CC BY
568
1 &
Е.С.Сенявская1 Историческая память о Первой мировой войне:
2 **
особенности формирования в России и на Запад е
В статье рассматриваются причины, по которым Первая мировая война не оставила в исторической памяти россиян устойчивых героических символов и сама оказалась на периферии общественного сознании. Показано влияние идеологической и политической конъюнктуры на интерпретацию прошлого, роль властных элит в формировании целевых установок ретроспективной пропаганды. Сравниваются особенности освещения военных событий 1914-1918 гг. в отечественной и зарубежной художественной литературе.
Первая мировая война 1914-1918 гг. буквально потрясла мировое общественное сознание, явилась психологическим стрессом для всей современной цивилизации, показав, что весь достигнутый людьми научный, технический, культурный и якобы нравственный прогресс не способен предотвратить мгновенное скатывание человечества к состоянию кровавого варварства и дикости. 1914 год открыл дорогу войнам новой эпохи, в которой проявилась «невиданная до тех пор массовая и изощренная жестокость и гекатомбы жертв» после «относительно благонравных» войн XVIII и XIX столетий, когда все еще сохраняли свою силу «традиции рыцарского благородства и воинского великодушия»... «В кровавой бойне отныне были попраны все законы морали и нравственности, в том числе воинской. Людей травили газами, втихомолку подкравшись, топили суда и корабли из-под воды, топили и сами подводные лодки, а их экипажи, закупоренные в отсеках, живыми проваливались в морские бездны, людей убивали с воздуха и в
*
1. Сенявская Елена Спартаковна - доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник Института российской истории РАН, лауреат Государственной премии РФ, действительный член Академии военных наук.
**
2. Статья подготовлена при поддержке Российского гуманитарного научного фонда. Проект № 08-01-00496а
воздухе, появились бронированные машины - танки, и тысячи людей были раздавлены их стальными гусеницами, словно люди эти и сами были не людьми, а гусеницами. Такого, да еще в массовом масштабе, не происходило в любых прежних войнах, даже самых истребительных1».
Как же это поистине грандиозное событие начала ХХ столетия закрепилось в исторической памяти последующих, не столь уж многочисленных (к ХХ! в.) поколений? Каким запомнилось в разных странах, принадлежащих в той войне к противоборствующим коалициям? В чем особенности его восприятии в России и на Западе?
Огромное влияние на историческую память, на оценки минувших военных событий оказывают политические элиты, находящиеся в определенный период у власти и ориентированные во внешней политике на сохранение либо пересмотр итогов прошлых войн. В этом процессе, как правило, задействованы текущие геополитические, политические, экономические и другие интересы. В механизмах интерпретационных изменений исторической памяти особую роль играет влияние доминирующих смысловых контекстов общества, особенно его идеологические трансформации, как это и произошло в начале ХХ века в результате Первой мировой войны и последовавших революций в России, Германии, Австро-Венгрии и ряде других стран. В этом контексте особенно сильно на историческую память народа влияла ретроспективная пропаганда, причем степень воздействия этого инструмента на массовое сознание оказалась столь мощной, что пропагандируемые события потеснили иные, гораздо более значимые для мировой истории, освещение и оценка которых были серьезно искажены.
1. Семанов С.Н. Предисловие // Первая мировая. (Воспоминания, репортажи, очерки, документы). М., 1989. С.8.
Тем самым наглядно высветилось такое явление социальной психологии, как отсутствие прямой, жесткой связи между масштабностью, объективной значимостью для страны события и его фиксированием в исторической памяти. В России яркий тому пример - Первая мировая война, потрясшая до основания все российское общество, но память о которой была вытеснена событиями революции и Гражданской войны. Для русского сознания именно они объективно стали гораздо большим испытанием, заслонившим мировую войну, почему она и оказалась на периферии общественного сознания своего времени. Однако не меньшую роль в этом “вытеснении” мировой войны сыграла идеологическая политика советского государства. Называвшаяся современниками Великой, Отечественной, Народной, при большевиках Первая мировая была радикально переосмыслена и переоценена, получила ярлык “империалистической” и “захватнической” с обеих сторон. Идеология новой власти отвергла ее как классово чуждую, развела участников по разные стороны баррикад, активно формировала в исторической памяти народа ее негативный образ, запретила героям носить царские награды, да и сами герои перестали считаться таковыми.
И здесь следует особо поговорить о героических символах как феномене массового, во многом мифологизированного сознания.
Любая, а тем более крупномасштабная война является экстремальной для общества ситуацией, нарушающей привычное течение жизни, подвергающей жесткому испытанию существующую в мирных условиях систему ценностей, моральное здоровье общества, его психологическую устойчивость. Регулирование морально-психологического состояния общества является одним из важнейших факторов мобилизации его ресурсов в чрезвычайных военных условиях. А наиболее действенный инструмент такого регулирования - формирование героических символов, то есть обобщенных социальных образцов индивидуального, группового, массового поведения, на которые общество ориентирует своих членов в аналогичных, значимых в данный исторический момент ситуациях. Символы приобретают
значение самостоятельной социальной ценности, становятся предметом подражания в жизни и идеологическим инструментом широкого профиля -агитации, пропаганды и воспитания, прочно закрепляясь затем и в исторической памяти социума.
Первая мировая, спровоцировавшая в России внутренние революционные потрясения, закончившиеся распадом Российской Империи и Гражданской войной, до сего времени носит ярлык неудачной для страны и непонятной для народа «проигранной» войны, несмотря на принадлежность к коалиции победителей. «Ряд за рядом направлялись мужественные,
печальные, равнодушные лица в сторону запада, к неведомым боям за
непонят1ное дело», - такими, например, увидел идущие на фронт русские войска летом 1915 г. американский корреспондент Джон Рид. А для подобных войн в исторической памяти как форме общественного сознания обычно находится не слишком много места. Поэтому не случайно в народной памяти практически не сохранилось героических символов Первой мировой войны. Но все же главной причиной подобной исторической «амнезии» явилось то, что германская война переросла в революцию, которая смела и старые ценности, и олицетворявшие их символы, заменив новыми. Закономерно, что советские люди в массе своей могли назвать немало имен «героев Гражданской» (разумеется, победителей-«красных»!), но уже через десяток лет не помнили никого из героев войны предшествующей, «империалистической», которая еще недавно называлась Отечественной. (Кроме, быть может, А.А.Брусилова с его знаменитым «брусиловским прорывом», и то в основном потому, что этот царский генерал перешел на службу к Советской власти).
Это не значит, что в Первую мировую был недостаток в героических символах: широко известными становились и полные Георгиевские кавалеры,
1. Рид Джон. Вдоль фронта // Первая мировая. (Воспоминания, репортажи, очерки, документы). М., 1989. С.384.
и представители нового рода войск - авиаторы. Например, безногие летчики Александр Северский и Юрий Гильшер, предшественники Алексея
Маресьева. И автор «мертвой петли», основоположник высшего пилотажа Петр Николаевич Нестеров, который 26 августа 1914 г. впервые в истории совершил воздушный таран и сбил двухместный австрийский самолет-разведчик. О его подвиге и трагической гибели широко извещали газеты. «...Как-то совсем неожиданно на глаза мне попался клочок газетной бумаги, -записал в своем дневнике офицер Л.Войтоловский. - Чувство брезгливости боролось во мне с нахлынувшим любопытством; я не видал уже газеты около трех недель и колебался недолго. В этом обрывке “Нового времени”, которое я узнал по шрифту, я прочитал о смерти штабс-капитана Нестерова. Было подробно описано его столкновение в воздухе с австрийским летчиком, завершившееся гибелью обоих пилотов. Сообщение было несколько раз
перечитано вслух, и все заговорили о Нестеров2е».
Пресса была основным источником информации о героях-символах Первой мировой, а также средством их популяризации. Но не только она занималась пропагандой подвигов русских солдат и офицеров. Например, сведения о Георгиевских кавалерах собирала учрежденная еще весной 1911 г. «Комиссия по описанию боевых трофеев русского воинства и старых русских знамен». В годы войны созданный при этой комиссии Военнохудожественный отряд, куда входили художники и фотографы, запечатлевал для истории картины сражений, делал зарисовки подвигов, за которые воины награждались Георгиевскими знаками отличия, создавал портретную галерею самих героев. Комиссия издавала специальную литературу,
распространявшуюся среди населения, в том числе серию «Герои и трофеи народной войны3».
1. Поляновский Эд. Русский американец // Известия. 1997. 12 апреля; Его же. Юрочка // Известия. 1996. 2 ноября.
2. Войтоловский Л. По следам войны // Первая мировая. (Воспоминания, репортажи,
очерки, документы). М., 1989. С. 508-509.
Георгиевским кавалерам, которые воспринимались народным
сознанием как истинно русские богатыри, в героической символике дореволюционной России принадлежало особое место. Солдатский знак отличия ордена св. Георгия был учрежден в 1807 г. и предназначался для награждения солдат, матросов и унтер-офицеров, которые «действительно выкажут свою отменную храбрость в борьбе с неприятелем». Заслужить солдатский Георгиевский крест можно было, только совершив боевой подвиг: захватив неприятельское знамя, пленив вражеского офицера или генерала, первым ворвавшись во время штурма в крепость противника или на борт его корабля, а также за спасение в бою знамени или жизни своего командира. Не случайно Георгиевскими крестами, дававшимися исключительно за боевые подвиги и отличия «в поле сражения, при обороне крепостей и в битвах морских», гордились больше, чем любыми другими наградами. В Первую мировую (к 1917 г.) 1-ю степень ордена получили (то есть стали полными Георгиевскими кавалерами) - около 30 тыс. человек, а 4-й степенью было
награждено более 1 млн. воинов.
Кого же из них мы знаем? И кого из отмеченных высшей наградой солдатской доблести можно отнести к героическим символам своей эпохи?
Полным Георгиевским кавалером еще до создания знаменитого «батальона смерти» стала женщина-доброволец Первой мировой войны М. Л.Бочкарева, - фигура действительно символическая, за что и была в 1920 г. расстреляна большевиками. Известно, что будущие «красные командиры» С.М.Буденый, В.И.Чапаев и некоторые другие имели Полный бант, то есть все четыре солдатских Георгиевских креста, однако в советское время данный факт старались не афишировать. Эти люди, несомненно, являлись символами, но уже другой, Гражданской войны, к которой «царские кресты» отношения не имели. Иметь награды старой русской армии при советской власти было
3. Родина. 1993. № 8-9. С. 156-157, 185, 191.
1. Дуров В. Георгиевские награды // Георгиевские кавалеры. Сборник в 4-х т. Т. 1. М., 1993. С. 11-12.
небезопасно: слишком многие из-за них оказались в подвалах ЧК, а чудом уцелевшие в 20-е годы сгинули позже, в 37-ом. Тем не менее, во время Великой Отечественной войны многие солдаты - участники Первой мировой - с гордостью носили Георгиевские знаки отличия: в обеих войнах врагом была Германия... Так, полный Георгиевский кавалер донской казак К.И.Недорубов в Великую Отечественную был удостоен звания Героя Советского Союза, но при этом так и не стал символом ни одной из двух войн, в которых проявил доблесть.
Героиня Первой мировой сестра милосердия Раиса Михайловна Иванова прославилась не только тем, что оказывала помощь раненным непосредственно на передовой, под огнем неприятеля. Когда командир роты и все офицеры были убиты, она приняла на себя командование и повела солдат на штурм вражеской траншеи, во время которого была смертельно ранена. Награжденная посмертно офицерским орденом Святого Георгия 4-й степени, Иванова оказалась единственной женщиной (если не считать
учредившую орден Екатерину II), удостоенной этой высокой награды, но и она не превратилась в символ, сохранившийся в исторической памяти народа.
В то время главными национальными символическими фигурами, воплощавшими народный патриотизм, стали казаки, более близкие к
народной аудитории по своему социальному об2лику. Так, например, Кузьма Крючков - реальный герой, убивший в кавалерийской атаке нескольких немцев, превратился в персонаж лубочной пропаганды - почти мифическую фигуру, собирательный образ лихого русского казака. В армии и среди гражданского населения распространялись брошюры и открытки (аналог листовок более позднего времени) с описанием его подвигов, сильно преукрашенных и преувеличенных.
1. Там же. С. 8-9; СенявскаяЕ.С. «Душа моя была уставшая...» // Родина. 1996. № 3. С. 101.
2. Из рецензии на монографию немецкого историка Х.ФЯана «Патриотическая культура в России в период Первой мировой войны». См.: Отечественная история. 1998. № 4. С. 187.
Кто же такой Кузьма Фирсович Крючков и почему он оказался одним из главных претендентов на роль символа? Донской казак (род. ок. 1890 г.), первый Георгиевский кавалер в войну 1914-1918 гг., к ее концу он имел два Георгиевских креста и две медали, то есть даже не стал кавалером полного банта, хотя и был первым, получившим крест 4-й степени. Дослужился до звания подхорунжего. Его именем были названы папиросы и пароход, портреты печатались на первых страницах журналов, подвиг был запечатлен на многочисленных плакатах и лубках. Показательно, что на фронт, чтобы специально познакомиться с героем, приезжали столичные дамы. В Гражданскую казак К.Крючков сражался против большевиков. За боевые отличия в восстании против них на Дону был произведен в чин хорунжего.
Погиб он в 1919 г. в бою под д.Лопуховка Саратовской губерний.
В советское время (и далеко не случайно!) казаки воспринимались как «главная опора царизма», «душители революции», «белогвардейцы». Новая власть не только ликвидировала казачество как особое военное сословие, но и старалась вытравить саму память о нем. Поэтому и этот символ Первой мировой не закрепился в долговременной памяти народа, оставшись знаковой фигурой лишь своего времени. Однако интересно такое свидетельство. 14 декабря 1941 г., в разгар контрнаступления под Москвой, московский журналист Н.К.Вержбицкий записал в своем дневнике: «Боец Ибрагимов в один день из автомата, винтовки, штыком и гранатой уничтожил 70 солдат и 3 офицера. Получил Героя Советского Союза. Промелькнула о нем газетная заметка, и через два дня он забыт, как и тысячи других героев. А как при царе
в2озились с Кузьмой Крючковым!» В сознании людей образованных, современников и участников Первой мировой, это имя все-таки сохранилось. И здесь интересны как сами проводимые аналогии между героями двух войн, так и упрек к советской пропаганде, быстро забывающей солдатские подвиги.
1. Москва военная. 1941-1945. Мемуары и архивные документы. М., 1995. С. 728.
2. Там же. С. 494-495.
Но в целом можно констатировать, что Первая мировая война не оставила в исторической памяти россиян устойчивых героических символов.
Было приложено максимум усилий, чтобы “вытравить” все позитивные патриотические оценки войны, образцы проявленного на фронтах героизма, да и саму эту войну из народной памяти. Причем, в качестве противопоставляемого образца поведения, возводимого в ранг героизма, средства пропаганды преподносили действия большевистских агитаторов по разложению русской армии и даже дезертирство. Именно Октябрьская революция и Гражданская война оказались в советское время главными пропагандируемыми событиями, причем средствами массовой информации, произведениями литературы и искусства (особенно кино) в сознание внедрялись героические символы-образцы новой эпохи: красные командиры, комиссары и партизаны (Чапаев, Котовский, Буденный, Лазо и др.).
Всем этим объясняется тот парадоксальный факт, что крупнейшее потрясение начала ХХ века - Первая мировая война - в отечественной художественной литературе, в отличие от зарубежной, осталась преимущественно “в тени”. В основном она была отражена в полухудожественных-полумемуарных произведениях малоизвестных авторов, выходивших в годы самой войны и сразу после ее окончания, которые не оставили заметного следа в литературе, хотя в качестве
исторического источника представляют немалу1ю ценность. Что касается произведений крупных советских писателей, то в них она, как правило, - за
1. См.: Окунев Я. Воинская страда. Пг., 1915; Федорченко С. Народ на войне. Фронтовые записи. Киев, 1917; Лугин Н. [Степун Ф.А.] Из писем прапорщика-артиллериста. Ропшин В. [Савинков Б.В.] Из действующей армии (лето 1917 г.). М., 1918; Тимофеев Б. Чаша скорбная. М., 1918; Чемоданов Г.Н. Последние дни старой армии. М.-Л., 1926; Оськин Д. Записки солдата. М., 1929; Арамилев А. В дыму войны. М., 1930; Войтоловский Л. По следам войны. Походные записки. Л., 1931; Падучев Вл. Записки нижнего чина. М., 1931; и др.
редким исключением - проходила второстепенным фоном, так как их военная
проза была посвящена преимущественно революции и гражданской вой1не
За пределами Советской России тема мировой войны продолжала волновать русских писателей-эмигрантов, однако среди созданных ими произведений на эту тему не оказалось действительно масштабных и заметных, хотя некоторые из них интересны как разновидность художественной мемуаристики. В то же время на Западе Первая мировая породила целый поток произведений, созданных в межвоенный период 1920х - 1930-х гг. и ставших классическими. В них проявились две
противоположных тенденции. Одна из них, антимилитаристская, которую тесно связывают с получившим самостоятельную жизнь термином
“потер янное поколение”, предостерегала и предупреждала об опасности 3 -
развязывания новой мировой войны, а вторая, напротив, психологически готовила войну, романтизируя и воспевая ее и подстегивая (особенно в
Германии) реваншистские и4 милитаристские настроения. Причем характерно, что пацифистская тенденция доминировала в странах-победительницах, тогда как милитаристская - в странах, проигравших войну. Во многом это связано с объективными итогами Первой мировой, в которой потерпевшие поражение многое проиграли, но победившие, особенно с учетом заплаченной за это цены, - мало что выиграли. Бессмысленность “мировой бойни” была наиболее очевидна именно со стороны победителей. Эту позицию - в действительности массовую для непосредственных участников боевых действий - выражали писатели, которые сами еще
1. М.Шолохов “Тихий Дон”; А.Толстой “Хождение по мукам”; Вс.Вишневский “Война”;
Н.Тихонов “Война”; К.Федин “Города и годы”; С.Сергеев-Ценский “Брусиловский
прорыв”; и др.
недавно сидели в окопах в роли “пушечного мяса”, а затем стали “голосом” своего поколения.
Иными были распространенные настроения на стороне проигравших, прежде всего в Германии. Надежды на близкую победу, рухнувшие в результате ноябрьской революции 1918 г., несправедливость последовавшего затем Версальского мира, унижение и разорение страны, - все это явилось фрустрирующими факторами немецкого национального сознания. И “певцами войны” стали не только вышедшие из окопов рефлексирующие “эстеты и интеллектуалы” (Э.Юнгер), но и новые политики. Не будем забывать, что “Майн Кампф” Адольфа Гитлера - продукт все тех же событий и тех же настроений, распространенных в послевоенной Германии.
Первая мировая война выявила широкий спектр психологических эффектов, связанных с отражением одного и того же события в исторической памяти разных стран, социумов, народов, социальных и иных слоев. Она
2. Lost generation (англ.), verlorene Generation (нем.), génération perdue (франц.) -переводится и как “потерянное поколение”, и как “погибшее поколение”. Это выражение, прозвучавшее в случайном разговоре применительно к молодежи, побывавшей на войне, и ставшее одним из самых распространенных литературных ярлыков ХХ столетия, получило известность благодаря Э.Хемингуэю, сделавшему его эпиграфом своего романа “Фиеста” (“И восходит солнце”), вышедшего в свет в 1926 г. Рассказ об эпизоде, связанном с появлением выражения “потерянное поколение”, см.: Хемингуэй Э. “Праздник, который всегда с собой” // Хемингуэй Э. Собр. соч. в 4-х тт. М., 1968. Т. 4. С. 395. Однако наиболее ярким выразителем мировоззрения “потерянного поколения” с его антивоенным пафосом считается другой писатель - Эрих-Мария Ремарк. Обычно в этой связи вспоминают его роман “На Западном фронте без перемен”, который открывается эпиграфом, в котором также звучит слово “поколение”: “Эта книга не является ни обвинением, ни исповедью. Это только попытка рассказать о поколении, которое погубила война, о тех, кто стал ее жертвой, даже если спасся от снарядов”. Есть у Ремарка и другой роман - с символическим названием “Возвращение”, об “отсроченных” последствиях войны. Чувствуя себя изгоями, герои Ремарка отчаянно держатся друг за друга, готовые к конфликту с властями, со всем враждебно настроенным миром, в который они никак не могут вписаться, и обвиняют лицемерное общество, сначала пославшее их на войну, а затем отторгнувшее их. См.: Ремарк Э.-М. На Западном фронте без перемен. Возвращение. Романы. Пер. с нем. М.-Харьков, 1999.
выявила большую зависимость “официальной” исторической памяти от идеологии и политики, и в то же время определенную автономность “стихийной” памяти массового сознания, питаемой непосредственным опытом широких слоев и отдельных личностей. Наконец, выявилась очень значимая роль “культурной фиксации” военного опыта в произведениях литературы, мемуаристики и т.д. Относительно кратковременная историческая память о Первой мировой войне - в масштабах поколения ее участников и современников - стала важным фактором дальнейшего развития мировой истории, повлияв на мотивацию реваншизма в потерпевших поражения странах, на реакцию “избегания” и нерешительности в отношении потенциального агрессора среди элит “западных демократий” накануне Второй мировой войны, вылившуюся в политику “умиротворения” Гитлера и Мюнхенский сговор. Более поздняя, “отсроченная” память о Первой мировой, безусловно, в массовом сознании была вытеснена более масштабными, значимыми, кровавыми событиями новой мировой войны, а в официальной исторической памяти - в политике, идеологии, системе образования и т.д. -фиксировалась в соответствии с интерпретацией властных элит конкретных стран, в том числе и для обеспечения их текущих интересов и соответственно международной конъюнктуре.
ПРИМЕЧАНИЯ
3. Анри Барбюс “Огонь” (1916); Ярослав Гашек “Похождения бравого солдата Швейка” (1923); Эрнест Хемингуэй “В наше время” (1925), “Фиеста” (1926) и “Прощай, оружие!” (1929); Арнольд Цвейг “Спор об унтере Грише” (1927); Эрих-Мария Ремарк “На западном фронте без перемен” (1929), “Возвращение” (1931) и др.; Ричард Олдингтон “Смерть героя” (1929); и др.
4. Эрнст Юнгер - идейный антипод Ремарка, “певец войны”. В своем автобиографическом романе “В стальных грозах”, созданном на основе дневниковых записей, он убеждает читателей в том, что война - самое естественное проявление человеческой жизни, что только она может принести народу обновление, а без нее начинают преобладать застой и вырождение. Творчество Юнгера, весьма популярное в послевоенной Германии, психологически готовило немецкую нацию к военному реваншу. См.: Junger E. In Stahlgewittern. Berlin, 1920; Юнгер Э. В стальных грозах. Пер. с нем. СПб., 2000; Героика и страх как модусы человеческого существования. Ранние произведения Э.Юнгера // Философия человека: Традиции и современность. Вып. 2. Сб. обзоров. М., 1991. С. 196221; Э.Юнгер и “новый национализм” // Пленков О.Ю. Мифы нации против мифов демократии: немецкая политическая традиция и нацизм. СПб., 1997. С. 372-384.
Elena S. Senjavskaja Historical Memory of the First World War: Notes on its Shaping in
Russia and in the West
The article deals with the reasons, why the First World War didn’t leave stable heroic symbols in the historical memory of the Russians and occupied only marginal place. The influence of ideological and political background on the interpretation of the past, the role of the power elite in shaping the aims of the retrospective propaganda. The picture of the military events of 1914 -1918 in Russian and foreign fiction literature has been given on the comparative basis.
