CC BY
48
Ю.Н. Гусева УДК 94(47).084-28
ИШАНИЗМ КАК СУФИЙСКАЯ ТРАДИЦИЯ ВОЛГО-УРАЛЬСКОГО РЕГИОНА В СВЕТЕ СОВЕТСКИХ ИСТОЧНИКОВ И ИСТОРИОГРАФИИ
В статье анализируются концептуальные подходы и оценки, характерные для советской исторической науки в отношении суфизма и его волго-уральского варианта — ишанизма. На основании официальных источников и литературы делается вывод об отсутствии научно обоснованной, проработанной трактовки и оценки явления, а также приводится авторское видение причин и последствий данного процесса.
Yuliya N. Guseva
ISHANISM AS A SUFI TRADITION OF THE VOLGA-URALS REGION IN THE LIGHT OF SOVIET SOURCES AND HISTORIOGRAPHY
The paper analyses conceptual approaches in the Soviet historical science to Sufism and its Volga-Urals variant Ishanism and assessing them. On the basis of official sources and literature the author came to the conclusion that there was no scientifically grounded interpretation and assessment of the phenomenon and gave reasons for that process and its consequences.
Ключевые слова: ислам, суфизм, ишан, ишанизм, советская историография, Волго-Уральский регион. Key words: Islam, Sufism, ishan, Ishanism, Soviet historiography, the Volga-Urals region.
Российское религиоведческое и историческое научное сообщество с начала 2000-х гг. достаточно активно обращается к проблематике феномена бытования суфийских практик в мусульманских общинах различных регионов страны. Изучение и анализ суфийского наследия, его форм и специфических черт, его влияния на массовое сознание последователей ислама, аспектов социального «звучания» суфизма является актуальной академической задачей не только для регионов, где суфийские концепты широко представлены в общественно-политической жизни мусульман (Средняя Азия, Северный Кавказ), но и для Поволжья и Приуралья.
Интерес к данному сюжету продиктован рядом обстоятельств. Современные исламоведы стремятся препарировать суфийскую проблематику не только в плане сугубо академического поис-
ка, но и решения общественно значимых задач. Например, сегодня некоторыми учеными и верующими суфизм рассматривается в качестве одной из альтернатив так называемого политического ислама, с которым особенно тесно сталкиваются средне- и центральноазиатские государства, а также Северный Кавказ [2]. При этом использование суфийских терминов и понятий без четкого понимания сути суфизма и его составных элементов для конструирования идеологических концептов оборачивается существенными осложнениями в политической и общественной жизни указанных регионов.
Поволжье и Приуралье в этом раскладе выглядят ареалом, в котором современные суфийские ордена представлены весьма скромно, да и суфизм в целом является уделом узкого круга интересующихся верующих, которые не опреде-
Гусева Юлия Николаевна, кандидат исторических наук, старший преподаватель Самарского филиала Московского городского педагогического университета, e-mail: [email protected]
ляют векторы духовного поиска современных мусульман. Однако современными исследователями доказан факт влияния суфийских практик и наставников на распространение, бытование регионального ислама в различные исторические периоды [I; 6; 22; 23]. Новейшие исследования показывают, что, несмотря на декларировавшуюся массовую атеизацию, ишаны и их деятельность достаточно ярко проявились в Волго-Ураль-ском регионе в 1920-е гг. и в послевоенный период [7, с. 37, 38; 13]. Поэтому изучение данной проблемы имеет научную актуальность, помогая осмыслить региональные особенности исламских практик в мусульманских общинах Волго-Ураль-ского региона.
Кроме того, необходимо изучение того научного и идеологического инструментария, которым руководствовалось советское общество и государство в своем отношении к подобным явлениям духовной жизни. Разработка современной стратегии и тактики взаимодействия государства и суфийских организаций, проникающих на территорию Российской Федерации, в частности в Волго-Уральский регион, также не может вестись без учета исторического наследия суфийских практик, опыта взаимодействия государства, общества и суфийских адептов.
В досоветский период в русскоязычной историографии научная проблема ишанизма, как исторического явления, не ставилась. Большинство накопленных и отчасти систематизированных данных относилось к родине ишанизма — Центральной Азии [12; 14; 20]. В отношении суфиев на Кавказе был закреплен термин «мюридизм», в Центральной и Средней Азии — «ишаны» и «дер-вишизм», в Поволжье и Приуралье также — «ишаны»1.
Прежде чем рассуждать об историографических тенденциях, дадим определение понятию «ишанизм». По нашему мнению, это понятие означает совокупность специфических действий волго-уральских ишанов, имевшую тесную связь со среднеазиатской традицией ордена Накшбан-дийа и бытованием ислама в конкретном социокультурном пространстве. Специфическими чертами ишанизма в Волго-Уральском регионе в
XX веке, по нашему мнению, следует считать: неоднородность ишанов как социального слоя, разнонаправленность их общественных интересов, исторически обусловленное отсутствие братств как особых замкнутых структур, слабую выраженность письменной традиции, частичный отказ от мистической составляющей суфизма в пользу обрядовой стороны учения.
В 1920-е гг. вопрос познания суфийских элементов в религиозной жизни мусульман для государства был фактически вопросом познания социальной структуры среднеазиатского и северокавказского общества, мировоззренческих установок значительного числа последователей Пророка. Советская историография подобно дореволюционным историкам также не исследовала ишанизм как историческое явление. В целом в довоенный период ишаны и их наставничество в тех редчайших случаях, когда они становились предметом исследования, рассматривались в русле материалистического подхода, что не отменяет наличия в некоторых из них ценных замечаний и наработок.
Статья выдающегося востоковеда академика В.А. Гордлевского «Баха-уд-дин Накшбенд Бухарский (К вопросу о наслоениях в исламе)»2 выполнена в традициях классической школы дореволюционного российского исламоведения. В ней автор фактически сформулировал концепт монографического исследования жизни и деятельности основателя ордена Накшбандийа. К сожалению, он лишь фрагментарно освещает момент проникновения ордена в Поволжье, упоминает ваисовцев как его «пуританское (ваххабитское)» ответвление [5]. В целом в статье обозначен ряд ключевых вопросов и оценок, важных для любого исследователя данной проблемы.
К сожалению, еще один крупный российский востоковед академик В.В. Бартольд не развивал суфийскую составляющую своих исследований. Тем не менее, в его работах мы находим ценные замечания относительно суфизма как явления, культа «святых» и его аналогов в иных культурах [3]. Особое внимание могут вызвать замечания ученого по поводу понятия «ишан» [4].
1 Ишан (перс, «они») — духовный наставник; в среднеазиатской и волго-уральской традиции — синоним терминов «муршид», «шейх»; в среднеазиатской традиции также обозначает потомка знаменитого суфийского шейха,
2 Статья была опубликована в 1934 году, но факты, изложенные в ней, относятся ко времени пребывания ученого в Бухаре в 1929 году,
Крупный советский исламовед H.A. Смирнов первым обозначил «ишанизм» как разновидность «мусульманского сектантства» [21, с. 16— 22]. При этом ученый справедливо увязывал происхождение ишанизма с деятельностью среднеазиатских суфийских орденов, отмечал его мистическую природу. Он оценивал деятельность ишанов как социально опасную, целью которой является исключительно личное обогащение.
По нашему убеждению, заключения Зарифа Музаффари [15] во многом повторяют идеи H.A. Смирнова. Более того, работы 1950— 1970-х гг. зачастую также не отличались концептуальной новизной и воспроизводили мнения того же автора.
Работа З. Музаффари является единственным цельным историко-публицистическим сочинением советского периода, в котором содержатся данные о различных суфийских орденах в мусульманских странах и материалы о деятельности ишанов в Поволжье и Приуралье в дореволюционный и постреволюционный периоды. Субъективизм, ангажированность и политизированность издания, резкость оценок и их однозначности заставляют современного исследователя относиться к информации, изложенной в книге, критически. Отметим, что в его сочинении практически не содержится информация о суфийской природе братств: в изложении Музаффари деятельность ишанов выглядит набором несложных практик, приемов и уловок, гарантировавших исполнителю хороший доход и обеспечивавших влияние на беднейшие слои крестьянства3. Автор говорит о том, что «ишанизм есть в любой религии», подразумевая веру в сверхъестественную силу природных явлений, характерную для древних культур, подводя к мысли о том, что ишанизм есть разновидность «мусульманского язычества» [15].
Очевидно, что подобное издание появилось не случайно и было одним из элементов продуманной информационной кампании по дискредитации ишанов. Следует признать, что Музаф-фари справился с поставленной задачей: многие факты искусно подобраны так, чтобы максимально скомпрометировать ишанство как институт и
суфийские ордена в целом. Многие из позднейших исследователей советского периода охотно использовали материалы 3. Музаффари, не подвергая их полноценному, тем более критическому, анализу [9; 10].
Новый виток в изучении этого явления был вызван развернувшейся в 1950-х гг. кампанией по «борьбе со святыми местами» и несистемными явлениями внутри исламского культа. Социальная активность ишанов в различных регионах страны заставляла власть и общество обращаться к этой проблематике. Второй существенной причиной стала заметная информационная лакуна: изучение архивных источников государственных и советских органов наглядно демонстрирует отсутствие относительно четкого понимания сути подобных явлений.
В начале кампании 1950-х гг. «борцы с предрассудками» были явно не достаточно информированы о сути данного явления. Например, 15 февраля 1954 г. уполномоченный Совета по делам религиозных культов по Куйбышевской области в письме своему башкирскому коллеге просил «сообщить...значение ишанизма, в случае, если у тебя бывает подобное. Какие меры принимаешь к ишану и его слушателям, я надеюсь, что тебя не обременит более подробно, об ишианизме (так в источнике. — Ю.Г.) и его вредности в нашем коммунистическом обществе» [7, с. 285].
Документы следственного дела по «антисоветской организации ишанизма» группы Тляше-ва (Приуралье, 1947—1948 гг.) характеризовали ишанизм как «консервативную мусульманскую секту, имеющую много разновидностей» [8, с. 37, 38]. «Ишанское учение является надежной опорой реакционных элементов», — воспроизводили источники в 1950-е гг. оценки и штампы предшествующего периода [24, л. 82]. Поэтому актуальным становился вопрос изучения суфийских практик в различных плоскостях, в т.ч. в научной.
Все работы, увидевшие свет в 1950—1970-е гг., были посвящены изучению суфийских явлений в различных регионах страны, но не в Волго-Уральском регионе, а на Северном Кавказе и в
3 «Так вот эти ишаны отплясывая, одурманивая общество, собирали народное добро, а свою ишанскую деятельность связывали с революцией и пытались помешать строительству социализма. Это вы увидите, поймете в приведенных ниже учениях. Говоря одним словом, нельзя забывать о том, что основная цель сплачивания ишанами мюридов — это использование мюридов в качестве надежных военных при необходимости во время строительства государства» [15, с. 48].
Средней Азии4. Позволим себе остановиться лишь на тех изданиях, в которых так или иначе «проскальзывают» сюжеты относительно рассматриваемого региона, а также отражены общие универсальные тенденции развития самих братств и отношения к ним государства. Число таковых было весьма незначительным, при этом все они носили ярко выраженный оценочный характер и отпечаток господствовавшей идеологии.
Отдельные упоминания о поволжских иша-нах и их «реакционной деятельности» до революции содержатся в работах 3. Ишмухаметова, А. Калаганова, П. Светлова, Ш. Сайфутдинова. В них дан критический анализ социальной роли ислама и духовенства на различных исторических этапах, а также упоминания о культовых новациях, внедрявшихся в Духовное управление мусульман Европейской России и Сибири (ДУМЕС) в послевоенный период (о послаблениях во время поста, об отказе от практики жертвоприношений и пр.) [9; 10; 16; 17].
Статья советского исламоведа Л.И. Климовича «Борьба ортодоксов и модернистов в исламе» (1966) содержит важные замечания о характере этого явления. Позицию духовных управлений, развернувших борьбу с «ишанизмом», он связывает с продолжением столкновения модернистской, так называемой мечетной, традиции, которую он ассоциирует с ДУМЕС и Духовным управлением мусульман Средней Азии и Казахстана (САДУМ), с ортодоксами, в роли которых выступает «фанатично настроенное» внемечетное духовенство, шейхи и их мюриды. Выполняя очевидный политический заказ, автор пытается показать, что мусульманское духовенство находилось и находится в перманентном противоборстве как между собой, так и с государством [11, с. 66, 67]. А то, что фетвы против «язычников»-шейхов и ишанов появлялись в аккурат после соответствующих решений партии, правительства и иных компетентных органов, им не афишировалось.
В 1950-е гг. появлялись редкие статьи в местной печати, необходимые для обструкции конкретного служителя культа. Интересно, что журналисты, выполнявшие социальный заказ, вос-
производили и тиражировали наиболее распространенные стереотипы, касающиеся ишанизма. «Бохаутдин Накшбанди жил в Средней Азии в четырнадцатом веке. Он «реорганизовал» мусульманскую религию, сделал ее более удобной для тогдашнего феодального строя. Был организатором сект фанатиков-мюридов. Впоследствии мюридизм распространился среди мусульманского населения России. Ишаны и их мюриды разжигали у мусульманского населения местный национализм, подрывали его связи с русским народом. После Октябрьской революции ишаны Средней Азии активно помогали басмачеству, а в других районах Советского Союза поддерживали кулаков в их враждебных действиях против Советской власти» [18].
Итак, анализируя общие тенденции отношения к суфизму и ишанизму и понимания его исследователями, можно сформулировать следующие особенности:
— историки советского периода за редким исключением (В.В. Бартольд, В.А. Гордлевский) проявляли интерес к суфизму и формам его бытования, руководствуясь скорее государственным заказом, нежели академическим интересом: оценивали и изучали (весьма ограниченно) явления с точки зрения лояльности (нелояльности), вреда (пользы) для общества и государства. Принцип «разделяй и властвуй» вполне объясняет идеологические подходы к изучению суфизма и его поволжской формы бытования — ишанизма. Усилия советских ученых были направлены на то, чтобы доказать, что суфийские традиции являются: 1) отдельным элементом, слабо связанным с суфизмом и культурной составляющей мусульманской традиции вообще; 2) относятся к области так называемых религиозных пережитков, идущих из времен средневековья, а потому обреченных на вырождение в рамках «развитого социалистического общества»;
— мозаичность явления, ограниченность ис-точниковой базы и общая тенденция замалчивания («феномен умолчания») приводили практически к полному игнорированию самого явления, и, как следствие, отсутствию содержательных (даже в виде статей) исследований в совет-
4 Это вполне объяснимо ввиду более явной активности суфиев в этих регионах, большей организованности и негативного исторического опыта взаимодействия между братствами и государственной администрацией, Общую характеристику и детализацию этой группы историографических источников квалифицированно выполнили А, Беннигсен и С, Уимбуш [25, с, 165—180],
ский период. В тот момент, когда в Приуралье (Молотовская область) и Поволжье (Куйбышевская область) осуществлялись суфийские практики, историки обозначали ишанов как наследие прошлого, говоря о них как о религиозных лидерах дореволюционного периода, погребенных «обломками старого порядка». В советской литературе отсутствуют упоминания об ишанах (благодаровских) и мюридах (казанско-уфим-ских) известного ишана 3. Расули. Вероятно, для ученых признать и изучать подобные «несистемные» явления в Поволжье и Приуралье означало вступить в противоречие с идеологическим концептом приближающей тотальной секуляризации, а также обнаружить свою несостоятельность в вопросах выстраивания государственно-исламских отношений5.
Для предшествующих периодов историографии характерна экстраполяция оценок суфизма в его среднеазиатском и кавказском варианте на события, происходившие в Волго-Уральском регионе.
В целом для всех работ советского периода характерны обструкция и уничижение объекта исследования, отсутствие систематического осмысления, а также противоречивость в вопросах квалификации ишанизма: «исламское язычество», «мусульманское сектантство», «религиозные пережитки», «опора реакционных элементов», «учение фанатиков-мюридов» — вот далеко не полный список определений. По сравнению со среднеазиатским и северокавказским территориями, которые привлекали внимание исследователей с дореволюционного периода, рассматриваемый регион в этом вопросе выглядел «белым пятном».
Многоголосие оценок и мнений, исходящее от сложности и мозаичности самого явления, его латентного характера, нехватка объективных источников и аналитиков, способных корректно оценить явления, — все это накладывало существенный отпечаток на позицию чиновников, научной и широкой общественности, и, в конечном счете, рождало страх, подспудную или явную агитационно-пропагандистскую агрессию. В свою очередь, все это нацеливало общество и государство на воспроизведение традиционного, идущего с дореволюционного периода, восприятия суфийских адептов как активных религиоз-
ных фанатиков, чья деятельность могла носить и носила социально опасный характер.
Анализируя современное восприятие данной проблемы, приходится констатировать, что подобные стереотипы и концепты оказались весьма живучими и с завидной регулярностью тиражируются общественностью, в особенности той, что далека от научных штудий. Поэтому проблема изучения и грамотной академической трактовки данного явления по-прежнему весьма актуальна.
ИСТОЧНИКИ И ЛИТЕРАТУРА
1. Аминев З.Г., Ямаева Л.А. Региональные особенности ислама у башкир. — Уфа: Дизайн Полиграф-сервис, 2009. — 184 с.
2. Бабаджанов Б.М. Возрождение деятельности суфийских групп в Узбекистане. — Режим доступа: http://www.ca-c.org/journal/cac-02-1999/ st_22_ babajanov. html
3. Бартольд B.B. Ислам. Культура мусульманства. Мусульманский мир / вступ. сл. Е. Кузнеца. — М.: Книжный клуб Книговек, 2012. — 352 с.
4. Бартольд B.B. Сочинения. Т. 6. — М.: Наука, 1966. — 785 с.
5. Гордлевский В.А. Баха-уд-дин Накшбенд Бухарский (К вопросу о наслоениях в исламе) // Сергею Федоровичу Ольденбургу. К пятидесятилетию научно-общественной деятельности (1882—1932): сб. статей. — Л.: АН СССР, 1934. — С. 147—169.
6. Зайнулла Расулев — выдающийся башкирский мыслитель-философ, теолог и педагог-просветитель мусульманского мира: материалы междунар. науч.-практ. конф., посв. 175-летию З. Расулева (1833— 1917). — Уфа: БашГУ, 2008. — 388 с.
7. Ислам и мусульмане Южного Урала в истори-ко-правовом пространстве России: сб. законодательных актов, постановлений, распоряжений центральных и региональных органов власти и управления в XX—XXI веках / авт.-сост. А.Б. Юнусова; археограф Ю.М. Абсалямов. — Уфа: ГУП РБ УПК, 2009. — 384 с.
8. Ислам на Урале: энциклопедический словарь / сост. А.Н. Старостин, отв. ред. Д.З. Хайретдинов. — М: ИД «Медина», 2009. — 476 с.
9. Ишмухаметов З.А. Социальная роль и эволюция ислама в Татарии (исторические очерки). — Казань: Тат.кн.изд-во, 1979.
5 Не исключено, что привлечение избыточного (по мнению властей) внимания к этому вопросу, в свою очередь, могло бы будировать интерес верующих к суфизму, С точки зрения государственного интереса, расчет был верен и вполне оправдал себя,
10. Калаганов А., Светлов П., Сайфутдинов Ш. На пути к атеизму. — Казань: Тат.кн.изд-во, 1967. — 161 с.
11. Климович Л.И. Борьба ортодоксов и модернистов в исламе // Вопросы научного атеизма. — М.: Мысль, 1966. — Вып. 2. — С. 65—87.
12. Материалы по мусульманству. — Ташкент: Тип. Штаба Туркест. воен. округа, 1898. — Вып. 1. — 48 с.
13. Миннуллин И., Минвалеев А. Суфизм в советском Татарстане: к постановке проблемы // Эхо веков (Гасырлар авазы). — 2007. — № 1. — С. 143—150.
14. Мирза Казем-бек А. Муридизм и Шамиль // Русское слово. — 1859. — Вып. 12. — С. 182—242а.
15. Мозаффари 3. Ишаннар-дэрвишлэр. — Казан, 1931.
16. Муслимов С.Ш. От свободомыслия к научному атеизму: Процесс секуляризации и атеизации общественного сознания народов Северного Кавказа. — Ростов н/Д: Рост. ун-т, 1987.
17. Мустафинов М.М. Зикризм и его социальная сущность. — Грозный, 1971.
18. Под белой чалмой // Волжская коммуна. — 1959. — 18 декабря.
19. Подвижники ислама: Культ святых и суфизм в Средней Азии и на Кавказе / сост. С.Н. Абашин,
B.О. Бобровников. — М.: Вост. лит., 2003. -336 с.
20. Позднее П.А. Дервиши в мусульманском мире. — Оренбург: Тип. Б. Бреслина, 1886. — 334 с.
21. Смирное Н.А. Мусульманское сектантство. — М.: Безбожник, 1930. — 56 с.
22. Суфизм как социокультурное явление в российской умме: материалы Всерос. науч.-практ. конф. (Казань, 21 ноября 2006 г.) / отв. ред. и сост. И.К. Загидуллин. — Н. Новгород: ИД «Медина», 2007. — 286 с.
23. Фархшатое М.Н. «Дело» шейха Зайнуллы Ра-сулева (1872—1917). Власть и суфизм в пореформенной Башкирии: сб. док. — Уфа: ИИЯЛ УНЦ РАН, 2009. — 356 с.
24. Центральный государственный архив Самарской области. Ф. Р4089. Оп. 1. Д. 30.
25. Bennigsen А., Wimbush S. Enders. Mystics and Commissars: Sufism in the Soviet Union. — London:
C. Hurst&Company, 1985. — 195 р.
К сведению читателей
Вышла книга:
Хилажева Г.Ф., Мухамадиева P.P., Варганова О.Ф., Юлбарисова Ю.Ш.
Трудовая миграция и вопросы межнационального взаимодействия в Республике Башкортостан. — Уфа: АН РБ, Гилем, 2011. — 116 с.
В издании представлены результаты социологического исследования, проведенного ИСППИ РБ совместно с Обществом беженцев и вынужденных переселенцев РБ в 2011 г. Работа проводилась в рамках проекта ГНТП РБ «Вопросы профилактики экстремизма и терроризма в полиэтническом регионе (на примере Республики Башкортостан)».
Адресована научным сотрудникам, представителям общественности, всем, кто интересуется вопросами демографии и миграции.
