CC BY
325
НОВАЯ И НОВЕЙШАЯ ИСТОРИЯ
УДК 94(44).04; 930
ДУНАЕВА Ю.В.* ИСТОРИОГРАФИЯ И ИСТОРИЯ ФРАНЦУЗСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ 1789 г. В СОВРЕМЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЕ. (Обзор). DOI: 10.31249/ihist/2021.02.06
Аннотация: В обзоре рассматриваются книги, посвященные дореволюционной, советской и современной историографии Французской революции; а также книга, в которой на широком историческом фоне воссоздается образ Людовика-Станисласа Ксавье, ставшего королем Людовиком XVIII.
Ключевые слова: историография Французской революции; история Французской революции; Людовик XVIII.
DUNAEVA Y.V. The historiography and history of French revolution of 1789 in recent literature. (Review).
Annotation: This review is devoted to books on the pre-revolutionary, Soviet and modern historiography of the French Revolution; and a book in which the image of Louis-Stanislas Xavier, who became King Louis XVIII, is depicted on a broad historical background.
Keywords: historiography of the French Revolution; history of the French Revolution; King Louis XVIII.
* Дунаева Юлия Вячеславовна - кандидат исторических наук, старший научный сотрудник Отдела истории Института научной информации по общественным наукам РАН (ИНИОН РАН). E-mail: dunaeva@inion.ru
Для цитирования: Дунаева Ю.В. Историография и история Французской революции 1789 г. в современной литературе. (Обзор) // Социальные и гуманитарные науки. Отечественная и зарубежная литература. Сер. 5 : История. - М. : ИНИОН РАН, 2021. - № 2. - С. 126-145. DOI: 10.31249/rhist/2021.02.06
В отечественной исторической науке существует давняя традиция изучения истории Франции и революции 1789 г. Первые работы появились уже в середине XIX в., а к концу XIX - началу XX в. сформировалось целое направление, признанное на международном уровне - «русская школа», или «école russe». Работы историков «русской школы» заложили основы изучения этого исторического события.
Институтом всеобщей истории РАН уже несколько лет издаются книги из серии «Мир Французской революции», из них выбраны две историографические и одна историческая работа.
В книге д-ра ист. наук А.В. Чудинова (руководитель Лаборатории «Мир в эпоху Французской революции и Наполеоновских войн» ИВИ РАН, гл. редактор «Французского ежегодника») рассматривается история изучения революции в России от первых работ до новейших исследований, определяются неисследованные или малоизученные темы [3].
Книга состоит из 11 ранее опубликованных автором историографических статей, расположенных в хронологическом порядке. Статьи сопровождаются предисловиями, благодаря чему создается «каркас» единого текста, показаны преемственность и разрывы в историографии вопроса. Авторские замечания, зачастую мемуарного характера, оживляют строгий академический текст статей.
Редко о какой исторической теме можно с точностью до года определить начало ее изучения, отмечает Чудинов, но дату начала изучения Французской революции в России назвать можно. Это произошло 6 сентября 1868 г., когда историк Владимир Иванович Герье начал читать курс лекций по обозначенной теме в Московском университете. Буквально за несколько десятилетий такие историки, как В.И. Герье, Н.И. Кареев, И.В. Лучицкий и их ученики сформировали «русскую школу» изучения Французской революции, получившую международное признание. «Похоже на чудо,
потому что всё произошло практически на пустом месте, при полном отсутствии какой-либо традиции изучения данной проблематики в нашей стране. Тем не менее именно ученым "русской школы" удалось в кратчайшие сроки достичь такого уровня интеграции в мировую науку, о которым отечественным историкам до сих пор остается только мечтать» [3, с. 8].
После революции 1917 г. на смену «русской школе» пришли историки-марксисты, которые решительно порвали с «буржуазным наследием». До 1950-х годов историки «русской школы» если и упоминались в литературе (а чаще всего о них умалчивали), то только в критическом тоне. Советский историк Б.Г. Вебер (ученик Н.М. Лукина и В.П. Волгина) только в 1953 г. смог опубликовать в «Большой советской энциклопедии» биографическую заметку о Н.И. Карееве, а спустя два года издать первую статью о вкладе «русской школы» в историческую науку. Несмотря на то что выводы статьи Б.Г. Вебера устарели, пишет Чудинов, «...тем не менее ей надо отдать должное как первой, пусть еще очень осторожной (а к иному времена не располагали), попытке показать, что не только собранный представителями "русской школы" обильный фактический материал, но и предложенная ими его интерпретация обладает, по крайней мере в некоторых своих аспектах, несомненной научной ценностью» [3, с. 10]. Впрочем, замечает Чудинов, это касалось только фигуры Н.И. Кареева, а не всех остальных представителей «русской школы».
Б.Г. Вебер продолжал исследования этого направления и вскоре стал автором целого ряда историографических и энциклопедических статей, монографии, а также докторской диссертации. «Во многом благодаря усилиям именно Б.Г. Вебера вклад И.В. Лу-чицкого, М.М. Ковалевского и Н.И. Кареева в историографию Французской революции получил признание в советской науке, а их труды вошли в обязательный для специалистов по этой теме круг чтения» [там же].
В первой главе «"Русская школа": выбор пути» А.В. Чудинов рассказывает о вкладе В.И. Герье в становление «русской исторической школы». В 1878 г. он подробно разобрал и проанализировал труд И. Тэна «Происхождение современной Франции». Русский историк высоко оценил труд Тэна, но «обвинил автора в определенной "односторонности"» [3, с. 17], причину которой
приписывал его позитивистскому методу. В.И. Герье, будучи «убежденным гегельянцем, считал, что некое "духовное содержание", которое, полагал он, в той или иной степени присутствует во всех крупных исторических событиях, являясь частным отражением общего смысла истории. По его мнению, Революция XVIII в. "представляет собой, прежде всего, попытку осуществить и провести в жизнь идеи и доктрины, развитые рационалистической философией в области религии, этики, политики и вообще человеческой культуры"» [3, с. 17]. Наряду с этим «умственным переворотом» Герье писал о революции как о «государственном перевороте» - централизации власти, разрушении основ феодализма, утверждении принципа демократии.
Ученик В.И. Герье - Н.И. Кареев с другими учениками и единомышленниками «определили путь дальнейшего развития этого направления российской историографии, - путь, сделавший ее частью мировой историографии "апологетического" (по определению В.И. Герье) или "классического" (по более позднему определению А. Собуля) направления» [3, с. 23].
Вторая глава посвящена наследию малоизученного французского историка конца XIX - начала XX в. Огюста Кошена (18761916). В.И. Герье первым тщательно исследовал и проанализировал якобинскую доктрину О. Кошена, но в дальнейшем интереса к этому историку в российской историографии не было проявлено. Только в конце XX в. о нем вдруг вспомнили и заговорили советские ученые, хотя и в критическом еще тоне.
«В 1909 г. Кошен опубликовал очерк "Кризис революционной историографии: Тэн и Олар". В последующие годы, вплоть до начала Первой мировой войны, Кошен вел подготовительную работу для создания фундаментального труда по истории якобинской диктатуры. Война помешала закончить исследование. 8 июля 1916 г. капитан Кошен погиб в сражении на Сомме» [3, с. 36]. После войны некоторые его работы были опубликованы: «Акты революционного правительства»; «Общества мысли и демократии: Этюды революционной истории»; «Революция и свободомыслие». О. Кошен «был убежден, что якобинский режим является наиболее последовательной формой демократии, какие до того времени знало человечество. Но из этого положения, в целом верного по отношению к начальному периоду якобинской диктатуры, он делал
довольно тенденциозный вывод. политика террора - нормальная форма функционирования любой действительно демократической власти» [3, с. 39].
Герой следующей главы монографии Чудинова - советский историк Н.М. Лукин, которого автор называет «историк воюющий». В этом случае на первое место выдвинуты не столько научные, сколько научно-организационные способности и роль академика в определении и управлении идеологией в исторической науке. А.В. Чудинов подчеркивает двойственность позиции Н.М. Лукина: с одной стороны, он был историком-практиком, специалистом по Новой и Новейшей истории стран Запада, с другой стороны - «видным деятелем собственно коммунистического режима». В 1920-1930-е годы именно Н.М. Лукин определял направление развития изучения истории западных стран. Его ученики А.З. Манфред и В.М. Далин «оставалась бесспорными лидерами данного направления советской историографии с 1950-х годов и до конца своих дней» [3, с. 58].
В начале 1921 г. Н.М. Лукин (вместе с Покровским, Волгиным и др.) вошел в состав «комиссии Ротштейна», разрабатывавшей основные направления реформы преподавания общественных наук в высшей школе. В соответствии с рекомендациями комиссии даже исторические отделения ФОНов1 были упразднены и заменены общественно-педагогическими отделениями. Это, подчеркивает Чудинов, «стало еще одним важным шагом к утверждению господства марксистской идеологии в гуманитарном образовании» [3, с. 70]. Несмотря на административную и педагогическую нагрузки Н.М. Лукин выпустил несколько работ. Именно он стал автором первого учебника для вузов «Новейшая история Западной Европы», выполненного в марксистском духе. В основу трактовки всех событий была положена концепция торгового капитала, разработанная М.Н. Покровским. Также в эти годы вышли в свет книги «Парижская коммуна 1871 г.» и «Максимилиан Робеспьер». Хотя эти работы сложно назвать полноценными научными исследованиями, считает Чудинов, он не отказывает им в определенной ори-
1 ФОНы - факультеты общественных наук с историческим отделением, были созданы вместо историко-филологических факультетов в университетах. -Прим. авт.
гинальности, а именно в том, что автор, как и в первом своем, еще ученическом сочинении «Падение Жиронды», применил классовый подход. После 1925 г. Н.М. Лукин больше не публиковал книг, но издал ряд статей по аграрной истории Франции, также выдержанных в рамках марксистско-ленинской идеологии. Таким образом, подытоживает Чудинов, и в своих «аграрных» статьях, намного превосходивших в научном плане всё, что он до того времени написал о Французской революции, Н.М. Лукин выступал в большей степени политическим пропагандистом, чем исследователем. Тем не менее именно Лукину принадлежит решающая роль в создании советской школы исследователей истории стран Запада и особенно истории Французской революции.
Изучение истории Французской революции, как считает Чудинов, шло в нашей стране волнами, то затихая, то поднимаясь. Первой волной стали исследования историков «русской исторической школы» в конце XIX - начале XX в., затем последовал спад в первые послереволюционные годы, далее подъем в 1930-е и снова годы спада. Следующая волна интереса к истории революции последовала в Оттепель. Такие взлеты и падения интереса Чудинов объясняет тем, что изучение Французской революции всегда шло под влиянием историка-лидера: вначале это был В.И. Герье, с 1890-х годов - Н.И. Кареев, в 1920-1930-е годы - Н.М. Лукин, в послевоенный период - А.З. Манфред. После ухода каждого из них дело продолжали ученики. Таким образом, поясняет Чудинов, поколения исследователей, сформировавшиеся в «школах» разных мэтров, перекрывали одно другое, обеспечивая непрерывность историографической традиции. Несмотря на неблагоприятные политические условия, никогда не было недостатка в специалистах по Франции и по истории революции. Однако такая ситуация наступила в 1970-1980-е годы. В 1976 г. скончался А.З. Манфред, который не оставил после себя «школы», и только два его бывших аспиранта (теперь уже известные ученые) А.В. Гордон и Е.В. Киселева занимаются историей Французской революции. В МГУ, параллельно с Манфредом, Французской революцией занимались Н.Е. Застенкер и А.В. Адо, подготовившие много учеников.
В 1980-1990-е годы происходила, по выражению Чудинова, «смена вех», в ходе которой историки отказывались от догматической приверженности марксистско-ленинской традиции. Первой
работой, обозначившей «начало отхода», стала монография Л.А. Пи-меновой «Дворянство накануне Великой французской революции» (1986). А в 1995 г. А.В. Адо уверенно констатировал, что «советская историография Французской революции завершила свое существование» [цит. по: 3, с. 121]. Для подтверждения этого вывода Чудинов приводит фрагменты официальной переписки между академическим и партийным руководством в 1981-1983 гг., в преддверии празднования 200-летия революции. Необходимость активизации исследовательской работы по данной тематике, поясняет Чудинов, мотивируется исключительно потребностями «эффективного участия» в идеологической борьбе «и без того острой», но обещающей еще больше ожесточиться. Однако партийными руководителями не учитывалось несоответствие между их запросами и возможностями историков, большинство из которых не имели доступа к архивам и библиотекам Франции и других стран.
К 200-летнему юбилею революции в 1989 г. в Институте всеобщей истории АН СССР был подготовлен и проведен круглый стол, в котором приняли участие не только специалисты по истории Франции, но и по истории других западных стран. По оценке Чудинова, «в целом получился все же сугубо профессиональный и потому чрезвычайно интересный обмен мнениями между практикующими специалистами по истории Французской революции разных поколений, тон которому задали основной доклад А.В. Адо и его последующие реплики в ходе дискуссии. Характерно, что практически все выступления, как представителей старшей формации - учеников А.З. Манфреда и В.М. Далина, так и более молодых исследователей - учеников А.В. Адо и Г.С. Кучеренко, содержали открытую или косвенную критику канонического для советской историографии объяснения Французской революции» [3, с. 145].
Снижение интереса к Французской революции после ее юбилея автор объясняет не только тем, что хватило «коммемора-тивного бума» 1989 г., но и политическими условиями в стране конца 1980-х - начала 1990-х годов, когда революционная тематика стала выходить из моды. Свой вклад внесли и кадровые потери: в 1995 г. ушел А.В. Адо, в 1997 г. не стало Г.С. Кучеренко; часть молодых специалистов (Е.М. Кожокин, Э.Е. Гусейнов и др.) поменяли сферу интересов, или вовсе ушли из науки.
В начале 2000-х годов снова появился интерес к истории Французской революции, в науку пришли молодые кадры. Чуди-нов выделяет два основных направления работы в этот период: «Во-первых, развернулись активные исследования по истории изучения Французской революции в СССР. Молодая российская историография... еще только-только формировала свою идентичность, что побуждало ее представителей творчески осмысливать научное наследство, доставшееся от советской науки. Надо было понять, от чего в нем следует отказаться и, напротив, в чем имеет смысл сохранять преемственность. Вторым основным направлением исследований по тематике Революции, на котором в нулевые годы отечественные историки достигли наиболее впечатляющих успехов, стало изучение широкого спектра политических сил, находившихся правее якобинцев» [3, с. 208, 209].
В главе «На руинах памяти» не только дается анализ некоторых исследований 2000-х годов, например, монографии д-ра ист. наук А.В. Гордона (ИНИОН РАН) о советской историографии Французской революции, но и обозначены малоисследованные или вовсе не исследованные в отечественной историографии темы. Среди них - Термидор - тема, активно дискутировавшаяся в 19201930-е годы, но «забытая» историками последующих поколений. Только в 2005 г. к этой теме обратился Д.Ю. Бовыкин1. Ещё одна тема - Вандейское восстание, которая в советской историографии не разрабатывалась по идеологическим мотивам. Только в начале 2000-х годов появились первые работы о Вандее. И, наконец, тема даже не упоминавшаяся в советской историографии - масоны и революция. «За два столетия, минувшие после событий конца XVIII в., в мире вышли сотни исторических работ о роли масонства в подготовке и осуществлении Французской революции, но на протяжении большей части советского периода для отечественных ученых этой темы словно не существовало. За рубежом данную тематику долгое время разрабатывали в основном авторы, принадлежавшие к двум соперничавшим лагерям: с одной стороны, историки и публицисты консервативного направления, с другой - либеральные ученые и литераторы, сами являвшиеся членами
1 Бовыкин Д.Ю. Революция окончена? Итоги термидора. -Моск. Ун-та, 2005. - 320 с.
М. : Изд-во
Ордена "вольных каменщиков". Однако и консерваторы, и либералы были для большевистского режима идеологическими противниками» [3, с. 227]. Только в 2006 г. у нас вышла книга д-ра ист. наук С.Е. Киясова (СГУ им. Чернышевского) «Масоны и век Просвещения», отмечает Чудинов.
В эти же годы сам Чудинов и ряд историков заинтересовались имагологией. В результате по этой теме было защищено несколько диссертаций, «успешно реализован российско-французский проект "Образ врага: взаимные представления французов и русских в 1812-1814 гг.", осуществлены публикации серии статей у нас в стране и за рубежом, трех спецвыпусков "Французского ежегодника" (2010, 2012, 2013), специального номера журнала "Annales historiques de la Révolution françaises" (2012, № 4) и, наконец, вышедших в последние годы монографий» [3, с. 235].
Сегодня можно с уверенностью констатировать, делает вывод Чудинов, что современная российская историография Французской революции успешно миновала период становления, обрела новую специфику и даже свое наименование - «Новая русская школа» [3, с. 236-237].
Если в исследовании А.В. Чудинова основное внимание уделено возникновению и становлению научных школ, традиций, преемственности и перерывов, то в книге канд. ист. наук В.А. По-госяна (Институт армяноведческих исследований Ереванского государственного университета) на первое место выдвинут фактор личности историка. Его книга состоит из двух разделов. В первом разделе представлены биографические статьи о советских и французском историках. При этом, признается В.А. Погосян, статью о В.М. Далине он написал «главным образом через призму своего личного восприятия его творчества» [2, с. 10]. Для оправдания такого подхода автор ссылается на А.В. Гордона1, который писал: «История историков формируется на пересечении двух исследовательских направлений - биографического и историографического, создавая новый жанр, уже получивший в литературе название историографического портрета. Речь идет о создании портрета ученого в триединстве его жизненного пути, творчества и среды» [цит. по: 2, с. 11].
1 Гордон А.В. Историки железного века. - М. : СПб., 2018. - 448 с.
134
Серия историографических портретов в книге Погосяна открывается материалом о В.М. Далине. Виктор Моисеевич Далин родился 6 января 1902 г. в Одессе в семье торгового посредника. Во время обучения в гимназии он хорошо изучил французский и немецкий языки, латынь. В 1921 г. вступив в ряды РКП(б), В.М. Далин до 1924 г. вел работу в комсомоле, занимал на протяжении ряда лет ответственные посты в различных партийных организациях [2, с. 17].
В 1926 г. он начал слушать лекции по истории стран Запада в Институте красной профессуры и углубленно изучать Новую историю, уделяя особое внимание историографии Французской революции и истории социалистического движения во Франции после Парижской коммуны. Следует отметить, что в чем-то ИКП был уникальным учреждением, в нем преподавали как представители старой, дореволюционной школы, например Е.В. Тарле, так и историки-марксисты, например М.Н. Покровский.
Первая статья В.М. Далина была посвящена «историкам русской школы», и по выражению Погосяна, «носила острый полемический характер». Доклад по этой же теме, по воспоминаниям очевидцев, вызвал острые прения. Новизна подхода Далина заключалась в следующем: «историки "русской школы" отрицали капиталистический характер французской промышленности накануне Революции. Применяя ленинскую методологию изучения мануфактурной стадии капитализма в России, рассеянной мануфактуры в частности, В.М. Далин доказал господство мануфактурного строя, основанного на новом типе разделения труда. Технический уровень французской промышленности соответствовал не "младенческому состоянию", а мануфактурной стадии. Основным процессом здесь было усиление роли централизованной мануфактуры» [2, с. 19].
Молодой историк получил возможность отправиться в командировку во Францию, откуда он привез материалы о социалистической партии и ежегодную статистику стачек. На основе этих материалов, а также французской рабочей и социалистической прессы, он написал несколько статей по истории социалистического движения. Основные идеи были продолжены и развиты в монографии «Стачки и кризис синдикализма в предвоенной Франции» (1935). По просьбе французских коммунистов В.М. Далин написал
учебник по истории рабочего движения во Франции. Книга вышла под псевдонимом Ж. Видаль.
В 1920-1930-е годы остро ощущался недостаток учебников по истории, созданных в соответствии с марксистско-ленинской доктриной. Далин одним из первых написал учебник по истории от Средневековья до современности, а вместе с Н.М. Лукиным он подготовил и отредактировал сборник документов и материалов по Новой истории, переведенный на языки нескольких союзных республик. По мнению Погосяна, этот сборник сохранил свое значение и по сей день.
В эти же годы Далин активно занимался преподавательской деятельностью, читал лекции в ИКП, затем в Институте Либкне-хта, в Коммунистическом университете им. Я.М. Свердлова, а с середины 1930-х годов стал заместителем заведующего кафедрой Новой и Новейшей истории исторического факультета МГУ.
Как историк, пишет Погосян, он (Далин) был воодушевлен новой марксистской идеологией, установившей свое полновластное господство в советской исторической науке и отрицавшей право на существование других методологических подходов. Он, как и все без исключения представители советской марксистской школы, проявлял прямолинейность, излишнюю категоричность в суждениях, ничем не обоснованную и далеко не всегда оправданную нетерпимость к немарксистской исторической мысли и к малейшим отклонениям от марксистской интерпретации.
Молодой историк «уделял больше внимания овладению марксистско-ленинской методологией, что было полностью созвучно с насущными требованиями времени». [2, с. 30].
Между тем Далин был неоднократно репрессирован и провел в лагерях и ссылках с 1936 по 1955 гг. После возвращения он продолжил научную работу.
Примером творческих находок Далина может служить его систематическое изучение, основанное прежде всего на архивных материалах, жизни и революционной деятельности Гракха Бабёфа. Историк ввел в научный оборот большое количество неизвестных ранее архивных материалов, написал несколько статей о деятельности и идейной эволюции Бабёфа. Спустя несколько лет защитил докторскую диссертацию на тему - «Гракх Бабёф накануне и во время Великой французской революции». А затем на основе этого
материала издал монографию, которую считал «"главным трудом" своей жизни» [2, с. 32]. Книгу высоко оценили как советские, так и зарубежные историки.
Наряду с историческими исследованиями В.М. Далин занимался историографическими проблемами, особо интересуясь работами французских специалистов. В 1981 г. его главные историографические работы были собраны в отдельное издание, которое открывает еще одну область приложения сил историка: это - основополагающие этапы изучения истории Франции во Франции, в дореволюционной России и в СССР.
В следующей главе рассказывается о жизни и творчестве французского историка Жака Годшо (1907-1989). Основной сферой его интересов была история Французской революции и ее влияние на соседние страны. Автор отмечает некоторые характерные черты своего французского коллеги: он был, прежде всего, историком-архивистом, много работавшим не только в архивах Франции, но и других стран; он был беспартийным историком, не примыкавшим ни к одному из направлений или к исторической школе во французской исторической науке [2, с. 124]. В то же время советские историки знали, что Ж. Годшо «не принимая марксизм полностью, тем не менее в оценке истории Французской революции как социального переворота придерживался сходной с ними позиции» [там же].
В 1955 г. на Римском конгрессе по историческим наукам Ж. Годшо, совместно с американским историком Р. Палмером, выдвинул теорию «атлантической революции», которую впоследствии развил в других работах. Эта теория вызвала критику со стороны советских и западных марксистских ученых. Между тем, считает Погосян, теория Ж. Годшо и Р. Палмера имела важное позитивное значение, предлагая не ограничиваться при исследовании революционной эпохи одними лишь национальными рамками, а рассматривать революционные события на широком фоне французской и всемирной истории, заниматься сравнительным изучением революционных мутаций в разных странах. Подход Ж. Год-шо и Р. Палмера, продолжает далее историк, позволяет также пролить свет на влияние Французской революции за пределами Франции, до того времени досконально не исследованное.
Сам Погосян согласен с более поздней и более выдержанной оценкой, высказанной французским историком-марксистом М. Во-велем. «Он по праву подчеркнул неоспоримые заслуги Ж. Годшо в расширении перспектив исследований о влиянии Французской революции на обширные географические пространства и подчеркнул плодотворность такого метода в изучении революционной эпохи, открывающего новые рубежи для сравнительного исследования европейских революций в различных странах - от Италии до Центральной Европы» [2, с. 128].
Следующая глава посвящена армянскому историку, ученику В.П. Волгина, А.Р. Иоаннисяну (1908-1991). Творческий интерес к истории Франции сочетался у него с изучением армянского освободительного движения. Естественно, что его работы выдержаны в марксистском духе. Окончив университет, А.Р. Иоаннисян под руководством В.П. Волгина стал изучать французский утопический коммунизм. «Первые работы А.Р. Иоаннисяна, посвященные Ретифу де ла Бретону и Шарлю Фурье, были написаны на основе опубликованных источников и легли в основу кандидатской и докторской диссертаций, которые он защитил соответственно в 1935 г. в АН СССР и 1938 г. - в МГУ» [2, с. 146].
Расцвет научного творчества армянского историка пришелся на 1960-1980-е годы. Он получил редкую для советских историков возможность поработать в архивах и библиотеках Франции. За это время «он написал пять монографий, посвященных неизученным или мало изученным аспектам истории французской коммунистической и социалистической мысли XVШ-XIX вв.» [2, с. 156]. Его заслугой Погосян называет интерес к творчеству забытых мыслителей. «Наилучшим примером такой работы является его фундаментальный труд о развитии коммунистических идей в годы Французской революции XVIII в., где представлена целая галерея малоизвестных ныне представителей коммунистической мысли: Г. Борье, Ж.К. Шапюи, Ж.А.В. Юпей, Ж. Греню, Р Ф. Дебон, М. Кюбер и др. Проведя глубокий анализ их учений, А.Р. Иоаннисян первым из историков Французской революции не только выявил важнейшие особенности развития коммунистических идей во Франции в 1789-1794 гг., но и уточнил географию их распространения. В.М. Далин по праву охарактеризовал эту книгу как сплошную цепь находок и открытий» [2, с. 156-157]. В последую-
щие годы историк первым проанализировал эволюцию коммунистической мысли во Франции периода Первой империи на примере таких мыслителей, как Ж. Гей, Ж. Рей, М.-А. Жюльен и др.
Ещё одной сферой приложения сил историка был биографический жанр. Он интересовался как известными личностями, так и теми, кто «забыт» историей. Биографические исследования
A.Р. Иоаннисяна о видном деятеле армянского освободительного движения XVIII в. И. Эмине и о французском социалисте Ш. Фурье являются образцовыми примерами глубокого анализа процесса эволюции политических и общественных взглядов того или иного деятеля на фоне исторической эпохи, пишет Погосян. Завершая главу, Погосян отмечает, что имя А.Р. Иоаннисяна наряду с именами Е.В. Тарле, В.П. Волгина и с исследованиями других коллег, переведенными на иностранные языки, обеспечили советскому франковедению почетное место в мировой исторической науке.
Во втором разделе книги Погосяна приводятся архивные документы, касающиеся сотрудничества советских и французских ученых. Это, например, письма Ж. Годшо к А.З. Манфреду, письма А.З. Манфреда немецкому историку В. Маркову, доклад
B.М. Далина «О Тарле», переписка А. Собуля с Б.В. Поршневым, А.З. Манфредом и др.
В книге д-ра ист. наук Д.Ю. Бовыкина (исторический факультет МГУ) на широком историческом фоне рассматривается образ Людовика-Станисласа Ксавье, графа Прованского, графа де Лилля, который в 1795 г. был провозглашен королем Людовиком XVIII [1]. Содержание книги намного обширнее, чем рассказ о его жизни. Д.Ю. Бовыкин детально рисует исторические обстоятельства, настроения во Франции в период Термидора и Директории, уделяет внимание международной обстановке, окружению и интригам вокруг фигуры Людовика-Станисласа и т.п. Книга основана на широком круге источников из архивов разных стран, автор мастерски использует архивные материалы, например переписку, делая целые выписки, а не только цитируя; таким образом, ему удается разнообразить повествование, передать «дух эпохи».
Для рассмотрения в обзоре отобрана одна из затронутых тем -образы, которые в разное время формировал граф Прованский.
Людовик-Станислас Ксавье родился 17 ноября 1755 г. в Версале. Его отцом был старший сын Людовика XV Людовик-Фердинанд (1729-1765), матерью - Мария-Жозефа Саксонская (17311767), дочь короля Польши и государя Саксонии. Людовик-Стани-слас был хорошо образован, знал латинский, английский и итальянский языки, любил латинских авторов, отличался прекрасной памятью, разбирался в истории и законодательстве Франции. Д.Ю. Бовыкин пишет, что «с юных лет граф Прованский научился использовать публичный образ жизни, неотъемлемый от статуса принца крови, себе на благо; он был мастером репрезентаций. Он намеренно создавал и проецировал вовне те образы "сына Франции", которые отвечали его интересам, и уловить за этой системой образов его собственный характер весьма сложно» [1, с. 38]. Так, по мнению историка, одним из образов, примеряемых Людовиком, был образ мецената, просвещенного и щедрого. Автор приводит воспоминания современников о том, как Людовик-Станислас собирал у себя писателей и ученых, обсуждал с ними разные проблемы и щедро осыпал благодеяниями [там же].
В предреволюционные годы он всячески поддерживал короля, например, вместе с ним резко осудил премьеру пьесы Бомарше «Женитьба Фигаро», впоследствии отказался подписать «Письмо принцев»1 и поддержал позицию короля.
Людовик-Станислас делал всё, чтобы создать образ твердого и дальновидного политика, пишет Д.Ю. Бовыкин, он нередко обсуждал со своими придворными вопросы современной политики, стремился донести до брата и широкой публики свое мнение о политических реалиях.
Созданные принцем образы по большей части работали довольно успешно. Он нравился людям, снискал репутацию человека умного и вдумчивого. Автор приводит мнение герцога де Крои, который писал об одном из выступлений Месье: «Мы все были очарованы, поскольку он продемонстрировал величайший талант для работы в Совете. Это было действительно впечатляюще для его 20 лет, невозможно представить ничего лучше... Грация, сила,
1 Принцы (принц Конде, герцог де Бурбон и др.) за несколько дней до королевской Декларации о созыве Генеральных штатов написали письмо королю, в котором осуждали это решение, которое ущемляло права первых двух сословий.
справедливость, благородство, наконец, тон и суть, - всё там было» [цит. по: 1, с. 44]. Месье держал себя с большим достоинством, чем король, вспоминала одна из придворных дам Марии-Антуанетты.
К середине 1780-х годов граф Прованский стал одним из популярных членов королевской семьи. С началом революции казалось, что Людовик-Станислас вот-вот займет французский трон: с ним общался аббат Сийес, активно сотрудничал граф Мирабо. Однако, как показывает история, объединить короля и революцию не удалось. По мере падения престижа королевской власти уменьшался и его авторитет.
После начала революции его жизнь сложилась лучше, чем у других членов королевской семьи. Ему удалось сбежать из Франции и на первое время остановиться в замке, в Трире. Узнав о бегстве графа Прованского, революционеры предприняли попытку вернуть его: «31 октября 1791 г. Законодательное собрание приняло декрет о том, что поскольку наследник престола несовершеннолетний, то Людовику-Станисласу Ксавье предлагается как потенциальному регенту в соответствии с Конституцией 1791 г. вернуться в страну в течение двух месяцев, или он будет лишен права на регентство» [1, с. 50]. Естественно, что он отказался от такой перспективы, и во Франции было официально объявлено, что граф Прованский лишен права регентства.
21 января 1793 г. король Франции и Наварры Людовик XVI был казнен. Власть автоматически перешла к его малолетнему сыну. Людовик-Станислас был в Вестфалии, когда узнал о смерти Людовика XVI. Он опубликовал Декларацию, в которой заявлял о своих правах регента в соответствии с законами королевства; также он наметил контуры нового государственного строя: восстановление монархии на основе Конституции, «исправление злоупотреблений в административной системе» [1, с. 51] и т.п. Граф Прованский был признан регентом в нескольких европейских странах, отмечает историк.
21 прериаля (9 июня 1795 г.) с трибуны Конвента было официально объявлено о смерти дофина, сына Капета - Людовика XVII. После этого заявления монархисты сплотились вокруг фигуры Людовика XVIII.
1795 г. стал важнейшим годом в судьбе графа Прованского, пишет Бовыкин. Если при жизни сына Людовика XVI мечта занять трон была нереальна, то теперь она превращалась в потенциальную возможность. Перед роялистами открылись новые перспективы. Удостоверившись, что информация о смерти дофина верна, граф принялся действовать. Он объявил о своем восшествии на престол иностранным государям, подписал ряд писем, обратился к архиепископу Парижскому и другим священнослужителям.
В тот момент, казалось бы, близкого триумфа, Людовик-Станислас обращается к французам с Веронской декларацией. Место и время создания документа неизвестны. Но первая фраза всё ставила на свои места: «Людовик милостью Божьей Король Франции и Наварры всем нашим подданным» [1, с. 204]. Таким образом, было продемонстрировано, что новый король не признает изменений государственного строя, произошедшие после 1789 г. Анализируя текст декларации, Бовыкин пишет: она была адресована «той основной массе населения страны, которая устала от постоянных пертурбаций, но мало что от них приобрела. Ополчившись на членов Учредительного собрания ("неверных уполномоченных, предавших ваше доверие"), якобинцев и монтаньяров ("подозрительных и свирепых тиранов"), на депутатов Конвента после Термидора ("соперничающую клику, в чьи руки перешел окровавленный скипетр, которая, чтобы захватить власть и пожать плоды своих преступлений, скрылась под маской умеренности"), Людовик XVIII возложил на них вину за то, что французы "свергнув алтари бога и трон королей, сделались несчастными"» [цит. по: 1, с. 206].
В этой же логике, продолжает Бовыкин, король видел и выход из кризиса: «Французы сами должны "отвергнуть господство коварных и жестоких узурпаторов, которые сулили счастье, но принесли лишь голод и смерть"; необходимо вернуться к католической религии, "снискавшей Франции благословение небес"; следует восстановить ту форму правления, "которая на протяжении 14 веков составляла славу Франции и отраду французов"» [цит. по: там же]. Бовыкин пишет, что Людовик XVIII ясно дал понять в Декларации, что основы Старого порядка будут сохранены, но кое-что изменится радикально. Также историк отмечает, что раздел Декларации, описывающий восстановление монархии, пропи-
сан тщательно и детально, но будущее государственное устройство описывается более расплывчато.
Однако Декларация не произвела того эффекта, на который, вероятно, рассчитывал Людовик XVIII. Даже часть преданных сторонников назвала ее неудачной, длинной и мало воодушевляющей. В странах антифранцузской коалиции декларация также была воспринята холодно. Исключение составила Российская империя, Екатерина II сказала, что «прочитала ее дважды, нашла ее восхитительной» [цит. по: 1, с. 233].
Бовыкин следующим образом оценивает документ: «Декларация представляла собой значительный прогресс по сравнению с тем, что граф Прованский провозглашал ранее... Другое дело, что при этом Людовик XVIII смотрел, по сути, из 1789 г., анализировал причины революции. Декларация не учитывала многое из того, что революция изменила, причем изменения эти отнюдь не казались французам пагубными: признание народного суверенитета, перераспределение земельной собственности, отказ от принципа назначаемости в пользу выборности, уничтожение титулов и сословий» [1, с. 238]. И далее, Бовыкин отмечает, что Людовик XVIII не рассматривал Декларацию ни как свое credo, ни как программу, рисующую в деталях будущее государственное устройство. Это был документ, призванный сформировать определенный образ короля в глазах его подданных, способный привлечь как эмигрантов, мечтающих о реванше, так и тех, кто оставался внутри страны.
По мнению Бовыкина, Веронская декларация - самый крупный просчет Людовика XVIII, и не потому, что она якобы сулила возвращение к Старому порядку. «Король сказал в ней, с одной стороны, слишком много, а с другой - слишком мало. Слишком много, потому что четко обозначил то, что для него важно, и не все были готовы это принять. Слишком мало, потому что его готовность к компромиссу оказалась намечена лишь пунктиром, что позволило критикам не обратить на нее внимания» [1, с. 243].
Увидев такой незначительный эффект от декларации, в последующие годы Людовик XVIII существенно скорректирует свои политические взгляды. «Не будет преувеличением сказать, что созданный им к 1799 г. политический проект содержал куда большую базу для компромисса, нежели республиканский. Король неоднократно подтверждал, что готов даровать подданным Хар-
тию, т.е. написанную конституцию. Он гарантировал соблюдение прав всех подданных, включая право собственности. Роль "представителей нации" должны были играть депутаты Генеральных штатов. Планировались равный доступ к государственным должностям и равенство всех перед законом. Людовик XVIII готов был и к тому, чтобы сохранить многое из сделанного Революцией. Соглашаясь на все эти перемены, Людовик XVIII в полной мере проявил себя скорее либералом, чем консерватором» [1, с. 676].
Ни у короля, ни у его окружения не было времени скучать: слишком многое еще предстояло сделать. «Современники нередко были поражены той активностью, которую развивал Людовик XVIII, непрерывно встречаясь с "министрами" и путешественниками, сановниками прежнего царствования и агентами, ведя переписку едва ли не со всеми европейскими державами и с десятками людей во Франции. Один из них даже отмечал: "Многие полагают, что Король - и как Людовик XVIII, и как Регент - пишет слишком много"» [цит. по: 1, с. 413].
Что касается образа короля, созданного в эмиграции, то ему, по мнению Бовыкина, образ «Сына Франции» удавался лучше, чем образ монарха. «Вместе с тем за пределами отдельных просчетов в политической репрезентации власти (а Веронская декларация, несомненно, была таким просчетом), в остальных сферах Людовика XVIII сложно в чем-то упрекнуть. Пожалуй, в тех обстоятельствах, в которых он находился, король делал максимум возможного. Но успех при этом нередко не соответствовал затраченным усилиям» [1, с. 669-670]. Людовик XVIII займет трон только в 1814 г. Но это будет уже другая историческая эпоха.
Поскольку изучение истории Французской революции в отечественной историографии шло периодами, то возникая, то спадая, можно констатировать, что в настоящее время сформирована так называемая «новая русская историческая школа». Исследования многих авторов прошлого и настоящего не только популярны в стране, но и признаны на международном уровне. И всё же, несмотря на это, в истории революции еще остаются неизученные или малоизученные темы и даже исторические фигуры.
Список литературы
1. Бовыкин Д.Ю. Король без королевства. Людовик XVIII и французские роялисты в 1794-1799 гг. - М. : Политическая энциклопедия, 2016. - 719 с.
2. Погосян В.А. Историки Французской революции. - М. : РОССПЭН, 2019. -407 с.
3. Чудинов А.В. История Французской революции : Пути познания. - М. : Политическая энциклопедия, 2017. - 280 с.
