CC BY
173
Сер. 2. 2008. Вып. 2
ВЕСТНИК САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКОГО УНИВЕРСИТЕТА
И. А. Золотинкина
ИСТОРИК ИСКУССТВА СЕРГЕЙ ЭРНСТ (1894-1980). ОПЫТ ТВОРЧЕСКОЙ БИОГРАФИИ
С. Р. Эрнст принадлежит к числу историков искусства, чье творческое становление связано со знаменитым петербургским журналом «Старые годы». В этом журнале, издававшимся П. П. Вейнером в 1907-1916 гг., с большей или меньшей регулярностью сотрудничали большинство ведущих отечественных исследователей и «писателей об искусстве». Сам Эрнст (в отличие от многих своих коллег) еще не был героем специального монографического исследования. Задача нашей работы — отчасти исправить это положение, проследив биографию историка искусства до его отъезда во Францию в 1925 г., его становление в контексте отечественной художественной жизни первой трети ХХ в.
Вот как характеризовал Сергея Эрнста редактор-издатель «Старых годов» П. П. Вей-нер: «Краснощекий юноша, студент из Вологды, горевший любовью к искусству, уже много знавший и чувствовавший- таким пришел он в редакцию и сразу нас заинтересовал: мы надеялись из него выработать преемника Врангелю и стали охотно не только предоставлять ему свои страницы для его материала, но и постоянно подбивать его на дальнейшее, задавая ему темы. <...> Удивительно, как этот вологодский юноша, переселившийся в Петербург, сумел почувствовать и воспринять всю тонкость XVIII века и европейской изысканности, и легко вращался среди этих явлений, несвойственных его исходным началам, но, очевидно, свойственным его природе. Также он, не знавший иностранных языков, свободно обращался с ними и пользовался французскими словечками кстати и у места»1. Собственно говоря, эта характеристика, так выбивающая Эрнста из образа типичного мирискуснического эстета — столичного юноши дворянского происхождения, обладателя наследственной художественной коллекции, из семьи профессионально или любительски не чуждой искусству — и послужила отправной точкой нашего интереса, заставив обратиться к архивным документам, проливающим свет на биографию героя. Личное дело студента Санкт-Петербургского университета, Дело о службе в Государственном Эрмитаже, Личное дело в Институте истории материальной культуры, а также переписка С. Р. Эрнста с матерью 1906-1919 гг. — на их основе и возникли предлагаемые читателю «материалы к биографии»2.
Сергей Ростиславович Эрнст родился 14 июля 1894 г. в г. Молога Вологодского уезда Ярославской губернии. Его родители были типичными представителями разночинной интеллигенции. Отец, доктор Ростислав Васильевич Эрнст, из потомственных почетных граждан, лютеранского вероисповедания, учился в Санкт-Петербургской медико-хирургической Академии, затем — в Юрьевском университете, получив там степень доктора медицины в 1893 г. Долгое время был общественным городским врачом в г. Молога; весной 1907 г. переехал в Вологду. Увлекался революционными идеями, был в ссылке. Когда его, в разгар первой русской революции в октябре 1906 г., вместе с десятью другими гражданами Мологи на несколько дней арестовали, мать писала Сергею: «должен быть достойным своего отца, и своим мужеством и бодростью поддерживать свою мать»3. Сама Евгения
© И. А. Золотинкина, 2008
Сергеевна, урожденная Машукова, православная, из мещан; была дама энергичная, прогрессивная, заядлая театралка. После смерти мужа4, оказавшись в сложной финансовой ситуации, она подрабатывала (что не мешало иметь в доме прислугу) то перепиской ролей в местном театре, то шитьем дамских блузок, затем устроилась в Страховой отдел ярославской земской управы. У Сергея была старшая сестра Надежда (род. 18 июля 1889 г.), учившаяся в пансионе при Сиротском доме в Ярославле, а затем работавшая учительницей в Вологде. Сам Сергей учился с 1904 г. в гимназии г. Рыбинска, а с 1907 г. — в Вологодской мужской гимназии, которую закончил весной 1912 г., показав отличные знания по следующим предметам: Закон Божий, философская пропедевтика, физика, история и география. Остальные дисциплины, в том числе иностранные языки (как классическая латынь, так и французский и немецкий, — были зачтены с оценкой «хорошо»)5. В гимназии Эрнст писал стихи (правда, одноклассники находили их «слишком декадентскими»), увлекался искусством. Взгляды его, очевидно, формировались под влиянием идеи «искусства для искусства», которая к концу 1900-х была популярной в широких кругах просвещенной публики и уже воспринималась как некое «общее место», а не художественное credo группы художников-новаторов. Вот выдержка из письма гимназиста Эрнста к матери: «Мне кажется, что искусство — высшая радость, которая нам дана. Искусство должно быть всегда аристократично. Когда Аполлон опускается до толпы, наступают периоды глубоко упадка. Вспомни "несравненных" передвижников»6.
По окончании гимназии Сергей Эрнст подал прошение на историко-филологический факультет императорского Санкт-Петербургского университета и был зачислен в студенты 29 августа 1912 г. Среди его однокурсников были Д. Д. Бушен, В. В. Вейдле, Л. В. Розенталь (в одной с ними группе мог бы оказаться и Н. Н. Купреянов, собиравшийся поступать на историко-филологический, но в «последний момент» отдавший документы на юридический факультет)7. Сам Эрнст, очевидно, не сразу определился с будущей профессией, поскольку мать писала ему: «относительно того, какое тебе выбрать отделение, словесное или историческое, при всем моем желании помочь тебе, ничего не могу сказать. Сам же ты лучше можешь знать, что тебя больше интересует: история или словесность. <...> Поступай на отделение, где на яз [ыки] меньше обращают внимания»8. В итоге, выбор пал на кафедру истории искусства, которой руководил один из ведущих представителей иконографической школы профессор Д. В. Айналов. На его семинар, посвященный искусству Возрождения, записалось, как вспоминал Вейдле, «человек пятнадцать, среди них ставшие вскоре моими друзьями Д. Д. Бушен и С. Р. Эрнст»9. Айналов оценил способности студента из Вологды и, несомненно, благоволил к нему. На сохранившихся в архиве Эрнста студенческих рефератах стоят красноречивые резюме руководителя: «Не ожидал, что дадите "взгляд и нечто!" Весьма удовлетворительно. Проф. Д. Айналов»; «Ростиславович! А ведь это уже нехорошо. Где же обещанное? Не вижу исследователя форм, не вижу человека, который способен на такое дело. А ведь способен! Ставлю в наказание "удовлетворительно". Проф. Д. Айналов»10. Но на научных интересах Эрнста специализация профессора не отразилась. Вейдле в мемуарах дал такую характеристику Айналову: «Он был выдающимся историком, и в той ранней работе своей о мозаиках проявил также и способность почувствовать и оценить качество этих мозаик, иначе говоря, суть этого искусства как искусства. Но способность эта с годами в нем слабела. А европейское искусство нового времени, начиная с Возрождения, он и плохо знал, и еще хуже понимал»11. Примерно также вспоминал о нем и Розенталь: «Энтузиаст-византолог, крупнейший авторитет в своей области, скорее археолог, чем искусствовед, ближе, чем
к Леонардо да Винчи, современности не нисходивший.. ,»12. Мы не случайно привели здесь столь прохладные суждения молодежи о Д. В. Айналове — выдающемся представителе знаменитой школы Н. П. Кондакова. Критичное отношение к этой школе было характерно для деятелей культуры, чьи имена в той или иной степени ассоциируются с кругом «Мира искусства» и художественной молодежи 1910-х. Суховатая стилистика, «протокольный» анализ произведений контрастировали с подчеркнутой эмоциональностью, образным языком и субъективизмом искусствоведов «Мира искусства» и наследовавших ему «Старых годов» и «Аполлона»13.
Выпускник провинциальной гимназии, Эрнст испытывал трудности с рядом предметов (особенно, греческий, латынь, логика), ему приходилось пересдавать экзамены, и университетский курс не был им пройден за четыре года14. Осенью 1918 г. от него поступило следующее прошение: «Имею честь покорнейше просить Вас... об оставлении меня еще на один год в числе студентов Петроградского университета. Тяжелые общие условия прошедшего академического года, вынудившие большую часть времени посвящать добыванию средств, не только для себя, но и для своей семьи, порушили всякую правильную работу и помешали мне закончить полукурсовые экзамены. Болезнь и отъезд проф. Д. В. Айналова, у которого я занимался с первого семестра, приостановили работу над моим зачетным сочинением, которое, однако, думаю закончить в предстоящий академический год.»15. Эрнст числился студентом до 1 июля 1919 г.16, но в его студенческом деле нет никаких сведений о сдаче экзаменов и зачетного сочинения.
С января 1913 г., параллельно с университетом, Эрнст посещал лекции в институте истории искусств графа В. П. Зубова, предназначавшиеся для подготовленных слушателей. Открытый весной 1912 г., институт был уникальным для России научно-просветительским проектом; он позиционировался центром для изучения истории искусств как самостоятельной отрасли знаний, со своими законами генезиса художественной формы; для Зубова — выпускника Гейдельбергского университета — блестящим ориентиром было развитие немецкой школы искусствознания. При этом в атмосфере института, стремящегося к некой «идеальной» академии, не было ни тени сухой казенщины, она была пропитана духом свободного живого общения, отчасти носила черты интеллектуального салона.
Началом своей профессиональной карьеры историка искусства Эрнст указывал 1913 г.17 Он появился в редакции «Старых годов», когда журнал уже был законодателем художественной моды в Петербурге. Имя Эрнста в первый раз появилось на страницах «Старых годов» в конце 1912 г.: в ноябрьском выпуске в рубрике «Почтовый ящик» он просил сообщить какие-либо сведения об А. П. Лосенко. Очевидно, тогда же он предложил в редакцию небольшую статью о малоизвестном художнике первой половины XIX в. А. М. Легашеве, которая была опубликована в мартовском выпуске 1913 г. Осенью Эрнст с удовлетворением сообщал матери: «Сейчас только вернулся из "Старых годов", Лосенко принят, обещают напечатать в январе, бар [ону] Врангелю он очень понравился. Врангель же состоит редактором юбилейного издания "Истории Им[ператорской] Ак[адемии] Худож[еств]"... предложил написать мне для 1-го тома, касающегося XVIII в., 34 биографии русских художников»18.
Деятельный и любознательный юноша из провинции явно импонировал ведущему сотруднику «Старых годов» Н. Н. Врангелю, к тому же их знакомство развивалось в Зубовском институте, в котором барон преподавал и был, пожалуй, наиболее популярным лектором. Барон сам не был столичным уроженцем — вырос в Ростове-на-Дону; в художественных кругах столицы объявился в 1901 г. с мечтой о грандиозной портретной
выставке19, поражая своей «неуемной энергией» членов «Мира искусства». Обоих характеризовала огромная работоспособность, настойчивость на пути к цели и «легкое перо». Правда, Врангель слыл вечным насмешником и был знаменит в Петербурге не только поэтичными эссе, но и буйным нравом, а Эрнст отличался меланхоличным характером и не был склонен к публичным выступлениям. «Ведь он вообще не из радостных», — отмечал А. Н. Бенуа20. Сам Эрнст в разгар революционных настроений весной 1917 г. писал матери: «Во мне проснулась, должно быть, по наследству, настоящая политическая жилка — кажется, даже немного ораторствую на маленьких митингах, что здесь так часто образуются на улицах. Не правда ли, ты поражена»21.
Помимо уже упомянутых статей об А. М. Легашеве (1913. Март. С. 33-36) и А. П. Лосенко (1914. Январь. С. 3-24), отечественным мастерам посвящены следующие публикации Эрнста в «Старых годах»: «Несколько слов о рисунках кн. Г. Г. Гагарина в Русском музее императора Александра III» (1914. Март. С. 3-10), «Письма А. Г. Венецианова к В. Г. Анастасевичу» (1915. Январь — февраль. С. 23-32), «Медальер Павел Уткин» (1915. Сентябрь. С. 15-33). Неопубликованной осталась статья о Семене Щедрине, сданная в редакцию в конце декабре 1916 г. (работать над ней Эрнст начал еще в 1914 г.)22. Одной из главных тем журнала — обзору частных коллекций Петербурга -Эрнст посвятил две статьи, рассказывающие о собрании Е. Г. Шварца: «Рисунки русских художников в собрании Е. Г. Швартца» (1914. Октябрь — декабрь. С. 24-56) и «Картины русских художников в собрании Е. Г. Швартца» 1916. Январь — февраль. С.50-93), а также «Старые портреты» в тематическом выпуске о собрании Е. П. и М. С. Олив (1916. Апрел —июнь. С. 13-25)23. С весны 1913 г. «старогодовые» исследователи начали тщательно изучать художественные сокровища Гатчинского дворца, регулярно совершая «местные командировки» в царскую резиденцию с разрешения Министерства императорского двора; публикация гатчинских материалов началась с летнего номера 1914 г. и продолжалась до конца существования журнала. В этот проект Эрнст «внес лепту» статьей «Из картинной галереи Гатчинского дворца: несколько картин иностранных художников, работавших в России» (1916. Октябрь — декабрь. С. 92-98), а также небольшой заметкой «Собачка царицы» (1916. Март. С. 46-48). Последняя статья подписана инициалом «С», и только воспоминания П. П. Вей-нера позволили нам расшифровать имя ее автора24. За подписью «С...ъ» в журнале была помещена заметка о «Выставке художественной старины в Вологде» (1914. Май. С. 55), и «топография» материала в данном случае подтверждает авторство Эрнста. Он несколько раз выступал в журнале с обзорами выставок: «Церковная старина в Петрограде» (1915. Июль — август. С. 3-13), «О выставке русских картин из собрания П. В. Деларова» (1914. Апрель. С. 49-52), «Выставка английских и французских гравюр XVIII в.» (1916. Январь-февраль. С. 100-103), рецензировал книгу «Открытые письма и другие издания Общины Св. Евгении» (1915. Ноябрь. С. 42-43).
Биографические данные нашего героя позволяют «отвести» от него несколько материалов, «приписанных» его перу в недавно вышедшем указателе «Старые годы: хронологическая роспись содержания». В нем Эрнст указан как сокрытый под монограммой «-тъ» автор заметок в «Хронике» журнала 1909, 1911 гг.25 Вряд ли гимназист из Вологды составлял некрологи Рихарда Мутера и Гуго фон Чуди или давал информацию о международном съезде историков искусства в Мюнхене (с такой же подписью в хронике 1913 г. помещен некролог Карла Юсти26).
Талантливый юноша «прижился» в редакции «Старых годов» и виделся в роли достойного ученика и преемника Н. Н. Врангеля. «После смерти Врангеля главным
сотрудником по русскому искусству стал Эрнст», — писал Вейнер в воспоминаниях27. Приведем оттуда еще два отрывка с характеристикой его публикаций. «...Очень молодой и лишенный той преемственной культуры, на которой вырос Врангель, он не имел достаточного самокритического чутья: если по добросовестности обработки он стоял на превосходной высоте, умел, как пчела, повсюду и как бы походя, собирать нужное для его целей, отличался прекрасной памятью и острым глазом, прислушивался к чужим мнениям, то в смысле стиля он вдавался в излишнюю изысканность, цветистость, изломанность, с которыми приходилось бороться»28. «...В данной статье молодость его и неопытность проглядывают в злоупотреблении выписками — действительно, нужными, но à la longue29 утомительными, и мне приходилось постоянно вести с ним войну по этому поводу. Врангель любил выписки; подражавший ему Эрнст тоже решил их вставлять, но чувство меры не подсказывало ему, где остановиться»30. Вспоминая статью другого автора из Вологды, Вейнер замечал: «Любопытно, что это статья тоже местного самородка31, и что и он, и Эрнст, в манере которых есть общие черты — не-провинциальность подхода, самодостаточность, даже развязность при солидной документировке, красочность, изысканность слога — оба родом из Вологды. Ex Vologda lux!»32 Упомянутый «самородок» Иван Евдокимов, так же, как и Эрнст, учился в Санкт-Петербургском университете на историко-филологичесокм факультете (1911-1915). Не располагая документальными подтверждениями, все же можно предположить, что именно Эрнст (состоявший в университете членом вологодского землячества) протежировал Евдокимову с публикациями «в лучших тогдашних журналах»33: «Старых годах» и «Русском библиофиле».
«Русский библиофил», выходивший под редакцией Н. В. Соловьева, и «Старые годы» были «родственными» изданиями. Оба журнала печатались в основанной С. Н. Тройниц-ким типографии «Сириус», в них публиковались одни и те же авторы, в том числе сам Соловьев и В. А. Верещагин (занявший после смерти редактора его место). Статья Эрнста, посвященная обзору «Журнала изящных искусств» за 1807 г., была сдана им в первые месяцы пребывания в Петербурге и появилась в апрельском выпуске 1913 года — почти одновременно с дебютной публикацией в «Старых годах»; через год вышло ее продолже-ние34. Эрнст участвовал и в других авторитетных издательских проектах. По предложению секретаря Русского исторического общества В. И. Саитова с октября 1913 г. он готовил для Русского биографического словаря «5 больших биографий, на букву У»35. В 1916 г. Эрнст начал осваивать специфику музейной работы: сотрудничал в Художественном Отделе Русского музея, работал помощником хранителя музея при Рисовальной Школе ИОПХ. Он был комиссаром планировавшейся выставки картин Н. К. Рериха в пользу Татьянин-ского комитета (выставка так и не состоялась).
Переселившись в Петербург, Эрнст сразу столкнулся с материальными трудностями. Несколько раз он (правда, безуспешно) подавал в университете прошение об освобождении от платы за обучение36. Регулярные публикации имели для него большое значение не только в профессиональном, но и финансовом плане. Он вскоре смог не только получать от матери скромные переводы, но и сам посылать ей часть гонораров. Евгения Сергеевна в одном из писем пересказывала разговоры неких вологодских кумушек: «Ковролева говорила М. Я. Южиной, что ты зарабатываешь ок. 100 р. в мес. Ставит тебе в минус, что ты хорошо одеваешься, чуть ли не белоподкладочник. И что мы вообще люди не бедные»37. Но Эрнст менее всего производил впечатление праздного молодого эстета. «Симпатичный и воспитанный молодой человек. Очень образованный в искусстве» — записал в дневнике свое первое впечатление о нем К. А. Сомов38. Вот выдержка из записки
Вейдле, однокурсника Эрнста: «.о Вас ничего не слышно и самого Вас не видно, я боюсь, не потеряло ли общество будущего ученого, а я настоящего друга. О пыль архивов и библиотек, о тяжкие фолианты, вы задавите мудрого, но молодого книгочея! <...> А также если Вы не заняты Вашими пергаментами, по крайней мере в пасхальную ночь, приходите к нам разговляться»39.
В 1916 г. Эрнст по заказу Издательства Общины Св. Евгении начал работать над серией монографий, посвященных современным художникам. Первыми были подготовлены тексты о К. А. Сомове (март) и Н. К. Рерихе (сентябрь). Благодаря этому проекту Эрнст сошелся с А. Н. Бенуа, стал часто бывать у него, собирая материалы о нем самом и о В. А. Серове (тексты помечены январем и августом 1917)40. Летом 1917 г., после проведенного вместе с Бенуа времени в селе Яблоновка Новгородской губернии, он писал матери: «Ужасно рад, что пришлось так близко пожить с Александром Николаевичем Бенуа, он совсем исключительный человек и по личному шарму, и по уму, и по знаниям»41. Молодой исследователь в лице самого Бенуа обрел старшего друга и покровителя в художественных кругах, став практически членом знаменитой художественной семьи, а для барышень Бенуа — поверенным их сердечных тайн и постоянным кавалером в театральных походах. «Очень часто бываю у Бенуа, часто обедаю там — в их доме есть истинная жизнь, свобода и культура»42. В 1919 г. в издательстве З. И. Гржебина Эрнст занимался составлением пятитомника статей А. Н. Бенуа, но, по невыясненным причинам, проект этот не был осуществлен.
После Февральской революции Эрнст, как и большинство его «старогодовых» коллег, занимался учетом и охраной памятников искусства, ранее принадлежавших царской фамилии и находившихся в ведении Министерства императорского двора. В черновых списках, составленных Бенуа (который занимал пост товарища председателя в «Особом совещании по делам искусства»), Эрнст упомянут в числе лиц, «желательных» для работы в будущем Министерстве изящных искусств43. Эрнст состоял членом возглавляемой В. А. Верещагиным Историко-художественной комиссии при Зимнем дворце (летом 1918 г. была реорганизована в Комиссию, а затем подотдел Отдела имуществ Наркомпроса по охране и регистрации памятников искусства и старины).
Послереволюционные годы в агонизирующем, голодном и холодном Петрограде демонстрировали потрясающий пример сочетания социальной катастрофы и творческой активности. Слово «энтузиазм» выглядит излишне пафосным и фальшивым, но интеллектуальная работа могла быть единственным спасением для интеллигенции. Вот показательные отрывки из писем Эрнста матери. 20 декабря 1917 г.: «на днях был на вечере поэтов в Академии художеств, и в нем не было кошмарного, застывшего настроения последних лет, чувствовалось что-то новое, какая-то жизнь и улыбка, борющаяся с проклятием войны»44. 7 июля 1919 г.: «Сейчас не думаешь ни о каких планах дальнейшей жизни и стараешься только сберечь сколько можно сил для работы и добывания того, что можно было бы кушать»45.
Крупнейшим «духовным оазисом» Петрограда был Эрмитаж. Летом — осенью 1918 г. происходила реорганизация научного штата музея. Бенуа, выбранный заведующим Картинным отделением, на нескольких заседаниях Совета Эрмитажа настойчиво поддерживал кандидатуру Эрнста, и в январе 1919 г. молодой историк искусства был утвержден ассистентом отделения46. Весной 1919 г. Эрнст вместе с О. Э. Бразом начал занимался инвентаризацией картин в Юсуповском дворце, а в сентябре музей был открыт для обозрения. Спустя 5 лет, в 1924 г., в Комитете популяризации художественных изданий Эрнст издал роскошный увраж «Юсуповская галерея. Французская школа» с подробным научным
каталогом, статьей об истории коллекции и князе Н. Б. Юсупове. Вот перечень научных тем, которыми Эрнст занимался в последние месяцы своей работы в Эрмитаже47, перед командировкой во Францию в 1925 г.: «Картины братьев Ленен в России», «Эрмитажные картины Пуссена», «Эрмитажные картины Шардена», «Каталог картин французской школы, поступивших в Эрмитаж с 1917 по 1925 год»48.
С 1921 г. Эрнст вместе с Д. Д. Бушеном переселился в «родительский дом» Бенуа — на Никольскую улицу, д. 15. Как известно, политика уплотнения приводила к тому, что во многих петербургских квартирах родственники, друзья или даже просто «хорошие знакомые» съезжались вместе, дабы не допустить на «излишки» площади «евреев и матросов». Эрнст и Бушен оказались в одной квартире с З. Е. Серебряковой, ее детьми Александром, Евгением, Татьяной и Катей и матерью художницы Ек. Н. Лансере. «Здесь нам приносят хорошие пайки наши жильцы, а мы их за то кормим. Ученый паек у Эрнста и художественный у Бушена»; «Вот радость: пока пишу, пришел Эрнст и принес 100 тысяч. Он очень чуткий и милый человек и нам постоянно приносит деньги: то продаст Зикину акварель, то попросит у кого-либо в долг», — отмечала в письмах к сыну Ек. Н. Лансере49. Этажом выше жила семья А. Н. Бенуа.
Характерной чертой для интеллигенции послереволюционного Петрограда была одновременная работа в различных институтах, дававшая возможность получения нескольких пайков. 28 октября 1919 г. состоялась первая лекция Эрнста в Институте истории искусств. «Я много работаю, беспокоился за свои лекции — нынче они уже начались и, по общему отзыву, они очень интересны и по содержанию, и по изложению (что очень неожиданно для меня, никогда не подозревал в себе лекторских способностей)»50. В 1920/ 21 он читал курс «История русской живописи второй половины XIX века», а в 1921/22 вел семинар по русской живописи XIX в.51 По протекции А. Н. Бенуа Эрнст с апреля 1920 г. работал научным сотрудником Академии истории материальной культуры, занимая эту должность до октября 1921 г.52
Подготовленные Эрнстом в 1916-1917 гг. монографии о современных художниках для издательства Общины Св. Евгении не вышли вовремя из-за политических катаклизмов. Он также готовил очерки о Н. Н. Сапунове, О. Э. Бразе, Л. С. Баксте, но они так и не были напечатаны53. Летом 1918 г. была издана первая из книг — «Н. К. Рерих», в том же году вышел «К. А. Сомов». Монографии об А. Н. Бенуа и В. А. Серове появились уже под маркой Комитета популяризации художественных изданий (так после реорганизации стало называться издательство Общины) в 1921 г. Вполне вероятно, что для этой же серии в мае 1917 г. был написан текст книги о З. Е. Серебряковой. Но она вышла в 1922 г. в другом «мирискусническом» издательстве — руководимом Ф. Ф. Нотгафтом «Аквилоне», в котором появилась и монография Эрнста о В. Д. Замирайло (написана и издана в 1921 г.). В соавторстве с А. Н. Бенуа молодым исследователем была написана книга «А. П. Остроумова-Лебедева» (М.; Л.: ГИЗ, 1924). Уже после отъезда Эрнста за границу вышла его монография «И. Е. Репин» (Л., КПХИ, 1927).
Книги Эрнста вызвали пристальный интерес современников. Но их автор был подвергнут суровой критике, прозвучавшей из самых разных кругов. В неудаче Эрнста отчасти была виновата задержка с выходом монографий (эти 2-4 года — срок ничтожный для обычного времени — в данном случае означал смену эпох). Конечно, сказалось отсутствие опыта в исследованиях такого объема, внятного и соразмерного плана изложения; то, что приемлемо в небольшом очерке, «рассыпается» в монографии. «Грустно, что попечительная роль «Старых годов» прервалась, когда он не окончательно встал на ноги, и хотя его
поддерживали и сочувствовали ему многие сотоварищи по Эрмитажу, но я лично не вполне могу судить, во что он вылился в конце концов», -отмечал в 1928 г. Вейнер54.
Одна из первых рецензий — статья А. Я. Левенсона про монографию о Рерихе — носила красноречивое название «Заживопогребенный»: «Из живого, твердого, дельного Рериха сотворена легенда, выспренная и умильная.»55 При этом Левенсон (как и ряд других критиков) отмечал ценность скрупулезно собранного фактического материала. Показательна запись в воспоминаниях Бориса Лосского — сына знаменитого философа: «Предметом же нашего безоговорочного признания была живопись и графика Мира искусства. С удовольствием читали Зина и я только что вышедшие монографии Сомова и Рериха, хотя и тут ее критика не щадила за якобы манерность изложения их автора «из молодых да раннего» Сергея Эрнста»56. В. В. Воинов, скрупулезно записывавший в дневнике встречи с Б. М. Кустодиевым, отмечал, что после обсуждения книги Эрнста о В. А. Серове «Сошлись единогласно на том, что все его писания об искусстве слишком пресны и бескровны. Неинтересно. <...> Георгий Семенович [Верейский] считает, что читать потому неинтересно, что не найдешь ничего, кроме пересказа «своими словами» когда-то высказанных и известных мнений Бенуа»57. Сдержанными были рецензии Э. Ф. Голлербаха («В пределах темы освещение это правильно. Живому изложению порою вредят не вполне русские обороты речи»58), А. М. Эфроса («он вообще-то пишет, точно формуляр составляет: это внимательный, добросовестный и обстоятельный биограф; но писатель совершенно казенный»59), А. А. Сидорова («В книге вовсе нет стилистического анализа; <...> текст не оправдал наших ожиданий»60) и некоторых других авторов, выросших на мирискуснической художественной культуре61.
Полный разгром последовал со стороны московских критиков из журнала «Печать и революция». В отличие от приведенных выше рецензентов, в целом сочувственных к молодому автору, их не занимали особенности его литературного стиля. «Чем более подобного рода художественная критика отвоевывает себе место, тем очевиднее и яснее становятся ее подчас просто вредные недостатки»62. В этой критике, объективно отмечавшей конкретные недостатки в каждой из монографий молодого автора, все же явно доминировала мысль об «архаичности» подобных работ по искусству вообще. «С легкой руки некоторых «критиков искусства», «писателей об искусстве» широкая публика привыкла к субъективным раскрытиям и пересказам изображенного, но и этого читатель не найдет у Эрнста... многое в авторе монографии, — если разбираемую книжку можно назвать монографией, — идет от обследуемого им мастера, как историка искусства»63.
В первой половине 1920-х гг., в эпоху господства «производственного искусства», конструктивизма, других рационалистических, «умозрительных» течений, популярности теоретических обоснований и манифестов, все «мирискусническая» литература об искусстве явно не шагала в ногу со временем. Дискуссии по методологическим вопросам были очень распространены в московских художественных институтах. Новая эпоха отрицала «роскошные» и «изящные» художественные журналы, поэтичные эссе, культивирующие субъективность взгляда и прочувствование памятника искусства. В обиходе были термины «импрессионистически-критический метод», «субъективный произвол», «критический анархизм», которыми «припечатывали» эстетствующих историков искусства. Пример тому — заметка из той же «Печати и революции», посвященная другому автору — не «молодому и раннему» студенту из Петрограда, а знаменитому москвичу Абраму Эфросу. «Книжка Эфроса представляется не только методологическим архаизмом, удивляться проявлению которого нам не приходится, пока живут и пишут все эти
Муратовы, Тугендхольды, Эрнсты и пр... она сделалась блестящим орудием... опровергающим и дискредитирующим такого рода критический импрессионизм»64. Очевидно, что эта ситуация дала повод А. Н. Бенуа оставить в своем дневнике довольно язвительную запись после визита к нему А. А. Сидорова: «Воскресенье 3/VI [1923]. ...К завтраку Стип [С. П. Яремич. — И. 3.] и "профессор" Сидоров (у которого на карточке зачеркнуто Assistant и сверху написано Professor). "Европеец с головы до ног" — т. е. страстное желание и неустанное старание им казаться. Сплошной комплимент и реверанс: "я ваш ученик". <...> Сидоров один из представителей страшно модной в Москве науки "Искусствоведение" (какая-то подделка под Вельфлина), которую они с гордостью противупо-ставляют все еще у нас в провинции процветающей "Истории Искусства". Кто из "моих" подслушивал то, что он вещал в Эрмитаже перед 78 привезенными с собой... студентами, эти разведчики рассказывают, что его преподавание сводится ко всяким общим фразам и к самым легкомысленным выводам, ничего общего ни с идеей картины, ни со стремлениями эпохи, ни с технической "кухней" не имеющим, однако на раскрытие всего этого претендующим»65.
Ученик Бенуа и Врангеля — с которыми связано само зарождение и расцвет мири-скуснического направления в истории искусства и художественной критике, — Эрнст в определенном смысле символизировал его закат66. Критик «мирискуснического толка» в 1920-е гг. уже не мог претендовать на роль законодателя художественной моды, формировать вкус и взгляды на современное искусство. Он мог выступать с «камерными» темами; работать в музее со «старым» искусством. Жить в новом социуме Советской России (судьбы С. Н. Тройницкого, Е. Г. Лисенкова, П. П. Вейнера, В. В. Воинова, С. П. Яремича дают нам разные примеры такого «выживания», от более-менее удачного до трагического) или эмигрировать. Эрнст выбрал второе.
В июне 1923 г. умерла мать Эрнста, которая последние годы жила в сыном в Петрограде. А. Н. Бенуа возобновил поездки во Францию (чтобы окончательно уехать в 1926); за границу перебрались его дети со своими семьями. В 1924 г. на заработки в Париж уехала З. Е. Серебрякова. В начале февраля 1925 г. С. Р. Эрнст с Д. Д. Бушеном получили от Эрмитажа «заграничные отпуска»67 во Францию (под их присмотром должен был ехать и сын З. Е. Серебряковой Александр, но из-за бюрократической волокиты он был вынужден задержаться), и, после оформления документов, уехали в Париж в июне месяце. Если не считать общего для эмигрантской интеллигенции «чувства никчемности, выброшенности за борт, которое отравило нам жизнь с самого 1917 года» (А. Н. Бенуа)68, то судьба Эрнста сложилась не самым печальным образом. Он стал художественным экспертом в антикварных кругах Парижа; сотрудничал в искусствоведческой периодике (Gazette des Beaux-Arts, La Revue de l'Art, etc.), его друг Д. Д. Бушен успешно работал в качестве театрального художника. После «оттепели» Эрнст вел переписку с советским искусствоведом А. Н. Савиновым. Один из «последних мирискусников» Сергей Эрнст умер в Париже в возрасте 86 лет.
Сегодняшние искусствоведы менее строги к книгам Эрнста. Пусть автор был слишком велеречив и патетичен в построении «образов» своих героев, но этим восхищенным взглядом современника он и интересен. Редко какая работа о мастерах мирискусниче-ского круга обходится без библиографических ссылок на эти монографии. То, что близко знавшим художников современникам казалось очевидными, всем известными фактами и «мелочами», по прошествии времени получило дополнительную ценность живого свидетельства истории.
Формат нашей статьи, ее биографический характер и, следовательно, фактологическая направленность не предполагают ни детального анализа искусствоведческих штудий Эрнста, ни глубокого теоретического погружения в проблемы развития отечественного искусствознания — от школы Кондакова к мирискусническому эстетизму и формалистическим спорам 1920-х гг. Тем более, что обобщающей фундаментальной работы по развитию отечественной науки об искусстве в ХХ в., отвечающей требованиям сегодняшнего дня, еще не написано. «Кирпичиками» для нее могут послужить появившиеся за последние 10-15 лет публикации об историках искусства и художественных критиках первой трети ушедшего века. Надеемся, что свое место в этом ряду займет и предлагаемая читателю статья.
1 Вейнер П. П. Библиографические листки. «Старые Годы», их история и критика en connaissance de cause (комментарии) / Вст. ст., публ., комм. И. А. Золотинкиной. СПб., в печати. Оригинал рукописи, написанной в 1926-1928, см.: ОР ГРМ. Ф. 117. Ед. хр. 190. Л. 20, 22 (листы здесь и далее указаны по рукописному оригиналу).
2 См. Личное дело студента СПбГУ С. Р. Эрнста. ЦГИА СПб. Ф. 14. Оп. 3. Т. 12. Д. 60621; Дело о службе С. Р. Эрнста. АГЭ. Ф. 1. Оп. 19. Д. 976; Личное дело С. Р. Эрнста. НА ИИМК РАН. Ф. 2. Оп. 3. Д. 776; Фонд С. Р. Эрнста. ОР ГРМ. Ф. 147. Автор глубоко признателен И. И. Арской и Ю. В. Шаровской за помощь в работе с рядом архивных документов.
3 Из письма Е. С. Эрнст к С. Р. Эрнсту от 28.10.1906. Не издано. Публ. по автографу. ОР ГРМ. Ф. 147. Ед. хр. 138. Л. 3.
4 Документов или прямых упоминаний о смерти Р. В. Эрнста нам пока обнаружить не удалось. Но, судя по переписке Сергей Эрнста с матерью (ОР ГРМ. Ф. 147. Ед. хр. 138), он умер в период между 1909 и 1912 гг.
5 Там же. Л. 11. Аттестат зрелости. Вологодская гимназия. 29 мая 1912 г.
6 Из письма С. Р. Эрнста к Е. С. Эрнст. Б/д. [очевидно, начало 1910-х]. Цит. по автографу. ОР ГРМ. Ф. 147. Ед. хр. 111.
7 Вейдле Владимир Васильевич (1895-1979) — искусствовед, эмигрировал в 1924 г.; вел курс истории религиозного искусства в Богословском институте в Париже (до 1952 г.); затем жил в Мюнхене. Розенталь Лазарь Владимирович (1894-1991) — историк искусства, художественный критик. Бушен Дмитрий Дмитриевич (1893-1993) — живописец, график, сценограф; принадлежал к младшему поколению художников круга «Мира искусства». Эмигрировал в 1925 г. Купреянов Николай Николаевич (1894-1933) — гравер, рисовальщик; станковист, иллюстратор; один из ведущих мастеров отечественной графики 1920-х гг.
8 Из письма Е. С. Эрнст к С. Р. Эрнсту от 18.09.1912. Не издано. Цит. по автографу. ОР ГРМ. Ф. 147. Ед. хр. 138. Л. 20 об.
9 Вейдле В. В. Воспоминания / Вст. ст., публ., комм. И. А. Доронченкова // Диаспора: новые материалы. Вып. 2. СПб., 2001. С. 112.
10 ОР ГРМ. Ф. 147. Ед. хр. 27 (реферат «А. Г. Венецианов»). Л. 10; Там же. Ед. хр. 2. (реферат «Искусство Симона Ушакова»). Л. 16.
11 Там же. Вейдле упоминает работу Айналова «Мозаики IV и V веков: исследования в области иконографии и стиля древнехристианского искусства» (Журнал Министерства народного просвещения. 1895. С. 21-71, 94-155, 241-309).
12 Розенталь Л. В. Ранние годы Н. Н. Купреянова // Николай Николаевич Купреянов. Литературно-художественное наследие / Сост. Н. С. Изнар, М. З. Холодовская; ред., пред., комм. Ю. А. Молок. М., 1973. С. 47.
13 П. П. Вейнер, рассуждая об отличии работ С. Н. Тройницкого от большинства других публикаций в «Старых годах», отмечал: «Он справедливо преклонялся пред авторитетом и знаниями Кондакова, Лихачева, Смирнова, и даже какой-то снобизм у него выражался в желании показаться ученым, а не писателем, и даже не искал сочетания учености с умением владеть пером, т[о] е[сть] придерживался опасного пути до-старогодовых исследователей искусства, засушивших науку и оттолкнувших от него многих» (Вейнер П. П. Указ. соч.).
14 Эрнст не прерывал учебы в связи с войной. Приписанный в ратники ополчения призыва 1915 г. Вологодским уездным воинским Присутствием; явившись к исполнению воинской повинности в 1915 г., он получил отсрочку до 27-летнего возраста, т. е. до 1921 г. См. ЦГИА СПб. Л. 6-9.
15 Там же. Л. 3-4.
16 В личных делах о службе в Эрмитаже и РАИМК Эрнст указывал дату окончания университета 1918.
17 АГЭ. Ф. 1. Оп. 19. Д. 976. Л. 25.
18 Из письма С. Р. Эрнста к Е. С. Эрнст от 29.10.1913. Не издано. Цит. по автографу. ОР ГРМ. Ф. 147. Ед. хр. 110. Л. 7 об. Юбилейное издание ИАХ тогда осуществлено не было. О нем подробно см.: Золотинкина И. А. Академический
проект Н. Н. Врангеля // Наше наследие. 2004. № 69. С. 69-71. Список порученных Эрнсту биографий см.: ОР ГРМ. Ф. 147. Ед. хр. 66; другие собранные им материалы об ИАХ см. Там же. Ед. хр. 9-11, 57-60.
19 Выставка «Русская портретная живопись за 150 лет (1700-1850)» открылась 7 марта 1902 г. в залах Академии Наук.
20 Бенуа А. Н. Дневниковые записи 1923 года. Не издано. Цит. по автографу. ОР ГРМ. Ф. 137. Ед. хр. 15. Л. 40 об.
21 Из письма С. Р. Эрнста к Е. С. Эрнст от 3.05.1917. Не издано. Цит. по автографу. ОР ГРМ. Ф. 147. Ед. хр. 110. Л. 18.
22 Эрнст упоминает об этом в письме к матери от 23. 12.1916. См. ОР ГРМ. Ф. 147. Ед. хр. 138. Л. 14 об.
23 См.: Материалы о коллекции Шварца. ОР ГРМ. Ф. 147. Ед. хр. 100-106; о коллекции Олив — Там же. Ед. хр. 95. В архиве Эрнста хранятся материалы и о других коллекция: В. Н. Аргутинского-Долгорукова, С. С. Боткина, С. Н. Казнакова (Там же. Ед. хр. 90, 91, 92, 94).
24 Вейнер пишет: «Когда гатчинскими вещами стало вольготнее заниматься, В. К. Макаров выяснил, что это вовсе не собачка Екатерины, а борзая самого Орлова, и таким образом вся лирика Эрнста оказалась не по адресу» (Вейнер П. П. Указ. соч. Л. 23). Статья посвящена картине И.-Ф. Гроота, бытовавшей под названием «Собачка Императрицы Екатерины II». (Ныне: Гроот И.-Ф. «Собака на диване». (1766). ГМЗ «Царское Село», пост. из Гатчинского дворца в 1958 г.). Атрибуция В. К. Макарова была основана, в частности, на дворцовой описи XIX в., в которой под № 323 значилась картина «Борзая собака графа Орлова»). См.: Макаров В. К. Портрет собаки работы Грота-младше-го // Старая Гатчина. 1923. № 7 (ГМЗ «Гатчина». НВФ-699. Л. 10). Сведения с указанием источника любезно указаны Е. И. Кочеровой, дополнены В. А. Семеновым.
25 См.: «Старые годы»: Хронологическая роспись содержания. 1907-1916 / Сост. Ф. М. Лурье. СПб., 1907. С. 68, 70, 100 (№ 200, 210, 350).
26 Там же. С. 118 (№ 424).
27 Вейнер П. П. Указ. соч. Л. 22.
28 Там же. Л. 20.
29 В конце концов (фр.)
30 Там же. Л. 22.
31 Речь идет о статье И. В. Евдокимова «Вологодские росписи» (1915. Сентябрь. С. 34-51). Евдокимов Иван Васильевич (1887-1941) — писатель, поэт, искусствовед. Указанная статья — единственная его публикация в «Старых годах». Автор ряда публикаций в журнале «Русский библиофил» в 1915 г.
32 Вейнер П. П. Указ. соч. Л. 22.
33 Евдокимов И. В. Автобиография // Собр. соч.: В 3-х т. М., 1928. Т. 1. С. 28.
34 См. Эрнст С. Р. «Журнал изящных искусств» 1807 г. // Русский библиофил. 1913. № 4. С. 5-13; Эрнст С. Р. «Журнал изящных искусств» 1823-1825 гг. // Русский библиофил. 1914. № 3. С. 5-26.
35 Из письма С. Р. Эрнста к Е. С. Эрнст от 29.10.1913. Не издано. Цит. по автографу. ОР ГРМ. Ф. 147. Ед. хр. 110. Л. 7 об. Капитальный труд Русского исторического общества — «Русский биографический словарь» под общей редакцией А. А. Половцова — издавался с 1896 г., однако несколько томов, в т. ч. и том «Т — У», не были изданы. Материалы к нему продолжали собираться в 1916 г.; судьба многих из них, в частности, всех статей на «У», неизвестна. Подробно см.: Лепехин М. П. Предисловие // Русский биографический словарь. Тобизен — Тургенев. М., 1999. С. 3-5. Статей Эрнста в указанном томе нет.
36 Эрнст получал скромные суммы от матери, а также регулярные переводы из г. Мологи (судя по контексту писем — пенсию по медицинской линии, очевидно, за отца). На 1-м курсе большая разовая сумма была им получена (по просьбе матери) от бывшего товарища отца по ссылке — А. М. Трескина, ставшего затем успешным адвокатом.
37 Из письма Е. С. Эрнст к С. Р. Эрнсту от 7.04.1914. Не издано. Цит. по автографу. ОР ГРМ. Ф. 147. Ед. хр. 139. Л. 19.
38 Запись от 30.11.1915. Цит. по: Константин Андреевич Сомов. Письма. Дневники. Суждения современников / Сост., вст. ст., комм. Ю. Н. Подкопаевой и А. Н. Свешниковой. М., 1979. С. 150.
39 Из письма В. В. Вейдле к С. Р. Эрнсту от 1.04.1914. Не издано. Цит. по автографу. ОР ГРМ. Ф. 147. Ед. хр. 115. Л. 1.
40 Книги были изданы уже после революции. О них см. далее в тексте статьи.
41 Из письма С. Р. Эрнста к Е. С. Эрнст от 2.08.1917. Не издано. Цит. по автографу. ОР ГРМ. Ф. 147. Ед. хр. 110. Л. 20 об.
42 Из письма С. Р. Эрнста к Е. С. Эрнст от 20.12.1917. Не издано. Цит. по автографу. ОР ГРМ. Ф. 147. Ед. хр. 110. Л. 25.
43 См. ОР ГРМ. Ф. 137. Оп. 1. Ед. хр. 2027. Л. 8-10.
44 Не издано. Цит. по автографу. ОР ГРМ. Ф. 147. Ед. хр. 110. Л. 24.
45 Не издано. Цит. по автографу. ОР ГРМ. Ф. 147. Ед. хр. 110. Л. 27.
46 См. Журналы заседаний Совета Эрмитажа / Сост. Г. И. Качалина, Е. Ю. Соломаха, Е. М. Яковлева. СПб., 2001: журнал 52-го заседания Совета Эрмитажа от 22 ноября 1918 г. С. 201; журнал 54-го заседания от 4 декабря 1918 г. С. 215; журнал 62-го заседания от 15 января 1919 г. С. 275.
47 Работа ученого в Эрмитаже может стать темой отдельного разговора. К сожалению, Эрнст даже не упомянут ни известной книге С. Варшавского и Б. Реста «Билет на всю вечность. Повесть об Эрмитаже» (Л., 1978), ни в коллективном труде «Эрмитаж. История и современность» (М., 1990).
48 См. АГЭ. Ф. 1. Оп. 19. Д. 976. Дело о службе С. Р. Эрнста. Л. 24.
49 Из писем Ек. Н. Лансере к Н. Е. Лансере от 17.06.1921 и 30.10.1921. Цит. по: Зинаида Серебрякова. Письма. Современники о художнице / Сост. В. П. Князева, комм. Ю. Н. Подкопаева. М., 1987. С. 78.
50 Из письма С. Р. Эрнста к Е. С. Эрнст от 17.12.1917. Не издано. Цит. по автографу. ОР ГРМ. Ф. 147. Ед. хр. 110. Л. 29.
51 См.: Российский институт истории искусств в мемуарах / Под общей ред. И. В. Сэпман. СПб., 2003. С. 301.
52 См. НА ИИМК РАН. Ф. 2. Оп. 3. Д. 776.
53 Ряд подготовительных материалов о Л. С. Баксте и О. Э. Бразе находится в фонде Эрнста в ОР ГРМ. Анонсы о готовящихся монографиях «Н. Н. Сапунов» (КПХИ) и «О. Э. Браз» («Аквилон») печатались в книгах издательств. Для КПХИ Эрнст также готовил иллюстрированное издание «Княжны Мэри» М. Ю. Лермонтова с илл. М. А. Зичи и со своей вступительной статьей. В биографической справке для РАИМК Эрнст упоминает подготовленные, но не изданные тексты о П. А. Федотове, С. Ф. Щедрине (НА ИИМК РАН. Ф. 2. Оп. 3. Д. 776. Л. 3); в одном из писем к матери — «небольшую книжку о русских художниках XVIII века, пишется она для души и посвящается тебе» (Письмо от 20.12.1917. ОР ГРМ. Ф.147. Ед. хр. 110. Л. 25).
54 Вейнер П. П. Указ. соч. Л. 20.
55 Левенсон А. Я. Заживопогребенный // Наш век. 1918. 16 июня.
56 Лосский Б. Н. Наша семья в пору лихолетья 1914-1922 годов // Минувшее. Т. 12. М.; СПб., 1993. С. 68.
57 Борис Михайлович Кустодиев. Письма. Статьи. Заметки. Интервью / Сост.-ред. Б. А. Капралов. Л., 1967. С. 230.
58 См.: Голлербах Э. [Эрнст С. Александр Бенуа. Пг.: КПХИ, 1921] // Среди коллекционеров. 1921. № 10. С. 52-54.
59 См.: Эфрос А. М. Апология Бенуа // Среди коллекционеров. 1922. № 1. С. 30-32
60 Сидоров А. А. [Эрнст С. Р. В.Замирайло. Пг,: Аквилон, 1921] // Среди коллекционеров. 1922. № 2. С. 53.
61 См. также: Блох В. [Эрнст С. Р. З. Е. Серебрякова. Пг.: Аквилон, 1922] // Среди коллекционеров. 1922. № 12. С. 38-39; Кулинский Н. [Эрнст С. Р. В. Замирайло. Пг,: Аквилон, 1921] // Летопись дома литераторов. 1922. № 1-2. С. 8 и др.
62 Стрелков А. [Эрнст С. Р. З. Е. Серебрякова. Пг.: Аквилон, 1922] // Печать и революция. 1923. Кн. 1. С. 229.
63 Стрелков А. [Эрнст С. Александр Бенуа. Пг.: КПХИ, 1921] // Печать и революция. 1922. Кн. 1. С. 316-317.
64 Тарабукин Н. [Эфрос А. М. Портрет Натана Альтмана. М.: Шиповник, 1922] // Печать и революция. 1923. Кн. 1. С. 229-231.
65 Бенуа А. Н. Дневниковые записи. 1923. Не издано. Цит. по автографу. ОР ГРМ. Ф. 137. Оп. 2. Ед. хр. 15. Л. 29. А. А. Сидоров в 1921 г. за диссертацию «Эволюция художественного образа в истории искусств» был утвержден в звании профессора МГУ.
66 Первая половина 1920-х гг. часто характеризуется как закат мирискуснической эпохи в исследованиях по графике, сценографии.
67 См. АГЭ. Ф. 1. Оп. 19. Д. 976. Л. 15.
68 Бенуа А. Н. Мои воспоминания. М., 1980. Т. 2. С. 340.
