CC BY
65
стр. 71 из 262
УДК 008(091)
ИСТОРИЧЕСКАЯ ШКОЛА СЛАВИСТОВ 2-ОЙ ПОЛОВИНЫ XIX ВЕКА ОБ АРХАИЧЕСКИХ РЕЛИКТАХ КУЛЬТУРЫ РУССКОГО КРЕСТЬЯНСТВА
Шабанова Марина Владимировна, старший преподаватель кафедры «Философия и культурология», E-mail: pandora2101@mail.ru
ФГБОУ ВПО «Российский государственный университет туризма и сервиса»
г. Москва.
Статья посвящена историографическому обзору изучения архаических реликтов культуры русского крестьянства в работах отечественных ученых, представителей исторической школы славистов 2-ой половины XIX века. Особое внимание уделено выявлению исследователями общеславянских истоков русской традиционной культуры, а также кругу вопросов и сквозных тем, которые разрабатывались учеными, обращавшимися к вопросам славянской мифологии, теме религиозно-обрядовой жизни русских, данным устного народного творчества.
The article is devoted to the study of historiographic review of archaic relics of culture of the Russian peasantry in the work of our scientists, representatives of the historical school of slavists of second half of the XIX century. The article paid attention to identification by the researchers of the origins of Common Slavonic Russian traditional culture. Particular attention is paid to range of issues and cross-cutting themes, which were developed by scientists, addressing to the issues of Slavic mythology, the theme of religious-ceremonial life of the Russian and folklore.
Ключевые слова: русское крестьянство, традиционная культура, научная школа, историография, миросозерцание.
Keywords: Russian peasantry, traditional culture, science school, historiography, world
view.
Отражение русской народной культуры в исторической науке середины XIX века напрямую связано с общим историческим фоном и мировоззренческими основами общественной мысли данного периода. Интерес к феномену народной культуры и главным образом к ее носителю, крестьянству, не случаен. Он связан с поиском российской интеллектуальной и научной элиты национальной идентификации. Реформы 60-70-х годов Х!Х века явились настоящим переворотом, вследствие которого произошли кардинальные изменения в экономической, социальной, политической сферах и вообще во всей народной жизни, что не могло не отразиться на развитии культуры и быта. Падение крепостничества способствовало не только социальному, но и духовному раскрепощению народа, у которого появились новые культурные запросы и вместе с тем и возможности их удовлетворять. В различных областях обществоведческого знания, в том числе и в исторической науке, на первый план выдвинулась тема «мужика», страдальца, кормильца и защитника страны. В нем видели также главного хранителя национальных культурных
стр. 72 из 262
традиций и нравственных ценностей. Вместе с тем стала очевидна трансформация традиционной культуры русского народа. Она начиналась с использования отдельных вещей, что влекло за собой значительные изменения в материальной культуре, за этим следовали перемены в домашнем и общественном быту, затем затрагивалось мировоззрение, и, наконец, изменялся менталитет. Ориентация на традицию утрачивала свое абсолютное значение, что проявлялось во всех сферах жизни. Ученые, исследователи, историки, для которых русская народная культура стала проблемным полем изучения, обращали внимание на факт её трансформации, утраты прежнего смысла. Будучи свидетелями общественной модернизации, многие считали личным долгом зафиксировать сохранившиеся образцы традиционной культуры русских. Видный ученый, художественный и музыкальный критик, историк, последователь научной «школы заимствования» В.В. Стасов так охарактеризовал сложившуюся ситуацию: «Предметы, относящиеся к бытовой народной жизни, с каждым годом все быстрее и быстрее исчезают из употребления, уступая место предметам новейшего происхождения и формы, которые, без сомнения, более прежних соответствуют удобствам и потребностям современной жизни, но при этом утрачивают качества, наследованные от прежних эпох народного творчества: самобытную оригинальность и красоту. Поэтому-то, теперь самое время собирать и издавать эти предметы: уже слишком ясно всякому наблюдателю народной жизни, что пройдет ещё немного десятилетий, даже быть может лет - и предметы бытовой народной жизни окончательно исчезнут, не оставив по себе никакого следа».[13. С. 3] В вопросе изучения традиционной культуры русского народа схожую позицию имел и великий русский литератор, историк, общественный деятель В.И. Даль. Он писал: «Быстрота, с которой изглаживаются отличительные черты народности, порождает опасение, что важные для отечественной истории сведения и события, кои теперь могли бы ещё быть сохранены, через немногие десятилетия погибнут невозвратно». [3. С.33,35] Итак, общественный подъем в России в 1850-1860-е гг. способствовал повышению интереса образованного общества к проблеме культурной самобытности и особенностям исторического развития русского народа. Становление проблемы, её актуализация в исторической науке было вызвано изменением вектора исторического развития России, отменой крепостного права, развитием капитализма, ломкой старой системы хозяйствования и связанных с ней устоев, развитием индивидуализма, трансформацией отношений общинного типа, отходничеством. Возникновение и утверждение различных направлений в отечественной историографии середины XIX века тесно связано с биографиями, политическими симпатиями, философскими и историческими воззрениями их представителей. Вместе с тем историография русской народной культуры не была в
стр. 73 из 262
идейном смысле монолитным явлением, каждая отдельная школа отличалась наличием особого проблемного поля исследования. Одним из наиболее ярких историографических явлений второй половины XIX века стала историческая школа славистов.
Историческая школа славистов сложилась в результате длительного, многопланового и сложного процесса, в рамках которого изучение русского народа, его языка, истории, культуры постепенно все более последовательно, целенаправленно и органично сочеталось с изучением других славянских народов, с попытками осмысления роли и места славянства в мировой истории. В 1867 году в Москве был проведен Славянский съезд, вызвавший громкий резонанс. Обозначился государственный статус славянской проблемы, что укрепило в общественном сознании представление о славянской идентичности русского народа и породило взлет националистических настроений. Прежде всего, это выразилось в рассмотрении русской истории и культуры как составной части общеславянского развития, в признании необходимости сравнительного подхода к изучению русского языка, мифологии, обрядов и обычаев в их генетических и исторических связях с другими славянскими народами. Обращение к общеславянским истокам русской народной культуры было характерно для широкой массы интеллектуальной и научной элиты рассматриваемого периода, хотя многие из них не являлись собственно историками, а были учеными универсалами, внесшими значительный вклад в научную теоретическую разработку основ многих областей гуманитарного знания. Однако именно им принадлежала заслуга введения темы о русской народной культуре в число важных объектов исследования исторической науки, что, несомненно, оказало позитивное влияние на процесс становления отечественной исторической школы славистов. Постепенно в разработке вопросов наметилось несколько своего рода сквозных тем, выявился круг вопросов, которые разрабатывались учеными, обращавшихся к тематике общеславянских истоков русской истории и народной, крестьянской культуры. Одной из недостаточно научно разработанных тем была проблема славянского в целом и русского этногенеза в частности. Первым, кто поставил вопрос о формировании русского этноса и выделил его исторические пласты, стал великий русский ученый Н.И. Надеждин. Определив в общих чертах народность как сложение неких народных свойств и особенностей, он вместе с тем затруднялся с их характеристикой. Нацию Надеждин определял как «великое человеческое семейство», объединенное «внутренним духом», в силу чего «раздробленные в многочисленных и многозначных звеньях» черты «характеристической физиономии» народа «представляют одно полное целое». Ученый считал, что народность есть выражение духа народа, «живописание отечественных обычаев и нравов», «народного характера». К собираемому материалу он
стр. 74 из 262
предлагал критическое отношение. Прежде всего, по мнению ученого, было необходимо выделить в числе тех сведений, которые касаются быта и культуры русского народа, с одной стороны, наносные, заимствованные, а с другой - самобытные черты. Задача научной критики, таким образом, состоит в том, чтобы выделить то, что свойственно русскому народу - «первобытной, основной, чистой, беспримесной русской натуре», а то, что является продуктом влияния других народов («чуди, немцев, византийцев, варягов»), нужно отбросить. Этот принцип выделения элементов, заимствованных из разных культур, явился для того времени новым словом в развитии исторической науки и был попыткой исторического подхода к изучению народа и культуры. В статье «Об этнографическом изучении народности русской» ученый обращает внимание на необходимость специализированного осмысления языкового развития восточнославянских народов: «До сих пор всеми усилиями и трудами этнографов не открыто другого вернейшего и удобнейшего средства различать и обозначать «народы», как по их «языку». [7. С. 110] При этом невольно вспоминается, что у нас в старину, в нашей природной славяно-русской речи, не было и другого слова, как слово «язык», для означения того, что в смысле этнографическом называется «народом»». Большую роль придавал Надеждин и сравнительному этнолингвистическому языкознанию восточной ветви славянских народов, так как язык, по мнению ученого, это «целостность человеческой природы»: «Не определено еще доселе с желательной точностью в каких отношениях состоят между собой главные видоизменения, называемые языками Великороссийскими, Малорусскими и Белорусскими, что составляет существенные отличительные признаки их лексического состава и грамматической ткани; в каких географических пределах заключаются эти видоизменения». [7. С. 112] Большое внимание русские ученые слависты уделяли вопросам филологии, литературоведения. Богатое научное наследие А.Ф. Гильфердинга, одного из корифеев исторической школы славистов, яркое тому подтверждение. В 1853 году исследователь был удостоен степени магистра славянской филологии, а в 1871 году он совершил экспедицию в Олонецкую губернию. Целью данной поездки был сбор старинных былин, песен, сказаний, преданий, а результатом стал труд «Онежские былины». Несмотря на то, что историк пробыл в крае всего два месяца, ему удалось записать большое количество былин. По словам самого Гильфердинга, он даже и не ожидал «такой богатой жатвы». [4. С.89] Предметом специального исследования ученого была народная эпическая поэзия, вместе с тем в работе уделено значительное внимание важным вопросам культуры русского северного крестьянства. Прежде всего, автор отметил своеобразие историко-этнической территории русского Севера, обратил внимание на прямую связь между историко-культурным процессом развития русского
стр. 75 из 262
народа и его местоположением, географической средой, ее ресурсами, природными и климатическими особенностями. Все выше перечисленные факторы в огромной степени определяют размещение населения и его основные хозяйственные занятия. Ведь в зависимости от географической среды развивается материальная культура народа, а от уровня его общественного состояния - культура духовная. Вот как описывает автор некоторые материальные условия жизни крестьян: «Климат такой, что здесь природа отказывает в том, без чего нам трудно себе представить жизнь русского человека; у него нет ни капусты, ни гречи, ни огурцов, ни луку; овес, разными способами приготовляемый, составляет существенную часть пищи». [5. С.8] Отметил Гильфердинг круглогодичное использование в крестьянском быту такого элемента транспорта, как волоки или оглобли: «Отсутствует и другая принадлежность русского народа - телега. Телега не может пройти по тамошним болотистым дорогам. Возят что нужно и летом на санях (дровнях), или же на волоках, т. е. оглоблях, которые передними концами прикреплены к хомуту, а задними волочатся по земле; к ним приделана доска, к которой привязывается кладь». [5. С.8] Автор обратил внимание на сложности, связанные с проживанием крестьян в суровой природно-климатической зоне русского Севера, на особенности системы экономического быта, охотничье-промыслового хозяйства и земледельческой культуры: «Легко
вообразить, но трудно передать словами, какого тяжелого труда требует от человека эта северная природа. Главные и единственно прибыльные работы - распахивание «нив», т. е. полян, расчищаемых из-под лесу и через три года забрасываемых, и рыбная ловля в осеннее время - сопряжены с невероятными физическими усилиями. Но чтобы существовать, крестьянин должен соединять с этим и всевозможные другие заработки: потому никто не ограничивается одним хлебопашеством и рыболовством; кто занимается в свободное время каким-нибудь деревенским ремеслом; кто идет в извоз к Белому морю, а летом в бурлаки; кто «полесует», т.е. стреляет и ловит дичь и т.д.». [5. С.9] До начала XX века земледелие в России оставалось основной отраслью хозяйства. Культура земледелия на русском Севере существовала благодаря народному опыту, экспериментам и пробам, но главным образом, благодаря огромному человеческому труду всех членов крестьянской общины - «Женщины и девушки принуждены работать столько же, сколько и мужчины. Крестьянин этих мест рад и доволен, если совокупными усилиями всей семьи он, по тамошнему выражению, «огорюет» как-нибудь подати и не умрет с голоду. Это -народ труженик в полном смысле слова». [5. С.9] При всем этом ученый отмечал ориентированность крестьянства на опыт предков, воспроизводство сложившихся культурных и социальных структур, его приверженность к своим сельскохозяйственным традициям, ибо трудность ведения хозяйства и всевозможные перипетии в истории
стр. 76 из 262
страны заставляли его не рисковать. Традиции и весь богатый опыт русский народ сохранял веками: «Верность старине такова, что она препятствует даже таким нововведениям, которых польза очевидна и которые приняты во всей России. Так, например, сено косят не косами, а горбушами, не только там, где это может быть удобнее, т. е. между деревьями и кочками, а на самых гладких и хороших лугах, хотя косьба горбушами требует вдвое больше напряжения и времени. Из крестьян более развитые сами признают это, но говорят, что ничего не поделаешь: «Как было при отцах и дедах, так должно оставаться и теперь», это довод против заонежский крестьянин не принимает возражений». [5. С.11] По мнению Гильфердинга, именно эта ориентация на опыт предков обусловила сохранность не только определенных стереотипов поведения, ментальных установок, особенностей ведения хозяйства, но и способствовала передаче образцов эпической поэзии. Ученый считал, что «вся совокупность условий, в которых живет этот народ, устраняет от него все, что могло бы ослабить в нем наивность дедовских верований». [5. С.11] Анализируя сюжеты былинного эпоса и способы повествования, Гильфердинг остановил свое внимание на русских народных говорах, на диалектном различии языка. Диалектные различия, или междиалектные соответствия, - это элементы частных диалектных систем - говоров, отличающие их друг от друга на фоне тех общих черт, которыми эти говоры объединяются. Значительное единство фонетического и особенно грамматического строя характеризует все русские говоры. На изучаемой территории ему удалось выявить две повествовательные школы, отличающиеся фонетической и грамматической системами: «В чем состоит различие этих двух школ? В чертах весьма мелких, но которые дают, так сказать, тон всей рапсодии, а именно в тех беспрерывно повторяющихся вставочных частицах, которые служат как бы подпорками нашего эпического стиха». [5. С.29] Гильфердинг выявил различия в складе,
стихотворном размере, наречиях, репертуаре бытования народного эпического стиха в обеих школах: «Группа Прионежская характеризуется пространностью былин, северовосточная - относительной их сжатостью. Эти два типических признака являются как в построении самих рапсодий, так и в складе стиха. В Прионежье слышатся былины в тысячу стихов и более, и заметна склонность сказителей к длинному стиху со множеством вставочных частиц. На северо-востоке, напротив того, преобладает стих короткий; повторения здесь вводятся гораздо реже». [5. С.29] Языкознание являлось проблемным полем изучения многих представителей исторической школы славистов, одним из них был основатель петербургской школы русских славистов Измаил Иванович Срезневский, его труды заложили основу исторического изучения русского языка. В 1846 г. за диссертацию «Святилища и обряды языческого богослужения славян, по свидетельствам
стр. 77 из 262
современным и преданиям» он получил степень доктора славяно-русской филологии, а в 1849 г. Срезневский опубликовал «Мысли об истории русского языка», ставшие программой научных работ нескольких поколений русских ученых. Этот труд был первым опытом методически последовательного изложения основных этапов истории русского языка и означал решительный поворот в сторону сравнительно-исторического изучения русского и других славянских языков. Ученый видел основную задачу истории языка в том, чтобы показать, каким был язык в момент отделения от той или иной языковой общности и как он затем изменялся у данного народа. Русский народ есть один из народов славянского племени. Поэтому история русского языка «только продолжение истории языка племени славянского, а это - продолжение языка всей отрасли индоевропейской». [8. С.27] Древнейшие особенности славянских языков Срезневский видел в наличии редуцированных и носовых, сочетании кы, гы, хы, склонении прилагательных по типу существительных, существовании инфинитива и супина. Охарактеризовав на основе памятников Х-Х1У вв. фонетические и морфологические особенности древнерусского языка, он подтвердил вывод Востокова, что этот язык «в первобытном своем состоянии ближе всего подходил к наречию старославянскому и вместе с ним всего более сохранил черты первообразного общего славянского строя». [8. С.38] К фонетическим диалектным различиям относятся различия в области вокализма (системы гласных звуков), консонантизмов (системы согласных звуков), интонации, ударения, слога и темпа речи. Отличие древнерусского языка историк видел в особой роли ъ и ь, в отсутствии носовых, в о в начале слова, в полногласии, некоторых грамматических формах. В русских говорах наблюдается большое разнообразие звуков, употребляющихся в соответствии с исконными аффрикатами ц, ч. Ученый обратил внимание на смешение этих звуков в северных говорах, на мягкость шипящих, особенности временных форм, местный падеж без предлога, дательный самостоятельный и т.д. Важной проблемой языкознания, привлекшей внимание исследователя, было взаимоотношение славянских языков, и в частности место русского языка среди славянских языков: «Доказывая, что народный язык русский теперь уже далеко не тот, что был в древности, довольно обратить внимание на его местные оттенки, на наречия и говоры, в которых его строй и состав представляются в таком многообразном развитии, какое, конечно, никто не станет предполагать возможным для языка древнего, точно так же, как никто не станет защищать, что и наречия славянские и все сродные языки Европы всегда различались одни от других настолько, насколько различаются теперь». [9. С.38] Срезневский считал необходимым историческое изучение языка в связи с историей народа и высказал мысли о времени образования трех восточнославянских языков - русского, украинского и
стр. 78 из 262
белорусского (называвшихся в традициях того времени великорусским, малорусским наречиями русского языка). Ученый считал, что «давни, но не исконны черты, отделяющие одно от другого наречия северное и южное - великорусское и малорусское; не столь уже давни черты, разрознившие на севере наречия восточное - собственно великорусское и западное - белорусское, а на юге наречие восточное - собственно малорусское и западное - русинское, карпатское; ещё новее черты отличия говоров местных, на которые развилось каждое из наречий русских. Конечно, все эти наречия и говоры остаются до сих пор только оттенками одного и того же наречия и нимало не нарушают своим несходством единства русского языка и народа». [9. С.39] Он был убежден, что национальный язык и народ, на нем говорящий, представляют собой сложное целое, т.к. «народ выражает себя всего полнее и вернее в языке своём, переходя от человека к человеку, от поколения к поколению, из века в век, он хранится народом как его драгоценное сокровище». [9. С. 16] Важное место в области научных интересов Срезневского занимали вопросы славянской мифологии. Центральное место среди работ по данной проблематике занимала диссертация «Святилища и обряды языческого богослужения древних славян по свидетельствам современным и преданиям», изданная в Харькове в 1846 г. и с незначительными изменениями под другим названием переизданная в Петербурге спустя два года. Источниковая база этого труда отличается основательностью, автор опирался не только на работы отечественных и зарубежных славянских исследователей, но и на собственные наблюдения и полевые материалы. Ученый детально описал места поклонения языческим божествам и охарактеризовал положение жречества и различные обряды, он стремился выявить как общеславянские черты язычества, так и его местные варианты. В ряде случаев, не развивая подробнее тех или иных наблюдений, автор намечал вопросы, заслуживающие, по его мнению, рассмотрения в дальнейшем. Срезневский отметил важность изучения славянских городищ, в которых видел памятники языческого богослужения. [10. С.35] Исследователь говорил как об эволюции самого язычества, так и о сохранении у славян и после принятия христианства многих традиционных верований: «Что касается народных преданий, то и в них найти можно немало вовсе не христианских поверий о явлении души и мертвецов, о том, что кровью убийцы успокаивается тень убиенного». [11. С.188, 195] К этому кругу тем обращался он в более поздние периоды научной деятельности. В 1852 году была опубликована работа «Роженицы у славян и других языческих народов». Мифологические персонажи роженицы встречаются в текстах народной прозы многих славян: «Между языческими суевериями славян одно из важных мест занимает верование в рожениц, как это видно из упоминаний о нем в древних памятниках письменности и из преданий
стр. 79 из 262
народных». [12. С.2] Автор находит схожие поверья у древних греков, римлян и германцев. Одно из центральных мест в традиционной архаической картине мира занимает представление о доле, судьбе. В комплексе древнейших воззрений различных народов присутствует представление о непостижимой силе, действием которой обусловлены как отдельные события, так и вся жизнь человека и человечества. В устном народном творчестве русского народа её называют судьбой. С понятием судьбы народы всего мира соотносили события в кругу «сущей» жизни, божественное возмездие и посмертное существование. Понятие судьбы нашло свое персонифицированное выражение как в глубокой древности, так и в более современных культурных пластах истории человечества. Главная функция рожениц - наделение человека судьбой. Подобные представления находят свое выражение во многих этнокультурных зонах славянского мира. Разные по сюжетам, они объединяются наличием общего персонажа -судениц, демонов, низших женских божеств, наделяющих человека долей, и связанным с ними мотивом наречения судьбы. Срезневский называл их «девами судьбы», занимавшимися главным видом женских работ - прядением и ткачеством: «Роженицы рисовались в воображении славян пряхами. Роженицам посвящаемы были первые волосы детей. Этим выражалось верование в их покровительство детям». [12. С.23] Народные сказки сохранили мотив присутствия волшебниц во время рождения ребенка. Как только появляется младенец, неизвестно откуда являются в избу сестры-роженицы и предсказывают судьбу новорожденного. Из трех сестер-предсказательниц одна распоряжается родами, другая - брачными союзами; как правило, мнение третьей особо важно: она устанавливает время смерти и расход отмеренного века, наделяет человека долей жизни. К описанию древнеславянского языческого пантеона обращался и выдающийся исследователь русской народной культуры А.Н. Афанасьев. Одну из своих первых статей, «Религиозно-языческое значение избы славянина», ученый посвятил изучению жилища и связанных с ним религиозных языческих верований. Афанасьев впервые в отечественной науке исследовал жилище за рамками исключительно материальной культуры, показал, что жилище обладает не только материальной сущностью, но и имеет свою не менее важную «идеологию». Сбалансированность утилитарных и символических функций определила ту исключительную роль, которая дает возможность говорить о жилище как о феномене культуры. С понятием «изба» в той или иной мере были соотнесены все важнейшие категории картины мира у человека. Другой важной содержательной доминантой дома, проанализированной автором, является его связь с социальной организацией, Афанасьев заметил в жилище славян следы выделения мужской и женской части, места хозяина, а иногда и возрастных групп.
стр. 80 из 262
Подобное разделение пространства носит условный характер и коррелирует с принципами организации сакрального пространства (место в центре обладает наибольшей сакральной ценностью; место у выхода - наименьшей; левая сторона считается женской, а правая -мужской, но возможны и инверсии). При этом иерархия мест и половозрастная иерархия совпадают: «Вообще славянин питал особенное уважение ко всем углам избы - и понятно почему: углы обозначают те главные пункты, в которых сходятся стены избы. Но два угла: задний, в котором поставляется печь, и передний, диагонально противоположный первому, пользовались самым большим почетом. Место на лавке в переднем углу называется большим или княжеским; сюда сажают старших родственников, молодого князя и княгиню после венца». [1. С.73] Также Афанасьев отметил, что основной единицей домашнего пространства был угол. В описаниях внутреннего устройства избы подчеркивается, что она как бы состоит из углов. Этот признак, кстати, обыгрывается и в загадках, где под «избой без углов» имеется в виду копна. Каждый угол имел свое название и назначение, причем существовала определенная иерархия углов. Старшим, главным, считался красный угол, вторым - бабий угол, третьим - дверной, или задний, угол. В системе ритуально-мифологических представлений особенно отмечены два первых угла. Ни менее важным аспектом в работе Афанасьева служит рассмотрение жилища в контексте ритуально-мифологической деятельности человека. Автор выделяет несколько типов соотношений жилища с обрядами. Во-первых, использование элементов дома в качестве ритуальных атрибутов. В этом смысле первостепенное значение имела печь, как вместилище благотворного светлого божества огня: «В отдаленное время язычества огонь, разведенный на домашнем очаге, почитался божеством, охраняющим обилие дома, спокойствие и счастье всех членов семьи или рода». [1. С.65] Связь человека с огнем как жизненным началом отчетливо проступает во всех обрядах жизненного цикла, а печь наряду с поясом, веником и меркой является «мифогенной» вещью. [14] Не менее показательна связь печи с категорией «своего»: «Кто на печи сидел, тот не гость, а свой». Во-вторых, жилище может выступать в качестве основного объекта ритуала. Речь идет об обрядах, сопровождающих строительство жилища. Строительная обрядность (в принятой классификации обрядов) относится к числу окказиональных ритуалов в отличие от периодически повторяющихся. Однако по своим структурным характеристикам и по общей тенденции к вхождению в ритуальную схему жизни она ближе к последним. Известная двойственность обрядов, связанных с домом, объясняется тем, что они воссоздают не только идеальный образ дома, но и идеальный образ социальной группы (семьи), проживающей в этом доме. Жилище и семья в ритуале представляются неделимым целым. Это обстоятельство определило специфическое положение ритуала
стр. 81 из 262
строительства в общей системе обрядов: «Место, избранное для жилья, требовало освящения, потому что всякая изба назначалась быть капищем родового пената. Между нашими крестьянами еще недавно сохранялся следующий обряд, очевидно принадлежащий глубокой старине: перед постройкой дома, ради будущей счастливой и здоровой в нем жизни, хозяин с хозяйкой приходили на место, назначенное для нового жилья, отрубали у петуха голову и зарывали ее в том пункте, где определялось быть переднему углу».[1, С.72] И наконец, значимым представляется то обстоятельство, что изба для славянина, по мнению Афанасьева, обладала не только утилитарными функциями «места жительства», но «представлялась ему таинственным капищем, в котором пребывало светлое божество огня, изба была первым языческим храмом». Автор отметил уменьшение роли сакральных представлений, таким образом, можно сделать вывод о более высоком семиотическом статусе дома на ранних этапах его истории.
В своих работах исследователь рассматривал верования, поэзию, обряды и обычаи как разрозненные остатки древнего мировоззрения, которое господствовало у предков индоевропейских народов. Автор считал, что это мировоззрение было целиком натурмифологическим и основано на наблюдении небесных явлений и их олицетворении. Согласно этой концепции славяне поклонялись небесным богам, олицетворениям солнца, неба, грозы и пр. Впоследствии же, с упадком этой религиозно-мифологической системы, образы прежних богов превратились в человеческие фигуры, в сказочных героев, в песенные мотивы: «Те поэтические образы, в каких рисовала народная фантазия могучие стихии и их влияние на природу, почти исключительно были заимствованы из того, что окружало человека, что было для него и ближе и доступнее; из собственной житейской обстановки брал он свои наглядные уподобления и заставлял божественные существа творить то же на небе, что делал сам на земле». [2. Т.1. С. 13] Наиболее наглядно концептуальные взгляды ученого раскрыты в трехтомном труде «Поэтические воззрения славян на природу». Как сторонник метеорологической теории Афанасьев предполагал, что наиболее волнующей для человека загадкой представляется мир небесных стихий, особенно грозовые явления, которые он и стремился, прежде всего, осмыслить. Соответственно этому распределен и весь материал в работе ученого. Вопросам взаимоотношений человека и природы посвящен весь первый том труда. Сначала следует общее обозрение; далее идет анализ отдельных мифических представлений: представления о небе и земле, о стихиях света; этому посвящена четвертая глава, где подробно разобраны метафоры солнца, облаков, дождя, молнии, мифы о солнце, луне, заре и т. д. В дальнейшем он разбирает представления о грозе, о ветрах, о радуге, о живой воде, об облаках и прочих стихиях природы. Ряд глав посвящен мифам о Перуне, которого
стр. 82 из 262
автор сближает с Ярилой и Ильей-Громовиком: «Отождествление Ильи-пророка с Перуном, присвоение ему власти над громом, молниями, дождями, градом и урожаями имеет в основании те аналогические обстоятельства, которые окружают этого святого в ветхозаветных сказаниях». [2. Т.1. С.477] Третий том посвящен по преимуществу славянской низшей демонологии: персонажам лешего, домового, русалки, овинника, банника, упыря, оборотня, рожениц, смерти, которая «в языке и поверьях роднилась с нечистой силой». [2. Т.III. С. 15] Отдельная глава посвящена ведьмам, ведунам и колдунам, которых в народе считали наследниками древних языческих жрецов. Им приписывалась связь с потусторонними силами, способность приносить засуху, эпидемию и другие беды, а также «к ним прибегают в нужде, просят их помощи и советов; на них же обращается и ответственность за все общественные и частные бедствия». [2. Т.Ш. С.422] Бытовало мнение, что если заболевшему не помогали обычные меры борьбы с болезнью, то помочь ему мог только колдун: «Колдуны и колдуньи, знахари и знахарки до сих пор еще занимаются по деревцам и селам врачеванием. Болезнь рассматривается народом, как злой дух, который после очищения огнем и водою, покидает свою добычу и спешит удалиться». [2. Т.Ш. С.427] Одна из глав третьего тома была посвящена автором народным праздникам. Афанасьев отметил, что для славянина-землепашца, крестьянина жизнь была подчинена повторяемой смене времен года. Поэтому природноастрономические явления являлись главными ориентирами в круговороте годовых сезонов. Это, прежде всего, летнее и зимнее солнцестояние, весенние и осенние равноденствия, а также естественная смена времен. Таким образом, календарные праздники, народный месяцеслов, «деление года у древних славян определялось теми естественными, для всех наглядными знамениями, какие даются самой природой». [2. Т.Ш. С.659] Другой не менее важной реализацией этнокультурной картины мира, в полной мере проявляющей мифологические представления русских, является такая форма религии, как культ предков. Именно поэтому двадцать четвертую главу «Поэтических воззрений славян на природу» Афанасьев посвятил анализу представлений, связанных с душами усопших. Автор обратил внимание, что жизненный цикл, по традиционным воззрениям, продолжается после смерти и сливается с природным круговоротом. Неразрывные кровные связи ставят живых в родственные отношения с природными стихиями. Автор констатировал: «Душа понималась, как существо воздушное, подобное ветру. Покидая тело, душа возвращалась в свое первобытное, стихийное состояние».[2. Т.Ш. С.210, 211] Души родителей окружали человека традиционной крестьянской культуры дома, в поле, в любое время суток, при любом состоянии природы: «Когда зимой, после трескучих морозов, станет вдруг оттепель, русские поселяне выражаются об
стр. 83 из 262
этом так: родители вздохнули, т.е. мертвые повеяли (дохнули) теплым ветром». [2. Т.Ш. С.237] Расположение «безвестной страны» противоречиво засвидетельствовано обрядовыми действиями: мир дедов располагался в избе, в вихре, под землей, с этим представлением связано кормление могил. Погребальным обычаям языческих славян посвящена одноименная работа другого известного представителя исторической школы славистов А. А. Котляревского, опубликованная в 1868 г. и обратившая на себя большое внимание научного мира. В книге рассматривается похоронный обряд славян-язычников как проявление их представлений о душе и загробном существовании; исследуются представления, понятия и верования, которые прямо относятся к концу человеческой жизни, соприкасаются с погребальным обиходом и определяют его порядки. В упомянутой работе ученый изложил концепцию изменения погребальной обрядности русских на протяжении длительного отрезка истории. Он считал, что подавляющая часть обрядов и действий имеет глубокие исторические корни и связана с различными этапами истории народа. Однако в комплексе обрядовых действий погребения середины XIX столетия все они выступают в измененном, приспособленном к условиям патриархальной семьи виде: «Каждое время может оставить в наследство другому многие суеверные обычаи, потому - нет оснований сводить всю массу суеверий, облекающих ныне народную жизнь, к единственному источнику языческой древности: это результат всего прожитого до настоящего дня, а не одной какой-нибудь исключительной эпохи, здесь собраны разнородные воспоминания, следы различных времен и влияний. Христианские понятия и обряды давно получили в жизни перевес над языческими, но старая вековая жизнь - не вся ушла в могилу: она оставила за собою множество мелких суеверных обрядов и обыкновений, иногда и до сей поры бытующих в жизни простолюдина». [3. С.26,133] Говоря об области смерти, ученый исходил из общей картины славянского язычества, и находил в ней неопределенные и противоречивые образы. Эту противоречивость исследователь объяснял как результат контаминации разновременных представлений, наслоения одного на другое: «Отсутствие определенного постоянства в первобытных представлениях - должно быть наперед замечено: им объясняется один факт, возможность одновременного существования различных обычаев в одних и тех же обстоятельствах жизни». [3. С. 169,170] Ученый считал, что древние славяне, подобно другим народам, обоготворяли небо, полагая там вечное царство, потому что с неба падают солнечные лучи, оттуда блистают и луна, и звезды; его уподобляли блестящей горе, которая есть небесный свод. Характеризуя самое фундаментальное из пространственных представлений обряда, Котляревский писал: «Арийцы боготворили светлое небо, которое они отличали от воздуха: твердое небо (гора) лежало за воздушным
стр. 84 из 262
пространством и было жилищем света и дождя; оно одушевлено вечным дыханием, им же одушевлена и вся живая природа и человек». [6. С. 170,171] Выявив главную роль похоронно-поминальных обрядов и обычаев, ученый отметил важность соблюдения установившихся ритуальных действий, которое считалось важным для судеб души в загробном мире, следовательно, было моральной обязанностью родственников по отношению к умершим, ведь «погребальный обряд, прежде всего, имел цель практическую: на поколении живых лежала нравственная обязанность облегчить роковую судьбу близких мертвых, помочь их переходу в вечность и обеспечить их жизнь в обители блаженства» [6. С.171] В своей работе А. А. Котляревский показал определяющую роль погребальных обрядов и культа предков в языческом мировоззрении, а также и в генезисе обрядности русского народа. Значение его оставалось весьма существенным и в народной традиции христианской эпохи.
Историческая школа славистов сыграла положительную роль в развитии отечественной исторической науки. Она содействовала повышению интереса к памятникам традиционной народной культуры и пониманию языческих корней народной культуры; широко раздвинула горизонты исследования, особенно в сравнительном изучении фольклора и мифологии в южно - и восточнославянском регионах.
Литература
1.Афанасьев А.Н. Религиозно-языческое значение избы славянина // Народ-художник: Миф. Фольклор. Литература. М., 1986. 437 с.
2.Афанасьев А.Н. Поэтические воззрения славян на природу. В 3-х ТТ. М., 1994. 625 с.
3.Берг Л.С. ВГО за сто лет. М.-Л., 1946. 436.
4.Гильфердинг А.Ф. Олонецкая губерния и ее народные рапсоды // «Вестник Европы», СПб.,1872. 359 с.
5.Гильфердинг А.Ф. Онежские былины. СПб.,1873. 478 с.
6.Котляревский А. А. Погребальные обряды древних славян М., 1864. 469 с.
7.Надеждин Н.И. Этнографическое изучение народности русской //
Этнографическое обозрение. 1994. №1. С.107-117.
8.Срезневский И.И. Мысли об истории русского языка. М., 1959. 342 с.
9.Срезневский И.И. Мысли об истории русского языка. М., 2006. 432 с.
10. Срезневский И.И. Святилища и обряды языческого богослужения древних славян по свидетельствам современным и преданиям. Харьков, 1846. 365 с.
11. Срезневский И.И. Срезневский. О языческом веровании древних славян в бессмертие души // ЖМНП.1847. №2. С.176-189.
12. Срезневский И.И. Роженицы у славян и других языческих народов. М.,1855. 298 с.
13. Стасов С.С. Русский народный орнамент. Вып. 1. Шитье, ткани, кружева. СПб.: Издание общества поощрения художников, 1872. 26 с.
14. Седакова О. А. Поэтика обряда. Погребальная обрядность восточных и южных славян. М.: Индрик, 2004.
