]. Кроме того, они изменили хозяйственный уклад, перейдя от кочевого скотоводства к оседлому земледелию [Ма Чжан-шоу, 1957, с. 106]. Западные тюрки перешли к феодализму еще раньше [Ма Чжан-шоу, 1957, с. 99], что связано с захватом территорий оседло-земледельческих народов Восточного Туркестана и Средней Aзии, развитых в социально-экономическом и технологическом плане [Ма Чжан-шоу, 1957, с. 100104]. Западные тюрки также начали строить города [Ма Чжан-шоу, 1957, с. 98].

Некоторые китайские ученые начала 50-х гг. XX в. видели в тюрках племена, находившиеся на стадии разложения родового строя и перехода к рабовладельческому. Чжан Чжи-и высказался за раннефеодальный строй у тюрков, переход к которому осуществился от первобытного в VI в. Другие исследователи также писали о феодальной сущности социальных отношений в Тюркских каганатах (Хоу Шан-чжи, Чжан Гуан-чжи). Были и сторонники рабовладельческой интерпретации (Линь Гань, У Цзинь-шань), раннефеодальные отношения. Лю Си-гань в 1994 г. предложил своего рода «примирительную» позицию, указав, что до 580 г. у тюрков господствовал рабовладельческий строй, после - феодальный. Эти же вопросы в конце 80-х гг. XX в. обсуждались в работах Сюэ Цзун-чжэн и У Цзян, оба автора пришли к выводу, что проблема еще далека от решения (о дискуссиях в китайской историографии см.: [Линь Гань, 1985; Хань Чжун-и, 2006; Жэнь Бао-лэй, 2011]).

43 За возможность воспользоваться этой работой хотелось бы выразить благодарность Хо Хуа-ин Ш ЩШ (Китайская Народная Республика).

Глава 4. Современный период

1. Дискуссии о политогенезе

Падение в конце 80-х - начале 90-х гг. XX вв. коммунистических режимов на территории Восточной Европы и в ряде стран Азии ознаменовалось освобождением ученых из этих стран от диктата отставшей от времени марксистской парадигмы. Данное обстоятельство открыло для них возможности к более тесному и эффективному взаимодействию с зарубежными коллегами из прогрессивных стран. Последние же, в свою очередь, получили перспективы полноценного доступа к полевым исследованиям на территориях евразийских степей, ранее им менее недоступных.

Возникновение методологического вакуума в научных традициях посткоммунистических стран обусловило то, что для авторов с постсоветского пространства последнее десятилетие XX в. характеризуется попытками нащупать новые возможности в интерпретации социальных процессов, хотя некоторые так и не смогли отойти от старых рамок, по инерции продолжая писать об «эксплуатации», «классах», «феодализме» и прочих подобных социологических феноменах, нахождение которых у кочевников сегодня выглядит, скорее, как курьез. Собственные социально-экономические же проблемы не позволили науке этих стран выйти на должный уровень и здесь, в общем-то, можно говорить лишь о результатах отдельных исследователей.

Например, Е.И. Кычанов был одним из последних профессионалов, обладавших специальной филологической подготовкой, кто рассматривал политогенез кочевников как следствие развития сословно-классового расслоения. Опираясь на китайские источники, этот исследователь обратился также к примеру Тюркских каганатов. Последние предстают здесь как полноценные государства, характеризующиеся «примитивной формой государственного устройства», классовым разделением, военно-административной организацией, письменным законодательством, налогами, воинской повинностью и др. [Кычанов Е.И., 2010, с. 114-143]. Что касается других древнетюркских политических образований, «Уйгурский каганат практически не создал ничего принципиально отличавшего его от системы и структуры тюркской государственности, а аппарат управления Киргизского каганата как раз гораздо более, чем Тюркский и Уйгурский, был построен именно по китайскому образцу» [Кычанов Е.И., 2010, с. 149].

Подобные пережитки марксизма едва ли заслуживают значительного внимания по сравнению с другими теориями и даже с наблюдениями, делавшимися в рамках работ авторов, еще не полностью отошедших от старой методологии. В то же время уже на

рубеже 8о-х - 90-х гг. XX в. ряде работ авторов советских (затем -постсоветских) исследователей появляются иные подходы.

Д.Д. Васильев, исследователь памятников древнетюркской рунической письменности енисейского бассейна, выступил против традиции рассмотрения взаимодействий кочевнических и оседло-земледельческих обществ в антагонистическом ключе. Исследователь предлагает исходить из соображения о непрерывности исторических взаимодействий представителей этих культур на всем пространстве Евразии во всех сферах, которые в итоге должны были привести к существованию симбиотического единства взаимодействия различных культур. Возникновение так называемых «кочевых империй» в определенные исторические периоды обусловлено наличием незавершенности таких форм симбиотического существования или острой потребности в них, и попыткой решить эту проблему военным путем со стороны представителей периферии, менее развитых ареалов. Разрушительный характер самого процесса создания таких империй на стадии завоевания обусловлен естественным стремлением кочевников направить выгоду от односторонних экономических и культурных взаимодействий в своем направлении [Vasilyev D.D., 1991, p. 116-117]

Д.Д. Васильев, М.В. Горелик и С.Г. Кляшторный, предложив свое понимание понятия «империя» в отношении кочевников, подразумевали под этим «полиэтнические образования, созданные военной силой в процессе завоевания, управляемые военно-административными методами и распадающиеся после упадка политического могущества создателей империи». Как писали авторы: «Анализ исторических ситуаций возникновения степных империй показывает, что завоевательный импульс был направлен не столько на расширение пастбищных территорий (это аномальный случай), сколько на подчинение территорий с иным хозяйственно-культурным типом. На первом этапе завоевания фактором, определяющим его цели, является консолидация степных племён под властью одной династии и одного племени. Затем возникают стремления, реализуемые обычно в ходе военных акций, - поставить в зависимость от консолидированной военной мощи кочевников области и государства с более сложным устройством и более многообразной хозяйственной деятельностью. Такой баланс сил предполагает конечный итог - данническую зависимость или какие-либо иные формы непосредственно политического подчинения. Именно на этой стадии государства, созданные кочевыми племенами, преобразуются в империи» [Васильев Д.Д., Горелик М.В., Кляшторный С.Г., 1993, с. 33-34]. Эта точка зрения на «степные империи» принята в дальнейшем в работах С.Г. Кляшторного [Кляшторный С.Г., Савинов Д.Г., 2005, с. 9-10].

Важными являются работы авторитетного казахстанского историка и этнографа Н.Э. Масанова, также представляющего

новаторское направление в кочевниковедческих исследованиях. В свое время Н.Э. Масановым, еще в рамках советской историографии, был четко поставлен и разработан вопрос о влиянии природных условий на формы социальной организации кочевников [Масанов Н.Э., 1984]. Позже исследователь развивал концепцию об особом номадном способе производства [Масанов Н.Э., 1995, с. 6, 16 и др.]. Он выделил два типа социальной организации у кочевников в зависимости от увлажнения ландшафта: для увлажненных зон, требующих меньших затрат труда по добыче воды и выпасу, была присуща рассредоточенная организация (закон «дисперсности»), в то время как для более сухих районов - кооперация в добыче воды и, как следствие, централизованный характер организации («относительная концентрация») [Масанов Н.Э., 1995, с. 114-130].

Н.Э. Масанов выдвинул также гипотезу о развитии патронимической организации из самой сущности кочевнического общества с характерной для него системой строгого иерархического ранжирования по принципу генеалогического старшинства [Масанов Н.Э., 1995, с. 145-150]44. Несмотря на то, что генеалогическая организация существовала только в общественном сознании и никогда не реализовалась на практике в действительную общность [Масанов Н.Э., 1995, с. 132], именно механизм вертикальной патронимической структуры с основным принципом подчинения младших старшим лежал в основе всей хозяйственной и общественной организации кочевников. Это естественный механизм, не позволяющий говорить о внутренней эксплуатации как таковой. Он строился как бы на основе негласного взаимовыгодного договора при разделении обязанностей. Патронимическая организация в тех случаях, когда появлялись проблемы, не связанные с внутренней жизнью общины, могла сменяться военно-потестарной организацией, чаще при отношениях с соседями [Масанов Н.Э., 1995, с. 155 сл.]. В этих условиях происходило возвышение знатных династийных племен, вроде тюркского ашина или уйгурского йаглакар [Масанов Н.Э., 1995, с. 157-158]. Принадлежность к такой группе определяла право на власть [Масанов Н.Э., 1995, с. 51-52].

Подобные исследования, в особенности, популярные в азиатских посткоммунистических государствах, где также были «подняты на щит» многочисленные работы Л.Н. Гумилева, положили начало концепции об особом пути развития кочевнических обществ. В настоящее время ее активно разделяют многие авторы, в частности Т.С. Жумаганбетов, попытавшийся интерпретировать не основе теории о номадном способе производства историю Тюркских каганатов [Жумаганбетов Т.С., 2003].

Большое влияние на современную историографию номадизма

44 По сути, об этом же писали еще В.В. Радлов, Й. Деер и В. Эберхард.

91

оказал фундаментальный труд А.М. Хазанова «Кочевники и внешний мир», впервые изданный в 1984 г. [Khazanov A.M., 1994; Хазанов А.М., 2002]. В книге излагается мысль, что государственность у кочевников возникала только в результате экспансионистских контактов с оседло-земледельческими обществами, будь то установление даннических отношений или завоевание [Khazanov A.M., 1994, ch. V; Хазанов А.М., 2002, гл. V]. При этом сами кочевники государственного уровня не достигают и их социально-политическая организация классифицируется как «вождество» [Khazanov A.M., 1994, p. 164-169; Хазанов А.М., 2002, с. 279-285]. А.М. Хазанов дал беглую трактовку общественным отношениям в Тюркских и Уйгурском каганатах, отнесенных к типу государств, основанных именно на даннических отношениях [Khazanov A.M., 1994, p. 255-258; Хазанов А.М., 2002, с. 397-402].

Заметным явлением в историографии стала также теория американского антрополога Т.Дж. Барфилда, впервые озвученная им в 1981 г., затем в вышедшая 1989 г. книге «Опасная граница...» [Barfield T.J., 1992; Барфилд Т.Дж., 2009]. Основная идея Т.Дж. Барфилда состоит в том, что кочевые империи (которые он характеризует по внутренней структуре как «имперские конфедерации»), возникали рядом с централизованными экономически окрепшими оседло-земледельческими государствами, в эксплуатации которых они были заинтересованы, но не в их гибели, поскольку рушились в итоге вместе с ними [Barfield T.J., 1992, p. 8-16; Барфилд Т.Дж., 2009, с. 44-53]. Но этот основополагающий тезис, подразумевающий увязку периодов подъема / упадка кочевнических политических образований с периодами подъема / упадка соседних оседло-земледельческих государств, в отношении Тюркских каганатов, как специально отмечалось исследователями, не работает [Drompp M.R., 2005a, p. 101107; Васютин С.А., 2010а].

Мысль о внешнеэксплуататорской сущности Тюркских каганатов высказана также в работах Н.Н. Крадина [Крадин Н.Н., 1987, с. 115; Крадин Н.Н., 1990, с. 14]. В предложенной им типологизации «кочевых империй» политические образования тюрков и уйгуров исследователь отнес к империям первого типа, которые характеризуются тем, что кочевники и земледельцы здесь не составляли единой взаимосвязанной экономической системы и, соответственно, политического организма [Крадин Н.Н., 1989, с. 21-22; Крадин Н.Н., 1990, с. 14], чаще всего такие империи являются «первичными», т.е. возникающими не в ходе следствия распада какого-либо другого формирования [Крадин Н.Н., 1989, с. 23]. Позже Н.Н. Крадин, вновь отмечая внешнеэксплуа-таторскую сущность Тюркского каганата, определил его среди «ти-пичнъх кочевъх империй» [Крадин Н.Н., 1992, с. 171; Крадин Н.Н., 1994, с. 29; Крадин Н.Н., 2000, с. 316], с точки зрения уровня социально-политического развития которые он рассматривает как «<супер-

сложные вождества» [Крадин Н.Н., 1992, с. 152]. Развивая уже в дальнейших работах концепцию Т.Дж. Барфилда, Н.Н. Крадин гораздо большее внимание уделил механизмам власти, соединявшим верхушку кочевой империи и племена - престижной экономике, заключавшейся в распределении правителем полученных от оседлых соседей престижных товаров [Крадин Н.Н., 1996, с. 121-122; Крадин Н.Н., 2000, с. 321; Крадин Н.Н., 2007, с. 30-31; и др.]. Тюрки и уйгуры исследователем относились к тому типу кочевых империй, которые существовали за счет получения прибавочного продукта от оседло-земледельческих обществ путем дистанционной эксплуатации (набеги, вымогательство «подарков», неэквивалентная торговля и др.) [Крадин Н.Н., 1996, с. 121, 122; Крадин Н.Н., 2012а, с. 492, 493]. Позже, составляя типологию образования кочевых империй, Н.Н. Крадин выделил в качестве одного из вариантов (второго), условно названного им тюркским, случай, когда империя образуется «на периферии уже сложившейся степной державы», имея в виду другую кочевую империю (ср., напр., взаимоотношения тюрков и жоу-жань ШШ, уйгуров и тюрков) [Крадин Н.Н., 2000, с. 319]. Еще один вариант (четвертый), условно именуемый хазарским, заключается в образовании империй из сегментов существовавших до этого более крупных кочевых империй. Именно так возникли Восточно-тюркский и Западно-тюркский (а позже и Хазарский) каганаты, охарактеризованные Н.Н. Крадиным как «квазиимперские» образования [Крадин Н.Н., 2000, с. 320]. В одном из своих авторских разделов второго тома шеститомной «Всеобщей истории», посвященного т.н. «средневековью», Н.Н. Крадин, писав об эпохе Тюркских каганатов, прямо высказался, что считает их «двойниками» Китая, зависевшими от поступления его продукции [Крадин Н.Н., 2012б, с. 273-274].

Д.Г. Савинов, продолжая развивать выдвинутую им ранее концепцию, рассматривал в качестве основы социально-экономических отношений у кочевников, в т.ч. и древнетюркского времени, своеобразную систему подчинения, выражающуюся в стремлении установления власти одного племени над сообществами, принадлежавшими к хозяйственной системе, отличной от его, и эксплуатации их людских ресурсов и территории в военных и экономических целях [Савинов Д.Г., 2005, с. 40]. Эта система подчинения состояла в следующем: «1) присоединение различных в хозяйственном отношении районов, благодаря чему на внутренний рынок поступали продукты разных культурно-экологических областей, а также рудные запасы, изделия местных промыслов, шкуры диких животных, т.е. в первую очередь то, что отсутствовало в природно-хозяйственном потенциале этноса-элиты; 2) использование природных ресурсов различных культурно-экологических областей в торговых целях - на внешний рынок поступали пушнина, мамонтовая кость, драгоценные металлы, мускус и другие товары (или предметы

обмена), чем обеспечивалась экономическая целостность самого государства; 3) привлечение иноплеменников для военных действий, различного рода общественных и домашних работ, совершения ритуальных жертвоприношений» [Савинов Д.Г., 2005, с. 32]. В этом отношении Д.Г. Савинов согласился с определением «экзополитарное» государство, предложенным Н.Н. Крадиным [Савинов Д.Г., 2005, с. 41]. В другой работе Д.Г. Савинов, рассуждая о перечислении в памятниках древнетюркской рунической письменности захваченной добычи и принесенной дани, указывает, что «очевидно, такого рода ценности регулярно поступали в распоряжение и собственность кочевников», и это «соответствует понятию экзополитарного государства» (по Н.Н. Крадину), однако, при этом оно «вряд ли могло служить основой экономики» [Савинов Д.Г., 2013, с. 81].

По мнению Н. Ди Космо, основные факторы образования государства в Центральной Азии (он по западной традиции говорит о «Внутренней Азии») заключались не в естественной социальной эволюции, и не в развитии государства у оседлых соседей. Образование государства в степи было ответом на кризисные явления, связанные с ухудшением экономических, политических и социальных условий. Кризис порождает милитаризацию кочевнического общества, направленную исключительно на военное решение проблем. От состояния кочевнического общества в «не-кризисный» период, когда войны в степи, в принципе, и так были явлением обычным, эта ситуация отличается тем, что здесь появляются харизматические лидеры, способные создать новый порядок и поставить себя над племенными традициями, обеспечив себе пожизненную и фактически неограниченную власть. Если в обычное, «не-кризисное», время племенная знать не играла особой роли в социальной жизни кочевнического общества, будучи лишь организаторами облавных охот и набегов, то теперь, при замене племенной, горизонтальной и, по сути, полуэгалитарной структуры на вертикальную (иерархическую) создается система субординации от самых низов до правителя [Di Cosmo N., 1999; Ди Космо Н., 2008]. Н. Ди Космо, однако, относит уровень политического развития тюрков, равно как сюн-ну ЩЖ и уйгуров, к государству, а отнюдь не к вождеству, поскольку такие кочевые объединения, по его мнению, обладают достаточными мощностями и потенциалами для развития политических институтов даже при заимствовании последних [Di Cosmo N., 1999, p. 6, 31, note 22; Ди Космо Н., 2008, с. 188-191, прим. 3]. Также с Тюркских каганатов Н. Ди Космо начинает отсчет «эпохи торгово-даннических империй» (Trade-tribute Empires), которые характеризовались участием в широкой континентальной торговле (long-distance intercontinental trade), а также централизованным

государственным контролем пограничных рынков и взиманием дани с соседей, в частности, с территории Китая. В организации континентальной торговли важную роль играли согдийские купцы. Однако подобные политические объединения (polities, states) оставались слабыми образованиями, поскольку власть предводителя основывалась лишь на получении дани и контролировании торговых путей, доходы от которых, не могли обеспечить все государство [Di Cosmo N., 1999, p. 21-22; Ди Космо Н., 2008, с. 211-213].

М.Р. Дромпп несколько уточнил схему Н. Ди Космо на конкретном материале Тюркских империй. Этот исследователь вполне соглашается с тем, что возникновению Тюркской империи способствовал кризис. Он уточняет, что есть кризисы, приводящие к становлению нового государства, а другие нет, но череда кризисов, сотрясающая старый порядок, как было с жоужаньским государством, в итоге приводит к образованию нового порядка [Drompp M.R., 2005a, p. 107]. Но необходимость получения дохода и милитаризация также имели место в истории Тюркской империи. Например, Первая Восточно-тюркская империя расширилась очень быстро, а тюрки периода Второй Восточно-тюркской империи и уйгуры, хотя и не в таких масштабах, но также вели завоевательные войны, включая в свой состав кочевническое и оседлое население, или предпочитали мирную торговлю [Drompp M.R., 2005a, p. 107-108]. Харизматического лидера, удерживающего «диктаторскую» власть здесь не было, т.к. Бумын каган умер почти сразу после провозглашения его правителем, но, считает М.Р. Дромпп, важность имеет не харизма лидера, а харизма всего клана, которая обеспечивалась самими же его представителями посредством создания различных генеалогических мифов, помогающих в целях объединения племен унифицировать и привести к единому знаменателю их религиозные церемонии, или через принятие какой-то соответствующей религии, как это получилось у уйгуров. По мнению М.Р. Дромппа, через историю всех кочевнических империй Внутренней (resp. Центральной) Азии проходят две тенденции: борьба между племенами за право занять доминирующее положение и обрести соответствующие привилегии или, по крайней мере, независимость, и внутренняя борьба в правящей группе [Drompp M.R., 2005a, p. 108]45. Таким образом, концепция Н. Ди Космо, вполне подходящая для отдельных случаев, подходит, по мнению М.Р. Дромппа, и для тюрков.

Акцентируя внимание на гибкость внутренней структуры и организации власти в кочевнических империях, М.Р. Дромпп обосновывает мысль о том, что Тюркские и Уйгурский каганаты были вовсе не примитивными и эфемерными политическими

45 См. по этому поводу еще более раннюю работу М.Р. Дромппа: [Drompp M.R., 1989].

95

образованиями. Его специальная статья рассмотрению стратегий, обеспечивавших успешное функционирование таких империй [Drompp M.R., 2015]. Среди них такие: (1) «создание и применение военной организации, способной удовлетворить нужды в создании, расширении и сохранении империи, а также с целью "поиграть мышцами" во имя имперских интересов в области дипломатии и торговли»; (2) «применение изощренной дипломатической стратегии, приносящей пользу империи путем манипуляций в сфере международных отношений и, в особенности, в создании альянсов»; (3) «развитие и охрана торговых возможностей, обогащающих материальное положение народов, живущих внутри империи и, следовательно, усиление их лояльности имперской власти»; (4) «установление тесных отношений между правящими элитами и подчиненными народами, которые выгодны обеим группам: первой ввиду получения ресурсов и труда подчиненных народов, а последним - ввиду повышения политической стабильности и улучшения экономических условий и возможностей»; (5) «использование соответствующего языка и символике для демонстрации сверхъестественной поддержки правителю и его царствованию»; (6) «применение соответствующих символов власти для укрепления позиций правителя и обоснования наличия у него способностей распоряжаться ресурсами и властью» [Drompp M.R., 2015, p. 447]

Российский археолог С.А. Васютин определил Первый Восточно-тюркский каганат как «кочевую суперимперию» по аналогии с раннегосударственными образованиями. Распад таких образований вызван, по его мнению, невозможностью эффективного управления всей территорией из одного центра, а также тяготением отдельных частей империи к разным земледельческим центрам. Второй Восточно-тюркский каганат, как и Уйгурский, был отнесен исследователем к «кочевым ксенократическим империям», сходным с суперсложными вождествами земледельческих народов; основным признаком таких «империй» была «сложная этническая и родоплеменная стратификация» [Васютин С.А., 2002, с. 94; Vasjutin S.A., 2003, p. 58-59]. Разбирая властные отношения в Тюркских каганатах, С.А. Васютин отметил значение такого фактора, как распределение каганом среди круга знати, представленного его родственниками и кланово-племенными лидерами, материальных благ, полученных в результате торговли или военных походов, что укрепляло авторитет кагана среди знати, повышая таким образом ее лояльность. В то же время племенные вожди (лидеры кланово-линиджных групп) получали от кагана санкцию на собственные военные акции, призванные обеспечить необходимой продукцией своих подчиненных. Среди архаичных черт механизмов власти у тюрков С.А. Васютин выделяет публичную демонстрацию

добродетелей кагана перед всем народом: щедрость, мудрость, военная доблесть, проявлявшаяся не только в публичных мероприятиях [Васютин С.А., 2004, с. 96-97], но и также в возведении значительных погребальных и поминальных сооружений и также нашедшая отражение в особом тоне памятников древнетюркской рунической письменности [Васютин С.А., 2004, с. 96-97, 99]. После уточнения своей типологизации Тюркский каганат после 552 г. исследователь относит к политическим образованиям второй ступени, представлявшие собой «сложные "вторичные" вождества»; рассматриваемый в рамках третий ступени, к которой относятся собственно те образования, которые могут быть охарактеризованы как «кочевые империи», Первый Тюркский каганат характеризуется как «данническая империя», а после выделения в 603 г. на Западно-тюркского и Восточно-тюркского каганатов, второй становится «типичной номадной квазиимперией» [Васютин С.А., 2008а, с. 120121, 122, 125; Васютин С.А., Дашковский П.К., 2009, с. 341, 342, 343]. Акцент на названные аспекты внутреннего функционирования этих политических образований делается и в других работах исследователя [Васютин С.А., 2008б, с. 440, 442; Васютин С.А., 2011а, с. 317; Васютин С.А., 2011б, с. 85; Васютин С.А., 2015а, с. 15; Васютин С.А., 2015б, с. 2122; Васютин С.А., Дашковский П.К., 2009, с. 318-320; и др.]. По мнению С.А. Васютина, рассматривать взаимодействие с оседло-земледельческими соседями как основной фактор развития государственности у кочевников преждевременно [Васютин С.А., Дашковский П.К., 2009, с. 121-122].

Д. Роджерс предпринял попытку возразить как сторонникам влияния внешнего фактора на политогенез кочевников, так и Н. Ди Космо, в чисто теоретической статье поддержав мысль о преемственности политических образований Внутренней (resp. Центральной) Азии, где затронул и Тюркские каганаты [Роджерс Д., 2008, с. 148]. Касаясь древнетюркского материала, Д. Роджерс обратил внимание, например, на личность Тоньюкука, воспитанного в китайской среде человека и, следовательно, знатока традиций управления, а также привел данные о привлечении уйгурами к управлению согдийских советников. Автор прибегает к различным сведениям, показывающим, по его мнению, что и степные правители применяли знания об оседлых обществах в своей политике, потому, по его мнению, не следует преувеличивать зависимость политики кочевников от оседлых соседей [Роджерс Д., 2008, с. 153-155, 170-171]. Исследователь сам признает сложность обоснования гипотезы о преемственности политических образований, в числе которых довольно хрестоматийные идеологические и географические аспекты [Роджерс Д., 2008, с. 157-162].

Это одна из важнейших проблем для политогенеза - выяснение неоднократно отмечаемых общих черт в политической организации у

евразийских степных кочевников различных периодов, т.е. имели ли эти общие черты генетическую природу или же речь идет только о типологических свойствах. Специально рассматривал эту проблему В.В. Трепавлов, которым попутно привлекался древнетюркский материал [Трепавлов В.В., 1993а]. По мнению исследователя, определенная «государственная традиция» складывается в непосредственной связи со способом определенной деятельности и, хотя не обязательно отражается в материальной культуре, но существует как неотъемлемая часть культуры духовной. Данная концепция, таким образом, признает у различных, но населяющих одну и ту же территорию обществ наличие формирующихся на основе практики и исторической памяти в виде традиций стереотипных представлений о государственном строительстве.

В отдельную группу следует выделить теории, указывающие на значение торговли. В частности К. Бэквиз отмечает упорное стремление тюрков, с первого их появления на исторической арене, устанавливать торговые отношения с соседями [Beckwith C.I., 1987, p. 178-179].

Г.Б. Бабаяров акцентирует внимание на разноукладности различных групп населения Западно-тюркского каганата, который он определяет как «раннее государство». При этом он полемизирует с исследователями, выступавшими за примат внешнего фактора в образовании кочевнической государственности [Бабаяров Г., 2012, с. 16-19; Бобоёров F., 2018, 22-24 б.]. В титутлатуре и механизмах управления исследователь видит преемственность с традициями более ранних кочевнических политических объединений [Бабаяров Г., 2012, с. 48; Бобоёров F., 2018, 336 б.].

У. Ханичёрч и Ч. AмартYBшин также дают критику разделяемой в работах Т.Дж. Барфилда и Н.Н. Крадина концепции о внешнем факторе политогенеза кочевнических политических образований, отмечая, что, по сути, все эти выводы основываются на данных китайских источников, отличавшихся тенденциозностью и предвзятостью в отношении кочевников, в стремлении показать их экономическую и политическую зависимость от Срединного государства [Honeychurch W., Amartuvshin Ch., 2007, p. 37-38]. Важнейшей характеристикой кочевничества, как отмечают американский и монгольский археологи, учитывая экологическую зависимость кочевнического хозяйства, является легкая биологическая и социальная адаптация: «Возможность к изменению распределения круга ресурсов и режимов мобильности на различных уровня социальной интеграции является главной особенностью присущей для Внутренней Азии адаптации к непредсказуемым изменениям окружающей среды, которую более корректно определять как непредсказуемую, нежели как "маргинальную"46» [Honeychurch

46 Имеется в виду определение О. Латтимора.

W., AmarШvsЫn Ch., 2007, р. 37]. Это отражается и в социальной организации: так, например, если ведение скотоводческого хозяйства осуществляется такой единицей как расширенная семья, то расширение сферы хозяйства за счет земледельческой и охотничье-собирательской деятельности позволяет создавать более широкие объединения [НопеуЛигЛ W., Amartuvshin С^, 2007, р. 37].

Эту концепцию принял на вооружение Б. БатсYPЭн, который в своей работе «Высокие колесницы и древние тюрки У1-1Х вв.» затронул фактически все стороны древнетюркской истории [БатсYрэн Б., 2009]47. Монгольский специалист обратился к разбору трех концепций политогенеза у кочевников: модели внешней зависимости (хараат байдлын загвар) (А.М. Хазанов, Т.Дж. Барфилд, Н.Н. Крадин, Ш. Бира), внутреннего развития (дотоод шалтгаанаас) (Н. Ди Космо) и концепцию У. Ханичёрча и Ч. АмартYBшина, по сути, своеобразного номадного способа производства - «пространственной политэкономии» (орон зайн улс терийн эдийн засаг). Основные особенности этой теории состояли в следующем. Во-первых, сочетание собственных форм производства с наиболее эффективными формами хозяйствования для обеспечения государства продукцией. Во-вторых, политическая интеграция других кочевнических групп, любые перемещения которых ставятся под контроль. В-третьих, сохранение привилегий за местной знатью (орон нутгийн язгууртан) [БатсYрэн Б., 2009, 125 дугаар тал.]. Б. БатсYрэн согласился с тем, что обе первых теории вызвали справедливые замечания М.Р. Дромппа. Но третью монгольский исследователь сам развил на конкретном материале: тюркском и уйгурском [БатсYрэн Б., 2009, 127-134, 134-143 б.]. Суть ее в данных случаях сводится к существованию переменного господства над всей массой тюркоязычных племен ^рэг хэл соёл), кочевавших в различных географических регионах (принцип TYPYY тер). Это господство ограничивалась федеративной зависимостью остальных групп населения от главного племени, удовлетворявшего свои потребности в товарах [БатсYрэн Б., 2009б 133-134, 223-224 дугаар тал.]. Монгольский исследователь отметил, что такие смены правящего племени происходили соотносимо с временными циклами по 40-50 лет, при том что каждые 4-5 лет источники фиксируют природные катаклизмы: наиболее сильные из них приводят к ослаблению государства, поскольку его экономической основой всегда было кочевнико-скотоводческое хозяйство. При уйгурах, начавших внедрение оседло-земледельческого элемента, ситуация смогла стабилизироваться [БатсYрэн Б., 2009, 143, 239 дугаар тал.].

Монография турецкой китаистки Исенбике Тоган, дочери А.З. Велиди (Тогана), представляет видение развития социально-

47 За консультации по переводам при использовании этой работы хотелось бы выразить признательность Э.А. Тумахани (ВСГТУ, Улан-Удэ) и д.и.н. В.В. Грайворонскому (ИВ РАН, Москва).

политических отношений и идеологии в евразийских степях в поступательном ключе, подводящего к созданию Монгольской империи, фактически с позиций мир-системного подхода [Togan I., 2008]. Мы коснемся только нескольких концептуальных моментов. Согласно И. Тоган, в истории степной Евразии чередовались фазы, которые исследователь определяет как универсализм и локализм, связанные со степенью централизации степи [Togan I., 2008, p. 4-5, 6]. Кочевническим обществам были свойственны следующие особенности: (1) понятие «общества открытого продвижения» для отдельных лиц в социальной сфере; (2) распределение власти в политической сфере, между центральным и локальными правителями; (3) «редистрибуция», представляющая собой не только экономическую практику, сколько идеологию, подразумевающую сочетание распределения власти и возможности индивидуальной вертикальной мобильности [Togan I., 2008, p. 5, 15-16]. В условиях кочевого скотоводства накопление и аккумулирование богатств было невозможно, и, значит, имущественный фактор не мог играть существенной роли в социальной дифференциации, поэтому в ее основе лежал идеологический фактор - сложение представлений о благодати, харизмы (qut), полученным от Неба какой-либо семьей. Ввиду того, что в основе кочевнических обществ лежала племенная организация, чтобы добиться лояльности вождей, на местах применялись редистрибутивные механизмы48, поэтому речь должна, по мнению исследовательницы, идти не об «ограничении политической власти», а именно о распределении власти. Кроме того, подобное распределение имело место между политической и религиозной сферах в управлении, что отразилось в существовании институте соправительства [Togan I., 2008, p. 5-6].

Комбинация этих факторов оказывала влияние на протяжение всей истории Внтуренней (resp. Центральной) Азии, позволяя выделить различные ее этапы, каждый из которых характеризовался господством тенденции либо универсализма с его над-религиозными практиками и секуляризмом, либо локализма с его религиозными особенностями; потому характеристикой кочевнических политических объединений является «гибкость», способность справляться с изменениями [Togan I., 2008, p. 6]. Изменения в кочевнических обществах происходили в непосредственном контексте общего исторического процесса. История степных племен проходит через соответствующие фазы состояния: трайбализация, характерная существованием самостоятельных племен, выступающих субъектами исторического процесса (как это случилось после 840 г., когда пала власть уйгурских каганов); детрайбализация, связанная с

48 Видение И. Тоган особой системы редистрибуции или распределения полномочий между несколькими центрами, отраженной в термине ülü$ [Togan I., 1999, p. 39, 41, 42, 49; Togan I., 2008, p. 9-10] восходит к работам А. Инана и А.З. Велиди (Тогана) [Inan A., 1931; Zeki Velidi Togan A., 1981, s. 285-301].

100

функционированием централизованных империй; ретрайбализация, связанная с выходом племен из состава империй и их самостоятельным функционированием [Togan I., 2008, p. 6-7]. Тюркские и Уйгурские каганаты, существовавшие прежде, были лишь конфедерациями, не пытавшимися завоевать оседло-земледельческие владения, власть каганов была в значительной степени ограниченной [Togan I., 2008, p. 9-10]. Как раз в другой своей статье, И. Тоган также говоря об ограниченном потенциале накопления богатств в условиях кочевнической экономики, указывает на значение для Тюркской империи такого факта как контроль над торговыми маршрутами [Togan I., 1999, p. 42].

Взгляды И. Тоган представляют оригинальную попытку найти пути примирения между подходами, признающими особенности закономерностей социально-политических изменений в кочевнических обществах, и эволюционистским пониманием исторического процесса, а также как попытка вписать социально-политическую историю тюркства в панораму мир-системных процессов.

П.Б. Голден, говоря о Тюркской империи, отрицал какую-либо возможность внутренних предпосылок для зарождения государства у тюрков без внешнего катализатора (см., напр.: [Голден П.Б., 1993, с. 213-215; Golden P.B., 1998, p. 28-32]). В последующем признавая, что политические образования («империи») кочевников, в том числе Тюркские и Уйгурский каганаты, не могут рассматриваться как государства, П.Б. Голден отметил, что на образование таких крупных формирований могут оказывать различные факторы, в том числе в совокупности [Golden P.B., 2015, p. 335-336].

Даже из приведенных примеров видно, что дискуссии вызывают не только вопрос о факторах, оказывающих влияние на политогенез в кочевнических обществах, в частности, в связи с ответом на вопрос о возникновении Тюркской империи, но также вопрос об оценке степени сложности / уровне развития последней. Впрочем, именовать ее «государством», «вождеством» или как-то еще - по аналогии или в противовес тем или иным кочевническим политическим образованиям, - вопрос, скорее, отдельных теорий, являющийся делом личного вкуса и не имеющий решающего значения. Для нас не представляют первостепенного интереса также различные типологизации, предлагаемые в отдельных работах. В целом, возможно выделить три типа теорий политогенеза, разнящиеся в деталях: (1) теории, подразумевающие примат внутренних факторов политогенеза; (2) теории, в том или ином виде выступающие за внешние факторы; (3) теории об особом пути кочевнических обществ, присущие для которого процессы и явления не могут быть сопоставимы с происходившими в оседло-земледельческих обществах. Истина, безусловно, как всегда, где-то посередине, и, очевидно, в каждом частном случае значение тех или иных факторов могло

отличаться. Так или иначе, озвученные теории, в общем-то, заочно определяют интерпретацию исследователями конкретного источникового материала, а также и ход дальнейших дискуссий.

2. Изучение частных вопросов

Спектр частных вопросов, касающихся социальной проблематики истории кочевников древнетюркского круга, достаточно широк и разнообразен. В некоторых моментах они могут пересекаться или уходить в частности источниковедения. Степень разрешенности их также различна. Выделение их, естественно, тоже субъективно. Ниже мы представим свое видение состояния текущих дискуссий, привлекая лишь ключевые работы.

В 1989 г. американский исследователь М. Дромпп сделал доклад, в котором показал, что сведения письменных источников, по крайней мере, о восточных тюрках не позволяют говорить о существовании у них какого-либо порядка передачи власти, четкой политико-административной структуры и системы иерархии титулатуры: известные случаи передачи власти не укладываются в какую-либо закономерность, число упоминаемых источниками в те или иные исторические периоды владений, связанных с конкретными деятелями, определялось ситуативно [Drompp M., 1991].

Ш. Баштуг предприняла специальную попытку изучения древнетюркской системы родства и в итоге отнесла ее к системам типа Омаха [Ba§tug Sh., 1993]. Другая статья Ш. Баштуг посвящена обоснованию значения механизмов родства для обеспечения гибкости социальной организации кочевников, сегментированной как по вертикали, так и по горизонтали. Идеология родственных связей является как скрепляющей любые сообщества. Реальная генеалогия имеет значение в рамках племени, почему позволяет укреплять положение главенствующего клана, превращая его в династию, своего рода аристократическое сословие, но по мере усложнения форматов объединений с точки зрения уровней сегментов (конфедерации), ее влияние становится менее значительным, почему ее заменяют практики создания фиктивного родства [Bastug Sh., 1999]. В статье высказано предположение, согласно которому передача престола у тюрков осуществлялась от брата к брату, что являлось с точки зрения самих кочевников предпочтительным, но такая практика не могла эффективно функционировать с умножением поколений представителей правящей династии [Bastug Sh., 1999, p. 100].

Между прочим, еще обратил внимание на моменты, связанные с передачей власти и Т.Дж. Барфилд. По его мнению, Тюркская империя не была централизованным политическим объединением. Исследователь отмечал «трудности управления политической

системой, в которой наследование по боковой линии было нормой», ввиду невозможности найти способ исключения тех или иных лиц из числа наследников. Он считал, что«в отличие от сюнну у тюрков не было строгой иерархии званий, которая определяла бы основного претендента на престол в случае смерти всех братьев из одного поколения», поэтому обеспечить наследование было возможно лишь при помощи силы [Барфилд Т.Дж., 2009, с. 215; Barfield T.J., 1992, p. 133]. Исследователь акцентирует внимание принадлежности к той или иной ветви династии различных претендентов, домогавшихся в разное время верховной власти [Barfield T.J., 1992, p. 134, 135-136, 138, 143; Барфилд Т.Дж., 2009, с. 216-217, 222, 228, 229]. В этом плане Уйгурская империя оказалась успешнее, чем Тюркская: уйгуры придерживались линейного порядка наследования, поэтому «подобно аристократии сюнну, уйгурская знать оставалась единой и предотвращала все попытки племен, входивших в империю, отделиться от центра», и империя не знала междоусобных войн [Барфилд Т.Дж., 2009, с. 245, 246; Barfield T.J., 1992, p. 155].

Немецкий социолог турецкого происхождения Э. Кюрсат-Алерс в 1992 г. защитила диссертацию, опубликованную в 1994 г., где также затронула проблему политогенеза древних тюрков. В работе автор придерживается концепции «раннего государства» (Frühen Staaten) Х.Дж.М. Классена, а также использует теорию Н. Элиаса о взаимовлиянии и параллельных линиях психогенеза и социогенеза, останавливаясь на роли идеологии [Kürsat-Ahlers E., 1994]. В отдельной статье Э. Кюрсат-Алерс обращая внимание на публичные функции кагана, который путем постоянных напоминаний о своих заслугах перед народом, о территории народа и его бывшем подчинении врагам, пытается создать определенную идеологию [Kürsat-Ahlers E., 1996, p. 144]. Идеология основывается на трех положениях: народ должен иметь независимого правителя (кагана); иметь свою территорию (il); соблюдать традиционные племенные законы (törü), которые на самом деле быстро трансформировались в законодательные акты правителей [Kürsat-Ahlers E., 1996, p. 145]. Весомую роль играет идея священного центра империи (kernland), земли (iduq yer sub), где народ, живя и соблюдая законы, непременно обретет благополучие [Kürsat-Ahlers E., 1994, S. 325-326; Kürsat-Ahlers E., 1996, p. 145]. Становление и функционирование идеологии обеспечивается монополизация каганским кланам доступа к сакральным церемониям [Kürsat-Ahlers E., 1996, p. 145].

Среди ряда статей венгерского исследователя М. Добровича можно отметить попытку решить вопрос с упоминанием в источниках тридцать племен тюрков. По его мнению, это число составляют двенадцать восточно-тюркских (где одиннадцать - северные (левое крыло): Ashina, Helu, Ashide, Da (Great) Ashide, Bayan Ashide, и южные (правое крыло): Enjie (Sijie), Fuliyu, Qibi, Xijie, Huxie, Nula, а кроме них сам правящий

клан Ashina, отличающийся от племени, но не идущий в общий счет), десять западно-тюркских племен и токуз огузы (девять) [Dobrovits M., 2004a, 59-63. o.; Dobrovits M., 2004b, p. 257-262]. В общем, М. Добрович при перечислении собственно тюркских племен привел список, составленный Лю Мао-цай на основе «Тан хуэй яо» (цз. 72), где

при упоминании этих племен специально говорится об их отношении к ту-цзюэ ^М [Liu Mau-Tsai, 1958, Bd. I, S. 453-454]. А. Катона-Кисс нашел саму идею М. Добровича удачной и для решения проблемы соотношения уйгуров и токуз огузов [Katona-Kiss A., 2007].

Отметим специальную статью П.Б. Голдена, пожалуй, единственную в своем роде, где были проанализированы (в общем, исчерпывающе) термины со значением социальной зависимости в тюркских языках. П.Б. Голден пришел к выводу, что словом qul у тюрков, по сути, обозначалась политическая зависимость [Golden P.B., 2001, p. 2829]. Комментируя случаи захвата тюрками людей, он предположил, что это осуществлялось, прежде всего, в целях их продажи оседлым соседям, - явление, известное и широко распространенное у кочевников более поздних эпох [Golden P.B., 2001, p. 30]. Захваченных женщин и девушек тюрки использовали для работ в домашнем хозяйстве [Golden P.B., 2001, p. 31-32], и, возможно, захватывали мужчин из оседлых народов для того, чтобы сажать их обрабатывать землю, например, в Восточном Туркестане [Golden P.B., 2001, p. 32-33].

Пониманию самими тюрками значения термина qul посвятил специальную статью Осава Такаси. По его мнению, именование тюрков qul'ами табгачского народа означало лишь то, что тюрки не могли переселяться, куда хотели, хотя сохраняли свою социальную организацию и правящую верхушку [Osawa T., 2006, p. 222]. Они не могли звать себя именно «рабами» (slaves, female slaves) только из-за факта подчинения Танской империи, поэтому правильнее было бы интерпретировать qul,ов как слуг (servant) или вассалов (follower) [Osawa T., 2006, p. 223-224]. Хоронившиеся вместе с тюркскими аристократами воины, по мнению японского исследователя, были связаны с ними традиционной системой фиктивного родства и могут рассматриваться как своего рода личные слуги, телохранители, типа согдийских chakar и монгольских nokor [Osawa T., 2006, p. 226, 227-228].

Упомянутая выше «теория гентилизма» Р. Венскуса, вполне адаптированная в последующем в изучение истории кочевнических народов, была использована Иштваном Зимони, предложившим интерпретацию двух ключевых для памятников древнетюркской рунической письменности терминов el и bodun [Zimonyi I., 2003]. Рассмотрев все контексты этих терминов в памятниках с территории Монголии, венгерский исследователь предложил рассматривать bodun именно как аналог латинскому gens, обозначавшее в отношении «варваров» вторичные сообщества после uyus 'клан',

характеризовавшиеся общей идентичностью, подкрепляемой генеалогическим мифом, религиозными воззрениями и самоназванием [Zimonyi I., 2003, S. 65-66]. Это не только политические, но и этнические сообщества. Для понятия el им предлагается трактовка 'суверенная власть, верховная власть, империя' ('souveräne Macht, Großmacht, Reich'). Создание el происходит при следующих условиях (1) предводитель какого-либо bodun организует войны с соседними сообществами, добиваясь сначала права считаться каганом (его народ - qayanliy bodun), затем стремясь уничтожить верховную власть у других союзов племен; (2) наличие определенных талантов и способностей у правителя и военно-политической элиты; (3) согласие между верхней и нижней стратой в собственном этом племенном союзе; (4) легитимация кагана Высшими силами; (5) обладание горной местностью Отюкен, традиционного сакрального центра [Zimonyi I., 2003, S. 74 ff.]. Когда власть одного такого сообщества-bodun, распространяется на другие подобные коллективы, они воспринимаются представителями его правящей группы как bodun 'подданные'.

Обстоятельный разбор, тем не менее, не исчерпывает потенциала дальнейших обсуждений.

Значительным событием в историографии может считаться магистерская диссертация «Государственное устройство древних тюрков (гёк-тюркский период)», которую представил к защите турецкий синолог Хайреттин Инсан Эркоч [Erkog H.i., 2008]. Автор проанализировал огромную источниковую базу и привлек основные исследования по древнетюркской титулатуре. Его наблюдения, высказанные здесь и в ряде других статей, имеют большое значение для всех исследователей. Х.И. Эркоч пришел к выводу, что у тюрков никакой системы наследования не существовало, а каган сам назначал преемника, иногда преемник мог быть избран, иногда ему приходилось добиваться власти силой [Erkog H.i., 2008, s. 50, 242]. Однако, малолетний представитель династии, как недееспособный, не мог стать каганом [Erkog H.i., 2008, s. 38]. Х.И. Эркоч отмечает, что какой-либо последовательности в применении титулатуры в Тюркских каганатах в отношении лиц, назначаемых руководить крыльями или иными административными единицами, не наблюдается, малый каган ли это, йабгу или шад [Erkog H.i., 2008, s. 103]. Исследователь приходит к выводу, что на протяжении всей истории Тюркских каганатов сложно говорить о существовании какой-либо единой неизменной системы в соотнесении тех или иных титулов с конкретными функциями или полномочиями [Erkog H.i., 2008, p. 227-228]. В целом, автор делает вывод о гибкости структуры государственной организации в Тюркских каганатах, отражающейся в частности в совмещении одними лицами военных и гражданских должностей [Erkog H.i., 2008, s. 246].

Значительно по объему привлеченных материалов и кругу разработанных вопросов монографическое издание защищенной в 2005 г. докторской диссертации С. Штарка [Stark S., 2008] и ряд других его статей, где рассматриваются различные формы тесного взаимодействия согдийцев и тюрков в военно-политическом и культурном плане.

Немецкий археолог в своих работах придерживается концепции определяющего влияния контактов кочевников с оседло-земледельческим миром в развитии политических структур кочевников. Важное значение для социо- и политогенеза в этом направлении имел контроль над торговыми путями и протекторат над торговыми пунктами, приносящий престижную продукцию, распределяемую каганом среди элиты [Stark S., 2002].

Согласно главной гипотезе С. Штарка, в ставках тюркских каганов выходцы из Средней Азии представляли собой не только ремесленников, чиновников и дипломатов, но формировали особую социальную категорию, способствуя сложению при каганах института типа cakar; впоследствии подобные формирования существовали из самих тюрков, находившиеся уже на службе местных правителей Средней Азии [Stark S., 2008, S. 240-247, 325, 327 (резюме на рус. яз.), 330, 331 (резюме на англ. яз.)].

В книге Дж.К. Скэффа отражена позиция, согласно которой взаимодействие между кочевническим и оседло-земледельческим миром происходит в тесном взаимодействии, ведя к постепенной взаимной интеграции в разных сферах их жизнедеятельности: культурной, идеологической, социально-политической. Исследователь следует соображению, что система «патрон-клиент» издревле характерна для азиатских политий, в частности, как для конфуцианского Китая [Skaff J.K., 2012, p. 73-75 ff.], так и для «тюрко-монгольских» кочевнических объединений. В случае с кочевниками их гибкая социально-политическая организация существовала во многом благодаря личным качествам предводителя, а тот, в свою очередь, искал внутреннюю социальную опору, которую мог бы противопоставить племенным вождям. Такой опорой были дружинники хана (у тюрков juli-böri) - не какой-то особый институт, а люди, скорее из бедняков, нанявшиеся в его хозяйство и взамен содержавшиеся им, т.е. связанные с ним личными узами. В основе этих отношений лежала система клиентелы [Skaff J.K., 2012, p. 77-79], переносившаяся в более широком диапазоне на положение по отношению к главенствующему племенному объединению даннических племен [Skaff J.K., 2012, p. 107-108]. Такая же система находила отражение во взаимоотношениях между субъектами международных отношений, когда баланс политической силы перевешивал в пользу одной из сторон [Skaff J.K., 2012, p. 14-15]. В частности, Дж.К. Скэфф показывает, что империя Тан была заинтере-

сована в приобретении лошадей в определенные периоды и в ограниченном количестве: в какие-то периоды они были нужны для военных нужд, особенно, когда империя не обладала территориями, выгодными для скотоводства, в какие-то периоды - обмен с номадами имел дипломатическое значение (обеспечение мира на границе), когда двор был готов идти даже уступки в цене, при этом нужное поголовье лошадей ограничивалось проблемами логистики и организации их содержания [Skaff J.K., 2012, р. 259, 267, 268, 269-270].

В.Е. Войтовым предпринята типологизация монументальных памятников элиты кочевников Монголии древнетюркского круга [Войтов В.Е., 1996, с. с. 23-70]. Различия в планиграфических и конструктивных особенностей комплексов, наборе входящих в их состав элементов интерпретированы исследователем как показатели социального положения персоналий, в чью честь возводились сооружения, хотя эти различия также могли быть зависимы от времени создания или племенной принадлежности меморианта, эти памятники остаются в рамках одной идеологической традиции [Войтов В.Е., 1996, с. 79].

В работах Н.Н. Серегина, в частности, монографии, написанной на основе кандидатской диссертации, защищенной в 2011 г. [Серегин Н.Н., 2013], исчерпывающе представлены результаты и возможности реконструкции социальной структуры населения тюркской археологической культуры Саяно-Алтая на основе известного археологического материала, преимущественно локального и сравнительного немногочисленного.

Заслуживают пристального внимания исследования узбекистанского тюрколога А.В. Кубатина, в частности, монография 2016 г., посвященная реконструкции содержания и трансформации древнетюркской титулатуры [Кубатин А.В., 2016]. Хотя он исходил из заочного представления о существовании с самого начала истории Тюркского каганата в его обществе строгой иерархии, отраженной в системе титулатуры, он признает подвижность и изменчивость самой номенклатуры и ее содержания [Кубатин А.В., 2016, с. 4-5, 45]. Концептуальное значение имеет предложенное и обоснованное А.В. Кубатиным разграничение в древнетюркской титулатуре собственно титулов и эпитетов, которые указывают не на какую-то должность, а обозначают определенный ранг [Кубатин А.В., 2016, с. 5, 6, 167]. Следует отметить, что чуть ранее С.А. Угдыжеков, автор монографии по социальной организации кыркызов, обратил внимание на недостаточное разграничение в научной литературе понятий титул, звание и должность. Сам он выделяет титулы («генеалогические ранги») и звания («военные и бюрократические ранги») [Угдыжеков С.А., 2000, с. 21; Угдыжеков С.А., 2003, с. 83].

Нами отмечены наиболее выдающиеся, на наш взгляд, работы, способствовавшие решение каких-то вопросов или, по меньшей мере,

продвижению дискуссий. Мы не можем остановиться на совсем узких вопросах, связанных с обсуждением отдельных явлений или, например, титулов. Также мы оставили в стороне, работы, не отличающиеся оригинальными суждениями или оставляющие только гипотетические суждения.

Заключение

Проблема характеристики социальных отношений и институтов Тюркских каганатов и других кочевнических сообществ древнетюркского кругв может считаться одной из наиболее сложных как в тюркологии, так и в кочевниковедении в целом. Изучение истории древних тюрков с самого начала, как правило, не выходило за рамки общего контекста кочевниковедческих исследований. Только расшифровка памятников древнетюркской рунической письменности, а в дальнейшем расширение источниковой базы за счет других текстов, показали, что при всей широте и разнообразии материала сама его сложность требует разносторонней и высококвалифицированной подготовки от исследователя.

Мы выделяем пять периодов в истории исследований социальной истории кочевников древнетюркского круга.

Первый период (середина XVIII — конец XIX вв.) отмечен крупными работами о кочевниках, частично затрагивавших и древних тюрков, но как правило, не касавшихся непосредственно социальной проблематики, поскольку посвященных, в основном, политической и отчасти этнической истории. Изучение древних тюрков началось таким образом со второй половины XVIII в. и изначально базировалось, в основном, на данных письменных источников, прежде всего, сведениях китайских авторов. Объективный уровень науки того времени не позволял ученым идти дальше пересказа текстов и первичной интерпретации, как правило, с позиций, близкой к позициям авторов источников. Однако ученые активно занимались проблемами происхождения, вопросами этнической и языковой идентичности тех или иных исторических кочевнических сообществ, воспринимаемых как «народы», и, значит, занимались выяснением их соотношения между собой. Лишь с введением в оборот новых источниковых материалов, - в большей степени, этнографических и лингвистических, - наука оказалась в состоянии предпринять первые попытки дать более четкую характеристику процессам, происходящим в кочевнических обществах.

Первыми исследователями политическая история кочевнических народов изучалась в непосредственном соприкосновении с проблемами этнической истории. И уже Ж. Дегинь опосредованно задал теоретическую линию, согласно которой возникавшие в степях Евразии и попадавшие на страницы письменных источников под теми или иными именами «народы» представляли собой эфемерные сообщества, политически объединявшие группы меньшего формата, различной лингвистической принадлежности.

Второй период (конец XIX — 20-е гг. XX вв.) в изучении древнетюркского общества может отсчитываться с открытия (1889 г.)

и расшифровки (1893 г.) Хушо-Цайдамских памятников. Эти крупнейшие тексты среди памятников древнетюркской рунической письменности позволили увидеть кочевническое общество с другой стороны -собственными глазами его представителей. Также они дали богатый лингвистический материал.

Даже когда были более или менее установлены определенные особенности функционирования кочевнических обществ, обусловленные спецификой их хозяйства и быта (В.В. Радлов, Г. Вамбери), некоторые специалисты все же пытались вписать их в универсальную схему Всемирного исторического процесса, обнаруживая у них явления, однозначно в источниках не проступающие (В.В. Бартольд). Наибольшую крайность эта тенденция обнаружила в последующем марксистской историографии.

Методологический аспект приобретает здесь очень большую важность. Он отражен в противоборстве традиционных, как оказалось, консервативных, подходов с одной стороны и новаторских, с другой. Первую линию лучше всего представлял В.В. Бартольд, классический востоковед позитивистской школы, ставящий во главу всего письменный исторический источник и исходящий в своих интерпретациях из соображений об общих закономерностях исторического процесса. К представителям второй линии могут быть отнесены В.В. Радлов и Г. Вамбери, являвшиеся как полевыми исследователями, так и знатоками языков. В работах В.В. Радлова лучше всего выступает попытка синтеза этнографических и письменных материалов. Именно он выявил и сформулировал основные закономерности социо- политических трансформаций в кочевнических обществах, отметив сегментарность и текучесть социальной организации объединений любого формата, а также эфемерность самих образуемых ими структур. В.В. Бартольд, оставаясь все же, в силу своего образования, сторонником единства исторического процесса, представления о закономерностях которого он черпал из примеров истории западных, оседло-земледельческих обществ был более близок к тому, чтобы рассматривать кочевнические сообщества как пребывающие на определенной стадии развития. Работы В.В. Радлова и В.В. Бартольда определили круг вопросов и направление будущих дискуссий.

Эволюционистский стадиальный подход получил дальнейшее развитие в марксистской, прежде всего, советской историографии. С ней должен быть связан третий период изучения сообществ древнетюркского круга (30-е — 50-е гг. XX в.), поскольку именно здесь началось углубленное изучение социально-экономических и социально-политических аспектов истории Тюркских каганатов VI— VIII вв. и его исторических преемников. Еще А.С. Букшпан и, даже в большей степени, С.П. Толстов и А.Н. Бернштам в определенной мере

пытались совместить выявленные предыдущим поколением ученых закономерности в истории кочевников, очевидно выходящие за рамки типичных представлений, сложившихся на основе изучения оседло-земледельческих народов, с общей теоретической схемой, разработанной именно на основе последних. В последующие годы мы видим лишь попытки, как правило, носящие декларативный характер, поместить кочевников, в том числе древних тюрков, в рамки марксистской универсалистской стадиальной схемы. В СССР эти тенденции наблюдаются вплоть до второй половины 6о-х гг. XX в., когда развитие тюркской филологии, археологии, этнографии позволили в последующие годы поколебать ортодоксальные позиции.

Несмотря на некую односторонность трактовки закономерностей социальных изменений, предлагаемой марксистской методологией, советские ученые с привлечением самого разнообразного материала предприняли очень важные попытки вскрыть сущность социальных процессов, происходящих в кочевнических обществах, в том числе и в древнетюркских. В официальной историографии в эти времена было принято говорить о феодальных характеристиках социальных отношений у кочевников. Первым сигналом, указавшим на шаткость такого подхода, послужила знаменитая ташкентская дискуссия 1954 г. о сущности феодальных отношений у кочевников. Опыт советских ученых приходится рассматривать только как негативный.

Следующий, четвертый период (60-е — 80-е гг. XX в.) связан с расширением методологической базы у марксистских авторов и попытками западноевропейских ученых создать единую историю тюркских и монгольских народов, органично соединив между собой отдельные этапы и охватив политический и, по возможности, социально-экономический аспект (Д. Синор, Б. Шпулер, Л. Квантен, Ж.-П. Ру, и др.).

Увеличение в период 1950-х - 1980-х гг. источниковой базы, благодаря, в первую очередь, изысканиям в археологии и тюркской филологии, дало массу дополнительного материала, требовавшего обобщения и нового осмысления. Тогда же широкое использование сравнительно-исторического и сравнительно-этнографического методов позволило выявить полную несостоятельность марксистской методологии для изучения кочевнических обществ. Именно в 60-е -70-е гг. XX в. появляются работы, предлагающие интерпретацию общественных отношений у кочевников вне рамок феодальной формации (Л.Н. Гумилев, Г.Е. Марков, А.М. Хазанов, А.И. Першиц и др.) (ср.: [Васютин С.А., Дашковский П.К., 2009, с. 8, 347]). Стали теперь совершенно очевидны очевидны такие особенности социальной организации кочевников, не присущие оседлым народам, как ее сегментарность и текучесть.

Если в целом марксистская историография рассматривала историю того или иного общества в срезе линейного развития, то в

остальном мире вслед за В.В. Радловым продолжал бытовать подход, предполагающий воспринимать историю кочевнических сообществ степной Евразии как циклическую смену правящих племен над общей массой кочевнического населения, меняющего лишь идентичность, без заметного влияния изменений в соотношении лингвистических характеристик. Социально-экономическая система таких конгломератов имела более или менее статичный характер, а социально-политическая организация была эфемерной.

В целом, европейские, американские и японские исследователи продвинулись в изучении древнетюркского общества несколько дальше. Прежде всего, это венгерские ученые, Д. Немет, А. Альфёльди, Й. Деер, Ф. Ласло и др. Они сумели развить опыт В.В. Радлова и Г. Вамбери. Так называемая «будапештская школа» востоковедения или «школа Л. Лигети» умело синтезировала методы исторического исследования с достижениями этнографии и алтайского языкознания. Каждый исследователь кочевников, как правило, имел одинаково хорошую как теоретическую, так и филологическую подготовку, оперируя с источниковым материалом в оригинале. Не касаясь теоретических проблем, венгерские специалисты сосредоточили внимание на ряде вопросов источниковедческого характера, но даже отдельные замечания в этих работах часто имеют огромное значение для понимания определенных событий, явлений или процессов широкого характера. Работы Д. Немета, К. Цегледи, И. Эчеди и других исследователей составили фундаментальную базу для изучения кочевничества и сообществ древнетюркского круга в частности.

Европейская и американская историография последовательно передавали все свои достижения из поколения в поколение. Несмотря на некоторые различия в подходах сильнейшие востоковедческие школы, такие как французская, немецкая и отчасти английская, традиционно сохраняли научные связи и осуществляли обмен опытом. Здесь обобщающей работы по социальной истории Тюркских каганатов так и не появилось. Основной работой по истории степных кочевников Азии несколько десятилетий былаа вышедшая в 1939 г. книга Р. Груссе. К отдельным сторонам социальной истории древних тюрков обращались как профессионалы, прежде всего, филологи (А. фон Габэн, Р. Жиро, Г. Дёрфер, сэр Дж. Клосон, Л. Базен, В.-Э. Шарлипп) или историки, имевшие сильную филологическую подготовку (О. Прицак, Д. Синор, П.Б. Голден), так и исследователи иного профиля (О. Латтимор, Л. Крэдер, Ж. Кюзенье и др.), и при этом все они внесли свой, определенный рамками конкретной специальности, вклад в изучение проблематики.

Начиная с 90-х гг. XX в., когда наступает пятый период, прежде всего, за счет специалистов из государств бывшего СССР,

значительно увеличилось число различных научных школ, объективно расширилась теоретико-методологическая база.

Освободившиеся после падения советского режима молодые тюркские республики переживают болезненный процесс переосмысления прошлого, что в полной мере отражается в ломке историографических традиций, формировании новых научных школ, поисках и апробации новых концепций национальной истории, в совокупности со стремлением нащупать соответствующую теоретико-методологическую канву. Поэтому национальные школы демонстрируют чрезвычайно широкий, разнообразный и зачастую противоречивый диапазон методологических подходов.

Турецкая историография особенно обогатилась многочисленными работами по древнетюркской проблематике в последние годы. Однако стремление провести одну линию развития общества, государства и права тюркских народов от древнейших времен до султанатов Сельджуков и Османов, а затем - Турецкой республики, является общим для большинства работ турецких ученых, что значительно сужает методологический потенциал исследований. Тем не менее, многими турецкими авторами, начиная с Б. Огеля и И. Кафесоглу, последовательно отстаивается позиция о специфических культурных, социальных и политических характеристиках объективно кочевнических обществ, не позволяющих рассматривать их как примитивные или отсталые. Однако это явление имеет, скорее, социально-идеологическую природу.

Увеличение числа теоретико-методологических подходов в целом отнюдь не стало способствовать положительному продвижению в изучении кочевнических обществ, в т.ч. древнетюркского. Одна и та же источниковая база при разных подходах позволяет делать совершенно различные выводы по поводу характеристики конкретных кочевнических сообществ и связанных с ними политических объединений, альтернативно трактуя одни и те же явления и процессы. Часто на это оказывает влияние зависимость того или иного исследователя от какой-либо универсалистской теории. Потому очевидна потребность в возвращении к работе с непосредственным источниковым материалом. К тому же, сообщества древнетюркского круга в достаточной степени обеспечены письменными источниками, в том числе собственными текстами, содержащими среди прочего социальную терминологию. По этой причине, очевидна, ценность работ тюркологов П.Б. Голдена, И. Зимони, М. Добровича, Т. Осавы, А.В. Кубатина, синологов М.Р. Дромппа, Х.И. Эркоча, специалиста по среднеазиатской нумизматике Г.Б. Бабаярова, и др.

Неизбежно нужно объективно отметить, что с развитием научного знания и сужения специализации определенных исследовательских направлений возрастает значение не только специальных работ, но также и междисциплинарных исследований.

Так, например, развитие тюркской филологии и компаративистики существенно расширяет возможности по интерпретации древнетюркской терминологии, что, однако, не может гарантировать положительного результата, если работа будет осуществляться без конкретно-исторических условий существования древнетюркских обществ. Введение в научный оборот новых археологических источников, хотя они пока немногочисленны, и разработка современных методик их интерпретации позволяет сегодня говорить о возможности реконструкции социальной структуры и общественной организации некоторых локальных групп населения древнетюркского времени (см., прежде всего, работы Н.Н. Серегина). Перспективное направление междисциплинарных исследованиий представляют работы археологов У. Ханичёрча и Ч. AмартYBшина.

Таким образом, мы можем подвести сказанное к необходимости создания обобщающего исследования, сумевшего бы не только обработать весь комплекс известного введенного в оборот источникового материала, но и интегрировать последние разработки в теории и методологии кочевниковедческих исследований, а также учесть достижения ряда смежных дисциплин: тюркской филологии и компаративистики, социальной археологии, этнической экологии и др.

Список источников

Абрамзон С.М. Некоторые вопросы социального строя кочевых обществ // Советская этнография. 1970. № 6. С. 61-73.

Алексеев В.М. Китайская история в Китае и в Европе // Алексеев

B.М. Труды по китайской литературе: в 2 кн. / [сост. М.В. Баньковская; отв. ред. Б.Л. Рифтин]. М.: Восточная литература, 2002. Кн. 1. С. 461-489.

Аристов Н.А. Заметки об этническом составе тюркских племен и народностей и сведения об их численности / / Живая старина. 1896. Т. 6. Вып. Ш-1У. С. 277-456.

Артамонов М.И. Очерки древнейшей истории хазар. Л.: Соцэкгиз, 1936. 140 с.

Артамонов М.И. История хазар. Л.: Изд-во Гос. Эрмитажа, 1962. 523 с.

Ахсанов К.Г. Фридрих Вильгельм Радлов: «Государственность у кочевых народов» // Гасырлар авазы - Эхо веков. 1997. № 3-4. С. 254-267.

Ахсанов К.Г. Проблема становления государственности тюрок-кочевников в домонгольский период в отечественной историографии: дис. ... канд. ист. наук: 07.00.09. Казань, 1999. 157 с.

Ахсанов К.Г. Основные концепции политогенеза в кочевых обществах в отечественной историографии // Мирза Казем-Бек и отечественное востоковедение: доклады и сообщения международной научной конференции, 23-25 мая 2000 г. / отв. ред. М.З. Закиев, Р.М. Валеев. Казань: Изд-во Казан. ун-та, 2001. С. 38-45.

Ахсанов К.Г. Проблема государственности тюрков-кочевников в отечественной историографии // Древнетюркский мир: история и традиции. Материалы одноименной научной конференции, 24-25 января 2001 г. / редкол. А.А. Арсланова, Л.Ф. Байбулатова, И.К. Загидуллин (отв.ред.). Казань, 2002. С. 135-141.

Бабаяров Г.Б. Государственный строй Западно-Тюркского каганата: автореф. дис. ... д-ра ист. наук: 07.00.03. Ташкент, 2012. 56 с.

Бартольд В.В. История культурной жизни Туркестана // Бартольд В.В. Сочинения: в 9 т. М.: Наука, 1963а. Т. II. Ч. 1. Общие работы по истории Средней Азии. Работы по истории Кавказа и Восточной Европы. С. 169-433.

Бартольд В.В. История Туркестана // Бартольд В.В. Сочинения: в 9 т. М.: Наука, 1963б. Т. II. Ч. 1. Общие работы по истории Средней Азии. Работы по истории Кавказа и Восточной Европы. С. 109-166.

Бартольд В.В. Киргизы. Исторический очерк // Бартольд В.В. Сочинения: в 9 т. - М.: Наука, 1963в. Т. II. Ч. 1. Общие работы по истории Средней Азии. Работы по истории Кавказа и Восточной Европы. С. 471-525.

Бартольд В.В. Очерк истории Семиречья // Бартольд В.В. Сочинения: в 9 т. М.: Наука, 1963г. Т. II. Ч. 1. Общие работы по истории Средней Азии. Ра-боты по истории Кавказа и Восточной Европы.

C. 23-166.

Бартольд В.В. Туркестан в эпоху монгольского нашествия // Бартольд В.В. Сочинения: в 9 т. М.: Наука, 1963Д. Т. I. Туркестан в эпоху монгольского нашествия. С. 45-597.

Бартольд В.В. Улугбек и его время // Бартольд В.В. Сочинения: в 9 т. М.: Наука, 1964. Т. II. Ч. 2. Работы по отдельным проблемам истории Средней Азии. С. 25-196.

Бартольд, В.В. Мусульманский мир // Бартольд В.В. Сочинения: в 9 т. М.: Наука, 1966. Т. VI. Работы по истории ислама и Арабского халифата. С. 207-297.

Бартольд В.В. Гуззы // Бартольд В.В. Сочинения: в 9 т. М.: Наука, 1968а. Т. V. Работы по истории и филологии тюркских и монгольских народов. С. 524-527.

Бартольд В.В. Двенадцать лекций по истории турецких народов Средней Азии / / Бартольд В.В. Сочинения: в 9 т. М.: Наука, 1968б. Т. V. Работы по истории и филологии тюркских и монгольских народов. С. 19-192.

Бартольд В.В. Древнетюркские надписи и арабские источники // Бартольд В.В. Сочинения: в 9 т. М.: Наука, 1968в. Т. V. Работы по истории и филологии тюркских и монгольских народов. С. 284-311.

Бартольд В.В. История турецко-монгольских народов // Бартольд, В.В. Сочинения: в 9 т. М.: Наука, 1968г. Т. V. Работы по истории и филологии тюркских и монгольских народов. С. 195-229.

Бартольд В.В. Обзор истории тюркских народов // Бартольд, В.В. Сочинения: в 9 т. М.: Наука, 1968д. Т. V. Работы по истории и филологии тюркских и монгольских народов. С. 425-437.

Бартольд В.В. Образование империи Чингиз-хана (пробная лекция, читанная в СПб. унив. 8 апреля 1896 г.) // Бартольд В.В. Сочинения: в 9 т. М.: Наука, 1968е. Т. V. Работы по истории и филологии тюркских и монгольских народов. С. 253-265.

Бартольд В.В. [Рец. на] Н.А. Аристов, Заметки об этническом составе тюркских племен и народностей и сведения об их численности // Бартольд В.В. Сочинения: в 9 т. М.: Наука, 1968Ж. Т. V. Работы по истории и филологии тюркских и монгольских народов. С. 266-279.

Бартольд В.В. [Рец. на] É. Chavannes, Documents sur les Tou-kiue (Turcs) occidentaux. Recueillis et commentés parr - Avec une carte // Бартольд В.В. Сочинения: в 9 т. М.: Наука, 1968з. Т. V. Работы по истории и филологии тюркских и монгольских народов. С. 342-362.

Бартольд В.В. [Рец. на] Léon Cahun, Introduction a l'histoire de l'Asie. Turcs et Mongols des origines a 1405. Paris, 1896 // Бартольд В.В. Сочинения: в 9 т. М.: Наука, 1968и. Т. V. Работы по истории и филологии тюркских и монгольских народов. С. 238-252.

Бартольд В.В. Связь общественного быта с хозяйственным укладом // Бартольд В.В. Сочинения: в 9 т. М.: Наука, 1968к. Т. V.

Работы по истории и филологии тюркских и монгольских народов. С. 468-472.

Бартольд В.В. Современное состояние и ближайшие задачи изучения истории турецких народностей // Бартольд В.В. Сочинения: в 9 т. М.: Наука, 1968п. Т. V. Работы по истории и филологии тюркских и монгольских народов. С. 454-465.

Бартольд В.В. Тюрки (историко-этнографический обзор) // Бартольд В.В. Сочинения: в 9 т. М.: Наука, 1968м. Т. V. Работы по истории и филологии тюркских и монгольских народов. С. 576-595.

Бартольд В.В. История изучения Востока в Европе и России // Бартольд В.В. Сочинения: в 9 т. М.: Наука, 1977а. Т. IX. Работы по истории востоковедения. С. 198-482.

Бартольд В.В. Н.И. Веселовский как исследователь Востока и историк русской науки // Бартольд В.В. Сочинения: в 9 т. М.: Наука, 1977б. Т. IX. Работы по истории востоковедения. С. 648-664.

Бартольд В.В. Памяти В.В. Радлова. 1837-1918 // Бартольд В.В. Сочинения: в 9 т. М.: Наука, 1977в. Т. IX. Работы по истории востоковедения. С. 665-688.

Бартольд В.В. Состояние и задачи изучения истории Туркестана // Бартольд В.В. Сочинения: в 9 т. М.: Наука, 1977г. Т. IX. Работы по истории востоковедения. С. 510-521.

Бартольд В.В. Томсен и история Средней Азии // Бартольд, В.В. Сочинения: в 9 т. М.: Наука, 1977д. Т. IX. Работы по истории востоковедения. С. 757-764.

Барфилд Т.Дж. Опасная граница: кочевые империи и Китай (221 г. до н.э. - 1757 г. н.э.) / пер. с англ. Д.В. Рухлядева, В.Б. Кузнецова; науч. ред. и предисл. Д.В. Рухлядева. СПб.: Факультет филологии и искусств СПбГУ; Нестор-История, 2009. 488 с.

Батмаев М.М. Социально-политический строй и хозяйство калмыков в XVII-XVIII вв. Элиста: АПП «Джангар», 2002. 400 с.

БатсYрэн Б. бндер тэрэгтнYYД ба эртний TYрэгYYД С^-К зуун). Улаанбаатар: Менхийн Yсэг, 2009. х^ 252 тал.

Бернштам А.Н. О роли завоеваний в исторической концепции Карла Маркса // Проблемы истории материальной культуры. 1933. № 3-4. С. 46-51.

Бернштам А.[Н.] Проблема распадения родовых отношений у кочевников Азии // Советская этнография. 1934. № 6. С. 86-95.

Бернштам А.Н. Наследственность и выборность у древних народов центральной Азии // Проблемы истории докапиталистических обществ. 1935а. № 7-8. С. 160-174.

Бернштам А.Н. Новые работы Н. Козьмина о древнем турецком обществе / А.Н. Бернштам // Проблемы истории докапиталистических обществ. 1935б. № 1-2. С. 215-218.

Бернштам А.Н. Происхождение турок (к постановке проблемы) // Проблемы истории докапиталистических обществ. 1935в. № 5-6. С. 43-54.

Бернштам А.[Н.] Социально-экономический строй древнетурецкого общества VI-VIII вв. н.э. Турки в Монголии. Тезисы кандидатской диссертации. Л., 1935г. 23 с.

Бернштам А.Н. К вопросу о возникновении классов и государства у тюрок VI-VIII вв. н.э. // Вопросы истории доклассового общества: сборник статей к 50-летию книги Ф. Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности и государства». М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1936. С. 871-892.

Бернштам А.[Н.] [Рец. на] EBERHARD W. Qiríin Simal Komsulani hir kaynak kitabi. Türk Tarih Kurumu Jayinlarindan. VII seri, № 9, Türkgeye geviren Nimet Ulugtug. Ankara. 1942. 281 p.+2 tab. (ЭБЕРХАРД В. Книга первоисточников о китайских севернъх соседях. Турецкое историческое общество. VII серия, № 9. Перевел на турецкий Нимет Улугтуг) // Вопросы истории. 1946а. № 7. С. 124-127.

Бернштам А.Н. Социально-экономический строй орхоно-енисейских тюрок VI-VIII вв. Восточно-тюркский каганат и кыргызы. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 194бб. 207 с. (Труды Института востоковедения. Т. XLV).

Бернштам А.Н. Очерк истории гуннов. Л.: Изд-во ЛГУ, 1951. 256 с.

[Бичурин Н.Я. (Иакинф)]. Записки о Монголии. Сочиненные монахом Иакинфом. С приложением карты Монголии и разных костюмов. СПб.: Тип. Карла Крайя, 1828. Т. II. Ч. 3-4. VI, 341, [1] с.

Бичурин Н.Я. [Иакинф]. Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена / ред. текста, вступ. ст., комм. А.Н. Бернштама и Н.В. Кюнера. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1950. Т. I. LXXXVI, 384 с

Бобоёров F. Fарбий Турк х,о;онлигининг давлат тузуми. Тошкент: Yangi nashr, 2018. 356 б.

Борисов А.Л. Об изданиях Ленинградского государственного университета имени А.А. Жданова по древней истории и археологии / / Вопросы истории. 1952. № 11. С. 136-137.

Букшпан А.С. К истории древних тюркских государственных образований (из отчета научн. сотр. по каф. истории тюрк. нар. пр. Губайдуллину) (отд. Оттиск из т. III «Востоковедения», изв. вост. факультета Аз. гос. университета). Баку, 1928. С. 57-71.

Бутанаев В.Я., Худяков Ю.С. История енисейских кыргызов. Абакан: ХГУ им. Н.Ф. Катанова, 2000. 272 с.

БYГд Найрамдах Монгол Ард Улсын TYYX. - Улаанбаатар: Улсын хэвлэлийн хэрэг эрхлэх хорос, 1966. ТэргYYH боть. Нэн эртнээс XVII зу-ун / эрхлэн хэвлYYЛCЭн Б. Ширэндэв, Ш. Нацагдорж, Н. Ишжамц, Х. Пэрлээ, Ш. Бира, Н. Сэр-Оджав, М. Санждорж, Б. ТYДЭв. 499 тал.

БYГД Найрамдах Монгол Ард Улсын TYYX. Засварлаж нэмсэн хоёр дахь удаагийн хэвлэл. Улаанбаатар: БНМАУ-ын Шинжлэх ухааны академийн хэвлэл, 1966. 568 тал.

БYГд Найрамдах Монгол Ард Улсын tyyx / эрхлэн хэвлYYЛCЭн Ш. Бира, А.П. Окладников. Нэмж засварлаж гуравдах дахь удаагийн хэвлэл. Улаанбаатар: Улсын Хэвлэлийн Газар, 1984. 722 тал.

Вайнштейн С.И., Кляшторный С.Г. В.В. Радлов и историко-этнографическое изучение тюркских народов // Тюркологический сборник. 1971. Памяти В.В. Радлова / редкол.: АН. Кононов (отв. ред.), С.Г. Кляшторный, Ю.А. Петросян, С.С. Цельникер. М.: Наука, 1972. С. 20-31.

Валиханов Ч.Ч. Записки о киргизах / / Валиханов Ч.Ч. Собрание сочинений: в 5 т. - Алма-Ата: Казахская Советская энциклопедия, 1985. Т. II. С. 7-89.

Васильев Д.Д., Горелик М.В., Кляшторный С.Г. Формирование имперских культур в государствах, созданных кочевниками Евразии / / Из истории Золотой Орды: Материалы научной конференции / отв. ред. Г.Ф. Валеева-Сулейманова. Казань, 1993. С. 33-44.

Васильев М.А. Проблемы истории кочевого скотоводства и кочевых обществ в современной англо-американской буржуазной историографии. М., 1982. 48 с. (Деп. в ИНИОН АН СССР 29.09.82, № 11301).

Васильев М.А. Современная англо-американская буржуазная историография истории кочевников Восточной Европы в период раннего средневековья (конец IV - середина X вв.): дис. ... канд. ист. наук: 07.00.00; 07.00.09. М., 1983. 263 с.

Васютин С.А. Социальная организация кочевников Евразии в отечественной археологии: автореф. дис. ... канд. ист. наук: 07.00.06. Барнаул: Кузбассвузиздат, 1998. 25 с.

Васютин С.А. Типология потестарных и политарных систем кочевников // Кочевая альтернатива социальной эволюции / отв. ред. Н.Н. Крадин, Д.М. Бондаренко. М.: Институт Африки РАН, 2002. С. 8698. (Цивилизационное измерение. Т. 6).

Васютин С.А. Архаические элементы политической культуры в тюркских каганатах // Комплексные исследования древних и традиционных обществ Евразии: сб. науч. трудов / под ред. Ю.Ф. Кирюшина, А.А. Тишкина. Барнаул: Изд-во АГУ, 2004. С. 95-99.

Васютин С.А. Властные системы раннесредневековых кочевников Евразии в свете теории многолинейности // Монгольская империя и кочевой мир (Мат-лы междунар. науч. конф-ии). Улан-Удэ: БНЦ СО РАН, 2008а. Кн. 3 / отв. ред. Б.В. Базаров, Н.Н. Крадин, Т.Д. Скрынникова. С. 93-143.

Васютин С.А. Модели политической адаптации кочевников раннего средневековья в Семиречье // Россия и мир: панорама исторического развития. Сборник научных статей, посвященный 70-летию исторического факультета Уральского государственного университета им. А.М. Горького / отв. ред. Д.А. Редин. Екатеринбург: НПМП «Во-лот», 2008б. С. 438-443.

Васютин С.А. К вопросу о взаимодействии Первого Тюркского каганата и Китая в свете концепции «биполярного мира» Т. Барфилда

// Вестник Новосибирского государственного университета. Сер. История, филология. 2010а. № 10(1). С. 34-39.

Васютин С.А. Ревизия сталинского марксизма в отечественных исследованиях социально-политической организации кочевников конца 1960-х - середины 1980-х гг. // Images Mundi. Альманах исследований всеобщей истории XVI-XX вв. - Екатеринбург: Изд-во Уральск. ун-та, 20106. № 7. Сер.: Интеллектуальная история. - Вып. 4. С. 271-275.

Васютин С.А. Антропология верховной власти в кочевых империях (по материалам эпохи Тюркских каганатов) / / Средние века. Исследования по истории Средневековья и раннего Нового времени. 2011а. Вып. 72(1-2). С. 306-329.

Васютин С.А. Образ правителя в ментальных представлениях кочевников Центральной Азии в период раннего средневековья (по письменным и эпическим памятникам тюркоязычных народов) // Тюркологический сборник. 2009-2010. Тюркские народы Евразии в древности и средневековье / ред. кол.: С.Г. Кляшторный (пред.), Т.И. Султанов, В.В. Трепавлов. М.: Вост. лит-ра РАН, 2011б. С. 79-108.

Васютин С.А. Традиционные и инновационные механизмы управления в кочевых обществах Центральной Азии VI-XIII вв. Часть I // Вестник Кемеровского государственного университета. 2015а. № 1(61). Т. 3. С. 13-19.

Васютин С.А. Традиционные и инновационные механизмы управления в кочевых обществах Центральной Азии VI-XIII вв. Часть II // Вестник Кемеровского государственного университета. 2015б. № 1(61). Т. 3. С. 20-25.

Васютин С.А., Дашковский П.К. Социально-политическая организация кочевников Центральной Азии поздней древности и раннего средневековья (отечественная историография и современные исследования). Барнаул: Изд-во АГУ, 2009. 400 с.

Вернадский Г.В. История России. Древняя Русь / [пер. с англ. Е.П. Беренштейна, Б.Л. Губмана; идея, вступ. ст., ред. рус. Текста: Б.А. Николаев; предисл., введ., гл. 1-3 Б.Л. Губман, гл. 4-8 Е.П. Беренштейн]. Тверь: ЛЕАН; М.: АГРАФ, 2000. 445, [2] с.

Войтов В.Е. Древнетюркский пантеон и модель мироздания в культово-поминальных памятниках Монголии VI-VIII вв. М.: ГЭМ, 1996. 152 с.

Вопросы истории феодализма у народов Востока [прения и заключительное слово] // Основные проблемы генезиса и развития феодального общества: пленум Государственной академии истории материальной культуры, 20-22 июня 1933 г. М.; Л.: ОГИЗ, 1934. С. 321-381. (Известия Государственной академии истории материальной культуры. Вып. 103).

Воробьев М.В. Маньчжурия и Восточная Внутренняя Монголия (с древнейших времен до IX в. включительно). Владивосток: Дальнаука, 1994. 410 с.

Всемирная история: в 10 т. М.: Госполитиздат, 1957. Т. III / отв. ред. Н.А. Сидорова. 896 с.

Вяткин М.П. Очерки по истории Казахской ССР. М.: ОГИЗ -Госполитиздат, 1941. Т. 1. С древнейших времен по 1870 г. 367 с.

Гиббон Э. История упадка и разрушения Римской империи: Закат и падение Римской империи: в 7 т. / пер. с англ. М.: ТЕРРА -книжный клуб, 2008. Т. 3. 624 с.; Т. 4. 624 с.

Голден П.Б. Государство и государственность у хазар. Власть хазарских каганов // Феномен восточного деспотизма: структура управления и власти / Отв. ред. Н.А. Иванов. М.: Наука, 1993. С. 211-233.

Гольман М.[И.] Проблемы феодализма в монгольской историографии // Олон улсын монгол эрдэмтэн IV их хурал / ред. Ш. Нацагдорж, С. Лувсанвандан. Улаанбаатар, 1985. I боть. 270-276 дугаар тал.

Горохова Г.С. Монгольское средневековье в трудах ученых МНР // Общественные науки в МНР / отв. ред. И.Я. Златкин, С.К. Рощин. М.: Наука, 1977. С. 39-64.

Григорьев В.В. Об отношении между кочевыми народами и оседлыми государствами // Журнал Министерства народного просвещения. 1875. Ч. CLXXVIII, март. Отд. 3-4. С. 1-27.

Грумм-Гржимайло Г.Е. Западная Монголия и Урянхайский край. Л.: Гос. рус. Геогр. Об-во, 1926. Т. II. Исторический очерк этих стран в связи с историей Средней Азии. VI, 900 с.

Гумилев Л.Н. Удельно-лествичная система у тюрок в VI-VIII веках: (К вопросу о ранних формах государственности) // Советская этнография. 1959. № 3. С. 11-25.

Гумилев, Л.Н. Орды и племена у древних тюрок и уйгуров // Географическое общество СССР. Материалы по Отделению этнографии. Л., 1961. Ч. 1. Доклады за 1958-1961 гг. С. 15-26.

Гумилев Л.Н. Древние тюрки. М.: Наука, 1967. 504 с.

Гумилев Л.Н. Этно-ландшафтные регионы Евразии за исторический период / Л.Н. Гумилев // Доклады на ежегодных чтениях памяти Льва Семеновича Берга. 1960-1966 / [отв. ред. А.В. Шнитников]. Л.: АН СССР, 1968. Вып. VIII-XIV. С. 118-134

Гумилев Л.Н. Поиски вымышленного царства. Легенда о «Государстве пресвитера Иоанна». М.: Наука, 1970. 432 с.

Гумилев Л.Н, Эрдейи И. Единство и разнообразие степной культуры Евразии в средние века // Народы Азии и Африки. 1969. № 3. С. 78-87.

Дашковский П.К. Мировоззрение и социально-политическая организация кочевников Саяно-Алтая поздней древности и раннего средневековья в отечественной историографии второй половины XIX

- начала XXI вв.: автореф. дис. ... д-ра ист. наук: 07.00.09. Барнаул, 2010. 43 с.

Ди Космо, Н. Образование государства и периодизация истории Внутренней Азии // Монгольская империя и кочевой мир (Мат-лы междунар. науч. конф-ии). Улан-Удэ: БНЦ СО РАН, 2008. Кн. 3 / отв. ред. Б.В. Базаров, Н.Н. Крадин, Т.Д. Скрынникова. С. 181-226.

Дмитриев С.В. Некоторые тенденции кочевого общества // Проблемы археологии скифо-сибирского мира (социальная структура и общественные отношения): тез. докл. Всеосоюз. археол. конф. Кемерово, 1989. Ч. I. С. 31-33.

Дулатова Д.И. Историография дореволюционного Казахстана (1861-1917 гг.). Алма-Ата: Наука КазССР, 1984. 272 с.

Думан Л.И. О труде Н.Я. Бичурина «Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена» / Л.И. Думан / / Н.Я. Бичурин и его вклад в русское востоковедение (К 200-летию со дня рождения): материалы конференции / отв. ред. и сост. А.Н. Хохлов. - М.: Наука, 1977. - Ч. II. - С. 3-23.

Дюсебаев Н.К. С.В. Юшков и дискуссии о сущности феодальных отношений в казахском кочевом обществе // Вестник Томского государственного университета. История. 2015. № 1(33). С. 93-101.

Еренов А.Е. Очерки по истории феодальных земельных отношений у казахов. Алма-Ата: Изд-во АН КазССР, 1960. 159 с.

Ешмуратов А.К. История изучения института собственности в Казахстане (вторая половина XIX - начало XX вв.): автореф. дис. ... канд. ист. наук: 07.00.09. Алматы, 2002. 32 с.

Жумаганбетов Т.С. Проблемы формирования и развития древнетюркской системы государственности и права. VI-XII вв. Алматы: Жет жаргы, 2003. 432 с.

Заитов В.И. Некоторые вопросы теории номадизма. Челябинск: ООО «Рифей», 2004. 244 с.

Зуев Ю.А. Древнетюркские генеалогические предания как источник по ранней истории тюрков: дис. ... канд. ист. наук. Алма-Ата, 1967. 220 с.

История Бурят-Монгольской АССР: в 2-х т. Изд. 2-е, испр. и доп.

- Улан-Удэ: Бурят-Монгольск. книжн. изд-во, 1954. Т. I / отв. ред. П.Г. Хаптаев. 496 с.

История Казахской ССР / под ред. А.М. Панкратовой. 3-е изд. Алма-Ата: Изд-во АН КазССР, 1952. Т. 1. 496 с.

История Казахской ССР / под ред. М.О. Ауэзова, С.Б. Башиева, И.С. Горохводатского, С.К. Кенесбаева [и др]. - Алма-Ата: Изд-во АН КазССР, 1957. Т. 1. 609 с.

История Казахской ССР. С древнейших времен до наших дней: в 5 т. Т. 1. Первобытно-общинный строй. Племенные союзы и раннефеодальные государства на территории Казахстана / ред. кол.:

К.А. Акишев, К.М. Байпаков, М.К. Кадырбаев, Б.Е. Кумеков. Алма-Ата: Наука, 1977. 479 с.

История Киргизии. Фрунзе: Изд-во АН КиргССР, 1956. Т. 1 / ред. кол.: М.П. Вяткин, Б.Д. Джам-Гер История Киргизии. Фрунзе: Изд-во АН КиргССР, 1956. Т. 1 / редкол.: М.П. Вяткин, Б.Д. Джам-Герчинов, А.П. Окладников. 426 с.

История Киргизии. Фрунзе: Киргизск. гос. изд-во, 1963. Т. 1 / редкол.: М.П. Вяткин [и др.] 592 с.

История Киргизской ССР. Фрунзе: Кыргызстан, 1968. Т. 1 / отв. ред. Б.Д. Джамгерчинов. 708 с.

История Киргизской ССР, с древнейших времен до наших дней: в 5 т./ отв. ред. В.М. Плоских. Фрунзе: Кыргызстан, 1984. Т. 1. С древнейших времен до середины XIX в. 800 с.

История крестьянства СССР с древнейших времен до Великой Октябрьской социалистической революции: в 5 т. М.: Наука, 1987. Т. 1. Предпосылки становления крестьянства. Крестьянство рабовладельческих и раннефеодальных обществ (Ш^ тысячелетия до н.э. - I тысячелетия н.э.) / отв. ред. Ю.А. Краснов. 492 с.

История Монгольской Народной Республики / гл. ред.: А.П. Окладников, Ш. Бира. Изд. 3-е, перераб. и дополн. М.: Наука, 1983. 664 с.

История народов Восточной и Центральной Азии с древнейших времен до наших дней / редкол.: К.З. Ашрафян [и др.]. М.: Наука, 1986. 583 с.

История Сибири с древнейших времен до наших дней в пяти томах. Л.: Наука, 1968. Т. 1. Древняя Сибирь / под ред. А.П. Окладникова. 454 с.

История СССР с древнейших времен до образования древнерусского государства. - М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1939. Ч. Ш-Г^ История СССР в период крушения рабовладельческого строя и возникновения феодализма. 532 с. (на правах рукописи).

История СССР с древнейших времен до наших дней: в двух сериях, в 12-ти томах. М.: Наука, 1966. Т. 1. Первобытнообщинный строй. Древнейшие государства Закавказья и Средней Азии. Древняя Русь / под ред. С.А. Плетневой, Б.А. Рыбакова. 718 с.

История Тувы: в 2 т. М.: Наука, 1964. Т. I / отв. ред. Л.П. Потапов. 410 с.

История Тувы: в 2 т. / под общей ред. С.И. Вайнштейна, М.Х. Маннай-оола. 2-е изд., перераб. и доп. Новосибирск: Наука, 2001. Т. I. 367 с.

История Узбекской ССР. Ташкент: Изд-во АН УзССР, 1955. Т. 1. Кн. 1. С древнейших времен до середины XVIII в. / под ред. С.П. Толстова [и др.]. 544 с.

Итс Р.Ф., Кляшторный С.Г. [Рец. на] «История Тувы». М. «Наука». 1964. Тираж 8 000. Т. I. 401 стр. Цена 1 руб. 67 коп.; Т. II. 455 стр. Цена 1 руб. 76 коп. // Вопросы истории. 1965. № 8. С. 159-163.

Ишжамц Н. Образование единого Монгольского государства и установление феодализма в Монголии (XI - середина XIII вв.): автореф. дис. ... д-ра ист. наук: 573. М., 1972. 33 с.

К истории Бурято-Монголии. Материалы дискуссии, состоявшейся в июне 1934 г. в Улан-Удэ / предисл. А.В. Шестакова; под ред. А.В. Шестакова и А.И. Ломакина. М.; Л.: ОГИ3-СОЦЭКГИЗ, 1935. 184 с.

Казакевич В.А. Проф. Н.Н. Козьмин. Проблемы истории Монголии и Южной Сибири в новом освещении. [Рец. на] К вопросу о турецко-монгольском феодализме, ОГИЗ, Москва-Иркутск, 1934 // Советская этнография. 1934. № 5. С. 112-117.

Камалов А.К. Древние уйгуры VIII-IX вв. Алматы: Изд. дом «Наш мир», 2001. 216 с.

Киселев, С.В. [Рец. на] А. БЕРНШТАМ. Социально-экономический строй орхоно-енисейских тюрок VI-VIII веков. Восточно-тюркский Каганат и Кыргъзы. Изд. АН СССР, М-Л., 1946, 207 стр. + 2 карты // Вестник Древней истории. 1947. № 1. С. 83-90.

Киселев С.В. Древняя история Южной Сибири. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1951. 642 с.

Кляшторный С.[Г.] Предисловие // Бартольд, В.В. Сочинения: в 9 т. М.: Наука, 1968. Т. V. Работы по истории и филологии тюркских и монгольских народов. С. 5-16.

Кляшторный С.Г. Современные проблемы исследования памятников древнетюркской письменности // Проблемы современной тюркологии: Материалы II Всесоюзной Тюркологической конференции. 27-29 сентября 1976 / [редкол.: Б.А. Тулепбаев (гл. ред.) и др.]. Алма-Ата, 1980. С. 318-324.

Кляшторный С.Г. О собственности на землю в тюркском каганате / / Формы земельной собственности и владения на Ближнем и Среднем Востоке. Бартольдовские чтения 1975 г. / редколл.: Б.Г. Гафуров, Г.Ф. Гирс, Е.А. Давидович. М. : Наука, 1979. С. 97-101.

Кляшторный С.Г. История Центральной Азии и памятники рунического письма. СПб.: Филологический факультет СПбГУ, 2003. 560 с.

Кляшторный С.Г., Ромодин В.А. Изучение истории тюркских народов в АН СССР // Тюркологический сборник. 1970 / ред. кол.: А.Н. Кононов (отв. ред.), С.Г. Кляшторный, Ю.А. Петросян, С.С. Цельникер. М.: Наука, 1970. С. 148-162.

Кляшторный С.Г., Савинов Д.Г. Степные империи древней Евразии. СПб.: Филологический факультет СПбГУ, 2005. 346 с.

Кляшторный, С.Г., Самбу, И.У. Руническая надпись в Улуг-Хемском районе / / Ученые записки Тувинского научно-исследовательского института языка, литературы и истории. 1971. Т. XV. С. 245-249.

Кляшторный С.Г., Султанов Т.И. Государства и народы Евразийских степей. Древность и средневековье. СПб.: Петерб. востоковедение, 2000. 320 с.

Коган Л.С. Проблемы социально-экономического строя кочевых обществ в историко-экономической литературе: на примере дореволюционного Казахстана: автореф. дис. ... канд. экон. наук: 08.00.02. М., 1981. 18 с.

Козьмин Н.Н. К вопросу о турецко-монгольском феодализме / предисл. М. Гудошникова. М.; Иркутск: ОГИЗ, 1934а. 150 с.

Козьмин, Н.Н. Классовое лицо «атысы» Йоллыг-тегина, автора орхонских памятников // Сергею Федоровичу Ольденбургу. К пятидесятилетию научно-общественной деятельности. 1882-1932: сб. ст. / отв. ред. И.Ю. Крачковский. Л.: Изд-во АН СССР, 1934б. С. 259-277.

Козьмин Н.Н. Предисловие // Д'Оссон, К. История монголов от Чингиз-хана до Тамерлана. Иркутск: ОГИЗ; Восточносибирское областн. изд-во, 1937. Т. 1. Чингиз-хан / пер. и предисл. проф. Н.Н. Козьмина. С. V-XXXX.

Кормушин И.В. Тюркские енисейские эпитафии. Тексты и исследования. М.: Наука, 1997. 303 с.

Кочнев Б.Д. Нумизматическая история Караханидского каганата (991-1209 гг.). М.: Издательский дом «София», 2006. Ч. I. Источниковедческое исследование / отв. ред. В.Н. Настич. 344 с.

Крадин Н.Н. Социально-экономические отношения у кочевников в советской исторической литературе. Владивосток, 1987. 162 с. (Деп. в ИНИОН АН СССР 16.06.1987, № 29892).

Крадин Н.Н. Кочевая империя как социополитическая система // Проблемы археологии скифо-сибирского мира (социальная структура и общественные отношения): тез. докл. Всеосоюз. археол. конф. Кемерово, 1989. Ч. I. С. 19-23.

Крадин Н.Н. Социально-экономические отношения у кочевников (Современное состояние проблемы и ее роль в изучении средневекового Дальнего Востока): автореф. дис. . канд. ист. наук: 07.00.02. Владивосток, 1990. 18 с.

Крадин Н.Н. Кочевые общества (проблемы формационной характеристики). Владивосток: Дальнаука, 1992. 240 с.

Крадин Н.Н. Кочевые общества (проблемы формационной характеристики): автореф. дис. . д-ра ист. наук: 07.00.03. М., 1994. 37 с.

Крадин Н.Н. Характерные черты кочевых империй // 100-лет гуннской археологии. Номадизм: прошлое, настоящее в глобальном контексте и исторической перспективе. Гуннский феномен. Тезисы докладов международной конференции / отв. ред. С.В. Данилов. Улан-Удэ, 1996. Ч. I. С. 120-124.

Крадин Н.Н. Кочевники, мир-империи и социальная эволюция // Альтернативные пути к цивилизации / ред. Н.Н. Крадин, А.В. Коротаев, Д.М. Бондаренко, В.А. Лынша. М.: Логос, 2000. С. 314-335.

Крадин Н.Н. Общественный строй кочевников: дискуссии и проблемы // Вопросы истории. 2001. № 4. С. 21-32.

Крадин Н.Н. Кочевники, мир-империи и социальная эволюция // Раннее государство, его альтернативы и аналоги / под ред. Л.Е. Гринина, Д.М. Бондаренко, Н.Н. Крадина, А.В. Коротаева. Волгоград: Учитель, 2006. С. 490-511.

Крадин Н.Н. Кочевники Евразии. Алматы: Дайк-Пресс, 2007. 416 с.

Крадин Н.Н. Кочевые империи / Н.Н. Крадин // Всемирная история. М.: Наука, 2012а. Т. 2. Средневековые цивилизации Запада и Востока / отв. ред. П.Ю. Уваров. C. 490-496.

Крадин Н.Н. Тюркский каганат и его преемники // Всемирная история. М.: Наука, 2012б. Т. 2. Средневековые цивилизации Запада и Востока / отв. ред. П.Ю. Уваров. C. 273-281.

Крадин Н.Н. Современная дискуссия о политогенезе у кочевников-скотоводов // Восток (Oriens). Афро-азиатские общества: история и современность. 2019. № 1. С. 6-23.

Крадин Н.Н., Скрынникова Т.Д. Империя Чингисхана. М.: Вост. лит-ра РАН, 2006. 557 с.

Кубатин А.В. Система титулов в Тюркском каганате: генезис и преемственность. Ташкент: Yangi nashr, 2016. 192 с.

Кшибеков Д.[К.] Кочевое общество. Генезис, развитие, упадок. Алма-Ата: Наука, 1984. 236 с.

Кызласов Л.Р. Тува в период Тюркского каганата (VI-VIII вв.) / / Вестник Московского государственного университета. Сер. IX. Исторические науки. 1960. № 1. С. 51-78.

Кызласов Л.Р. История Тувы в средние века. М.: Изд-во МГУ, 1969. 212 с.

Кызласов Л.Р., Мерперт Н.Я. [Рец. на] А.Н. БЕРНШТАМ, Очерк истории гуннов, Л., 1951, 256 стр., тираж 3000 экз., цена 15 руб. // Вестник Древней истории. 1952. № 1. С. 101-109.

Кычанов Е.И. История приграничных с Китаем древних и средневековых государств (от гуннов до маньчжуров). 2-е изд., испр. и доп. СПб.: Петербургск. лингвистическ. общ-во, 2010. 364 с.

Лашук Л.П. Историческая структура социальных организмов средневековых кочевников / / Советская этнография. 1967а. № 4. С. 25-39.

Лашук Л.П. О характере классообразования в обществах ранних кочевников // Вопросы истории. 1967б. № 7. C. 105-121

Левшин А.И. Описание киргиз-казачьих или киргиз-кайсацких орд и степей / под ред. М.К. Козыбаева. Алматы: Санат, 1996. 656 с.

Литературное наследство Сибири. Новосибирск: Западно-сибирск. книжн. изд-во, 1969. Т. I. Горький и Сибирь. Забытое и найденное. Письма ученых-сибиреведов и писателей М.К. Азадовскому / ред. кол.: Н.Ф. Бабушкин, Е.И. Беленький, А.В. Высоцкий, Н.Н. Яновский. 395 с.

Максуди Арсал C. Тюркская история и право / пер. с турецк. Р.Ф. Мухаметдинова; ред. М.С. Гатин, Б.Л. Хамидуллин. Казань: Фэн, 2002. 412 с.

Малов С.Е. Памятники древнетюркской письменности. Тексты и исследования. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1951. 451, (1) с.

Маннай-оол М.Х. К вопросу о предпосылках и сущности генезиса феодализма у народов Саяно-Алтайского нагорья // Проблемы истории Тувы: сб. научных статей / отв. ред. Ю.Л. Аранчын. Кызыл: Тувинск. Книжн. изд-во, 1984. С. 98-110.

Маннай-оол М.Х. Тува в эпоху феодализма (к вопросу о генезисе и развитии феодальных отношений). Кызыл: Тувинск. Книжн. изд-во, 1986. 196 с.

Марков Г.Е. Кочевники Азии (Хозяйственная и общественная структура скотоводческих народов Азии в эпохи возникновения, расцвета и заката кочевничества): автореф. дис. ... д-ра ист. наук. М.: Изд-во МГУ, 1967. 31 с.

Марков Г.Е. Кочевники Азии. Структура хозяйства и общественной организации. М.: Изд-во МГУ, 1976. 316 с.

Марков Г.Е. Теоретические проблемы номадизма в советской этнографической литературе // Историография этнографического изучения народов СССР и зарубежных стран / отв. ред Г.Е. Марков. М.: Изд-во МГУ, 1989. С. 54-75.

Марков Г.Е. Из истории изучения номадизма в отечественной литературе: вопросы теории // Восток (Oriens). Афро-азиатские общества: история и современность. 1998. № 6. С. 109-123.

Масанов Н.Э. Проблемы социально-экономической истории Казахстана на рубеже XVIII-XIX веков. Алма-Ата: Наука, 1984. 176 с.

Масанов Н.Э. Кочевая цивилизация казахов: основы жизнедеятельности номадного общества. Алматы: Социнвест; М.: Горизонт, 1995. 320 с.

Материалы объединенной научной сессии, посвященной истории Средней Азии и Казахстана в дооктябрьский период / ред. С.П. Толстов, А.Л. Сидоров, Б.Г. Гафуров. Ташкент: Изд-во АН УзССР, 1955. 592 с.

Мелиоранский П.М. Об орхонских и енисейских надгробных памятниках с надписями / / Журнал Министерства народного просвещения. 1898. Ч. CCCXVII, июнь. Отд. 2. С. 263-292.

Мелиоранский П.М. Памятник в честь Кюль-Тегина. С двумя таблицами надписей // Записки Восточного отделения Императорского русского археологического общества. 1899а. Т. XII. Вып. II-III (с приложением одиннадцати таблиц). С. 1-144.

Мелиоранский П.М. [Рец. на] Noten zu alttürkischen Inschriften der Mongolei und Sibirien's. H. Vambéry. Mémories de la Société Finno-Ougrienne. XII. Helsingfors. 1899б. 119 p. 80 // Записки Восточного отделения Императорского Русского археологического общества. 1899б. Т. XII. Вып. IV (с приложением одной таблицы и одного портрета). С. 0146-0162.

Монголын эртний TYYX / еренхий редактор: П. Дэлгэржаргал, Б.БатсYрэн. Улаанбаатар, 2017. IV боть: TYрэг, уйгур / зохиогч: Б. БатсYPЭн, Р. МвнхтYЛга; ботийн редактор: А. Энхтер. 250 тал.

Мори М. Политическая структура древнего государства кочевников Монголии // XIII Международный конгресс исторических наук. 16-23 августа 1970 г. М.: Наука, 1970. 8 с.

Народы Средней Азии и Казахстана. М.: Изд-во АН СССР, 1962. Т. 1. / под ред. С.П. Толстова, Т.А. Жданко, С.М. Абрамзона, Н.А. Кислякова. 769 с.

Немет Ю. Специальные проблемы тюркского языкознания в Венгрии // Вопросы языкознания. 1963. № 6. С. 126-136.

Никифоров В.Н. Советские историки о проблемах Китая. М.: Наука, 1970. 416 с.

Новосельцев А.П., Пашуто В.Т., Чичуров И.С., Щапов Н.Я. Итоги и задачи изучения древнейших государств нашей страны // История СССР. 1974. № 2. С. 71-93.

Обсуждение в Ученом совете ИИМК книги А.Н. Бернштама «Очерки по истории гуннов» // Советская археология. 1953. Вып. XVII. С. 320-326.

Обсуждение доклада и сообщений // Проблемы возникновения феодализма у народов СССР / отв. ред. З.В. Удальцова. М.: Наука, 1969. С. 276-298.

Очерки истории СССР. Кризис рабовладельческой системы и зарождение феодализма на территории СССР. III-IX вв. / отв. ред. Б.А. Рыбаков. М.: Изд-во АН СССР, 1958. 949 с.

Першиц А.И. Оседлое и кочевое общество Северной Аравии в новое время (проблема исторических контактов): автореф. дис. ... д-ра ист. наук: 576. М., 1971. 38 с.

Першиц А.И. Некоторые особенности классообразования и раннеклассовых отношений у кочевников-скотоводов // Становление классов и государства: сборник статей / отв. ред. А.И. Першиц. М.: Наука, 1976. С. 280-313.

Петров К.И. Очерки социально-экономической истории Киргизии VI - начала XIII вв. Фрунзе: Илим, 1981. 236 с.

Петров М.А. К вопросу о государственности у кочевников // Исторические этюды. Ростов-на-Дону: [Б.и.], 2002. Вып. 5. Сборник статей памяти Ю.В. Кнышенко (1921-1990). С. 16-24.

Писаревский Н.П. Проблемы изучения древних кочевнических обществ степи и лесостепи Евразии в советской археологии первой половины 30-х годов. Воронеж, 1986. 27 с. (Деп. в ИНИОН АН СССР 8.07.87, № 30224).

Писаревский Н.П. Изучение истории ранних скотоводческих обществ степи и лесостепи Евразии в советской археологии середины

20-х - первой половины 30-х гг.: дис. ... канд. ист. наук: 07.00.06. Кемерово, 1989а. 201 с.

Писаревский Н.П. Социальная организация кочевников степи и лесостепи Евразии эпохи раннего железного века в советской археологии середины 20-х - первой половины 30-х гг. // Проблемы археологии скифо-сибирского мира (социальная структура и общественные отношения): тез. докл. Всеосоюз. археол. конф. Кемерово, 19896. Ч. I. C. 144-147.

Плетнева С.А. От кочевий к городам. Салтово-маяцкая культура. М.: Наука, 1967. 200 с. (Материалы и исследования по археологии СССР. № 142).

Плетнева С.А. Закономерности развития кочевнических обществ в эпоху Средневековья // Вопросы истории. 1981. № 6. С. 50-63.

Плетнева С.А. Кочевники Средневековья. Поиски исторических закономерностей. М.: Наука, 1982. 189 с.

Попов А.В. Современная историография МНР о характере экономического базиса монгольского общества нового времени // Историография и источниковедение стран Азии и Африки. Л.: Изд-во ЛГУ, 1986а. Вып. IX. С. 156-172.

Попов А.В. Теория «кочевого феодализма» академика Б.Я. Владимирцова и современная дискуссия об общественном строе кочевников / А.В. Попов // Mongolica. Памяти академика Бориса Яковлевича Владимирцова 1884-1931 / ред. кол.: А.Н. Кононов (пред.), Л.К. Герасимович, С.Г. Кляшторный, Е.И. Кычанов, А.Г. Сазыкин, В.М. Солнцев. М.: Наука, 1986б. С. 183-193.

Потапов Л.П. Очерки по истории алтайцев. М.; Л.: Наука, 1953. 442 с.

Прщак О. Походження Руа. Кшв: Обереги, 1997. Т. 1. Стародавш скандинавск джерела (крiм iсландських саг). 1080 с.

Радлов В.В. К вопросу об уйгурах. Из предисловия к изданию Кудатку-Билика. Приложение к LXXII-му тому Записок Императорской Академии Наук № 2. СПб., 1893. 130 с.

Радлов В.В. Из Сибири: страницы дневника / пер. с нем. К.Д. Цивиной, Б.Е. Чистовой; примеч. и послесл. С.И. Вайнштейна; топонимич. редакция, схемы маршрутов экспедиций и аннотир. указатель географич. названий Г.И. Донидзе; указатель этнич. названий Е.П. Батьякова. М.: Наука, 1989. 749 с.

Рафиков А.Х. [Рец. на] Бернштам А.Н. Очерк истории гуннов. Ответственный редактор М.М. Дьяконов. Ленинградский государственный ордена Ленина университет имени А.А. Жданова. Исторический факультет. Издательство Ленинградского государственного ордена Ленина университета имени А.А. Жданова. Ленинград. 1951. 254 стр. // Вопросы истории. 1952. № 5. С. 126-131.

Роджерс Д. Причины формирования государств в восточной Внутренней Азии // Монгольская империя и кочевой мир (Мат-лы

междунар. науч. конф-ии). Улан-Удэ: БНЦ СО РАН, 2008. Кн. 3 / отв. ред. Б.В. Базаров, Н.Н. Крадин, Т.Д. Скрынникова. С. 144-180.

Савинов Д.Г. Об этническом аспекте образования раннеклассовых государств Центральной Азии и Южной Сибири в эпоху раннего средневековья // Этногенез и этническая история тюркоязычных народов Сибири и сопредельных территорий: тез. докл. обл. конф. / отв. ред. В.И. Матющенко, Н.А. Томилов. Омск: Изд-во ОмГУ, 1979. С. 41-45.

Савинов Д.Г. Система социально-этнического подчинения как фактор развития раннесредневековых обществ Центральной Азии и Южной Сибири // Историография и источники изучения исторического опыта освоения Сибири: тезизы докладов и сообщений Всесоюзной научой конференции (15-17 ноября 1988 г.) / Ред. кол.: Р.С. Васильевский (отв. ред.) и др. Новосибирск: Наука, 1988. Вып. I. Досоветский период. С. 83-84.

Савинов Д.Г. Система социально-экономического подчинения в истории кочевников Центральной Азии и Южной Сибири // Монгольская империя и кочевой мир. Улан-Удэ: БНЦ СО РАН, 2005. Вып. 2 / ред. кол.: Б.В. Базаров, Н.Н. Крадин, Т.Д. Скрынникова. С. 31-43.

Сараев А.С. Историко-географический синтез в кочевниковедческих работах Л.Н. Гумилева // Наследие Л.Н. Гумилева и судьбы народов Евразии: история, современность, перспективы. Сборник статей Международного научного конгресса, посвященного 100-летию со дня рождения Л.Н. Гумилева. Санкт-Петербург, 1—3 октября 2012 года. СПб.: Изд-во РГПУ им. А.И. Герцена, 2012. С. 400-411.

Серегин Н.Н. Социальная структура населения тюркской культуры Саяно-Алтая и Центральной Азии по материалам погребальных комплексов (историографический аспект) // Известия Алтайского государственного университета. 2012. № 4(76). Т. 2. С. 184-187.

Серегин Н.Н. Социальная организация раннесредневековых тюрок Алтае-Саянского региона и Центральной Азии (по материалам погребальных комплексов). Барнаул: Изд-во Алт. ун-та, 2013. 206 с.

Сердобов Н.А. История формирования тувинской нации. Кызыл: Тувинск. книж. изд-во, 1971. 481 с.

Смирнов А.П. [Рец. на] Л.Р. Кызласов. История Тувы в средние века. Изд-во МГУ, М., 1969, стр. 211, рис. 66, тираж 1800 // Советская археология. 1971. № 1. С. 298-301.

Смирнов Н. О феодализме у кочевых народов ([Рец. на] Проф. Н.Н. Козьмин, К вопросу о турецко-монгольском феодализме. ОГИЗ, Москва-Иркутск, 1934) // Историк-марксист. 1935. № 2-3 (42-43).

С. 140-143.

Сулейменов Р.Б. Формационная природа кочевого общества: проблема и метод // Взаимодействие кочевых культур и древних цивилизаций / отв ред. В.М. Массон. Алма-Ата: Наука, 1989. С. 89-102.

Сэр-Оджав Н. Эртний TYрэгYYД (VT-Vin зуун). Улаанбаатар: Шинхлэх Ухааны Академийн хэвлэл, 1970. 116 тал. (Studiа Archaeologica Tnstituti Historiae Academiae Scientiarum Reipublicae Populi Mongolici. T. 5. Fasc. 2).

Сэр-Оджав Н. Древняя история Монголии (XIV в. до н.э. - XII в. н.э.): автореф. дис. ... д-ра ист. наук: 575. Новосибирск, 1971. 27 с.

Толстов С.П. Генезис феодализма в кочевых скотоводческих обществах / С.П. Толстов // Основные проблемы генезиса и развития феодального общества: пленум Государственной академии истории материальной культуры, 20-22 июня 1933 г. - М.; Л.: ОГИЗ, 1934. С. 165-199. (Известия Государственной академии истории материальной культуры. Вып. 103).

Толстов С.П. Военная демократия и проблема «генетической революции» // Проблемы истории докапиталистических обществ. 1935. № 7-8. С. 175-216.

Толстов С.П. Основные вопросы древней истории Средней Азии // Вестник Древней истории. 1938а. № 1(2). С. 176-203.

Толстов, С.П. Тирания Абруя (Из истории классовой борьбы в Согдиане и тюркском каганате во второй половине VI в. н.э.) // Исторические записки. 1938б. Вып. III. С. 3-53.

Толстов С.П. Древний Хорезм: Опыт историко-археологического исследования. М.: Изд-во МГУ, 1948. 352 с.

Трепавлов, В.В. Государственный строй Монгольской империи XIII в.: Проблема исторической преемственности. М.: Наука, 1993а. 168 с.

Трепавлов В.В. Традиции государственности в кочевых империях (очерк историографии) // Mongolica: К 750-летию «Сокровенного сказания» / ред. кол. : В.М. Солнцев (пред.), Л.К. Герасимович, С.Г. Кляшторный (зам. пред.), Е.И. Кычанов, А.Г. Сазыкин, Н.Н. Яцковская. М. : Наука, 1993б. С. 169-189.

Угдыжеков С.А. Социальная структура раннесредневековых кыргызов: автореф. дис. ... канд. ист. наук: 07.00.02. Томск, 2000. 26 с.

Угдыжеков С.А. Социальная структура раннесредневековых кыргызов. Абакан: Изд-во Хакас. гос. ун-та им. Н.Ф. Катанова, 2003. 168 с.

Удальцова З.В. Против идеализации гуннских завоеваний. [Рец. на] А.Н. БЕРНШТАМ «Очерк истории гуннов». Издательство Ленинградского государственного университета имени А.А. Жданова. 1951. 255 стр. // Большевик. 1952. № 11. С. 68-72.

Умняков И.И. Аннотированная библиография трудов академика В.В. Бартольда / И.И. Умняков. - Туманович, Н.Н. Описание архива академика В.В. Бартольда / Н.Н. Туманович. М.: Наука, 1976. 468 с.

Федоров-Давыдов Г.А. Общественный строй Золотой Орды. М.: Изд-во МГУ, 1973. 180 с.

Флетчер Дж. Средневековые монголы: экологические и социальные перспективы // Монгольская империя и кочевой мир / отв. ред. Б.В. Базаров, Н.Н. Крадин, Т.Д. Скрынникова. Улан-Удэ: БНЦ СО РАН, 2004. С. 212-253.

Хазанов А.М. Социальная история скифов. Основные проблемы развития древних кочевников евразийских степей. М.: Наука, 1975. 344 с.

Хазанов А.М. Кочевники и внешний мир. Изд. 3-е, доп. Алматы: Дайк-Пресс, 2002. 604 с.

Халиль Исмаил. Исследования хозяйства и общественных отношений кочевников Азии в советской литературе 1950-х - 1980-х гг.: дис. ... канд. ист. наук: 07.00.09. М., 1983. 194 с.

Худяков Ю.С. Вооружение средневековых кочевников Южной Сибири и Центральной Азии. Новосибирск: Наука, 1986. 271 с.

Шаисламов А.Р. Социальная история номадизма. Проблемы изучения и оценки исторического развития кочевых обществ: дис. . канд. ист. наук: 07.00.09. Казань, 2009. 184 с.

Шервашидзе И.Н. Фрагмент древнетюркской лексики. Титулаnура // Вопросы языкознания. 1990. № 3. С. 81-91.

Шираиси Н. Этапы кочевых государств монгольских степей // Монгольская империя и кочевой мир (Мат-лы междунар. науч. конф-ии). Улан-Удэ: БНЦ СО РАН, 2008. Кн. 3 / ред. кол.: Б.В. Базаров, Н.Н. Крадин, Т.Д. Скрынникова. С. 239-251.

Шунков В.И. Генезис феодальных отношений в Сибири // Проблемы возникновения феодализма у народов СССР / отв. ред. З.В. Удальцова. М.: Наука, 1969. С. 234-265.

Эрдниева К.О. К истории изучения вопроса о специфике феодальных отношений у кочевых народов // Известия СевероКавказского научного центра высшей школы. 1985. № 1(49). С. 47-53.

Alföldi A. Türklerde gift Krallik // ikinci Türk Tarih Kongresi, istanbul 20-25 Eylül 1937. Kongrenin gali§malari, kongreye sunulan tebligler. istanbul: Kenen Matbaasi, 1943. S. 508-519. (Türk Tarih Kurumu Yayinlarindan. IX. Seri. No. 2).

Arsal, S.M. Eski Türklerde soy-oymak te§kilatinin istinat ettigi esaslarla Kadim Yunanlilarin genos-fratria te§kilatinda ve Kadim Romanlarin gens-curia te§kilatinda hakim olan esaslarin ayniyetine dair / / IV. Türk Tarih Kongresi, Ankara 10-14 Kasim 1948. Kongreye sunulan tebligler. istanbul: Türk Tarih Kurumu Basimevi, 1952. S. 109-124. (Türk Tarih Kurumu Yayinlarindan IX. Seri - No. 4).

Arslan, M. Step imparatorluklarinda Sosyal ve Siyasi Yapi. istanbul: Üniversitesi Edebiyat Fakültesi Basimevi, 1984. XII, 126 s.

Aydin E. Türk Runik Bibliyografyasi. Geni§letilmi§ 2. baski. istanbul, 2010. 277 s. (Türk Dilleri Ara§tirmalari Dizisi: 61).

Aydin E. Türk Runik Bibliyografyasi'na Ek I // Journal of Old Turkic Studies. 2019c. Cilt 3, Sayi 1. S. 6-40.

Aydin E. Türk Runik Bibliyografyasi'na Ek II // Journal of Old Turkic Studies. 2021. Cilt 5, Sayi 1. S. 7-47.

Balogh M. Az ujgur birodalomalapitâs elozményei - Yaylaqarok, ujgurok és tiele / oguz törzsek a kinai és a türk hatalom közt // Kulturâk talâlkozâsa és kölcsönhatasa a Selyemut mentén: Ecsedy Ildikô szüle-tésének 80. Évfordulôjâra / szerk.: E. Dallos, G. Kôsa. Budapest: SZTE BTK Altajisztikai Tanszék, ELTE Tâvol-keleti Intézet, 2018. 23-58. o.

Bang W. Zu den Köktürkischen Inschriften // T'oung Pao. 1898. T. IX. P. 117-141.

Barfield T.J. The Perilous Frontier: Nomadic Empires and China, 221 BC to AD. Cambridge & Oxford: Basil Blackwell, 1992. xiii, 325 pp.

Barthold W. Die historische Bedeutung der alttürkischen Inschriften // Radloff W. Die Alttürkischen Inschriften der Mongolei. Neue Folge. Nebst einer Abhandlung von W. Barthold: Die Historische Bedeutung der alttürkischen Inschriften. St. Petersburg: Kaiserliche Akademie der Wissenschaften, 1897. S. 1-36.

Bastug Sh. Tribe, Confederation and State among Altaic Nomads of the Asian Steppes // Rethinking Central Asia: Non-Eurocentric Studies in History, Social Structure and Identity / ed. by K.A. Ertürk. Cornell: Ithaca Press, 1999. P. 77-105.

Ba§tug Sh. Kök Türük Kinship Terminology: An Omaha Model // Central Asiatic Journal. 1993. Vol. 37. № 1-2. P. 1-19.

Bazin L. Les systèmes chronologiques dans le monde turc ancient. Budapest: Akadémiai Kiadô, 1991. 571 p. (Bibliotheca Orientalis Hungarica. 34).

Bazin L. Les peuples turcs et mongols de la steppe: le nomadisme pastoral // History of Humanity. Paris: Éditions UNESCO, 2000. Vol. IV. From the Seventh to the Sixteenth Century. P. 1099-1111.

Beckwith C.I. The Tibetan Empire in Central Asia. A History of the Struggle for Great Power among Tibetans, Turks, Arabs, and Chinese during the Early Middle Ages. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1987. xix, 270 p.

Bedir M. Osmanli Öncesi Türk Hukuk Tarihi Yaziciligi // Türkiye Ara§tirmalan Literatür Dergisi. 2005. Cilt 3. Sayi 5. Türk Hukuk Tarihi. S. 27-84.

Be§irli H. Türk Kültüründe G^, iktidar, itaat ve Sadakatin Yemek Sembolizmi Esasinda Degerlendirilmesi / / Türk Kültürü ve Haci Be§ta§ Veli Ara§tirma Dergisi. 2011. Sayi 58. S. 139-152.

Birinci Türk Tarih Kongresi / Maarif Vekâleti ve Türk Tarihi tektik Cemiyeti tarafindan tertip edilmi§tir. Birinci bin. istanbul: T.C. Maarif Vekâleti, 1932. XV, 631 s.

Bombaci A. Qutluy bolzun! A Contribution to the concept of 'fortune' among the Turks // Ural-Altaische Jahrbücher. 1965. Vol. 36. Fasc. 3-4. S. 284-291; 1966. Vol. 38. S. 13-43.

[Boodberg P.A.] Selected Works of Peter A. Boodberg / compiled by A.P. Cohen. - Berkeley; Los Angeles; London: University of California Press, 1979. xix, 502 p.

Caferoglu A. Tukyu ve Uygurlarda Han Unvanlari / / Türk Hukuk ve iktisat Tarihi Mecmuasi. 1931. Cilt 1. S. 105-119.

Caferoglu A. Türk tarihinde 'Nöker' ve 'Nôker-zâdeler' müessesesi / / IV. Türk Tarih Kongresi, Ankara 10-14 Kasim 1948. Kongreye sunulan tebligler. istanbul: Türk Tarih Kurumu Basimevi, 1952. S. 251-261. (Türk Tarih Kurumu Yayinlarindan. IX. Seri - No. 4).

Caferoglu A. Türk Dili Tarihi. istanbul: Edebiyat Fakültesi Basimevi, 1958. Cilt I. VIII, 184 s. (istanbul Üniversitesi Edebiyat Fakültesi Yayinlari. № 778).

Cahun L. [Chapitre XVI] Les Revolutions de l'Asie. - Les Turcs, La Chine, L'Iran, L'Asie Centrale. Des origines à la fin du XIIIe siècle // Lavisse, E., Rambaud, A. Histoire générale du IVe siècle à nos jours. Paris: Armand Colin & Cie, Éditeurs, 1893. T. II. L'Europe féodale. Les crosaides 1095-1270. P. 884-973.

Cahun, L. Introduction à l'histoire de l'Asie. Turcs et Mongols des origines à 1405. Paris: Armand Colin et Cie, Éditeurs, 1896. XIII, 519 p.

Cannata P. Profilo storico del 1° impero turco (metà VI - metà VII secolo). Rome: ill Bagatto, 1981. 108 p.

Clauson G. A propos du manuscript Pelliot tibétain 1283 // Journal Asiatique. 1957. Vol. CCXLV. Fasc. 1. P. 11-24.

Clauson G. Turkish and Mongolian Studies. London: Royal Asiatic Society, 1962. XVII, 261 p. (Prize Publication Fund. XX).

Clauson G. An Etymological Dictionary of Pre-Thirteenth-Century Turkish. Oxford: Clarendon Press, 1972. xlviii, 989 p.

Cuisenier J. Économie et parenté: essai sur les affinités de structure entre système économique et système de parente. Lille: Service de Reproduction des Thèses de l'Université de Lille III, 1971. (4), 862 p.

Cuisenier J. Parenté et organisation sociale dans le domaine turc / / Annales. Économies, Sociétés, Civilisations. 1972. 27e année. № 4-5. P. 923-948.

Czeglédy K. A török népek és nyelvek tagolôdâsânak kérdéséhez // Magyar Nyelv. 1949. XLV. kötet. 291-296. o.

Czeglédy K. A régi török tôrzsszôvetségek numerikus felosztâsânak kérdéséhez // Magyar Nyelv. 1963. LIX. kötet. 456-461. o.

Czeglédy K. Das sakrale Königtum bei den Steppenvölkern / / Numen: International Review for the History of Religions. 1966. Vol. 13. Fasc. 1. P. 14-26.

Czeglédy K. Nomad népek vândorlâsa Napkelettol Napnyugatig. Budapest: Akadémiai Kiadô, 1969. 159, (12). o. (Korösi Csoma kiskönyvtar. 8).

Czeglédy K. On the Numerical Composition of the Ancient Turkish Tribal Confederations / / Acta Orientalia Academiae Scientiarum Hungaricae. 1972. T. XXV. Lvdovico Ligeti Septvagenario hoc volvmen damvs dicamvs dedicamvs. P. 275-281.

Czeglédy K. History and the Turkic Inscriptions // Роль кочевых народов в цивилизации Центральной Азии: [материалы Международного симпозиума, 7-9 мая 1973 г.] / ред. Ш. Бира, А. Лувсандэндэв. Улан-Батор: Шинжлэх Ухааны Академийн Хэвлэх Уйлдвэр (ШУАХ), 1974. С. 303-305.

Czeglédy K. Zur Stammesorganisation der türkischen Völker / / Acta Orientalia Academiae Scientiarum Hungaricae. 1982. T. XXXVI. Fasc. 1-3. Р. 89-93.

Czeglédy K. From East to West: the Age of Nomadic Migrations in Eurasia / / Archivum Eurasiae Medii Aevi. 1983. T. III. P. 25-125.

Çayir Y., §ahin M. Prof. Dr. ibrahim Kafesoglu'nun Hayati ve Eserleri // I. Burdur Sempozyumu Bildiriler, Burdur, 16-19 Kasim 2005 / editörler Prof. G. Yildiz, Prof. Dr. M. Zeki Yildirim, Yrd. Doç. Dr. §. Kazan. Burdur, 2007. II. Cilt. S. 1602-1614. (Mehmet Akif Ersoy Üniversitesi Rektörlügü Sempozyum Dizisi. 1)

Deér J. Pogany magyarsag, keresztény magyarsag. Budapest: Kiralyi Magyar Egyetemi Nyomda, 1938. 273. o.

Deér J. istep Kültürü // Ankara Üniversitesi Dil ve Tarih-Cografya Fakültesi Dergisi. 1954. Cilt 12. Sayi 1-2. S. 159-176.

Deguignes J. Histoire Générale des Huns, des Turcs, des Mongoles, et des autres Tartares Occidentaux. Paris: Chez Desaint & Saillant, rue S. Jean de Beauvais, 1756. T. 1. Pt. 2. xcv, 522 p.

Di Cosmo N. State Formation and Periodization in Inner Asian History // Journal of World History. 1999. Vol. 10. № 1. P. 1-40.

Divitçioglu S. Orta-Asya Türk imparatorlugu VI.-VIII. Yüzyillar. Kök Türklefin Yenilenmi§ 3. baskisi. Ankara: imge Kitabevi, 2005. 288 s.

Dobrovits M. Hatalom és törzsi rendszer a masodik türk kaganatusban / / Publicationes Universitatis Miskolciensis. Sectio Philosophica. 2004a. T. 9. Fasc. 3. 53-66. o.

Dobrovits M. The Thirty Tribes of the Turks // Acta Orientalia Academiae Scientiarum Hungaricae. 2004b. Vol. 57. № 3. P. 257-262.

Dobrovits M. A rossz uralkodo a tûrkôknél // Dobrovits, M. Vambéryval a harmadik évezredben. Dunaszerdahely: Lilium Aurum, 2010.

135-143. o.

Doerfer G. Türkische und mongolische Elemente im Neupersischen unter besonderer Berücksichtigung älterer neupersischer Geschichtsquellen vor allem der Mongolen- und Timuridenzeit. Wiesbaden: Franz Steiner Verlag, 1963. Bd. I. Mongolische Elemente im Neupersischen. XLVIII, 557 S. (Akademie der Wissenschaften und der Literatur: Veröffentlichungen der Orientalischen Komission. Bd. XVI).

Doerfer G. Türkische und mongolische Elemente im Neupersischen unter besonderer Berücksichtigung älterer neupersischer Geschichtsquellen vor allem der Mongolen- und Timuridenzeit. Wiesbaden: Franz Steiner Verlag, 1965. Bd. II. Türkische Elemente im Neupersischen. V, 671 S.

(Akademie der Wissenschaften und der Literatur: Veröffentlichungen der Orientalischen Komission. Bd. XIX).

Doerfer G. Türkische und mongolische Elemente im Neupersischen unter besonderer Berücksichtigung älterer neupersischer Geschichtsquellen vor allem der Mongolen- und Timuridenzeit. Wiesbaden: Franz Steiner Verlag, 1967. Bd. III. Türkische Elemente im Neupersischen. (2), 670 S. (Akademie der Wissenschaften und der Literatur: Veröffentlichungen der Orientalischen Komission. Bd. XX).

Doerfer G. Türkische und mongolische Elemente im Neupersischen unter besonderer Berücksichtigung älterer neupersischer Geschichtsquellen vor allem der Mongolen- und Timuridenzeit. Wiesbaden: Franz Steiner Verlag, 1975. Bd. IV. Türkische Elemente im Neupersischen (Schluss) und Register zur Gesamtarbeit. V, 640 S. (Akademie der Wissenschaften und der Literatur: Veröffentlichungen der Orientalischen Komission. Bd. XXI).

Donuk A. Eski Türk Devletlerinde idan-askeri Ünvan ve Terimler. istanbul: Türk Dünyasi Ara§tirmalari Vakfi, 1988. X, 133 s.

Donuk A. Türklerde ve Mogollarda Meclis Gelenegi // istanbul Üniversitesi Edebiyat Fakültesi. Tarih Dergisi. 2011. Sayi 52 (2010/2). S. 1-12.

Drompp M.R. Centrifugal Forces in the Inner Asian "Heartland": History versus Geography // Journal of Asian History. 1989. Vol. 23. № 2.P. 134-168.

Drompp M.R. Supernumerary Sovereigns: Superfluity and Mutability in the Elite Power Structure of the Early Türks (Tujue) / / Rulers from the Steppe: State Formation on the Eurasian Periphery. Los Angeles: University of Southern California Ethnographics Press, 1991 P. 92-115, 350-352. (Proceedings of the Soviet-American Academic Symposia in Conjuction with the Museum Exhibitions "Nomads: Masters of the Eurasian Steppe". Vol. 2).

Drompp M.R. Breaking the Orkhon Tradition: Kirghiz Adherence to the Yenisei Region after A.D. 840 // Journal of the American Oriental Society. 1999. Vol. 119. № 3. P. 390-403.

Drompp M.R. The Yenisei Kyrgyz from Early Times to the Mongol Conquest // The Turks / ed. by H.C. Güzel, C.C. Oguz, O. Karatay. The Turks. Ankara: Yeni Türkiye Publications, 2002. Vol. 1. Early Ages. P. 480-488.

Drompp M.R. Imperial State Formation in Inner Asia: the Early Turkic Empires (6th to 9th centuries) // Acta Orientalia Academiae Scientiarum Hungaricae. 2005a. T. 58. № 1. P. 101-111.

Drompp M.R. Tang China and the Collapse of the Uighur Empire: A Documentary History. Leiden: Brill, 2005b. XIII, 370 p.

Drompp M.R. Strategies of Cohesion and Control in the Türk and Uyghur Empires // Complexity of Interaction along the Eurasian Steppe Zone in the First Millennium CE / ed. by J. Bemmann and M. Schmauder. Bonn: Rheinische Friedrich-Wilhelms-Universität, 2015. P. 437-451. (Bonn Contributions to Asian Archaeology. Vol. 7).

Dunlop D.M. The History of the Jewish Khazars. Princeton, New Jersey: Princeton University Press, 1954. xv, 293 p. (Princeton Oriental Studies. Vol. 16)

Eberhard W. Qin tarihi (Metin di§inda 50 resim vardir). Ankara: Türk Tarih Kurumu Basimevi, 1947. XVI, 383 s. (Türk Tarih Kurumu Yayinlarindan. XIII. seri - No. 3).

Eberhard W. Der Prozeß der Staatenbildung bei mittelasiatischen Nomadenvölkern / W. Eberhard / / Forschungen und Fortschritte. 1949. 25 Jahrg. Heft 5-6. S. 52-54.

Eberhard W. Conquerors and Rulers: Social Forces in Medieval China / W. Eberhard. - 2nd revised ed, reprint. Leiden: E.J. Brill, 1965 (Rpr.: 1970). xi, 129 pp.

Eberhard W. A History of China / transl. by E.W. Dickes. 4th rev., ed. London: Routledge; Berkeley: University of California Press, 1977. xix, 388 p.

Ecsedy H. Trade and War Relations between the Turks and China in the Second Half of the 6th Century // Acta Orientalia Academiae Scientiarum Hungaricae. 1968. T. XXXI. Fasc. 2. P. 131-180.

Ecsedy H. Tribe and Tribal Society in the 6th Century Turk Empire // Acta Orientalia Academiae Scientiarum Hungaricae. 1972. T. XXV. Lvdovico Ligeti Septvagenario hoc volvmen damvs dicamvs dedicamvs. P. 245-262.

Ecsedy I. Tribe and Empire, Tribe and Society in the Turk Age / I. Ecsedy // Acta Orientalia Academiae Scientiarum Hungaricae. 1977. T. XXXI. Fasc. 1. P. 3-15.

Ecsedy I. Nomads Societes and State Formations (A joint conference of the Committee for Oriental Studies of the Hungarian Academy of Scienties and the Csoms de Korös Society, Budapest, October 25-26 -Visegrad, October 27, 1978) // Acta Orientalia Academiae Scientiarum Hungaricae. 1981. T. XXXV. Fasc. 2-3. P. 393-396.

Ecsedy I. A Note on "Slavery" in the Turk Rulers' Burial Customs / I. Ecsedy // Acta Orientalia Academiae Scientiarum Hungaricae. 1988. T. XLII. Fasc. 1. P. 3-16.

Erkog H.i. Eski Türklerde Devlet Te§kiläti (Gök Türk Dönemi): Hacettepe Üniversitesi, Sosyal Bilimler Enstitüsü, Basilmami§ Yüksek Lisans Tezi. Ankara, 2008. xii, 270 s.

Esin E. Tabari's Report on the Warfare with the Türgis and the Testimony of Eighth Century Central Asian Art / E. Esin // Central Asiatic Journal. - 1972. - Vol. XVII. No. 2-4. Proceedings of the 15th Meeting of the Permanent International Altaistic Conference 7.-12. August 1972. P. 130-149.

Esin E. islämiyetten önceki Türk kültür tärihi ve isläma giri§. istanbul: Edebiyat Fakültesi matbaasi, 1978. viii, 360 s., [121] s. levhalar. (Türk kültürü el-kitabi. II, cild I/b'den ayri basim).

Gabain A. (von) Köktürklerin Tarihine Kisa Bir Baki§ I: Stepte Ya§ayan Köktürkler (682-742) / / Dil ve Tarih-Cografya Fakültesi Dergisi. 1944. Cilt II. Sayi 5. S. 685-695.

Gabain A. (von) Steppe und Stadt im Leben der ältesten Türken) / / Der Islam. 1949. Bd. XXIX. Heft 1. S. 30-62.

Gabain A. (von) Inhalt und magische Bedeutung der alttürkischen Inschriften // Anthropos. 1953. Bd. 48. H. 3/4. S. 537-556.

Gellner E. Foreword // Khazanov A.M. Nomads and the Outside World / transl. by J. Crookenden; with a foreword by E. Gellner. 2-nd ed. Madison: University of Wisconsin Press, 1994. P. ix-xxv.

Giraud R. L'Empire des Turcs Célestes. Les règnes d'Elterich, Qapghan et Bilgä (680-734). Contribution à l'histoire des Turcs d'Asie Centrale / Illustré de 4 cartes en hors texte. - Paris: Librairie d'Amerique et d'Orient Adrien-Maisonneuve, 1960. 219 p.

Giraud R. L'Inscription de Baïn Tsokto: Édition Critique. Paris: Adrien Maisonneuve, 1961. 166 p.

Golden, P.B. Khazar Studies: An Historico-Philological Inquiry into the Origins of the Khazars. Budapest: Akadémiai Kiado, 1980. Vol. 1. 292 p.

Golden P.B. Imperial Ideology and the Sources of Political Unity amongst the Pre-Cinggisid Nomads of Western Eurasia // Archivum Eurasiae Medii Aevi. 1982. T. II. P. 37-76.

Golden P.B. An Introduction to the History of the Turkic Peoples: Ethnogenesis and State-Formation in Medieval and Early Modern Eurasia and the Middle East. Wiesbaden: Otto Harrassowitz, 1992. xvii, 483 p. (Turkologica. Bd. 9).

Golden P.B. Nomads and Sedentary Societies in Medieval Eurasia / with a foreword by M. Adas. Washington, DC: American Historical Association, 1998. vi, 45 p.

Golden P.B. The Terminology of Slavery and Servitude in Medieval Turkic // Studies on Central Asian History in Honor of Yuri Bregel / ed. D. DeWeese. - Bloomington, Ind.: Research Institute for Inner Asian Studies, 2001. P. 27-56. (Uralic and Altaic series. Vol. 167).

Golden P.B. The stateless nomads of Early medieval Central Eurasia // Материалы по археологии, истории и этнографии Таврии. 2015. Вып. XX. С. 333-368.

Göckenjan, H. Zur Stammesstruktur und Heeresorganisation altaischer Völker. Das Dezimalsystem // Europa slavica - Europa orientalis. Festschrift für Herbert Ludat zum 70. Geburtstag / Hg. v. K.-D. Grothusen u. K. Zernack. Berlin: Duncker & Humblot, 1980. S. 51-86. (Giessener Abhandlungen zur Agrar- und Wirtschaftsforschung des Europaschen Ostens. Bd. 100).

Gökalp Z. Türk Medeniyeti Tarihi / hazirlayanlar: i. Aka, K.Y. Kopraman. istanbul: Güne§ Matbaacilik, 1976. Birinci kisim: islâmiyetten

Evvel Türk Medeniyeti. 416 s. (Kültür Bakanligi I; Ziya Gökalp Yayinlari: 8; Seri: I, No: 8).

Gökalp Z. Türklerde Milli iktisat Devreleri // Gökalp Z. Makaleler VIII. Ankara: Gündüz Matbaasi, 1981. S. 88-96. (Kültür Bakanligi Yayinlari: 388; Ziya Gökalp Dizisi: 18).

Gökalp Z. Türk Uygarligi Tarihi (Günümüz Türkçesiyle) / hazirlayan Y. Çotuksöken. istanbul: inkilâp Kitabevi, 1991. XVI, 325 s.

Gömeç S. Kök Türk Tarihi. Ankara, 1997. X, 188 s. (Türksoy Yayinlari. No.: 8)

Grousset R. L'empire des steppes. Attila, Gengis-khan, Tamerlan. Quatrième édition. Paris: Éditions Payot, 1965 (première édition: 1938). 620 p.

Gr0nbech K. The Steppe Region in World History / / Acta Orientalia [Copenhagen]. 1959. Vol. 23. P. 43-56.

Györffy G. Die Rolle des buyruq in der alttürkischen Gesellschaft // Acta Orientalia Academiae Scientiarum Hungaricae. 1960. T. XI. P. 169-179.

Haeshi, T. The Role of Sedentary People in the Nomadic States: From the Xiongnu Empire to the Uigur Qaghanate // Материалы Международной конференции «Урбанизация и номадизм в центральной Азии: история и проблемы» / ред.-сост. М.Х. Абусеитова. Алматы: Дайк-Пресс, 2004. С. 117-134.

Hayashi T. The Development of a Nomadic Empire: The Case of Ancient Turks (Tuque) // Bulletin of the Ancient Orient Museum. 1990. Vol. XI. P. 135-184.

Honeychurch W., Amartuvshin Ch. Hinterlands, Urban Centers, and Mobile Settings: The 'New' Old World Archaeology from the Eurasian Steppe / / Journal of Archeology for Asia & the Pacific. 2007. Vol. 46. № 1. P. 36-64.

Howorth H.H. The Westerly Drifting of Nomades, from the Fifth to the Nineteenth Century. Part VII. The Thukiue or Turks Proper, and the Hoeitche or Uzes // The Journal of the Anthropological Institute of Great Britain and Ireland. 1872. Vol. 1. P. 242-253.

inan A. "Orun" ve "Ülü§" Meselesi / / Türk Hukuk ve iktisat Tarihi Mecmuasi. 1931. Cilt 1. S. 121-133.

inan A. Eski Türklerde ve Folklorda Ant / / Ankara Üniversitesi Dil ve Tarih-Cografya Fakültesi Dergisi. 1948a. Cilt VI. Sayi 4. S. 279-290.

inan A. Göçebe Türk Boylarinda Evlâtlik Müesseseleriyle ilgili Gelenekler // Ankara Üniversitesi Dil ve Tarih-Cografya Fakültesi Dergisi. 1948b. Cilt VI. Sayi 3. S. 127-137.

inan A. Türk Etnolojisini ilgilendiren Birkaç Terim-Kelime Üzerine / / Türk Dili Ara§tirmalari Yilligi, Belleten 1956. - Ankara: Ankara Üniversitesi Basimevi, 1956. S. 179-195.

inan A. "Han-i Yagma" Deyiminin Kökeni // Türk Dili Dil ve Edebiyat Dergisi 1957. Cilt VI. Sayi 70. S. 543-546.

inan A. Kazak-Kirgizlar'da "Yegenlik hakki" ve "konuk a§i" meseleleri // inan A. Makaleler ve incelemeler. Ankara, 1968a. Cilt I. S. 281-292. (Türk Tarih Kurumu Yayinlari. VII. Dizi - Sa. 51a).

inan A. Türk Dügünlerinde Exogamie izleri / / inan A. Makaleler ve incelemeler. Ankara, 1968b. Cilt I. S. 341-350. (Türk Tarih Kurumu Yayinlari. - VII. Dizi - Sa. 51a).

inan A. "Ada§" ve "Sagdiç" Kelimelerinin En Eski Anlamlari / / inan A. Makaleler ve incelemeler. Ankara, 1968c. Cilt I. S. 295-304. (Türk Tarih Kurumu Yayinlari. - VII. Dizi - Sa. 51a).

Kafesoglu, i. Türk Milli Kültürü. 4. baski. Istanbul: Ötüken Ne§riyat, 1997. 466 s. (Ötüken Ne§riyat; Yayin Nu: 376. Kültür serisi; 128).

Katona-Kiss A. Észrevételek a „tokuz-oguz probléma"-hoz // A Wosinsky Mor Megyei Muzeum Évkönyve. 2007. XXIX. kötet. 237-241. o.

Khazanov A.M. Nomads and the Outside World / transl. by J. Crookenden; with a foreword by E. Gellner. 2-nd ed. Madison: University of Wisconsin Press, 1994. xlix, 382 p.

Klaproth J. Tableaux historiques de l'Asie, depuis la monarchie de Cyrus jusqu'a nos jours, accompagnes de recherches historiques et ethnographiques sur cette partie du monde. Paris, 1823; Paris: Schubart, 1826. XXX, 291 p.

Koca S. Eski Türklerde Devlet Gelenegi ve Te§kilâti / / Türkler / ed. H.C. Güzel, K. Çiçek, S. Koca. Ankara: Yeni Türkiye Yayinlari, 2002a. Cilt 2. ilk Çag. S. 823-844.

Koca, S. Eski Türklerde Sosyal ve Ekonomik Hayat // Türkler / ed. H.C. Güzel, K. Çiçek, S. Koca. Ankara: Yeni Türkiye Yayinlari, 2002b. Cilt 3. ilk Çag. S. 15-37.

Kortepeter C.M. The Origins and Nature of Turkish Power // Ankara Üniversitesi Dil ve Tarih-Cografya Fakültesi Tarih Ara§tirmalari Dergisi. 1968. Sayi 10-11. S. 241-285.

Kotwicz W. Contributions à l'histoire de l'Asie Centrale // Rocznik Orientalistyczny. 1949. T. XV (1939-1949). P. 159-195.

Köprülü M.F. Zur Kenntnis der alttürkischen Titulatur // Korösi Csoma Archivum. Leiden: E.J. Brill, 1967. Vol. I. 1935-1939. S. 327-344.

Köprülü, M.F. Türkiye tarihi: Anadolu istilâsina kadar Türkler / hazirlayan M. Hanefi Palabiyik. Ankara: Akçag Yayinlari, 2005. 263 s.

Krader L. Social Organization of the Mongol-Turkic Pastoral Nomads. The Hague: Mouton & Co., 1963. x, 412 p. (Indiana University Publications. Uralic and Altaic Series. Vol. 20).

Krader L. Peoples of Central Asia. 2-nd ed. Bloomington: Indiana University Pulications; The Hague: Mouton & Co, 1966. xvi, 322 p. (Uralic and Altaic Series. Vol. 26).

Krader, L. Formation of the State. Englewood Cliffs, New Jersey: Prentice-Hall, 1968. x, 118 p.

Krader, L. The Origin of the State among the Nomads of Asia / / The Early State / ed. by H.J.M. Claessen, P. Skalnik. The Hague: Mouton, 1978. P. 93-107.

Kurat A.N. Göktürk Kaganligi. Birinci Bölüm: siyasi tarihin ana hatlari (M.s. 552-745) // Ankara Üniversitesi Dil ve Tarih-Cografya Fakültesi. Tarih Ara§tirmalari Degrisi, 1952. Cilt X. Sayi 1-2. S. 1-56.

Kürsat-Ahlers E. Zur frühen Staatenbildung von Steppenvölkern: Über die Sozio- und Psychogenese der eurasischen Nomadenreiche am Beispiel der Hsiung-Nu und Göktürken mit einem Exkurs über die Skythen. Berlin: Duncker en Humblot, 1994. 450 S. (Sozial-wissenschaftliche Schriften. Heft 28)

Kürsat-Ahlers E. The role and contents of ideology in the early nomadic empires of the Eurasian Steppes / / Ideology and the Formation of Early States / ed. by H.J.M. Claessen, J.G. Oosten. Leiden; New York; Köln: E.J. Brill, 1996. P. 136-152. (Studies in Human Society. Vol. 11).

Kwanten L. Imperial Nomads: A History of Central Asia, 500-1500. Philadelphia: University of Pennsylvania Press, 1979. xv, 352 p.

Laszlo, F. A kagan es csaladja / / Korösi Csoma Archivum. Leiden: E.J. Brill, 1967. Vol. III. 1941-1943. S. 1-39.

Lattimore O. Inner Asian Frontiers of China. London; New York: Oxford University Press, 1940. xxiv, 588 p. (American Geographical Society. Research Series. № 21).

Lattimore O. The Social History of Mongol Nomadism // Historians of China and Japan / ed. W.G. Beasley and E.G. Pulleyblank. London: Oxford University Press, 1961. P. 328-343.

Lattimore O. Studies in Frontier History: Collected Papers, 19281958. London: Oxford University Press; New York; Toronto, 1962. 565 p.

Lattimore O. On Some Questions of Periodisation in Nomadic History / O. Lattimore // Роль кочевых народов в цивилизации Центральной Азии: [материалы Международного симпозиума, 7-9 мая 1973 г.] / ред. Ш. Бира, А. Лувсандэндэв. Улан-Батор: Шинжлэх Ухааны Академийн Хэвлэх Уйлдвэр (ШУАХ), 1974. С. 171-173.

Laut J.P. Zur Sicht des Islam in der Türkischen Republik bis zum Tode Atatürks / / Kolloquien des Max Weber-Kollegs. Erfurt: Max-WeberKolleg für Kultur- und Sozialwissenschaftliche Studien, 2000. VI-XVI (1999/2000) / hrsg. W. Schluchter. S. 59-75.

Liu Mau-Tsai. Die chinesischen Nachrichten zur Geschichte der OstTürken (T'u-küe). Wiesbaden: Otto Harrassowitz, 1958. I. Buch. Texte. 484 S. (Göttinger asiatische Forschungen: Monographienreihe zur Geschichte, Sprache u. Literatur d. Völker Süd-, Ost- u. Zentralasiens. Bd. 10); II. Buch. Anmerkungen, Anhänge, Index. S. 485-831. (Göttinger asiatische Forschungen: Monographienreihe zur Geschichte, Sprache u. Literatur d. Völker Süd-, Ost- u. Zentralasiens. Bd. 10).

Mackerras C. The Uighurs / / The Cambridge History of Early Inner Asia: From Earliest Times to the Rise of the Mongols / ed. by D. Sinor. Cambridge: Cambridge University Press, 1990. Vol. 1. P. 317-322.

Mori M. The T'u-chüeh Concept of Sovereign // Acta Asiatica. Bulletin of Institute of Eastern Culture [Töhö Gakkai 1981. №

41. P. 47-75.

Moses L.W. T'ang Tribute Relations with the Inner Asian Barbarian / / Essays on T'ang Society: the Interplay of Social, Political and Economic Forces / ed. J.C. Perry and B.L. Smith. Leiden: E.J. Brill, 1976. P. 61-89.

Nagrodzka-Majchrzyk T. Geneza miast u dawnych ludow tureckich, VII-XII w. Wroclaw; Warsaw; Cracow; Gdansk: Zaklad Narodowy im. Ossolinskich, 1978. 168 s.

Nemeth Gy. A honfoglalo Magyarsäg kialakuläsa / közzeteszi B. Arpäd. Mäsodik, bovltett es ätdolgozott kiadäs. Budapest: Akademiai Kiado,

1991. 397. o.

Neumann C.F. Asiatische Studien. Mit einer lithographirten Beilage. Leipzig: Verlag von Johann Ambrosius Barth, 1837. Erster Theil. V, 254, (1) S.

Neumann C.F. Die Völker des südlichen Russlands in ihrer geschichtlichen Entwicklung. Eine von dem Königlichen Institut von Frankreich Gekrönte Preisschrift. Zweite Auflage. Leipzig: Druck und Verlag von B.G. Teubner, 1855. VIII, 174 S.

Okamoto Y. Studies on the History of Manchuria and Mongolia in Postwar Japan // Monumenta Serica. 1960. Vol. 19. P. 437-479.

Orkun H.N. Türk Tarihi. Ankara: Türk Tarih Kurumu, 1946. Cilt I. 198 s. Osawa T. Aspects of the Old Turkic Social System Based on Fictitious Kinship (the analysis of the term <kul (slave) > in the Orkhon-Yenisei epitaphs) // Kinship in the Altaic World (Proceedings of the 48th Permanent International Altaistic Conference, Moscow 10-15 July, 2005) / ed. by E.V. Boikova, R.B. Rybakov. Wiesbaden: Harrassowitz Verlag, 2006. P. 219-230. (Asiatische Forschungen: Monographienreihe zur Geschichte, Kultur und Sprache der Völker Ostund Zentralasiens. 150).

Ögel B. Türk Kültürünün Geli§me Qaglari. istanbul: Milli Egitim Basimevi, 1971. Cilt 1. xviii, 161 s. (1000 Temel Eser. 49); Cilt 2. 168 s. (1000 Temel Eser. 50).

Ögel B. [Доклад] // Роль кочевых народов в цивилизации Центральной Азии: [материалы Международного симпозиума, 7-9 мая 1973 г.] / ред. Ш. Бира, А. Лувсандэндэв. Улан-Батор: Шинжлэх Ухааны Академийн Хэвлэх Уйлдвэр (ШУАХ), 1974. С. 243-246.

Ögel В. Türklerde devlet anlayi§i (13. yüzyil sonlarina kadar). Ankara: Ba§bakanlik Basimevi, 1982. XX, 392 s.

Ögel B. Büyük Hun imparatorlugu tarihi. 2. baski. Ankara : Türk Tarih Kurumu, 2015. Cilt 1. xxviii, 455 s. (Atatürk, Kültür, Dil ve Tarih Yüksek Kurumu Yönetim Kurulu Türk Tarih Kurumu yayinlari; IV/A-1.1 Dizi; Sayi 24a).

Parker E.H. A thousand years of the Tartars. 2nd ed., rev. and reset. New York: A.A. Knopf, inc., 1924. 4 p. l., [xi]-xii p., 2 l., 288 p.

Pritsak O. Karachanidische Streitfragen 1-4 // Oriens. 1950. Bd. 3. Heft 2. S. 209-228.

Pritsak O. Stammesnamen und Titulaturen der altaischen Völker // Ural-Altaische Jahrbücher. 1952. Bd. XXIV. H. 1-2. S. 49-104.

Pritsak, O. Die Karachaniden // Der Islam. 1954. Bd. XXXI. Heft 1. S. 17-68.

Pritsak O. Kara-hanlilar // islâm Ansiklopedisi: islâm Âlemi Tarih, Cografya, Etnografya ve Biyografya Lugati. - istanbul: Milli Egitim Basime-vi, 1977. Cilt VI. Kä'än - Kvatta. S. 251-273.

Pritsak O. The Slavs and the Avars // Gli Slavi occidentali e meridionali nell'alto Medioevo, 15-21 aprile 1982. T. I. Spoleto: Presso la Sede del Centro, 1983. P. 353-435. (Settimane di Studio del Centro Italiano di Studi sull'alto Medioevo. XXX).

Pritsak O. Tribal Names and Titles amongst the Altaic Peoples // The Turks in the Early Islamic World / ed. by C.E. Bosworth. Ashgate: Variorum, 2007. P. 59-116. (The Formation of the Classical Islamic World. Vol. 9).

Radloff W. Aus Sibirien. Lose Blätter aus meinem Tagebuche. Zweite Ausgabe. Leipzig: T.O. Weigel Nachfolger, 1893. 1 Bd. Mit farbigem Titelbilde und 15 Illustrationen. 3, 536 S.;

Radloff W. Die Alttürkischen Inschriften der Mongolei. St. Petersburg: Kaiserliche Akademie der Wissenschaften, 1895. III. Lief. viii, 460 S.

Radloff W. Die Inschrift des Tonjukuk // Radloff W. Die alttürkischen Inschriften der Mongolei. Zweite Folge. St. Petersburg: Kaiserliche Akademie der Wissenschaften, 1899. S. I-XXIV, 1-122.

Radloff W. Alttürkische Studien (IV) // Известия Императорской Академии Наук. VI серия. 1911. Т. 5. Вып. 6. S. 305-326.

Rasonyi L. Tarihte Türklük / L. Rasonyi. - Ankara: Türk Kültürünü Ara§tirma Enstitüsü Yayinlari, 1971. VII, 420 s. (Türk Kültürünü Ara§tirma Enstitüsü Yayinlari: 39; Seri: III - Sayi: A11).

Roux J.-P. Tängri. Essai sur le ciel-dieu des peuples altaïques // Revue de l'histoire des religions. 1956a. T. 150. № 1. P. 27-54; 1956b. № 2. P. 173-212.

Roux J.-P. Notes additionnelles à Tängri, le Ciel-Dieu des peuples altaïques // Revue de l'histoire des religions. 1958. T. 154. № 1. P. 32-66.

Roux J.-P. L'origine céleste de la souveraineté dans les inscriptions Paléo-Turques de Mongolie et de Sibérie // La Regalita Sacra: Contributi al tema dell' VIII congresso (Roma, aprile 1955) / The Sacral Kingship: Contributions to the Central Theme of the VIIIth International Congress for the History of Religions (Rome, April 1955). Leiden: E.J. Brill, Leiden, 1959. P. 231-241. (Studies in the history of religions (Supplements to Numen). - IV).

Roux J.-P. La religion des Turcs de l'Orkhon, des VIIe et VIIIe siècles / J.-P. Roux // Revue de l'histoire des religions. 1962a. T. 161. № 1. P. 1-24; 1962b. № 2. P. 199-231.

Roux J.P. Türklerin Tarihi: Pasifik'ten Akdeniz'e 2000 yil / terc. A. Kazancigil. istanbul: Kabalci, 2007. 563 s.

Saunders, J.J. The History of the Mongol Conquests. London : Routledge & K. Paul, 1971 (Repr. : Philadelphia : University of Pennsylvania Press, 2001). xix, 275 pp.

Scharlipp W.E. Die frühen Türken in Zentralasien. Eine Einführung in ihre Geschichte und Kultur. Darmstadt: Wissenschaftliche Buchgesellschaft, 1992. xiv, 147 S.

Seyitdanlioglu M. Eski Türklerde Devlet Meclisi "Toy" Üzerine Dü§ünceler // Ankara Üniversitesi Dil ve Tarih-Cografya Fakültesi. Tarih Ara§tirmalari Dergisi. 2009. Cilt XXVIII. Sayi 45. S. 1-12.

Sinor D. Dix années d'orientalisme hongoris (1940-1950) / / Journal Asiatique. 1951. T. CCXXXIX. Fasc. 2. P. 211-235.

Sinor D. The Historical Role of the Turk Empire // Journal of World History. 1958. Vol. IV. № 3. P. 427-434.

Sinor D. Inner Asia. History-Civilization-Languages. A Syllabus / D. Sinor. - Bloomington: Indiana University Publications; The Hague: Mouton & Co, 1969. xxx, 261 p. (Uralic and Altaic Series. Vol. 96).

Sinor D. Central Eurasia / D. Sinor // Orientalism & History / ed. by D. Sinor. 2-nd edition. Bloomington; London: Indiana University Press,

1970. P. 93-119.

Sinor D. The Establishment and Dissolution of the Türk Empire // The Cambridge History of Early Inner Asia: From Earliest Times to the Rise of the Mongols / ed. by D. Sinor. Cambridge: Cambridge University Press, 1990. Vol. 1. P. 285-316.

Sinor D. The Uighur Empire of Mongolia / D. Sinor // History of the Turkic Peoples in the Pre-Islamic Period / ed. H.R. Roemer with the assistance of W.E. Scharlipp. Berlin: Klaus Schwarz Verlag, 2000. P. 187204. (Philologiae et historiae Turcicae fundamenta. T. 1; Philologiae Turcicae fundamenta. T. 3)

Sinor D., Klyashtorny S.G. The Türk Empire // History of Civilizations of Central Asia. Paris: Unesco, 1996. Vol. III. The crossroads of civilizations: A.D. 250 to 750 / ed. by B.A. Litvinsky. P. 322-342.

Skaff J.K. Sui-Tang China and Its Turko-Mongol Neighbors: Culture, Power, and Connections, 580-800. Oxford: Oxford University Press, 2012. xxxii, 400 p.

Spuler B. Geschichte Mittelasiens seit dem Auftreten der Türken // Geschichte Mittelasiens / mit Beiträgen von K. Jettmar, H.W. Haussig, B. Spuler, L. Petech. Leiden; Köln: E.J. Brill, 1966. S. 123-310. (Handbuch der Orientalistik. 1. Abt.: Der Nahe und der Mittlere Osten. Bd. V.: Altaistik. Abschnitt 5).

Stark S. Nomaden und Seßhafte in Mittel- und Zentralasien: Nomadische Adaptionsstrategien am Fallbeispiel der Alttürken // Grenzüberschreitungen: Formen des Kontaks und Wege des Kulturtransfers zwischen Orient und Okzident im Altertum. Akten des 3. Symposions der Arbeitsgruppe „Orient und Okzident im Altertum" in Berlin / hg. M. Schuol, U. Hartmann, A. Luther. Stuttgart: Steiner, 2002. S. 363404. (Orient et Occident. - Bd. 3).

Stark S. Die Alttürkenzeit in Mittel- und Zentralasien. Archäologische und historische Studien. Wiesbaden: Reichert Verlag, 2008. XVI, 591 S. (Nomaden und Sesshafte. Vol. 6).

Szucs J. „Gentilizmus". A barbar etnikai tudat kérdése (Knadidatusi ért. téz.). Budapest, 1971. 24. o.

Szucs J. Nemzet és tôrténelem: Tanulmanyok. 3. Kiadas. Budapest: Godndolat Kiado, 1984. 666. o.

§irin User H. Köktürk ve Ötüken Uygur Kaganligi Yazitlari. Söz Varligi incelemesi. Konya, 2009. 548 s. (Kömen Yayinlari. 32; Türk Dili Dizisi. 1).

Tarih. istanbul: Devlet Matbaasi, 1933. [Cilt] II. Ortazamanlar / [kitabin hazirlanmasinda çali§anlar M. Tevfik Bey, Samih Rifat Bey, Akçuraoglu Yusuf Bey, Re§it Galip Bey, Hasan Cemil Bey, Afet Hanimefendi, Baki Bey, ismail Hakki Bey, Re§it Saffet Bey, Sadri Maksudi Bey, §emseddin Bey, §emsi Bey, Yusuf Ziya Bey]. XXIII, 400, 49 s.

Ta§agil, A. Gök-Türkler I. 2. baski. Ankara: Türk Tarih Kurumu, 2003a [1995]. ix, 197, [23] s. (Türk Tarih Kurumu Yayinlari. VII. Dizi - Sayi 1601).

Ta§agil, A. Gök-Türkler II (fetret devri 630-681). Ankara: Türk Tarih Kurumu, 1999. viii, 128, [12] s. (Türk Tarih Kurumu Yayinlari. VII. Dizi -Sayi 160a).

Ta§agil A. Gök-Türkler'de idari ve Sosyal Yapi / A. Ta§agil / / Bilim ve Ütopya Dergisi. 2003b. Sayi 104. S. 20-25.

Ta§agil, A. Gök-Türkler III. Ankara: Türk Tarih Kurumu, 2004. ix, 109, [20] s. (Türk Tarih Kurumu Yayinlari. VII. Dizi Sayi 160b).

Thomsen V. Inscriptions de l'Orkhon déchiffrées. Helsingfors: Impr. de la Société de littérature finnoise, 1896. 224 p. (Mémoires de la Société Finno-ougrienne. T. V).

Thomsen V. Turcica: études concernant l'interprétation des Inscriptions Turques de la Mongolie et de la Sibérie. Helsingfors, 1916. 107 s. (Mémories de la Société Finno-ougrienne. T. XXXVII).

Thomsen V. Alttürkische Inschriften aus der Mongolei in Übersetzung und mit Einleitung (Ausg. von H. Schaeder) // Zeitschrifi der Deutschen Morgenldndischen Geselhchaft. 1924. Bd. 78. S. 121-175.

Thomsen V. Mogolistandaki TCrkçe Kitabeler / / Türkiyat Mecmuasi. 1935. Cilt III. S. 81-118.

Togan I. Flexibility and Limitation in Steppe Formations: the Kerait Khanate and Chinggis Khan. Leiden; New York; Köln: Brill, 1998. xxii, 192 p. (The Ottoman Empire and It's Heritage. Vol. 15).

Togan I. Patterns of Legitimization of Rule in the History of the Turks // Rethinking Central Asia : Non-Eurocentric Studies in History, Social Structure and Identity / ed. by K.A. Ertürk. Cornell : Ithaca Press, 1999.

P. 39-53.

Turan O. Selçuklular Tarihi ve isläm-Türk Medeniyeti. 2. baski. istanbul: Turan Ne§riyat Yurdu, 1969. XIX, 478 s.

Vâczy P. A hunok Eurôpâban // Attila és hunjai / szerk.: Gy. Németh. Budapest: Magyar Szemle Târsasâg, 1940. 61-142, 277-307. o.

Vâmbéry H. Die primitive Cultur des Turko-Tatarischen Volkes auf Grund Sprachlicher Forschungen. Leipzig: F.A. Brockhaus, 1879. VIII, 276 S.

Vâmbéry H. Das Türkenvolk in seinen Ethnologischen und Ethnographischen Beziehungen. Leipzig: F.A. Brockhaus, 1885. XII, 638 S.

Vâmbéry H. Noten zu den alttürkischen Inschriften der Mongolei und Sibiriens. Helsingfors: Druckerei der Finnischen litteratur-gesellschaft, 1898. 122 S. (Mémories de la Société Finno-ougrienne. Vol. XII).

Vasilyev D.D. New Find of Old Turkic Inscriptions in Southern Siberia // Rulers from the Steppe: State Formation on the Eurasian Periphery / ed by G. Seaman and D. Marks. Los Angeles: University of Southern California Ethnographics Press, 1991. P. 116-125. (Proceedings of the Soviet-American Academic Symposia in Conjuction with the Museum Exhibitions "Nomads: Masters of the Eurasian Steppe". Vol. 2).

Vasjutin S.A. Typology of Pre-States and Statehood Systems of Nomads // Nomadic Pathways in Social Evolution / ed. by N.N. Kradin, D.M. Bondarenko, and T. Barfield. Moscow: Center for Civilizational and Regional Studies Press, 2003. P. 50-62. (Civilization Dimension. Vol. 5).

Vâsâry I. Nép és orszâg a türkök^l // Nomâd târsadalmak és âllamalakulatok (Tanulmânyok) / szerk.: F. Tökei. - Budapest: Akadémiai Kiadô, 1983. 189-213. o. (Körösi Csoma Kiskônyvtâr 18).

Vâsâry I. A régi Belsö-Azsia tôrténete. Mâsodik, âtdolgozott kiadâs. Budapest: Balassi Kiadô, 2003. 196. o.

Wenskus R. Stammesbildung und Verfassung. Das Werden der frühmittelalterlichen gentes. Köln; Graz: Böhlau Verlag 1961. X, 656 S.

Yildirim F., Aydin E., Alimov R. Yenisey-Kirgizistan Yazitlari ve Irk Bitig. Ankara: BilgeSu, 2013. 512 s.

Yuvali A. Bahaeddin Ögel. Ankara, 1993. XIII, 290 s. (Kültür Ba-kanligi Yayinlari.1458 ; Türk Büyükleri Dizisi. 150).

Zeki Validi Togan A. Ibn Fadlan's Reisebericht. Leipzig: Kommissionsverlag F.A. Brockhaus, 1939. XXXIV, 337, 45 S. (Abhandlungen für die Kunde des Morgenlandes. - Bd. XXIV. Nr. 3)

Zeki Velidi Togan A. Tarihte Usûl. 3-üncü. baski. Istanbul: Enderun Kitabevi, 1981a. XXX, 350 s. (Enderun Yayinlari. 9).

Zeki Velidi Togan A. Umumi Türk Tarihine Giri§. 3. baski. istanbul: Erderun Kitabevi, 1981b. Cild 1. En Eski Devirlerden 16. Asra Kadar. XVI, 538 s. (Tarih Ara§tirmalari. № 2. Cild 1; Erderun Yayinlari. 7)

Zimonyi I. Bodun und El im Frühmittelalter // Acta Orientalia Academiae Scientiarum Hungaricae. 2003. T. 56. № 1. S. 57-79.

Жэнь Бао-лэй Го-нэй цзинь сань-ши нянь си ту-цзюэ янь-

цзю цзянь шу (1980-2010)) ИЙЙН+^Ш^М^^^^(1980-2010) // Си-юй янь-цзю ЩЩЩ%. - 2011. № 4. С. 128-135 (на кит. яз.).

Линь Гань Цзинь лю-ши юй-нянь (1919-1984) го-на ту-цзюэ ши янь-цзю пин шу [йЛ+^(1919-1984)ЯЙ^М.№^Ш // Минь-цзу янь-цзю 1985. № 6. С. 68-75 (на кит. яз.).

Ма Чжан-шоу Ц^^. Ту-цзюэ жэнь хэ ту-цзюэ хань-го ^MAf^ ШПШ. Пекин Шан-хай жэнь-минь чу-бань-шэ

Ж, 1957. 107 с. (на кит. яз.).

Хань Чжунъ-и Бэй-я Ту-цзюэ бай-нянь янь-цзю (1900-

2000 нянь) ^№^MW^^Ä(1900-2000^) // Цин-хай минь-цзу янь-цзю 2006. Т. 17. Вып. 1. С. 89-94 (на кит. яз.).

Hayashi Toshio ШШШ. The Development of a Nomadic Kingdom seen from the Perspectives of Pillage, Agriculture and Trade: in the Case of Tuque mm ■ ■ // Töyöshi

kenkyü 1985. Vol. 44. № 1. P. 110-136. (на яп. яз с англ.

резюме на p. 5).

Maeda Masana . [Review] M. Mori, Historical Studies of the

Ancient Turkic people, Tökyö, 1967 <Ш¥ ■ l^iX Ииз

K^^WÄU // Töyö-shi Kenkyü 1968. Vol. 27. № 1. P. 91-

97. (на яп. яз.).

Mori Masao ШШ^. Kodai Toruko minzokushi kenkyü. I ^^Ь^з I. Tökyö [ЖЖ]: Yamakawa Shuppansha ШЛ1ЖШ±, Shöwa Ш fn 42), [1967]. 16, 656, 25 p. (на яп. яз. с англ. резюме с добавочным названием «Historical studies of the ancient Turkic peoples I»).

Сведения об авторе

Тишин Владимир Владимирович, кандидат исторических наук, научный сотрудник Отдела истории Востока Института востоковедения РАН, г. Москва, Российская Федерация.

About the author

Vladimir V. Tishin, Candidate of Historical Sciences, Researcher, Department of Oriental History, Institute of Oriental Studies, Russian Academy of Sciences, Moscow, Russian Federation.