CC BY
49
АНАЛИЗ РЕЗУЛЬТАТОВ ОПРОСОВ
Юрий ЛЕВАДА
"Истина" и "правда" в общественном мнении: проблема интерпретации понятий
"Истина есть великое слово и еще более великий предмет. Если у человека еще здоровы дух и душа, при звуках этого слова его грудь должна вздыматься выше".
Г.В.Ф.Гегель
"Тьмы низких истин мне дороже Нас возвышающий обман".
А.С.Пушкин
При анализе данных социологических исследований неоднократно — в различных контекстах — приходится сталкиваться не только с проблемой правдивости или "искренности" получаемых ответов, но и с массовой интерпретацией самих категорий "истины" и "правды".
Согласно многолетним наблюдениям, первая группа проблем представляется как будто инвариантной по отношению к социальному контексту: доля правдиво отвечающих достаточно велика, а заведомо неискренние ответы в значительной мере "гасят" друг друга. На эту особенность массового поведения опираются все массовые опросы как выборочные, так и сплошные (актуальный пример — переписи населения). Это в первую очередь относится к "незаинтересованным" опросам, т.е. непосредственно не затрагивающим интересы и симпатии респондентов. В "заинтересованных" ситуациях (выборы, референдумы) создается несколько иная, эмоционально напряженная связь между декларативным и реальным поведением (например, между заявлениями и реальными намерениями, первоначальными намерениями и итоговыми действиями). Здесь значительную роль играют такие факторы, как неуверенность и колебания настроений электората, относительная рациональность предпочтений, информационная ситуация, различного рода давления на его выбор и т.д. В данном случае этот круг проблем можно оставить без рассмотрения. Ограничусь лишь одним замечанием, которое подкрепляется опытом различных электоральных исследований и пригодится в дальнейшем анализе: как правило, заинтересованный ответ (или выбор варианта) делается в пользу относительно лучшего или наименее худшего варианта.
Проблема "истины" или "правды" (об особенностях употребления этих терминов речь пойдет несколько позже) применительно к положению человека в социальной системе более сложна. С помощью данных массовых опросов нетрудно подтвердить довольно банальное суждение о том, что практически в любом социальном диалоге на микро- и макроуровнях ни одна из сторон не является вполне искренней: правящие и подданные, воспитатели и воспитанники, участники социальных и групповых взаимодействий не говорят друг другу "всей" правды, то ли преследуя свои собственные интересы, то ли ради утешения, успокоения и т.п. другой стороны (как известно, эти варианты не исключают друг друга). В массовых социально-политических опросах мы, естественно, сталкиваемся преимущественно с диалогом "власти" с "людьми" и постоянно убеждаемся в том, что люди не получают полной и правдивой информации от власти, причем достаточно хорошо знают об этом и, более того, довольно охотно ми-
рятся с этим. Или даже, выражаясь известной поэтической формулой, "низким истинам" предпочитают "возвышающий обман". Но констатировать столь очевидные феномены ради простого обличения властей предержащих и власти покорных непродуктивно, неинтересно, и внимание на это стоит обращать лишь для того, чтобы подойти к таким проблемам, как допустимые рамки и "цена" подобного обмана и самообмана в наличной ситуации, как соотношение неустранимых "допусков" с претензиями или иллюзиями в определенных условиях.
Для начала — несколько типовых ситуаций, возникших в ходе опросов общественного мнения в последние годы.
Ситуация 1. «Говорятли ("они") нам правду?» Информационный повод — сильное и все еще не преодоленное смятение в умах в связи с гибелью "Курска", точнее, с тем, как это событие представлено общественному мнению. Это ведь был первый случай, когда действия президента В.Путина оценены большинством как неадекватные (и сразу после события, летом 2000 г., и год спустя, в
2001 г.) В связи с этим президент потерял 10% поддержки, но, как известно, довольно быстро наверстал упущенное.
Смятение в умах в данном случае явилось прямым результатом растерянности и разноголосицы в верхах (президент, прокуратура, флотское командование), что нашло отражение в содержании и тоне освещения инцидента в масс-медиа. После всех принятых, в том числе на высшем уровне, экстраординарных мер по успокоению родственников, друзей и др., после подъема корпуса лодки и похорон жертв в общественном мнении остался тяжелый осадок. В частности, устойчиво преобладает мнение, что власти не говорят народу правду о случившемся (так считали 76% в июле 2001 г., причем 74% одобряющих деятельность президента и 85% не одобряющих, и даже что "мы никогда не узнаем правды" о случившемся (67% в ноябре 2001 г.)
Пожалуй, наиболее показательно, что позицию "не говорят правды...", "никогда не узнаем правды..." разделяют большинство поддерживающих президента В.Путина. Это значит, что люди, одобряющие деятельность президента, как бы заранее готовы к тому, что "правды" по такому болезненно острому вопросу им не говорят и не скажут. Очевидно, перед нами не просто привычно "слепая" поддержка власти, а готовность "закрыть глаза" на привычную неискренность этой власти.
Еще одна сторона той же проблемной ситуации: уровни или мера "правды", которые становятся доступны массовому сознанию: констатация факта (ср. известный ответ
В.Путина на вопрос американского журналиста о случившемся с подлодкой: "Она утонула"; впрочем, путь к такой констатации оказался далеко не простым, — кто не помнит, что в первые дни население получало официальную информацию в терминах "авария", "жертв нет", "установлена связь"), затем поиски виновных (первым намеком на их существование явилась президентская "зачистка" адмиральского корпуса через полтора года после события). Далее, видимо, следует анализ причин, факторов и обстоятельств катастрофы; пока общественному мнению явлен лишь один отрицательный их результат — отсутствие такого фактора, как "иностранная подлодка".
Очевидно, что последовательность и временная протяженность представления обществу различных уровней информации обусловлены не столько техническими, сколько социально-политическими обстоятельствами (интересы структур власти, военных, ВПК и др.). В связи с этим
Мониторинг общественного мнения
№ 3 (59) май—июнь 2002
неизбежно возникает вопрос об информированности самих различных властных структур, прежде всего президентской, пользующейся особым вниманием и доверием общества. Согласно ряду опросов последних лет, в общественном мнении существует довольно устойчивое представление о том, что президент получает от своего окружения преимущественно неполную и неверную информацию (по данным ряда опросов 2000—2001 гг., такое мнение разделяло более половины населения).
Укорененное в мифологемах отечественной истории представление о том, что от "первого лица" всегда скрывают "правду", в данном случае исполняет понятную функцию освобождения верховного правителя (в нынешних условиях, очевидно, президента) от ответственности за неудачи управления, в то же время сохраняя за ним в общественном мнении роль благодетеля. (Как известно по опросным данным, президента чаще считают ответственным за повышение зарплат и пенсий, а правительство — виновным в росте цен...) Тем самым поддерживается тра-диционно-"фольклорная" картина власти.
Ситуация 2. Чечня. Информационная картина чеченского конфликта в массовом сознании россиян не менее сложна и как минимум не менее поучительна. В годы первой кампании 1994-1996 гг. официальное освещение происходящего вызывало — в значительной мере под влиянием тогдашних СМИ — очевидное неприятие со стороны большинства населения. Сейчас, при изменившейся ситуации на российском информационном поле, официальным сообщениям по-прежнему в населении мало доверяют (согласно данным одного из опросов 2001 г., лишь 27% в той или иной мере доверяют сообщениям российских СМИ из Чечни, 66% не доверяют им), но других источников информации фактически не имеют. Результатом оказывается крайне противоречивая картина "правды": подавляющее большинство соглашается с тем, что федеральным силам в Чечне противостоят бандиты' и наемники, что жестокости наподобие "зачисток" и бессудных расправ по отношению к ним вполне оправданы. В то же время в сообщения об успехах не верят, операции войск и действия президента по отношению к чеченской проблеме считают безуспешными, публикуемые данные о потерях "своих" — недостоверными и т.д.
Отсюда и преобладание пессимистических суждений относительно возможных результатов конфликта (чаще всего упоминается возможность его распространения на другие регионы Северного Кавказа), и, конечно же, устойчивое преобладание установок на мирное урегулирование как единственно возможный выход из безнадежной ситуации. Если выражаться предельно кратко, то недоверие к получаемой информации рождает растерянность, а она, в свою очередь, — стремление уйти от конфликтной ситуации.
Впрочем, обнаруживается — причем не у большинства респондентов, а скорее у элитарных, более ответственных их фракций — стремление уйти от самой информации о происходящем. Примером может служить обстановка, сложившаяся вокруг дискуссии о фильме "Покушение на Россию", созданном при поддержке Б.Березовского. В данном случае нас интересуют не оценки содержания фильма (по мнению 43% респондентов одного из мартовских опросов
2002 г., причастность ФСБ к взрывам домов в 1999 г. нельзя исключать), а суждения относительно дальнейшего расследования дела и массового показа кинокартины. Как выяснилось, 39% опрошенных считают необходимым продолжать расследование "до полного выяснения истины, сколько бы времени и сил оно ни заняло", несколько меньше (33%) полагают, что "мы никогда не узнаем всей правды; это расследование надо прекратить, чтобы не будоражить общество", 16% уверены, что в этом событии очевиден "че-
ченский след", и остается лишь найти виновных, остальные 12% затруднились ответить.
Из общего числа опрошенных 53% (против 35%) хотели бы, чтобы "фильм Березовского" был показан по центральному телевидению. Наибольший интерес к фильму проявили самые молодые респонденты. Несколько неожиданным кажется, что из партийных электоратов только на правом фланге большинство против показа киноленты: среди избирателей СПС такую позицию выражает 51% (против 46%), среди избирателей "Яблока" — 49% (против 31%). Возможно, это объясняется недоверием к спонсору фильма.
Ситуация 3. Отечественная война 1941-1945 гг. В июне 2001 г. более двух третей (68%) против одной четверти (25%) опрошенных признали, что не знают всей правды об этой войне.
С постановкой такого вопроса мы переходим от "правды на злобу дня" к иным — и далеко не только историческим — планам постановки интересующей нас проблемы. По сути дела, события последней "большой" войны XX в. не ушедшие в историю, а длящиеся факторы, продолжающие влиять на формирование национального самосознания. Оценка этих событий, предпосылок, последствий, потерь, деятелей войны и т.д. за минувшие 50 лет постоянно актуализируется со сменой общественно-политической конъюктуры, с пересмотром доминирующих идеологем, с доступностью источников и пр. А поскольку "та" война и победа, по данным ряда исследований, остаются в глазах населения главным событием отечественной истории XX в. да и всей истории России (о причинах такого мнения немало сказано*), то суждения по ее поводу непосредственно касаются социально-исторического самоопределения народа, общества, т.е. как бы ответов на серию мировоззренческих вопросов типа: "Кто мы?", "Где мы?", "С кем и против кого мы?" Или, иными словами, не "правды фактов", а "правды смыслов" и даже в пределе — "правды Смысла" в наиболее обобщенном его виде.
Как известно, коллизии на эти темы с разной интенсивностью происходят непрерывно на протяжении всех послевоенных лет. Сталкивали "большую правду" военных событий ("всемирно-историческую", "генеральскую") с "малой" ("окопной", "лейтенантской", "солдатской"), "нужную" (выгодную, удобную) с "ненужной" (опасной, дезориентирующей) и пр. В оные времена по этому поводу раздавались прямые указания и наказания, попозже и доныне действуют — и довольно сильно — скорее механизмы косвенного давления.
Соблазн "возвышающего (или утешительного, спасающего, удобного...) обмана", в данном случае легендарно-героического образа большой войны, действует и "сверху" и "снизу", он удобен для многих людей и общественных групп. Довольно редкие (в основном локализованные конъюнктурными сдвигами) попытки избавиться от военно-героической мифологии доселе встречают сильнейшее, в том числе "внутреннее", "низовое", сопротивление. К тому же, как свидетельствует опыт последних десятилетий, разоблачение определенных мифологических структур отнюдь не выводит общественное сознание из мифологических рамок.
Ситуация 4. О цензуре и свободе мнений. В последнее время в связи с известными переменами в условиях деятельности СМИ в опросах общественного мнения неоднократно ставился вопрос об отношении к публичной разноголосице в прессе и о возможности установления каких-то форм цензуры.
* См.: Гудков Л. Победа в войне: К социологии одного национального символа // Экономические и социальные перемены: Мониторинг общественного мнения. 1997. № 5. С. 12-19.
По данным одного из всероссийских опросов 2001 г., с суждением "для того, чтобы разобраться в происходящих событиях, необходимо знать различные точки зрения", согласны 53%, а с тем, что "разноголосица сбивает с толку, СМИ должны освещать события с единой, правильной точки зрения" — 36%. С тем, что "нужно говорить всю правду о нашей жизни, какой бы она ни была" согласны 42% опрошенных, но предпочли бы "взвешенную" подачу такой информации, чтобы она не нанесла вреда стране — 41%, а "не следует пугать людей всякими ужасами и разоблачениями", дабы люди больше думали "о хорошем, о наших успехах" — 11%.
Цензуру (предварительную проверку) публикаций СМИ ради сохранения общественной нравственности склонны поддержать 77% респондентов, ради "объективности информации" — 62, для защиты высокопоставленных деятелей от резкой критики — 25, для недопущения сообщений, "несовместимых с государственной идеологией и политическим курсом", — 29%. Как видим, значительная часть, но все же меньшинство населения, преимущественно люди "старой закалки", пожилые, предпочитают "дозированную" правду и не задумываются о том, какие социальные коннотации (предпосылки и последствия) означает допущение цензурного контроля. При этом явно политический контроль большинством отвергается (сокрыто-политический нажим и контроль за СМИ, как показывает опыт последних лет, то же большинство не замечает или не хочет замечать).
В любом случае вопрос о цензуре имеет две стороны: что нам "позволяют" видеть и на что мы сами согласны закрывать глаза ради собственного спокойствия и ради сохранности привычных символических структур.
Дополнительная иллюстрация: "правда необходимая" и "правда опасная". Одно из недавних (май 2002 г.) региональных исследований дает дополнительный материал к пониманию трактовки термина "правда" в общественном мнении. (Полученные данные не являются строго репрезентативными для населения страны, но показывают некоторые характерные для него распределения установок.)
Подавляющее большинство во всех выделенных ситуациях настаивает на том, чтобы знать "всю правду". Примечательно, что на первых местах по важности — сугубо актуальные темы (экономика, коррупция, президент) и, естественно, Отечественная война. Менее всего волнуют людей деятельность нынешних спецслужб, а из исторических событий — репрессии 30-х годов. Последние две упомянутые позиции явно соотносятся друг с другом: миновало время разоблачений, адресованных НКВД—КГБ. Относительно больше интерес к историческим событиям, равно как и к экономическому положению и коррупции в возрастной группе 40-54 года, у высокообразованных, у демократов (голосовавших за Г.Явлинского на президент-
ских выборах). А правду о В.Путине чаще хотели бы знать представители старших возрастных групп и менее образованные, голосовавшие за Г.Зюганова. (Легко предположить, что "правда" в данном случае в значительной мере выступает как "разоблачение", которое скорее интересует оппозиционно настроенных людей.) О войне знать правду больше всего хотели бы люди старше 40 лет с высшим образованием, голосовавшие за Явлинского, т.е. традиционные носители демократических установок.
О какой "правде" идет речь? Как уже отмечено, приведенный выше (выборочный) набор примеров позволяет судить лишь о том, как чаще всего воспринимается соответствующая категория в общественном мнении. Разумеется, в массовом опросе категории задаются исследователями, но респонденты реагируют на них в соответствии со своими установками. Поэтому имеется возможность отметить основные особенности восприятия массовым сознанием категории "правда".
Во-первых, речь почти всегда идет об "ограниченной" правде, отнесенной к определенному явлению, событию, поступку. След тревожившей поколения философствующих мыслителей "Правды—Истины", равно как и придуманной отечественными моралистами "Правды—Справедливости" здесь трудно обнаружить. Эта правда чаще всего ситуативна, прагматична ("правда—польза").
Во-вторых, эту правду не "мы" ищем, добываем, формируем, а нам "спускают" (как и прочие указания, разрешения, запреты и пр.) — это правда, которую "нам" говорят. Общественному мнению остается лишь принимать, что дают, или просить чуть больше.
В-третьих, за обретение правды в основном принимается разоблачение разнообразных неправд, разрушение запретов и т.п.
Последняя тема заслуживает более пристального рассмотрения.
Соблазн и опасность "разоблачительной" полуправды.
Иллюзия "прорыва" к "правде—истине" — одна из основ "гласности". Падение запретов на слово и мысль означало в те пьянящие времена прежде всего (или всего лишь...) обретение долгожданной возможности обличать уже распадающуюся систему, ее идеологические фантомы и собственные иллюзии. На этом держался "самиздат", а потом и вся "перестроечная" литература различного уровня и достоинства. Понятно, что это был необходимый, более того, единственно возможный в наличных исторических, политических, человеческих координатах шаг на пути к реальному изменению общественного сознания. К тому же этот сдвиг аккумулирует большую историческую традицию (достаточно сослаться на российско-интеллигентскую линию обличи-тельства, восходящую к П.Чаадаеву, А.Герцену и др. Кстати, господствовавшая партийно-советская догматика
Таблица
Важно ли знать правду-
(в % от общего числа опрошенных, май 2002 г., N=1000 человек)
Тема "Во что бы то ни стало мы должны знать всю правду об этом" "Если такая правда может дестабилизировать положение в стране, лучше ее не знать" Затруднились ответить Индекс (2:3)
1 2 3 4 5
О "сталинских репрессиях" 30-х годов 65 32 3 2,0
Об Отечественной войне 1941 — 1945 гг. 78 21 2 3,7
Об экономическом положении России 80 17 3 4,7
О деятельности ФСБ и др. спецслужб 55 40 5 1,4
О коррупции в высших эшелонах 74 23 4 3,2
в значительной мере строилась на постоянных обличениях идейных противников, отступников и вообще всех "чуждых"). Но давно стало очевидным, что разоблачение навязанной и привычной "неправды" (фальши, лжи, самообмана) далеко не означает обретения "новой", "подлинной" правды, более того, может открывать дверь новым иллюзиям, новому самообману, а то и всеобщему разочарованию и отчаянию.
Если взять в самых общих чертах социальную генеалогию самой процедуры "разоблачения", то нетрудно заметить, что в ее основе — представление о некой "сокрытой" под оболочками запретов и фальши "правде—истине", которую требуется найти и освободить от оков. Иными словами, перед нами явный суррогат мифологической схемы обретения правды или (Истины с большой буквы), который действует на основе и в рамках мифологического мировоззрения и его фольклорных реплик.
Существенная особенность мифологических представлений состоит в том, что они не поддаются рациональной критике. Миф нельзя опровергнуть, можно лишь "уйти" от него, перейдя на иную систему мировоззренческих координат и, естественно, "расколдовав", в терминологии М.Вебера, сам механизм "существования—возрождения" мифологичечских структур общественного сознания. Никакое обличение этого не делает.
Так, демонстративные обличения И.Сталина и сталинизма на пике хрущевской "оттепели" 1956-1961 гг. не могли привести к крушению общественно-политической системы не только потому, что были неглубокими, непоследовательными, своекорыстными (направленными на оправдание социально-политической системы и ее очередных лидеров) и пр., а прежде всего потому, что совершались в рамках и категориях господствовавшего социального мировоззрения. Серия социально-политических разоблачений, начатых осторожной критикой эвфемизма "культ личности" после XX съезда партии, вылилась в мучительно растянутый и прерывистый переход от разоблачения "неправильного" вождя к критике "извращений" строя и много позже, в другом поколении, — к обличению самого строя и уже всех его лидеров. Результатом на каждом этапе являлась "полуправда", одновременно соблазнительная (как якобы легкий путь к "правде") и опасная, поскольку ориентирована на то, чтобы превратить ближайший "полустанок" обличительной критики в ее конечный пункт (за примером достаточно обратиться к пресловутому "застою"). По самой своей природе никакое обличение не может "идти до конца", так как процедура обличения конца не имеет. Но еще важнее то, что никакое разоблачение еще не дает нам реальной "правды" — ни нового знания, ни новых рамок самоопределения. Даже самый радикальный по намерениям разрыв с прошлым, со старыми мифами не означает "прорыва к правде" и тем паче обретения этой "правды". Тем более, что разрыв с прошлым никогда в социальном и человеческом мире не бывает радикальным*.
Любая полуправда может выступать и как "полуложь", которая стремится выглядеть правдой, но может и служить точкой поворота назад, к "большой лжи". С этим, очевидно, связана наблюдаемая в последние годы тенденция массового отката от критических завоеваний времен гласности и перестройки (улучшение оценок советского периода и тогдашних деятелей и т.д.). Вот здесь-то и место для все более громогласного "возвышающего (унижающего) обмана".
* "Даже там, где жизнь меняется стремительно и резко, как, например, в революционные эпохи, при всех видимых превращениях сохраняется гораздо больше старого, чем полагают обыкновенно. И это старое господствует, объединяясь с новым в новое единство". ГадамерХ. Истина и метод. М., 1991. С. 335.
Опасная слабость всякого обличения, которое, конечно, может на первых порах играть роль стимулятора, фермента общественного возбуждения, заключается в том, что оно быстро утрачивает и свой критический заряд и свое влияние на общественные настроения. Примеры слишком близки, чтобы их указывать. Остается либо апологетика наличного состояния, либо всхлипы растерянного отчаяния — весьма типичная современная дилемма в ситуации, когда равнодушную массу уже нельзя "накормить" ни обещаниями, ни обличениями (оставим за скобками специфический интерес к скандалам и сплетням невысокого пошиба).
Не потому ли при описании компонентов патриотизма требование "говорить о нашей стране правду, какой бы горькой она ни была", согласно одному из опросов 2000 г., менее всего поддерживают самые молодые (10% при среднем 12%) и наиболее образованные (всего 7%)? Видимо, правда понимается опять-таки как некое гневное разоблачение (ср. популярную формулу такой процедуры "резать правду-матку"). А общая мода на раздевание "голых королей" прошла и, видимо, безвозвратно.
А ведь когда известный герой М.Булгакова утверждал, что "говорить правду легко и приятно", речь шла не о гневных обличениях в духе старых пророков, а о правде некоего нового понимания мира и человека. И Коперник победил не обличением системы Птолемея, а созданием новой концепции небесной механики.
Реальная альтернатива "старой" реальности, в том числе и старой идеологии, мифологии, не обличения, а переход к иной системе координат, т.е. критериев, ценностей, установок и т.д. Только обретение такой системы может дать надежную точку опоры и для критического преодоления наследия прошлых эпох. Причем эту "точку" нельзя найти или открыть, ее можно лишь создать — сформировать, определить, освоить. Беда "прекрасных порывов" ранней перестройки в том, что никто не сумел сконструировать и предложить обществу какую-либо принципиально иную модель социальной системы и социального миропонимания (через 10-12 лет, когда порывы утратили смысл, уже в эпоху всеобщего разочарования, власти решились говорить о мировой общности и демократии западного типа). В значительной мере отсюда — неуверенность и нескончаемые метания на всех уровнях, сверху донизу.
Теперь пора вернуться к методологическому началу предложенных рассуждений — проблеме определения и судеб исходных понятий.
От Истины — к "пользе"? Пламенный панегирик Истине, сочиненный Гегелем, приведен в эпиграфе к настоящей статье. Ключевое слово здесь, очевидно, должно и по-русски писаться только с большой буквы, потому что речь идет не о каких-то банальных "правильностях", а о едином смысле, охватывающем все и вся, выражающем все "действительное и разумное" ("неразумное", случайное знаменитый философ просто объявлял недействительным). Все движение человеческого разума и истории оказывалось направленным на достижение этой Истины. Позднейшая философская мысль, опиравшаяся на классическую традицию (прежде всего рационализм, материализм, эволюционизм XIX в.), попыталась спустить категорию "истины" с неба на землю, объявляя ее воплощением в научную мысль, технический и общественный прогресс, "передовой" класс и др., причем и приземленная истина сохраняла некоторый налет сакральности, открывалась лишь тем, кто в нее верил. Вопреки радикальным ожиданиям середины того наивно прогрессистского по своим ориентациям века, материализованная универсальная истина не вытеснила христианские трактовки этой категории, но лишь нашла место рядом с ними.
По словам английского мыслителя И.Берлина, со времен высокого Просвещения считалось, что "мир был единым, умопостигаемым целым", что "истина равно очевидна повсюду и для всех разумных созданий"*. "...Даже те, кто не верил в бессмертие или в Бога, были готовы страдать и умереть за истину, ибо найти истину и жить согласно ей — было конечной целью каждого. Такова была вера платоников и стоиков, христиан и евреев, мусульман, деистов и атеистов-рационалистов"**. Но, как с явной горечью констатирует этот автор, после конца эпохи Просвещения, особенно же в XX в., представления о существовании единой и общеобязательной Истины подверглись сомнению. По его мнению, национализм, фашизм, марксизм, каждый со своей стороны, выступили за утверждение своих, исключительных истин (национальных, расовых, классовых). Кстати, одним из первых сторонников идеи множественности взаимоисключающих истин был первый современный теоретик общественного мнения УЛиппман. Значительная часть работ уже цитировавшегося Х.Гадаме-ра (1900-2002 гг.) посвящена основательной критике классических воззрений на Истину. В минувшем веке представление о единой и высокой Истине, спустившись с романтических высот на землю, поглощенную социальными проблемами и конфликтами, как бы разбилось вдребезги. Конец претендовавших на величие псевдосакральных идеологий во второй половине XX в. (фашистской, марксистской) фактически поставил точку в этом процессе.
Стоит отметить, что первые шаги на таком пути практически везде воспринимались как возвращение к возвышенным идеалам. Отсюда псевдосакральные авторитеты и критерии политических культов, а также идолы Прогресса, Равенства, Революции, Модернизации и т.д. А идолы требовали поклонения и жертв как будто во имя достижения собственного успеха любой ценой.
Современное общественное мнение во всем мире имеет дело не с Истиной, а с многочисленными и соперничающими представлениями об удобных, модных, полезных, научных и т.д. "истинах" (во множественном числе и с малой буквы). В русской языковой традиции их чаще всего называют "правдами" (как известно, в английском, немецком, французском языках эти термины не различаются). В современном словоупотреблении сам термин "правда" имеет явно выраженный социальный смысл. Он действует преимущественно в рамках смысловой оппозиции "правда—неправда", как средство утверждения определенного социально значимого соотношения мнений, оценки и т.п. (Формулы типа "правда (такого-то) учения, лица и пр." заведомо несовременны, это наследие сакрализованной традиции.) "Правда" — это не просто то, что считается правильным в рациональном расчете или привычном суждении, этот термин всегда явно или неявно подвергается социальной "ратификации" — признании соответствующего утверждения социально значимым, полезным, необходимым, т.е. занимающим определенное место в поле социальных координат, исполняющим требование некоторой социальной нормы. Это значит, что статус правды (в ее оппозиции с неправдой) имеет не какой-либо факт, событие и т.п., а его общественное значение, его интерпретация.
Многообразие "малых" правд, наблюдаемое в современных и особенно в переходных обществах, означает наличие "нормативного плюрализма", не сводимого к какой-либо единой "большой" Правде-истине. Однако это не означает, что господствует "нормативный хаос", всеохватывающая аномия и т.п. Стоит вспомнить, что в конце XVIII в. в просвещенных элитах был широко распространен страх
* Берлин И. Европейское единство и превратности его судьбы / Предисл. БДубина // Неприкосновенный запас. 2002. № 1. С. 5.
** Там же. С. 8.
нормативного распада, порожденный французскими событиями. Ситуация повторилась — в ином и значительно усиленном виде — в конце следующего, XIX в. (тогдашний модернизм, мироощущение "конца века"). Сегодня о всеобщем нравственном кризисе говорят больше всего там, где с историческим запозданием происходит десакрализация нормативных систем и связанное с этим "приземление" господствующих социальных норм. Понятно, что это относится и к нашей стране, как будто надолго застрявшей на историческом перекрестке, где сошлись почти одновременно переоценка и десакрализация религиозных, политических, моральных критериев, казавшихся незыблемыми. (В этом перечне фигурирует и религия, так как наблюдаемое возрождение церковной жизни не возвращает ей функции высшего мировоззренческого и нравственного контроля в обществе.)
В обществах, прошедших подобные катаклизмы ранее и в разные периоды, десакрализация и переоценка высших нормативных конструкций означали не только приземление "высших" нормативных структур, но одновременно и утверждение важности, серьезности "низших", обыденных, практически-ценностных и утилитарных уровней таких структур. Трудное избавление "человеческих" отношений от сакрального и псевдосакрального контроля происходит по мере того, как утверждается серьезность обыденного, впитавшего наследие длительной и многообразной культурной традиции. Наше общественное сознание пока и не без оснований зациклено на одной стороне этого процесса — на его трудности, мучительности, противоречивости. Отсюда и встревоженные суждения о релятивизации всех и всяческих нормативных критериев. Отсюда же и перипетии таких категорий, как "истина" и "правда" в общественном мнении.
Завершить статью уместно еще одной поэтической цитатой:
"Но все масштабы эти помня,
Свои забыть нам не дано.
И берег — тверд,
Земля — огромна И жизнь серьезна все равно ".
Н.Коржавин
Елена АВРААМОВА,
Дмитрий ЛОГИНОВ
Адаптационные ресурсы населения: попытка количественной оценки
Социально-экономическая адаптация к произошедшим в обществе переменам стала предметом научного интереса начиная с середины 90-х годов. Общим выводом проведенных исследований стало то, что масштабы и скорость осуществления реформ не соответствовали адаптационным возможностям большинства населения. По нашим данным, совпадающим с результатами других исследований, число относительно хорошо адаптированных составляет не более 25% населения и практически не расширилось за все годы перемен. Диспропорции в характере и масштабах преобразований и возможностях приспособления к ним обозначили кризисный характер адаптации. Он, в частности, проявился в том, что поначалу поддержанные населением реформы впоследствии были отторгнуты значительной его частью. Поэтому вопросом для обсуждения стало соответствие "человеческого материала" целям модернизации и соответствие
