CC BY
36
УДК: 94(47+57)«1917/1953»:[321+35.07+323]
МИНЦ М.М.* ИСТОРИЯ ГОСУДАРСТВЕННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА В СССР В СТАЛИНСКИЙ ПЕРИОД. DOI: 10.31249/ihist/2021.04.07
Аннотация. В обзоре анализируется подборка статей, опубликованных в № 6 журнала «Europe-Asia Studies» за 2019 г., авторы которых рассматривают сталинизм как особый подход к государственному строительству. В своих исследованиях они используют различные наработки современных социальных наук, прежде всего концепцию государства развития. Авторы намечают основные контуры дальнейшего изучения политической истории СССР под выбранным углом зрения и показывают на конкретных примерах новые возможности, предоставляемые данным подходом.
Ключевые слова: СССР в 20-40-е годы XX в.; сталинизм; государственное строительство в СССР в сталинский период; внутренняя политика в СССР; демография СССР в сталинский период.
MINTZ M.M. The history of state building in the Soviet Union under Stalin
Abstract. This review article deals with a collection of essays published in «Europe-Asia Studies», vol. 71, N 6 (2019), the authors of which are analyzing Stalinism as a specific exemplar of state-building. Their research is based on various concepts of modern social sciences, especially on the theory of the developmental state. The authors show the new opportunities provided by such an approach and suggest the
* Минц Михаил Михайлович - кандидат исторических наук, старший научный сотрудник Отдела истории Института научной информации по общественным наукам РАН (ИНИОН РАН). Персональный сайт: https://michael-mints.ru/
main directions of further study of the political history of the USSR from this point of view.
Keywords: USSR in the 20-40 s of the XX century; stalinism; state building in the USSR during the Stalinist period; domestic policy in the USSR; demography of the USSR during the Stalinist period.
Для цитирования: Минц М.М. История государственного строительства в СССР в сталинский период. (Обзор) // Социальные и гуманитарные науки. Отечественная и зарубежная литература. Сер. 5: История. -Москва : ИНИОН. РАН, 2021. - № 4. - С. 104-113. DOI: 10.31249/rhist/2021.04.07
Специальный номер британского журнала «Европейско-азиатские исследования» за 2019 г. [2] посвящен различным аспектам государственного строительства в СССР в сталинский период. Приглашенные редакторы Грэм Гилл (Университет Сиднея, Австралия) и Роджер Марквик (Университет Ньюкасла, Австралия) отмечают во введении, что сталинизм как специфический подход к построению государства - тема до сих пор малоизученная, хотя ее исследование позволяет взглянуть под новым углом на самые разные сферы жизни советского общества. В статьях номера рассматриваются отдельные составляющие этой темы, что позволяет наметить основные направления дальнейших исследований. В своем анализе авторы используют разнообразные наработки социальных наук; в частности, они сравнивают политику Сталина с концепцией государства развития (developmental state), разработанной в 1980-1990-е годы на материале ряда стран Восточной Азии (Япония, Тайвань, Южная Корея). При всех несомненных различиях между опытом этих стран и сталинской моделью государства последняя обладает определенными чертами государства развития (активная роль правительства в осуществлении экономической модернизации, прямое его вмешательство в экономику с целью концентрации ресурсов и усилий на избранных направлениях и т.д.). В свою очередь опыт сталинской модернизации послужил образцом для ряда других государств, как в Азии, так и в Восточной Европе.
Специфика большевистского режима, построенного при Ленине и достигнувшего своего апогея при Сталине, по мнению авторов, включает в себя четыре основных элемента: однопартийное
государство (в том числе вождизм), огосударствление экономики, массовую мобилизацию и, наконец, политику, которую Г. Гилл и Р. Марквик определяют как «комбинацию жесткого принуждения и социализации» [4, p. 885]. Причем от насилия по отношению к политическим противникам новой власти большевики постепенно перешли к репрессиям против собственных сторонников, включая государственный аппарат. Этот процесс, пиком которого стал Большой террор, также оказал серьезное влияние на ход государственного строительства: был потерян огромный контингент квалифицированных кадров, чьи места заняли новые выдвиженцы, зачастую полуграмотные, положение которых, однако, оставалось крайне шатким и ненадежным из-за «отсутствия ясности по поводу того, что являлось удовлетворительным поведением, а что - нет. Например, работа чиновников могла расцениваться как неудовлетворительная, если им не удавалось достичь целевых показателей, но они могли оказаться виноватыми и в том случае, если использовали неортодоксальные средства для достижения этих показателей» [4, p. 886]. Политика государственного террора сочеталась с форсированным развитием образовательной системы, которая в условиях сталинского государства преследовала двоякую цель: с одной стороны - создание идеологически однородного общества, усвоившего необходимые ценности для построения социализма и затем коммунизма; с другой стороны - подготовка достаточного количества квалифицированных специалистов для нужд индустриализации.
Осуществимость принятого советским руководством курса на строительство социализма в одной стране, причем в стране экономически отсталой и находящейся в напряженных отношениях с окружающим миром, в значительной степени определялась работоспособностью государства (state capacity), т.е. наличием в его распоряжении достаточных ресурсов для достижения целей, поставленных правящей элитой [4, p. 887]. Работоспособность государства, в свою очередь, характеризуется такими измерениями, как эффективный процесс принятия решений (coherence), эффективная реализация принятых решений (projection) и взаимоотношения между обществом и государственными институтами (interdependence). Анализ доступного исторического материала показывает,
что с этой точки зрения у сталинского режима были как сильные, так и слабые стороны.
Описанная структура предмета исследования определила и содержание представленных в номере статей. Так, централизация управления национализированной экономикой обеспечивалась политической монополией большевистской партии и в свою очередь давала советскому руководству необходимую власть «и для трансформации отсталой экономики, которую оно унаследовало, и для управления современной индустриализированной экономикой, которую оно стремилось построить» [4, р. 884]. На практике, впрочем, эта централизация имела свои пределы, подтверждением чему является широкое распространение теневой экономики. Данную проблему анализирует в своей статье О.В. Хлевнюк (Высшая школа экономики) на примере частного строительного предприятия Н.М. Павленко, функционировавшего с 1948 по 1952 г. [6]. На сегодня это крупнейшее известное историкам нелегальное предприятие в Советском Союзе и едва ли не единственное подпольное частное предприятие в промышленности (другие примеры успешного теневого предпринимательства относятся главным образом к сфере торговли). Хлевнюк отмечает, однако, что современное состояние источниковой базы не позволяет с уверенностью ответить на вопрос, насколько уникальным был этот опыт: не исключено, что по мере дальнейшего рассекречивания архивов будут выявлены и другие подобные случаи. Так или иначе, в деле Павленко показателен прежде всего сам факт, что частное предприятие, созданное по поддельным документам и замаскированное под строительное управление, подведомственное Министерству Вооруженных сил СССР, успешно действовало на протяжении четырех лет, успело нанять несколько сотен рабочих и выполняло в общей сложности 64 проекта в 32 городах, часть из которых к моменту ареста Павленко были успешно сданы. Показательно также то, насколько тесно это предприятие было интегрировано не только в советскую экономику, но и в административную систему: был открыт расчетный счет, все контракты на выполнение строительных работ заключались официально, оплата осуществлялась банковскими переводами, предприятие успело приобрести хорошую репутацию среди заказчиков и в общем мало отличалось от обычных советских строительных предприятий того времени. Разоблачение Пав-
ленко произошло по чистой случайности: власти достаточно внимательно изучили жалобу одного из рабочих, недовольного зарплатой. Павленко был арестован в 1952 г. и в 1955 г. расстрелян, еще 16 человек приговорены к тюремному заключению на сроки от 5 до 25 лет. Хлевнюк отмечает также, что арестованные обвинялись не по экономическим, а по политическим статьям - во вредительстве и участии в контрреволюционной организации: «Чисто экономический подход к делу был не в интересах государства: деятельность предприятия Павленко наглядно демонстрировала недостатки советской системы. По этой причине суд проходил в закрытом режиме и не освещался в прессе» [6, р. 904].
Природу государственного насилия в сталинском СССР исследует Р. Марквик, опираясь на идеи Ч. Тилли и в частности, на его известный тезис «война создает государства»1. Он упоминает, что у концепции Тилли есть свои уязвимые стороны (например, недооценка качественных различий между капитализмом и социализмом советского образца), однако даже с этой оговоркой «аналитическая схема Тилли предоставляет мощный инструментарий, чтобы рассмотреть то, в какой степени война формировала сталинское государство и отдельные его атрибуты» [7, р. 911]. Как отмечается в статье, советский режим получил свое начало в период «второй тридцатилетней войны» 1914-1945 гг., причем революции 1917 г. в России сами стали следствием внутреннего кризиса, вызванного Первой мировой войной, строительство новой советской республики осуществлялось в экстремальных условиях начавшейся Гражданской войны, а в 1920-1930-е годы вся социально-экономическая политика большевиков основывалась на необходимости своевременно подготовиться к новой большой войне с капиталистическим миром. По мнению Марквика, это объясняет многие особенности сталинской политики, в том числе и Большой террор. Максимальная концентрация ресурсов и усилий на подготовке к будущей войне, характерная для эпохи первых пятилеток, не прошла впустую, позволив Советскому Союзу выиграть войну с нацистской Германией, невзирая на катастрофические поражения
1 Tilly C. War making and state making as organized crime // Bringing the state back in / Ed. by P.B. Evans, D. Rueschemeyer, Th. Skocpol. - Cambridge ; New York : Cambridge University Press, 1985. - P. 169-191.
лета - осени 1941 г. В то же время побочным эффектом этой же политики стали милитаризация экономики и формирование советского военно-промышленного комплекса; эти факторы продолжали действовать и в послевоенный период и оказались в числе причин распада СССР.
Родерик Питти (Университет Дикина, Австралия) в своей статье [8] анализирует критику сталинизма в российской историографии, в особенности работы Н.А. Симонии (1932-2019 гг., директор ИМЭМО РАН в 2000-2006 гг.), чья книга «Что мы построили»1 осталась по большей части незамеченной в научном сообществе. Симония рассматривал сталинизм как исторический регресс, поскольку волюнтаристская попытка Сталина выстроить в отсталой аграрной стране военизированную диктатуру с жестко централизованной экономикой шла вразрез с представлениями классического марксизма о том, что социализм может быть построен только в тех странах, где для этого уже созрели объективные условия. Подобная позиция позволяет по-новому взглянуть как на природу исторического развития России в советский период, так и на место СССР в мировой экономической и политической системе. К сходным выводам пришел и М.А. Чешков, по мнению которого советский режим, основанный на новых формах эксплуатации, дискриминации и отчуждения, был не столько альтернативой капитализму, сколько его своеобразным отрицательным спутником [8, р. 933], к тому же, как отмечал Симония, зависимым от капиталистического Запада экономически [8, р. 944]. Отождествление социализма со сталинизмом в XX в. было характерно как для советской, так и для западной общественной мысли; это привело к серьезной, хотя и незаслуженной, дискредитации социалистических идей в целом.
Репрессии в партийном аппарате рассматривают Д. Бранден-бергер (Ричмондский университет, США), А. Амосова (Санкт-Петербургский государственный университет) и Н. Пивоваров (Сеченовский университет) на примере биографии Н.В. Соловьёва -первого секретаря Крымского обкома ВКП (б) в 1946-1949 гг. [1]. Типичный выдвиженец межвоенного периода (из крестьян, всту-
1 Симония Н.А. Что мы построили : [Об обществ. строе в СССР]. - Москва : Прогресс, 1991. - 431, [1] с.
пил в комсомол в 1924 и в партию в 1925 г., в 1934 г. окончил Всесоюзный коммунистический сельскохозяйственный университет), в 1930-е годы он сделал карьеру в Ленинграде, участвовал в организации его обороны во время войны. В 1946 г. возглавил крымскую парторганизацию, однако в 1949 г. был арестован в рамках «ленинградского дела» и в 1950 г. расстрелян. Авторы статьи приходят к выводу, что причиной ареста Соловьёва послужили не столько имевшие место многочисленные нарекания по службе, сколько связь с бывшим первым секретарем ленинградской парторганизации А.А. Кузнецовым, который и направил его в Крым. Клановые связи в бюрократической среде, таким образом, вызывали у Сталина серьезное беспокойство. Дело Соловьёва иллюстрирует также, насколько широкое «эхо» могло расходиться по всей стране после ареста высокопоставленных партийных функционеров, покровительством которых пользовались многочисленные «клиенты».
Процесс принятия решений на верхнем «этаже» сталинского государства исследует Г. Гилл [3], чья статья посвящена в основном соотношению формальных и неформальных механизмов власти в СССР в 1930-е - начале 1950-х годов. Он оговаривается, что полностью формализовать процесс выработки, обсуждения и принятия политических решений невозможно, поэтому неформальная составляющая в том или ином виде существует в управлении любым государством, даже демократическим с развитыми институтами. Особенность сталинского режима заключалась в том, что формальные практики постепенно были полностью замещены неформальными. Так, в 1920-е годы Политбюро ЦК ВКП (б) представляло собою вполне формализованный коллективный орган власти, с заседаниями не реже одного раза в неделю и свободной дискуссией по обсуждаемым вопросам, подчас довольно жаркой. С середины 1930-х годов заседания Политбюро созывались гораздо реже и в конце концов прекратились вовсе (с 1941 по 1944 гг. не состоялось ни одного заседания). Прекратилось и принятие решений «опросом». Документы, озаглавленные как «решения Политбюро», продолжали издаваться (более того, именно в конце 30-х годов их количество достигло своего максимума), но выработка таких решений происходила либо на заседаниях комиссий Политбюро, либо на совещаниях в кабинете Сталина по конкретным во-
просам, либо в процессе неформального общения между вождем и его ближайшими соратниками. По оценкам автора, подобный стиль управления сохранялся вплоть до смерти Сталина. При этом, однако, правящая верхушка по-прежнему опиралась на формальные институты власти (аппарат ЦК, правительство и его аппарат, министерства), которые обеспечивали рутинный процесс подготовки и выработки политических решений, а также их последующую реализацию. Не было упразднено и само Политбюро (с октября 1952 г. - Президиум ЦК); тем самым, по мнению Гилла, обеспечивалась легитимность высшего политического руководства и его связь с нижестоящими звеньями партийного и государственного аппарата.
Проблема обеспечения политического руководства достоверной информацией рассматривается в статье Стивена Г. Уит-крофта (Австралия) о советской статистике [9]. Исследование выполнено на материалах сельскохозяйственной и демографической статистики, автор также кратко описывает историю государственных органов, занимавшихся статистическим учетом, анализирует взгляды их руководителей, прослеживает эволюцию отношения Ленина и Сталина к статистике и статистикам. Он приходит к выводу, что материалы советской статистики не следует рассматривать как заведомо ненадежные, поскольку сбор первичных данных производился в общем корректно, о чем свидетельствуют архивные документы, рассекреченные в 1990-е годы. Искажение полученных цифр происходило только в процессе их дальнейшей обработки - путем манипулирования отдельными показателями, тенденциозного выбора показателей для публикации и т.д. Масштабы этих искажений заметно различались в зависимости от исторического периода и отрасли учета. Так, если в конце 1920-х годов окончательно утвердившийся у власти Сталин склонен был попросту игнорировать доводы статистиков в выработке своей экономической политики, то неудачный опыт первой пятилетки вынудил его принять меры к повышению качества статистического учета. Потенциально это могло бы способствовать появлению более объективной статистики, но ситуацию кардинально изменил разразившийся голод, который советское руководство не готово было признавать официально. Тем не менее данные переписи населения 1937 г., выполнявшейся в разгар Большого террора, и
даже повторной переписи 1939 г., которую некоторые историки до сих пор считают сфальсифицированной, были подсчитаны в целом вполне корректно (официальные итоги переписи 1939 г. завышены примерно на 3 млн человек - с предварительных 167 млн 300 тыс. до финальных 170 млн 300 тыс.). Иными словами, Сталин, крайне резко отреагировавший на результаты переписи 1937 г., два года спустя вынужден был принять доводы специалистов и смириться с тем фактом, что прирост населения с момента переписи 1926 г. оказался по крайней мере на 16 млн человек ниже по сравнению с целевыми показателями второго пятилетнего плана (если экстраполировать их на 1939 год) и на 8 млн человек меньше, чем предполагалось по данным текущего учета (т.е. на приблизительное число погибших от голода 1932-1933 гг.). Совершенно иная ситуация сложилась в статистике урожайности, где официальные цифры завышались довольно сильно вплоть до смерти Сталина, поскольку завышенные показатели были выгодны руководству на всех уровнях, от правительства до председателей колхозов. Это приходится учитывать, например, при анализе причин голода 1932-1933 гг.
Тему статистики продолжает статья Марка Харрисона (Уо-рикский университет, Великобритания), посвященная современным дискуссиям (в последние годы скорее публицистическим, чем научным) о масштабах потерь Советского Союза во Второй мировой войне на примере расчетов И.И. Ивлева, оценившего эти потери почти в 42 млн человек1 [5]. Критикуя его методику подсчета, Харрисон предполагает, что попытки пересмотреть размеры военных потерь СССР в сторону многократного завышения обусловлены идеологическим заказом со стороны авторитарных политических сил, однако сходные оценки выдвигались и другими авторами, придерживающимися самых разных политических взглядов (например, Б.В. Соколовым, чьи работы в статье Харрисона не упоминаются). Таким образом, оспаривание официально признанной цифры 26 млн 600 тыс. погибших представляет собой более широкую тенденцию, причиной которой, вероятно, является со-
1 Ивлев И.И. Убыль населения СССР в 1941-1945 гг. Имеющий глаза да увидит. Взявший калькулятор да сочтет. - URL: https://www.soldat.ru/news/1069. html (дата публикации: 12.03.2017).
хранившаяся еще с советских времен традиция принципиального недоверия к официальной статистике как таковой.
Подводя итоги, следует отметить, что описанная подборка статей, разумеется, отнюдь не является исчерпывающим исследованием внутренней политики СССР в сталинский период с точки зрения государственного строительства, да и не претендует на это. Вместе с тем она наглядно, на конкретных примерах иллюстрирует возможности и потенциал предложенного авторами подхода.
Список литературы
1. Brandenberger D., Amosova A., Pivovarov N. The rise and fall of a Crimean party boss: Nikolai Vasil'evich Solov'ev and the Leningrad Affair // Europe-Asia studies. -Glasgow, 2019. - Vol. 71, N 6. - P. 951-971. - DOI: 10.1080/09668136.2019. 1636935
2. Europe-Asia studies : Special issue: The Russian Revolution and Stalinism / Guest ed. Gr. Gill, R.D. Markwick. - Glasgow, 2019. - Vol. 71, N 6. - P. 883-1065.
3. Gill G. Stalinism and executive power: formal and informal contours of Stalinism // Europe-Asia studies. - Glasgow, 2019. - Vol. 71, N 6. - P. 994-1012. - DOI: 10.1080/09668136.2019.1628180
4. Gill G., Markwick R.D. Introduction: Stalinism as state building // Europe-Asia studies. - Glasgow, 2019. - Vol. 71, N 6. - P. 883-891. - DOI: 10.1080/09668136. 2019.1634864
5. Harrison M. Counting the Soviet Union's war dead: still 26-27 million // Europe-Asia studies. - Glasgow, 2019. - Vol. 71, N 6. - P. 1036-1047. - DOI: 10.1080/09668136.2018.1547366
6. Khlevniuk O. The Pavlenko construction enterprise: large-scale private entrepre-neurialism in Stalin's USSR // Europe-Asia studies. - Glasgow, 2019. - Vol. 71, N 6. - P. 892-906. - DOI: 10.1080/09668136.2019.1628179
7. Markwick R.D. War, violence and the making of the Stalinist state: a Tillyian analysis // Europe-Asia studies. - Glasgow, 2019. - Vol. 71, N 6. - P. 907-931. - DOI: 10.1080/09668136.2019.1637400
8. Pitty R. Russian views of Stalinism as a negative satellite of capitalism // Europe-Asia studies. - Glasgow, 2019. - Vol. 71, N 6. - P. 932-950. - DOI: 10.1080/09668136.2019.1636936
9. Wheatcroft S.G. Soviet statistics under Stalinism: reliability and distortions in grain and population statistics // Europe-Asia studies. - Glasgow, 2019. - Vol. 71, N 6. -P. 1013-1035. - DOI: 10.1080/09668136.2019.1636934
