CC BY
191
ИСТОРИЧЕСКАЯ ПАМЯТЬ РУССКИХ КРЕСТЬЯН: РЕАЛЬНОСТЬ И МИФЫ (Х1Х-начало XX вв.)
Историческая память как непременный элемент самосознания народа представляет прежде всего символическую репрезентацию прошлого. Люди обращаются к истории, оценивают ее героев, так или иначе переосмысливая услышанное, увиденное и пережитое. На формирование коллективных представлений о прошлом несомненное влияние оказывают вновь приобретенные, в том числе книжные, знания, воздействуют господствующая идеология, политическая конъюнктура, массовые стереотипы и т.д.
Обращение к историческим воззрениям русских крестьян позволяет приблизиться к пониманию особенностей народной версии отечественного прошлого, выявить соотношение в народной памяти между достоверными историческими фактами и их толкованием, подчас мифологическим.
Механизм формирования исторических представлений в XIX в. значительно усложнился. Устная традиция перестала быть единственным источником исторической информации. В деревню стали проникать книги, журналы, газеты. Поступление книжного знания небольшим процентом грамотных не исчерпывалось; в крестьянской среде широко бытовало чтение вслух. Обучение чтению, растущая грамотность изменяли образ мыслей крестьянина. Границы между автаркической деревней и образованным обществом размывались. Подъем национального чувства в результате победы в Отечественной войне 1812 г., расширение социального кругозора крестьянства формировали понимание прав и свобод, выходившее за рамки привычных представлений. Прямым следствием этих факторов стал более критический подход к событиям и лицам отечественной истории. Современные крестьянам цари, полководцы, другие выдающиеся личности стали восприниматься более реалистично, проигрывая в сравнении с героями «славного прошлого». Безусловно, сказалась здесь и характерная в целом для народного сознания склонность «при сопоставлении поколений отдавать предпочтение предшественникам»1.
В течение многих веков русские цари являлись для своих подданных символом государственности, воплощением вероисповедной и этнической идентичности. Практически все монархи представали в устной традиции как божии помазанники, православные властелины огромной страны. Апологетика и идеализация государей, являясь мировоззренческой установкой большинства населения империи, прочно вошли в устную традицию. Отрицательные оценки их образов были редки, но к ним тем более
интересно обратиться при выявлении сущностных характеристик исторической памяти.
Отрицательной трактовкой образа Ивана Грозного отличались новгородские и псковские песни и сказания. В них преобладали сюжеты, связанные с погромом Новгорода Великого в 1570 г. В царе подчеркивались прежде всего недостатки — жестокость и подозрительность. Тем не менее в этих преданиях часто присутствовали мотивы осознания Иваном Грозным своего греха или вразумления царя каким-либо святым угодником, посредством божьего чуда и т.п. В них повествовалось о царе, который был обманут злым доносчиком, учинил расправы над невинными людьми, но затем, вразумленный Господом, раскаялся и построил Хутынский монастырь. На самом деле Хутынский монастырь был основан Варлаамием Хутынским в конце XII в., а при Иване Грозном в нем была построена трапезная с церковью). Так даже в критических, наименее склонных к идеализации исторических воспоминаниях о царе присутствовал религиозный мотив.
В начале XVII в. в народном сознании возникла идеализация Ивана Грозного. Бедствия Смутного времени заслонили произвол и беззакония опричнины, все более привлекательной становилась мысль о сильной власти. Время Ивана Грозного рисовалось теперь как благополучное, а сам он представал искоренителем неправды. Будучи в представлениях крестьян справедливым государем, Иван Грозный в ряде преданий был выбран в цари из бедняков, по указанию свыше. Подобная трактовка справедливой царской власти, связанная с демократическим происхождением ее носителя, выражала мечту крестьян о понимающем мужицкие нужды монархе. Это предание было довольно широко распространено и в XIX в. Его варианты записали известные собиратели фольклора Д.Н. Садовников (в Самарской губернии), Н.Я. Аристов (в Симбирской губернии), А.И. Зачиня-ев (в Воронежской губернии)2.
Вера в монарха как защитника народных интересов распространялась и на других представителей династии, прежде всего цариц3. Глубокий след в сердцах современников оставила первая жена Ивана Грозного, царица Анастасия. Возникли предания о ее необыкновенной кротости и добродетели, с помощью которых она укрощала буйный нрав своего супруга. Считали, что после ее ранней смерти все отрицательные качества Ивана Грозного выплеснулись наружу4.
В конце XIX в. А. Кушнерев, один из корреспондентов Этнографического бюро князя В.Н. Тенишева, точно подметил определяющую роль сакрального восприятия личности верховного правителя. «Причиной всякого несчастья и гонения народ считает грех перед Богом. Исходя из этого убеждения, народ признает Иоанна Грозного карателем, послан-
ным от Бога. На этом основании крестьяне не винят этого царя за его неистовство.»5
Если негативные оценки Ивана Грозного были связаны с особенностями исторического развития отдельных регионов, то неприятие частью населения Петра I объяснялось нарушением конфессиональной однородности русского общества. В раскольничьих толках, особенно на Севере, объявили Петра не «природным», а подмененным царем, противопоставили ему «истинного царевича» Алексея и даже считали первого российского императора антихристом. И все же даже самые яростные обличители не вступали в конфликт с царской властью как таковой, не подвергали сомнению ее легитимность. Напротив, всячески подчеркивали свою лояльность «истинному» монарху.
Среди большинства русских гораздо активнее жили воспоминания, идеализировавшие личность Петра I. Преобладало и упрочивалось с течением времени историческое понимание его деятельности. Воспоминания о нем, о его свершениях бытовали в XVIII-XIX вв. повсеместно. В историческом фольклоре признавалось его величие как полководца и царя, лишенного сословных предрассудков. Солдаты воспевали победоносного «первого императора». Крестьянам Петр больше запомнился как царь-труженик, который «решительно все умел сработать».
Несмотря на «окрестьянивание» образа Петра I в народной среде, с его именем никогда не связывались надежды на освобождение от «крепости». Об этом говорит и отсутствие Петра I в числе царей-избавителей в легендах социально-утопического характера XVIII-XIX вв.
Чем дальше уходили в прошлое времена Ивана Грозного и Петра I, тем больше эти правители почитались в народе. В народных песнях подмечались черты сходства между ними — «до единства образов... до тождесло-вия выражений». Почти одинаково описывались в фольклоре взятие Казани и Азова, сцены смерти обоих царей, сходны плачи над гробом Ивана Грозного и гробом Петра I. Но если Иван IV для крестьянина XVIII в. был «преимущественно абстрактным образом сурового государя», то Петр I «наделялся живыми человеческими чертами»6.
Народная трактовка истории не только определялась религиозным характером мышления, но приводилась в соответствие с социальными ожиданиями и запросами. С точки зрения постоянно волновавшего народ вопроса о воле, воспринимали в деревнях многие события общественной и политической жизни, оценивали исторических деятелей.
Сразу после закрепощения крестьянства начали возникать и затем неустанно воспроизводились мечты и слухи об освобождении от неволи. Публицист И.Т. Посошков, выходец из простонародья, в своей знаменитой «Книге о скудости и богатстве» (1724 г.) утверждал: «Крестьянам помещи-
ки не вековые владельцы ... а прямой их владелец Всероссийский Самодержец, а они владеют временно»7.
Весьма устойчивы были надежды на то, что освобождение от крепостничества станет долгожданной наградой за верную службу Отечеству. Так было в 1812 г, когда взбунтовались 7 200 ратников пензенского ополчения. Среди ополченцев распространился слух о том, что существует за золотой печатью царский указ, объявлявший волю всем участникам войны, но дворяне указ скрывают. Восставшие требовали привести их к присяге и отправить в действующую армию, что, по их мнению, давало им право на освобождение от крепостной зависимости после войны.
В крестьянской среде перед войной и в самом начале ее бытовали различные настроения. Некоторые надеялись: «Придет Наполеон, нам волю даст». Возникновению подобных настроений способствовало намеренное распространение французами слухов о даровании крестьянам личной свободы в случае, если они не будут оказывать сопротивления войскам Наполеона. Последний, правда, довольно быстро отказался от своего первоначального плана «поднять против России большую часть ее собственного населения, провозгласив освобождение рабов». Говоря словами Е.В. Тар-ле, император французов не захотел разнуздать стихию народного бунта, после чего «заключить мирный договор было бы не с кем»8. (Видимо, в памяти еще свежи были воспоминания о пугачевском движении.)
В начале войны имели место случаи совместных действий русских крестьян и французских солдат против русских помещиков. «В Полоцком уезде Витебской губернии, в Ельнинском, Сычевском, Поречском и Юх-новском уездах Смоленщины, в ряде подмосковных селений... местные крестьяне громили барские усадьбы с помощью французов или делали это сами, избивали своих хозяев и везли их связанными на суд и расправу к французам, как было в Поречском и Велижском уездах Смоленской губернии.»9
Однако по мере продвижения Наполеона иллюзии немногих быстро рассеивались: враг грабил Москву и ее окрестности, «разбивал иконы», «церквей не щадил», а крестьянам воли не объявляли. Теперь надежды на волю стали связываться с освобождением Отечества от иноземцев.
Слухи о воле стимулировали активные крестьянские выступления. Одним из самых длительных в течение всего 1812 г. было сопротивление вологодских и новгородских крестьян, принадлежавших помещику А.И. Яковлеву, переселению на уральские заводы, в Вятскую губернию. В своем прошении от 2 сентября крестьяне писали: «Мы все, которые в силах, желаем к самому государю идти в воинскую службу за Отечество православной христианской веры с усердием нашим, с тем только, хотя бы
наше селение не нужно было, а остались наследники наши на старине, старики и малые дети наши были в казенном ведомстве». На приказ смириться вологодские крестьяне единогласно отвечали, что они не только за Яковлевым, но ни за кем во владении быть не хотят10.
Разговоры о смерти (или уходе из «света») Александра I, о междуцарствии и восстании декабристов привели к возникновению последней из крупных социально-утопических легенд об избавителях — легенды о Константине, брате Александра I. Верили, что именно Константин был законным наследником и хотел дать крестьянам свободу, за что дворяне сместили его с престола. Восстание понималось как тайный заговор, а к декабристам преобладало отрицательное отношение.
В 1855 г. во время Крымской войны Священный синод по случаю создания государственного ополчения призвал все население России подняться против «нечестивых полчищ... за землю Русскую». Воззвание это породило интенсивные слухи о том, что крепостные могут поступать на военную службу без разрешения помещиков, а по окончании службы вместе со своими семействами получат вольность. Начались крестьянские волнения в Воронежской, Саратовской, Самарской, Казанской, Симбирской, Рязанской, Черниговской, Пермской губерниях. В народной памяти возникла прямая связь между падением Севастополя и освобождением крестьян: если крестьян не освободят, то «вовсе матушка Россия пропадет и всякий будет иметь над ней одоление»11.
После войны прошел слух, что Наполеон III при заключении мира потребовал от Александра II дать волю. Даже накануне освобождения сомневались в обретении долгожданной воли без давления извне. «Если Г а-рибалка (Гарибальди. -А.Б.) не придет, ничего не будет», - говорил как-то в Петербурге один крестьянин своему собеседнику, который втолковывал ему, что скоро народ освободят12.
Наряду со слухами об освобождении, предшествовавшими реформе 1861 г. и распространившимися по всей России, в последние годы перед реформой появились сочинения самих крестьян о воле. Крепостной Михаил Михайлов в 1858 г. писал о равенстве людей перед Богом, о тяготах зависимости и грядущем избавлении. Свою «Записку» он читал в трактирах С.-Петербурга и повсюду встречал сочувствие. Сильно возрос интерес к газетам и журналам, на страницах которых обсуждался крестьянский вопрос. Побывавшие в деревне в конце 50-начале 60-х гг. отмечали усилившуюся тягу крестьян к чтению: неграмотные толпами обступали людей, читавших газеты и рассуждавших потом о прочитанном.
Реформа 1861 г. породила новую волну слухов. Их темой иногда становилась «подложность» самого манифеста об отмене крепостного права, подлинный текст которого якобы утаили помещики и местная администрация.
Затем появились слухи о скором наступлении «слушного часа» - полной воли.
Порой высказывались опасения, будто бы помещики подали просьбу царю о том, чтобы тот восстановил крепостное право. Царь будто бы согласился уважить эту просьбу, но с тем условием, чтобы в течение трех лет до введения крепостного права на мужика не было никакого суда, чтобы он ни сделал. Подумали помещики, не приняли это условие и перестали просить о восстановлении крепостного права13.
В пореформенное время, примерно с середины 70-х гг., возникли и «благоприятные» слухи о «предстоящем изъятии правительством у помещиков земли и уравнительном распределении ее между крестьянами, а также о прекращении взимания за землю выкупных платежей»14. Слухи эти наиболее активно циркулировали на рубеже 70-80-х гг., но продолжались и в самом конце столетия. В Вытегорском уезде Олонецкой губернии «слухи о переделе земли поровну между всеми почти постоянно вращаются между исаевцами [крестьянами исаевского сельского общества. - А.Б.]; земли будто дадут из казны, а то отнимут от купцов да промышленников»15. В Юх-новском уезде Смоленской губернии много говорили о передаче земли, отобрании ее у господ и передаче мужикам16.
Народное мнение подчас даже напрямую связывало освобождение крестьян и убийство Александра II: «За нас покойничка убили, што ен нам волю дал, царство ему небесное». Покушавшиеся на Александра II воспринимались в народе как злодеи-цареубийцы, антихристы. По сведениям из Дорогобужского уезда Смоленской губернии, «многие внесли в свои поминания имя незабвенного батюшки-царя Освободителя»17.
В последней четверти XIX в. наряду со стихийными в крестьянской среде стали появляться слухи, специально распространявшиеся народническими агитаторами, о переделе земли. Сведения о деятельности народовольцев сообщали односельчанам крестьяне-отходники. Те из них, кто были высланы в деревню по месту жительства за активное участие в стачках петербургских рабочих, нередко становились пропагандистами.
Увеличение объема поступающей информации постепенно размывало традиционные представления крестьян об общественном устройстве. Под влиянием проникавших в деревню либеральных и революционно-демократических идей менялось отношение части крестьянства к монархии. В рапорте от 17 сентября 1878 г. кирсановский уездный исправник докладывал тамбовскому губернатору, что на сельском сходе крестьянин Вязьмин-ской волости Михаил Ширшов стал порицать существовавший в России порядок: «Отчего у нас не так, как во Франции, надо, чтобы и у нас была республика, там, то есть во Франции, управляет государством избранный обществом человек, а у нас - кто ни попало - по очереди из царского рода,
да при том и семья царская большая, поглощает громадные суммы на свои расходы, а с мужиков дерут шкуры...». Далее сообщал о том, что в 1875 г. Ширшова навещал его дальний родственник А. Г авриловский, который и «внушил Ширшову либеральные идеи, так как с того только времени Ширшов изменил образ своих мыслей»18.
Наряду со вновь поступающими знаниями в крестьянской среде продолжали бытовать сюжеты, в которых мифологически (и идеологически) переосмысливались исторические факты. В воспоминаниях о борьбе различных кандидатов на русский престол в начале XVII в. князь Д.М. Пожарский представал не только как спаситель Отечества (трактовка традиционная и для популярной официозной литературы XIX в., и для крестьянского фольклора), но и как избранник простого люда: «удалого молодца воево-душку» Пожарского «выбрали себе солдатушки, молодые ратнички».
В одной из песен Пожарский, вопреки историческим фактам, был избран в цари19. На состоявшемся в январе-феврале 1613 г. Земском соборе Пожарский назывался в числе возможных претендентов на престол. Выборы закончились, как известно, воцарением Михаила Романова, но в песне Пожарский отказывается от престола в его пользу20. В подобной версии событий отразились народное отношение к князю Пожарскому, а также идеальные представления о том, каков должен быть православный царь.
Русский народ, как и любой другой, всегда заботился о создании позитивного самообраза, позитивной идентичности. Никакая нация не может жить без собственных героических мифов: ими поддерживается ее жизнестойкость и конкурентоспособность. В желании иметь позитивный само-образ позиции власти, элиты и обычных граждан едины, что, безусловно, способствует устойчивости памяти о героях, пусть даже и не во всем исторически достоверной. С этой точки зрения особенно показательна, например, трактовка воинских подвигов А.В. Суворова, практически все свои кампании проведшего за пределами России. Войны с Турцией, хотя и диктовались всецело необходимостью выйти к Черному морю, в глазах народных масс были борьбой с мусульманами за православную Россию, носили явный религиозный отпечаток. Неслучайно в песнях суворовского цикла военные события изображались очень сжато, а в центре внимания оказалась личность православного героя-полководца, его деятельность в соответствии с логикой народного мышления расширялась до общенациональных масштабов.
В дальнейшем победная традиция российского воинства опиралась на имена М.И. Кутузова, М.И. Платова, М.Д. Скобелева, которым, по мнению народа, была известна «планида небесная». Атаман Платов, повторяя фольклорный подвиг атамана И.М. Краснощекова, который в ходе прусской войны, переодевшись купцом, посетил прусского короля в его соб-
ственной резиденции, отправляется в Париж, к «самому французу». Кроме того, в некоторых преданиях Платов предстает преемником великого Суворова. В ответ на просьбу Александра I «послужить повернее и не дать державу в обиду» Суворов сказал императору: «Постараюсь, только мои прежние времена ушли, есть у нас Платов-казак». Позвали Платова, Александр подарил ему и Суворову по кресту». Далее в тексте предания имена Суворова и Платова все время упоминаются рядом: они приказали мужикам готовиться к борьбе, а при отступлении французов «в затылок давай их клевать»21.
Так в народной памяти образы полководцев, народных героев крестьянских вождей часто жили рядом.
Ермак стал первым героем казачьей вольницы, народным вожаком, первооткрывателем Сибири. Многие десятилетия спустя миф о нем двигал переселенцев в эти суровые края. Именно Ермак, а не предводитель крестьянского движения Иван Болотников, расположился в народном сознании в одном ряду с вождями двух последующих движений - Степаном Разиным и Емельяном Пугачевым. Причина, по-видимому, заключается в том, что к началу крестьянской войны под предводительством Болотникова, в обстановке локальных бунтов и возраставшего протеста, в народном представлении уже сложился песенный образ вождя - Ермака Тимофеевича. Возможно, сохранялась и память о сотрудничестве Болотникова с поляками. Кроме того, события первой крестьянской войны были вытеснены впоследствии из народной памяти перекрывшим их разинским фольклором.
Дела и поступки Степана Разина сравнивались с деятельностью Ермака, «самого старшего из станичников». Во второй половине XIX в. известный собиратель фольклора П.Н. Рыбников записал произведения, в которых судьба Разина во многом напоминала фольклорную судьбу Ермака: у Степана бедные родители, ребенком он попадает в шайку разбойников и мужает.
Песни о Степане Разине наиболее активно жили в народной памяти. Их тексты с течением времени изменялись (в отличие, например, от песен об Иване Грозном, сохранившихся в первоначальном виде). Воспоминания о Разине переносились на сходные исторические ситуации более поздних времен. Н.И. Костомаров в конце 50-х гг. указывал на известность имени Степана Разина «и старому, и малому в том краю, где совершались его похождения». «На север и на юг от городов Камышина и Царицына, по нагорному берегу Волги... существует ряд бугров, которые называются буграми Стеньки Разина... Все эти бугры - экземпляры одного идеального бугра, существующего в народном воображении.»22
Из предводителей крестьянских войн лишь Степан Разин фигуриро-
вал в социально-утопических представлениях крестьян. Уже в ходе движения ходили слухи о его неуязвимости и чародействе, ему приписывались необычайная сила и сверхъестественные возможности. Отголоски их проникли в исторические документы (например, в донесения воеводы Дашкова), в записки иностранцев, наполнили многие песни и предания. В Самарской губернии рассказывали, что «злодей крайне был смышлен, его не брали ни пуля, ни острая сабля». По одному из поверий, бытовавших в Астраханской губернии, «Стенька Разин был колдун, пускал корабли по суху, а средь моря расстелит на воде ковер да и сядет играть в кости с товарищами» (запись 1853 г.)23.
Степан Разин не только оставался в народной памяти непобедимым атаманом. Был распространен мотив о его неизбежном возвращении. Скоро, говорили старики, «час его настанет, он взмахнет кистенем — и от обидчиков, лихих кровопивцев мигом не останется и следа». Верили, что Разин жив, бродит по городам и лесам и помогает иногда беглым и беспаспортным. Но больше говорили, что он «сидит где-то в горе и мучается».
В отличие от почти сказочного разинского фольклора, сохранившиеся рассказы и предания о пугачевщине вполне устойчивы, похожи один на другой и лишены фантастического элемента. Основной их темой была расправа пугачевцев с помещиками. Немногие сохранившиеся песни о Пугачеве возникали преимущественно на основе разинского репертуара. В песне «Пугачев в Астрахани» ее создатели использовали идею и композиционное построение песни о «сынке» Разина. Пугачев упоминался в качестве помощника Разина и в некоторых преданиях. В середине XIX в. отмечалось, что в селе Покрова Сергачского уезда Нижегородской губернии «одни говорят, что тут Разин с кем-то сражался, другие что-то толкуют о Пугачеве. И много слухов... носится об этом в народе»24. Н.И. Костомаров приводит записанный им в степной деревне за Царицыном рассказ 110-летнего старика, который собственными глазами видел Пугачева: «Тогда иные думали, что Пугачев-то и есть Стенька Разин, сто лет кончилось, и он вышел из своей горы»25.
Нарушения хронологической последовательности, фактологические неточности характерны для исторической памяти народа. Но случались они в основном в пределах одной исторической эпохи, касались идеологически и типологически близких фигур. Народ, наделяя, любимых героев лучшими чертами, заимствуя их у других персонажей, порой приписывал им не совершенные ими деяния. Для религиозного типа сознания большинства русских мифологизация исторического процесса была совершенно естественна. Разумеется, сказывались влияние фольклорной традиции и недостаточная осведомленность крестьян, а также их заинтересованность в решении тех или иных общественных вопросов. Народ, как правило, вос-
принимал и принимал лишь то, что не входило в противоречие с его исторической памятью и основополагающими воззрениями.
Примечания
1 Громыко М.М. Традиционные нормы поведения и формы общения русских крестьян XIX в. М., 1986. С. 10.
2 Соколова В.К. Русские исторические предания. М., 1970. С. 60.
3 Лукин П.В. Народные представления о государственной власти в России XVII века. М., 2000. С. 127.
4 Демидова Н.Ф., Морозова Л.Е., Преображенский А.А. Первые Романовы на российском престоле. М., 1996. С. 19.
5 Архив Русского этнографического музея (АРЭМ). Ф. 7. Оп. 1. Д. 1558. Л. 3.
6 Громыко М.М. Духовная культура русского крестьянства // Очерки русской культуры XVIII в. Ч. 4. М., 1990. С. 323.
7 Посошков И.Т. Книга о скудости и о богатстве и некоторые более мелкие сочинения. М., 1911. С. 78—79.
8 Троицкий Н. А. 1812: Великий год России. М., 1988. С. 216, 221, 220.
9 Там же. С. 219.
10 Там же. С. 285.
11 Станюкович К.М. Кириллыч // Русский военный рассказ XIX—начала XX вв. М., 1988. С. 296.
12 Кропоткин П.А. Записки революционера. М., 1960. С. 149.
13 Русские крестьяне: Жизнь. Быт. Нравы // Материалы «Этнографического бюро» князя В.Н. Тенишева. Т. 2. Ярославская губерния. Ч. 1. Пошехонский уезд. СПб., 2006. С. 322.
14 Федоров В. А. Идея «черного передела» в крестьянском движении в России на рубеже 70-80-х гг. XIX в. // Вестник Московского университета. Сер. 8 «История». 1982. № 6. С. 24.
15 АРЭМ. Ф. 7. Оп. 1. Д. 882. Л. 13.
16 АРЭМ. Ф. 7. Оп. 1. Д. 1694. Л. 6.
17 АРЭМ. Ф. 7. Оп. 1. Д.1569. Л.1.
18 Государственный архив Тамбовской области. Ф. 4. Оп.1. Д. 2792. Л. 41об.
19 Материалы для истории города Боровска и его уезда. Т. 1. Боровск. 1913.
С. 78.
20 Там же. С.77.
21 АРЭМ. Ф. 7. Оп. Д. 1378. Л.13-14.
22 Костомаров Н.И. Бунт Стеньки Разина. СПб., 1859.С. 231.
23Архив Географического общества (АГО). Разр. XXXIV. Д. 16. Л. 15об.; Михайлов И. Поверья и предрассудки в Астраханской губернии // Астраханские губернские ведомости. 1853. № 14. С. 64.
24 АГО. Разр. XXIII. Д. 23. Л. 4.
25 Костомаров Н.И. Указ. соч. С. 237.
