CC BY
56Константин Владимирович НИКИФОРОВ
Историография программы «Начертание»
В конце 1844 г. в автономном Сербском княжестве была сформулирована первая внешнеполитическая программа, получившая позже название «Начертание»1. Сербское княжество оставалось в вассальной зависимости от Османской империи и не могло, казалось, проводить самостоятельную внешнюю политику. Но оно ее проводило. Вернее, таких политик было сразу две: 1) официальная, на виду у всех, прежде всего покровителя и сюзерена — России и Турции, а также имевших в Белграде своих консулов великих держав — Австрии, Великобритании и Франции и 2) тайная, связанная с далеко идущими национальными устремлениями, о которой знал лишь ограниченный круг лиц в сербском руководстве. И именно к этой второй, тайной политике относилось «Начертание».
По многочисленным оценкам, эта относительно небольшая по размеру программа «является основой развития сербской государственной идеи»2. Еще дольше, вплоть до нашего времени, на сербской истории сказывается интерпретация принятой программы не всегда добросовестными сторонними наблюдателями. Это опосредованное влияние «Начертания» даже существенно заметнее непосредственного.
Важность проблемы породила многочисленную научную литературу. Первым капитальным научным трудом по истории Сербии и русско-сербских отношений первой половины XIX в. явилась книга известного русского слависта, профессора Московского университета Н.А. Попова3. Его диссертация, переделанная затем в монографию, стала в России не только первой книгой по интересующей нас теме, но и одной из первых работ в сфере исторической славистики, которые
о<х>о<х>ос>о<х>о<х><><х^
уже вполне соответствуют современным требованиям, предъявляемым к научному историческому труду. Вторая часть этой работы, озаглавленная «После Устава 1839 г.», посвящена периоду правления в Сербии группировки уставобранителей. Русский историк критиковал протурецкую и прозападную политику сербского правительства и считал, что после прихода уставобранителей к власти «интересы Сербии замкнулись в самую узкую рамку», «мысль о будущем отброшена в сторону», «связь с австрийскими сербами, с Болгарией и Боснией» мало-помалу утрачивалась. И только в 1848 г. «народные стремления пробудились, но лишь в связи с движением австрийских сербов»4.
Когда через полвека после выхода в свет исследования Попова М. Вукичевич опубликовал переписанную им от руки копию «Начертания»5, стало ясно, что этот вывод русского ученого ошибочен. Внешняя политика уставобранителей в известной степени была парадоксальной. Хотя они пришли к власти как союзники Турции, некоторые официальные и неофициальные круги в Сербии выступали за активную национальную политику6. Понятно, что такая политика могла быть только антитурецкой.
В югославской историографии, в работах, опубликованных в период между двумя мировыми войнами, программой «Начертание» и связанными с ней сюжетами еще в 1930-е годы стал активно заниматься сербский историк Драгослав Страня-кович. Главное достоинство его работ, в том числе и известной монографии «Правление уставобранителей»7, являвшейся его докторской диссертацией, состоит в использовании богатейшего архивного материала. Особое внимание в этой монографии уделено деятельности по реализации программы «Начертание». Эту политику ученый, как и многие современные ему сербские авторы, определял как южнославянскую.
В послевоенной социалистической Югославии на диаметрально противоположных позициях относительно проблемы социально-экономических и идейно-политических предпосылок, обусловивших появление «Начертания», оказались два сербских историка — Воислав Вучкович и Радослав Перович.
Первый доказывал исключительно сербское происхождение идеи объединения южных славян в независимом государстве, которая, как он справедливо отмечал, возникла еще до прихода к власти уставобранителей. Развивая эту мысль дальше, Вучкович вообще отрицал идейное влияние на «Начертание» извне, в том числе и представителей правого крыла польской эмиграции8.
Иного мнения придерживался в своих работах Перович. Он показал, что «Начертание» могло возникнуть только на определенной ступени развития сербского общества (правда, на наш взгляд, несколько преувеличил степень его развития). Это обстоятельство обходил Вучкович. Но Перович впадал в другую крайность: абсолютизируя по-марксистски экономический фактор и отрицая всякую преемственность развития сербской политической мысли, он пришел к заключению, что идеи «Начертания» были полностью заимствованы у польской эмиграции, найдя в Сербии лишь благодатную почву. Отсюда делался вывод, что автором «Начертания» даже условно Илию Гарашанина считать нельзя9.
В югославской историографии не было выработано общей точки зрения и на существо концепции «Начертания», и — шире — по поводу великосербского или южнославянского характера объединительной деятельности Сербского княжества. Так, например, В. Вучкович доказывал в своих работах южнославянский характер гарашанинской программы10. Но все же большинство югославских историков социалистического периода (в том числе и сербские) указывали на великосерб-скую направленность этой программы. Наиболее подробно такую точку зрения обосновал В. Чубрилович, который подчеркивал, что «Гарашанин в 1844 г. заложил основы велико-сербской политики объединения»11.
В целом надо сказать, что отношение к Гарашанину и его «Начертанию» определялось прежде всего идеологическими клише. Согласно бытовавшим официальным представлениям, в «Начертании» была сформулирована великосербская, великодержавная программа, и именно с рудиментами такой политики упорнее всего боролись югославские коммунисты
все годы существования СФРЮ. Тем более что создателем Югославии мог быть только один человек — Йосип Броз-Тито, роли и значение всех остальных политиков и особенно сербов — Илии Гарашанина, Йована Ристича, Николы Пашича, Александра Карагеоргиевича — старательно преуменьшались и искажались.
В югославской историографии обычно признавалось, что приход уставобранителей к власти был обеспечен поддержкой Османской империи12. Отмечалось также, что в тот период сербское правительство проводило прозападную, направленную на ограничение русского влияния внешнюю политику13. Несмотря на это, главный акцент иногда делался (как, например, еще у Страняковича) на бесцеремонное вмешательство царской дипломатии во внутренние дела Сербии, на то, что недружественная России политика уставобранителей была лишь ответной реакцией. Деятельность России нередко отождествлялась с политикой Австрии, и одновременно всемерно подчеркивалось положительное значение ориентации Сербского княжества на Францию и Великобританию. Такой позиции придерживался, в частности, тот же В. Чубрилович14.
Забегая вперед, можно сказать, что этому вторят и некоторые другие сербские историки, в том числе и работающие сегодня. Однако нам представляется, что эти исследователи преувеличивают положительное значение для национальных интересов Сербии долгосрочной ориентации на Запад. В данном случае, вероятно, ближе к истине был еще Р. Перович, который считал эту заимствованную у польской эмиграции прозападную и антирусскую ориентацию невыгодной для Сербии. Он писал, что польская эмиграция рекомендовала в то время придерживаться лояльной позиции по отношению к Порте, удовлетворяться уступками с ее стороны. Это происходило из-за боязни ничего не выгадать для решения польского вопроса в случае распада Османской империи, который могли бы использовать Австрия и Россия. Из-за этой своей позиции поляки, в сущности, старались приглушить национально-освободительные движения балканских народов, в то время как Россия своей антитурецкой политикой, проводимой дипло-
матическими и военными средствами, объективно помогала процессу освобождения балканских народов, хотя и в рамках данных политических обстоятельств, в соответствии со своими государственными интересами, но систематическим образом. Балканские же национальные государства могли возникнуть только на развалинах Османской империи15.
Был и неправильный прогноз самого Гарашанина, который под влиянием Ф. Заха и других польских агентов опасался раздела Турции между Россией и Австрией, что, по мнению сербского министра, поставило бы крест на мечте о сильной сербской державе. Однако как раз в тот период Россия выступала за сохранение на Балканах статус-кво. В отличие от Австрии, никаких экспансионистских планов в отношении болгарских, сербских и других балканских земель у России не было и в дальнейшем. Ход истории показал это со всей очевидностью.
По поводу методов достижения поставленных задач в «Начертании» говорилось в общих чертах только, что сербские устремления — не «революция и мятеж» и что «Сербии следует пытаться от здания турецкого государства только камень за камнем откалывать, дабы преуспеть в том, чтобы из этого добротного материала на старом и прочном фундаменте древнего царства сербского заново великое сербское государство построить»16. Как можно было понять, расчет строился на добровольные уступки Порты, о ее насильственном разделе речь не шла. Анализируя программу «Начертание», В. Чубри-лович пришел к выводу, что, хотя само сербское государство возникло революционным путем, Гарашанин в основном по совету А. Чарторыйского (менее — Ф. Заха) исходил в 1844 г. не из принципа самоопределения народов и революционных методов борьбы за его осуществление, а из консервативного принципа исторического права, традиций сербского государства времен Душана, рассчитывая на компромиссы и постепенность17.
Но в тот период Гарашанин в известной мере продолжал политику князя Милоша, получившего шесть спорных нахий мирным, дипломатическим путем. Сербия не могла постоян-
но воевать, нужны были мирные передышки. Тем более, трудно было рассчитывать на успех, действуя вопреки воле всех великих держав. Однако в долгосрочной перспективе такая политика имела и свои существенные ограничения. История свидетельствует, что за независимость чаще всего приходится бороться с оружием в руках.
Нуждается в уточнении и «консерватизм» гарашанинской программы. Если консерватизм в буквальном смысле означает сохранение того, что есть, консервацию существующего положения, то Гарашанин добивался расширения Сербии и ее полной независимости, хотя и опирался при этом на консервативный принцип исторического права и мирные методы достижения цели. Поэтому, на наш взгляд, точнее Р. Люшич, который считает программу «Начертание» не консервативной, но и не революционной. Он называет ее «прогрессивной программой сербской внешней политики»18.
Завершили югославский период сербской историографии по интересующей нас проблеме два события: выход в свет первого тома фундаментального двухтомного труда академика Ми-лорада Экмечича «Образование Югославии»19 и проведенная в Белграде в конце 1987 г. конференция, посвященная 175-летию со дня рождения И. Гарашанина20. В докладах М. Войво-дича, Л. Дурковича-Якшича, Дж. Живковича, Р. Стояновича, В. Крестича, В. Стоянчевича и других были предприняты попытки нового осмысления «Начертания» и деятельности его автора на руководящих постах сербского государства.
Наиболее полный анализ «Начертания» и других внешнеполитических, объединительных планов Сербского княжества представил в своем выступлении Р. Люшич. Он, в частности, утверждал, что так как «Начертание» было направлено на объединение не всех сербских территорий, а в первую очередь только тех, которые находились под турецкой властью, то эта программа — не великосербская и не южнославянская, а просто сербская21.
Масштабная конференция в Сербской академии наук и искусств свидетельствовала о реабилитации одного из главных сербских «великанов» нового времени. Через несколько
лет, в разгар югославского кризиса, появилось осязаемое доказательство подобной реабилитации: в 1994 г. в центре сербской столицы небольшая улица Георгия Димитрова была переименована в улицу Илии Гарашанина.
В западной историографии, при наличии ряда общих работ (в основном это несколько расширенные и переработанные университетские курсы), выделяется вышедшая в свет в 1985 г. на английском языке и переведенная затем на сербский, написанная преимущественно на сербских источниках монография американского исследователя Д. Маккензи22. Эта работа — не что иное, как подробная биография Илии Гараша-нина, которого автор даже несколько идеализировал. Кроме того, спорные и дискуссионные моменты Маккензи старался по возможности не затрагивать. И все же при всей описатель-ности монография американца оказалась первой в мировой исторической науке книгой, непосредственно посвященной выдающемуся сербскому государственному деятелю.
Советские ученые внешнеполитической историей Сербии после прихода к власти уставобранителей долгое время специально не занимались. Главными причинами этого были, на наш взгляд, непростые в рассматриваемый период российско-сербские отношения. Предпочтение отдавалось более выигрышным периодам.
Тем не менее, точка зрения советских историков на внешнюю политику уставобранительского режима и программу «Начертание» была сформулирована еще в 1963 г. в первом томе двухтомной «Истории Югославии». В.Г. Карасев, автор раздела, относящегося к Сербии в середине XIX в., отмечал, что в целом «за время своего правления уставобранители проводили антирусскую политику» (Александр Карагеоргиевич пытался опереться на Австрию, а И. Гарашанин — на Францию), а программа «Начертание» была «консервативно-буржуазной и великосербской»23. Никакой буржуазии в Сербии тогда точно не было, а оценка «великосербская», как представляется, была заимствована из югославской историографии той поры, поскольку сам В.Г. Карасев и другие советские историки этими вопросами специально не занимались.
Внешнеполитические проблемы уставобранительского режима в Сербии привлекли внимание советских ученых намного позже в ряде коллективных монографий. Так, в книге «Формирование национальных независимых государств на Балканах», в главе, посвященной уставобранителям, И.С. До-стян писала, что, хотя развивавшиеся параллельно два процесса формирования сербской нации и сербского государства были далеко не завершены, они «уже порождали идеологические концепции в отношении перспектив развития Сербского княжества, задачи превращения его в независимое сильное государство». При этом отмечалась эволюция идей, выраженных в «Начертании», в ходе которой появились большая определенность и новое направление, но великосербские тенденции не исчезали24. Сказано уже осторожнее, чем у В.Г. Карасева, а потому и точнее.
Другой коллективной монографией стал труд «Международные отношения на Балканах. 1830—1856 гг.»25. Разделы этой монографии, посвященные возникновению и началу реализации «Начертания», были написаны автором этих строк и стали результатом его работы над кандидатской диссертацией в аспирантуре Института славяноведения и балканистики АН СССР (ныне — Институт славяноведения РАН). Диссертация была защищена в самом начале 1987 г., как оказалось, в последние годы существования СССР. Подготовленная к печати рукопись долго пролежала без изменений и была напечатана в виде книжки только в 1995 г.26, уже после распада СССР. Однако время написания и обстоятельства публикации этой работы позволяют отнести ее еще к советскому периоду отечественной науки. Книга почти сразу была переведена на сербский язык27.
Перелом в изучении темы, связанной с «Начертанием», наступил во время распада Югославии и череды межэтнических гражданских войн на постюгославском пространстве. То, что раньше не изучалось или изучалось однобоко, теперь стало предметом повышенного интереса. Однобокость и субъективность, правда, при этом никуда не делись, а даже возросли, поскольку противоречия между югославскими республиками
также резко усилились. И в целом интерес в годы югославского кризиса обуславливался отнюдь не научными, а политическими причинами, в частности, стремлением доказать или опровергнуть великосербский характер политики Слободана Милошевича28. В таких условиях научная объективность легко уступает место целесообразности.
Тем не менее, ученые продолжали работать. Одним из первых монографических исследований уже в сербско-черногорской Югославии стала книга Р. Люшича, которую автор так и назвал — «Книга о "Начертании"»29. Этот труд, появившийся во время жесточайших антисербских санкций, до сих пор остается наиболее детальным анализом известной программы. Перу Р. Люшича принадлежит также исследование «Сербия и Черногория — сербские государства Нового времени»30, представляющее собой второй том в трехтомном издании сербских ученых — «История сербской государственности».
Почти одновременно с монографией Люшича о «Начертании» в самый разгар межэтнической гражданской войны в Хорватии появилась работа молодого хорватского историка, ныне профессора Загребского университета, Дамира Агичича «Тайная политика Сербии в XIX веке»31. Эта монография основывается на его же магистерской работе «Тайная политика Сербии по отношению к Балканам в середине XIX века». В центре внимания Агичича находятся как программа «Начертание», так и начало деятельности по ее выполнению, в частности реализация «Уставов политической пропаганды». Причем с самого начала автор делает однозначный вывод: «"Начертание" и вся деятельность, основанная на нем, носит отчетливый великосербский характер»32. Характерно, что Агичич высоко оценивает книгу другого хорватского историка — Петра Шимунича33, вышедшую во время другой войны, в 1944 г., в печально известной Независимой державе Хорватия (НДХ) и перепечатанную в 1992 г. Естественно, что Шимунич также заявлял о великосербском характере «Начертания».
Наверное, во многом условиями межэтнической гражданской войны в Хорватии можно объяснить и заключительный вывод Д. Агичича: «Политика, которую начал проводить
Гарашанин, означает начало сербского империализма». А завершенный вид он якобы приобрел в ХХ столетии — в ходе Балканских войн, при создании Королевства сербов, хорватов и словенцев и во время проходившего тогда югославского кризиса34. Говорить о сложных хорватско-сербских отношениях в ХХ в. и совсем не упоминать о развязанном хорватами геноциде против сербов во время Второй мировой войны, по крайней мере, не совсем морально. Но и без этого называть еще даже не освободившихся до конца от турецкой зависимости сербов «империалистами», конечно же, нелепо. Неверно распространять это понятие и на всю сербскую историю нового и новейшего времени. Это столь же неверно, как называть хорватов «геноцидным народом», распространяя на всю их историю и абсолютизируя трагический случай геноцида сербского населения на территории Независимой державы Хорватия.
Большим вкладом в изучение «Начертания» и связанной с этой программой политики стало издание в 2005 г. рукописи Драгослава Страняковича «Илия Гарашанин»35. В «Предисловии» сам Д. Странякович объяснял, что его книга — результат многолетнего труда, и она основана на огромном, часто впервые публикуемом документальном материале36. Особо надо отметить, что монографию о Гарашанине сербский профессор писал в тяжелое военное время — в 1941—1945 гг. Работу много раз приходилось прерывать, а почти весь 1944-й год за причастность к четническому движению историк провел в концлагерях — сначала в немецком как антифашист (январь—июль), потом в коммунистическом как антикоммунист (ноябрь-декабрь). Несмотря на то, что Странякович «долгое время жил в тяжелых психологических и материальных условиях», он продолжал работу, пока ее не завершил37. Однако и на этом злоключения Страняковича не закончились. Нормально работать в социалистической Югославии довоенный профессор Философского факультета Белградского университета уже не мог. Сначала он был принудительно отправлен на пенсию в 44 года и лишь через десять лет смог найти работу на Богословском факультете. Но проработал недолго, снова ушел на пенсию,
уже по болезни, и в 65-летнем возрасте умер в Белграде. При жизни свою книгу напечатанной он так и не увидел.
Как пишет в «Послесловии» к книге Страняковича «Илия Гарашанин» академик Василие Крестич, причины отказа в публикации были не научные, а политические и идеологические. «Гарашанин Коммунистической партией Сербии, Хорватии и Югославии, коммунистами в целом и официальной историографией из-за "Начертания" подозревался и обвинялся в том, что являлся идейным творцом великосербских идей и вели-косербских устремлений»38. Но все же, как известно, рукописи не горят, или, по крайней мере, иногда не горят. Рукопись книги Страняковича попала в Архив Сербской академии наук и искусств и пролежала там несколько десятилетий. Наконец, через 60 лет после написания и через 40 лет после смерти Стра-няковича, его книга о Гарашанине дошла до читателя.
В. Крестич дал в «Послесловии» и первую оценку опубликованного труда. Он обратил внимание на две особенности этой книги. Во-первых, она построена не по хронологическому, а по проблемному, тематическому принципу. Отсюда «неизбежные повторы, которых автор не мог избежать». Во-вторых, влюбленному в источники Страняковичу было трудно сделать выбор из множества с большим трудом найденных документов, и он стремился все их сообщить читателю. Причем он часто сообщал их без особого анализа, полагая, что факты говорят сами за себя и не требуют дополнительного объяснения. «В результате такого методологического подхода монография об Илии Гарашанине имеет скорее вид хорошей событийной, но менее аналитической и синтетической исторической работы»39.
Со временем, как это порой бывает, недостатки превращаются в достоинства. Поскольку многие документы были утрачены во время военного лихолетья, объемная и трудночитаемая, перегруженная фактическим материалом работа Стра-няковича осталась важным источниковедческим исследованием, а такие работы не устаревают. В. Крестич справедливо отмечает, что книга Страняковича «не потеряла научного значения, поскольку написана на основе перворазрядной, разно-
образной и богатой документальной базы. Исследования такого источникового характера, в отличие от обобщений, имеют долгосрочное, а не временное значение»40.
Из книг, появившихся на рубеже веков, необходимо отметить выдержавшую несколько изданий монографию академика Милорада Экмечича «Долгий путь между резнёй и пашней. История сербов в новое время (1492—1992)»41. Это исследование развивало еще раз идеи, изложенные ранее в его книге «Образование Югославии» — этапной работе сербской и югославской историографии. Экмечич отобрал в своей новой монографии сюжеты, связанные с Сербией, и фактически подвел итог многолетним размышлениям над историей сербского народа.
В начале нашего столетия одна за другой вышли две монографии сербского историка Радомира Й. Поповича, посвященные вождям уставобранительского режима — Томе Ву-чичу-Перишичу 42 и Авраму Петрониевичу 43. Люди это были абсолютно разные — по происхождению, воспитанию, характеру, убеждениям. Можно сказать даже, что трудно найти людей столь непохожих, — шумадинец и пречанин (хотя и не по рождению), безграмотный жестокий воин и склонный к компромиссам полиглот-дипломат, демагог-популист и интеллектуал-законник, плебейский трибун и кабинетный патриций. Но в сербскую историю они вошли вместе как неразлучная пара — Вучич и Петрониевич.
Карагеоргиевичи, в отличие от Обреновичей, добившихся для Сербии многого мирным дипломатическим путем44, выступали в сербской истории скорее как военные предводители — от основателя династии Карагеоргия и до короля-объединителя Александра Карагеоргиевича. В этом плане князь Александр Карагеоргиевич, с именем которого неразрывно связано правление уставобранителей, не был характерным представителем своей династии. Несмотря на то, что на портретах его почти всегда изображали в военной форме, князь был человеком мирным и нерешительным, мало приспособленным к государственной, политической деятельности. На его долю не выпало больших войн, главным из военных потрясений было движение сербов в соседней Воеводине во время революции 1848—1849 гг.
Может быть, именно поэтому Александру Карагеоргие-вичу посвящено совсем немного специальных работ. Но такие работы все-таки есть. Назовем в первую очередь интересное монографическое исследование Небойши Йовановича о повседневности (правда, повседневности княжеской), которое называется «Двор князя Александра Карагеоргиевича». Издатель дал этой монографии характерный подзаголовок - «первая книга о первом сербском дворе»45. Подобная тематика пользуется ныне большой популярностью в исторической науке. Причем надо иметь в виду, что в сербском языке слово «двор» обозначает не только лиц, окружавших монарха в его домашней жизни, но и место его проживания - дворец. Правда, до середины XIX в. в этом втором значении еще часто употреблялось турецкое слово «конак». Н. Йованович делится точным наблюдением - из всех Карагеоргиевичей князь Александр в памяти народа оставил наименьший след, и именно поэтому время его правления названо не его именем, а именем политической группировки уставобранителей 46.
Добавим также, что в последние годы много раз переиздавалось и само «Начертание» - у того же Р. Люшича в «Книге о "Начертании"» или отдельными изданиями47. Последний раз оно увидело свет на английском языке в рассчитанной преимущественно на западную аудиторию монографии Душана Т. Батаковича «Внешняя политика Сербии (1844-1867). "Начертание" Илии Гарашанина»48.
Из книг, вышедших в последнее время на Западе, отметим обобщающую работу известного немецкого историка Хольма Зундхауссена «История Сербии. XIX-XXI вв.», вышедшую на немецком языке в 2007 г. и переведенную на сербский — в 2008 г.49 Мы согласны с мнением автора послесловия к этой работе Д. Батаковича, что эта книга представляет собой нечто среднее между «обновленными стереотипами и предрассудками о Сербии» и «порою солидным историческим повествованием»50.
В российской постсоветской историографии в конце XX — начале XXI вв. также произошли важные изменения. В 1997 г. была опубликована коллективная монография «На путях к
Югославии: за и против. Очерки истории национальных идеологий югославянских народов. Конец XVIII — начало XX в.». В этой книге в главе «Укрепление государственности Сербии и Черногории и возникновение первой внешнеполитической программы (1820-1850-е гг.)» И.С. Достян подробно изложила свое видение проблемы, связанной с «Начертанием». Она уже почти полностью отошла от бытовавшей некогда в советской исторической науке убежденности в «великосербских тенденциях» в этой программе. «Концепция "Начертания", — отмечала Достян, — по-разному трактовалась в историографии. Некоторые историки отрицают, другие признают наличие националистических тенденций внешнеполитической программы. Представляется, однако, что "Начертание" было по своему содержанию и целям противоречивым». Вместе с тем, подчеркивала автор, сформулированные в 1844 г. идеи не только отвечали национальным задачам сербов — созданию полноценного экономически жизнеспособного государства, — но и совпадали со стремлением большинства южных славян освободиться от власти Османской империи51.
В 2000 и 2002 гг. появились две книги С.А. Романенко «Югославия: история возникновения, кризис, распад, образование независимых государств (национальное самоопределение народов Центральной и Юго-Восточной Европы в XIX—XX вв.)» и «Югославия, Россия и "славянская идея". Вторая половина XIX — начало XXI века»52. Проблемы, связанные с «Начертанием», затрагиваются в них лишь вскользь. Однако, как можно понять, автор находит в этой программе и югославянскую, и великосербскую идеи.
Из работ, появившихся на рубеже веков, нужно отметить также книгу Е.П. Кудрявцевой «Россия и Сербия в 30-40-х гг. XIX века»53, вышедшую в 2002 г. и прямо относящуюся к интересующей нас теме. Затем эта монография и более ранняя работа Е.П. Кудрявцевой «Россия и образование автономного Сербского государства (1812—1833 гг.)»54 составили книгу «Россия и становление сербской государственности (1812—1856)»55. Базирующиеся на документах Архива внешней политики Российской империи (АВПРИ), эти книги прослеживают слож-
ные перипетии политики России в Сербском княжестве, приведшие в результате к потере ею к началу Крымской войны своего доминирующего влияния в регионе.
Интересующие нас сюжеты затрагивались во втором томе «Истории Балкан»56, подготовленном в Институте славяноведения РАН под редакцией В.Н. Виноградова. В «Предисловии» к этому труду он замечает, что «в 1844 г. появилось "Начертание" Илии Гарашанина - первый план объединения сербского этноса вокруг еще маленького княжества»57. Автором сюжетов по истории Сербии в этом томе являлся А.В. Карасев, который также полагал, что в «Начертании» ставилась задача «освобождения и объединения всех сербов Балканского полуострова в одном государстве». И если польский агент Зах «делал больший упор на югославянские моменты», то Гарашанин, ясно понимая, что «в настоящее время Сербия может рассчитывать на успех только в провинциях Османской империи, заселенных славянами, сосредоточил свое внимание на объединении и освобождении сербов»58. Впрочем, этими несколькими фразами и ограничивается описание программы «Начертание» в упомянутом труде.
При всей значимости программы «Начертание» в отечественной историографии до самого последнего времени она не являлась предметом монографического исследования. Более того, не существовало даже ее перевода на русский язык 59.
Какие же проблемы, связанные с «Начертанием», привлекли к себе наибольшее внимание исследователей? Остановимся на них еще раз и постараемся подвести некоторые итоги.
Дискуссия прежде всего велась по вопросам авторства и характера этой программы. Ее еще в 1939 г. начал Д. Страня-кович, поместивший в статье «Как возникло "Начертание" Гарашанина» рядом с найденным им в архиве «Планом» представителя польской эмиграции Франьо Заха внешнеполитическую программу Илии Гарашанина. Сравнив два документа, Д. Странякович убедительно показал, что примерно 85% текста «Плана» без каких-либо изменений вошло в «Начертание». Отрицать то, что в основу «Начертания» был положен «План» Ф. Заха, стало невозможно.
Однако между документами все же имелись довольно существенные концептуальные различия. Еще академик В. Чуб-рилович писал, что, хотя Гарашанин и заимствовал многие положения из польских проектов, различий было все же больше, чем кажется на первый взгляд. В вопросах сербской государственной политики Гарашанин выступал как самостоятельный мыслитель60.
В целом историки согласны, что Зах во многом исходил из польских интересов, стремясь создать сильный противовес на Балканах Австрии и России, а Гарашанин приспособил его «План» к насущным задачам и реальным возможностям Сербского княжества, понимая, в частности, невозможность одновременной борьбы и с Турцией, и с Австрией.
Общепризнано, что непосредственной задачей Сербии для Гарашанина было ее расширение за счет Боснии и Герцеговины, Черногории и Северной Албании, а также получение выхода к Адриатическому морю. В этом и заключалась суть «Начертания», все остальное являлось второстепенным. По мнению многих сербских историков, под Северной Албанией у Гарашанина подразумевалась Старая Сербия. Но, например, немец Х. Зундхауссен это оспаривает. Он пишет, что «Косово ("Старая Сербия") и Македония ("Южная Сербия") вообще в "Начертании" не упоминались, что на первый взгляд может казаться неожиданным. Но задуманная картина "царства Стефана Душана" делала это излишним»61.
В любом случае замышляемое Гарашанином сербское государство распространялось прежде всего на этнически сербские территории или земли, где сербы составляли большинство населения. Лишь в случае с территорией Северной Албании этнические сербские рамки оказались Гарашанину тесными. Ему был крайне необходим выход к морю, и ради этого он в этом месте программы пренебрег этническим принципом.
Однако и здесь не все так просто. Д. Батакович, например, приводит события Первой балканской войны, когда этот пункт плана Гарашанина был, по сути, почти выполнен. Сербская армия, заняв Косово, устремилась тогда в Северную Албанию и дошла до Адриатического моря (сербы радостно
кричали: «Да здравствует Сербское море!»). Решение сербского правительства и армии захватить Северную Албанию, этнически албанский регион, основывалось, пишет сербский историк, на общем убеждении двора, Верховного командования, политических партий, научных кругов и общественности Сербии в том, что «арбанасы» (то есть албанцы. — К. Н.), разделенные тремя верами, не имеют еще настоящего национального самосознания, что они еще не сформировались как народ в современном смысле этого слова62. Батакович пишет про 1912-й год. Но что тогда говорить про 1844-й? Знания об этом регионе в Сербии были очень приблизительными.
И если идея расширения сербского государства была выражена в «Начертании» ясно и недвусмысленно, то намного труднее оценить те разделы программы, где речь шла о пропаганде, которую следует вести в Хорватии, Славонии, Далмации, Болгарии и отчасти в южной Венгрии. Хотя нигде прямо не говорилось о присоединении этих земель к Сербскому княжеству, все же можно предположить, что в будущем не отрицалась и чисто гипотетическая возможность некоего южнославянского союза или даже объединения. Главным образом это касалось Болгарии. И именно этот южнославянский фон югославские историки (особенно в межвоенный период) часто выдвигали на первый план и всю программу трактовали как южнославянскую.
Так характеризовал программу и ее первый главный толкователь Д. Странякович. Причем он даже пытался увидеть в «Начертании» разницу между национальной и государственной идеей: «национальная идея была сербской, государственная — южнославянской или еще шире — балканской»63. Нам представляется, что это было скорее данью времени, общему югославскому государству, которое возникло в 1918 г. и в котором историк жил. Комментируя много лет спустя его взгляды, В. Крестич пишет, что такая позиция среди историков не являлась исключением, поскольку и некоторые другие, весьма авторитетные, ученые давали такие же или похожие оценки 64.
В начале 1990-х годов Р. Люшич подсчитал, что шесть ученых видели в «Начертании» южнославянскую программу,
восемь — великосербскую и только Р. Перович и Й. Миличе-вич трактовали ее как сербскую. Прибавим к числу последних и самого Люшича, хотя он и не отрицал, что целью «Начертания» в отдаленной перспективе, после создания сербского государства, могло было стать образование государства южнославянского — сербско-хорватско-болгарского65.
Характерно, что в период после Второй мировой войны историки (прежде всего из Хорватии) оценивали разделы, относившиеся к несербским землям, уже не как признак южнославянских тенденций в программе «Начертание», а как подтверждение сербского гегемонизма, великосербских претензий на иноэтничные территории. В качестве примера можно привести позицию современного хорватского историка Д. Агичича. В своей книге, изданной в 1994 г., он пишет, что Зах написал южнославянский план, а Гарашанин переделал его в великосербский. Агичич обрушивается с критикой на В. Крестича за то, что тот подчеркивает гарашанинский югославизм. «Как это убеждение Крестича понимается в современной политической деятельности Сербии и как сербские политики понимают гарашанинский "югославизм", — восклицает он, — лучше всего показала их агрессия против Словении, Хорватии и Боснии и Герцеговины»66.
Агичич обвиняет Гарашанина даже тогда, когда тот предпочитает промолчать. Казалось бы, то, что в «Начертание» не попал имевшийся у Заха раздел, посвященный Хорватии, говорит о нежелании Гарашанина объединять Сербию с иноэт-ническими землями, по крайней мере, в тот момент. Но нет. Агичич пишет, что в своей идеализации хорватской политики и хорватско-сербских отношений Зах зашел так далеко, что утверждал, будто бы Л. Гай выступал не за «иллирийское королевство, а за сербское царство с династией Карагеоргиеви-чей». «Но для Гарашанина было недостаточно даже переделать и сократить главу Заха, как он это делал в других местах, — заключает хорватский историк, — он ее просто перескочил»67.
В книге «Новая история сербского народа» дается, на наш взгляд, взвешенная характеристика «Начертания»: в отличие от Заха, «Гарашанин создал сербскую национальную програм-
му, заменив южнославянский план сербскими национальными целями». Речь шла о «реальной программе объединения провинций, находившихся под турецкой властью (Герцеговина, Босния, Старая Сербия, Северная Албания), в единое сербское государство». Культурная и просветительская работа велась на территории Турции для привлечения на свою сторону еще не освобожденных сербов. То же самое можно сказать и о сербах Габсбургской монархии. Южнославянское сотрудничество было прописано «в общих рамках дальнейшей работы, прежде всего для установления сербского влияния на Боснию»68. И в своей последней работе Батакович прямо утверждает, что объединение сербов Османской империи, описанное в «Начертании», конечно, не было проектом «Великой Сербии», концепции которой самые стойкие пропагандисты наших дней приписывают исключительно негативные коннотации»69.
Об этом пишет и Никола Б. Попович. Он утверждает, что югославянскую идею Заха Гарашанин заменил сербской идеей и его целью было создание сербского национального, а не великодержавного государства70.
Немецкий историк Х. Зундхауссен о характере программы «Начертание» пишет осторожно: «Как государственный, так и национальный концепт Гарашанина — неточен. В одном месте он говорит "обо всех сербских народах" (во множественном числе!), в другом, имея в виду жителей Боснии, — "о двух народах" (восточно-православной и римско-католической веры), которые должны были договориться о "своей совместной национальной политике". А то говорит о "единстве народа", о "славянском народе", о "духе народного единства сербов и бос-няков", о "босняках-католиках" или "народах (множественное число) католического вероисповедания". Из-за всего этого не видно ни одного законченного национального концепта — все равно, (велико)сербского или южнославянского»71.
Однако в подавляющем большинстве случаев в западной литературе «Начертание» характеризуется как великосербская программа. Это уже стало общим местом и почти не подвергается сомнению. Причем это характерно и для стран Центральной и Юго-Восточной Европы. Например, планом по
созданию Великой Сербии называет «Начертание» чешский историк Я. Рыхлик 72.
В российской постсоветской историографии И.С. Достян заняла позицию, близкую взглядам Р. Люшича. Она писала, что, «внеся некоторые коррективы в "План" Заха, Гарашанин не упоминал в "Начертании" о южнославянской державе, о вхождении в нее хорватов, а говорил лишь о создании "сербского царства"». Однако «перспектива государственного объединения всех южных славян — не только находившихся в составе Османской империи, но и Австрии, — все же не отвергалась». Автор заключала, что «проблема основания южнославянского государства выходила за рамки исторического права сербов, да и недостаточно созрела к середине 40-х гг. Возможно, эти обстоятельства и побуждали Гарашанина проявлять осторожность и не затрагивать данной темы сколько-нибудь конкретно и определенно»73.
Тем не менее, разногласия вокруг характера гарашанин-ской программы сохраняются и в начале XXI в.
Так, С.А. Романенко пишет, что «переработанный И. Га-рашанином в 1843—1844 гг. вариант платформы А. Чарторый-ского провозглашал две цели: освобождение южнославянских народов от османского ига и создание крупного государства, прообразом которого было бы средневековое сербское королевство». «Обширные территориальные планы Гарашанина... обосновывались "историческим государственным правом" и государственными традициями сербов, а не лозунгом и принципом национального самоопределения». И такая «трактовка югославянской идеи, восходящая к "Начертанию", принципиально отличалась от хорватской. В то же время хорватская идея «Великой Иллирии», не проводившая принципиальных различий между южными славянами, отражала, по мнению Романенко, «неизбежную неразвитость в 30-40-е годы XIX в. хорватского национального самосознания»74. В другой своей книге он уже фактически прямо связывает «Начертание» не только с югославянской идеей, но и с великосербской. Кроме того, Романенко пишет, что идея «Великой Сербии», направленная не только на объединение всех сербских этничес-
ких территорий, но и на региональное лидерство, «неизбежно приходила в конфликт с Россией, поскольку вся сербская политическая мысль основана на неприятии "панславизма" и решающей роли России, желавшей господствовать на Балка-нах...»75.
Получается, что ни сербы, ни хорваты, хотя и по разным причинам, не выдвигали в это время «лозунг и принцип национального самоопределения». Ожидать от них этого в то время было бы странно. Но хорватам, по убеждению Романенко, это простительно, а сербам - нет. Хорваты этого не делали потому, что были еще недостаточно развиты, а сербы, наоборот, поскольку уже так развились, что выступили за объединение всех сербских этнических территорий.
Однако, на наш взгдяд, ничего криминального ни в сербской объединительной идее, ни даже в сербской идее регионального лидерства в деле освобождения других южных славян не было. Тем более что такое лидерство уже фактически существовало, ввиду того, что именно сербы ценой огромных усилий и жертв первыми из всех южных славян добились автономной государственности. Отметим попутно, что панславизм никогда не был официальной российской политикой, а неизбежность конфликта между Россией и Сербией явно надумана.
Выводы С.А. Романенко, по сути, повторяет Е.П. Кудрявцева, которая в 2009 г. пишет, что «"Начертание" представляет собой великосербскую по форме, но южнославянскую по содержанию программу внешней политики Сербии». Не убеждает ни первое, ни второе. И далее исследовательница дает короткое разъяснение, которое тоже совсем не убеждает: «Великосербской она была потому, что признавала за сербами главную - инициативную и руководящую - роль в процессе сближения всех южнославянских народов . южнославянское содержание программы вытекало из того разнообразия славянских народов, которые планировалось объединить в рамках единой державы»76.
Безапелляционный вывод делается и в новейшей обобщающей работе российских ученых - шеститомной «Всемирной
истории». Автор соответствующего раздела 5-го тома этого фундаментального труда О.Е. Петрунина пишет, что в Сербском княжестве «на фоне борьбы за власть двух династий, Ка-рагеоргиевичей и Обреновичей, в 1844 г. была сформулирована программа создания Великой Сербии»77. Как будто бы не существует многочисленной литературы и многолетней дискуссии. И борьба сербских династий здесь совсем ни при чем.
Таким образом, спор среди историков возник и продолжается в основном вокруг планов Гарашанина проводить политическую пропаганду в несербских землях с туманными и нечеткими целями. В зависимости от своих убеждений и политической конъюнктуры, знания или незнания предмета ученые часто называли эти расплывчатые идеи «Начертания» то южнославянскими, то великосербскими и распространяли такие оценки на всю программу. В то же время они часто не замечали главную идею программы — внятно и доходчиво сформулированную задачу создания жизнеспособного сербского государства.
Подчеркнем еще только, что само словосочетание «Великая Сербия» в «Начертании» отсутствует, а анализ программы показывает, что в ней не было выдвинуто идей национализма (шовинизма), национального доминирования или национального превосходства. Более того, в программе в качестве одного из главных принципов утверждалась свобода вероисповедания, ставилась задача установления атмосферы доверия и толерантности, прежде всего между сербами и католиками Боснии и Албании. Кроме того, следует заметить, что попутная борьба Сербского княжества (пусть даже в своих собственных интересах) за освобождение соседних балканских народов, находившихся под чуждым господством, имела в тот период и для этих народов определенное положительное значение.
Термин «Великая Сербия» был связан не столько с внутренними сербскими процессами, сколько с австро-венгерской политикой на Балканах, с планами Габсбургов окончательно присоединить к себе Боснию и Герцеговину. Н.Б. Попович с полным основанием пишет, что понятие «Великая Сербия» не являлось сербским изобретением, «поскольку было сфабриковано вне сербской нации и государства»78.
Эта западная пропаганда оказалась весьма успешной 79. Со временем приписанный «Начертанию» термин «Великая Сербия» приобрел однозначно отрицательный, великодержавный и даже реакционный смысл. Он превратился в своего рода жупел. Кстати, примерно таким же способом и в тех же немецкоязычных кругах, но чуть позже, был сотворен жупел и из «панславизма» как русской угрозы, нависшей якобы над Германией и Австро-Венгрией. Политика раздувания ложных страхов перед сербской или русской угрозой носила явно спекулятивный характер, призванный прикрыть и оправдать собственные экспансионистские планы.
Добавила масла в огонь и идеологическая борьба титов-ских коммунистов против так называемого великосербского гегемонизма. Наконец, самым активным способом велико-сербское пугало использовалось в антисербской пропаганде во время последнего югославского кризиса 1991—2001 гг. Но современные критики «великосербизма» не всегда догадывались, что, по сути, повторяли австро-венгерскую или коммунистическую пропаганду.
В любом случае прав Д.Т. Батакович, который пишет, что «Начертание» — всего лишь одна из многих идейных программ прошлого, и нет никакого смысла ее осовременивать. И участники восстаний в Боснии и Герцеговине в 1876, 1877 и 1878 гг., и те боснийские сербы, которые голосовали за объединение с Сербией в 1918 г., и те, кто на фоне распада Югославии провозгласил в 1992 г. создание Республики Сербской, вряд ли могли знать что-то о «Начертании». Попытка Международного уголовного трибунала по бывшей Югославии в Гааге заклеймить «Начертание» в качестве идеологического источника «сербской агрессии» не выдерживает критики 80.
Долгое время после работ Д. Страняковича решающее влияние польской эмиграции на создание «Начертания» почти не ставилось под сомнение. Это было до тех пор, пока М. Экмечич не обратил внимания на деятельность британского публициста и нескрываемого русофоба Дэвида Уркварта. Этот шотландец одно время выполнял обязанности секретаря посольства Великобритании в Константинополе, был связан
с вождями иллирийского движения в Хорватии, а его главными союзниками на Балканах были польские эмигранты, группировавшиеся вокруг Адама Чарторыйского. Кстати, Уркварт был знаком с К. Марксом, а Ф. Энгельс называл его «фанатичным туркофилом»81.
В Сербии Д. Уркварт был четыре раза — в 1832, 1833, 1834 и 1837 гг. Там он познакомился с князем Милошем Обренови-чем и другими сербскими руководителями. От сербского князя во время своего второго посещения Сербии в 1833 г. он, по мнению Экмечича, и воспринял идеи расширения Сербского княжества и освобождения его от влияния России и Австрии. О беседе с князем Уркварт написал «Сообщение о Сербии» и передал его Адаму Чарторыйскому 82. Таким образом, считал М. Экмечич, содержание «Начертания» принадлежит Мило-шу, а оформление — полякам. Ему вторит и Р. Люшич: «Тем самым замыкается круг сербской политической мысли от князя Милоша до Гарашанина. Дэвид Уркварт, Чарторыйский и Зах были формальными посредниками между князем и государственным деятелем»83. Более того, по мнению М. Экмечи-ча, именно Дэвид Уркварт написал первую версию сербской национальной доктрины. Этот документ назывался «Проект записки сербского правительства» и был датирован мартом 1843 г. Уркварт опубликовал его 1 августа 1843 г. в Лондоне в своем журнале «Портфолио», издававшемся на английском и французском языках. «Проект записки» был в 1844 г. доработан и вошел в историю как «Начертание» И. Гарашанина.
Мы все же полагаем, что текстологическое сходство убедительно свидетельствует, что в основе гарашанинско-го «Начертания» был «План» Заха, и нет никаких оснований пересматривать этот очевидный вывод предыдущей историографии. Интересным и более вероятным представляется предположение Р.Й. Поповича, что «Проект записки» был написан А. Петрониевичем, который перевел также с французского на сербский язык «Советы» Чарторыйского 84.
Исходя из своей версии, М. Экмечич делал еще один вывод — о том, что нельзя считать «Начертание» тайным планом, как это обычно делается, ведь его первая версия была опубли-
кована в печати. В ней английскому руководству предлагалось направить в Сербию агента и дать сербской власти необходимые советы. Такой агент — Ф. Зах — и был послан, но не от английского правительства, а от польской эмиграции. Сербской власти были направлены также предполагаемые советы — «Советы» А. Чарторыйского 85.
И вновь вывод Экмечича нам представляется чересчур смелым. Публикация в одиозном журнале «Портфолио» заметки Уркварта еще отнюдь не означала, что возникшая в следующем году программа сербской внешней и национальной политики носила открытый характер.
Р. Люшич считает, что «исследования Экмечича разрешили одну из самых спорных историографических дилемм — о сербском происхождении политической мысли гарашанин-ского "Начертания"»86. Однако, повторим, важная находка Экмечича, на наш взгляд, не отменяет выводы предыдущей историографии о значительной роли польской эмиграции в возникновении сербской национальной программы. Она говорит лишь о том, что Гарашанин подпитывался идеями из разных источников, что эти идеи, что называется, назрели. Одним из таких источников, возможно, был Уркварт, с деятельностью которого сербский министр был, несомненно, знаком.
Тот же Люшич свидетельствует, что «в архиве Гарашанина хранятся переводы отдельных статей из "Портфолио", написанных в виде сообщений из Белграда»87. По-видимому, нам предстоит узнать еще какие-то новые документы, повлиявшие на Гарашанина.
Экмечич указывал, что в тот период вокруг сербского министра группировались многие сербские и югославянские интеллектуалы. Этот круг людей, получивший название «тайный демократический панславянский клуб», размышлял о сербском будущем. Эти документы остались среди бумаг Гараша-нина неразобранными и неподписанными. Экмечич полагал, что «дешифровка» этих документов имела бы большое значение для сербской культуры88.
Исходя из изложенного, мы вполне согласны в этом вопросе с М.В. Беловым, который призвал рассматривать текст
«Начертания» не только как текст «одного автора», а «скорее как палимпсест, имеющий множество слоев и многих авторов»89. Однако добавим, что «спичрайтеров» у Гараша-нина могло быть сколько угодно, но последнее слово и ответственность за сформулированный документ все равно оставались за ним. Это же подчеркивает Н.Б. Попович. По его словам, Зах по существу выполнил для министра Гарашанина экспертную работу 90. В любом случае было бы нелепо авторство текстов государственных деятелей разделять с теми, кто эти тексты готовил. Отсюда нет никакой необходимости пересматривать авторство самой известной сербской программы, давно и справедливо закрепленное в историографии за Илией Гарашанином.
Примечания
1 Слово «начертание» не нуждается в переводе, хотя и выглядит несколько устаревшим и в сербском, и в русском языках. Соответствующее ему современное сербское слово «нацрт» означает «план, проект». Словари русского языка с обозначением «устар.» дают, в частности, такое значение этого слова: «письменное изложение чего-либо, руководство, научное описание». Есть и еще одно характерное значение: «предначертание, предопределение».
2 См., например: foушиЬ Р. Кжига о Начертаниу. Национални и државни про-грам кнежевине Срби'е (1844). Београд, 1993. С. 5.
3 Попов Н. Россия и Сербия. Исторический очерк русского покровительства Сербии с 1806 по 1856 год. Ч. II. М., 1869. О Попове см.: Воробьева И.Г. Профессор-славист Нил Александрович Попов. Научная, педагогическая и общественная деятельность. Тверь, 1999.
4 Попов Н. Россия и Сербия. С. 248-250.
5 ВукичевиЬ М. Програм сполне политике Или'е Гарашанина на концу 1844 // Дело. Лист за науку, кжижевност и друштвени живот. 1906. Кж. XXXVIII. Оригинал программы затем был утерян. Возможно, это произошло во время Первой мировой войны. Остается шанс, что оригинал «Начертания» еще хранится где-то в недоступном пока для исследователей месте.
6 См., например: Историа српског народа. Кж. V. Т. I. Београд, 1981. С. 269.
7 СтраъаковиЬ Д. Влада уставобранитела 1842-1853. Унутрашжа и сполашжа политика. Београд, 1932.
8 Vuckovic V. Knez Milos i osnovna politicka misao sadrzana u Garasaninovom "Na-certaniju" // Jugoslovenska revija za medunarodno pravo. 1957. № 1. S. 35, 42-43.
9 nepoeuh P. Београд за време Вучи^еве буне // Годишжак Myзeja града Београ-да. 1955. Кж. II. С. 190.
10 Vuckovic V. Prilog proucavanju postanka «Nacertanija» (1844) i «Osnovnih misli» (1847) // Jugoslovenska revija za medunarodno pravo. 1961. № l. S. 56.
11 ЧубриловиЬ В. Истори'а политичке мисли у Срби'и XIX века. Београд, 1958. С. 176, 178, 182.
12 ВучковиЬ В. Српска криза у Источном питажу (1842-1843). Београд, 1957. С. 30-31.
13 Perovic R. Oko «Nacertanija» iz 1844. godine // Istorijski glasnik. 1963. № 1. S. 92; ЕкмечиЬ М. Српско-бугарски односи половицом XIX ви'ека (1844-1853) // Исто-ри'ски часопис. 1980. Кж. XXVII. С. 150.
14 ЧубриловиЬ В. Истори'а политичке мисли у Срби'и XIX века. С. 180-181.
15 Perovic R. Oko «Nacertanija» iz 1844. godine. S. 92-93.
16 Гарашаниново Начертание // Л>ушиЬ Р. Кжига о Начертаниу. С. 157-158.
17 ЧубриловиЬ В. Истори'а политичке мисли у Срби'и XIX века. С. 167, 175-178, 182, 186.
18 Л>ушиЬ Р. Или'а Гарашанин о српско' државности // Или'а Гарашанин (18121874). Зборник радова са ме^ународног научног скупа одржаног 9. и 10. децемб-ра 1987. поводом 175. Годишжице ро^ежа // Научни скупови. Кж. LIV. Одележе истори'ских наука. Кж. 16. Београд, 1991. С. 155.
19 ЕкмечиЬ М. Ствараже 1790-1918. Т. I. Београд, 1989.
20 Или'а Гарашанин (1812-1874). Зборник радова са ме^ународног научног скупа...
21 ^ушиЬ P. Или'а Гарашанин о српско' државности // Или'а Гарашанин (18121874). Зборник радова са ме^ународног научног скупа. С. 151-152.
22 Mackenzie D. Ilija Garasanin: Balkan Bizmarck. New York, 1985; Мекензи Д. Или'а Гарашанин. Државник и дипломата. Београд, 1987.
23 История Югославии. Т. 1. М., 1963. С. 338-340.
24 Формирование национальных независимых государств на Балканах. Конец XVIII - 70-е годы XIX в. М., 1986. С. 136-140.
25 Международные отношения на Балканах. 1830-1856 гг. М., 1990. Эта работа являлась частью серии из семи книг под редакцией В.Н. Виноградова, в которой международные отношения на Балканах рассматривались на протяжении длительного периода российской истории - от Екатерины II до Первой мировой войны включительно.
26 Никифоров К.В. Сербия в середине XIX в. Начало деятельности по объединению сербских земель. М., 1995.
27 Он же. Срби'а средином XIX века. Почетак активности на у]едижежу српских земала. Приштина, 1995.
28 См., например, материалы научной конференции: Велика Срби'а. Истине, за-блуде, злоупотребе. Београд, 2003.
29 Обратим внимание, что в этой работе сербский историк в главе «Историки как судьи» сделал подробный анализ освещения программы «Начертания» в историографии. См.: Л>ушиЬ Р. Кжига о Начертаниу. С. 18-43.
30 Л:ушиЬ Р. Истори'а српске државности. Кжига II. Срби'а и Црна Гора - новове-ковне српске државе. Нови Сад, 2001.
31 Agicic D. Tajna politika Srbije u XIX. stoljecu. Zagreb, 1994.
32 Ibid. S. 16.
33 Simunic P. Nacertanije. Tajni spis srbske nacionalne i vanjske politike. Zagreb, 1944.
34 Agicic D. Taj'na politika Srbij'e. S. 113.
35 Стра/ьаковиЬ Д. Или'а Гарашанин. Крагу]евац, 2005.
36 Там же. С. 9-10.
37 Там же.
38 КрестиЬ В. Поговор // Стражакови^ Д. Или'а Гарашанин. С. 582.
39 Там же. С. 584.
40 Там же. С. 585.
41 ЕкмечиЬ М. Дуго кретаже измену клажа и оража. Истори'а Срба у Новом Веку (1492-1992). (Друго, допужено издаже). Београд, 2008.
42 ПоповиЬ P.J. Тома Вучи^ ПеришиК Београд, 2003.
43 ПоповиЬ P.J. Аврам Петрони'еви^. 1791-1852. Београд, 2012.
44 Не случайно в Белграде в честь представителей Обреновичей названы самые значительные магистрали - улицы в честь князя Милоша и князя Михаила, короля Милана, бульвар в честь короля Александра. Главный конный памятник и один из символов сербской столицы также установлен в честь Обреновича - князя Михаила.
45 Jovanovic N. Dvor kneza Aleksandra Karadordevica (1842-1858). Drugo izdanje. Beograd, 2011.
46 Ibid. S. 17.
47 Л>ушиЬР. Кжига о Начертаниу. С. 151-165. О рукописных копиях «Начертания» и его публикациях см. там же: С. 11-17; например: Гарашанин И. Начертание. Програм сполне и националне политике Срби'е 1844. године / Предговори и коментари: М. Витезови^ 2009. год. Д. Кала.|'ий 1998. год. Д. Стражакови^ 1921. год. Београд, 2009.
48 Batakovic D.T. The Foreign Policy of Serbia (1844-1867). Ilija Garasanin's Nacer-tanije. Belgrade, 2014.
49 Sundhaussen H. Geschichte Serbiens 19.-21. Jahrhundert. Wien-Köln; Weimar, 2007; ЗундхаусенХ. Истори'а Срби'е од 19. до 21. века. Београд, 2008. С. 129.
50 БатаковиЬ Д.Т. Слике модерне Срби'е: домети, ограничежа, оспораважа // Зундхаусен Х. Истори'а Срби'е... С. 562; см. также: Терзич С. История Сербии с гневом и пристрастием // Славяноведение. 2010. № 5. С. 82-96.
51 Достян И.С. Укрепление государственности Сербии и Черногории и возникновение первой внешнеполитической программы (1820-1850-е гг.) // На путях к Югославии: за и против. Очерки истории национальных идеологий югославянс-ких народов. Конец XVIII - начало XX в. М., 1997. С. 82-110.
52 Романенко С.А. Югославия: история возникновения, кризис, распад, образование независимых государств (национальное самоопределение народов Центральной и Юго-Восточной Европы в XIX-XX вв.). М., 2000; он же. Югославия, Россия и «славянская идея». Вторая половина XIX - начало XXI века. М., 2002.
53 Кудрявцева Е.П. Россия и Сербия в 30-40-х гг. XIX века. М., 2002.
54 Она же. Россия и образование автономного Сербского государства (18121833 гг.). М., 1992.
55 Она же. Россия и становление сербской государственности (1812-1856). М., 2009.
56 История Балкан. Век девятнадцатый (до Крымской войны») / Отв. ред. В.Н. Виноградов. М., 2012.
57 Виноградов В.Н. Предисловие // История Балкан. Век девятнадцатый (до Крымской войны). С. 7.
58 Карасев А.В. Сербское княжество во время правления Милоша Обреновича и режима уставобранителей (1815-1856 гг.) // История Балкан. Век девятнадцатый (до Крымской войны). С. 387-388.
59 Этот пробел был восполнен только осенью 2015 г. См.: Никифоров К.В. «Начертание» Илии Гарашанина и внешняя политика Сербии в 1842-1853 гг. М., 2015. Русский текст «Начертания» впервые напечатан там же. С. 235-249.
ooooocxxioo<x>oc>o<x>o<x><><x>oc^^
60 ЧубриловиЬ В. Истори'а политичке мисли у Срби'и XIX века. С. 170-171.
61 ЗундхаусенХ. Истори'а Срби'е од 19. до 21. века. С. 129.
62 БатаковичД.Т. Косово и Метохия: история и идеология. Екатеринбург, 2014. С. 99-100.
63 Стра^аковиЬ Д. Или'а Гарашанин. С. 557.
64 КрестиЬ В. Поговор // Стражакови^ Д. Или'а Гарашанин. С. 583.
65 См.: ^ушиЬ Р. Кжига о Начертаниу. С. 94.
66 Agicic D. Tajna politika Srbije... S. 17, 20.
67 Ibid. S. 26.
68 БатаковиЬ Д.Т., ПротиЬ М.Ст., СамаруиЬ Н., ФотиЬ А. Нова истори'а српс-ког народа. Београд, 2002. С. 155-156.
69 Batakovic D.T. The Foreign Policy of Serbia. S. 155.
70 ПоповиЬ Н.Б. Антанта и иде]а «Велике Срби'е» у Првом светском рату // Срби и Први светски рат 1914-1918. Београд, 2015. С. 144.
71 Зундхаусен Х. Истори'а Срби'е... С. 129.
72 Rychlik J. Od autonomie k samostatnosti // Dejiny Srbska. Praha, 2004. S. 182.
73 Достян И.С. Укрепление государственности Сербии и Черногории. С. 94-95.
74 Романенко С.А. Югославия: история возникновения, кризис, распад, образование независимых государств (национальное самоопределение народов Центральной и Юго-Восточной Европы в XIX-XX вв.). М., 2000. С. 16-17, 42.
75 Он же. Югославия, Россия и «славянская идея». Вторая половина XIX - начало XXI века. М., 2002. С. 19.
76 Кудрявцева Е.П. Россия и становление сербской государственности (18121856). М., 2009. С. 159-160.
77 Петрунина О.Е. Становление национальных государств в Юго-Восточной Европе // Всемирная история. Т. 5. Мир в XIX веке: на пути к индустриальной цивилизации. М., 2014. С. 677.
78 ПоповиЬ Н.Б. Европске силе и великонационализми на Балканском полуостр-ву почетком ХХ века // Први светски рат и балкански чвор. Београд, 2014. С. 46.
79 Подробнее см.: Велика Срби'а. Истина, заблуде, злоупотребе. Београд, 2003.
80 Batakovic D.T. The Foreign Policy of Serbia. S. 193.
81 ЕкмечиЬ М. Дуго кретаже измену клажа и оража. С. 219-221.
82 См.: Извод из Извешта]а о Срби|'и г. Д. Уркварта, од 21. децембра 1833 // Л>у-шиЬ Р. Кжига о Начертаниу. С. 11-17.
83 ^ушиЬ Р. Кжига о Начертаниу. С. 42.
84 ПоповиЬ Р.]. Аврам Петрони'еви^. С. 204-205.
85 ЕкмечиЬ М. Дуго кретаже измену клажа и оража. С. 219-221, 225-226.
86 Л>ушиЬ Р. Кжига о Начертаниу. С. 42.
87 Там же. С. 68.
88 ЕкмечиЬ М. Дуго кретаже измену клажа и оража. С. 224-225.
89 Белов М.В. Манифест сербской национальной бюрократии (историографические заметки о «Начертании» И. Гарашанина 1844 г.) // Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского. 2007. № 1. С. 207.
90 ПоповиЬ Н.Б. Антанта и иде]а «Велике Срби'е»... С. 144.
