CC BY
24
Сер. б. 2007. Вып. 2. Ч. I
ВЕСТНИК САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКОГО УНИВЕРСИТЕТА
ФИЛОСОФИЯ
Т.П. Вязовик
ИСТОКИ ИДЕОЛОГИЧЕСКОГО ПЛЮРАЛИЗМА САМОДЕРЖАВНОЙ РОССИИ
Идеологический плюрализм ассоциируется обычно с демократическими политиями, В то же время, обращает на себя внимание тот факт, что и в самодержавной России имели место борьба и взаимодействие самых разных идеологических течений. Какова природа подобного многообразия? В чем его объективные основания? Отвечая на эти вопросы, автор имеет в виду исключительно постановку проблемы, необходимым следствием чего является определенный схематизм изложения.
Российская самодержавная система, начиная с Петровской эпохи, в одно и то же время должна была как способствовать сохранению институтов традиционного общества, определяющих место власти как демиурга (неограниченный самодержавный монарх), а значит, продуцировать традиционалистские представления, отражающие отношение традиционного общества к власти как сакральной силе, так и формировать новые институты и соответствующий им дискурс, а вместе с тем и новую социальную среду.
Архаика была предназначена прежде всего для народных масс и воспроизводилась с целью сохранения «православного царства с царем во главе православного народа», а значит и самого типа власти - никому не подотчетного, единственного на внутриполитическом пространстве исторического субъекта. Что касается европейского дискурса, то он вводился властью среди привилегированных слоев с целью включения «царства» в единый христианский мир, который надо было «догнать и перегнать», т. е. повести за собой к «спасению». Это был своего рода вызов западноевропейскому типу христианства, причем, технические достижения, социокультурные институты (наука, образование, печать, бюрократическая организация государственной жизни и т. д.) западного мира рассматривались властью как универсалии единой христианской культуры.
В этой связи показательна речь Петра Первого, произнесенная в Сенате в 1714 г, по случаю побед русского оружия над шведами. «Братья, - говорил Петр, - есть ли среди вас человек, который бы двадцать лет назад предвидел, что будет строить со мной корабли здесь на Балтике и поселится в странах, завоеванных нашими трудами и храбростью? Предполагал дожить до времени, когда русская кровь даст столько храбрых победителей - солдат и матросов? Мечтал увидеть, как наши сыновья возвращаются домой из чужих стран образованными мужами? Историки говорят, что все науки сосредоточены были в Древней Греции. Изгнанные оттуда превратностями времен, они распространились в Италию и затем по всей Европе, но косность наших предков препятствовала их проникновению дальше Польши. Поляки и немцы прежде прозябали в таком же невежестве,
© Т.П. Вязовик, 2006
в каком жили до сих пор мы, но неустанные заботы их правителей в конце концов открыли им глаза, и они овладели теми искусствами, науками и общественным устройством, каким прежде хвалилась Греция. Теперь наш черед, если вы всерьез поддержите мои начинания и добавите к своему повиновению добровольные познания, Я не вижу лучшего сравнения распространению наук, чем обращение крови в человеческом теле. И мой разум почти предвещает, что науки когда-нибудь покинут свое прибежище в Британии, Франции и Германии, придут и на столетия поселятся среди нас. А после, возможно, вернутся в свой исконный дом - Грецию. Тем временем я всей душой советую следовать латинскому речению: "Ora et Labora" ("молись и трудись"). И если мои слова убедили вас, может статься, что вы еще на вашем веку пристыдите другие просвещенные народы и вознесете славу русского имени на самую большую высоту»1.
В связи с этим приобретает актуальность определение характера заимствований из западного ресурса и их последствий для национального развития. В научной литературе обычно акцентируется внимание на двух аспектах: во-первых, власть в ходе модернизаций копирует технологические достижения Запада; во-вторых, такого рода заимствования не создают условий для внутреннего интенсивного развития, что является основанием для атрибутирования модернизационных процессов как неорганических. Если первый тезис не вызывает сомнения, то второй отнюдь не выглядит столь безусловным.
Действительно, власть в силу своей природы не способна сама к предметному освоению действительности, в этой сфере ее возможности ограничены: власть способна лишь обратиться к образцу, направив общественное развитие на его освоение. Однако уже входе этого освоения происходят процессы, далеко выходящие за рамки технического заимствования, о чем однозначно свидетельствует опыт российской модернизации.
Путь модернизации, инициированной властью, был связан не только и не столько с техническими заимствованиями, сколько с созданием локального социального пространства, в котором действовали новые принципы организации жизни социума. Особенность этих новых принципов заключалась в неуклонном движении по пути секуляризации. Развитие России в соответствии с христианской культурно-цивилизационной моделью, для которой характерна установка, предопределяющая направленность жизнедеятельности людей на «овладение миром», закономерно должно было вести к религиозному обесцениванию мира, его секуляризации, что выражается в изменении характера легитимации власти и режима - от сакральной, традиционалистской парадигмы к рациональной, основанной на понятии закона2. Однако в отличие от европейских стран в России этот процесс постепенной секуляризации осуществлялся самой властью, а затем и порожденными ею привилегированными слоями. При этом, если для привилегированных слоев эмансипация носила поступательный характер, охватывая все более широкие социальные пласты, то положение власти было гораздо сложнее. Вынужденная в одно и то же время продуцировать и традиционалистский дискурс (сакральный, никому не подотчетный монарх от Бога) и поддерживать традиционные институты среди народных масс, например, крестьянскую общину, церковно-приходские школы и т. д., и секулярные структуры, как дискурсивные (введение на внутреннем пространстве понятия законности сначала Петром Первым, а позже Екатериной Второй, вошедшего во все своды Основных законов, действовавших на территории Российской империи), так и в виде социальных практик (институты культуры: административное управление, печать, наука, образование, театр и т. д.), власть находилась в двусмысленном положении. Об этом достаточно определенно писал историк церкви как о главной лжи синодальной эпохи: «Византийским помазанием на Царство,
то есть посвящением земного царя в служение Царя Христианского,., Русская Церковь помазывала теперь западный абсолютизм! И на один день блестящий гвардейский офицер, по "божественному" праву крови и наследства бывший неограниченным хозяином миллионов людей, действительно, являлся византийским василевсом или московским Царем: в сакральном облачении, с крестом на голове, снова как икона священного христианского Царства. Эту икону видели в нем всегда Церковь и народ, но, начиная с Петра, ее не чувствовало само государство: напротив оно целиком было построено на принципах западного абсолютизма. И вот эта разница между отношением Государства к Церкви ("ведомство православного вероисповедания") отношением Церкви к Государству ("Помазанник Божий") составляет главную ложь синодального периода»3.
В этой связи трудно переоценить роль социокультурных институтов в формировании когнитивных представлений индивидов и их социальных практик, которые воспитывали «новых» людей, «новое» общество, вполне усвоившее универсальные ценности христианской цивилизации. Насаждаемые властью, эти институты, будучи частью социальной действительности, в виде объективных структур вступали во взаимоотношения с субъективными структурами - когнитивными представлениями агентов. Интериоризируясь в процессе осуществления практик, они превращались в инкорпорированные структуры - практические схемы, которые, в свою очередь, обусловливали экстериоризацию, т. е. воспроизводство посредством практик агентов, породивших их объективных социальных структур4.
Вследствие указанных обстоятельств российская власть и просвещенное общество в ходе ежеминутной деятельности их агентов воспроизводили институты модерна, а вместе с ними и либеральные представления, продуцирующие прогрессистские изменения в социальной сфере. В ходе практической деятельности и была выработана общественная система, которая, несмотря на то, что контролировалась властью, принадлежала уже иной эпохе - Новому времени. В результате самодержавие как политический институт и общество, им формируемое, оказались в рамках разных парадигм: самодержавие как политический институт - в традиционалистской культуре прошлого, а общество - в общеевропейской цивилизации модерна, что не позволяло власти по-прежнему осуществлять консолидирующую функцию и побуждало ее к дальнейшей либерализации общественной жизни.
Этот процесс отнюдь не прямолинеен и вряд ли поддается рациональному программированию. В частности, исследователи обращают внимание на то, что многие социальные процессы в дореволюционной России невозможно объяснить с позиций социального детерминизма, поскольку решающую роль в этих процессах играл идеологический аппарат, и прежде всего система образования, формирующая представления о должном5. Так, Ричард С. Уортман, анализируя судебную реформу 1864 г., отмечал, что она «видится из ряда вон выходящим событием: правительство ввело систему юстиции, заключавшую в себе те самые либеральные принципы, которые продолжительное время отвергались российскими правителями и бюрократами как чуждые и губительные»6. Еще более неожиданным выглядит появление молодых бюрократов, которые, несмотря на окружающую их коррупционную среду подкупа и протекций, в своей социальной практике (судебная реформа) воплотили альтруистические идеи Закона. Роль институтов культуры в этих процессах была решающей. Сначала правоведы, воспитывавшиеся в Училище правоведения, «привнесли в российскую юстицию идею чести. Благодаря им в России сложилось представление о высоконравственном служителе правосудия. Их чувство избранности и морального превосходства подрывало рутину и старые приемы
канцелярского делопроизводства»7. Вслед за ними «университетские выпускникиииеаршн в систему правосудия новый элемент - веру в интеллектуальное достоинство зазгэзл.. Университеты, и особенно Московский, вселяли почтение к праву как интелпепу—мину достоянию»8.
Иными словами, процесс заимствований институтов культуры, неизбежный зря технологических заимствованиях, в которых «овеществлена» иная идеология, иное отношение к миру, характерное для общества модерна, неизбежно ведет к формированию нового локального социального пространства, постоянно расширяющегося, в котором действуют новые акторы уже по новым правилам. Это касается не только прогрессистекк настроенных слоев населения: деятельность российских консерваторов также находилась в рамках европейского цивилизационного кода. «Охранители» самодержавного режима вполне усвоили либеральные представления о праве личности на мнение и стремились заявить о своей позиции в печати, используя «естественное» право на номинацию, а значит, и на власть. При этом их выступления в защиту власти непроизвольно приобретали форму «от имени власти», а следовательно и политическое значение.
В России к концу XIX в, было сформировано публичное политическое пространство, в котором действовали, хотя и под контролем правительства, оппозиционные друг другу политические силы - либеральные и консервативные, концентрирующиеся вокруг средств массовой информации. Их влияние было существенно на все стороны жизни общества, поскольку они обладали одним из основных ресурсов - культурным капиталом, позволяющим формировать доксические представления, навязывать и распространять их. В свете этого, утвердившееся в качестве общепринятого нарратива мнение о полной монополизации сферы политики российской верховной властью представляется излишне категоричным.
Несмотря на то, что российские консерваторы отстаивали традиционалистское представление о самодержавии, сами они действовали уже в рамках парадигмы модерна, поэтому защищаемые ими политические ценности оказывались несовместимыми со сложившейся к этому времени социальной практикой. Как известно, концепт « самодержавная власть» не допускает вмешательства агентов в сферу полномочий правителя, и прежде всего в сферу производства и навязывания категорий мышления, в соответствии с которыми организуется социальная практика, т. к. любое постороннее вмешательство, даже с «апологетических» позиций, непроизвольно разрушает такую систему, ставя под сомнение единоличное право монарха на производство смыслов. Даже публичная деятельность консерваторов-«охранителей» (Катков, Победоносцев, князь Мещерский и др.), выступавших, казалось бы, с позиций верховной власти и в ее защиту, объективно способствовала деструкции традиционалистских представлений, т. к. «охранители», присваивая право на номинацию, тем самым «похищали» власть. Оценивая действительность, навязывая читателю свое представление о ней, распространяя это мнение среди общества, такие агенты становились обладателями политического капитала, позволяющего оказывать реальное воздействие на принятие важных для общества решений,
В частности, говоря о своей литературной деятельности, издатель газеты-журнала «Гражданин» князь Мещерский писал: «На каждом из нас лежит долг - всегда и везде пропагандировать наши мысли и убеждения безбоязненно, не смущаясь и не боясь»9. Нетрудно заметить, что сама эта установка - «пропагандировать мысли и убеждения» - находилась в противоречии с защищаемой князем доктриной - правом самодержца быть единственным субъектом политической жизни государства. Однако Мещерский не только защищал самодержавие от своего имени, но призывал консерваторов к консолидации в ответ
на объединение либеральных сил10. Усвоив либеральный подход к оценке действительности, издатель «Гражданина» не только смирялся с условиями игры на политическом пространстве, признавая, наряду с властью самодержца, власть общественного мнения - либеральной интеллигенции, но и вступал в политическую игру, используя тот же ресурс, что и либеральная оппозиция власти, - силу слова, прессу.
Политическая борьба - это борьба «за возможность сохранить или трансформировать социальный мир, сохраняя или трансформируя категории восприятия этого мира»11. В этом ракурсе пресса - мощный ресурс по производству и внушению смыслов. Если учесть, что издатели-консерваторы выступали не от имени государства, а как частные лица, то становится очевидным, что, будучи держателями политического капитала, они свое собственное субъективное представление о должном социальном устройстве объективизировали, открывая ему возможность коллективного существования. Более того, формируя общественное мнение, а вместе с этим и здравый смысл (доксические представления), они тем самым образовывали группу, создавая для нее определенный консенсус: подписчики и читатели газеты выступали в качестве совокупного политического агента, доверившего транслировать свои представления о должном социальном и политическом порядке изданию и его авторам. Борьба за подписчика, таким образом, превращалась в элемент политической борьбы.
В этом контексте представляет интерес курьезное предложение Мещерского, обращенное к правительству: не закрывать оппозиционную прессу, но обязать ее публиковать на своих страницах полемические статьи представителей консервативного лагеря, Это предложение, несмотря на свою утопичность, вполне вписывалось в модель политического пространства, в рамках которого действовали консерваторы и которое включало, наряду с основным игроком - самодержавным правителем, либерально настроенную интеллигенцию, обладающую мощным властным ресурсом в культурном пространстве, а также проправительственные консервативные круги. При этом деятельность консерваторов и выступающих от их имени Мещерского или еще более влиятельного общественного деятеля, М.Н. Каткова, издателя «Московских ведомостей», осуществлявшаяся при негласной поддержке власти, дополнительно содержала претензии на монополию легитимной номинации как официального «благословения легитимного видения социального мира»12, поскольку консерваторы-«охранители» выступали «будто бы» от власти и «по ее поручению», Более того, они занимали место «профессиональных производителей объективированных представлений о социальном мире»13, которые появляются в либеральных развитых системах в результате разделения труда.
Вследствие этого представления о социальном у консервативных кругов были крайне противоречивы. Не возражая против либеральных ценностей и, более того, признавая преимущества либеральных систем, они, вместе с тем, считали, «что либеральные приемы управления, может быть, и хороши в других странах, но не подходят для России, где принципы царской власти базируются не на писаных законах, а на религиозно-нравственных принципах, которые по самой своей сути не могут подлежать реформированию. Твердая и честная власть - вот что может вывести страну из кризиса»14. Уже сам факт признания достоинств либеральных систем на фоне фиксируемых консерваторами недостатков российской действительности способствовал формированию представлений о либеральной системе как идеале, к которому необходимо стремиться.
Так, на страницах «Гражданина» Мещерский в одно и то же время пропагандировал и идеи Данилевского об уникальности цивилизаций (необходимо развивать «свою
собственную оригинальную славяно-азиатскую цивилизацию», отличную от европейской15) и идеи, характерные для ранних русских либералов, согласно которым путь прогресса един и главным препятствием на пути либеральных реформ является историческая отсталость России, В частности, по поводу вопроса о свободе печати князь писал: «„.Англия 200 лет тому назад была впереди нынешнего нашего состояния во многом, и переживала те процессы, которые мы переживаем теперь, свобода печати, которая так ослепляет наших молодчиков и которую хотели бы они разом перенести на нашу почву... выросла там в настоящем виде после долгих вековых колебаний и долгой борьбы»16. Отдавая предпочтение европейской парламентской державе, в которой «в самом маленьком городке есть все, что нужно для образования человека: библиотека, книжная лавка с новостями, фортепьянный мастер, лавки для всех надобностей жизни, шоссейные дороги,,.», вто время как в «городках» самодержавной России «редкая свежая говядина и белый хлеб, на рынке - только сухие баранки, полузасохшие пряники, местная интеллигенция пробавляется мелкими газетами да разрозненными книжками переводных романов»17, автор непроизвольно намечает ориентиры: через 200 лет Россия будет как Англия.
Весьма показателен факт признания Мещерским неизбежности политической борьбы как пути достижения свобод и благополучия, отражавший требования времени: в сфере общественных отношений, сложившихся к концу XIX в., была сформирована, хотя и под опекой верховной власти, «протолиберальная» система, в пределах которой консерваторы, благодаря официальному институту - средствам печати, публично противостояли либералам, распространяя свои представления о мире и делая их достоянием общества.
Более того, подчас монархические круги считали возможным открыто оказывать давление на самодержца, отказывая тем самым самодержавному правителю в праве на самостоятельное волеизъявление. Характерным примером этого может служить эпизод, о котором сообщил С.С. Ольденбург. К Николаю П 1 декабря 1905 г. явились делегаты правых партий: монархической партии (В.А. Грингмут), Союза русских людей (кн. Щербатов), Союза землевладельцев (H.A. Павлов, Чемодуров и др.), недовольные царским Манифестом 17 октября, даровавшим первую в русской истории конституцию. «Эта встреча не была удачной: исходя из ложного представления о том, будто на Государя легко влиять, некоторые делегаты приняли резкий тон и чуть не требовали (выделено нами. - ТВ.), чтобы государь Сам подтвердил им неприкосновенность Царской власти»18. Такое «похищение власти» у самодержавного правителя со стороны монархических кругов - одно из свидетельств десакрализации власти монарха.
Происходило выравнивание асимметричных властных отношений, уменьшение их односторонности. Этот процесс носил императивный характер и не зависел от субъективной воли его участников, потому перераспределение власти оказалось неискоренимо. Препятствие ему со стороны самодержавной власти, выражаемое в отказе от введения представительства, приводило к перераспределению власти в такой искаженной форме, как подкуп, интриги, негласное влияние, основанное на личных отношениях, что усугубляло политическую ситуацию в стране. В результате консерваторы, публично и в кулуарах отстаивавшие монархический принцип как единственно возможный для России, объективно самой своей деятельностью способствовали его разрушению, подрывая основы самодержавия.
1 Цит. по: Беспятых Ю.Н. Петербург Петра I в иностранных описаниях. Введение. Тексты. Комментарии. Л., 1991.С. 172.
2 Вебер М. Избранные произведения. М., 1990. С. 762.
3 Шмеман А., прот. Исторический путь православия. М., 1993. С. 381.
4 Шматко H.A. Анализ культурного производства Пьера Бурдье // Социальные исследования. 2003. № 3. С. 114.
5 AlthusserL. Lenin and Philosophy and Other Essays. Part 2. New York; London, 1971. P. 127-188.
6 Уортон P.C. Властители и судии: развитие правового сознания в императорской России. М., 2004. С. 17.
7 Там же. С. 373.
8 Там же. С. 374-375.
9 Гражданин. 1883. № 2.
10 Гражданин. 1883. №2.
11 Бурдье П. Социология политики. М, 1993. С.56.
12 Там же. С. 59.
13 Там же. С.62.
14 Боханов А.Н., Кудрина Ю.В. Император Александр III и императрица Мария Федоровна. Переписка. 1884-1894 годы. М, 2000. С. 20-21.
15 Гражданин, 1883. № 5.
16 Гражданин. 1883. № 6.
17 Там же.
18 Олъденбург С.С. Царствование императора Николая II. СПб.,1991. С. 329.
Статья принята к печати 22 ноября 2006 г.
