История гениальности в России: Михаил Васильевич Ломоносов (1711-2016) Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

ПРИЗВАННЫЕ К ТВОРЧЕСТВУ

С. В. Чернов

ИСТОРИЯ ГЕНИАЛЬНОСТИ В РОССИИ: Михаил Васильевич Ломоносов (1711-2016)

Аннотация: Настоящая работа составлена из нескольких фрагментов, взятых из трудов С. В. Чернова «Истории гениальности в России», первая книга этих трудов, посвящённая Михаилу Васильевичу Ломоносову, носит название «Университет всея Руси». В декабре 2016 года эта книга была подписана в печать и планируется к выходу в первом квартале 2017 года. В указанной монографии предметом исследования является гений Ломоносова, творческая жизнь которого определяет его как самобытного русского гения и как знаковую фигуру для русской культуры в целом. В отличие от множества других трудов, где исследуется творческая биография М.В. Ломоносова, указанная монография выстроена иначе. Главную задачу настоящего исследования, автор видит в том, чтобы, опираясь на факты созидательной творческой деятельности Ломоносова, раскрыть, прежде всего, феноменологию гениальности (универсальную, созидательную и духовно-нравственную составляющие человеческого гения), опираясь на уникальную во всех отношениях феноменологию гения Ломоносова, интересного прежде всего тем, что в нём очень ярко и наглядно раскрывается строение русского творческого духа, — собственно то, что мы и называем русским гением. Представленная здесь работа приурочена к 305-летию со дня рождения М.В. Ломоносова.

Ключевые слова: история гениальности, М.В. Ломоносов, первопроходец-созидатель, русский язык, научная терминология, творческая жизнь гения, химическая лаборатория Ломоносова, оттенки цветного стекла, мозаичные картины, русский гений.

S.V. Chernov

History of genius in Russia: Michael Vasil'evich Lomonosov (1711-2016)

Review. This article has made of severalfragments taken from S. V. Chernov's works «History of genius in Russia», the first book of these works devoted to Michael Vasil'evich Lomonosov carries the name «University of All Russia». In December, 2016 this book was sent for the press and is planned to an exit in the first quarter 2017. In the specified monograph an object of research is the genius of Lomonosov whose creative life defines it as the original Russian genius and as a sign figure for the Russian culture in general. Unlike a set of other works where the creative biography of M. V. Lomonosov is investigated, the specified monograph is built differently. The main task of this research consists in opening genius phenomenology (universal, creative and spiritual and moral making the human genius) on the basis of unique phenomenology of the genius ofLomon-osov. He is interesting first of all that the structure of the Russian spirit that is the Russian genius reveals in him. The work presented here is dated for the 305 anniversary since the birth of M.V. Lomonosov. Keywords: history of genius, M. V. Lomonosov, pioneer creator, Russian language, scientific terminology, creative life of the genius, chemical laboratory of Lomonosov, shades of color glass, mosaic pictures, Russian genius.

A genio lumen (лат. от гения — свет).

<...> История гениальности, — это совершенно уникальная область исследовательской работы и, в определённом смысле, — особая форма познания действительности, той действительности, которую мы определяем понятием «человек», и которая ни в коей мере не сводится ни к истории философии,

ни к истории науки, ни к истории искусства, имеющим свой собственный предмет исследования. При этом история гениальности, как научное исследование, творчески вбирает в себя те основания и достижения указанных форм человеческого познания, которые помогают исследователю раскрыть закономерности человеческой гениальности и определить её роль в культурно-историческом становлении и развитии человека.

Актуальность настоящего труда очевидна. Ведь изучая жизнь и творчество, идеи и труды, характеры и мотивы, цели и ценности конкретных гениальных людей, и, познавая особенности их уникальной по своей многогранности созидательной деятельности, любой причастный к этому человек приобщается к вечности, интеллектуально и духовно растёт, и, что самое главное — воспитывается как созидатель. Более того, как указывает Н. А. Бердяев: «Биографии святых и гениев, творения религиозных учителей, великих мыслителей, великих художников, памятники духовной жизни человечества имеют несоизмеримо большее значение, чем дедукции отвлечённой мысли» [6, с. 42]. Труд обычного человека, так же как и труд человека талантливого находит свою завершенность в актуальном настоящем, напротив, творческое наследие гениального человека чаще становится востребованным только в будущем. Ни мыслеобразы, ни идеи, ни открытия, ни труды гения не умирают с физической кончиной своего носителя, а продолжают своё становление благодаря трудам многочисленных последователей, продолжателей, исследователей, и приобретают характер вневременности. В этом раскрывается не только вклад гения в становление и развитие духовной культуры народов, но и огромное воспитательное значение, которое гениальный человек и его творчество оказывают на людей, живущих после времени гения, даже когда эти люди сами не подозревают о существовании именно этого гениального человека, поскольку веер его мыслей, идей и свершений встраивается в здание духовной культуры нередко в не-персонифицированной, безымянной форме.

Именно творческая жизнь гениальных персоналий (творческая жизнь гения понимается здесь в системном триединстве творческого пути, творческой деятельности и творческого наследия конкретного гениального человека) какого-либо народа и определяет историю гениальности этого народа. Соответственно, содержанием трудов по истории гениальности в России является творческая жизнь гениальных людей России, их гениальные идеи и гениальные открытия, их деяния и свершения, их труды и творческое наследие в целом.

Таким образом, объектом настоящего исследования является личность гения, где гений есть одновременно и творец и творение духовной культуры [подр. см.: 38], в нашем случае — российской духовной культуры. Соответственно, предметом истории гениальности в России является исследование творческой жизни гениальных людей России с точки зрения тех непреходящих ценностей, которую эти гениальные люди принесли своему народу и своему Отечеству; того значения, которую эти люди имели в развитии самосознания своего народа; с точки зрения того влияния, которое гениальные идеи, гениальные открытия, и труды гениальных людей России оказали на становление и развитие российской духовной культуры в целом.

Наша первая книга по истории гениальности в России, являясь по сути историей российских духовных ценностей, носит название «Университет всея Руси» и посвящена она Михаилу Васильевичу Ломоносову, фигура которого выбрана не случайно, ведь именно Ломоносов стал для нашей национальной культуры той знаковой фигурой каковой для итальянской культуры является Леонардо да Винчи, а для немецкой — Иоганн Вольфганг фон Гёте, а характерология гениальности Ломоносова стала настоящим живописным полотном развития российской культуры на три столетия вперёд, и эта книга является тому подтверждением. Соответственно, в настоящей монографии предметом исследования является гений Ломоносова в уникальных особенностях творческого пути, творческой деятельности и творческого наследия М.В. Ломоносова, творческая жизнь которого определяет его как самобытного русского гения и как знаковую фигуру для русской культуры в целом. Причём, образ личности Ломоносова был, есть и всегда будет образцом, символом, настоящим ментальным образом российского народа.

Важно отметить, что понятие «гений» пришло в русскую культуру извне, из западной Европы, именно в тот период, когда жил и творил Ломоносов. Причём, именно Ломоносов первым из числа наших соотечественников был удостоен имени Гения. Первым, кто прямо и открыто заговорил о гениальности Ломоносова, был выдающийся немецкий математик Леонард Эйлер, о чём подробно будет сказано ниже.

Вторым, по-видимому, был французский врач Николя-Габриэль Клерк (Леклерк), который был избран почётным членом Петербургской Академии Наук 11 апреля 1765 года и которой «оплакивая

кончину Ломоносова» [32, с. 462], вошёл в историю как его «первый панегирист» [7, с. 738]. 15 апреля 1765 года на заседании Конференции Санкт-Петербургской Академии Наук Н.-Г. Леклерк произнёс речь, в которой в частности говорилось: «Нет больше человека имя которого составит эпоху в анналах человеческого разума, обширного и ясного гения, объявшего и осветившего многие жанры одновременно». «Не стало возвышенного поэта...», питомца муз, в жилах которого «тёк огонь Пиндара», поэта, «наследовавшего лиру Горация». «Общество пользовалось его познаниями, ваши летописи воспользуются его славой, его будут чтить повсюду, где найдутся люди просвещённые». «Кто из нас, господа, возьмётся заменить его!» [36, с. 100]. Двадцатью годами позже в своей книге «История новой России», изданной в 1783 году в Париже, Леклерк поместил очерк о Ломоносове, где наряду с биографическими данными, представлена характеристика творчества последнего. Здесь «Леклерк говорит о Ломоносове как о "человеке необыкновенном по своему поэтическому гению и соединившем множество познаний, которые, кажется, взаимно исключают друг друга". Он был "грамматистом, знатоком риторики, историком, физиком, химиком". Но прежде всего он великий поэт, который идёт по стопам Пиндара, Горация, Гомера. Из творческого наследия Ломоносова Леклерк выделяет "Оду на взятие Хотина" ("в которой проявился поэтический гений автора") и "Оду на прибытие Елизаветы Петровны из Москвы в Санкт-Петербург по коронации", замечая, что все оды Ломоносова прекрасны, "между тем его стихи не всегда имеют то соотношения чувства и рифмы, которое так приятно услаждает слух и разум"» [36, с. 104].

Даже Шлёцер, тот самый Август Людвиг Шлёцер, который был с Ломоносовым в жёстком конфликте и не переносил его при жизни, не смог не признать гениальность Ломоносова, написав об этом в своих мемуарах: «Ломоносов был действительный гений, который мог. дать новое доказательство тому, что гений не зависит от долготы и широты. Он так поздно поднялся со своего Двинского острова и несмотря на то в следующие десять лет приобрел так много и столь разнообразных познаний. Он создал новое русское стихотворство и новой русской прозе он первый дал свойственную ей силу и выразительность» [11]. Таким образом, именно представители западной культуры первыми признали гений Ломоносова, и получается, что само понятие «гениальность» первоначально пришло в отечественную культуру именно благодаря М.В. Ломоносову.

Ломоносов пришёл на эту землю с миссией стать символом потенцированной гениальности русского народа: его языка, его истории, его культуры. Недаром князь Святополк-Мирский назвал Ломоносова «истинным основателем. новой русской культуры» [35, с. 246] и «отцом новой русской цивилизации» [12, с. 1065]. Известный советский исследователь Т.И. Райнов, раскрывая картину русского естествознания второй половины XVIII века, верно указывает, что именно Ломоносов явился настоящим создателем «той умственной среды» благодаря которой во многом формировался соответствующий тип русских учёных, который уже в XIX веке вывел их на передние рубежи мировой науки: «Основные черты и особенности профессиональных русских учёных второй половины XVIII в. те же, что и у Ломоносова: то же "разночинное" происхождение, тот же путь в науку через церковную школу, то же обучение в Академии и за границей, та же. разносторонность деятельности, те же, можно сказать, кровные связи с потребностями родины, для удовлетворения которых Ломоносов ещё больше своих преемников второй половины века работает, в частности, и над созданием русского научного языка и терминологии. <.. > Он один больше кого бы то ни было в XVIII в. способствовал созданию той умственной среды, в которой жили и работали его учёные преемники, он внушал этой среде сознание необходимости в естествознании, он приспособлял к её нуждам и перерабатывал русский язык, он боролся за общественное место и достоинство учёного, и он первый показал миру пути и возможности создания русских "собственных Платонов"» [34, с. 345].

Изучая творческую жизнь Ломоносова, мы теперь понимаем, что именно Ломоносов первым запустил тот проект, который стал ключевым для нашей отечественной науки, для нашего российского образования, для нашей русской культуры в целом и который с полным основанием мы можем теперь назвать Ломоносовским проектом, суть которого сам Ломоносов изложил в следующих пророческих поэтических строках:

И будет собственных Платонов,

И быстрых разумом Невтонов

Российская земля рождать.

Таким образом, Ломоносов не сомневался, что будущее России, то ментальное будущее, которому он сам служил всю свою жизнь, станет благодатной почвой для рождения многих гениальных людей, гений которых внесёт свой неоценимый вклад в историю общечеловеческого гения. И в этом Михаил Васильевич Ломоносов не ошибся, а труды по истории гениальности в России (первую книгу которых уважаемый читатель сейчас держит в руках), — где главными действующими лицами выступают гениальные люди России, от самого Ломоносова и до наших дней, — станут настоящей летописью этого Ломоносовского проекта.

Каждый русский гений был проповедником, других в русской духовной культуре просто небывало. Пушкин проповедовал любовь, «и чувства добрые» он «лирой пробуждал», утверждая всепоглощающую ценность любви, «и милость к падшим призывал», проповедуя милосердие в самом широком смысле. Толстой проповедовал «непротивление злу насилием» и торжество всепобеждающего добра. Бердяев проповедовал свободу и творчество, того духовного творчества к которому Сам Бог призвал свободного человека. Но прежде них всех проповедовал Ломоносов. Проповедовал красоту, стройность и гармонию «натуры», проповедовал триумф просвещения и познания, проповедовал настоящую цельность Веры и Правды, вкупе утверждающих славу и величие Самого Творца и глубину Божьего Промысла.

В научной и публицистической литературе М.В. Ломоносова зачастую называют «реформатором» [40, с.419]. Глубокое заблуждение. Ломоносов никогда и ни в чём не был реформатором, Ломоносов был созидателем. А это очень разные вещи. Деяния Ломоносова нельзя даже близко сравнивать с разгромной деятельностью, производимой толпой социальных, политических и иных реформаторов, которых немало было в истории, и которыми, увы, полна наша сегодняшняя действительность. Особенно это касается современных реформаторов от науки и образования, которые за последние двадцать пять лет, благодаря своим разрушительным реформам, проводимым отнюдь не во славу отечественной науки и не во благо отечественному образованию, а исключительно в корыстных, амбициозных и политических целях, уже почти окончательно разрушили здание отечественной науки и храм отечественного образования, вне которых не может существовать и сама наша отечественная духовная культура, так же, как и не может она существовать вне православной веры.

Сейчас наступило самое время задуматься и вспомнить о том чему учили нас наши святые и наши гении, которые так долго, настойчиво и с огромной любовью возводили храм русской духовной культуры. Пора каждому из нас взять ответственность за всё происходящее в науке и в образовании на себя и вспомнить чему нас учил Ломоносов: «Всякое беззаветное служение на благо и силу Отечества должно быть мерилом жизненного смысла». Мы не можем уже сказать, что нас не касается всё то, что происходит сейчас в нашей науке, в нашем образовании и в нашей культуре. Мы не можем уже не замечать того, как рушится самое ценное и самое святое, созданное нашим народом, и как навязываются нам чуждые жизненные принципы и противные нашему духу стандарты, и как страдают от этого наши правда и вера, и как иссякают на глазах наше творчество и наша любовь.

Настало время, когда каждый из нас, в своём роде, в своём звании и на своём месте должен своим словом, своим делом, и, главное, личным примером показать, что жив ещё в нас отеческий дух наших предков: богатырей, святых и гениев. И чтобы мы, подобно Пушкину, вдруг смогли снова почувствовать, и с упоением воскликнуть: «Здесь русский дух, — Здесь Русью пахнет».

Без настоящего возрождения нашей отечественной духовной культуры у нас нет, и не может быть никакого будущего. И никакая политика, выстроенная на макиавеллевских принципах, никакие иностранные инвестиции, никакая модернизации экономики по западному образцу, и никакая прочая иностранная мишура нам здесь не помогут. Потому как настоящий смысл человеческого бытия не в брюхе заключен, а в духе как говаривал В. С. Соловьёв. И в великом деле духовного преображения, на пути к настоящей жизни нам могут помочь только родные нашему духу и потому предельно нам понятные, заповедованные Христом принципы миролюбия и безусловной братской любви к ближнему. А созидательная деятельность М. В. Ломоносова может служить на этом пути достойным для нас примером. Так вспомним же об этом...

В судьбе М.В. Ломоносова, в становлении самого его гения, мы ясно видим предопределение (призвание и назначение), которое собственно и делает гения гением, святого святым, а пророка пророком. Кому дано увидеть — тот увидит, кому дано понять — тот поймет, а кому дано прозреть — тот прозре-ет, но все остальные при этом останутся до поры «слепыми». Но те, кто прозрел, увидел и понял, поспешат поделиться этим с другими, не прозревшими ещё. Духовно прозревшие просто не могут поступить

иначе. Их творческий дар, многократно усиленный осознанным ими назначением, подобен пробуждённому вулкану, который обязательно прорвёт своими силами гору; он подобен слабому ростку, который, несмотря на свою нежную структуру, обязательно пробьёт любые гранитные преграды. А это и есть настоящий закон жизни. Ведь истина не может оставаться сокрытой. Лишь только серость, несмотря на все свои усилия выделиться и преуспеть, всё равно быстро сливается с таким же серым окружением, а святые, пророки и гении всегда рано или поздно открываются всему миру и начинают озарять окружение своим духовным светом. Точно также открывается нам и гений Ломоносова, исследованию которого и посвящена эта книга.

В отличие от множества других трудов, где исследуется творческая биография М.В. Ломоносова, эта книга выстроена иначе. Главную задачу настоящего исследования, автор видит в том, чтобы, опираясь на факты созидательной творческой деятельности Ломоносова, раскрыть, прежде всего, феноменологию гениальности (универсальную, нравственную и духовно-созидательную составляющие человеческого гения), опираясь на уникальную во всех отношениях феноменологию гения Ломоносова, интересного прежде всего тем, что в нём очень ярко и наглядно раскрывается строение русского творческого духа, — то, что мы и называем русским гением.

Более того, именно сейчас — в «смутное время» брожения нашего национального самосознания, находящегося под ожесточённым «артобстрелом» со стороны западной масс культуры, противной нашему духу и разрушающей наши исконные духовные ценности, — настало самое время крепко подумать и осознать всё то значение, которое имел для русской культуры, и ещё будет иметь для настоящего пробуждения «русского духа» сам гений Ломоносова. И в этом последнем мы видим и назначение, и смысл этого нашего труда.

Настоящая монография представляет собой первое в своём роде и оригинальное по существу фи-лософско-историческое и психолого-феноменологическое исследование творческой жизни Михаила Васильевича Ломоносова, имеющее целью системно представить субстанциональные составляющие личности гения: волю Ломоносова к гениальности, творческий дар и назначение гения Ломоносова, его созидательно-творческий ум, человечность и стремление к идеалу совершенства. Книга состоит из 7-ми глав, каждая из которых представляет, с одной стороны, самостоятельное исследование отдельных сторон творческого пути, творческой деятельности и творческого наследия М.В. Ломоносова, рассмотренных с разных ракурсов, и высвечивающих интереснейшую феноменологию становления человеческого гения на примере становления гения Ломоносова. С другой стороны, все главы монографии объединяются единой идеей, полагающей раскрыть деятельностно-смысловое и содержательное ядро (идею-эйдос) гениальности Ломоносова.

Такой подход, — где во главу угла ставятся не отдельные виды (наука, поэзия, просвещение, общественная деятельность) или конкретные направления (физика, химия, металлургия, филология, история, география и др.) творческой деятельности М.В. Ломоносова, традиционный для большинства исследований, выполненных, в том числе, в рамках ломоносоведения, а сама сущность человеческого гения, явленная нам в самом гении Ломоносова, — позволил автору:

во-первых, представить феноменологию творческой жизни Михаила Васильевича Ломоносова в виде цельной, содержательной и красочной картины;

во-вторых, рассмотреть гений Ломоносова с породительно-объяснительной точки зрения; в-третьих, раскрыть универсальную, созидательную и духовно-нравственную составляющие гения Ломоносова;

в-четвёртых, окончательно и фактически показать, что сам М.В. Ломоносов является не только национальным русским гением, но стоит на одной ступени с самыми выдающимися гениальными людьми человеческого рода;

в-пятых, определить смысл и значение гения Ломоносова в становлении и развитии российской культуры от времени его физической жизни и до наших дней.

В первом варианте эта книга была готова к печати в 2011 году — к 300-летнему юбилею Михаила Васильевича. Однако, автор счёл подготовленный для печати материал ещё сырым и несовершенным и решил не издавать этот программный для своего научного творчества труд пять лет назад, хотя время для этого было более чем подходящее. Теперь, эта книга в значительно исправленном варианте выходит, наконец, из печати. Вместе с тем, автор считает, что такая грандиозная для нашего Отечества фигура как М.В. Ломоносов и его творческая жизнь неисчерпаемы как объект для истории гениальности

в России, ведь русский гений, олицетворяемый здесь в образе личности гениального Ломоносова, это как благоуханный и свежий родник, который никогда не пересыхает.

Для того, чтобы представить себе уникальность творческой жизни и универсализм гения Ломоносова нужно увидеть Михаила Васильевича в его каждодневных трудах. Нужно ясно увидеть, как он, будучи ещё отроком, восторженно поёт в церкви, а затем бойко объясняет убелённым сединами старцам непонятные места из церковных книг; как он запоем читает свои «Арифметику» и «Грамматику», — книги, которые он сам назвал «вратами своей учености»; как он, обучаясь в Германии, внимательно слушает лекции профессора Хр. Вольфа и самозабвенно спорит с горным советником Генкелем; как он бежит от погони, дезертировав из прусской армии, куда его заманили обманом; как он самозабвенно произносит «Слово о пользе химии»* (указать год) для аудитории, составленной из самых просвещенных людей России, произносит так же, как читают стихи. Нужно ясно увидеть, как Михаил Васильевич Ломоносов в прожжённом кожаном фартуке орудует в своей химической лаборатории, выплавляя очередную порцию яркой разноцветной смальты для мозаичных картин; как он проводит опыты с электричеством или наблюдает через телескоп за движением небесных светил; как он, закусив перо, сочиняет очередную оду, сонет, поэму, или пишет уже не первую докладную, обосновывая необходимость организации первой в России химической лаборатории, или составляет проект организации первого Российского университета, или трудится над текстом одной из своих многочисленных диссертаций. И только тогда можно почувствовать дух этого удивительного человека, — дух мыслителя, дух художника, дух созидателя. Нашего соотечественника! Одного из наших великих учителей, у которого нам, русским людям XXI века, действительно есть чему поучиться и действительно следует воспитаться на духовном опыте этой неизмеримо многогранной творческой жизни русского гения. <.>

Красота, великолепие, сила и богатство российского языка явствует довольно из книг, в прошлые веки писанных, когда ещё не токмо никаких правил для сочинений наши предки не знали, но и о том едва ли думали, что оные есть или могут быть.

Михаил Васильевич Ломоносов

Мы, для кого русский язык является родным, не должны забывать о том, что богатству современного русского языка, его строю, глубине, содержанию мы во многом обязаны М.В. Ломоносову, о чём очень проникновенно говорил Н. В. Гоголь, а уж он, как никто другой знал толк в русском языке: «Что такое Ломоносов, если рассмотреть его строго? <.> .в его риторически составленных одах. восторг уже слышен. повсюду, где ни прикоснется он к чему-нибудь, близкому науколюбивой его душе. <.> В описаниях слышен взгляд скорее учёного натуралиста, нежели поэта; но чистосердечная сила восторга превратила натуралиста в поэта. Изумительнее всего то, что заключая стихотворную речь свою в узкие строфы немецкого ямба, он ничуть не стеснил ямба, он ничуть не стеснил языка: язык у него движется в узких строфах так же величественно и свободно, как полноводная река в нестеснённых берегах. Он у него свободнее и лучше в стихах, нежели в прозе, и недаром Ломоносова называют отцом нашей стихотворной речи. Изумительно то, что начинатель явился господином и законодателем языка. Ломоносов стоит впереди наших поэтов, как вступление впереди книги. Его поэзия — начинающийся рассвет. <.> .он сам как бы первоначальный, пророческий набросок того, что впереди» [8, с. 143-144].

Замечательный русский поэт и талантливый литературный критик К. Н. Батюшков, с точки зрения которого именно любовь «зажигает пламенник» [2, с. 120] и тем уже одухотворяет гения, искренно, до глубины души чтил и очень понимал гений Ломоносова. В частности, в читанной Батюшковым «Речи о влиянии лёгкой поэзии на язык» (1816) он определяет Ломоносова как «исполина в науках и искусстве писать», как «великого образователя нашей словесности», как настоящего преобразователя «нового и необработанного» ещё русского языка: «Ломоносов преобразовал язык наш, созидая образцы во всех родах (эпопея, драматическое искусство, лирическая поэзия, история, красноречие духовное и гражданское — С.Ч.). <.> Ломоносов пробудил язык усыплённого народа; он создал ему красноречие и стихотворство, он испытал его силу во всех родах и приготовил для грядущих талантов верные орудия к успехам. Он возвёл в свое время язык русский до возможной степени совершенства — возможной, говорю, ибо язык идет всегда наравне с успехами оружия и славы народной, с просвещением, с нуждами общества, с гражданской образованностию и людскостию» [3, с. 9-10].

В 1846 году известный впоследствии русский литературный критик К. С. Аксаков подготовил и защитил магистерскую диссертацию «Ломоносов в истории русской литературы и русского языка». В своей работе Аксаков очень подробно проанализировал причины, которые заставили Ломоносова обратиться к строительству нового русского языка и вполне обоснованно показал ту роль, которую играл Ломоносов в создании современного русского языка, того языка на котором говорили и писали Державин, Пушкин, Гоголь, и продолжают говорить и писать современные люди. Причём, К. С. Аксаков считает творчество Ломоносова в создании нового русского языка и литературы органическим продолжением коренных русских традиций 7 «Уже разрушилась национальная сфера языка; — пишет Аксаков, — он должен был перейти, как язык, в сферу общего; он требовал индивидуума, с которым только был возможен этот переход; индивидуум явился; этот индивидуум был Ломоносов. <.> Ломоносов понял современное состояние языка, он понял требования языка Русского, современное отношение языка цер-ковно-Славянского к языку Русскому и значение первого для последнего; он понял всё это и новый язык явился. Ломоносов разрешил наконец эту странную смесь, признал за языком нашим право перенестись самому в высшую сферу, очистил его от странных славянизмов, и возвёл его в эту высшую область, постановив его языком, в котором может выражаться общее; в то же время он понял всегдашнее значение церковно Славянского языка для Русского. Кончилась смесь, отделились славянизмы, сталкивающиеся с простонародными выражениями. Свободный от этой старинной примеси, от древних притязаний церковно-Славянского языка, вследствие коих вторгался он насильственно в язык Русский, Русский язык свободно вознесся в новую сферу, сферу общего. Великое дело совершилось; язык преобразился» (курсив наш — С.Ч.) [1, с. 329].

Установив свободные и разумные отношения между языком церковно-славянским и русским языком (теория «трех штилей»), М.В. Ломоносов придал русскому языку непреходящее значение и обеспечил возведение и переход русского языка в высшую сферу, сферу общего: «Отношение же это Русского языка к языку церковно-Славянскому есть. отношение истинное, существенное и потому непреходящее. Это отношение вечно, простирается и до нашего времени, и всегда будет существовать в нашем языке, слоге. Ему обязаны мы чудными, изящными красотами слога письменного, при всей Русской национальности, выражающего общее. — Таким образом, освободив Русский язык, определив и установив отношение к церковно-Славянскому, Ломоносов, повторим, перенёс язык в сферу общего, язык, который после него уже принимал изящные формы под пером Пушкина и других, язык, которым мы теперь пишем и вечно писать будем, перед которым бесконечный ход развития, на пути им проходимом. Ломоносову мы за то обязаны» [1, с. 338-339].

Говоря иначе, именно М.В. Ломоносов придал русскому языку не национальное только, но настоящее мировое значение, заложив основания к тому, чтобы русский язык занял своё достойное место во всечеловеческой духовной культуре. Наряду с этим, Ломоносов начал огромную работу, определил пути и заложил прочные основания для того, чтобы этот новый, создаваемый им русский язык, получил возможность охватывать собою весь объём мировых знаний по всем возможным направлениям науки, образования и культуры и тем самым обеспечил последующее бурное развитие национальной русской науки и отечественного общего и профессионального образования. И этим мы действительно обязаны, прежде всего, Ломоносову.

Сам Михаил Васильевич, подчеркивая смысловую значимость и богатство русского языка, его настоящую красоту и внутреннюю силу, писал в предисловии к «Российской грамматике» (1755): «Повелитель многих языков, язык российский, не токмо обширностию мест, где он господствует, но купно и собственным своим пространством и довольствием велик перед всеми в Европе. Невероятно сие покажется иностранным и некоторым природным россиянам, которые больше к чужим язьжам, нежели к своему, трудов прилагали. Но кто, не упрежденный великими о других мнениями, прострёт в него разум и с прилежанием вникнет, со мною согласится. Карл Пятый, римский император, говаривал, что ишпанским языком с богом, французским — с друзьями, немецким — с неприятельми, италиянским — с женским полом говорить прилично. Но если бы он российскому языку был искусен, то, конечно, к тому присовокупил бы, что им со всеми оными говорить пристойно, ибо нашёл бы в нём великолепие

7 В этом же 1846 году, что и диссертация К. С. Аксакова, вышел из печати обзор В. Г. Белинского «Взгляд на русскую литературу 1846 года», в которой автор оценивает роль Ломоносова как реформатора русского языка и литературы, полностью отказавшегося от прежней языковой архаики. Таким образом, мы сталкиваемся здесь с противоположными оценками этих двух русских мыслителей относительно той роли, которую сыграл Ломоносова в истории русского языка и литературы.

ишпанского, живость французского, крепость немецкого, нежность италиянского, сверх того богатство и сильную в изображениях краткость греческого и латинского языка. Сильное красноречие Цице-роново, великолепная Виргилиева важность, Овидиево приятное витийство не теряют своего достоинства на российском языке. Тончайшие философские воображения и рассуждения, многоразличные естественные свойства и перемены, бывающие в сём видимом строении мира и в человеческих обращениях, имеют у нас пристойные и вещь выражающие речи. И ежели чего точно изобразить не можем, не языку нашему, но недовольному своему в нем искусству приписывать долженствуем. Кто отчасу далее в нём углубляется, употребляя предводителем общее философское понятие о человеческом слове, тот увидит безмерно широкое поле или, лучше сказать, едва пределы имеющее море» [24, с. 391-392].

Надо сказать, что идею об исконном богатстве русского языка Ломоносов высказал ещё в 1739 году в одном из первых своих научных сочинениях «Письмо о правилах Российского стихотворства» (1739), где он, в частности писал: «Я не могу довольно о том нарадоваться, что российский наш язык не только бодростию и геройским звоном греческому, латинскому и немецкому не уступает, но подобно оным, а себе купно природную и свойственную верификацию иметь может» [18, с. 13].

Из приведённых фрагментов мы ясно видим, с какой любовью говорит о русском языке Ломоносов, владевший, по меньшей мере, ещё девятью языками (церковно-славянский, латынь, древнегреческий, древнееврейский, немецкий, французский, итальянский, польский, английский). Так проникновенно и с таким знанием дела о русском языке в то время не говорил никто кроме Ломоносова, да и мало кто после него. Причём, Ломоносов не только доказывал соответствующее положение, но своими трудами всячески расширял как стилистические и грамматические возможности, так и содержание русского языка. В частности, в «Письме о правилах русского стихотворства» 8 Ломоносов указывает следующие основные положения, которым он сам всегда будет следовать в своих поэтических и других литературных (включая научные) трудах:

1) того, что весьма несвойственно русскому языку, из других языков не вносить;

2) необходимо углублять «собственное и природное»;

3) следует «из других языков ничего неугодного не ввести, а хорошего не оставить».

Действительно, правы были те русские мыслители, писатели и учёные, которые считали именно

Ломоносова не только зачинателем русской поэзии, но и настоящим создателем того строя и содержания русского языка на котором мы, люди XXI века, продолжаем изъясняться и по сей день. И первым на этом пути был А. С. Пушкин. В небольшой критической заметке «О предисловии г-на Лемонте к переводу басен И. А. Крылова» (1825) Пушкин, во-первых, раскрывает «неоспоримое превосходство» славяно-русского языка «перед всеми европейскими» [33, с. 27] и, во-вторых, утверждает выдающуюся роль М.В. Ломоносова в открытии «истинных источников нашего поэтического языка» [33, с. 29].

Приведём здесь соответствующий фрагмент из указанной работы А. С. Пушкина, имеющий важнейшее значение для понимания истории развития русского языка: «Как материал словесности, язык славяно-русский имеет неоспоримое превосходство перед всеми европейскими: судьба его была чрезвычайно счастлива. В XI веке древний греческий язык вдруг открыл ему свой лексикон, сокровищницу гармонии, даровал ему законы обдуманной своей грамматики, свои прекрасные обороты, величественное течение речи; словом, усыновил его, избавя таким образом от медленных усовершенствований времени. Сам по себе уже звучный и выразительный, отселе заемлет он гибкость и правильность. Простонародное наречие необходимо должно было отделиться от книжного; но впоследствии они сблизились, и такова стихия, данная нам для сообщения наших мыслей.

Г-н Лемонте напрасно думает, что владычество татар оставило ржавчину на русском языке. Чуждый язык распространяется не саблею и пожарами, но собственным обилием и превосходством. Какие же новые понятия, требовавшие новых слов, могло принести нам кочующее племя варваров, не имевших ни словесности, ни торговли, ни законодательства? <.. > Как бы то ни было, едва ли полсотни татарских слов перешло в русский язык. Войны литовские не имели также влияния на судьбу нашего языка; он один оставался неприкосновенной собственностью несчастного нашего отечества.

В царствование Петра I начал он приметно искажаться от необходимого введения голландских,

8 Как известно, «Письмо о правилах российского стихотворства» было направлено М. В. Ломоносовым из Германии в Петербургскую Академию наук в качестве предисловия к приложенной «Оде на взятие Хотина» в которой теоретические положения силлаботонического стихотворства были воплощены в талантливо выполненном образце. Вместе с «Письмом...» это был своеобразный творческий отчет Ломоносова о том, чего он достиг за годы обучения за границей.

немецких и французских слов. Сия мода распространяла своё влияние и на писателей, в то время покровительствуемых государями и вельможами; к счастию, явился Ломоносов.

Соединяя необыкновенную силу воли с необыкновенною силою понятия, Ломоносов. наконец открывает нам истинные источники нашего поэтического языка. <.> Слог его ровный, цветущий и живописный, заемлет главное достоинство от глубокого знания книжного славянского языка и от счастливого слияния оного с языком простонародным. Вот почему переложения псалмов и другие сильные и близкие подражания высокой поэзии священных книг суть его лучшие произведения. Они останутся вечными памятниками русской словесности; по ним долго ещё должны мы будем научаться стихотворному языку нашему.» [33, с. 27-30].

Нельзя также не вспомнить и о том, что именно М.В. Ломоносов был настоящим создателем русского научно-технического языка. В 1746 году в Петербурге была издана книга «Вольфианская экспериментальная физика», которую Ломоносов перевёл с латинского языка на русский. В латинском подлиннике эта книга представляла собой сокращенный перевод на латынь (выполненный Л. Ф. Тю-мингом,1725) немецкого трёхтомного труда Хр. Вольфа. При этом Ломоносов столкнулся с серьезной задачей — сделать свой перевод терминологически понятным для русского читателя. Эта книга, — пишет Ломоносов, — «на латинском языке весьма кратко и тесно написана. Притом же сократитель сих опытов в некоторых местах писал весьма неявственно, которые в российском переводе по силе моей старался я изобразить яснее. Сверх сего принуждён я был искать слов для наименования некоторых физических инструментов, действий и натуральных вещей, которые хотя сперва покажутся несколько странны, однако надеюсь, что они со временем через употребление знакомее будут» [15, с. 274]. Ломоносов в очередной раз возложил на себя глобальную и невероятную по сложности задачу: понятно и просто, но при этом всеобъемлюще и строго излагать научные истины на русском языке, — такую задачу, которую в то время в России не смог бы решить никто другой. При разработке научной терминологии Ломоносов держался следующих точно выраженных научных положений:

«а) чужестранные слова научные и термины надо переводить на русский язык;

б) оставлять непереведенными слова лишь в случае невозможности подыскать вполне равнозначное русское слово или когда иностранное слово получило всеобщее распространение;

в) в этом случае придавать иностранному слову форму, наиболее сродную русскому языку».

Известный советский исследователь, академик В.В. Данилевский, анализируя созидательную деятельность М.В. Ломоносова по строительству русского научно-технического языка, пишет: «.именно Ломоносов ввёл в обращение такие русские термины, которыми мы пользуемся ежедневно теперь, как, например: трение тел, удельный вес, упругость, давление воздуха, законы движения, влажность воздуха, равновесие тел и множество других. Изгоняя из русского языка всякие "оризонты", "квадрату-мы", "препорции" и другие искаженные, неуклюжие формы иностранных терминов, Ломоносов уверенно вводил такие общепринятые теперь иностранные термины, как: горизонт, квадрат, пропорция, диаметр, сфера, парабола, горизонтальный и вертикальный, атмосфера, ареометр, барометр, градус, синус, секанс и много других. В то время, когда страницы русской технической литературы были буквально испещрены неудачными иностранными терминами, Ломоносов изложил на великолепном русском языке совершенно четко, ясно, точно и просто свои труды, посвященные вопросам техники.» [10, с. 222-223].

При введении новых научно-технических терминов М.В. Ломоносов использовал исконное богатство общенародного словарного фонда русского языка, придавая словам и их сочетаниям, до него употреблявшимся в обиходном бытовом значении, новые, точные, терминологические значения. Таковы, например, термины воздушный насос, законы движения, зажигательное стекло, земная ось, огнедышащая гора, преломление лучей, равновесие тел, удельный вес, магнитная стрелка, гашеная и негашеная известь, опыт, движение, наблюдение, явление, частица, кислота и т.п. В свою очередь, оставляя ряд научно-технических терминов из числа заимствованных русским языком иностранных слов, Ломоносов «подчинил их русскому языку в отношении произношения и грамматической формы» [28]. Сюда относятся следующие термины: горизонтальный, вертикальный, пропорция, минус, плюс, диаметр, радиус, квадрат, формула, сферический, атмосфера, барометр, горизонт, эклиптика, микроскоп, метеорология, оптика, периферия, сулема, эфир, селитра, поташ и другие.

«Вместо излишних заимствований Ломоносов нередко вводил в круг наименований отвлеченных понятий и терминологии неологизмы, слова, созданные им самим, но образованные от основ, исконно

употреблявшихся как в русском, так и в других славянских языках. Например, до Ломоносова не было в нашем языке слова окружность, но хорошо известно было слово круг, от которого оно образовано; были глаголы кружить, окружить. В результате созданный Ломоносовым термин вытеснил из русского словоупотребления варваризм циркумференция, пришедший к нам из латинского через немецкий» [28].

Таким образом, именно М.В. Ломоносов явился не только создателем нового русского литературного языка, но и творцом русского научно-технического языка, которого до него в России просто не существовало. Вслед за Ломоносовым развитию и обогащению русской терминологической лексики в различных отраслях естественных и гуманитарных наук способствовали русские ученые, жившие в последующие десятилетия XVIII века, например, акад. И.И. Лепехин (1740-1802) — в области ботаники и зоологии; акад. Н.Я. Озерецковский (1750-1827) — в области географии и этнографии. Обогащение научной терминологии производилось этими учеными главным образом за счёт соответствующих русских названий видов животных, растений и т.п., употребительных в местных народных говорах. Таким образом, научная терминология русского языка, основание которой положил Ломоносов, продолжала развиваться и совершенствоваться в соответствии с тем подходом, который впервые применил сам его автор.

Вклад М.В. Ломоносова в создание современного русского литературного языка и русского научно-технического языка огромен в своей значимости:

определены нормы русского литературного языка, его элементы и формы языка; намечен аналитический метод при изучении живого языка;

даны руководящие указания относительно сравнительного изучения славянских наречий; в науку о языке введено представление о нём, как о живом явлении, или организме, рождающемся с мыслью и изменяющемуся по известным законам, живущем, развивающемся и умирающим вместе с народом;

теоретически и практически положены основания для стилистического развития русской литературной (в том числе поэтической) речи;

заложены основы русского научно-технического языка и определены основания для его последующего развития. <.>

Читателям, хоть сколько-нибудь знакомым с биографией М.В. Ломоносова, хорошо известен его непреклонный характер и высочайшая требовательность при оценке трудов (когда дело касалось их научной чистоты и значимости) своих коллег по Академии или трудов иностранных учёных, независимо от научного или общественного авторитета последних. Достаточно вспомнить научные дисскуссии Ломоносова с Г.-Ф. Миллером по поводу диссертации последнего «Происхождение имени и народа Российского» или его критические замечания относительно «Истории Российской империи», вышедшей из под пера Вальтера. Природа такого отношения проистекала не из желания в чём-то ущемить своих коллег или зарубежных авторов, насаждая при этом своё личное мнение, а из той высочайшей научной ответственности и той глубокой любви к творчеству, которые Ломоносов пронёс через всю свою жизнь.

Отсюда берет начало и требовательность Ломоносова к своим собственным сочинениям: «Ежели я тем утешаюсь, что мое имя в авторах народу станет известно, то не меньше и опасаться должен, чтоб оно навеки не осталось посмеянием» [17, с. 529]. А ещё ранее, в одном из своих писем Л. Эйлеру он высказывает следующее опасение: «хотя всё это мог бы я опубликовать, однако боюсь: может показаться, что даю ученому миру незрелый плод скороспелого ума, если выскажу многие новые взгляды, по большей части противоречащие принятым великими учёными» [19, с. 501]. Понятно поэтому, что он с не меньшей пристрастностью относился и к литературным трудам всех тех, кто когда-либо брался за перо, дабы донести свои мысли до читателей.

Ссылаясь на великих стихотворцев древности, М. В. говорил, что великие поэты, заслуживающие такого звания, потому и могут называться таковыми, что «они крайнего всегда ищут совершенства в том, что издают в свет» [17, с. 526], и искренне советовал современным ему авторам: «Итак, чтобы автором быть, должно учительским порядком от младых ногтей всему перво учиться и в науках пребыть до возрастных лет, а потом, ежели нужда, а не тщеславие позовёт издать что либо в свет учительное, готовым быть самому себе и ей во всём дать ответ», [17, с. 531]. В трудах Ломоносова относительно этого предмета можно найти немало по-настоящему пророческих суждений. Так, например, оценивая состояние литературы своего времени, он прозорливо отмечает: «настоящее время заставляет опасаться, чтоб число умножившихся ныне в свете авторов не завело в такую же темноту разум человеческий,

в каковой он находился от недостатку писателей разумных» [17, с. 517]. И в этом, как и во многих других вещах, Ломоносов не ошибся. Современная эпоха всеобщей образованности подтверждает его пророческие опасения, и нетрудно догадаться, какую бы душевную боль пережил наш гений, если бы он вдруг смог увидеть то состояние современной литературы, где авторов становится много больше, чем собственно тех, кто этих авторов читает.

Главную причину снижения качества литературных трудов М.В. Ломоносов видел в том, что «большинство пишущих» превратило «писание своих сочинений в ремесло и орудие для заработка средств к жизни, вместо того, чтобы поставить себе целью строгое и правильное разыскание истины» [21, с. 217]. В наше время, в век Интернета, когда явления плагиата в публицистике, в учебно-методической литературе и даже в «серьезных» научных исследованиях становятся общим местом, очень актуально звучат принципиальные требования Ломоносова к журналистам и критикам, которые променивают нравственные принципы правдивого, объективного и многократно выверенного изложения в угоду и в погоне за славой и выгодой. «Главным образом, — пишет Ломоносов, — пусть журналист усвоит, что для него нет ничего более позорного, чем украсть у кого-либо из собратьев высказанные последним мысли и суждения и присваивать их себе, как будто он высказывает их от себя, тогда как ему едва известны названия книг, которые он терзает» [21, с. 231].

Как было бы прекрасно, если бы современные литераторы всех мастей, в несчетном количестве расплодившиеся в современном так называемом информационном обществе, прежде чем взяться за ответственный и ко многому обязывающий литературный труд, вначале научились бы относиться к своим писаниям так же требовательно, как относился к написанию своих трудов сам Ломоносов.

Следует обратить особое внимание на язык и стиль научных сочинений М.В. Ломоносова. Научные писания Ломоносова не только естественны и просты для понимания, но они ко всему прочему ещё и очень поэтичны. Если, например, внимательно рассмотреть речь М.В. Ломоносова «Слово о пользе химии» (1751), то мы поймем, что это не просто научный доклад и не сухая научная диссертация, понять которую способны лишь узкие специалисты, — это настоящая научная поэма в прозе. Здесь, в частности, автор говорит о том, что если химия при изучении «потаённых сокровищ натуры» станет «через Геометрию вымеривать, через Механику развешивать, а через Оптику высматривать. то весьма вероятно, что она желаемых тайностей достигнет» [25, с. 10]. При этом, науки для Ломоносова — то же, что и люди, где каждая имеет свою «душу», свой «характер». Судите сами: Геометрию он называет «осторожной и догадливой», Механику — «точной и замысловатой», а Оптику — «проницательной» [25, с. 10]. Химию же он называет «руками математика» и «очами физическими» [25, с. 11].

И таких мест в сочинениях Ломоносова, когда сухие научные истины излагаются настоящим поэтическим языком, можно обнаружить немало. «Смутно пишут о том, — говорил Ломоносов, — что смутно себе представляют» [14, с. 145], а ему самому, как мы видим, удавалось и говорить и писать не только предельно ясно и понятно, но при этом красноречиво и живописно. Согласитесь, что такое, особенно при изложении научных материалов, мало кому по силам.

Научные и технические сочинения М.В. Ломоносова обязательно находили своего читателя. Вот только один из примеров. В 1763 году вышло из печати сочинение Ломоносова «Первые основания металлургии», и уже через несколько дней, по личному распоряжению императрицы Екатерины II, 100 экземпляров этой книги были отправлены на Алтайские металлургические заводы, через некоторое время ещё 100 экземпляров этого издания было разослано по другим заводам России, где «эта книга долгое время служила в качестве справочника и руководства, а в горно-промышленных школах использовалась как учебник» [37, с. 75].

Научные писания Ломоносова предельно естественны, ясны и просты для понимания, в них нет ни схематизма, ни искусственности, ни жесткой механистичности столь характерных для многих современных научных статей, диссертаций и монографий, но при этом писания Ломоносова не только не теряют, но и во многом выигрывают в сравнении с научными писаниями сегодняшнего дня. Гоголь верно подметил, что язык у Ломоносова «движется в узких строфах так же величественно и свободно, как полноводная река в нестесненных берегах» [8, 144].

Так, например, Ломоносов описывает протекание физических и химических процессов точно так, как каждый из нас смог бы описать, скажем, полёт бабочки, если бы удосужился внимательно понаблюдать за этим. При чтении Ломоносова, невольно возникает мысль: будто бы у него есть специальный «глаз», который позволяет ему разглядеть то, чего никогда не смогут реально наблюдать другие

люди, как правило, усваивающие закономерности протекания физико-химических процессов только через их описания посредством понятий. Складывается впечатление, что Ломоносов будто бы сам видит, как движется, вращается и бродит внутри физических тел вещество, проходя через многочисленные преобразования и производя на свет многообразные порождения. Ломоносов как бы чувствует реальную химию физического тела, а понятия порой даже начинают мешать ему, когда он вводит читателя или слушателя в курс открывающегося ему самому видения внутренней сущности природного мира.

Когда вчитываешься в писания Ломоносова, вслушиваешься в его Слова, вглядываешься в его текстом нарисованные картины, начинаешь, наконец, понимать, как всё-таки кардинально отличается то нечто, что видит, познаёт и открывает гений, от того, что отражается в восприятии обыкновенного человека. И тогда начинаешь понимать правоту Отто Вейнингера, который связывал гениальность с «универсальной апперцепцией», во многом определяющей и саму универсальную природу человеческого гения. Сущность гениальности Отто Вейнингер видит в «универсальной апперцепции» — в таком свойстве гениального человека, которое другими словами можно определить как ответственное и вполне осознанное видение, «необъятное у гения» и позволяющее ему видеть, запоминать, перерабатывать и синтезировать в своем сознании много больше того, чем это доступно обыкновенному человеку. «У негениального человека мало таких моментов, которые из пестрого разнообразия соединились бы в нечто замкнутое, непрерывное, течение его жизни подобно ручейку. Жизнь гения — это могучий поток, в котором стекаются самые далекие воды, который с помощью универсальной апперцепции принимает в себя все отдельные моменты, не выбрасывая наружу ни одного» (Вейнингер О. Пол и характер).

Итак, вышесказанное со всей очевидностью определяет Михаила Васильевича Ломоносова как самобытную гениальную личность первопроходца-созидателя, отражающего в своей творческой деятельности идеи благого, возвышенного и прекрасного. <...>

Заслуги гения на поприще становления нашей национальной культуры, главной составляющей которой вне сомнения является сам Его величество русский язык, высоки, необозримы и направлены на созидание самой будущности нашей культуры. Александр Сергеевич Пушкин, которого также по праву считают созидателем современного русского литературного языка, потому и велик, что он «стоял на плечах гигантов», первым из которых был Михаил Васильевич Ломоносов. <.>

.сделал больше четырех тысяч опытов, коих не только рецепты сочинял, но и материалы своими руками по большей части развешивал и в печь ставил, несмотря на бывшую тогда жесткую ножную болезнь.

Михаил Васильевич Ломоносов

В творческой деятельности любого гениального человека обязательно есть такое дело, которое сочетает в себе и несказанное счастье, и высочайшее напряжение мысли, и колоссальную творческую отдачу, но при этом несёт в себе глубочайшую и неизбывную трагедию недостижимого совершенства, которое одно только и способно насытить творческие запросы гения. Ведь гений в своей деятельности всегда стремится к совершенству, хотя и подозревает недостижимость этого.

Было и у Ломоносова такое дело которого он, несмотря на всю многогранность и разносторонность своей творческой деятельности, не оставлял всю последнюю треть своей жизни, не забывая однако при этом множества других своих дел, и которого он не бросил даже будучи уже смертельно больным. Дело это сам Михаил Васильевич назвал впоследствии «великим мозаичным делом» [31, с. 68]. Мозаичное дело, секреты которого были утрачены в России ещё со времён Киевской Руси, от самых от его начал — от производства многих тысяч оттенков цветных стекол до изготовления уникальных в своей цветовой гамме мозаичных картин, было возрождено Ломоносовым и доведено до такого уровня, что по словам Леонарда Эйлера «никто в Европе лучших успехов показать не может.».

Но прежде чем обратиться к анализу того «открытия» Ломоносова, которое так высоко оценил Леонард Эйлер и которое привело Ломоносова к созданию замечательных мозаичных картин, скажем несколько слов о тех событиях, которые предшествовали настоящему погружению Ломоносова в проблему света и цвета и разработку практических оснований для производства цветного стекла. Для этого нам предстоит вернуться к тем временам, когда Ломоносов только начинал трудиться в Петербургской Академии.

Первое задание, которое было поручено Михайло Ломоносову ещё до назначения его в должности адъюнкта Петербургской Академии Наук, состояло в приведении в порядок коллекции минералов, сваленных в беспорядке в академической кунсткамере. Дело это было выполнено Ломоносовым со всей необходимой тщательностью, но, надо полагать, не доставило ему особого удовольствия, поскольку не требовало никаких особых интеллектуальных и деятельных усилий, к которым он всегда целенаправленно стремился, так как только сложные, нетривиальные и глобальные задачи уже тогда только и влекли к себе познавательно-ненасытную, деятельно-неутомимую, творчески-бурную натуру Ломоносова. И потому параллельно с этими занятиями по классификации и разбору минералов, Ломоносов находит себе ещё десяток других интересных для себя дел, хотя и к основной, порученной ему деятельности, подходит с редкостной ответственностью и методичностью.

В краткий период с июня по декабрь 1741 года Ломоносов составляет на латинском языке «Элементы математической химии», — работу, которая впоследствии должна была быть преобразована в большой капитальный труд; на латинском же языке подготавливает диссертацию «Рассуждение о катоптри-ко-диоптрическом зажигательном инструменте»; начинает составлять на латинском языке «Заметки по физике и корпускулярной философии» (1741-1743), многие из которых войдут в его поздние работы по физике и химии; пишет на русском языке несколько стихотворных произведений и в том числе переводит с немецкого языка на русский язык оду Я.Я. Штелина, посвященную восшествию на престол императрицы Елизаветы. Таким образом, первые месяцы пребывания Ломоносова в Петербургской Академии Наук ознаменовались не только его стремительным вхождением в научную деятельность Академии, но и позволили показать себя знающим и способным учёным, а также ответственным и трудоспособным сотрудником. И, наконец, 8 января 1742 года Михайло Ломоносов был определен адъюнктом физического класса Академии Наук.

Есть люди, которые независимо от общественного положения, социального статуса и должности своей, одинаково значительны и авторитетны в глазах окружающих, потому как значимость их определяется не прошлыми заслугами, регалиями или статусом, а собственно их трудом и делами ими производимыми. Таким людям не нужны никакие дополнительные, подтверждающие их авторитет усилия, поскольку их труды и дела говорят сами за себя. Можно полагать, что адъюнкт Михайло Ломоносов очень быстро стал не менее заметной фигурой в императорской Академии Наук, чем были в ней иные профессора.

Не прошло и месяца со дня назначения Ломоносова на должность адъюнкта, как он подает в Академическую канцелярию «Прошение о необходимости организации химической лаборатории», но это Прошение осталось без ответа. Это, однако, не смущает Ломоносова, и в мае следующего 1743 года он вновь подает Прошение по тому же вопросу, в котором, в частности указывает: «И если бы в моей возможности было, чтобы мне, нижайшему, на моем коште лабораторию иметь и химические процессы в действие производить можно было, то бы я, нижайший, Академию Наук в том утруждать не дерзал. Но понеже от долговременного удержания заслуженного мною жалования в крайнюю скудость и почти в неоплатные долги пришел, для того не токмо лаборатории и к тому надлежащих инструментов и материалов завесть мне невозможно, но с великою нуждою мое пропитание имею» [20, с. 9]. В ответ на это прошение последовал отказ: «отказать (потому), что за неимением при Академии денег, и за неподтверждением штата, по сему его доношению ничего сделать не можно» [5, с. 7].

Проходит ещё несколько лет. Имея уже звание профессора и статус академика, М.В. Ломоносов меняет свою тактику относительно организации химической лаборатории. Теперь он пытается заручиться поддержкой коллег и для этого делает доклад в Профессорском собрании Академии, и получает одобрение в своей инициативе постройки химической лаборатории. И прошение отправляется уже не в Канцелярию Академии, а непосредственно в Правительственный Сенат, где некоторым членам Сената имя Ломоносова уже знакомо и его академическая деятельность ими одобряется.

«Проект доношения в Сенат о постройке химической лаборатории» (1745) М.В. Ломоносов готовил собственноручно. Кроме него доношение подписали: Делиль, Гмелин, Вейтбрехт, Миллер, Леруа, Рихман и Тредьяковский. Подпись Ломоносова на этом документе стоит последней. «В ответ на отношение через полгода (1 июля 1746 года) последовал правительственный указ, в котором было приказано построить химическую лабораторию при Академии наук "по приложенному чертежу" в Петербурге, на Васильевском острове, неподалеку от Тучкова моста. Она находилась на расстоянии около 30 метров от дома, где жил Ломоносов, что давало возможность ему бывать в ней почти безотлучно (об этом

он высказал пожелание ещё ранее, до постройки лаборатории). Первый камень фундамента был заложен утром 3 августа 1748 года, и 12 октября того же года Ломоносов писал в Академическую канцелярию доношение о том, что лаборатория уже построена» [5, с. 9-10].

Между правительственным указом и началом строительства лаборатории прошло почти два года. В этой досадной затяжке сказалась рука Шумахера, взаимоотношения которого с Ломоносовым становились со временем всё более и более напряжёнными. Но несмотря на все препятствия, огромные трудности и противодействия Академической канцелярии в лице Шумахера, Ломоносов всё же добился своего — первая химическая лаборатория в России наконец заработала, а профессор химии Санкт-Петербургской Академии Наук, Михайло Ломоносов взял на себя функции одновременно и руководителя лаборатории, и лаборанта, и техника, и снабженца. Но это было Ломоносову не в тягость, скорее наоборот. Такое положение дел первое время вполне устраивало Ломоносова, ведь он был полный хозяин в лаборатории: сам организовывал свой рабочий день, который зачастую забирал и ночные часы; сам планировал и проводил свои эксперименты; ему никто не указывал что и как нужно делать, никто не вмешивался в его дела, чего Ломоносов очень и очень не любил. И это было настоящее счастье для такого страстного и вдохновленного исследователя, каковым и был по натуре М.В. Ломоносов. «Восторг внезапный ум пленил» — восклицает он в одном из своих стихотворений, и мы понимаем, что восторг открытия, так же как и мучительные поиски до поры прячущегося от исследователя ответа, очень хорошо были известны Ломоносову. Творческий труд полностью захватил его, и продукты его творчества не замедлили сказаться.

Здесь важно отметить, что «лаборатория Ломоносова была первой не только в России, но и во всем мире химической лабораторией, в которой научно-исследовательская работа гармонично сочеталась с учебной. На Западе первая лаборатория подобного типа была учреждена Юстусом Либихом (18031873) в 1824 г., т.е. более чем на 80 лет позднее» [30, с. 18]. Но это ещё не всё. Химическая лаборатория Ломоносова стала не только производственным цехом по изготовлению цветного стекла, но также настоящей художественной мастерской, где было положено начало созданию мозаичных творений Ломоносова.

Начиная с 1749 года, Михаил Васильевич производит «химические опыты, до крашения стёкол надлежащие» [22, с. 378] и погружается в физико-химические испытания, предпринятые для последующей разработки «теории новой о цвéтах» [22, с. 377]. Нет, Ломоносов не бросает всех своих бесчисленных забот: «я вынужден здесь быть не только поэтом, оратором, химиком и физиком, но и целиком почти уйти в историю.» [19, с. 503]. Он продолжает всем этим заниматься и лишь по собственной инициативе прибавляет себе новое дело, которое, как и все остальные, будет стремиться довести до совершенства. «В течение трёх лет, — пишет М.В. Ломоносов в письме Леонарду Эйлеру (от 12 февраля 1754 г.), — я был весь погружён в физико-химические испытания, предпринятые для разработки учения о цветах. И труд мой оказался не бесплодным, так как кроме результатов, полученных мною при различных растворениях и осаждениях минералов, почти три тысячи опытов, сделанных для воспроизведения разных цветов в стеклах, дали не только огромный материал для истинной теории цветов, но и привели к тому, что я принялся за изготовление мозаик» [19, с. 502]. Итак, выводы из своей «теории цвéтов» Ломоносов широко использовал для решения многочисленных практических задач, возникавших в процессе производства цветных смальт, которые шли на производство великолепных мозаичных картин.

Оценивая заслуги Ломоносова в производстве цветных смальт, Леонард Эйлер писал Ломоносову из Берлина 30 марта 1754 года следующее: «Omnino te digna sunt, quae de omnis generis Coloribus vitra inducendi es perscrutatus. Nostri chymici hoc inventum maximi faciunt. — Достойное Вас дело есть, что Вы стеклу все возможные цветы дать можете. Здешние химики сие изобретение за великое дело почитают» [29, с. 96].

А вот ещё одна более поздняя оценка опытной деятельности Ломоносова со стеклом. Советский химик М.А. Безбородов (1952) в своей книге «М.В. Ломоносов — основоположник химии силикатов» справедливо указывает, что «даже в наше время, через два столетия после Ломоносова, редко какой научный работник, ведущий экспериментальную работу по стекольной технологии, сможет записать в своей биографии столь большое число опытных плавок» [5, с. 11]. Действительно, труды М.В. Ломоносова по химии цветного стекла поражают не только своими грандиозными результатами, но и тем огромным трудовым вкладом учёного в это своё любимейшее занятие, которое он сам впоследствии назовет «великим мозаичным делом» [31, с. 68]. Здесь следует отметить, что главное увлечение и великое дело

Ломоносова — работа с цветным стеклом имеет глубоко символическое значение, поскольку в средневековой алхимии стекло, по выражению великого алхимика XIII века Раймундуса Луллуса, есть «первый продукт философии химии». Не исключено, что Ломоносов, будучи энциклопедически образованным человеком, знал о той значимости, которая предавалась средневековыми алхимиками стеклу.

Само собой разумеется, что «упражнения» Ломоносова с цветным стеклом были естественным порождением его давних интересов о природе света и загадке порождению им цветовых эффектов, — те интересы, которые направляли исследователя к решению множества разнообразных научных задач. Первые неясные ещё мысли и настоящие эстетические переживания появились у Михайло ещё тогда, когда он, будучи отроком, наблюдал у себя на родине сполохи северного сияния, вызывавшие у мальчика настоящее восхищение этим прекрасным природным явлением; систематические научные наблюдения над северными сияниями Ломоносов начнет проводить в 1743, и эти наблюдения впоследствии будут положены в основу его рассуждений «о причинах северных сияний», где он отвечает уже на вопросы, поставленные им самим в своих стихах «Вечернее размышление о Божием величестве при случае великаго северного сияния» (1743):

Что зыблет ясный нощью луч? Что тонкий пламень в твердь разит? Как молния без грозных туч Стремится от земли в зенит? Как может быть, чтоб мёрзлый пар Среди зимы рождал пожар? [26, с. 33].

Ещё один пример. В 1741-1743 годах Ломоносов составил «276 заметок по физике и корпускулярной философии», которые являлись для него черновым материалом для целого ряда работ, выполненных после 1743 года. Так вот, 64 заметки из 276, т. е. каждая четвертая из них, непосредственно посвящены проблеме света и цвета. Забегая вперед, скажем, что эти несколько последних примеров раскрывают универсальный характер гения Ломоносова, когда наблюдения, мысли, события, впечатления разных лет, разнонаправленные творческие устремления и различные душевные переживания концентрируются в цельном творческом акте гения, порождая новый оригинальный продукт, который много позже потомки определят как гениальную идею или как гениальное творение.

Сообщение о том, где, когда и как Ломоносову пришла в голову идея изготовления мозаичных картин, мы находим в записках Якоба Штелина, где приводится следующий факт, которому автор, по его собственному утверждению, «сам был свидетелем»: «.увидя в первый раз в жизни мозаичную работу — плачущего апостола Петра, — подаренною папою Климентом XIII графу Воронцову, пожелал он (Ломоносов — С.Ч.) тотчас произвесть подобную работу и в России» [39, с. 58]. Уже немного зная и понимая характер Ломоносова, можно утверждать, что этот эпизод из записок Штелина вполне соответствует гениальному характеру Ломоносова. К этому есть два показания. Во-первых, вряд ли кто будет спорить с тем, что гениальные люди — это люди увлекающиеся и увлечённые, а увлеченность Ломоносова своими делами была настолько сильной и всепоглощающей, что ни одно препятствие не могло его остановить или заставить его сойти с того пути на который он уже стал однажды; во-вторых, то, что для человека обыкновенного может служить источником лишь кратковременных впечатлений или вообще пройдет мимо его сознания, для истинного гения может оказаться руководящей нитью к его последующим творческим изысканиям, могущим впоследствии привести к созданию действительно оригинальных продуктов личного творчества и даже к созданию гениальных произведений.

Творческие результаты гениальной идеи Ломоносова о производстве мозаичных картин не замедлили сказаться. Уже летом 1752 года Ломоносов заканчивает свой первый художественный труд — мозаичный образ Богородицы («Мадонна с Солимены») и уже 4 сентября преподносит его императрице Елизавете Петровне. Образ был принят ею с «оказанием удовольствия». В особом рапорте, представленном по сему случаю академической канцелярии, Ломоносов сообщал, что для выполнения этой небольшой мозаичной картины (размером 2 фута на 19 дюймов) «всех составных кусков поставлено больше 4000, все ево руками, а для изобретения составов делано 2184 опыта в стеклянной печи» [23, с. 47-49].

Итак, мы видим, что на то время Ломоносов разработал наиболее совершенную в мире технологию производства цветных стекол, а также сам в одиночку отлично справляется с работой как по изготовлению цветных стекол, так и в создании из них первых живописных мозаичных картин. Нет никаких оснований полагать, что до сентября 1752 года кто-либо содержательно, «головой» или «умелыми

руками» помогал Ломоносову в проектировании его химических опытов, в выплавке цветных смальт, а также в наборе его первых мозаичных картин.

Вместе с тем, мечтая о расширении мозаичного дела, М.В. Ломоносов набирает себе учеников. 24 сентября 1752 года академическая канцелярия разрешила Ломоносову самому выбрать двух лучших и наиболее способных учеников из Рисовальной палаты, состоявшей при Академии. К Ломоносову были определены необычайно даровитый юноша, сын матроса Матвей Васильев, которому едва исполнилось тогда шестнадцать лет, и сын мастерового придворной конторы Ефим Мельников, который был ещё моложе. Ломоносов в это время приступил к работе над мозаичным портретом Петра Великого и привлёк «к набиранию оного портрета» и своих учеников, которых он самолично обучил мозаичному делу.

Для того, чтобы понять грандиозность задуманного и в одиночку реализованного Ломоносовым мозаичного дела, необходимо остановится хотя бы в нескольких словах на самих его опытах по приготовлению цветных стекол.

Тот, кто когда-либо проводил научные опыты, результаты которых заранее не известны, хорошо поймёт тот творческий восторг Ломоносова, когда в итоге своих опытных плавок он получал всё новые и новые оттенки цветных смальт. А если научные опыты связаны с достаточной регулярностью и постоянным изменением исходных условий эксперимента, которые предполагают получение на выходе нового состояния ожидаемого продукта, то нетрудно представить то огромное по силе сосредоточенно-нетерпеливое состояние, которое охватывало Ломоносова всякий раз, когда он дожидался окончания процесса опытной плавки.

Эксперименты Ломоносова с цветным стеклом давали первооткрывателю-исследователю тот обширный эмпирический материал, который впоследствии требовал осмысления, систематизации, и, в свою очередь, стимулировал творческие усилия исследователя, а сам по себе процесс экспериментального научного исследования становился самостоятельной ценностью для творческого деятеля и требовал проведения всё новых и новых опытов. О чём говорит невероятное по числу количество опытных плавок, проведённых Ломоносовым в исключительно короткие сроки.

Результат, который первооткрыватель-исследователь получает на выходе каждого нового опыта, подчиняется принципу случайности — необходимости. Причём, удачный опыт — это настоящее счастье для исследователя, а неудачный — равносилен настоящей трагедии. Творческий процесс опытного научного исследования и затягивает и изнуряет исследователя, рутина — ожесточает, новизна — окрыляет, а в этом противоречии и рождается открытие.

К сожалению, сухие факты, заносимые исследователем в опытные протоколы, содержащие, как правило, количественные величины и качественные характеристики, не дают ответа на вопрос о тех мыслях, размышлениях и сомнениях, которые сопровождают каждый его опыт, но тем не менее они дают представление о содержании и результатах эмпирических исследований.

Информацию об невероятно интенсивной и многообразной деятельности Ломоносова, связанной с опытным получением цветных стёкол, мы можем почерпнуть из единственного сохранившегося лабораторного журнала за 1751 год, который собственноручно вёл сам исследователь. В этих записях поражает не только количество и разнообразие выполненных за короткий период опытных плавок, но, прежде всего то, как Ломоносов описывает полученные им составы.

Перед ним возникла очень серьезная задача — дать имена всем тем цветовым оттенкам, которые он получал в своих опытах. Обратимся к записям из названного журнала. Записи составлены в виде таблицы из трёх столбцов. В первом из них экспериментатор указывал порядковый номер опыта, во втором, под названием «Смесь» он указывал используемые в опыте ингредиенты, а в третьем, поименованном как «Стекло», Ломоносов собственно указывал цветовые оттенки полученных в соответствующем опыте стекол.

Ниже приводятся примеры из этого уникального документа [16, с. 373-411]:

«Превосходное зелёное, травяного цвета, весьма похожее на настоящий изумруд»;

«Зелёное, приближающееся по цвету к аквамарину»;

«Превосходное сине-зелёного цвета»;

«Белое полупрозрачное, как кварц»;

«Полупрозрачное, тёмнозелёное, как лист крапивы» — при этом осадок: «тёмножёлтый»;

«Красивое берилловое» — при этом осадок: «Весьма красивый зелёный»;

«Очень похожее на превосходную бирюзу, но полупрозрачное» — при этом осадок: «травянисто-зелёный» и т.д

«Превосходное аквамариновое»;

«Серо-сине-зелёное»;

«Сине-зелёное» — при этом осадок: «превосходно жёлтый»;

«Светлозелёный»;

«Пепельный с пурпурным отливом»;

«Зеленовато-пепельный»;

«Превосходный светлозелёный»;

«Непрозрачное, лимонно-жёлтое, недостаточно чистое»;

«Полупрозрачное, светлое, травянисто-зелёное»

«Сверх превосходное, рубиновое, внизу хрустальное»;

«Полупрозрачное, светлое, сине-зелёное»;

«Отражающее лучи бледного цвета, пропускающее голубоватые лучи»;

«Бледнорыжеватое, полупрозрачное»;

«Прозрачное, чуть рыжеватое»;

«Хрустальное, чуть рыжеватое»;

«Превосходного мясного цвета»;

«Фиолетовое, прозрачное, густое, превосходное»;

«Хрустальное, отражающее жестоватые, пропускающее голубоватые лучи».

«Бурое с зёрнышками восстановленного золота»;

«Хрустальное».

Посмотрите, как любовно, эстетически тонко и, используя разные стороны видения, Ломоносов даёт имена полученным цветовым оттенкам. Примечательно, что он часто использует при этом такие слова как «красивый» и «превосходный». После этого трудно не признать наличия у Ломоносова предельно развитого и тонкого чувства художественного видения мира во всех многообразных его проявлениях, а последнее, как было показано в разд. I наст. Исследования, является одним из трёх атрибутов цельного образа личности гения: гений как художник, мыслитель и творец в одном лице.

Вместе с тем, в вопросе присвоения имен различным цветовым оттенкам у Ломоносова была соответствующая система, которая было изложена в его «Введении в истинную физическую химию» (1752): «Так как смешение простых цветов можно разнообразить почти до бесконечности, то получается почти бесконечное число сложных цветов, для обозначения и ясного различения которых, очевидно, не хватит ни названий, ни числа, ни меры. Поэтому при описании цветов химических тел, чтобы быть правильно и ясно понятым читателем, будем определять различные изменения качества цветов по сходству их с вещами постоянной окраски. Итак, чтобы прежде всего точно отличать простые и чистые цвета от других, мы будем называть красным тот цвет, который мы видим в крови, в лепестках гортензии, в шерсти, окрашенной кармином, в сурике; жёлтым — цвет, наблюдаемый в настое шафрана, в ромашках и лучшей охре; наконец, синим — цвет, присущий ясному небу, василькам и порошку краски ультрамарина, Итак, первый цвет мы зовём красным, кровяным или карминовым, второй — жёлтым и шафрановым, наконец, третий — голубым, васильковым, ультрамариновым» [13, с. 499-501].

Здесь мы видим, что даже в таком вопросе, как название цветов «химических тел», который для иного профессионального химика может показаться второстепенным, Ломоносов выступает как предельно ответственный, методически бесстрастный, но при этом предельно-увлечённый исследователь. Он понимал, что мелочей и второстепенных вещей в науке не бывает, что любая методическая ошибка или, хуже того, погрешность из-за нерадивости учёного, может обернуться значительными и долговременными заблуждениями. Сам же М. В. всегда очень последовательно следовал принципу научной чистоты и обоснованности научных суждений.

В октябре 1757 года Ломоносов подаёт челобитную императрице Елизавете с просьбой дать ему возможность «составлять мозаические живописные вещи для украшения казённых строений по данным оригиналам и рисункам за надёжную цену». В ответ на это прошение Елизавета распорядилась «освидетельствовать» мозаичные работы Ломоносова в собрании Академии художеств. И уже 4 ноября 1757 г. В Сенат было направлено соответствующее Заключение за подписью директора Академии художеств Я. Штелина о высокой оценке мозаичных работ Ломоносова:

«высокое качество мозаичных смальт: 1) "материя или цветные из стекла сделанные камни — хороши, способны и прочны"; 2) цвет стёкол устойчивый, "цветы твёрдые и не линючие"; 3) палитра

цветных стёкол разнообразна — "разность цветов столь многочисленна, сколько во всякой живописной работе потребно быть может";

высокое качество мозаичного набора: 1) "мастик или подмаска" т. е. масса, в которой устанавливаются смальты при наборе, "состоит из весьма доброй и чистой композиции"; 2) мозаичный набор отличается тщательностью пригонки соседних смальт и прочным укреплением их в мастике — "вставленные в неё стеклянные камни блиско и помощию оной композиции так твёрдо укреплены, что ни малой опасности нет, чтоб раздаваться и выпадывать могли";

высокое качество мозаичных картин — "мозаичная работа, по сему образцу в дело произведённая, с пользою и великолепием потреблена быть может к живописным всякого звания малым и большим изображениям в церквах, залах, садах, гротах и в прочих монументах".

Собрание Академии художеств рекомендовало мозаичистам «упражняться в живописи красками, в практике смешивания и оттенивания красок и в искусстве пристойного положения свет и тени». Такие практические работы рекомендовались для освоения мозаичистами техники подбора тонов, доведения световых решений в смальтах "до совершенства"» [9, с. 174]. Далее в заключении говорится: «Со удивлением признавать должно, что первые опыты такой мозаики без настоящих мастеров и без наставления в такое малое время далеко доведены, то Российскую империю поздравляем с тем, что между благополучными успехами наук и художеств. и сие благородное художество изобретено и уже столь далеко произошло, что в самом Риме и других землях едва в несколько сот лет происходить могло».

Таким образом, мозаичное дело от самых от его начал — от производства многих тысяч оттенков цветных стекол (смальт) — до изготовления мозаичных картин, было совершенно самостоятельно возрождено Ломоносовым, который сам, без чьей либо помощи, не имея опыта ни в производстве цветных стёкол, ни в технологии смальтоварения, не имея никаких руководств и описаний, не имея возможности опираться на соответствующий зарубежный опыт, поскольку мозаичные мастерские Европы тщательно хранили свои секреты, в одиночку создал не только отечественную технологию производства смальт и прозрачных цветных стёкол, но и разработал уникальную технику набора мозаичных картин. И это всего за несколько лет, тогда как в Европе всё это потребовало нескольких столетий, о чём и говорится в Заключении собрания Академии художеств.

Факты упрямая вещь, а они как раз и подтверждают, что Ломоносов, один, всего за несколько лет сделал то, на что европейским мозаичистам понадобились столетия. Ломоносов получил несколько тысяч оттенков цветных стекол — смальт, и для того, чтобы понять всю грандиозность и масштабность этого труда следует сказать, что все европейские мозаичные мастерские того времени не смогли бы, даже сложившись, собрать такого количества оттенков. Действительно, смальты Ломоносова по общему признанию превосходили итальянские и по чистоте, и по яркости, и по своим красочным возможностям. Подтверждением тому служит и следующий замечательный факт: «В середине прошлого (девятнадцатого — С.Ч.) века, — сообщает Н.И. Сидоров, — в России работали крупнейшие мозаичисты — В. Рафаэли и Д. Бонафеде. По свидетельству известного специалистам по смальтам А. Т. Федорова, который сам принадлежал к Академии Художеств, ни указанным мастерам, ни их приемникам не удалось получить красные и зеленые мозаичные стекла Ломоносова. "неудачу итальянцев разделил и бывший императорский стеклянный завод"» [цит по: 4].

На сегодняшний день список мозаичных картин, выполненных Ломоносовым и его учениками, включает в себя 40 наименований [9], причём, М.В. Ломоносов не только «собственноручно выполнил такие мозаики, как "Мадонна с Солимены", "Нерукотворный спас", портрет Петра I» [9, с. 352], но и был первым и единственным учителем Матвея Васильева и Ефима Мельникова, ставших впоследствии «исполнителями основной массы мозаик, сделанных в Усть-Рудице» [9, с. 352] и по сути, первыми после Ломоносова выдающимися мозаичистами России.

В знак признания выдающихся достижений Ломоносова в работах с мозаикой, он избирается почётным членом Петербургской Академии художеств (1763), а уже в следующем году, по завершении мозаичной картины «Полтавская баталия» избирается почётным членом Болонской академии наук (1764). 12 марта 1764 года в «Учёных Флорентийских ведомостях» была опубликована статья, в которой сообщалось, что Ломоносов «приготовил все необходимые цвета для такой мозаики, которые, будучи сравнены с римскими, оказались не уступающими им ни в чём» [27, с. 136]. И, таким образом, в Италии, бывшей тогда настоящей Меккой мозаичного мастерства, были признаны выдающиеся достижения Ломоносова, возродившего в России мозаичное искусство.

Своими трудами в области создания мозаичных картин Ломоносов доказал, что русский творческий дух склонен к творениям вечным и утвердил этот тезис в своих мозаиках, которые «ветхой древности грызе-ние не боятся». Благодаря Ломоносову и работам его учеников, мозаичное искусство уже в конце XIX — начале XX вв. смело вошло в арсенал русского художественного творчества и такие выдающиеся художники как Врубель и Нестеров отдали дань этому творческому художественному направлению. И сегодня мы, вспоминая Ломоносова, возродившему в России прекрасное мозаичное искусство, можем лицезреть лучшие образцы русской мозаики в наших музеях, соборах и храмах, например, в Троице-Сергиевской лавре (Сергиев-Посад), в Исаакиевском соборе, в Храме Спаса на крови (Санкт-Петербург).

Представленные здесь факты творческой жизни М.В. Ломоносова, его непревзойдённые достижения в изготовлении множества оттенков цветного стекла и создании на их основе мозаичных картин, со всей очевидностью свидетельствуют о его несомненном художественном даровании, о его умении видеть и чувствовать прекрасное и на этой основе создавать уникальные художественные формы, каковыми и явились его мозаичные картины. <.>

Выводы

1. Именно Ломоносов был первым строителем, зачинателем и созидателем нового русского литературного языка, того языка, на котором начали уже писать и говорить Державин и Батюшков, Пушкин и Баратынский, Тютчев и Гоголь, а позже И. С. Тургенев, Л. Н. Толстой, Ф. М. Достоевский продолжили триумфальное шествие русского языка по всему миру. И это благодаря тому, что М. В. Ломоносов придал русскому языку не национальное только, но настоящее мировое значение, и русский язык в невиданно краткие сроки занял своё достойное место во всечеловеческой духовной культуре. «Русский язык свободно вознесся в новую сферу, сферу общего. Великое дело совершилось; язык преобразился» [1, с. 329]. Ломоносов первым определил пути, заложил прочные основания, сформулировал основные принципы для того, чтобы этот новый русский литературный язык получил возможность охватывать собою весь объём мировых знаний по всем возможным направлениям науки, образования и культуры. Тем самым именно М.В. Ломоносов обеспечил последующее бурное развитие национальной русской науки и отечественного общего и профессионального образования.

2. М. В. Ломоносов научил русскую науку говорить, и, что самое главное — мыслить на русском языке. Он по сути был первым, кто зачал русскую научную терминологию, такую терминологию, которая, с одной стороны, соответствовала европейской научной культуре, а с другой — самому строю и характеру русского языка. Разработал множество новых научных терминов, которые не противоречили внутренним смысловым и содержательным правилам русского языка и самому строю русского языка, и таким образом явился творцом русского научно-технического языка, которого до него в России просто не существовало. Он стал первым русским учёным, чьи научные труды начали издаваться в Европе на немецком, французском, английском языках, и первым русским учёным, кто заставил своих зарубежных коллег по настоящему считаться с достижениями русской науки. Более того,

3. Именно Ломоносов явился первым представителем русской духовной культуры, чей универсальный гений был признан лучшими представителями европейского научного и культурного сообщества. Опираясь на достижения мировой (прежде всего, европейской) науки, он ввёл в русскую науку те принципы, на которых оная вначале сделала свои первые шаги, а затем крепко утвердилась и продолжала несокрушимо стоять и в XIX и в XX веках. Тем самым Ломоносов явился первым создателем русской научной школы, впоследствии родившей таких русских научных гениев как Лобачевский, Д.И. Менделеев, И.М. Сеченов, И. П. Павлов, В. И. Вернадский, имена которых навечно вошли не только в русскую, но и в мировую науку.

4. М. В. Ломоносов создал первую в России химическую лабораторию, которая явилась, по сути, первым в нашей стране научно-исследовательским экспериментальным центром по естественнонаучному направлению. По своей сути, Химическая лаборатория Ломоносова представляла собой первый в своём роде научно-учебно-производственный комплекс, явившейся таковым не только в России, но во всей Европе. Опираясь на авторскую технологию производства смальт, Ломоносов произвёл более четырёх тысяч оттенков цветного стекла, которые по разнообразию и частоте цветовых оттенков создали серьёзную конкуренцию соответствующим образцам, которые на тот момент могли предоставить все вместе взятые мозаичные мастерские Европы. Ломоносов возродил в России мозаичный художественный промысел, секреты которого были утеряны ещё со времён Киевской Руси.

Список литературы

1. Аксаков К.С. Ломоносов в истории русской литературы и русского языка. Рассуждение кандидата Московского университета Константина Аксакова, писанное на степень магистра философского факультета первого отделения. — Москва, в типографии Николая Степанова, 1846. — 517 с.

2. Батюшков К.Н. Две аллегории // Батюшков К.Н. Опыты в стихах и прозе. М.: Издательство «Наука», 1977. — C.117-121.

3. Батюшков К.Н.Речь о влиянии легкой поэзии на язык, читанная при вступлении в «Общество любителей русской словесности» в Москве. Июля. 1816. // Батюшков К.Н. Опыты в стихах и прозе. М.: Издательство «Наука», 1977. — C.8-19.

4. БезбородоеМ.А. М.В. Ломоносов и его работа по химии и технологии силикатов. М. — Л.: Издательство Академии наук СССР, 1948.

5. Безбородое М.А. М.В. Ломоносов — основоположник химии силикатов. — Минск: Издательство АН БССР, 1952. — 23 с.

6. Бердяев Н.А. Философия свободного духа. Проблематика и апология христианства // Бердяев Н. А. Диалектика божественного и человеческого. — М.: АСТ; Харьков: Фолио, 2005. — С. 13-338.

7. Билярский. Материалы для биографии Ломоносова / Собраны экстраординарным академиком Би-лярским — СПб.: В типографии императорской Академии наук, 1865.

8. Гоголь Н.В. В чем же, наконец, существо русской поэзии и в чем ее особенность // Гоголь Н.В. Собрание сочинений в шести томах. Т. 6: Избранные статьи и письма. — М.: Государственное издательство художественной литературы, 1953. — С. 141-184.

9. Данилевский В.В. Ломоносов и художественное стекло. М.-Л.: Издательство Наука, 1964. — 441 с.

10. Данилевский В.В. Ломоносов как техник // Ломоносов. Сборник статей и материалов. T.I. — М.-Л.: Издательство Академии наук СССР, 1940. — С. 222-243.

11. Лебедев Е.Н. Ломоносов. — М.: Мол. Гвардия, 1990. — 602 с.

12. ЛомоносовМ.В.: pro et contra. — СПб.: РХГА, 2011. — 1120 с.

13. ЛомоносовМ.В. Введение в истинную физическую химию // Ломоносов М.В. Полное собрание сочинений Т. 3: Труды по физике и химии, 1747-1752 гг. — М.; Л.: АН СССР, 1952. — С. 481577.

14. Ломоносов М.В. 276 заметок по физике и корпускулярной философии / Пер. Б. Н. Меншуткина // Ломоносов М.В. Полное собрание сочинений Т. 1: Труды по физике и химии, 1738-1746 гг. — М.; Л.: АН СССР, 1950. — С. 103-167.

15. Ломоносов М.В. Избранные произведения. В 2-х томах. Т. 1. Естественные науки и философия. — М.: Наука, 1986. — 536 с.

16. Ломоносов М.В. [Лабораторный журнал 1751 г. и лабораторные записки] // Ломоносов М.В. Полное собрание сочинений. Т. 2: Труды по физике и химии 1747-1752 гг. — М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1951. — С. 371-438.

17. Ломоносов М.В. О качествах стихотворца рассуждение // Ломоносов М. В. Избранные философские произведения. М.: Государственное издательство политической литературы, 1950. — С. 517-532.

18. Ломоносов М.В. Письмо о правилах российского стихотворства // Ломоносов М. В. Полное собрание сочинений. Т. 7: Труды по филологии. 1739-1758. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1952. — С. 7-18.

19. Ломоносов МВ.Письмо Эйлеру Л., 12 февраля 1754 г. / Пер. Я.М. Боровского // Ломоносов М.В. Полное собрание сочинений. Т. 10: Служебные документы. Письма. 1734-1765 гг. — М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1952. — С. 500-503.

20. Ломоносов М.В. 1743 мая. Представление в академию Наук об учреждении химической лаборатории // Ломоносов М.В. Полное собрание сочинений. Т. 9. — М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1957. — С. 10.

21. Ломоносов М.В. Рассуждение об обязанностях журналистов при изложении ими сочинений, предназначенных для поддержания свободы философии / Пер. под редакцией Т.П. Кравца // Ломоносов М.В. Полное собрание сочинений Т. 3: Труды по физике и химии, 1753-1765. — М.; Л.: АН СССР, 1952. — С. 217-232.

22. Ломоносов М.В. 1749 мая 8. Репорт в Канцелярию АН с отчётом о работах за январскую треть 1749 г. // Ломоносов М.В. ПСС. Т. 10. — М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1957. — С. 378.

23. Ломоносов М.В. 1750 января 19. Репорт президенту АН о назначении в Химическую лабораторию студентов // Ломоносов М.В. Полное собрание сочинений. Т. 9: Служебные документы. 17421765 гг. — М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1955. — С. 47-49.

24. Ломоносов М.В. Российская грамматика // Ломоносов М.В. Полное собрание сочинений. Т. 7: Труды по филологии 1739-1758 гг. — М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1952. — С. 389-578.

25. Ломоносов М.В. Слово первое о пользе химии // Полное Собрание Сочинений Михайла Васильевича Ломоносова, с прибавлением жизни сочинителя и с прибавлением многих его нигде ещё не напечатанных творений. Часть третья. — В Санктпетербурге, иждивением Императорской Академии Наук 1803 года. — С. 3-30.

26. Ломоносов М.В. Собрание разных сочинений в стихах и прозе Михайлы Васильевича Ломоносова. Издание новое исправленное. Часть первая. — СПб.: Печатано в типографии Шнора, 1803.

27. Лохоткин Г.А. Ломоносов в Петербурге. — Л.: Лениздат, 1981. — 240 с.

28. Мешчерский Е.В. История русского литературного языка. М., 2002.

29. Пекарский П. Дополнительные известия для биографии Ломоносова // Приложение к VIII тому записок Имп. Академии Наук. № 7. — Санктпетербург: В типографии Императорской Академии Наук, 1865.

30. Погодин С.А. Двухсотлетие лаборатории М.В. Ломоносова // Химическая промышленность, 1948, № 10.

31. Портфель служебной деятельности М. В. Ломоносова. Москва: Издание А. Вельтмана, 1840.

32. Протоколы канцелярии императорской Академии Наук. Т. II.

33. Пушкин А. С. Полное собрание сочинений в десяти томах. Т. 7: Критика и публицистика. — М.: Издательство Академии наук СССР, 1958. — 766 с.

34. Райнов Т.И.Русское естествознание второй половины XVIII в. и Ломоносов // Ломоносов. Т. I. МЛ.: Издательство Академии наук СССР, 1940. С. 318-388.

35. Святополк-Мирский Д. П. <Ломоносов> // М.В. Ломоносов: pro et contra. СПб.: РХГА, 2011. — С. 246-249.

36. СомовВ.А. Н.-Г. Леклерк о М.В. Ломоносове // Ломоносов. Т. VIII. 1983. — С. 97-105.

37. Тюличев Д.В. Прижизненные издания произведений Ломоносова // Ломоносов. Сборник статей и материалов. Т. VIII. — Л.: «Наука» Ленинградское отделение, 1983. — С. 49-75.

38. Чернов С.В. Идеи к разработке проблемы гениальности. Монография // Научные труды Института Непрерывного Профессионального Образования. № 7. Монографические исследования. — М.: Издательство Института Непрерывного Профессионального Образования, 2016. — С. 7-96.

39. ШтелинЯ.Я.Черты и анекдоты для биографии Ломоносова, взятые с его собственных слов Ште-линым. 1783 г. // М.В. Ломоносов в воспоминаниях и характеристиках современников / Составитель Г.Е. Павлова. — М.-Л.: Издательство Академии Наук СССР, 1962. — С. 51-60.

40. Шубинский В.И. Ломоносов: Всероссийский человек. — М.: Молодая гвардия, 2010. — 471 с.