CC BY
61
56
ВЕСТНИК УДМУРТСКОГО УНИВЕРСИТЕТА
УДК 94(47+57)«19» - 058.237(045) Е.И. Ковычева
ИСТОРИКО-КУЛЬТУРНОЕ ЗНАЧЕНИЕ СОДРУЖЕСТВА МОРДОВСКОГО ЭТНОГРАФА М. Т. МАРКЕЛОВА И РУССКИХ ХУДОЖНИКОВ И. С. И Н. Я. ЕФИМОВЫХ В ГОДЫ СТАЛИНСКОГО ТЕРРОРА
Описывается история дружбы и сотрудничества ученого М. Т. Маркелова и художников И. С. Ефимова и Н. Я. Симонович-Ефимовой. М. Т. Маркелов родился в Мордовии в семье неграмотного крестьянина, окончил университет, стал выдающимся ученым в области этнографии народов Урала и Поволжья. Его научную деятельность прервал арест по ложному обвинению. После ссылки в Сибирь ученый был расстрелян. Он привлек известных художников, деятелей кукольного театра, педагогов, авторов книг и статей, Ефимовых, к оформлению музейных экспозиций, этнографическим экспедициям, изображению культурных традиций малоизученных народов. Источником исследования являются письма друзей. Они написаны в период с 1929 по 1937 г. Тема актуальна, потому что открывает малоизвестные факты истории жизни представителей творческой интеллигенции в Советской России в период сталинских репрессий. Судьба героев писем важна для понимания культурных процессов сложного времени, решения проблем свободы творчества. Статья помогает восстановить масштаб личности художников и погибшего ученого. Деятельность М. Т. Маркелова в период ссылки освещается впервые.
Ключевые слова: этнограф М. Т. Маркелов, художники И. С. Ефимов и Н. Я. Симонович-Ефимова, сталинские репрессии, история финно-угроведения.
Факты сотрудничества представителей научного сообщества и художников редки. Один из них относится к истории финно-угроведения и сталинских репрессий. Этнограф М. Т. Маркелов (1899— 1937) вышел из семьи мордовских крестьян д. Синенькие Петровского уезда Саратовской губернии. Он прошел типичный для инородца-бедняка путь к образованию: окончил духовное училище и четыре класса семинарии, в 1918 г. поступил на историко-филологический факультет Саратовского университета, где под руководством профессора Б. М. Соколова начал заниматься этнографией и фольклористикой мордвы. Это был период подъема национального самосознания, который дал много самородков, преодолевающих разрыв между старым и послереволюционным образованным классом. Они становились знатоками гуманитарных наук, классических и европейских языков, оставаясь носителями родной культуры и просветителями своих народов. Успехи молодого ученого позволили привлечь его в 1924 г. к руководству отделом Урала и Поволжья во вновь организованном в Москве Центральном музее народоведения. Михаил Тимофеевич окончил аспирантуру, был ученым секретарем в Институте народов Востока, преподавал в Московском государственном университете, где заслужил уважение студентов лекциями по курсу этнографии народов финно-угорской группы [8]. В летние сезоны 1925-1932 гг. он был руководителем полевых изысканий в местах проживания марийцев, мордвы, удмуртов, башкир. Восточно-Финская экспедиция втягивала в круг общения местных ученых. Музей превращался в просветительский центр. Собранные материалы отражались в научных сообщениях, вечерах-концертах с участием финно-угорской студенческой молодежи, в оформлении музейных экспозиций. Тут то и оказались незаменимыми московские супруги-художники И. С. Ефимов (1878-1959) и Н. Я. Симонович-Ефимова (1877-1948), наделившие научные темы совершенной художественной подачей. Были оформлены материалы разделов Поволжья, Урала, Сибири, созданы манекены для костюмов.
Молодой ученый чувствовал к зрелой чете огромное почтение за введение в новую для него область искусства. Он стал частым гостем в доме Ефимовых, где бывали ученый, священнослужитель П. А. Флоренский, пианистка М. В. Юдина, художник В. А. Фаворский, писатель Б. В. Шергин, педагог А. К. Покровская. Ученый вступал в споры с энциклопедистом П. А. Флоренским, восхищал друзей исполнением мордовских песен, заинтересовал культурой финно-угорских народов. Иван Семенович ездил в составе экспедиций под руководством М. Т. Маркелова в Удмуртию (1930-1931) и Башкирию (1931-1932). В его обязанности входили зарисовки культовой архитектуры, традиционного быта и обрядов, уникальных предметов обихода. Он оформил несколько книг ученого, в том числе не опубликованных из-за его ареста в январе 1933 г. Нина Яковлевна создавала картины и автолитографии на удмуртские темы.
Сходство биографий, общность просветительских идеалов и научных занятий позволили Мар-келову подружиться с удмуртскими учеными, жившими в Москве. Это обстоятельство стало поводом
к его обвинению в заговоре, якобы имевшем целью отторжение финно-угорских территорий от России и присоединение их к Финляндии и Эстонии (Дело СОФИН) [15]. Арест и заключение были восприняты М. Т. Маркеловым с драматическим непониманием. Измученный восьмимесячным следствием этнограф почти с радостью ехал в Сибирь, словно в далекую экспедицию. После месячного заключения в лагере пос. Свободный в Приамурье, он был сослан на поселение в Томск, где получил возможность преподавать в университете, заведовать университетским этнолого-археологическим музеем. Его работа не утратила, а приобрела интенсивности. Он преподавал латынь, историю и этнографию народов СССР, занимался книгой об аграрных культах, к которой по его описаниям И. С. Ефимов делал иллюстрации. Ученый мечтал отметить возвращение защитой докторской диссертации по истории Сибири, но за два месяца до окончания срока ссылки был арестован и сослан на Дальний Восток, без права переписки. Теперь мы знаем, это означало - расстрел, что произошло 9 (по другим сведениям 16) ноября 1937 г. Неизвестно, где похоронен этнограф, исчезли его последние труды. Родители, посылавшие запросы в органы НКВД, скончались, не узнав правды о его смерти. По просьбе сына М. Т. Маркелов был реабилитирован [14].
Источником статьи стала переписка ученого и художников. Более двухсот писем, написанных в период с 1929 по 1937 гг., хранится в семье Ефимовых как документальный памятник дружбе и взаимопомощи, удивительному родству душ, плодотворному творческому сотрудничеству. Письма доносят описания сообщавшихся только близким людям событий личной жизни, ценных для восстановления скрывавшихся фактов истории. Авторы дают им оценку, что порождает сопереживание читателей. Освоение жизни в эпистолярном жанре создает цельную картину, в которой находит отражение личность пишущего: идеалы и ценности, интеллект и темперамент, социальные предпочтения и жизненные стремления. Биографический очерк, дополненный анализом писем, становится портретом авторов, где немаловажна внутренняя характеристика. Наследники Ефимовых достаточно сделали для их известности [9; 11; 12]. Усилиями мордовских и удмуртских ученых ведется реконструкция жизненного пути М. Т. Маркелова, систематизация его научного наследия [10; 16; 20]. Однако почти не освещалась деятельность ученого в годы ссылки. Мы предпринимали публикацию небольшой подборки писем с целью представления малоизвестной страницы биографии авторов и их ценностного мира [17]. Данная статья продолжает анализ эпистолярных источников, позволяет выявить историко-культурное значение сотрудничества ученого и его друзей-художников, расширяет представление о масштабе их личности.
Знакомство М. Т. Маркелова и И. С. Ефимова произошло в 1929 г. в Крыму. Сблизило этнографа и художника поклонение природе. Оба обладали физической силой и выносливостью, далеко плавали, пытаясь оседлать дельфинов. Ученый почувствовал дружеское расположение к Ефимову. Блестящий рисовальщик, скульптор-анималист, основатель одного из первых в России профессиональных кукольных театров обладал даром рассказчика. Просветительство - область, которой Ефимовы служили с огромной самоотдачей: в деятельности передвижного театра, где ставилась классика, на ниве педагогики, в книгах и статьях. Иван Семенович рассказывал слушателю о Домотканове, где любили отдыхать и работать члены большой семьи (в том числе двоюродный брат Нины Яковлевны - В. А. Серов), об учебе в Москве и европейских музеях, о поисках в искусстве. Маркелов признался: «Впервые в жизни в течение какой-нибудь недели мне открылся мир неведомый - до сих пор скользивший только по поверхности моего сознания - мир творчества, о котором я могу судить только по отдаленным аналогиям» [2]. С Иваном Семеновичем на отдых выехала его племянница Е. В. Дервиз. В душе молодой женщины затеплилось робкое чувство к Маркелову. Она будет навещать Михаила Тимофеевича в Томской ссылке, когда жена разорвет с ним отношения.
Беседы с Иваном Семеновичем вызвали желание посетить Третьяковскую галерею. С первого обращения он глубже большинства современников постиг художественное своеобразие творчества Ефимова. Ученый понял, что корни анималистических вкусов и настроений мастера в чувстве одиночества среди несовершенных людей, желании перенести идеалы в образы животных. Встреча с Н. Я. Симонович-Ефимовой произойдет в начале зимы, хотя переписка начнется раньше. Михаил Тимофеевич почувствовал солнечность книги «Записки петрушечника» [11], читая ее со слезами радости от узнавания души Нины Яковлевны, влюбленной в русскую природу и народ, верящей в созидательную силу искусства. В журнальной рецензии он написал, что впервые носителями кукольного театра стали люди высокой культуры [7]. Ученый с восторгом встретил живопись художницы. Он определил самобытность воплощения ею образа русской женщины во внутренней динамичности и монументальности. Друзей роднил поиск цельности, которая была в жизни крестьянина, единой с ритмами природы.
2014. Вып. 1 ИСТОРИЯ И ФИЛОЛОГИЯ
Раздел переписки периода экспедиции в Удмуртию, созданные здесь произведения уже анализировались автором [18] и другими исследователями [19]. В это время сам Маркелов сослужил Ефимовым добрую службу. Влюбленные в крестьянство и сельский быт, они оказались лишены общения с ним. В период коллективизации и раскулачивания запретная тема осталась возможной только на материале этнографии. Начиналось время террора и преследований интеллигенции, что порождало тревогу, заглушить которую могло погружение в гармонию природного мира, самоотдача в работе и теплота отношений. Поводы для тревоги возникли у Михаила Тимофеевича после возвращения из Удмуртии, пропала проиллюстрированная Ефимовым рукопись книги «Мордовские песни», отданная на рецензию.
В год ареста (1933 г.) письма Маркелова приобрели трагические ноты. Самым большим несчастьем в тюрьме ощущался «потерянный рай природы и возможности работать». Силу духа придавали воспоминания о друзьях, волнения за сына Юру и родителей. В письме с этапа он впервые назвал Ефимовых обращением, в котором выражена любовь и уважение к ним, как неделимому целому -«Вы». Трогательный случай дает характеристику осужденному. В тюрьме он по нескольку раз в день поднимал на спине умирающего молодого татарина к месту, откуда тот мог видеть солнце и чувствовать ветерок. Наследник кочевников ослабевающим голосом пел песню о нагайке и свисте ветра в ушах. Михаил Тимофеевич признался, что для татарина был ветерок и солнечный луч, то для него -бесценные весточки от друзей. Письма не дают сомнений, разлука с ними была самой тяжелой пыткой, а воспоминания оставались ниточкой, которая связывала с прошлым.
Виновником несчастья назван ученый и поэт К. Герд [3], который был представлен следствием главным организатором заговора. В целях давления Михаилу Тимофеевичу давали читать показания, данные Гердом в феврале-марте 1932 г. в Нижегородской гостинице следователю Антоновскому [15. С. 125-127], которые легли в основу обвинительного приговора. Здесь говорится о сепаратистских высказываниях Маркелова в финском посольстве, о вхождении его в руководство Объединения финно-угорских научных обществ, использовании музейных мероприятий и экспедиций для агитации. К. И. Куликов объясняет показания Герда целями самосохранения и надеждой на открытый суд, где можно было бы от них отказаться. Из писем ясно, в тюрьме Герда держали отдельно от остальных «заговорщиков», распространили мысль о его расстреле, воспринятую невинно осужденными с радостью. Факт неоднозначен, поскольку принижает имя национального героя. Но нельзя и упрощать ситуацию. Ясна попытка настроить обвиняемых друг против друга, что служит доказательством коварства сотрудников органов безопасности, получавших информацию методами как физического, так и морального насилия. Несмотря на то, что М. Т. Маркелов признался только в том, что передал К. Герду просьбу финского профессора А. Хямяляйнена познакомиться с ним, он был осужден на пять лет. Не теряя надежды на торжество справедливости, он направил кассационную жалобу на имя прокурора СССР, лагерный срок был заменен ссылкой в Томск.
В лагере Маркелов встретился с П. А. Флоренским и поделился с ним своими чувствами. Беседы на природе объединили бывших спорщиков. В Томске он изредка получал от отца Павла весточки, сообщая друзьям новости. При уверениях, что переписка с ним не опасна, Михаил Тимофеевич понимал запретность этой темы. В ранних письмах он называл священника по имени-отчеству, потом перешел на инициалы, предупреждал не хранить его вещей, позже сообщал намеком, что на Дальнем Востоке моральные тяготы искореняются успехами научной работы на опытно-мерзлотной станции.
Ссыльный не завел новых друзей, живя воспоминаниями. В рассказах приезжавших к нему матери и Елены Владимировны Дервиз (Лели) он жаждал прикосновения к творческим и человеческим богатствам духовных наставников. Мама говорила об Ефимовых со слезами благодарности, причитая по-мордовски. Из бывших друзей они одни поддерживали потерянных от горя стариков, оставшихся без средств в чужой Москве. Отец, плакавший каждый день в час, когда увели сына, неумелыми каракулями наказывал: «поминай их в молитвах прежде нас». Ефимовы спасли ученого в Томске не только письмами. Часть небольшого жалования он отдавал за жилье, питаясь крайне скудно. Почти вынимались от цинги зубы, чего не было даже в лагере, где, чтобы обмануть желудок, он грыз древесину. В университет преподаватель ходил в ветхой одежде, что осталась с момента ареста. Нина Яковлевна по-матерински отправила ему сукно, несколько рубашек, носки, простыню, носовые платки. Как только случался заказ, Ефимовы посылали другу денежные переводы, которые становились спасением, когда не на что было лечить заболевшую маму, отправлять ее и Елену Владимировну в Москву.
Михаил Тимофеевич довольствовался малым, хотя его работа приобрела невероятный накал. Необычайно организованный, он экономил время на часах сна. Кроме чтения сложных учебных кур-
сов, требовавших серьезной подготовки, ученый собирал и оформлял музей, планировал летние экспедиции на Алтай, в Горную Шорию, в Минусинск, города вдоль Енисея и Иртыша. Поездки репрессированному запретили, он погрузился в богатый библиотечный фонд университета. Ученый начал вести переписку с профессором Моториным об издании новой книги, обсуждал возможность напечатать там найденный «Эрзянский эпос» («Мордовские песни»). В московском издательстве «Academiа» публикацию затягивали, партийные цензоры потеряли предисловие, русские поэты не спешили с переводами. Маркелов догадался, что причиной задержек была его высылка, отказался от авторства вновь написанного предисловия ради сочного лапидарного оформления книги Ефимовым.
Уже через месяц после приезда в Томск М.Т. Маркелов начал писать труд о культах плодородия у народов Восточной Европы. Планировалось издание большого формата с сотней иллюстраций. Основу составили редкие материалы по ритуальной культуре мордвы. Автор посылал Ефимову письма с описаниями обрядов, подробным планом книги, сюжетами изображений по главам и параграфам. Он не ограничивал фантазию иллюстратора, предоставив ему полную свободу. Вдохновение ученого и художника преумножолись в творческом содружестве. Михаил Тимофеевич писал книгу, мысленно беседуя с Иваном Семеновичем. Сознавая призрачность гонорара и обнародования рисунков, художник использовал за недостатком времени самые ранние утренние часы, «с блаженством полного вдохновения» рисовал на больших листах грубой мундштучной бумаги толстым литографским карандашом. Он радовался, что нашел «крепкий лаконический стиль» и признавался: «думаю, и Мордва приняла бы, чем я очень бы гордился, потому что люблю и глубоко уважаю за честную и смелую прямоту духа эту нацию и крепко жму ея руку» [1]. Рукопись М. Т. Маркелова исчезла после его гибели. Письма и созданные на их основе иллюстрации - все, что от нее осталось. Графика И. С. Ефимова пополнила секретные папки. Небольшая часть их была обнародована только в 1996 г. [13].
Н. Я. Симонович-Ефимова выполнила два портрета матери М. Т. Маркелова. Первый был написан, когда Матрена Минеевна зашла к Ефимовым с грустной повестью о свидании с сыном в Горь-ковской тюрьме. Автор сумела передать в живописном образе стойкость пожилой эрзянки. Городская кофточка оттенила этническую выразительность лица. Маркелов, вглядываясь в присланные фотоснимки, был взволнован искренностью сострадания Нины Яковлевны. Ефимовы помогли матери поехать в Томск, поддержать сына. Едва справившись с тяжелой болезнью, она с причитаниями начала рассказывать ему о друзьях, обнаруживая мифопоэтический склад мышления. Мать стала последним информантом этнолога, поведав ему настолько редкие сведения, что он содрогался - мог никогда не узнать об этом.
Нина Яковлевна давала душе ссыльного не меньше матери. Он перечитывал «Записки петрушечника», вспоминал, как помогал Ефимовым в театре. Каждую свободную минуту Михаил всматривался в ее облик на фотографии, разговаривал с нею, утешал, переживая каждый момент ее отчаяния. Если скульптурный талант Ивана Семеновича оказался востребован в оформлении возводящихся в сталинскую эпоху монументальных сооружений, то ее портреты и пейзажи были чужды программе советского искусства. Несмотря на успех в культурной аудитории трагического спектакля «Макбет» по В. Шекспиру, нарастала враждебность кукольников официального направления, получивших государственную поддержку, использующих находки Ефимовых в примитивных постановках, которые решали задачи идеологического воспитания и массового развлечения. Ученый стал одним из немногих, понимавших масштаб театрального творчества мастеров. Сознавая невозможность создать школу в окружении завистников и случайных учеников, Михаил Тимофеевич советовал Нине Яковлевне начать писать академическое издание о театре кукол, готов был помочь со сбором исторического материала. Ученый мечтал, что друзья приедут с кукольным театром в Томск, ярко описывал «Сибирские Афины», где мечети соседствуют с храмами и уникальной резной деревянной архитектурой, но, главное, много жаждущей культуры студенческой молодежи.
Михаил Тимофеевич радовался фотоснимкам новых работ художников. Ефимовы преодолевали уколы коллег героической самоотдачей в работе. В 1934 г. всего за месяц они сделали для интермедии в мюзик-холле кукольную группу «Тринадцать писателей» в натуральную величину. Нина Яковлевна преподавала на театральных курсах, ставила теневые постановки в «Театре книги». Иван Семенович лепил парные скульптуры для театра в Горьком, оформлял клубы и театральные постановки, работал в составе группы коллег над совершенствованием продукции на Конаковском фаянсовом заводе, что породило кроме расписных тарелок, множество фарфоровых скульптур. В 1935 г. появились его новаторские анималистические произведения из медного листа и сквозные рельефы.
2014. Вып. 1 ИСТОРИЯ И ФИЛОЛОГИЯ
Мечтавшие о лучшей доле для народа, все они оставались в плену обманчивой пропаганды. Но протест против несправедливых расправ невольно прорывался в искусстве. И. С. Ефимов выслал другу рисунок пойманного орла. Изображение, помещенное под стекло письменного стола, утешало каждодневно. Оно стало нарицательным образом лишенного свободы ученого, орел - тотем рода Мар-келовых. В арестанском вагоне ему приснился сон, что Иван в облике языческого бога с солнцем в руках и громоподобным голосом возвестил, что пришел «венчать его честность, смелость, правду» и превратил в Орла, благословив на вечный полет. Сон укреплял в изгнании дух. Маркелов воспринимал природу как воплощение утерянной гармонии, где он мыслил себя с друзьями. Ученый выбирал квартиры на окраине города, перечитывал письма на берегу полноводной Томи, в ближней роще, куда ходил в гости к двум сросшимся от корня березам, названным именами четы, подолгу стоял между стволами, впитывая могучие токи их жизни. Березы поили его соком из нечаянно обнаруженных прошлогодних надрезов. Михаил Тимофеевич полюбил чистоту богатых снегов Томска, провожал закаты, «мысленно опуская солнце в Москве», научился внимать тишине раннего утра.
Ученый счастлив только в такие минуты. Читая в газетах о множащихся «заговорах», он не мог не думать о смерти. Сквозь надежду прорывалось: «через три года снова увижу дорогих моих и все воплощенное ими, но иногда необыкновенно четко, как молния, чертит мозг, что этого уже не будет и жизнь тогда кажется оконченной, но точка поставлена где-то в середине предложения» [4]. Страшась умереть, не отплатив друзьям за помощь, он обнаружил всечеловеческую веру в вечность жизни. Утешался тем, что не испытает ужаса их кончины, а подобно Вергилию введет их «в царство неразлучного единения в инобытии».
Пока же он предлагал Ефимовым передать все их произведения в музей в любом городе, республике, колхозе, заводе. Он готов писать записку во ВЦИК (наивно считая себя таким же гражданином великой страны), чтобы их бодрые работы служили «строительству социалистического общества», сам мечтал быть при них хранителем. Искренняя и утопическая мечта открывает его веру в коммунистическое будущее. Любопытно, что Иван Семенович тоже начал обдумывать предложение, он не волновался за скульптуру, но боялся за кукол, рисунки и живопись Нины Яковлевны, почти не востребованные.
М. Т. Маркелов уверен, его друзья - выразители высших идеалов добра и справедливости. Тем сильнее горечь, что те, кто отвечает за искусство, не понимают этого. Нина Яковлевна сообщала ему о терниях своего творчества. Создано, но не востребовано издательствами огромное количество рисунков к произведениям глубоко почитавшегося художниками А. С. Пушкина (даже накануне широко праздновавшегося юбилея). Написаны воспоминания о кузене и учителе В. А. Серове, с которыми не дали выступить на вечере памяти в Третьяковской галерее. Книга выйдет в 1964 г., после смерти автора. Маркелов запретил себе думать о возвращении в Москву. Он начал ненавидеть «Город-Молох», поскольку тот стремился превратить художников в «ремесленников - поставщиков для средних потребностей городского обитателя». Михаил Тимофеевич прозорливо ощутил будущий бич искусства - натиск цивилизации, порождающей духовную скудость задач промышленного искусства, тешащего возрастающие аппетиты потребительского общества. Он думает осесть ближе к «родным черноземам», чтобы там нашли свое последнее пристанище как кровные, так и духовные родители. Он писал Ивану Семеновичу: «люблю очень представлять Вас другом далекого детства. Будто мы с Вами в рваных синих в полоску портчишках, распояской ранним утром «после коров» мчимся к речке и еще на улице вперегонки снимаем на ходу рубахи и штаны и, размахивая ими, привлекаем заигрывающих на лету касаток-ласточек» [5]. Тридцатишестилетний ученый полон сил. Он мечтал построить семью с Еленой Владимировной, весь день мог проходить на лыжах, плавал до холодов в бурной Томи, прыгал как мальчишка с сарая, «меряя собою» глубокий снег. Но он безмерно страдал от неопределенности своего положения «птицы, которая может летать только по ветру».
Радость в начале 1936 г. принесло письмо с описанием свадьбы сына Ефимовых. В торжестве участвовало много дорогих сердцу ученого людей, в том числе его мама. Она величала молодых по-мордовски, вызывая восхищение интонацией, жестами, блеском глаз. Праздник передал атмосферу семьи, где творческое начало выражалось обилием стихотворных поздравлений и оригинальным оформлением, а народность - широтой застолья: деликатесы запивались деревенским пивом, которого наварила Пелагея Григорьевна, тамбовская крестьянка, жившая в семье Ефимовых. Автор письма Н. Я. Симонович-Ефимова не преминула заметить, что пили за здоровье и кричали «горько» Михаилу и Леле, которые в Томске ощущались желанными и близкими.
Михаила Тимофеевича обрадовала возможность выставки друзей. Он тоже начал к ней готовиться. Рассчитывая, что выставку заметят власти, и это повлечет повышение авторитета художников
среди коллег и появление учеников, ученый советовал отразить всю «творческую полноценность», подумать над идеологической собранностью. Он решил писать книгу о многогранном творчестве И. С. Ефимова, определил ее цель - выявить через анализ произведений масштаб дарования мастера, полноту его философского миропонимания. Ценна мысль включить в текст воспоминания родных и друзей, дающие понимание культурной среды обитания художника, его собственные яркие, афористичные заметки о жизни, искусстве и о себе. Подобное издание осуществится только в 1977 г. Ученый сочинял записки в органы власти, стараясь показать актуальность творчества Ефимовых для советского строительства и национальной политики. Кроме работы в музее им упомянуты памятник «вождю ижевского пролетариата» И. Д. Пастухову, рельефы на тему дорожного строительства для Марийской АССР, работы в честь юбилея Рабоче-крестьянской Красной армии, портреты рабочих-ударников, анималистика, участвовавшая в международных выставках.
Однако свой талант ученый вкладывал не в эти казенные записки, а в наброски будущей книги. Их язык отличался от принятых в советском искусствоведении норм, поскольку, сохраняя глубину мыслей, был исполнен ярких эмоций. М. Т. Маркелову не суждено было написать начатую книгу. Завершение истории «Эрзянского эпоса» подчеркивает цинизм отношения властей к творческому наследию репрессированного ученого. В архиве сохранился документ от января 1937 г., проливший свет на судьбу издания, которая решалась на уровне правительства Мордовской АССР. Член Совета народных депутатов автономии тов. Козиков отвечал заведующему издательством Академии Янсону и редактору Радкевичу, что «очень нужное» для республики издание эпоса (кавычки выражают степень лживости чиновника) поручено тов. Дорогойченко, в помощь которому поступили писательские и научные кадры - целый Институт Мордовской культуры. Тексты Маркелова, скорее всего, были присвоены, но в отчете пишется, что мобилизованные спешно собрали новый фольклорный материал, начали переводить его на русский язык. Реакции Маркелова на эту подобострастную справку не было. Он вскользь сообщил ученому, что отказался от работы, возможно, хотел поберечь самолюбие друга. Придирки в свой адрес Михаил Тимофеевич научился принимать со стойкостью, но слишком болезненной была бы для него мелочная критика иллюстраций, как этнографически неточных. Ивану Семеновичу рекомендовалось переделать рисунки, опираясь на материалы местных художников.
Наступил 1937 г., который стал самым кровавым в истории сталинского террора. Это последний год ссылки М. Т. Маркелова. Если в начале изгнания ученый писал друзьям часто, то в этом году послано всего семь писем, не хотелось огорчать их слезами и душевной тревогой. Ученый не просил и Ефимовых писать чаще, чтобы не быть причиной упадка их трудов. Возможно, он задумывался и о более тяжелых последствиях. Короткие письма приобрели оттенок затаенной грусти, он «расковывал цепи своей тоски» только радостью вестей о благополучии и удачах друзей. В ответ на рассказ о хорошей работе с театром, в новогодние праздники на московских площадях, он на берегу Томи в свете заката воскрешал в памяти реплики Нины Яковлевны, был готов украсить ледяным убранством театрик Ефимовых, кажущийся ему несбыточной сказкой. Ученому невыносимы траты здоровья Елены Владимировны, которая в Москве подрабатывала печатанием на машинке чтобы купить ему одежду, взамен «заболевших дырами» брюк.
Михаилу Тимофеевичу хорошо только с детьми, которых он сравнивал с далеким сыном. Он читал «Записки петрушечника» дочери квартирной хозяйки, радовал оформленной Иваном Семеновичем книжкой о птицах «талантливого к живописи» мальчика Сашу. Он принял на себя заботу об умирающем вдали от семьи старике. Ефим Захарович покорил его народной мудростью, уходя со смирением в вечный мир словно домой после короткого пребывания «в гостях». Михайла рассказывал ему о друзьях, показывал фотоснимки с их работ. Перед последним вздохом умирающий с душевной близостью принял письменный поклон от Ивана Семеновича, почувствовал слезный восторг от участия в его судьбе хороших людей.
Последнее письмо Михаила Тимофеевича выразило всю самоотверженность его заботы о друзьях, чистоту и честность помыслов, готовность стойко переносить несчастье неволи, способность мечтать о новых гранях развития. Он чувствовал, что трехмесячный творческий застой Ивана Семеновича вызван переживанием истории с эрзянским эпосом. Ученый извинялся без вины, просил не оставлять в издательстве рисунки, уверял, что они пригодятся для новых книг. Он настаивал на большей энергичности в организации долгожданной выставки, убеждал показаться во всей многогранности творческого наследия. Горячее участие друга поддерживало художников, намечавшийся творческий отчет так и не состоялся. Дальновидный план о всеобъемлющей совместной выставке (посмертной для Н. Я. Симонович-Ефимовой) осуществится только в 1959 г. Сразу после ее открытия скончался И. С. Ефимов.
2014. Вып. 1 ИСТОРИЯ И ФИЛОЛОГИЯ
Маркелов словно стремился вторить жизни друзей, заведя такую же, как у них, «кухонную книгу» для записей смешных случаев и высказываний, вынашивал мечту о кукольном театре. Он завершил письмо: «У нас хорошая, бодрая, морозная осень и мы с Лелей часто шуршим осенней листвой в природе и радуемся северным многокрасочным закатам. Заказали себе "шубенки" (обувь) мехом внутрь и ходим совершенно неслышной поступью, как в чулках. Тепло и легко, и как-то совсем-совсем спокойно. Работы в Университете как всегда много» [6]. Через неделю ученого арестовали.
В памяти друзей М. Т. Маркелов остался молодым. Однажды он написал, что в день получения письма «чувствовал себя весь день переполненным бокалом шампанского!». Незадолго до смерти Нина Яковлевна использует эту метафору, описывая лицо уходящего на защиту Москвы племянника Никиты Фаворского, вскоре погибшего. Она не смогла забыть искрящейся как «пузырики шампанского» доброй улыбки, которая доказывала «счастье избежать всю ту ложь, духоту и неизбывное горе и мучения, которые призваны переживать остающиеся жить» [12. С. 142]. Юноша стал символом безоглядного патриотизма, отваги защитить всех, кто нуждался в его помощи. В годы войны не было семьи, не испытавшей горя. Но лживость системы ощутили только те, кому выпало испытание неожиданной, подлой в своей бесследности потерей друзей и родных. Ефимовы пережили утрату нескольких друзей и родных: мудрого наставника П. А. Флоренского, верного друга и поклонника М. Т. Маркелова, брата Нины Яковлевны врача-микробиолога Н. Я. Симоновича, жениха его дочери Наташи.
30-е гг. ХХ в. в истории России ознаменованы громкими событиями, связанными с индустриализацией, коллективизацией, культурной революцией. Обратной стороной «псевдопатриотического подъема» был скрытый, набирающий силу террор власти против народа и интеллигенции. Трагический перелом, обнаживший ложную сущность политики сталинизма, расколол на две половины биографию авторов писем. В первой - активная, самоотверженная деятельность, поддерживавшаяся уверенностью в необходимости их личного вклада в дело просвещения народа - художественная, литературная, театральная - у Ефимовых, научная и музейная - у Маркелова. Во второй - арест ученого, его ссылка и безвременная гибель. Художники, оставшиеся в Москве, пережили заключение и гибель близких, испытали тяжелый внутренний разлад, связанный с ломкой творческой индивидуальности, непониманием и травлей коллег, отсутствием государственной поддержки, невозможностью передать накопленный опыт. Трагизм событий второго периода усугублялся уверенностью в их случайности, непониманием причин происходящего, попытками исправить положение активным трудом. Эти события и реакция на них типичны для представителей российской интеллигенции той поры.
Изучение судеб представителей интеллигенции сталинского периода дает серьезную пищу уму. Они умели по-настоящему дружить и любить. Их отношение к Родине проявлялось в созидательном труде на ее благо. Они формулировали цели своей жизни с незнакомым нам пафосом, но умели доказать, что их слова не расходятся с делом. У М. Т. Маркелова была готовность отдать жизнь за друзей, жажда творческого полета, которую нельзя вытравить в свободной личности. Ученого не страшила смерть. Он сознавал, что многое успел сделать в науке, в формировании образа своего народа. Лишенный права быть отцом, он сумел сказать сыну, как важно служить людям. Он преклонялся перед близкими по духу, по накалу творческого горения людьми, как сын поддерживал их, не боясь твердить о любви и преданности. Михаил Тимофеевич чувствовал и переживал их боль, ценил творения, но советовал бескорыстно дарить их зрителям. Что художники и делали. Он умел быть благодарным женщине, которая разделила с ним изгнание. Все они боготворили природу, наслаждались каждым мигом жизни. И верили, что есть нечто, что сильнее небытия. Друзья хранили письма друга, как святыню, чтобы мы услышали сегодня их голоса.
Архив достоин стать книгой, что, надеемся, будет исполнено в будущем. Книга может продемонстрировать читателям долго скрываемые факты истории. В силу типичности судеб авторов и важности периода написания писем, они могут послужить историкам культуры в качестве примера для иллюстрации культурных процессов. Содержание писем может быть полезным специалистам различных областей науки. Искусствоведам будет интересен художественно-стилистический анализ произведений, их оценка очевидцами и современниками, сведения об истории создания памятников, биографические факты, характеризующие личностные качества творцов. Этнографы могут почерпнуть из писем уникальные описания архаических мордовских народных праздников, свидетелем которых М. Т. Маркелов был в детские годы, а также характеристики редких памятников материальной культуры, связанных с его исследованиями. Данные материалы могут стать ключевыми в формулировке и планировании изучения многих проблемных тем и вопросов, таких как взаимное влияние культуры иноязычных народностей и индивидуального творчества русской интеллигенции, культурные факторы развития и воспитания национальной интеллигенции в первой половине ХХ в.
СПИСОК ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ
1. Ефимов И. С. Письмо М. Т. Маркелову из Москвы в Томск. 09. 1934. Архив семьи Ефимовых (АЕ)
2. Маркелов М. Т. Письмо И. С. Ефимову из Москвы в Крым. 10. 09. 1929. АЕ.
3. МаркеловМ. Т. Письмо И. С. и Н. Я. Ефимовым из Горького в Москву. 9. 08. 1933. АЕ.
4. МаркеловМ. Т. Письмо И. С. и Н. Я. Ефимовым из Томска в Москву. 23. 11. 1934. АЕ.
5. Маркелов М. Т. Письмо И. С. и Н. Я. Ефимовым из Томска в Москву. 21. 07. 1935. АЕ.
6. Маркелов М. Т. Письмо И. С. и Н. Я. Ефимовым из Томска в Москву. 20. 10. 1937. АЕ.
7. Маркелов М. Т. О книге «Записки петрушечника» Н. Я. Симонович-Ефимовой // Советская этнография. 1929. № 2.
8. Белицер В. Н. М. Т. Маркелов (из воспоминаний этнографа) // Исследования по археологии и этнографии Мордовской АССР. Саранск, 1970. С. 15-25.
9. Ефимов Иван. Об искусстве и художниках. М.: Сов. художник, 1977. 423 с.
10. Загребин А. Е., Чураков В. С. Вклад М. Т. Маркелова в изучение этнографии удмуртов // Вестник гуманитарных наук при правительстве Республики Мордовия. 2012. № 3 (23). С. 133-139.
11. Симонович-Ефимова Н. Я. Записки петрушечника. М.: ГИЗ, 1925.
12. Симонович-Ефимова Н. Я. Записки художника. М.: Сов. художник, 1982. 350 с.
13. Ефимов Иван. Эротические рисунки. 1914-1947. М.: Библиотека русской культуры Ольги Ковалик, 1996.
14. Кузнецов Н. С. Из мрака. Ижевск: Изд-во Удм. ун-та, 1994. 493 с.
15. Куликов К. И. Дело «СОФИН». Ижевск: УИИЯЛ УрО РАН, 2007. 368 с.
16. Мокшин Н. Ф. Вклад М. Т. Маркелова в этнографическое изучение финно-угорских народов // Вопросы истории и археологии Мордовской АССР: науч.-темат. сб. Саранск, 1973. Ч. 2. С. 199-132 (Сер. ист. наук).
17. Ковычева Е. И. Жизненные ценности интеллигенции периода сталинизма (На материалах переписки ученого М. Т. Маркелова и художников И. С. и Н. Я. Ефимовых) // Вестн. Удм. ун-та. Сер. Иск-во и дизайн. 2006. № 12. С. 25-38.
18. Наймушина (Ковычева) Е. И. История создания памятника И. Д. Пастухову скульптором Ефимовым // Удмуртия: новые исследования: сб. науч. ст. Ижевск: Удмуртия, 1991.
19. Розенберг Н. А. Удмуртия и Мордовия в творчестве И. С. Ефимова и Н. Я. Симонович-Ефимовой // Вестн. Удм. ун-та. 1996. № 6. С. 117-132.
20. Чураков В. С. Экспедиционный дневник М. Т. Маркелова - новый источник по этнографии удмуртов // Ид-накар: методы историко-культурной реконструкции. 2008. № 1. С. 94-110.
Поступила в редакцию 12.02.13
E.I. Kovycheva
HISTORICAL AND CULTURAL SIGNIFICANCE OF COOPERATION OF MORDOVIAN ETNOGRAPHER M. MARKELOV AND RUSSIAN ARTISTS I. AND N. YEFIMOV DURING THE PERIOD OF STALIN'S TERROR
The paper describes the history of friendship between the scientist M.T. Markelov and the artists I.S. Yefimov and N.Ya. Simonovich-Yefimov. M.T. Markelov was born in Mordovia in a family of an uneducated peasant. He graduated from a university and became a famous scientist in the field of ethnography of the peoples of the Ural and the Volga region. His scientific activity was broken when he was falsely accused and arrested. After the exile to Siberia the scientist was executed by shooting.
He invited the famous artists the Yefimov who were also cultural workers in the field of Puppet Theater, teachers and authors of articles and books, to form the museum expositions, take part in the ethnographic expeditions, depict the cultural traditions of little-studied nations. The source of the research is the friends' letters. They were written in the period from 1929 to 1937. The theme is urgent because it opens new pages of life of creative intelligentsia in Soviet Russia in the period of Stalin's repressions. The fates of the letters' authors are very important from the point of view of understanding of cultural process in difficult times and the solution of problems of creativity. The article helps to restore the importance of the personalities of the artists and the killed scientist. The activity of M. Markelov during the exile is covered for the first time.
Keywords: ethnographer M. Markelov, artists I. Yefimov, N. Simonovich-Yefimova, Stalinist purges, Finno-Ugric studies.
Ковычева Елена Ивановна, кандидат искусствоведения, доцент
ФГБОУ ВПО «Удмуртский государственный университет» 426034, Россия, г. Ижевск, ул. Университетская, 1 (корп. 6) E-mail: [email protected]
Kovycheva E.I.,
Candidate of Art History, Assssociate Professor Udmurt State University
462034, Russia, Izhevsk, Universitetskaya st., 1/6 E-mail: [email protected]
