CC BY
65
© 2008 г. Р.В. Засухин
ИСТОРИКО-АНТРОПОЛОГИЧЕСКИИ ПОДХОД К ИЗУЧЕНИЮ ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ НА ЮГЕ РОССИИ
Историческая антропология, как отмечал А. Бюргьер, соответствует нынешнему моменту в развитии исторической науки, а не составляет какой-то определенный ее сектор [1, с. 32]. Тем самым было подчеркнуто влияние исторической антропологии на общую ориентацию исторического знания, характерную для нашего времени. Сюжеты, рассматриваемые исторической антропологией, могут составлять предмет изучения и других отраслей исторической науки. Но историка-антрополога интересует прежде всего «человеческий резонанс» исторической эволюции, модели поведения которые она порождает или изменяет [1, с. 32].
Среди наименее изученных проблем отечественной истории ХХ в. особое место занимают духовные процессы периода гражданской войны. Историк В.Д. Зимина, изучая политический аспект войны между гражданами России в 1918 -1920 гг., пришла к выводу: «Братоубийственный характер Гражданской войны обусловливает сложность анализа развивавшегося политического конфликта с его тенденцией перерастания в социокультурный» [2] В то же время, говоря о гражданской войне как о социокультурном конфликте, мы не должны забывать о многомерности и диалектическом противоречии исторического процесса. Академик Ю.А. Поляков отмечал: «Многомерность процесса, противоречивость и даже противоположность потоков его составляющих, с удивительной, не познанной нами силой выявились и в истории советского общества. Не увидев этой противоречивости, мы не выйдем из своих тупиков и лабиринтов» [3, с. 29].
Посредством историко-антропологического анализа мы ставим перед собой задачу понять, чем же являлась гражданская война в России для её участников? Только ли братоубийственной представлялась она для них, и возможна ли гражданская война в обществе, которое считает её однозначно братоубийственной? Наиболее ожесточённые формы участие в войне принимало у тех социальных групп, для которых победа или поражение в условиях внутреннего противоборства носили характер гамлетовского «Быть или не быть». На юге России это нашло отражение в конфликте между казаками и иногородними: «Вопрос стоял на мёртвой точке: победа казаков -порабощение иногородних, победа красных - порабощение казаков» [3, с. 288]. На Северном Кавказе гражданское противостояние усиливалось как межсословными, так и межэтническими
конфликтами. Всё это не могло не сказаться на характере войны между гражданами одного государства и её специфике в данном регионе.
При изучении гражданской войны нельзя не учитывать роль политических и экономических факторов, но здесь важно отметить, что «все факторы, действующие в обществе или воздействующие на него, даже в тех исторических ситуациях, когда они выходят на первый план, опосредуются таким социокультурным достоянием, как общественная психология» [2]. Председатель реввоенсовета Л.Д. Троцкий писал о гражданской войне, что в наиболее критические моменты судьба революции «зависела от одного батальона, от одной роты, от стойкости одного комиссара...» [4, с. 380]. Огромную роль человеческого фактора в гражданской войне отмечают и другие её участники, но, несмотря на это, проблематика психологического восприятия внутреннего вооружённого противоборства людьми, принимавшими непосредственное участие в боевых действиях, до настоящего времени остаётся неразработанной.
Несмотря на выходящие в последние годы в рамках социальной истории работы по изучению человеческого фактора в гражданской войне в России 1918-1920 гг., отметим отсутствие среди них трудов, посвящённых именно «человеку воюющему», т.е. изучению психологии человека в конкретных обстоятельствах войны между гражданами одного государства. С другой стороны, исследования военно-антропологической направленности также обходят проблематику гражданской войны. Одна из причин кроется в специфических особенностях внутригосударственного конфликта. Условия ведения боевых действий, стратегия и тактика войны накладывают свой глубокий отпечаток на психологию её участников. Гражданская война повлекла за собой нарушение всех старых, существовавших до того времени классических законов войны. Главнокомандующий вооружёнными силами юга России А.И. Деникин отмечал по этому поводу, что «условия войны гражданской, не опрокидывая самоценность незыблемых законов стратегии, нарушают их относительное значение - иногда в такой степени, что в глазах поверхностного наблюдателя двоится мысль: не то ложен закон, не то свершается тяжкое его нарушение.» [5, с. 28]. Для нашего исследования важно прежде всего психологическое отличие внешней войны от войны между гражданами одного государства. Особенно остро разницу между двумя войнами
чувствовали те, кто прошёл через горнило первой мировой, т.е. большинство участников гражданской войны на юге России. Один из белых офицеров рассказывал атаману Краснову: «Я три года провел на той, большой войне и чувствовал себя все-таки человеком. По крайней мере, ни разу не забыл, что я человек. А тут забыл... Иногда колешь штыком, на минуту остановишься и задумаешься: человек я или зверюга? Образ человеческий теряем. Не судите нас. На большой войне мы штыковые схватки наперечет помним. Одна, две, три и достаточно. Годы о них рассказывать. Только и помним их, а остальное на той войне было такое серое, обыкновенное: сидим и постреливаем; убиваем или нет, - не знаем, не видим» [6]. Восприятие гражданского противостояния на юге России резко контрастировало с представлениями о войне, сложившимися в ходе первой мировой: «Здесь ад. Здесь то, от чего можно умереть, увидевши раз. Мы не умираем, потому что привыкли и совершенно убили в себе человека. Мы пять месяцев подряд ежедневно, ежечасно идем штыковым боем. Только штыковым, ничего другого. Понимаете, - пять месяцев видеть ежедневно, а то и два, три раза в день врага в нескольких шагах от себя, стреляющим в упор, самому в припадке исступления закалывать несколько человек, видеть разорванные животы, развороченные кишки, головы, отделенные от туловищ, слышать предсмертные крики и стоны. Это непередаваемо, но это, поймите, так ужасно. А между тем, все это стало для нас обыкновенным» [6]. Менялись нравственные принципы ведения боевых действий и то, что считалось аморальным во внешней войне, уже считалось нормальным в войне против своих сограждан. Вот рассуждения из дневника «добровольца» Сергея Мамонтова, воевавшего на Южном фронте: «Когда говорят о нарушении правил войны, мне смешно слушать. Война самая аморальная вещь, гражданская война - наипаче. Правила для аморализма? Можно калечить и убивать здоровых, а нельзя прикончить раненого? Где логика?» [7, с. 266].
В.И. Ленин, рассматривая вопрос о специфике гражданской войны, писал, что она «отличается от обыкновенной войны неизмеримо большей сложностью, неопределённостью и неопределимостью состава борющихся.» [8, с. 72]. Как одну из особенностей гражданского вооружённого противоборства В.И. Ленин отмечал невозможность «провести грань между «комбатантами» и «некомбатантами», т.е. между числящимися в рядах воюющих и нечислящимися» [8, с. 73]. В силу вышеизложенных причин историк Е.С. Се-нявская констатирует, что «психология гражданских войн - особый объект для историко-психологического исследования и требует специ-
ального самостоятельного изучения с использованием принципиально иной методологии, исследовательских подходов и даже инструментария» [9, с. 34].
Как и всякий другой, в том числе межгосударственный вооружённый конфликт, война между гражданами одного государства - сложное общественно-политическое явление. Оно характеризуется коренной сменой отношений между противоборствующими сторонами и переходом от применения ненасильственных форм и способов борьбы (разрешения противоречий) к прямому применению оружия и других насильственных средств для достижения определенных политических и экономических целей [10]. Но, кроме этого, лежавший в основе гражданской войны конфликт «следует рассматривать так же, как многомерный социальный феномен, который являлся неотъемлемой особенностью человеческого существования, социальных перемен и трансформаций российской государственности конца XIX - начала XX вв.» [2]. Сложность историко -антропологического изучения гражданской войны заключается в том, что здесь в процессе вооружённого конфликта мы можем наблюдать появление нового психоментального типа человека с психологией гражданской войны, в ходе формирования которого психология революции, «смуты», накладывалась на психологию человека в обстановке военных действий. Так, в казачьих областях юга России на специфику прохождения конфликта большое влияние оказывала самобытная психология казачества, особенности которой в немалой степени повлияли на выбор так называемого «третьего пути», являвшегося казачьей альтернативой большевистскому и белогвардейскому режимам.
Суть историко-антропологического познания заключается в постижении исследователем мира конкретного человека или небольшой социальной группы [11]. Применение антропологического подхода к истории гражданской войны целесообразно для понимания причины и характера действий и поступков отдельных индивидуумов, входящих в разные социальные группы, столкнувшихся в смертельном противоборстве. В процессе гражданской войны страна разделилась на отдельные регионы с разным составом участников и соответственно разной психологией восприятия военных событий. В каждом регионе война имела свою специфику, которая определялась социальными и психологическими особенностями проживающего там населения. На юге России в числе факторов, оказавших немалое влияние на прохождение конфликта, были разногласия между казаками и «иногородними», имущественная дифференциация в среде самого казачества, националь-
ный аспект, характерный для Северного Кавказа, и пр. Следует отметить, что эти процессы начались задолго до боевых действий. Психологию участников гражданской войны в России 1918 -1920 гг. сложно понять без анализа их предшествующего психологического «багажа». Как отмечает В.С. Тяжельникова, «это является необходимым для аргументированного обоснования „чисто" военной ментальности (то есть главным образом вызванной ситуацией войны) и вычленения тех индивидуальных и групповых психологических черт, которые в большей мере обусловлены довоенным развитием общества» [12]. Особое внимание следует уделить «внешним» факторам, оказавшим немалое влияние на прохождение конфликта в регионе. Первая мировая война милитаризировала сознание населения, а революция распространила эту милитаризованную агрессию внутри российского общества. Большую роль в эскалации насилия на юге России сыграл тот факт, что в процессе развала фронтов здесь оказались не только фронтовики из коренного населения, возвращающиеся в свои родные места, но и огромная масса пришлого элемента. Это было связано с тем, что в конце 1917 г. войска, возвращавшиеся с Кавказского фронта, оказались зажаты в тесном районе между Доном и Кавказским хребтом, не имея «возможности распыляться по России с такой же лёгкостью, как солдаты русских армий европейских фронтов» [13, с. 197]. Эти солдаты первой мировой, ещё на фронте попавшие под влияние большевистской пропаганды, по выражению генерала Деникина, стали «неистощимым и хорошо подготовленным материалом для комплектования Северо-Кавказской Красной армии» [14, с. 250]. Немалую роль в эскалации насилия в регионе сыграли бесчинства и грабежи многочисленных отрядов всех цветов и оттенков, отступавших с Украины через Тамань под натиском немецких оккупантов.
Особое внимание следует уделить специфике в отношении воюющих к «своим» и «чужим», а также к мирному населению. Так, Е.С. Сенявская отмечает, что одно из ключевых для понимания психологии войны и ее участников понятий «свой-чужой», оказывается трагически разорванным и одновременно переплетенным, - ведь в гражданской войне друг против друга идут бывшие граждане одного государства, представители одной нации, земляки, недавние друзья, а нередко и члены одной семьи» [15]. Так, родной брат главнокомандующего Северокавказской Красной армией И.Л. Сорокина при белых занимал должность помощника станичного атамана и, как вспоминает историк кубанского казачества Ф.И. Елисеев, служивший в то время в Кор-
ниловском полку: «.очень много помог полку в доставке фуража и довольствия» [16, с. 301]. Причём особое ожесточение проявлялось именно по отношению к «своим», оказавшимся по другую сторону баррикад: «Сразу же в палатах забегали белоказаки, делая обход, присматриваясь к каждому без сознания лежащему тифозно-больному. .Они разыскивали своих станичников и при обнаружении устраивали садистский самосуд и изощрённые пытки и, насытившись мучениями несчастного, убивали кинжалом или саблей...» [17, л. 25-26].
В процессе историко-антропологического анализа следует учесть влияние социально-демографических факторов: возрастные параметры воюющих, участие женщин в войне, а также национально-психологический аспект. В гражданской войне на юге России бок о бок сражались представители всех возрастов, начиная с самых юных и заканчивая глубокими стариками. Так, в партизанском отряде, сформированном А.Г. Шкуро, среди рядового казачества в большинстве были люди пожилого возраста и старики, а в составе офицерства, наоборот, преобладала молодёжь [16, с. 212-213]. Здесь надо учитывать тот факт, что в начале гражданской войны на Дону и Кубани конфронтация среди казаков шла и по возрастным параметрам. Мировоззрение вернувшейся с фронта молодёжи было в корне отлично от взглядов на жизнь их отцов и дедов: «Молодые казаки вступили в открытую борьбу со стариками. Во многих станицах эта борьба приобрела ожесточённый характер; расправы с обеих сторон были жестокие» [18, с. 183]. Здесь нужно принять во внимание тот факт, что каждому возрасту присущи свои психологические особенности, от которых в немалой степени зависит совокупность личностных свойств индивида, принимающего участие в боевых действиях.
Что касается участия женщин в гражданской войне, Е.С. Сенявская отмечает, что «гражданская война - это вопрос особый. Комиссарши в кожаных куртках, из нагана добивающие раненых офицеров, и лихие казачки из белой гвардии, рубящие шашками направо и налево, - явление одинаково страшное. Всякая война ужасна. И женщина на войне - что может быть страшнее?!» [9, с. 142]. Но именно в период гражданской войны можно говорить о возникновении такого социально-психологического феномена, «как относительно массовое участие в войне женщин.» [9, с. 142]. На юге России в условиях неустроенности фронтового быта женщинам, кроме своих прямых служебных обязанностей, приходилось исполнять обязанности, считавшиеся в то время «исконно женскими». Так, в архивной справке выданной Е.Ф. Дудиной, служившей в 1-м Уруп-
ском добровольческом отряде, говорится, что она «выполняла обязанности санитарки, повара и прачки» [19]. Сестра милосердия Анна Малыхи-на в своих воспоминаниях пишет: «В перерывах между боями приходилось стирать бельё и при помощи красноармейцев делать из него бинты. На отдыхе производила починку и стирку белья бойцам» [20]. В то же время в условиях необычайно маневренной войны даже медсёстрам нужно было не хуже других бойцов владеть шашкой и стрелять из винтовки.
Сложность в изучении национально-психологического аспекта гражданской войны на юге России, кроме всего прочего, определяется тем, что этот регион относится к так называемым контактным зонам, где на территории одного только Северного Кавказа «компактно проживают представители более чем сорока этнических общностей, которые имеют давние исторические связи между собой и остальной Россией и сохраняют свою „культурную отличительность"» [21, с. 156]. Следует учесть, что в гражданской войне на юге России принимали участие и представители национальностей, не имевших никакого отношения к данному региону и оказавшихся в силу разных причин втянутыми во внутригосударственный конфликт. На первый план отношение к людям как к представителям другой национальности выходит тогда, когда их легко идентифицировать даже по одним внешним признакам. На южном фронте гражданской войны в этом плане выделялись китайцы: «.В халатах в этих, в деревянных шлёрах, не Ура кричали, а кричали: „А-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля". .Белые решили, что это нечистая сила», - вспоминала боец Таманской армии Е.Р. Волошина [22].
Немалую роль в историко-антропологическом исследовании гражданской войны занимает изучение психологии военного быта. Среди всего многообразия его составляющих следует выделить те, что оказали наибольшее влияние на самоощущение и психику участников братоубийственного конфликта в регионе. Это неудовлетворительные санитарно-гигиенические условия, недостаточное боевое и бытовое снабжение воюющих сторон, а также природно-климатические характеристики региона.
Историко-антропологическое изучение всех вышеперечисленных обстоятельств заключается прежде всего в анализе их влияния на психологию воюющих сторон. При этом обязательно учитываются социально-психологические особенности самих субъектов исследования, так как разница в восприятии гражданской войны в немалой степени зависела от личностных свойств участников вооружённого конфликта. В то же время большое значение уделяется чувствам, эмоциям,
моделям поведения индивидуумов в период исторических катаклизмов.
Использование историко-антропологического подхода позволило нам сделать вывод об особенностях взаимоотношений «свой-чужой» в гражданской войне на юге России, выявить основные мотивы участия в ней у разных социальных групп, а также проследить влияние специфических условий внутригосударственного вооружённого конфликта на психологию его участников. В целом акцент на изучении этих факторов и определяет историко-антропологический подход к изучению гражданской войны на юге России.
Литература
1. Бюргьер А. Историческая антропология // История ментальностей. Историческая антропология. Зарубежные исследования в обзорах и рефератах. М., 1996.
2. Зимина В.Д. Лекция 2. Гражданская война 1918 -1920 гг. как политических конфликт в развитии Российской государственности // Учебно-методическое пособие: http:// www.antibr.ru/textbook/au_lgv2_t.html.
3. Поляков Ю.А. Исторический процесс многомерен // Страницы истории советского общества: Факты, проблемы, люди / Под ред. А.Т. Кинкулькина. М., 1989.
4. Троцкий Л.Д. Моя жизнь. Иркутск, 1991.
5. Деникин А.И. Поход на Москву. Минск, 1991.
6. Краснов П.Н. Душа армии. Очерки по военной психологии. Берлин, 1927: http://www.voskres.ru/armv/librarv /ar-mysoul.htm.
7. Мамонтов С. Походы и кони // Вооружённые силы на юге России / Сост. С.В. Волкова. М., 2003.
8. Ленин В.И. Полн. собр. соч. М., 1960. Т. 13.
9. Сенявская Е.С. Психология войны в ХХ веке: исторический опыт России. М., 1999.
10. Война и мир: Словарь / Под ред. Д. Рогозина: http: //www. voina-i-mir.ru.
11. Кромм М.М. Историческая антропология русского средневековья: Контуры нового направления: http: //www. countries.ru/library/antropology/kontur.htm.
12. Тяжельникова В.С. // Сенявская Е.С. Психология войны в ХХ веке как историко-теоретическая проблема: http:// www.hist.msu.ru/Departments/HisTheorv/Ed2 /nhjtr3.htm.
13. Лехович Д.В. Белые против красных. Судьба генерала Антона Деникина. М., 1992.
14. Деникин А.И. Белое движение и борьба Добровольческой армии // Белое дело: Избранные произведения: В 16 кн. Дон и Добровольческая армия. М., 1992.
15. Сенявская Е.С. Психология войны в ХХ веке как историко-теоретическая проблема: http://wwwhist.msu. ru/Depart-ments/ HisTheory/Ed2/nhjtr3 .htm.
16. Елисеев Ф.И. С Корниловским конным / Сост. П.Н. Стрелянов (Кулабухов). М., 2003.
17. Максимов Г.Т. Воспоминания // МУК «Армавирский краеведческий музей» (далее АКМ), ф.6, оп. 3, д.50/1. КП № 6341.
18. Лукомский А.С. Зарождение добровольческой армии // От первого лица / Сост. И.А. Анфертьев. М., 1990.
19. Архивная справка Дудиной Е.Ф. Филиал гос. архива Краснодарского края. 2 октября 1957 г. // АКМ, ф. 6, оп. 2, д. 33. ВФ. № 1392.
20. АКМ, ф. 6, оп. 3, д. 52/13. ВФ. № 1670/4, л. 3.
21. Суханова Н.И. Институциональная политика Советской власти и белого движения на Северном Кавказе в годы гражданской войны (1917-1920 гг.). Ставрополь, 2004.
22. Волошина Е.Р. Воспоминания участницы Таманского похода / Аудиозапись // АКМ. КП. 6742/7.
Армавирский государственный педагогический университет 23 марта 2007 г
