CC BY
166
чания или невыразимости, а некоей прозаической неповествуемости, которую очень трудно определить» [4, с. 97]. Языковым маркером такой «неповествуемости» становится НПР, которая и позволяет «говорить» недомолвками, намеками, загадками, аллюзиями, в полном объеме реализуя свою потенциальную гиперинформативность и символичность. Смыслообразующая функция НПР в этой новелле проявляется, таким образом, в своем обратном воздействии, а именно в том, что она уводит этот смысл от быстрого и легкого понимания, или в формировании минус-смысла. А. Камю очень точно охарактеризовал проблему, с которой сталкивается исследователь, переводчик или читатель произведений автора: «Мастерство Франца Кафки состоит в том, что он заставляет читателя перечитывать свои произведения. Развязки его сюжетов подсказывают объяснение, но оно не обнаруживается сразу, для его обоснования произведение должно быть перечитано под иным углом зрения» [6, с. 129]. Двойственность, или полифункциональность НПР становится в контексте этой новеллы основным языковым средством реализации принципа «смешения», при этом психологизирующие свойства исследуемого феномена следует признать практически неисчерпаемыми: всякий исследователь не может не согласиться с А. Камю, который в «Мифе о Сизифе» говорит, что детальная интерпретация Кафки невозможна: «Сколь бы точным ни был перевод, с его помощью передается лишь общее направление движения: буквальный перевод символа невозможен» [6, с. 93].
литература
1. Бровина А.В. Несобственно-прямая речь как ведущая текстовая категория авторского стиля Ф. Кафки // Germaшstische Studien : сб. науч. тр. каф. немецкой филологии / Урал. гос. пед. ун-т. Екатеринбург, 2007. Вып. 1. С. 5 - 13.
2. Брод М. Франц Кафка: узник абсолюта. М. : Центрполиграф, 2003.
3. Бердяев Н.А. Русская идея. М. : ЭКС-МО ; СПб. : МИДГАРД, 2005.
4. Зусман В.Г. Художественный мир Франца Кафки: малая проза : монография / Нижегор. гос. ун-т. Н. Новгород, 1996.
5. Зусман В.Г. Диалог и концепт в литературе: литература и музыка. Н. Новгород : ДЕКОМ, 2001.
6. Камю А. Бунтующий человек: философия, политика / пер. с фр. ; под общ. ред.
А.М. Руткевича. М. : Политиздат, 1990.
7. Павлова Н.С. Форма речи как форма смысла // Вопр. лит. 2003. С. 167 - 182.
8. Павлова Н.С. Природа реальности в австрийской литературе. М. : Яз. славянской культуры, 2005.
The function of non-personal direct speech in the concept “confusion” of Franz Kafka
There are studied sense-forming and structure-forming functions of non-personal speech in “The Metamorphosis” and “The Judgment” by Franz Kafka. This speech is characterized by super information value and symbolic meaning and it gives the texts special psychological insight and deepness.
Key words: concept, contrastive concept studies, speech form, meaning form, non-personal direct speech, sense-forming and structure-forming functions, “confusion”principle.
К.Г. ГОЛУБЕВА (Нижний Новгород)
исследование культурного контекста как основа для определения смысловых составляющих концепта в художественном тексте (на материале романа в. Скотта «вейверли»)
Исследована структура культурного контекста, которая включает роль автора в передаче культурно значимой информации и культурную традицию этноса. На примере художественного текста выявлена роль культурного контекста в определении смысловых доминант концепта.
Ключевые слова: культурный контекст, текст, концепт, интерпретация, культурный стереотип.
Если принять тот постулат, что концепт структурирует информацию об определенном объекте действительности, то в этом случае целесообразно рассмотреть
© Голубева К.Г., 2010
отражение концепта в тексте, в том числе тексте художественном, т.к. именно в нем создается определенный контекст, в рамках которого и существует концепт.
Считается, что концепт лежит в основе любого текста, служит его отправным моментом и целью его восприятия с другой стороны. Важно отметить, что именно концепт предопределяет смысловое строение текста, а через него - логическое строение, а также задает коммуникативную целенаправленность мотива порождения текста. В свою очередь логическое строение и коммуникативная целенаправленность диктуют выбор того репертуара языковых средств, который реально используется при порождении текста [3, с. 55]. Текст мы будем понимать как кодовую организацию вербальных номинаций культурноопосредованных концептов, репрезентирующих субъективный (авторский) образ объективного мира, в котором находят отражение артефакты - явления определенной культуры [1, с. 48]. Однако авторская субъективность носит относительный характер в силу существования когнитивной базы, общей для всех представителей определенной социокультурной группы, делающей возможным понимание текста.
Интерпретация текста представляется как постепенный переход от эксплицитно выраженных форм к глубинным системам знания, представляющим общую базу знаний носителей языка. Кроме языковых знаний она включает знания о ситуации, контексте, фоновые знания, социальные и культурные стереотипы и т.д.
В рамках данного исследования важным видится введение термина «культурный контекст», который можно определить как фоновое знание, объединяющее материальные достижения того или иного этноса и его моральные и этические установки и правила [6, с. 7]. Культурный контекст является своеобразным фоном для создания той или иной ситуации. Для изучения механизмов того, как концепт реализуется в художественном тексте, целесообразно выделить компоненты культурного контекста.
Инвариант системы «культура» представлен следующими понятиями: культурная традиция и экстракультурная реальность, в рамках которых автор создает произведение культуры, используемое потребителем. Концепту в данной схеме отводится роль кода, на котором зашифровывается и дешифруется высказывание субъектом сознания [2, с. 24].
В свою очередь, культурные явления имеют свое выражение в языке, который является «главным средством, благодаря чему индивид существует в социуме» [7, с. 3]. Данная идея может быть раскрыта с помощью следующих постулатов:
1. Язык выражает культурную реальность, т.к. слова соотносятся с фактами, идеями или событиями, которые связаны с набором знаний людей о мире, а также отражают отношение и мировоззрение автора, которые, возможно, разделяются и другими членами общества.
2. Язык заключает в себе культурную реальность. Ведь тот способ, с помощью которого индивид использует устное, письменное или визуальное средство информации, сам по себе создает значения посредством тона, логического ударения, стиля общения, жестов и мимики.
3. Язык символизирует культурную реальность, т.к. говорящие рассматривают свой язык как символ социальной идентификации и запрет его использования является для носителей данного языка отвержением их социальной группы и культуры.
Адекватная расшифровка кода/концепта возможна при владении потребителем/читателем произведения культурой знаний, на которых культурная традиция основана, что и составляет культурный контекст художественного произведения. Сюда также необходимо включить и автора текста, носителя той или иной культуры, передающего со своей субъективной точки зрения культурную информацию, в которой, возможно, присутствует оценка.
Итак, культурный контекст художественного произведения может включать следующие компоненты: роль автора в передаче культурно значимой информации и культурную традицию данного этноса, которая понимается в широком плане как знания и ценности, накопленные тем или иным народом. Например, при изучении языка какого-либо племени в культурный контекст могут быть включены такие параметры, как экономика племени, ритуалы, связанные с плодородием, сезонные ритмы, концепты времени и пространства. Контексты ситуации и культуры наделяют речевые действия необходимой прагматической связанностью.
Таким образом, «семантическое значение вербальных знаков должно быть дополнено прагматическим значением вербальных действий в контексте ... Значение создается не только посредством того, что говорящие со-
общают друг другу, но и через то, что они делают со словами, чтобы отреагировать на требования окружающей среды» [7, с. 26]. В семантике изучение данных аспектов должно быть направлено на аксиологический компонент художественного произведения, проявляющийся в авторской позиции и на пути представления национальной концеп-тосферы посредством лексических средств.
Ярким примером того, какую важную роль может играть автор в представлении в своем произведении тех или иных исторических событий, служат романы В. Скотта. Вполне резонно утверждать, что создатель художественного произведения способен моделировать картину мира целого народа, изменяя его представление об определенных объектах действительности. Книги, написанные В. Скоттом, заслужили всемирную известность, и исторические факты и лица приобрели определенное символическое значение и стали восприниматься сквозь призму авторского отношения к ним.
Кельтская культура, объединяющая ирландскую, шотландскую и валлийскую, является важнейшей частью британской культуры и во многом способствовала возникновению такого концепта, как «британское». Кельтский культурный вклад привнес в сознание британцев множество концептов, которые и определяют культурный фон страны. Одним из таких концептов является «горец» (Highlander), представитель шотландского этноса, образ которого широко представлен в кинематографе, художественной литературе. Вот как В. Скотт описывает убранство жилища и внешний вид нескольких представителей одного из шотландских кланов [8, с. 149 - 150]:
The interior of the cave, which here rose very high, was illuminated by torches made of pine-trees, which emitted a bright and bickering light, attended by a strong, though not unpleasant odour. Their light was assisted by the red glare of a large charcoal fire, round which were seated five or six armed Highlanders, while others were indistinctly seen couched on their plaids, in the more remote recesses of the cavern. In one large aperture, which the robber facetiously called his spence, (or pantry), there hung by the heels the carcasses of a sheep, or ewe, and two cows lately slaughtered. The principal inhabitant of this singular mansion, attended by Evan Dhu as master of the ceremonies, came forward to meet his guest, totally different in appearance and manner from what his imagination had antici-
pated. The profession which he followed - the wilderness, in which he dwelt - the wild warrior forms that surrounded him, were all calculated to inspire terror. From such accompaniments, Waverly prepared himself to meet a stern, gigantic, ferocious figure, such as Salvator would have chosen to be the central object of a group of banditti. (Внутри пещера была освещена сосновыми факелами, которые при горении выделяли сильный, хотя и приятный аромат. Кроме факелов пещера была освещена большим костром, который горел на углях. Вокруг него сидели пять или шесть вооруженных горцев, в то время как остальные разместились на своих пледах в дальних углублениях пещеры. В одном из таких углублений, которое грабитель тщеславно называл своей кладовой, за ноги была привязана туша овцы и две коровы, недавно заколотые. Главный обитатель этого уединенного «особняка», посещаемый Иваном Дху в качестве главы церемоний, поднялся, чтобы встретить своего гостя. Внешность и манеры хозяина значительно отличались от тех, которые предвкушал Вейверли. дело, которым он занимался, дикая природа, посреди которой он жил, дикие воины, которые его окружали, -все это должно было внушать страх. Вейвер-ли готовился к встрече с жестокой, гигантской, свирепой личностью, какую бы Сал-ватор выбрал центральной фигурой группы бандитов.) (перевод наш. - К.Г.)
отрывок начинается с описания внутреннего убранства жилища горцев. Все говорит о скудности и суровости быта обитателей: это пещера, освещенная факелами и костром, в которой находятся туши недавно убитых животных. Автор недвусмысленно указывает на род занятий обитателей пещеры, применяя к ним номинации «разбойник», «бандит» (“robber”, “a group of banditti”). Окружение, типичное для дикого воина (wild warrior), рисует в сознании англичанина (главного героя романа) образ сурового, гигантского, свирепого человека (stern, gigantic, ferocious), что было частью стереотипного восприятия шотландских горцев.
Итак, доминантными смысловыми составляющими концепта «горец» (“Highlander”) являются:
- разбойник (robber);
- дикий воин (wild warrior);
- суровая, гигантская, свирепая фигура, внушающая ужас (to inspire terror).
Подобное представление подкрепляется определенными историческими фактами. Известно, что долгое время высокогорная часть Шотландии отличалась бедностью по сравнению с равнинной территорией (Lowlands) по причине меньшего количества городов из-за гористой местности и отсутствия некоторых полезных ископаемых (угля и железа) для развития производства.
Следствием бедности стали частые нападения на равнинные фермы с целью грабежа. Горцы также практиковали шантаж, обещая за плату оставить своих соседей в покое. Так, существуют данные, что «еще в 1745 г. жители равнинной Шотландии потеряли З7000 фунтов из-за кражи скота и шантажа. Однако после поражения Яко-битского восстания (1745) шотландцам-горцам было запрещено иметь при себе оружие, носить национальную одежду - пледы и килты и даже играть на волынке. Их воинственность была использована во благо Британской армии, в которой были сформированы части, состоящие только из горцев, доказавших впоследствии свою храбрость на многих полях сражений» [4, с. З12].
Роль автора в описанном эпизоде романа определяется как искоренение негативных стереотипных черт шотландского горца. Во многом благодаря произведениям Вальтера Скотта в сознании британцев произошла трансформация содержания концепта “Highlander” в силу того, что автор изображал своих героев храбрыми, благородными и великодушными людьми, вставшими на путь грабежа из-за бедности или политической несправедливости.
Изобразив главного героя в окружении дикой природы и суровых условий жизни, он готовит читателя к встрече с кровожадным дикарем. Однако все ожидания, связанные с внешним видом и поведением хозяина пещеры, не оправдываются. Оказалось, что Дональд Бин Лин худощав и невысок (“thin in person and low in stature”). У него светлые волосы и бледное лицо (“sandy-coloured hair, and small pale features”). ^смотря на то, что он был хорошо сложен, легок и активен, у него был тщедушный и незначительный вид (“diminutive and insignificant”). Хозяин пещеры был одет не в традиционный шотландский плед, а в красно-синюю униформу и шляпу с пером. Он встретил гостя с французской вежливостью и шотландским гостеприимством и был хорошо осведомлен
о связях главного героя и политических предпочтениях его дяди.
Таким образом, В. Скотт создает образ вполне светского и образованного человека, умеющего галантно встретить гостя и вести беседу. Это в некоторой степени развенчивает распространенный во всем мире образ горца-дикаря. Данный стереотип, однако, является прочным, о чем свидетельствует тот факт, что «даже Глазго, основное население которого составляет средний класс, в воображении многих остается территорией городских дикарей (urban savages)» [5, с. 84].
Вышеприведенный отрывок свидетельствует о том, что компоненты культурного контекста дополняют друг друга, делая смысловое наполнение концепта более глубоким и насыщенным. Так, с одной стороны, автор подтверждает данные культурной традиции британцев, рисуя горцев как «диких воинов» и «разбойников». С другой стороны, он расширяет рамки культурного стереотипа тем, что указывает на образованность, хорошие манеры, осведомленность и учтивость предводителя одного из кланов шотландских горцев.
Таким образом, можно заключить, что роль автора, его позиция, выраженная в том или ином отрывке/произведении, связана с культурной традицией, и все накопленные знания и опыт этноса способны повлиять на мировоззрение его отдельных представителей. Следовательно, именно понятие культурного контекста является центральным при изучении объективации концепта в тексте. Знание культурного контекста призвано распознать определенные оттенки смысла, с помощью чего воспроизводятся важнейшие характеристики концепта.
литература
1. Жукова Т. Связь между концептами и артефактами и их роль при переводе с одного языка на другой // Социокультурные проблемы перевода : сб. науч. тр. Воронеж : ВГУ, 2001. Вып. 4. 109 с.
2. Зинченко В.Г. Система «культура» и «культурная коммуникация», // Межкультурная коммуникация / под ред. д-ра филол. наук, проф.
В.Г. Зусмана. Н. Новгород, 2001. С. 21 - 27.
3. Красных В.В. От концепта к тексту и обратно // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 9, Филология. 1998. №1. С. 53 - 70.
4. Brown P. Hume. A Short History of Scotland. Oliver and Boyd Ltd., 1932.
5. Crawford Robert. Dedefining Scotland, p. 83 - 96 // Studying British Cultures / ed. by Susan Bassnett. Routlege ; London ; N. Y., 1997.
6. Halliday M.A.K. and Hasan R. Language, Context, and Text: Aspects of Language in a So-cial-Semiotic Perspective. Oxford University Press, 1991.
7. Kramsch Claire. Language and Culture. Oxford University Press, 1998.
8. Scott W. Waverly. Penguin Books.
Cultural context research as basis for defining the sense components of concept
There is researched the cultural context structure.
It includes the author’s part in transporting the cultural information and ethnic cultural tradition.
On the example of narrative text the role of cultural context in defining the sense components of concept is revealed.
Key words: cultural context, text, concept, interpretation, cultural stereotype.
С.А. ЗОЛОТАРЕВА (Махачкала)
логоэпиСтЕмА -соприкосновение двух знаковых систем: языка и культуры
Понимание текста для культурного, образованного человека незримо опирается на тезаурус адресата. Благодаря логоэпистемам рельефно очерчена вся совокупность сведений и культурного, и лингвистического характера, т.е. фоновые знания, необходимые для языкового общения. Адресат из эксплицитной информации при помощи логоэпистем выводит и имплицитную информацию для полноценного коммуникативного процесса.
Ключевые слова: логоэпистема, языковая игра, фоновые знания, перифраза, имплицитная информация.
Очень редко читатель задумывается над тем, что понимание той или иной фразы основывается на пресуппозиции, образуемой возможным тезаурусом его знаний.
Правильность и глубина понимания текста коммуникантами зависят от их компетенции, обусловленной фактическими, научными, культурными, эстетическими и прочими знаниями. Пресуппозиция обеспечивает и языковую экономию, она помогает передавать максимум информации с использованием минимума языковых знаков [5]. Адресат синтезирует из эксплицитных компонентов нужный состав имплицитных значений, что приводит к образованию дополнительной информации лингвистического и эмоционально-психологического характера [3]. Сказанное имеет отношение к тому факту, что современные русские тексты нацелены на игру с получателями информации: таковые в процессе языковой игры должны разгадывать словесные загадки. Приемы аллюзии и реминисценции приобрели огромное значение. Более того, в языке образуются штампы на все случаи жизни, владение языковой формой основывается на владении знанием, которое за этой формой стоит. Здесь уместно обратиться к понятию «логоэпистема» (термин Н.Д. Бурвиковой и В.Г. Костомарова), которое отражает сущность: лого-эпистема - это след языка в культуре или культуры в языке. Сюда следует причислить и пословицы, и поговорки, и афоризмы, и крылатые слова, и говорящие имена, и язык рекламы, и строчки из песен и художественных произведений.
Понимание логоэпистемы базируется на апелляции к «вертикальному тексту» (фоновым знаниям), как правило, в сокращенной форме [4]. Иными словами, лого-эпистема - это знания, хранящиеся в слове, логоэпистема требует анализа как на лингвистическом, так и на культурологическом уровнях.
Пристрастие к обыгрыванию логоэпи-стем мы обнаруживаем в текстах ведущих программы «Комеди клаб» (Г. Мартиросян, Г. Харламов, В. Галыгин и др.). Использование ими пословиц и поговорок -это тоже штампы. Поэтому весьма остроумно выглядит, когда две пословицы соединяются в одну и, разумеется, возникает эффект обманутого ожидания: В каждой шутке есть доля и рейтинг; Яблоко от яблони сильно отличается; Как корабль назовете, так на нем и напишите; Сколько волка ни корми - столько волка не корми; Одна го-
© Золотарева С.А., 2010
